Их репетицию смотрела уже чуть ли не толпа. Из знакомых в зале были только Лёша, — он ждал, чтобы репетировать постановочный бой, — и Цзинцзин.
— \"Шелковой плетью вас одарит столичной красотки рука\" — это что? Выкиньте, это BDSM какое-то, — посоветовал Лёша.
— Во время свадебного обряда в Древнем Китае жена символически вручает мужу плеть. Это традиционный обычай, — разъяснил Ди. — Ин-Ин просто хочет сказать, что опасается, как бы Чжан не забыл ее в разлуке и не женился на другой.
— Я вам серьезно говорю, вас не поймут. Замените как-то. Ну, там… \"обменяешься кольцами с другой\"…
— Но из того, что люди обменялись какими-то ювелирными украшениями, вовсе не следует, что они собираются пожениться, — возразил Сюэли.
— А так у вас ницшеанство какое-то. Это Ницше, по-моему, говорил: \"Идешь к женщине — не забудь плётку\".
— Это опечатка, — убежденно сказал Сюэли. — На самом деле он хотел сказать: \"Не забудь плёнку\". Чтобы фотографировать. Чтобы запечатлеть такую красоту.
Имя Ницше Сюэли слышал впервые.
— Но что же делать? — размышлял тем временем Ди, который единственный внял без споров Лёшиной поправке. — Чем же заменить?.. Ну хорошо, ну давай \"станешь брови ей сам подводить\", что-нибудь такое. \"На фениксах взмыть к небесам\" тоже, наверное, не нравится? Пить из одного кувшина на свадьбе, что еще?
— Станешь перед алтарем, там, я не знаю, — подсказывал Лёша. — Пойдёшь под венец… вкруг аналоя.
Ди и Сюэли посмотрели на него очень кисло. Ди потер лоб и сказал:
— Может быть, так:
Что, если ты, позабыв про Ин-Ин,
Красною нитью обвяжешь кувшин
Где-то с невестой другой?
— Это проблема, — сказал Лёша. — Натуральная такая проблема. Если нитью он обвяжет, еще красной, то вообще, конечно, тогда уже никак.
— Мне нужно ехать в эту гимназию с изучением китайского языка. Я не вижу иного выхода, — поделился Сюэли с аспирантом Ди. Он грел руки на батарее в комнате Ди, но все равно было чертовски холодно. — Какие у меня есть варианты?
— Подожди. Я пойду с тобой, — сказал Ди, надевая в рукава пиджак, который был накинут у него на плечи.
— Зачем ты пойдешь со мной?
— Для тренинга. Я… м-м… овладеваю умением ходить всюду незамеченным. Скоро это может мне понадобиться. Это чисто психологический трюк, никакой мистики. А поскольку меня никто не увидит, то мое присутствие никак тебе не помешает.
— Мне нужно выяснить, откуда дети взяли обломок яшмы. Единственная ниточка сейчас к театру.
— Еще неразобранные вагоны архивов на путях, — напомнил Ди.
— Сравни: неразобранные вагоны — и кусочек театра, пусть маленький, но материальный.
Сяоли вынул из кармана джинсов яшму и подбросил на ладони.
— Ты скажешь им, что спер его?
— Мне не придется даже ничего говорить. Это будет очевидно.
От «Бауманской» шли минут десять вниз, в какие-то переулки. За решеточкой, за старыми деревьями, увидели здание, покрашенное во все цвета, какие может принимать бутылочное стекло, — то есть белый, зеленый, коричневый и немного синего.
— Я все же зайду первый, — сказал Ди.
— Почему?
— Потому что меня все равно никто не видит. А ты входи минут через десять.
Сюэли пожал плечами и десять минут играл во дворике в фигню, которую подарила ему Цунами: шарик, который подлетает на воздушной струе, когда дуешь в трубочку. Потом он потянул на себя тяжелую дверь и вошел. Коридор кишел детьми, но Ди действительно никто не видел. Ди расслабленно стоял у стенгазеты и ел мороженое, капая на пол. Если бы его увидели, у него непременно попросили бы — либо мороженое, либо чтобы он не капал на пол.
Из двери с табличкой «Директор» выбежала заплаканная миловидная женщина.
— Здесь что-то случилось, — предположил Сюэли.
— У них… сдох анолис в живом уголке, — шепнул Ди.
— Анубис?
— Сам ты Анубис.
— М-м…, - Сюэли шагнул к женщине.
— Марина Викторовна, — подсказал Ди.
