Мартин Сутер



Кулинар

«Его враг умрёт от любви»



Посвящение Тони 20 июля 2006 г. — 25 августа 2009 г.


Март 2008

1

— Мараван! Сифон!

Мараван бросил нож рядом с кучкой нарезанных овощей, вынул из термостата сифон и протянул Антону Финку.

В нём готовилась смесь для черемшового крема сабайон к филе маринованной скумбрии.

Мараван готов был спорить на что угодно: она свернётся, как прокисшее молоко, прежде чем её успеют донести до стола. Он же сам видел, как Финк, специалист по молекулярной кулинарии, добавил в ксантан камедь рожкового дерева вместо гуаровой, как полагается для горячих смесей.

Мараван поставил сифон перед ожидающим в нетерпении поваром.

— Мараван! — раздался на этот раз голос Бертранда, специалиста по гарнирам, для которого тамилец должен был нарезать овощи.

Мараван снова поспешил к своей разделочной доске и, закончив за пару минут — с ножом он управлялся виртуозно, — подал Бертранду тарелку с овощами.

— О, чёрт! — выругался над ухом Антон Финк, специалист по молекулярной кулинарии.

На недостаток посетителей, с учётом погоды и общей экономической ситуации, грех было жаловаться. Только очень внимательный наблюдатель мог заметить, что столики под номерами «четыре» и «девять» отсутствовали, а ещё два до сих пор пустовали в ожидании заказавших их гостей.

«Хувилер» — именно так его называли вопреки вывеске «У Хувилера» — как и большинство дорогих ресторанов эпохи Новой кухни, был оформлен с чрезмерной пышностью: узорные обои, шторы из тяжёлой искусственной парчи, олеографические копии известных натюрмортов в золочёных рамах. Тарелки отличались большими размерами и яркими красками, столовые приборы — громоздкостью, стаканы — оригинальными формами.

Фриц Хувилер понимал, что последние веяния обошли его заведение стороной. И он лелеял вполне конкретные планы по «модернизации», как выражалась его советник по развитию. Однако понимая, что для инвестиций время нынче неподходящее, ввёл пока лишь незначительные, косметические новшества, касающиеся, к примеру, цвета куртки повара, а также штанов и косынки на его голове. Всему этому согласно моде полагалось быть чёрным. Аналогичные изменения он внёс в форму всего персонала кухни. Лишь подсобные рабочие и конторские служащие по-прежнему носили белое.

Изменения коснулись и меню. Элементы новой кулинарии[1] вносились то в одно, то в другое классическое или полуклассическое блюдо, а на освободившееся место специалиста по холодным закускам Хувилер взял повара с опытом работы в области молекулярной кухни.

Сам директор в том, что касалось кулинарных новшеств, не имел никаких амбиций. Он редко занимался кухней, взвалив на себя работу администратора и владельца ресторана. И это при том, что ему, известному повару, отмеченному многими наградами, давно уже перевалило за пятьдесят, а лет тридцать назад он был пионером молекулярного направления. Однако Хувилер полагал, что свою лепту в развитие отечественной кулинарии он уже внёс и теперь слишком стар, чтобы учиться чему-то новому.

После неприятного развода с женой, которой по большей части был обязан как успешностью «У Хувилера», так и аляповатостью его интерьеров, он сосредоточился на функциях хозяина заведения. И если раньше ежевечерние хождения от стола к столу казались ему утомительными, то сейчас он находил удовольствие в общении с гостями. Всё чаще случалось, что он засиживался поболтать с тем или иным посетителем дольше, чем того требовал хозяйский долг. Этот поздно открытый коммуникативный талант со временем привёл его в профессиональное объединение кулинаров, работе в котором он посвящал значительную часть своего времени. Впоследствии Фриц Хувилер стал членом правления и бессменным президентом Швейцарского союза шеф-поваров.

Сейчас Хувилер стоял перед столом, значившимся под первым номером. Рассчитанный на шесть мест, он был накрыт на двоих. Там сидел Эрик Дальманн с партнёром по бизнесу из Голландии. Сегодня он взял в качестве аперитива «Шардоне» 2005 года от Томаса Штудаха из Маланса[2] за сто двадцать франков вместо обычной бутылки шампанского «Круг Гранд Кюве брют» за четыреста двадцать. Но это было его единственной уступкой экономическому кризису. На обед Дальманн заказал, как всегда, меню «Большой сюрприз».

— А вы, почувствовали ли вы на себе этот кризис? — поинтересовался Дальманн.

— Абсолютно нет, — солгал Хувилер.

— Качество неподвластно кризисам, — провозгласил Дальманн, поднимая руки, чтобы освободить место для тарелки, накрытой тяжёлой крышкой «клош»,[3] которую в этот момент ставила на стол официантка.

«Так же, как и то, что скоро исчезнет с лица земли, например, театр или дамские шляпки «клош»», — добавил про себя Хувилер, глядя, как девушка снимает крышку, взявшись с обеих сторон за латунные ручки.

— Маринованное филе скумбрии с фенхелем и черемшовым сабайоном, — провозгласила она.

Однако гости даже не посмотрели на блюдо. Взгляды обоих были прикованы к женщине, которая его принесла. Только Хувилер в недоумении уставился на черемшовый сабайон, зелёной слизью растекающийся по дну тарелки.

Андреа привыкла к тому эффекту, который сопровождал её появление среди мужчин. Как правило, она раздражалась. Однако иногда умела извлекать из своей внешности практическую пользу. Особенно когда искала работу, что приходилось ей делать довольно часто. Потому что насколько легко ей удавалось получить место, настолько же трудно было потом его сохранить.

Андреа ещё и десяти дней не проработала у Хувилера, а уже столкнулась с хорошо знакомыми ей и давно набившими оскомину интрижками на кухне и в офисе. Ещё раньше она предпринимала попытки обратить всё в шутку, но её не понимали. Тогда Андреа просто отстранилась от коллектива. Её стали называть зазнайкой, однако такая репутация нисколько не мешала ей жить.

Вот и сейчас эти два денежных мешка уставились на неё, вместо того чтобы смотреть на блюдо. Как будто не понимают, что филе скумбрии размокает в черемшовой подливе.

— Когда он работал вместе со своей женой, еда была лучше, — заметил Дальманн, оставшись с голландцем наедине.

— Разве она тоже занималась кулинарией? — спросил тот.

— Нет, скорее им самим, — ответил Дальманн.

Ван Гендерен рассмеялся и наконец попробовал рыбу. Он был вторым по важности лицом в международной компании со штаб-квартирой в Голландии, занимавшейся солнечной энергетикой. Время от времени ван Гендерен встречался с Дальманном, поскольку с его помощью мог выйти на связь с нужными ему людьми. Установление контактов — это как раз то, чем занимался его сегодняшний спутник.

Через несколько недель Дальманну исполнялось сорок шесть лет. На его внешность наложила отпечаток жизнь бизнесмена, в которой кулинарные изыски всегда оставались не последним средством убеждения партнёра. Отсюда небольшой излишек жира, которому Дальманн пытался придать форму с помощью жилета; мешки под водянисто-голубыми глазами; обвисшая, всегда красноватая на скулах, пористая кожа; тонкие губы и голос, с годами становящийся всё более звучным.

Его от природы светлые, янтарного оттенка волосы росли теперь только на затылке, образуя полукруг, доходящий до воротника рубахи и переходящий по краям в бакенбарды, такие же жёлтые, с проседью, как и брови.

По профессии Дальманн был посредник. Он устанавливал контакты, способствовал заключению сделок, давал и получал рекомендации, собирал информацию и, отсортировав нужное, передавал её другим, зная, когда надо говорить, а когда молчать. Этим он жил, и довольно неплохо.

