Лев Николаевич

Толстой

Полное собрание сочинений. Том 28

Царство Божие внутри вас

1890—1893



Государственное издательство

художественной литературы

Москва — 1957



Электронное издание осуществлено компаниями ABBYY и WEXLER в рамках краудсорсингового проекта «Весь Толстой в один клик»

Организаторы проекта:

Государственный музей Л. Н. Толстого

Музей-усадьба «Ясная Поляна»

Компания ABBYY



Подготовлено на основе электронной копии 28-го тома Полного собрания сочинений Л. Н. Толстого, предоставленной Российской государственной библиотекой



Электронное издание 90-томного собрания сочинений Л. Н. Толстого доступно на портале www.tolstoy.ru



Если Вы нашли ошибку, пожалуйста, напишите нам report@tolstoy.ru

Предисловие к электронному изданию

Настоящее издание представляет собой электронную версию 90-томного собрания сочинений Льва Николаевича Толстого, вышедшего в свет в 1928—1958 гг. Это уникальное академическое издание, самое полное собрание наследия Л. Н. Толстого, давно стало библиографической редкостью. В 2006 году музей-усадьба «Ясная Поляна» в сотрудничестве с Российской государственной библиотекой и при поддержке фонда Э. Меллона и координации Британского совета осуществили сканирование всех 90 томов издания. Однако для того чтобы пользоваться всеми преимуществами электронной версии (чтение на современных устройствах, возможность работы с текстом), предстояло еще распознать более 46 000 страниц. Для этого Государственный музей Л. Н. Толстого, музей-усадьба «Ясная Поляна» вместе с партнером – компанией ABBYY, открыли проект «Весь Толстой в один клик». На сайте readingtolstoy.ru к проекту присоединились более трех тысяч волонтеров, которые с помощью программы ABBYY FineReader распознавали текст и исправляли ошибки. Буквально за десять дней прошел первый этап сверки, еще за два месяца – второй. После третьего этапа корректуры тома и отдельные произведения публикуются в электронном виде на сайте tolstoy.ru.

В издании сохраняется орфография и пунктуация печатной версии 90-томного собрания сочинений Л. Н. Толстого.



Руководитель проекта «Весь Толстой в один клик»

Фекла Толстая





Перепечатка разрешается безвозмездно.



ЦАРСТВО БОЖИЕ ВНУТРИ ВАС





ПОДГОТОВКА ТЕКСТА И КОММЕНТАРИИ

Н. В. ГОРБАЧЕВА



ПРЕДИСЛОВИЕ К ДВАДЦАТЬ ВОСЬМОМУ ТОМУ

I

Публицистический, религиозно-философский труд Толстого «Царство божие внутри вас» завершает собой его публицистику восьмидесятых — начала девяностых годов XIX в. Этот труд явился итогом идейных исканий и теоретических исследований писателя, начатых им еще в шестидесятые годы XIX в. В нем поставлены «конкретные вопросы демократии и социализма», выражен искренний «протест против всякого классового господства».¹

Значение книги состояло в том, что, вопреки религиозно-философским взглядам ее автора, в ней на первом плане оказалось гневное и страстное обличение буржуазного государственного строя, затмившее своей политической остротой и значительностью и его философию непротивления и его религиозное учение.

Проблемам мировоззрения Толстого, его общественному значению В. И. Ленин отвел большое место в своих статьях. Он показал, что идеология Толстого, сложившаяся в пореформенный период, явилась своеобразной реакцией на бурный рост «капитализма снизу и насаждения его сверху»,² что Толстой выражал точку зрения патриархального, наивного крестьянина и переносил «его психологию в свою критику, в свое учение».³