— Откуда ты все знаешь?.. Марина Викторовна, здравствуйте. Меня зовут Вэй Сюэли, я…
Дальше Вэй Сюэли наврал с три короба за пять минут: оказывалось, что он и представитель агентства Синьхуа, и от студенческого совета МГУ, и с факультета журналистики, а все это оттого, что он плохо подготовился к разговору. Сработало то, что он может посмотреть мертвого анолиса, потому что якобы держал такого же некогда в Гуанчжоу и понимает. Через минуту он уже держал в руках мертвого анолиса. Сочувствие отображалось во всех его чертах.
— А что это за милые дети выступали у нас в МГУ на… на вечере, посвященном Ли Бай? — спросил он. — Это… театральная студия? А нельзя ли мне?..
Через пять минут перед ним стояли Яна, Вася, Муся и кто-то еще, он не расслышал — словом, все, кто был в тот злополучный час в недоброй памяти Пушкинской гостиной, где разыгрывались сценки из жизни Ли Бо.
— Э-э… замечательно, — сказал Сюэли. — Дети, моя фамилия Вэй, я горюю, и я в глубоком трауре. Эта вещь — единственное, что напоминает мне о моем дедушке — герое…
— Великой отечественной…, - подсказал Ди.
— …войны против Японии, — твердо закончил Сюэли, отмахнувшись от Ди. — Давайте-ка начистоту: где вы это взяли? Чье это?
— А-а… м-м… мне ничего за это не будет? — спросил очаровательный ребенок полукитайского вида, отчего его, вероятно, и запихали учиться в школу с китайским языком: чтобы не отрывался от корней.
— Смотря, насколько кровавы твои деяния, — сказал Сюэли.
— Всё было бескровно, — сказал мальчик. — Я его добыл не совсем честно…
— \"Честно украл, сам, никто мне не помогал\"? — жестко поинтересовался Сюэли.
— В общем, да, — согласился мальчик. — Я был у тети Киры на работе, и-и… когда остался один… там, среди мелочей разных… я подумал, что это не очень надо…
— А кем работает твоя тетя?
— Она сотрудник му… она хранитель китайской коллекции в Государственном музее изобразительных искусств.
— Эта коллекция хранится… в основном здании музея? — спросил Сюэли, от волнения переходя на китайский.
— Нет, в Голицынском флигеле, — отвечал мальчик по-русски. — Это за Галереей современного искусства дворик, там Институт философии и Голицынский флигель. Спиной к музеям Рерихов.
— Каких Рерихов? — слабо спросил Сюэли.
— Не важно, каких Рерихов, — шепнул незамечаемый всеми Ди. — Я тебе потом объясню, каких.
— Как выглядит эта коллекция?
— Две небольшие комнатки, много диковинных штучек, — отчеканил ребенок, подумав. — Эта коллекция не выставляется. Она… только хранится. Она даже не до конца разобрана. Даже про нее не принято говорить, если что.
— Если что?
— Если чего-нибудь. Не то Китай потребует ее назад, — важно сказал мальчик.
Сюэли поднялся с корточек.
— Я говорю вам совершенно ответственно: эта вещь принадлежит китайской республике. В остальном вы можете просить у меня все, что хотите.
— У меня несчастная внешность, — серьезно сказал мальчик с яшмой. — Русские сразу видят, что я китаец, а китайцы всегда тут же скажут по виду, что я русский. Нельзя ли это как-нибудь изменить?
— В ту или в другую сторону? — сосредоточенно спросил Сюэли.
— Э-э… я не знаю.
— Вот ты определись как-то сначала — и потом обращайся, — Сюэли написал ему на бумажке свой скайпнэйм.
— Напишу тебе, как меня зовут, — сказал мальчик и нацарапал иероглифами: An Tong.
— Как бы Антон? — заметил Сюэли.
— Не как бы, — подтвердил мальчик, — а прямо Антон.
У Сюэли была теперь шляпа. Он прекрасно в ней выглядел. Похоже было на… на что-то вроде Джона Лоуна из старого фильма. Во дворике Голицынского флигеля, где он зависал подолгу, пожалуй, не было ничего, что было бы сравнимо с ним в эстетическом отношении. Флигель был небольшим домиком недоброй славы, в тридцатые годы там были массовые расстрелы, отуда забирали людей, выводили и увозили в специально подъезжавшей черной такой машинке. Эту информацию Сюэли почерпнул из разговоров музейных работников. С тех пор как флигель отреставрировали и передали музею, на первом этаже находится Дальневосточный отдел, на втором — библиотека и античный зал, и шалит сигнализация.