Сейчас Дальманн молчал. И, пока ван Гендерен в чём-то убеждал его на своём булькающем голландско-немецком языке, потихоньку разглядывал тех, кто сегодня почтил Хувилера своим присутствием.

СМИ представляли два руководителя (с дамами) одного из крупных издательских домов, работавшего в последнее время в режиме жёсткой экономии. Политику — забытый ныне лидер в сопровождении жены и двух молодых супружеских пар, вероятно, товарищей по партии, по поручению руководства отмечающих юбилей босса. Медицина блистала в образе директора клиники, затеявшей серьёзный разговор с неким главврачом. За соседним столиком высокопоставленный чиновник оставшегося без спонсоров футбольного клуба беседовал с директором страховой компании. Тут же сидели их супруги.

Дальманн увидел руководителя фирмы, импортирующей автомобили; владельца рекламного агентства; бывшего директора банка, не совсем добровольно оставившего свой пост. И каждого из них сопровождала высокая, тоненькая блондинка — вторая жена.

Зал наполняло уютное, приглушённое бормотание; осторожный стук и звон столовых приборов. В воздухе витали ненавязчивые ароматы искусно составленных блюд.

О сильном дожде, начавшемся в тот вечер и грозившем превратить только что выпавший снег в грязное месиво, посетителям, чьи столики стояли возле окон, напоминал разве что доносившийся из-за штор отдалённый шум. Наполненный тёплым, уютным светом, «Хувилер» казался куколкой, отгородившейся от мира непроницаемым панцирем.

Между тем жизнь снаружи не давала поводов для оптимизма. Наконец стало очевидно, что финансовые рынки вот уже в течение многих лет торгуют несуществующим золотом. Непотопляемые прежде банки дали крен и рассылали отчаянные призывы о помощи. Что ни день новые секторы экономики попадали в вихрь финансового краха. Автомобильные предприятия работали вполсилы. Их поставщики разорялись. Финансисты кончали собой. Государство, в котором видели спасение пострадавшие, походило на корабль, неотвратимо несущийся на рифы банкротства. Пророки неолиберализма чувствовали себя подавленными. Глобализировавшаяся мировая экономика стояла на пороге своего первого кризиса.

И, словно решив переждать предстоящую бурю под водолазным колоколом, маленькая альпийская страна, едва успевшая раскрыть объятья большому миру, снова стала замыкаться в себе.

Ожидая, пока анонсер — составитель меню — Бандини пересчитает тарелки для столика под номером «пять» и сверит их количество с заказом, Андреа смотрела на Маравана — самого видного мужчину в их бригаде.

Он довольно высок для тамильца — метр восемьдесят с лишним. Острый нос, аккуратно подстриженные усы и синевато-чёрная тень пробивающейся щетины на щеках — несмотря на то, что к началу смены он явился тщательно выбритым. На нём белая форма подсобного кухонного рабочего и длинный передник в индийском стиле. Белая шапочка из крепа на чёрных волосах, разделённых ровным пробором, напоминает ганди-топи.[4]

Сейчас Мараван стоял у раковины. Он смывал остатки соуса с тарелок, а затем отправлял их в посудомоечную машину. Свою работу он проделывал с грацией храмовой танцовщицы. Заметив, что его разглядывают, тамилец обернулся и обнажил белоснежные зубы. Андреа улыбнулась в ответ.

Ей уже приходилось сталкиваться с его соотечественниками за время своей недолгой карьеры в сфере обслуживания. Многие из них имели статус беженцев и особое разрешение на въезд, дающее им право трудиться лишь на определённых, плохо оплачиваемых должностях, да и то по ходатайству работодателя, от которого они зависели больше, чем те, кто имел обыкновенный вид на жительство.

С большинством из них Андреа легко находила общий язык. Втамильцахей нравилось дружелюбие, ненавязчивость, кроме того, они напоминали Андреа о её туристической поездке в Южную Индию.

За время своего пребывания в «Хувилере» она успела повидать Маравана на самых разных работах. Он был виртуозом в обработке овощей. Когда он открывал ножом устрицы, казалось, будто раковины сами распахивают перед ним свои створки. Без единого лишнего движения он отделял от костей мясо морского языка, а когда то же самое проделывал с кроликом, тушка выглядела так, будто скелет всё ещё оставался внутри.

Андреа замечала, с какой любовью в глазах Мараван точными и быстрыми движениями сооружал на блюде настоящее произведение искусства; как ловко перекладывал он маринованные лесные ягоды с хрустящими коржами для трёхслойного торта.

Повара охотно доверяли Маравану даже то, что, вне всякого сомнения, относилось к сфере их прямых обязанностей. И при этом Андреа никогда не замечала, чтобы кто-нибудь из них хоть раз похвалил его за умение и сноровку. Напротив, стоило только тамильцу управиться с очередным произведением искусства, как его тут же возвращали к посудомоечной машине и грязной работе.

Бандини закончил с подсчётом посуды, и официанты, надев на тарелки колоколообразные крышки, вышли в зал.

Андреа же могла заказывать следующее блюдо для столика под номером «один».

2

Далеко за полночь трамваи всё ещё ходили. Пассажиры двенадцатого маршрута выглядели в основном как рабочие, возвращающиеся домой после ночной смены, или романтически настроенные ночные бродяги, исцарапанные и пьяные.

Район, где жил Мараван, вовсе не был жалким скопищем эмигрантских лачуг. Здесь находились известные в городе клубы, дискотеки, бары.

Впереди тамильца сидел мужчина с жирной шеей, чья голова постоянно клонилась набок. «Коллега», — подумал Мараван, уловив исходящий от него кухонный запах. Мараван обладал чувствительным носом и стремился к тому, чтобы, даже возвращаясь с работы, ничем не пахнуть. Его сослуживцы пользовались туалетной водой и лосьонами после бритья. Он же хранил свою одежду в шкафчике, в специальном пакете от моли с застёжкой-молнией, и по возможности пользовался душем в раздевалке для персонала.

Только один кулинарный запах нравился Маравану. Но он был не из этой страны, из кухни Нангай. Когда она бросала в горячее кокосовое масло девять листочков карри, сорванных для неё Мараваном с росшего под окном деревца, комната наполнялась ароматом, который можно было вдыхать бесконечно.

То же с корицей. «Корицы клади всегда чуточку больше, чем нужно, — наставляла его Нангай. — Она приятна на запах и на вкус, полезна для пищеварения и недорого стоит».

Тогда Нангай казалась Маравану древней старухой, хотя ей было не больше пятидесяти пяти лет. Его бабушке она приходилась сестрой. Обе женщины бежали вместе с Мараваном и его братьями и сёстрами в Джафну[5] после погромов восемьдесят третьего года в Коломбо, когда родителей Маравана заживо сожгли в их собственной машине. Мараван, младший из четверых детей, много помогал Нангай на кухне. Они готовили разные блюда, которые старшие дети продавали на рынке в Джафне. Всё необходимое для жизни из курса средней школы Мараван тоже узнал на кухне от Нангай.

Когда-то она работала поварихой в одной богатом доме в Коломбо. Потом открыла небольшой ресторан на рынке, быстро ставший популярным и приносивший ей небольшой, но стабильный доход.

Кроме обыкновенной еды для ресторана, Нангай готовила и особые блюда, по специальным заказам от клиентов, стремящихся сохранить свои имена в тайне. В основном для супружеских пар с большой разницей в возрасте.

И до сих пор, когда Мараван жарил или подсушивал на сковороде свежие листья карри, перед его глазами возникала худенькая женщина, чьи волосы и сари навсегда пропитал этот запах.