Гениальные работы В. И. Ленина о Толстом впервые раскрыли социальные основы творчества и учения великого писателя. Народническая критика в лице Н. К. Михайловского, не видя никакой связи между учением Толстого и настроениями миллионов русского крестьянства, упрекала его в отходе от насущных проблем современности. Подобную ошибку допускал и Г. В. Плеханов, чьи статьи о Толстом сыграли значительную роль в разоблачении реакционных сторон толстовщины и ее апологетов из либерального лагеря. Однако и Г. В. Плеханов не смог до конца разобраться в противоречиях мировоззрения и учения Толстого. В первых своих статьях Плеханов отрицал публицистику Толстого вообще, не видя в ней сильных, положительных сторон. В письме к П. Б. Аксельроду 28 сентября 1908 г. он писал по поводу юбилея Л. Н. Толстого: «Я вошел даже в комитет, категорически заявив о том, что я не желаю ни одним действием давать кому бы то ни было понять, что я сочувствую публицистической деятельности Толстого. Это значило, что я немедленно выйду из комитета, если тот выскажет сочувствие Толстому не как художнику, а как публицисту».⁴ Правда, в последних работах, возможно под влиянием ленинских статей о Толстом, Плеханов изменил свое отношение к его публицистике. В статье «Карл Маркс и Лев Толстой» (1911) он признавал, что «значение толстовской проповеди... заключалось... в ярком изображении той эксплоатации народа, без которой не могут существовать высшие классы». В той же статье Плеханов отозвался и о «Царстве божием внутри вас»: «Что хорошего в книге «Царство божие внутри вас»? — То место, где описывается истязание крестьян губернатором». Есть в цитированной статье и новые, более общие выводы о публицистике Толстого. Ссылаясь на статьи «Какова моя жизнь?»⁵ и «Не могу молчать!», Плеханов заключает: «Он проповедует непротивление злу насилием, а те его страницы, которые подобны только что указанным мною, будят в душе читателя святое стремление выставить против реакционного насилия революционную силу. Он советует ограничиваться оружием критики, а эти его превосходные страницы безусловно оправдывают самую резкую критику посредством оружия. Вот что — и только это — дорого в проповеди гр. Л. Толстого».⁶

Книга «Царство божие внутри вас», вопреки своему подчеркнуто религиозно-философскому названию, является документом громадного общественного значения, в котором Толстой одним из первых заклеймил буржуазный агрессивный милитаризм, его экспансию против колониальных народов, всех трудящихся и друзей мира и братства народов.

Противоречивость мировоззрения Толстого сказалась в этом труде с особой силой. Мыслитель и проповедник, принципиально игнорировавший «внешние» условия жизни человеческого общества, его экономическое положение, вынужден был перед лицом трагических бедствий русского крестьянства, постигшего его в начале девяностых годов страшного голода, отступить от догмы своего учения и вступить в битву за жизнь тысяч и тысяч голодающих крестьян. Работа среди голодающих крестьян оказала серьезное влияние на литературно-публицистическую деятельность и учение Толстого. Ее результатом и явилось «Царство божие внутри вас», в котором отразились настроения широких крестьянских масс накануне первой русской революции, их мощный протест против современной социальной действительности.

Эта книга писалась в то время, когда «критические элементы учения Толстого могли на практике приносить иногда пользу некоторым слоям населения вопреки реакционным и утопическим чертам толстовства».⁷ В «Царстве божием внутри вас» нашло свое выражение реакционное учение Толстого, которое, по утверждению Ленина, все же обладало «критическими элементами, способными доставлять ценный материал для просвещения передовых классов».⁸

Ленин критиковал реакционную идеологию патриархального крестьянства, борющегося за сохранение своего положения, «стараясь задержать, повернуть назад общее развитие страны в буржуазном направлении».⁹ Вместе с тем он подчеркивал двойственную природу крестьянства, являющегося «прогрессивным, поскольку выставляет общедемократические требования».¹⁰ Отражая эту прогрессивную тенденцию в крестьянском движении, Толстой критикует господствующие классы, по словам Плеханова «почти как социалист». Он утверждал, что «его главным доводом был довод об эксплоатации человека человеком, и, несомненно, настойчивое обращение Толстого к этому доводу доказывает сильное влияние на него социализма».¹¹ И хотя Толстой не смог объяснить той же эксплуатации человека человеком и указать верные пути ее уничтожения, он тем не менее, проповедуя идею «права на землю» крестьян и «уравнительного раздела земли», выражал «революционные стремления к равенству со стороны крестьян, борющихся за полное свержение помещичьей власти, за полное уничтожение помещичьего землевладения».¹²