— Ночной дежурный на ночь делает обход и запирает туалеты, — говорила озабоченно по телефону сотрудница, выскочившая покурить. — Почему туалеты? Потому что именно там кто-то ходит и вздыхает. Не знаю, вот Юрий Александрович рассказывал: обычное дело, приходишь в отдел Востока, там сумрак всегда, потому что полуподвал, и за перегородкой кто-то листает инвентарь. Ну, понятно, думаешь, это Светлана Измайловна, глава отдела, и спокойно садишься. Сидишь, работаешь, за перегородкой листают инвентарь, и вдруг понимаешь, что сегодня Светланы Измайловны никак не может быть, у нее нерабочий день, так что нет ее тут. Между тем, инвентарь кто-то листает, и звук этот продолжает доноситься. Кстати, в отделе вчера сработал датчик на перемещение. Ну, знаешь, та сигнализация, которая на двери, ее размыкаешь, если что, и есть еще датчик на перемещение внутри объема. Вот этот датчик сработал. Наши девочки, естественно, сказали: \"Вот мумия полезла из угла…\".
Сюэли стоял к этому моменту уже довольно близко и, чтобы скрыть интерес, завозился, как будто он закуривает. На самом деле он и не думал курить.
— Ну, есть одна мумия в зале, это не про нее. Кстати, у нас мумия не как в Эрмитаже, где они ее распеленали почему-то, нет, у нас спеленутая, нормальная. Но и в самом отделе, тоже в глубине зала они лежат, в ящиках. Немножко так передергивает, да, когда выезжают эти ящики, плавно, на шарнирах. Ну, ячейки, как в морге. Да. Так что у нас там есть кому инвентарь-то полистать.
— Коллекция не вся инвентаризована, то есть сотрудники, конечно, свои фонды знают, но не все до сих пор внесено в реестры. Днем там сидит милиционер и дневной дежурный. Не знаю, остается ли на ночь милиционер, я еще не понял, но ночью там точно сидит ночной дежурный, он же сторож, обычно это женщина. Окна во флигеле довольно маленькие, но пролезть можно. И поскольку там все равно по ночам вздыхают жертвы расстрелов и к этому все привыкли…
— Зачем ты мне все это сообщаешь? — резко спросил Ди. — Зачем мне знать про ночных дежурных и милицию? Каким образом меня это касается?
— Ди, я тебя умоляю. Мне же больше некого попросить, кроме тебя. Да, еще сигнализация… Я… я обязан увидеть театр теней. Я хочу убедиться, что он там есть, что у них хранится весь театр целиком. Ань Тун ничего не говорил про марионетки. Он их не видел. Это может означать, что театр вообще потерян, за исключением этого фрагмента. Ну, что ты на меня смотришь? Я ничего там не коснусь. Ладно. Если театр там, я возьму только несколько марионеток, для самой простой постановки…
— Не вздумай растаскивать национальное достояние. Пусть уж лежит все целиком, — насмехался Ди.
— Вспомни, как я попал в Москву. Зачем, почему я попал в Москву? Это судьба.
— Ага, нормальная такая судьба. Ты в прошлом рождении Будде свечку с трещиной, что ли, поставил, что у тебя в этом судьба такая?
— Я тщательно осматриваю свечу, прежде чем поставить ее Будде, — возразил Сюэли.
— Привычка тщательно осматривать свечу как раз и заложена в тебе опытом предыдущих рождений. Ясно, что некогда ты поставил Будде свечку с преогромнейшей трещиной, — улыбался Ди. — Все твои страдания…
— Как тебе будет угодно. И что?
— Представь себе, что театр есть. Сейчас, в музее, вещь под надежной охраной. Спрятана, не выставляется, никто не знает о ней ни хрена, этикетаж на нее отсутствует. Не надо метаться. Почему вообще театр мог попасть в запасники Пушкинского музея? Простейший вариант: твой дедушка благополучно прожил в России сорок лет, полюбил эту страну всем сердцем и в конце жизни передал сокровище музею в дар. И сейчас с удивлением смотрит на тебя с небес. На тебя и на твои отчаянные планы по совершению уникального подвига, который собирается выразиться в краже. Кармическая катастрофа какая-то.
— Не уникального, — поправил Сюэли. — Геракл воровал яблоки в садах Гесперид.
— Не слышал про такого, — невозмутимо солгал Ди.
— Второй вариант: его пристрелил первый же пограничный патруль. Среди офицеров кто-то оказался с головой, понял, что вещь может иметь огромную ценность, и добился, чтобы ее отослали в Москву. Здесь в неразберихе ее свалили в ГМИИ. Я спросил у Андрея, историка, ты знаешь его, как распределялись трофеи с того фронта по музеям сразу после войны. Он сказал, что такая вещь в принципе могла попасть на хранение в одно из трех мест: либо в Пушкинский, либо в Исторический, либо в Музей народов Востока, который в доме Лунина на Никитском бульваре, где тогда тоже уже это все собирали. А что если он частями попал во все три музея?
— Там никто не знает, что это. Марионетки лежат в безопасности. Сверху на них не каплет.