На следующей остановке в салон вошли два человека и никто не вышел. Когда дверь захлопнулась, пассажир, сидевший впереди Маравана, очнулся и вскочил с места. Но трамвай уже тронулся. Толстяк отчаянно дёргал дверную ручку и колотил в стекло. Потом громко выругался и с упрёком посмотрел на Маравана.

Тот отвернулся к окну. Дождь ещё не кончился. Косые ручейки на стекле отражали огни большого города. Возле ночного клуба стоял молодой человек, раскинув руки и подставив лицо дождю. Его товарищи, укрывшиеся в нише стены, курили и смеялись над ним.

Романтически настроенные бродяги сошли на ближайшей остановке. С ними и пропахший кухней толстяк. Мараван видел, как он перебежал улицу по направлению к трамвайной остановке на другой стороне и с недовольным видом уселся на скамейку.

В салоне оставалось совсем немного пассажиров, судя по всему, эмигранты. Они дремали или о чём-то думали, и только одна молодая сенегалка весело болтала по мобильному в полной уверенности, что её никто не понимает. Вскоре вышла и она. Мараван видел в окно, как она бежала по улице, всё ещё смеясь и не прерывая разговора.

Теперь тишину в салоне нарушал лишь голос, объявляющий остановки. Через одну сошёл и Мараван. Он раскрыл зонт и побрёл дальше в направлении двенадцатого маршрута. Трамвай проехал мимо. Его освещённые окна удалялись, пока не превратились в лучистые звёздочки в темноте мокрой улицы.

Холодало. Мараван поплотнее укутался в шарф и свернул на Теодорштрассе. По обе стороны высились серые ряды домов, в свете фонарей блестели мокрые автомобили, горели вывески: «Азиатская кухня», «Бюро путешествий», «Секонд-хенд», «Денежные переводы».

Мараван остановился перед коричневым многоэтажным домом постройки пятидесятых годов, выудил из кармана связку ключей и свернул в проход между двумя переполненными мусорными контейнерами по направлению к подъезду.

Войдя в дверь, он остановился у стены с множеством почтовых ящиков и открыл тот, на котором была прибита табличка: «Мараван Виласам».

В ящике оказалось письмо, судя по почерку на конверте, от его старшей сестры; рекламный буклет какой-то фирмы, занимающейся трудоустройством уборщиц; листовка антиэмигрантской партии и каталог магазина кухонной утвари. Последний Мараван открыл тут же и пролистывал, поднимаясь в свою квартиру на третий этаж. Две небольшие комнаты, крошечную ванную и необыкновенно просторную кухню с балконом связывал воедино коридор, устланный потёртым линолеумом.

Мараван зажёг свет. Прежде чем переступить порог гостиной, он прошёл в ванную и вымыл лицо и руки. Потом разулся, положил почту на стол и спичкой зажёг фитиль дипама — глиняного светильника на домашнем алтаре. Мараван опустился на колени и, сложив ладони, поклонился Лакшми — богине красоты и достатка.

В квартире было холодно. Тамилец присел на корточки перед масляной печью и повернул тумблер, который, двигаясь в обратную сторону, щёлкнул пять раз, прежде чем огонь загорелся.

Потом он снял кожаную куртку, повесил её на один из двух крючков в коридоре и направился в спальню.

Обратно Мараван вышел в рубахе из батика, саронге[6] в сине-красную полоску и сандалиях. Сев у печки, он развернул письмо от сестры.

Новости были неутешительными. На контрольно-пропускных пунктах Шри-Ланки задерживали транспорт. В феврале-марте лишь немногие грузовики с продовольствием достигли района Килиноччи. Цены на основные продукты питания, лекарства и топливо выросли неимоверно.

Мараван положил письмо на стол. Его мучила совесть. Вот уже три месяца прошло с тех пор, как он последний раз приходил в «Баттикалоа-Базар», ближайший тамильский магазин, чтобы передать хозяину-соотечественнику деньги для сестры. Четыреста франков, или тридцать семь тысяч восемьсот рупий, за вычетом комиссионных.

Он зарабатывал почти три тысячи франков. И, несмотря на то, что жил один и немного — всего семьсот франков — платил за аренду квартиры, после уплаты страховых взносов и всех налогов денег оставалось только на еду. Точнее, на её приготовление.

Кулинария была для Маравана не просто профессией. Она составляла его главную страсть. Ещё живя с родителями в Коломбо, он проводил целые дни на кухне Нангай. Мать с отцом работали в одном из крупнейших отелей города: он — портье, она — горничной. Всё свободное от школьных занятий время дети находились под присмотром бабушки. А Маравана, ещё не достигшего школьного возраста, Нангай часто брала с собой на работу, чтобы дать сестре возможность спокойно заниматься домашними делами и ходить в магазин. На кухне в богатом доме Нангай помогало шесть поварих. У одной из них всегда находилось время поиграть с малышом.

Так он и вырос среди кастрюль и сковородок, специй и приправ, фруктов и овощей. Он мог вымыть рис, перебрать чечевицу, натереть на тёрке кокос, общипать веточку кориандра. Уже в трёхлетнем возрасте ему разрешали под присмотром взрослых резать помидоры и чистить лук.

С раннего детства Маравана зачаровывал процесс превращения сырых продуктов в нечто качественно иное, такое, что не просто можно съесть, что не только насыщает, но и даёт человеку нечто большее — едва ли не счастье.

Мараван всё схватывал на лету: ингредиенты, пропорции, подготовку продуктов, последовательность действий. В возрасте пяти лет он мог приготовить любое блюдо, а в шесть — ещё до того, как пошёл в школу, — научился читать и писать, потому что был не в состоянии запомнить все рецепты.

Начало обучения в школе стало для него трагедией, почти такой же тяжёлой, как и разлука с родителями, подробности смерти которых он узнал только повзрослев. В детстве ему говорили, что отец с матерью просто остались в Коломбо.

Он запомнил суматоху и отъезд в Джафну, тесный и многолюдный дом родственников, приютивших беженцев на первое время. В Джафне Мараван не пошёл в школу и днями напролёт помогал Нангай на кухне.

Когда воздух в маленькой гостиной благодаря масляной печи прогрелся, Мараван встал и вышел из комнаты.

Кухня утопала в белом свете четырёх люминесцентных ламп. Здесь стояли четыре больших холодильника и морозильная камера не меньших размеров; газовая плита с четырьмя конфорками; мойка с двумя раковинами; стол и шкаф из нержавеющей стали для хранения всевозможной кухонной утвари и техники. Всё это блистало чистотой и больше походило на лабораторию, чем на кухню.

Лишь внимательный глаз мог заметить, что различные элементы этого «гарнитура» не составляли единого целого, что предметы не соотносились друг с другом по высоте и качеству поверхностей. Мараван собирал свою кухню по частям, на складах стройматериалов и рынках, а один земляк — бывший санитарный врач, получивший в Европе место складского служащего, — помог ему всё это смонтировать.

Мараван поставил небольшую сковородку на слабый огонь, налил в неё кокосового масла и открыл балконную дверь.

В доме напротив почти все окна были тёмными. На заднем дворе внизу тихо и пусто. Дождь всё ещё накрапывал тяжёлыми, холодными каплями. Мараван оставил балконную дверь приоткрытой.

В его спальне рядами стояли горшки с деревцами карри разных возрастов и размеров, рядом с каждым торчала воткнутая в землю бамбуковая палочка.

Самое старое из них доходило Маравану до плеча. Он приобрёл его несколько лет назад у одного тамильца, а все остальные деревца получил из его отростков. В конце концов растения так размножились, что Мараван мог их продавать. Он делал это неохотно, но зимой его квартира становилась слишком тесной, поскольку карри не отличались хладостойкостью и могли стоять на балконе только в тёплое время года, а осенне-зимний период пережидали у него в спальне, под специальными лампами.

Мараван сорвал две веточки, по девять листочков на каждой, пошёл на кухню и бросил их в горячее масло, добавив туда же десятисантиметровую палочку корицы. Постепенно комнату заполнил запах его детства.

В небольшом чуланчике под шкафом хранился перегонный аппарат: колба, дистилляционный мост, рубашка охлаждения, ещё одна колба-приёмник, два держателя, термометр и шланг из ПВХ. Мараван осторожно собрал установку, разместив колбу над газовой горелкой, положил шланг в мойку, надев один его конец на водопроводный кран, а другой завернув в рубаху охлаждения. Потом он наполнил раковину холодной водой, достал из морозильника пакет с ледяными кубиками и высыпал их туда же.

Пока Мараван готовил агрегат, кухня успела наполниться запахом кокосового масла, карри и корицы. Он вылил содержимое сковородки в высокий сосуд из термостойкого стекла и ручным миксером взбил его содержимое до состояния кремообразной массы орехового цвета, которую потом вылил в перегонную колбу.

Мараван зажёг конфорку под колбой, пододвинул к плите единственный на кухне стул и сел рядом. Важно держать процесс под контролем. Тамилец знал из опыта, что, если жидкость нагреется слишком сильно, запах будет не тот. Он давно уже пытался выделить эссенцию этого аромата, но до сих пор у него ничего не получалось.

И вот колба начала запотевать. На стекле появились капли, их становилось всё больше, и они стекали, оставляя чёткие следы среди мельчайших пузырьков осевшего на стенках пара. Температура в колбе росла: пятьдесят, шестьдесят, семьдесят градусов. Мараван уменьшил огонь и слегка повернул водопроводный кран. Холодная вода, поднимаясь по прозрачному шлангу, заполняла рубашку охлаждения и стекала по трубке в сливное отверстие второй раковины.

Стояла полная тишина, время от времени нарушаемая лишь бульканьем охлаждённой воды. Иногда Мараван слышал шаги на мансарде, расположенной над его квартирой. Там жил Гнанам, тоже тамилец, как и большинство обитателей девяносто четвёртого дома по Теодорштрассе. Гнанам в Европе недавно. Выждав положенные шесть месяцев, он нашёл себе работу на кухне — как и большинство беженцев из Шри-Ланки — городской больницы. И то, что Мараван слышал его шаги около двух часов ночи, означало, что сегодня Гнанам выходит в утреннюю смену.

Мараван тоже имел статус беженца и трудился на кухне, как и Гнанам. И всё-таки он находился в лучшем положении.

Во-первых, потому что в «Хувилере» не было смены, которая начиналась бы в четыре утра. Если Мараван работал днём, то приезжал в ресторан к девяти часам. Во-вторых, ему не приходилось ворочать с места на место котлы на двести литров или драить чёрные от нагара сковороды площадью в один квадратный метр.

Кроме того, в «Хувилере» он учился, хотя этого и не предусматривал его служебный график. Ведь никто не мог запретить ему смотреть, совершенствовать технические навыки и делать выводы из неудач других. Тому, что повара не слишком хорошо с ним обращались, Мараван не придавал большого значения. Бывает и худшее отношение. И здесь, и на его родине.

Мараван встал, бросил две горсти пшеничной муки в миску, добавил в неё немного тёплой воды и топлёного масла, снова сел на стул и принялся месить тесто.

Когда он учился у поваров в Джафне, поначалу его отношения с наставниками складывались тяжело: мастера не выносили одарённого юношу, превосходящего их в изобретательности и профессионализме. И тогда Мараван понял, что, если он хочет и дальше заниматься кулинарией, должен прикидываться дурачком. Потом он уехал из Джафны и работал в одном отеле на юго-западном побережье. Сингалы[7] смотрели на него свысока, как и на всех тамильцев.

Теперь тесто стал гладким и упругим. Мараван положил его в миску и отставил в сторону, накрыв чистой салфеткой.

В последнее время работа в «Хувилере» особенно нравилась ему. А именно с тех пор, как там появилась Андреа. Как и все мужчины в бригаде, Мараван был очарован этим загадочным, хрупким и бледным существом, смотревшим на каждого — точнее как бы сквозь каждого — с одинаково отрешённой улыбкой. Мараван воображал себя единственным, на кого она иногда — пусть даже и редко — обращала внимание. Доказательство тому он видел в поведении поваров: в присутствии Андреа они обращались с Мараваном особенно высокомерно.

Вот и сегодня, когда Андреа ждала от Бандини очередное блюдо, а Мараван ополаскивал тарелки, она посмотрела в его сторону и улыбнулась. И это не был её обычный взгляд в никуда. Андреа улыбалась Маравану.

Он не имел опыта общения с женщинами. Тамильские девушки не встречались с мужчинами и выходили замуж невинными. Мужей им традиционно подыскивали родители.

Здесь, в Швейцарии, противоположный пол уже проявлял к нему интерес. Однако тамильцы считали европейских женщин развратными, и связь с одной из них могла навлечь позор на семью Маравана на Шри-Ланке. А в том, что рано или поздно на родине обо всём узнали бы, Мараван не сомневался. На то и существует в Швейцарии тамильская диаспора. А потому ему ничего не оставалось, как примириться с жизнью одинокого холостяка, утешаясь туманной перспективой обзавестись семьёй на родине.

Однако с появлением Андреа в Мараване зашевелились чувства, которые он считал давно преодолёнными своей единственной страстью — кулинарией.

Первые прозрачные капли дистиллята упали в разделительную воронку. Потом ещё и ещё. Вот они уже ритмично стучат о стекло. Одна за другой, как минуты, часы и дни, а Мараван смотрит на них и старается ни о чём не думать.

Он не знал, сколько прошло времени, пока наконец уровень жидкости в колбе не уменьшился на пару сантиметров. Мараван открыл кран разделительной воронки и слил воду, оставив только чистое эфирное масло в нижней части конического сосуда.

Потом он смешал его с концентратом из колбы и поднёс к носу.

Мараван вдыхал запах карри, корицы и кокосового масла. Но того, что он хотел выделить, здесь не было: эссенции того самого вещества, которое получалось при соединении этих трёх субстанций в чугунной сковороде Нангай на обыкновенной дровяной печи.

Мараван снял со стены тяжёлую чугунную сковороду — таву и поставил её на огонь. Присыпав стол мукой, сформировал из теста несколько чапати.[8] Потом поджарил одну лепёшку до коричневого цвета с обеих сторон, наслаждаясь запахом своей юности.

Когда Маравану исполнилось пятнадцать, Нангай отправила его в южную Индию, в штат Керала. Там только что открылся первый в стране огромный гостиничный комплекс, предлагающий клиентам разные услуги, связанные с древней индийской медициной. Старая подруга Нангай работала там поварихой в ресторане аюрведической[9] кухни, в тайны которой должна была, по замыслу Нангай, посвятить и Маравана.

Однако мальчик многое уже знал от Нангай и не собирался скрывать этого. Он быстро оказался в положении первоклассника, который бездельничает на уроке, потому что научился писать и читать ещё до поступления в школу. Мараван своей осведомлённостью действовал на нервы как наставникам, так и соученикам. И хотя он жил в общежитии, где делил с коллегами тесную комнату, так и не смог найти с ними общий язык. Подруга Нангай тоже отстранилась от него: она боялась, что репутация её протеже ещё больше повредит мальчику.

Мараван остался один и сосредоточился на учении, что тоже не добавило ему популярности. В свободное время он любил гулять по пустынному берегу Индийского океана или часами нырял в монотонно набегающие на берег волны.

Это Керала сделала из Маравана одиночку. Таким он оставался и до сих пор.