— Во-первых, на них, может быть, каплет, — закипая тихим возмущением, сказал Сюэли. — Ты ведь знаешь, как в Москве с отоплением, и водопровод все время прорывает… Во-вторых, в отличие от яблок в садах Гесперид, Императорский театр теней принадлежит Китаю.
— Давай так. Ты заканчиваешь учебный год. Защищаешь курсовую, отыгрываешь в капустнике. Выводишь на финишную прямую своих учеников из Института Конфуция. И только после этого садишься за ограбление со взломом, — предложил Ди.
— Ну помоги же мне!
— Кто ты по Зодиаку?
— Весы.
— Вот видишь, ты вообще Весы. Ну что тебе неймется?.. Хорошо. Ты заканчиваешь учебный год с достоинством посланца китайской цивилизации. Сдаешь все это на нормальные отметки. И все это время я думаю, что делать. Сейчас эта мозаика все равно еще не сложилась. Вот что: поезжай в поиск.
— Сейчас вот земля немножко оттает — и поеду.
Промозглым мартовским вечером Сюэли уныло брел от одного конца Красной площади к другому, разыскивая знакомый обувной ларек. Хотя ларька и не было, что-то подсказывало ему, что Ли Дапэн тут где-то есть, поэтому он притерся поближе к стрельцам, которые стояли у входа в ГИМ и фотографировались с прохожими.
Бойкая тетка в платке, не увидев поблизости никого, кроме стрельцов и еще царя, секунду поколебалась и спросила:
— Господа опричнички, а как тут пройти…?
Историки в костюмах стрельцов очень вежливо объяснили, но когда тетка ушла, довольно неласково посмотрели ей вслед и отметили со вздохом: \"Ну вот, фашистами обозвали…\".
Тогда Сюэли решился к ним подойти.
— …Да, и, ты понимаешь, пришлось отрастить бороды, потому что в то время без бороды могли быть только гомики, а если уж изображать стрельцов, то надо же нормально…, - углубившись в интересный разговор с историками, Сюэли сам не заметил, как метелью намело на нем целый воротник из снега. Стряхнув его с плеч, он спросил:
— Скажите, а вы не видели тут такой ларек… как бы для чистки обуви? Он похож на маленький храм… китайский?
— Ты видел?
— Да, что-то такое…
— Видели ларек. И ларечек этот шел куда-то… примерно, знаешь, по Никольской…
— А он разве умеет ходить?
— Да, ларечек на курьих ножках, — обрадовались историки.
— Его хозяин тянет на веревочке обычно, когда переезжает, ты разве не знал? И он шел, беседовал с каким-то ученым, по виду — академиком, и они удалялись куда-то в сторону, знаешь, наверное, Черкасского переулка, где книжный…
— Не найти, — подумал Сюэли, и вдруг метель чуть-чуть улеглась, и он увидел ларек прямо перед собой, почти в двух шагах.
— Послушай, а как зовут этого сапожника? А то неудобно…, - спросили еще историки. — Все-таки работаем практически друг напротив друга…
— Господин Ли. Ли Дапэн. Это… Могучий орёл.
— Это типа индейское имя, что ли? Могучий Орёл?
— Нет. Это из книги Чжуан-цзы. Да Пэн — это такая огромная птица… Когда она летит, она… Нет, не могу объяснить.
— Это навроде птицы Рух?
— Можно и так сказать, — вежливо согласился Сюэли
— А какое место занимает эта огромная птица в тексте у Чжуан-цзы?
— Большое место. Она вообще занимает очень много места, эта птица. Просто она огромная.
— Ладно, короче, мы поняли. Если хотим врубиться, надо взять и почитать Чжуан-цзы в переводе.
— А что, есть русский перевод Чжуан-цзы? — Сюэли изумился до глубины души.
— Да, конечно, в сети лежит. А что тебя смущает?
— С ума сошли эти люди — решили переводить! — потрясенно пробормотал Сюэли.
— А что?
— Перевод, — он даже не знал, как сказать, — не передаст звуковое размышление, перевод только содержания — о чем это, но это хрен, ничего не дает. \"Читать книгу\" и \"смотреть книгу\" — это разные вещи, граматически по-русски «смотреть» неправильно, но по-китайски нормально — это раз. «Читать» — значит читать слухом.
У Сюэли от волнения съехала куда-то вся грамматика.
— Через свой глас, — он так и сказал — «глас», — лучше поймешь, о чем это, и это ведет к дальнейшему мышлению. Нет, размышлению.
Историки посмотрели на него с интересом.