Чапати поджарились. Мараван взял одну, сбрызнул только что приготовленным концентратом и, прикрыв глаза, вдохнул аромат. Потом откусил, осторожно пожевал кусочек, подержал его во рту, подняв языком к нёбу, и ещё раз втянул воздух. По десятибалльной шкале он оценил эту неудачную пробу на двойку. Мараван достал блокнот с надписью «Экстракты» на обложке и записал в нём дату, время, ингредиенты, продолжительность и температуру дистилляции. После чего съел продукт своего эксперимента в качестве приправы к свежим чапати, быстро и без видимого удовольствия; промыл колбы и шланг своей установки и оставил всё это сушиться на мойке; выключил свет и вышел в гостиную.

Там на маленьком столике стоял старый, подержанный компьютер. Мараван включил его, терпеливо дождался, когда он заработает, и вошёл в Интернет. Его интересовали аукционы роторных испарителей. Вот уже несколько дней Мараван следил за торгами, приценивался. Тысяча четыреста тридцать франков, как и вчера. И это за два часа двенадцать минут до конца.

С помощью такого аппарата Мараван мог бы сделать то, чего безуспешно добивался сегодня. Машина обеспечила бы процессу нужную длительность и температуру, и продукт бы вышел не подгоревшим, без неприятного привкуса.

Эта штука стоила больше пяти тысяч франков, что во много раз превышало возможности Маравана. Но на аукционах в Интернете иногда появлялись устаревшие, подержанные модели вроде той, что он видел сейчас на экране.

Вариант стоимостью меньше полутора тысяч франков мог бы его устроить. Тысячу двести он уже отложил, остальное можно было бы где-нибудь раздобыть. Только бы цена не подскочила. Мараван решил подождать два часа, а потом вступить в торги. Может, на этот раз ему повезёт.

Он взял со стола письмо сестры и продолжил чтение. Лишь дойдя до последней страницы, Мараван узнал, что Нангай больна. Diabetes insipidus — несахарный диабет. Её постоянно мучает жажда. Нангай пьёт воду литрами и часто ходит в туалет. Против её недуга есть лекарство, но оно дорогое, и его вряд ли можно купить в Джафне. Но доктор сказал: если Нангай не будет принимать его, то совсем усохнет.

Мараван вздохнул и снова повернулся к монитору. Всё ещё тысяча четыреста тридцать франков. Он выключил компьютер и пошёл спать. Лёжа в постели, Мараван слышал, как Гнанам спускается по лестнице.

3

Через несколько дней в ресторане «Хувилер» произошло событие, имевшее для Маравана серьёзные последствия. Антон Финк изобрёл новую закуску, которую назвал «Лангустино с рисовыми крокантами в желе карри» и хотел включить в меню «Сюрприз». Ополаскивая горшки, Мараван краем глаза видел, как повар готовил карри для желе. Финк потушил на сковороде несколько мелко нарезанных луковиц, смешал их с готовой приправой в порошке и закричал:

— Мараван, кокосовое молоко!

Мараван достал из холодильника банку, сильно встряхнул её, открыл и подал шефу-де-парти.[10] Когда тот вылил на сковородку чуть ли не половину, тамилец не выдержал:

— Если позволите, в следующий раз я сделаю настоящий карри.

Финк положил лопатку, которой размешивал соус, повернулся к Маравану и смерил его презрительным взглядом с головы до ног.

— Значит, карри? Выходит, мне стоит поучиться готовить у рабочего кухни. Вы слышали? — он говорил громко, и находящиеся поблизости повара подняли головы. — Мараван предложил мне курс кулинарии. Может, кто-нибудь ещё хочет получиться? — Тут Финк заметил, что Андреа стоит рядом с блокнотом для записи заказов в руке. — «Как готовить настоящий карри», курс для начинающих.

Сначала Мараван слушал Антона молча. Однако, заметив Андреа, смущённо пробормотал:

— Я только хотел помочь.

— А это именно то, что ты и должен здесь делать, — объявил Финк. — Помогать нам. Чистить сковородки, ополаскивать тарелки, мыть салат, подтирать пол. Но преподавать нам кулинарию? Спасибо, мы уж как-нибудь сами…

Не будь рядом Андреа, Мараван немедленно извинился бы и вернулся к своим сковородам. Но он не хотел сдаваться в присутствии девушки.

— Я готовил карри всю свою жизнь, — смело заявил он Финку.

— Вот как? Вы учились? — продолжал издеваться тот. — Прошу прощения, доктор карри. Или уже профессор?

Мараван не знал что ответить, но его выручила Андреа.

— Я очень хочу попробовать твой карри, Мараван. Приготовишь мне?

От изумления тамилец совсем растерялся. Только кивнул в ответ.

— Может, в понедельник вечером? — предложила Андреа.

Мараван кивнул ещё раз. По понедельникам «Хувилер» не работал.

— Ты обещаешь мне? — настаивала Андреа.

— Обещаю.

Тут запахло горелым. Карри Финка был испорчен.

Мараван понимал, что вмешательство Андреа принесло ему больше вреда, чем пользы. Ведь оно не могло помирить его с Финком, зато весь коллектив «Хувилера» теперь завидовал Маравану. Тем не менее на душе у него стало светло как никогда. Мараван радостно делал унизительную, грязную работу, зная, что сегодня никто не предложит ему ничего другого.

Неужели она всерьёз? Неужели она действительно хочет попробовать его стряпни? Но где? У него дома? Представив себе, что ему придётся принимать в своей квартире такую женщину, как Андреа, Мараван начал сомневаться в выполнимости данного им обещания.

В таком настроении он провёл остаток рабочего дня. А когда собрался уходить домой, Андреа уже не было.

С женой Ханс Штаффель пришёл в «Хувилер» впервые. Раньше он два или три раза обедал здесь с партнёрами по бизнесу и давно уже обещал Беатрис сводить её сюда. Но так уж устроена жизнь руководителя: если Штаффелю и выпадал свободный вечер, он предпочитал провести его дома.

Однако на этот раз никакие отговорки недопустимы. Штаффелю действительно было что праздновать, о чём он мог рассказать пока только своей жене. Главный редактор крупнейшего экономического журнала в стране передал ему под строжайшим секретом: в мае Ханс Штаффель избран бизнесменом месяца. Официальное объявление состоится только через десять дней.

Беатрис пока ничего не знала. Штаффель собирался обрадовать её где-нибудь между амюс-буше[11] и мясным блюдом, когда сомелье[12] уйдёт и это будет удобно.

Он был генеральным директором компании «Кугаг», составлявшей семейный бизнес Штаффелей и занимавшейся производством промышленного оборудования. Назначенный на высшую руководящую должность двенадцать лет назад, Ханс Штаффель, по словам главного редактора, буквально реанимировал производство. Он убедил совладельцев инвестировать направление экологической инженерной техники и при помощи НПО[13] привлёк в компанию новые капиталы. «Кугаг» купил небольшую фирму вместе с патентами на компоненты солнечных коллекторов и за короткий срок стал ведущим поставщиком предприятий, занимающихся солнечной энергетикой.

Акции «Кугага» поднялись в цене, и сам Штаффель разбогател, ведь он тоже потратил часть своих средств на их приобретение.

Штаффель заказал два обеда «Сюрприз». Для Беатрис — без потрохов, если таковые будут, и лягушачьих лапок. Проявив уважение к поварам, лично договорился об этом на кухне.

Высокая бледная официантка с чёрными волосами, зачёсанными на правую сторону, только что принесла рыбное блюдо: две огромные глазированные креветки, покрытые каким-то не особенно приятным на вкус желе. Сомелье подал шампанское: они с женой решили отказаться от белого вина и сразу после рыбы пить только шампанское. Итак, момент настал.

Штаффель поднял бокал, улыбнулся супруге и подождал, пока она сделает то же самое. Беатрис взяла шампанское, понимая, что сейчас произойдёт то, ради чего они здесь находятся.

В этот момент к Штаффелю подошёл незнакомый мужчина.

— Не буду утомлять вас, — сказал он. — Празднуйте, пожалуйста, на здоровье. Я просто хотел принести свои искренние поздравления. Никто не заслужил этого так, как вы.

Штаффель приподнялся. Незнакомец с силой пожал ему руку и только потом представился, обращаясь к его жене:

— Эрик Дальманн. Вы по праву можете гордиться своим мужем. Побольше бы таких, как он, — и никакой кризис не страшен.

— Кто это? — спросила Беатрис, когда они снова остались одни.

— Не знаю, — терялся в догадках Штаффель. — Дальманн, Дальманн… Какой-нибудь советник… не припоминаю.

— А с чем он нас поздравлял?

— Об этом я как раз и хотел тебе сказать. Я стал бизнесменом месяца.

— И я, конечно, обо всём узнаю последней…

Мараван взял у Андреа тарелки, которые она убрала со столика под номером «три». Финк поспешил к нему. Он хотел знать, как гости восприняли его «Лангустино с рисовыми крокантами в желе карри». Они первыми заказали сегодня меню «Сюрприз».

На тарелках остались лишь головы лангустино и большая часть желе.

Мараван сделал вид, что ничего не заметил. Но Андреа покачала головой, сочувственно улыбаясь Финку, и обратилась к Маравану:

— Значит, в семь вечера в понедельник? Запиши мне свой адрес.

На следующее утро Мараван явился в «Баттикалоа-Базар» в числе первых посетителей. Это был уже второй его визит сюда за последние несколько дней. В прошлый раз он передал владельцу магазина восемьсот франков на лекарства для Нангай.

Ассортимент «Баттикалоа» не отличался разнообразием: только консервы и рис, ни овощей, ни фруктов. Стены пестрели афишами и объявлениями организаций и мероприятий тамильской диаспоры. Здесь же Мараван увидел несколько листовок партии ТОТИ.[14] «Баттикалоа-Базар» был не столько бакалейной лавкой, сколько местом встреч местных тамильцев и пунктом передачи денег в северные провинции Шри-Ланки.

Мараван попросил хозяина связаться через контактное лицо с Нангай и сестрой и передать им, чтобы в половине третьего по местному времени ждали его звонка в условленном месте. Это была одна из платных услуг, предоставляемых только в этом магазине.

На работу Мараван явился радостный и оставался таким весь день, несмотря на все попытки коллег испортить ему настроение.

Его свидание с Андреа — в семь вечера в понедельник у него дома, — разумеется, стало предметом всеобщего обсуждения, и все вокруг словно сговорились как можно больше усложнять жизнь Маравану накануне предстоящей встречи — Мараван, принеси! Мараван, унеси! Мараван…

Настал час Кандана, другого тамильского рабочего, сильного, коренастого мужчины, туго соображающего и без малейшей склонности к кулинарии. Как и многие иммигранты из Шри-Ланки, Кандан пил, но умело скрывал эту свою проблему от всех, кроме Маравана с его чувствительным носом. Сегодня, пока Мараван чистил, драил, мыл, натирал, Кандану поручали более-менее квалифицированную работу.

Обстановка на кухне накалялась. В последнее время посетителей в ресторане поуменьшилось. Накануне отменила заказ и компания из двенадцати человек, которые собирались завтра вечером отмечать здесь чей-то день рождения.

Хувилер явился на кухню выместить недовольство на шеф-поварах, те отыгрывались на своих помощниках, от которых, в свою очередь, доставалось подсобным рабочим.

Один Мараван сиял от счастья. Лишь только Андреа заступила на смену, он тайком сунул ей в руку записку с адресом. Однако девушка улыбнулась и нарочно громко, будто хотела, чтобы её слышал стоявший неподалёку Бертранд, сказала:

— Очень рада.

Тамилец продумал завтрашний день до мельчайших деталей, тщательно выбрав меню. Относительно технологии приготовления блюд у него созрел довольно дерзкий план.

В условленное время Мараван сел к компьютеру. Он еле разбирал слова Нангай, хотя слышимость была исключительно хорошей. Ему следовало бы оставить свои деньги при себе и дать ей умереть спокойно, говорила старуха. Она устала. Ведь ей уже за восемьдесят, об этом Мараван не должен забывать, и ей пора упокоиться с миром.

К его вопросам она поначалу отнеслась настороженно и не хотела отвечать. Однако когда Мараван объяснил ей, что намеревается с её помощью поправить своё материальное положение, Нангай перечислила все ингредиенты и пропорции, дала необходимые и достаточно подробные пояснения.

Под конец их продолжительного разговора в блокноте Маравана совсем не оставалось чистого места.

4

На следующий день посетителей в «Хувилере» было на удивление много. Однако вечер выдался спокойным, последние гости, как обычно в воскресенье, ушли рано. Под конец из персонала оставался только Мараван, занятый чисткой сковородок и сложных кухонных агрегатов: термостатов, электрокоптилен и роторных испарителей.

Когда на кухне появились уборщики, Мараван отнёс приборы в аппаратную.

Профессиональным движением руки он снял с роторного испарителя стеклянные части, завернул их в две футболки и засунул в свою спортивную сумку, убедившись, что тяжёлый корпус с водяной баней и электрическая часть надёжно укутаны. Затем разделся, обернул вокруг талии махровое полотенце, бросил рабочую одежду в корзину для грязного белья, а трусы и майку затолкал в сумку, взял с полки шампунь и мыло и пошёл в душевую.

Через пять минут Мараван достал из шкафчика пакет со своими вещами и оделся. Направляясь к выходу, он на минутку заглянул в винный погреб.

Тамилец покинул «Хувилер» через служебный вход, в чёрных брюках, тёмно-синем свитере и кожаной куртке, не распространяя никаких запахов.

В тот же вечер Мараван приступил к работе. Он взял несколько зёрен бенгальского перца, отмерил нужное количество чёрного, высушенных стручков кашмир-чили без зёрен, кардамона, тмина, фенхеля, пажитника, кориандра и семян горчицы, добавил очищенных корней куркумы, разломил палочку корицы и обжаривал каждую из специй по отдельности до появления свойственного ей запаха на чугунной сковороде. Потом Мараван принялся смешивать компоненты в различных, строго отмеренных пропорциях, измельчал каждую из полученных проб в порошок и либо отставлял в сторону для немедленного использования, либо засыпал в стеклянную баночку, которую герметично закупоривал и снабжал этикеткой, чтобы употребить завтра.

До самого утра работал роторный испаритель, наполняемый различными продуктами: то белым карри; то рисом сали с молоком и перемолотым в муку нутом и, конечно, непременной смесью корицы и листьев карри, поджаренных на кокосовом масле.

В кастрюльке на слабом огне свежее сливочное масло превращалось в гхи,[15] а в глиняном горшке измельчённый кокос с водой — в молоко.

Уже рассветало, когда Мараван лёг на матрас, который расстелил прямо на полу своей спальни, и отдался во власть самых изощрённых эротических сновидений.

Андреа собиралась было позвонить Маравану и под каким-нибудь предлогом отменить встречу. Она проклинала свой «синдром помощника» и привычку совать нос в чужие дела. Мараван вышел бы из положения и без неё, и, вероятно, с большим успехом. Вполне возможно, своим дурацким вмешательством она лишь усугубила ситуацию. И даже без сомнения, это так.

И это благодаря Маравану Андреа сидела сейчас в трамвае, держа на коленях сумочку и пакет с бутылкой вина.