— В историческом музее есть обломки от руин дворца эпохи Восточная Хань. То, что эти обломки нашли на территории современной России, мне о многом говорит, — Сюэли думал, как бы ему, собственно, подступиться к ключевой мысли. Ли Дапэн кивал и не торопил его. — У нас на эти обломки смотрели бы другими глазами. Как вы относитесь к тому, что в музеях хранится множество вещей, как бы… стронутых с места? Часто и сакральных, — осторожно добавил он. — Если все они вдруг однажды ночью соберутся восвояси и поедут по местам, будет большой переполох.
— Несомненно. Вещи — это только вещи. Какая разница, где они хранятся? Где что лежит, как оно зовется?
— Нет, разница есть. А вот если могилу…
— А-а, ну, если могилу… родным и соотечественникам покойного это едва ли придется по душе.
— Так очень часто то, что выставлено в музее, стояло прямо на могиле или лежало… в могиле. Или вкопано было рядом. Или не рядом, но в честь. Могилы, святыни…, - долбил свое Сюэли. — Сакральные предметы, реликвии… Вот чем занимаются в поиске, как я это понял? Поднимают из земли все, что там лежит, определяют, куда это принадлежит, и разносят по местам.
— В высшей степени достойное занятие, — заметил Ли Дапэн.
— Но если в нашей семье хранилась реликвия. Если ее отобрали у нас. Если мой дед, который ею занимался, исчез, а я больше всех похож на него… по характеру. Разве я не должен что-то предпринять, чтобы вернуть утраченное?
— Тащить бодисатву помыться — зря утруждать божество. Не зря ли ты обременяешь себя заботами, не напрасно ли беспокоишься? Из того, что твой дед занимался чем-то, вовсе не следует, что ты должен лезть туда же в петлю. Ты вне всяких сомнений должен был бы вернуть то, что отобрали лично у тебя, а что принадлежит притом всей стране. У тебя что-нибудь отобрали?
— Ну… дедушку самого, — сказал Сюэли.
— Вот его и ищи. Твой друг, которого ты приводил однажды ко мне, необычайно мудр, — заметил Ли Дапэн.
— Который друг? С длинными волосами или стриженный под ежик?
— Тот, что сказал тебе сидеть тихонечко, как уховертка в своей щели. Хотя по виду он словно бы несколько беспечен, а все же, если о деле идет, вот его бы тебе надо слушать, а не пошлейших каких-то людей. Собака ловит мышей — слыхал поговорку?
— Слыхал, — вздохнул Сюэли. — Не своим делом занимается.
— Ты можешь деда, прадеда, да и всех только замарать своими действиями, которые так, скажу отдаленно, наивны.
— Так-то оно так, — согласился Сюэли. — А все же, когда думаю об этом, вся внутренность раз девять в день перевернется.
— С теми сочинениями, которые вы сейчас пишете, вы никогда в жизни никуда не прошли бы на государственных экзаменах в старом Китае. Даже вам лучше было бы там вовсе не появляться, — сказал Сюэли, решив выразиться как можно мягче. Он надеялся, что эту простую истину его ученики и сами понимают, таким образом, он не сообщит им ничего особенно нового и шокирующего, а все же сподвигнет их к совершенствованию.
— А откуда вам знать-то? — неожиданно нагло спросили ученики.
— Откуда я знаю? Ну… уж знаю, — задумчиво заверил их Сюэли. — Я напрочь отрицаю всякий смысл в изучении китайского языка без овладения классической литературой и, в частности, без умения писать стихи по-китайски.
— Ого! Круто. А вы сами-то, когда учили русский, начали сочинять стихи по-русски?
— Эм-м… Я не думаю, что ученики имеют право предъявлять учителю встречные требования в такой форме, — осторожно сказал Сюэли. Почти год он пытался привить группе восточную модель взаимоотношений учителя и ученика и каждый раз поражался, как легко при малейшем сбое слетала непрочная позолота привитых вроде бы навыков. Да, они обычно протягивали ему контрольные работы двумя руками, но если спешили, то швыряли все же через весь класс, так что тетрадь летела и шлепалась на стол к Сюэли. Вот и сейчас: легкая тень конфликта — и из-за внешней почтительности полезло разнузданное варварство.
— Нет, это почему же? Вы сочините нам что-нибудь типично русское… хотя бы частушку, — потребовали ученики. — А то вообще-то у всех людей равные права.
— С неба звездочка упала —
Раскололась голова.
Ох, чего-то я не верю
В эти равные права, — тут же сказал Сюэли.
Ученики присмирели.
— Блин, частушка… Нормальная такая, блин…, - зашептались они между собой. — Ладно. Хорошо. Учите стихосложению, мы будем стараться.
— Так вот: формальная сторона китайского стихосложения, стихотворные жанры, требования к форме стиха — это вам, конечно, не частушка, — ехидно начал Сюэли, переходя к заготовленной лекции.