Ей нужно было решиться на такой подарок. Ведь Андреа не знала, употребляют ли тамильцы алкоголь. В случае, если они не пьют и не предлагают своим гостям, она могла бы забрать эту бутылку «Пино Нуар» себе домой. Вино, конечно, не бог весть что, но вполне приличное. Наверняка лучше того, что может позволить себе подсобный кухонный рабочий, если, конечно, он не убеждённый трезвенник.

Андреа знала, почему она вступилась за Маравана: потому что ненавидела поваров, особенно этого Финка. И дело здесь не только в Мараване. Просто ей с самого начала следовало поставить их на место.

Её отвращение к порядкам на кухне росло с каждой новой сменой. Вероятно, она не могла принять сложившейся там строгой иерархии. На сотрудниц женского пола повара смотрели как на прислугу. Во всяком случае, Андреа так казалось.

И «Хувилер» не исключение. Во всех ресторанах, даже самых скромных, царил «культ звезды», которой был повар.

Каждый раз Андреа спрашивала себя, почему бы ей не сменить род деятельности? Ответ напрашивался сам собой: она училась на работника сферы обслуживания и ничего другого делать не умела.

Поначалу Андреа хотела стать менеджером или хозяйкой отеля. Она поступила в гостиничную школу и, отработав практику, на некоторое время задержалась в этом бизнесе.

Андреа прошла короткий курс обучения, а возможность работы, связанной с путешествиями — летом на озере Комо или Искья, зимой в Энгадине или Бернских Альпах[16] — отвечала её переменчивой натуре. Она хорошо зарабатывала, чему не в последнюю очередь была обязана своей внешности, и знала, как получить больше чаевых. В «Хувилер» девушка пришла, имея диплом с хорошими отметками и опыт работы в сфере обслуживания.

Пробовала Андреа и другие профессии. Например, была гидом. Её работа заключалась в основном в том, чтобы стоять где-нибудь в аэропорту острова Кос,[17] держа в поднятой руке табличку с названием её туристического агентства; встречать гостей, распределять их по автобусам и отелям и принимать их жалобы. При этом Андреа быстро заметила, что охотнее занимается хорошо или плохо прожаренными стейками, чем пропажей багажа или комнатами с видом на улицу, а не на море.

Довелось ей участвовать и в конкурсе красоты. Андреа имела успех и неплохие шансы продвинуться на этом поприще, пока не сглупила. Однажды на вопрос репортёра, снимавшего её в купальном костюме, работала ли она когда-нибудь профессиональной моделью, Андреа ответила двусмысленно: «Фотографов у меня было не так много».

«У Хувилера» — хорошее место, которое, без сомненья, украсит её послужной список. Но лишь в том случае, если она проработает здесь ещё некоторое время, хотя бы несколько месяцев. А лучше полгода или год.

В трамвае по другую сторону прохода сидел мужчина тридцати с лишним лет. Он не спускал с неё глаз, это Андреа заметила, наблюдая за его отражением в окне. Каждый раз, когда она поворачивала голову, мужчина ей улыбался. Тогда девушка взяла бесплатную газету с соседнего сиденья и загородилась ею, сделав вид, что читает.

«Может, мне стоит начать всё заново?» — думала она. Ведь ей всего двадцать восемь, не поздно пойти учиться. У неё есть аттестат о среднем образовании, с которым она имеет право поступить в художественное училище. Ну, сдать вступительные экзамены, по крайней мере. Она может стать фотографом или, что ещё лучше, работать в кино. Если повезёт, будет получать стипендию. Или какое-нибудь государственное пособие.

Когда объявили её остановку, Андреа встала и через весь салон направилась к дальней двери, чтобы не проходить мимо мужчины, который так пристально на неё смотрел.

На сковородке поджаривается бамия с зелёным чили, луком, семенами пажитника, молотым красным перцем, солью и листьями карри. Возле плиты стоит миска с концентрированным кокосовым молоком. Из овощей Мараван выбрал бамию за её английское название: «Ladies\' fingers» — «дамские пальчики». Кроме того, патия карри — женское блюдо. Его готовят для кормящих матерей. Мараван тушил цыплёнка с луком, пажитником, куркумой, чесноком и солью, а затем добавил в сковороду одну из приправ, приготовленных минувшей ночью: кориандр, тмин, перец, чили, пасту из тамаринда, снял с огня и оставил под крышкой. Перед подачей на стол патию нужно будет разогреть.

Роль «мужского блюда» в меню предстоящего ужина играло мясо акулы — чураа варай. Мараван измельчил готовый стейк, смешал его с тёртым кокосом, куркумой, тмином и солью и отставил тарелку в сторону. Потом поджарил луковицу в кокосовом масле, пока она не стала прозрачной, добавил сушёный чили, семена лука, листья карри и перемешал. А когда семена стали подпрыгивать на сковородке, снял с огня.

Непосредственно перед подачей Мараван снова всё это разогреет и добавит акулье мясо с приправами.

Эти три традиционных блюда должны послужить доказательством того, что Мараван умеет готовить карри, а также хорошим предлогом подступиться к Андреа. Он будет подавать их ей маленькими порциями и — как дань молекулярной кухне — с тремя различными ароматами: кориандра, мяты и пажитника, украсив глазированными в жидком азоте веточками деревца карри.

Ведь тамилец купил специальный сосуд, в котором можно некоторое время хранить жидкий азот. Он стоил Маравану пятой части ежемесячного заработка, однако был необходим для его кулинарных экспериментов, в которых он стремился превзойти поваров «Хувилера».

Главная особенность предстоящего ужина состояла в соединении традиции и современности: блюда содержали проверенные временем аюрведические афродизиаки,[18] обработанные новейшими кулинарными методами. Мараван взял половину пюре из зёрен белого маша, вымоченных в подслащённом молоке, и смешал её с агар-агаром.[19] Затем распределил обе половины по силиконовым коврикам и нарезал полосками. Ту, что без агара-агара, подсушил в духовке, а затем ещё тёплые ленты свернул в спирали. Порцию с агар-агаром, прежде чем сформировать из неё упругие завитки, охладил.

Потом Мараван взял сливки, смешал их с шафраном, пальмовым сахаром и миндалём, добавил немного кунжутного масла и, набирая жидкость в пластмассовые ложки, по три зараз, окунал её в азот, где держал до тех пор, пока шафран-миндальная эспума[20] не покрывалась твёрдой корочкой.

Эти шарики нужно было подавать с шафрановым гхи, которое он проложил полосками медового желе с шафрановыми волокнами и скатал в рулеты. Ярко-жёлтые цилиндры, сквозь прозрачные стенки которых просвечивала начинка, Мараван разложил на блюде, окружив ими шарики эспумы.

Смеси из гхи, индонезийского перца, кардамона, корицы и пальмового сахара Мараван тоже придал новую форму. Он растворил пальмовый сахар в газированной воде, которую вместе с пряностями поместил в роторный испаритель, уменьшив её объём наполовину. Затем смешал оставшуюся часть с альгинатом и ксантаном[21] и выпустил из неё пузырьки воздуха. Порционной ложкой формируя из полученной смеси небольшие мячики, Мараван погружал их в водный раствор лактата кальция. За минуту они покрывались в нём гладкой, блестящей корочкой, под которую Мараван при помощи одноразового шприца вводил небольшое количество тёплого гхи. Вынув иголку, Мараван быстро поворачивал мячик, чтобы место прокола затянулось. Закончив эту работу, тамилец оставил их в духовке при температуре шестьдесят градусов. Это блюдо он планировал на десерт.

К чаю Мараван хотел подать три сорта конфет, содержавших, как и остальное меню, афродизиаки. Он взял пюре, приготовленное им из риса сали и молока, выпарил из него жидкость и перемешал с нутовой мукой и сахаром до состояния густой пасты. Добавив в неё миндаль, изюм, финики, молотый имбирь и перец, Мараван замесил тесто и сформировал из него сердечки, которые покрыл красной глазурью.

Вымоченную сушёную спаржу Мараван измельчил ручным миксером до состояния пюре, а потом поместил в роторный испаритель, получив из неё эссенцию, которую смешал с гхи и альгином. Когда полученная масса затвердела, тамилец вылепил из неё стебельки спаржи, кончики которых раскрасил хлорофиллом.

Из распространённого аюрведического средства возбуждения желания, смеси молотой лакрицы, гхи и мёда, Мараван решил приготовить мороженое. Сформировав из неё рожки, он снабдил их деревянными палочками, украсил фисташками и отправил в морозильную камеру.

Без двадцати семь Мараван принял душ, переоделся и открыл все окна. Едой должна пахнуть только еда.

5

За несколько минут ходьбы от трамвайной остановки до девяносто четвёртого дома по Теодорштрассе Андреа успела подвергнуться приставаниям попрошайки-наркомана, дилера и какого-то навязчивого автомобилиста. «На обратном пути надо будет заказать такси, — подумала она, — даже если я уйду рано».

Андреа уже решила не задерживаться в гостях и объявить об этом Маравану прямо с порога, пояснив, что у неё болит голова и она хотела вообще отменить встречу.

Воздух в подъезде был таким же, как и в других многоквартирных домах. Разве вместо привычного запаха мясного рулета чувствовался аромат карри. На первом этаже, стоя у приоткрытых дверей своих квартир, о чём-то болтали две тамильские женщины. На лестничной площадке третьего кого-то ждал маленький мальчик. Завидев Андреа, он разочарованно посмотрел на неё и исчез за дверью.

Мараван дожидался её у входа в свою квартиру. Свежевыбритый, только после душа, он был одет в цветную рубашку и тёмные брюки.

— Добро пожаловать в Карри-Паллас Маравана, — приветствовал он гостью, протягивая ей тонкую, длинную руку.

Тамилец завёл Андреа в квартиру, взял у неё вино и помог снять плащ.

Повсюду горели свечи. Хотя кое-где были включены и менее романтичные лампы.

— Эта квартира не выносит яркого света, — объяснил Мараван на своём классическом швейцарском диалекте немецкого языка с тамильским акцентом.

На полу в гостиной был накрыт на двоих стол высотой не более двадцати сантиметров. Сиденьями служили прикрытые цветными тканями подушки. У стены стоял домашний алтарь с зажжённым дипамом, в центре которого Андреа увидела статуэтку четырехрукой богини в цветке лотоса.

— Лакшми, — пояснил Мараван, жестом будто представляя богиню гостье.

— А почему у неё четыре руки? — поинтересовалась Андреа.

— Дхарма, Кама, Артха и Мокша, — ответил Мараван. — Правда, радость, процветание и освобождение.

— Ясно, — кивнула Андреа, как будто действительно что-то поняла.

На столике у стены, возле компьютера, прикрытого платком из батика, стояло ведёрко со льдом. Мараван вынул из него бутылку шампанского, вытер её белой салфеткой, откупорил и наполнил два бокала. Андреа предпочла бы другой сценарий: чтобы вина в квартире не оказалось, они открыли её «Пино Нуар» и провели вечер с меньшим ущербом для здоровья.

Отпив из бокала, Андреа заметила, что Мараван лишь пригубил своё шампанское.

— В особо торжественных случаях, — произнёс хозяин, указывая на стол, — мы накрываем на полу. Тебе удобно?

Андреа попробовала представить, как поведёт себя Мараван, если она скажет «нет», и спросила вместо ответа:

— Надеюсь, вилку ты мне дашь?

Она хотела, чтобы это прозвучало как шутка, однако Мараван оставался серьёзен.

— Она тебе так нужна? — мрачно произнёс он.

Нужна ли ей вилка? На некоторое время гостья задумалась, а потом поинтересовалась:

— Где у тебя ванная?

Мараван проводил гостью, куда она просила.

Вымыв руки, Андреа, как обычно это делала в чужих ванных комнатах, открыла шкафчик с зеркальной дверцей и принялась изучать его содержимое. Зубная паста, щётка, зубная нить, пена для бритья, кисточки, электробритва, маникюрные ножницы и две шкатулки с надписями на тамильском языке, жёлтая и красная. Всё чисто и разложено по порядку, вполне в стиле хозяина дома.

Когда она вернулась в гостиную, Маравана в ней не было. Андреа открыла дверь, ведущую, как она предполагала, на кухню. Но за ней оказалась спальня, аккуратно прибранная и скромно меблированная. Только стул, кровать и шкаф. Ни тумбочки, ни ночного столика. В глаза ей бросился постер с видом белого песчаного пляжа и кокосовыми пальмами, чьи склонённые кроны почти касались земли, на фоне моря и потрёпанного катамарана. Напротив стояли горшки с неизвестными Андреа растениями. Рядом, за прислонённой к стене диванной подушкой, девушка увидела картину с изображением той же богини, чья статуя стояла в гостиной, и несколько семейных фотографий: женщина одних с Мараваном лет, дети, подростки, маленькая седая старушка, обнимающая Маравана, и молодая пара на старом ретушированном и раскрашенном снимке, очевидно родители.

Андреа закрыла дверь в спальню и заглянула в другую комнату. Это помещение выглядело как кухня дорогого ресторана в миниатюре. Блестящие стальные поверхности и белый пластик. И повсюду горшки, кастрюли и сковородки. Андреа заметила, что это была единственная комната, где чувствовался какой-то запах, несмотря на открытую настежь балконную дверь.

Мараван вышел ей навстречу с подносом в руке.

— Это вам от Маравана с кухни, — сказал он и тут же заметил, что фраза прозвучала двусмысленно, поскольку он действительно выходил из кухни.

Оба рассмеялись, и Андреа села за стол.

На подносе стояли миниатюрные тарелочки с лепёшками чапати. Гостья взяла одну и поднесла к носу, вдохнув её аромат. Она только собиралась откусить, как Мараван остановил её.

— Минуточку, — сказал он, взял пипетку из стеклянного сосуда на том же подносе и брызнул на чапати несколько капель какой-то жидкости. — Теперь прошу…

Ещё минуту назад Андреа хотела объявить Маравану, что не планирует у него засиживаться. Однако вдохнув исходящий от чапати экзотический и в то же время какой-то родной аромат, вмиг забыла о своём намерении.

— Что это? — только и спросила она.

— Листья карри с корицей, поджаренные на кокосовом масле, — ответил Мараван. — Это запах моей юности.

— И как тебе такое удалось?

— Это мой секрет.

Побрызгав эссенцией остальные лепёшки, Мараван сел напротив гостьи.

— Наверное, у тебя была счастливая молодость, если тебе так дорог её запах, — предположила Андреа.

Мараван ответил не сразу, как будто размышлял о том, насколько она права.

— Нет, — покачал он, наконец, головой. — Но всё хорошее в ней связано с этим ароматом.

И он рассказал Андреа обо всех кухнях — больших, фешенебельных, и простых, тесных, — на которых работал вместе с Нангай. Где-то посредине рассказа тамилец извинился, быстро поднялся со своей подушки и исчез за дверью, появившись через некоторое время с первым блюдом в руках.

Это были две переплетённые ленты коричневого цвета, одна хрустящая, другая мягкая и упругая. Обе состояли как будто из одного сладковатого на вкус вещества и в то же время качественно отличались друг от друга как день и ночь. Андреа не могла вспомнить, когда она последний раз пробовала что-нибудь столь же необычное и приятное на вкус.

— Как это называется? — спросила она.

— «Мужчина и женщина», — ответил Мараван.