Команда, готовившая капустник, совещалась, как обойтись без Сюэли и Леши, пока они будут в Любани. Скинхедов в пьесе было много, и, хотя Леша был их предводителем, отсутствие его было не так чувствительно, как отъезд Сюэли.
— На то время, пока ты в поиске, Чжэн Юй слегка побудет здесь тобой. Ведь репетировать-то надо, — сообщили в результате Сюэли, как только он появился.
Вперед выступил Чжэн Юй. Это был студент из Сычуани, спокойный и милейший человек.
— Не беспокойтесь, — заверил он Сюэли, — при репетиции я только постою на вашем месте, как будто бы фигура, вырезанная из фанеры. Конечно, никогда мне не сыграть студента Чжана так, как вам, и не приблизиться к таким вершинам. Я лишь, знаете, как говорится: лысый идет за луной — лысина отсвечивает — перенимает свет.
Все расхохотались.
— Хорошо, тогда мы… с какого места? Словно Хэн-э из яшмовых зал?..
— Словно Хэн-э из яшмовых зал, Ди монолог свой уже рассказал, — сострил Лю Цзянь.
— Полог качнется, вдоль книг у стены
Чья-то протянется тень.
— А, хорошо. А музыка?
— Так есть музыка.
— Да, в рукава пробирается холод —
Вроде бы ночь холодна.
Правда, душа получила сегодня
Все, что хотела она.
Однажды взглянув, на лице у Ин-Ин
Нашёл я мученье своё.
Но я и не думал о редком уме,
Таящемся в сердце её.
— Какого… блин! — вскричал Леша. — Почему ум — в сердце?
— Ну… блин, — отвечал Ди вежливо, как только мог. — Потому что ум — в сердце. А где еще?
— В мозгах, — сообщил Леша. — Я сказал что-то для вас неожиданное?
— Ум — в сердце, — очень любезно возразил Ди, приблизившись, взял Лешу за руку и овеял его ароматом цветочных духов. — В мозгу — центр управления телом.
— К черту! Делайте, что хотите, — сказал Леша и сел на место.
— Я думал, что можно насытить свой взор
Чудесной её красотой.
Увы, обломался. Стою как дурак,
Вернувшись в пятнадцатый раз.
— Какие свежие стихи! И я сложу на те же рифмы…, - нежным голоском начал Ди…
Все полегли, издевку уловили даже немногие присутствовавшие русские.
Закончив прогон новой сцены, Сюэли извинился, снял головной убор, спрыгнул в зал, схватил рюкзак и, помахав всем рукой, поспешил на встречу с научным рукводителем. На повторе старых сцен его мог подменить и Чжэн Юй.
— В тридцатый день высматривать луну —
Какая польза в том?
И всё же вот стою я под окном
Пусть я примечу тень её одну…
А! У Чжэн Юя был вкус, грация, голос, осанка — на него можно было положиться не задумываясь. Но когда Сюэли шел к выходу из зала, донесшиеся со сцены восклицания Ди и Чжэна:
— Ах, какой юноша!
— Ах, какая девушка! — его как по сердцу полоснули.
Постановка была гениальна безотносительно того, присутствовал он в ней или нет.
III. В поиске
— При хорошей погоде, то есть когда снег сходит быстро, но трава проклевывается медленно — где-то 15–17 апреля самое оно. В это время в лес уходит поисковая разведка, — это лоси, которые пешком ползают по местам, зацепленным в предыдущие годы, всплышим в результате архивных изысканий, а когда и местные навели… Их задача — не просто найти «точки», но и определить место стоянки для экспедиции — чтоб и дорога была хотя бы относительно проходимой для заброски людей и имущества, и сухостоя на дрова хватало вблизи, и на раскопы ходить не очень далеко… Хотя бывает, что и пять-семь верст до раскопа приходится нарезать ежедневно. А основная экспедиция начинается числа 18–21, но даты могут плавать — все по погоде. Сейчас, когда мы с тобой в лагерь приедем, там уже народу будет…, - говорил Леша.
Поезд шатало. Напротив него с ногами на сиденье в плацкарте сидел Сюэли. Он запустил обе руки в волосы и шевеля губами смотрел в раскрытый блокнот. На страничке было написано:
\"сохран\" — сохранность вещей, костных останков, оружия.
\"хабар\" — личные вещи, по которым легче обнаружить местоположение останков.
\"верховые\" — термин, употребляющийся по отношению к останкам солдат, находящимся в верхнем (= 20–35 см) слое грунта.
\"поднимать бойцов\" — поднимать останки на поверхность из почвы или воронки.
\"щупить\" — проверять на наличие останков, личных вещей и пр. грунт с помощью щупа.
\"лосить\" (над «и» было проставлено ударение) — термин, обозначающий разведку по лесу, обычно на достаточно протяженные расстояния.
\"лоси\" — поисковая разведка.
— Да, это тебе надо все подучить, конечно, — извиняющимся тоном сказал Леша. — Потому что скидку на китайское происхождение, сам понимаешь, иногда делать просто некогда. \"Света, бегом в Самару, по пути загляни в Тобольск и скажи, что бойцы пошли на укладку и нужно 8 гробов…\" — вот это такой нормальный разговор. Имеются ввиду отряды из этих городов, и ситуация раскладки в гробы останков 8 мая, перед захоронением. Командиры отрядов обычно бойцами зовут своих подчиненных. Это еще с войны такое слово. Да, действительно — как же ты во все это въедешь? — задумался он.
— Ничего. Я понимаю, что обычно, если едешь в Самару, Тобольск — не по дороге, — сказал Сюэли и подул на замерзшие пальцы с огрызком карандаша. За окном была полная темень, иногда проносились шальные деревья на фоне чуть более светлого неба. — У нас говорится, мышь переезжает на новую квартиру — понемножку перетаскивает. Я постепенно все это… А откуда берут гробы?
— Гробы — это работает местная администрация. Прошлой весной подрядилось Минобороны поставить гробы для нашей экспедиции, около пятидесяти. В самый последний момент выяснилось, что у них есть приказ, согласно которому машины не должны выходить из парков на восьмое-девятое мая. В результате пришлось обходиться двадцатью гробами, которые сделала местная администрация. Вот за это мы очень «любим» Министерство обороны, души не чаем. Не то чтоб настаиваю — просто знаю его неизменно вот с такой стороны.
— Я понял. А нормально, что я эту куртку взял?
— Нормально. Не важно, что на ней написано. Правильно, что не взял шляпу, замшевые перчатки и это… чего там у тебя было? — вот этот имидж у тебя бы сразу вид потерял… на раскопе. Слушай, я не знаю, как ты поймешь инструктаж, — сказал Леша.
— А ты проведи мне инструктаж уже сейчас, — попросил Сюэли. — Индивидуально.
— Хорошо. Медленно и супер-внятно. Молодых обычно ставят на переборку отвалов. Работа нудная, тонны земли пальцами перебираешь, но высока вероятность обнаружения медальонов. А в основном — мелкие останки, фрагменты, а также \"мусор войны\" — осколки, гильзы, обоймы, осколки, осколки… На каждого убитого — не один центнер железа. Минометные осколки — крошево из сталистого чугуна, типа крошки гранитной, артиллерийские осколки — плоские, ножевидные, до полуметра бывают, они в свое время разлетались эффектом бумеранга со сверхзвуковой скоростью.
Обязательный инструктаж заключается в категорическом, на отборном мате, запрете дергать все, о чем не знаешь. Проволока может быть растяжкой, любой металлический предмет — хрен его знает чем. За тех дураков, кто сперва дергает, а потом думает, выпили уже давно. За шестьдесят с хреном лет пикриновая кислота взрывателей превратилась в пикраты, а они вообще непредсказуемы. Поэтому — команда \"покинуть раскоп\" выполняется автоматически, вопрос \"Че за хрень?\" задается метрах в пятидесяти поодаль.
Чужие костры в лесу обходятся как можно дальше — кто и что там плавит-выжигает, ведает только Аллах. Черные следопыты испытывают к нам понятную неприязнь, мы к ним тоже. Прав тот, кто из леса вышел живым. Свои костры тоже по той же причине без присмотра стараются не оставлять. Вообще любой костер разжигается после проверки грунта металлоискателем и щупом. Хотя в Любани вопрос отношений с черными не такой острый. Мы с ними поляну поделили. Они идут за железом, мы за бойцами. Зачастую при обнаружении наших бедолаг черные наводят на них нашу разведку, так как взять с них один хрен нечего — как у латыша, х… да душа. Это не гансы, упакованные по полной программе.
— А как они наводят? Напрямую общаются? Или знаки в лесу оставляют?
— Да и напрямую, бывает, но чаще — засечками на стволах, или, бывает, звездочку вырежут на толстом дереве. В лесу ее хорошо заметно бывает.
— А «гансы» — это «фрицы»?
— Да.
В блокноте появилась запись:
крошево
растяжка
выпили (за кого, падеж 4) уж давно — умерли (?)
пикриновая кислота
пикраты
хрень — ерунда (?)
аллах — христос
(сколько) лет с хреном
один хрен нечего взять
\"гансы\" — тоже фашисты
— Ну, про любанский лес я тебе рассказывал.
— Да, что он странный. Как будто стоит ни жив ни мертв.
— Не, кстати, это не совсем верно ты понял, там живности всякой… Лис там вообще просто до охренения, и они непуганые. К нам на раскоп приходила, выпрашивала еду внагляк, что твоя собака. Там зверье вообще людей не боится. Нет там людей. Живых. Ну, в общем, с непривычки иногда… может стать страшно.
— Страх — это переменчивое понятие, — аккуратно сказал Сюэли. — Мне… не очень приятно это говорить, но у китайцев и чувство юмора, и страх одинаковые с японцами, не с русскими.
— Как это — одинаковый страх? В смысле, боятся одинаковых вещей по одинаковым причинам?
— Именно, имею в виду — боятся чего-то общего
— Ты считаешь, что русские, например, чего-то совсем другого боятся?
— Призраки или духи-гуэй тебя напугают?
— А, ты имеешь в виду не глобальные страхи, а образы? Типа длинные черные женские волосы, плавают в раковине?
— Да-да-да!
— Да, русскому че-то не очень страшно. Если честно, так вообще не страшно.
— Поэтому, возможно, мне не будет страшно в любанском лесу. Я просто не пойму, что уже пора бояться. Я только предполагаю, — заметил Сюэли. — Скажи, а если нашли медальон — то что из него можно узнать?
— Из медальона о человеке можно узнать все. В медальоне — все, что надо для опознания. Там внутри бланк — бумажечка, на которой все написано. Поисковик за медальон душу продаст. Вот, кстати, по этой причине у меня дома ни одного сувенира от Вермахта нет — все ушло в обменный фонд.
— А… если удается идентифицировать бойца, то приглашают родственников, да? А на них как технически выходят?
— А, ну, когда находят медальон, заполненный — то есть можно разобрать, кто-откуда, начинается работа в архивах. Даже если просто имя-отчество — в принципе, какие части на местах этих боев были, уже известно, по архивам потом нужно смотреть, проверять ФИО, если известно, откуда призвали, то это работа с местными военкоматами и дальше уже поиск. Вот тебе недавний свежий случай: захоронение найденного летчика Лаврушева. Его определили по номеру на фюзеляже самолета, тоже по архивам. Потом по архивам же нашли брата и его жену, они приезжали на захоронение. И вообще, так было смотреть на это клево — их встретили на вокзале, нашли, где переночевать в Питере, привезли на место захоронения, а до этого еще и в лагерь, показали работу поисковиков. Вообще, очень осторожно и уважительно обращались, по-моему, даже не матерились при них. Понимаешь, это как бы овеществленный финал работы: родственники погибшего, которые получили возможность его по-человечески похоронить, присутствовать при этом.
Нет, вообще не подумай, там люди взрослые, не гопники… Так что отборного мата там нет, за исключением экстраординарных случаев… Колуном по лбу… растяжку от палатки ногой во тьме зацепить… ведро с супом в костер опрокинуть с голодухи… водку спиртом запить по ошибке…
— Спасибо, я понял.
— Ну вот. Как выглядит сортировка и подсчет бойцов? Считают по бедренным костям и черепам. Вот за последнюю экспедицию всего подняли 237 человек. Медальонов нашли и расшифровали 9, и еще 7 в обработке сейчас.
Теперь слушай: скорый московский в Любани вообще не останавливается. Мы с тобой приедем в Питер на Московский вокзал. Там мы берем билеты на пригородную элекричку. Электричка отходит оттуда же на Любань. Поскольку приедем с утра, придется почти всю дорогу стоять — народу обычно много и местов немае. Когда сойдем в Любани, идем на стоянку такси, берем такси до Смердыни. Там таксисты поисковиков часто возят и уже все знают. Стоит рублей четыреста. Это я тебе на всякий случай все говорю, если ты потеряешься. Значит, поисковика можно опознать по круглогодично носимой георгиевской ленточке и…
— Я знаю. Я не потеряюсь.
— Значит, со станции — переходишь через пути, можно по мосту, ну, некоторые так скачут, и идешь на стоянку такси.
— Я не собираюсь здесь потеряться. Не беспокойся. Почему я знаю это название — Любань?
— Не знаю. Если только вас грузили Радищевым на занятиях. Но это было бы очень странно. Я бы очень удивился.
Пока на станции Любань Леша ходил докупить всякие мелочи, Сюэли исчез. Леша, чертыхаясь, сбежал с платформы, огляделся и обнаружил, что Сюэли зашел сбоку и читает надпись на памятнике Мельникову — автору проекта железной дороги, дореволюционному орлу в бакенбардах и эполетах. Завидев Лешу, он подхватил с земли рюкзак и спросил:
— Что обозначает предложение: \"Это просто косяки какие-то\"?
— Ну, косяки — это ошибки, допущенные по невнимательности. Недоделки, недочеты, нестыковки. Единственное число — «косяк». А где ты слышал?