Как известно, В. И. Ленин, истолковывая учение Л. Н. Толстого, его «разум» и «предрассудок», исходил из конкретных исторических условий, в которых жил и творил Толстой. Ибо «историко-экономические условия объясняют и необходимость возникновения революционной борьбы масс и неподготовленность их к борьбе, толстовское непротивление злу, бывшее серьезнейшей причиной поражения первой революционной кампании»¹³

II

Во вступлении к «Царству божию внутри вас» Толстой, объясняя читателю тему и проблематику книги, связывает ее со своим трактатом «В чем моя вера?». Содержание критических выступлений по поводу трактата «вместе с историческими явлениями последнего времени, — писал Толстой, — выяснило для меня очень многое и привело к новым выводам и заключениям, которые я и хочу высказать».

Книга Толстого «В чем моя вера?», написанная в мрачное время реакции, наступившее после разгрома царским правительством «славной плеяды революционеров 70-х годов», затронула многие великие вопросы. В ней Толстой с позиции идеолога патриархального крестьянства громил господствующие классы, изобличал их паразитизм, вскрывал всю ложь и фальшь государственных и церковных порядков в России. Он обнажал всю антинародную сущность церковного мракобесия, доказывал, что церковь враждебна всему тому, чем «истинно живет теперь мир: социализму и коммунизму, политико-экономической теории и утилитаризму, свободе и равенству людей и сословий и женщин, всем нравственным понятиям людей, святости труда, святости разума, науки, искусства».¹⁴

С таким же негодованием осудил тогда Толстой буржуазную мораль. Он тщетно искал «в нашем цивилизованном мире каких-нибудь ясно выраженных нравственных основ для жизни. Их нет. Нет даже сознания, что они нужны».¹⁵

Выступая против буржуазной морали, он закладывал основы своего учения, которое при всех своих реакционных и утопических чертах никогда не было классово-корыстным, сознательно направленным во вред освободительному движению. Попытка «найти нравственные основы для жизни» народа отражала гуманистические устремления Толстого. Недаром он с такой искренностью отдавал предпочтение своим теоретическим писаниям во вторую половину своей творческой жизни и вложил в них гигантский труд исследователя.

Если критические и одобрительные отзывы на книгу «В чем моя вера?» укрепили Толстого в правоте его убеждений относительно официальной церкви и ее роли в многовековой борьбе против прогрессивной мысли, то «исторические явления» восьмидесятых и начала девяностых годов XIX в. «выяснили» для него многое и привели к действительно новым выводам и заключениям. Они позволили Толстому глубже вникнуть в сложные процессы современности и разоблачить виновников бедствий, бесправия, нищеты и отсталости народа. В «Царстве божием внутри вас» Толстой перешел от проблем этических и социальных общенационального значения к проблемам межгосударственных отношений, колониализма, национально-освободительной борьбы против ига империализма, к проблемам мирового христианства и освященных им эксплуататорского строя, войн и правительственных насилий.

Книге «Царство божие внутри вас» предшествовали не только серьезные, широко известные теоретические труды, но и такие художественные произведения, как «Смерть Ивана Ильича», «Власть тьмы», «Плоды просвещения», «Крейцерова соната», «Послесловие» к ней и, наконец, первые наброски романа «Воскресение». Книга писалась в тревожной обстановке: в России свирепствовал страшный голод, малейший протест крестьян подавлялся специальными карательными экспедициями. Толстой после опубликования своих «Писем о голоде» подвергся настоящей травле и гонениям. Эти «Письма» и их автор получили в редакционной статье «Московских ведомостей» от 22 января 1892 г. такой политический отзыв, который обычно служил основанием для ссылки в Сибирь. «Письма о голоде» объявлялись «открытой пропагандой к ниспровержению всего существующего во всем мире социального и экономического строя. Пропаганда графа есть пропаганда самого крайнего, самого разнузданного социализма, перед которым бледнеет даже наша подпольная пропаганда».

Это выступление реакционных «Московских ведомостей» писатель оставил без внимания: «Я пишу, что думаю, и то, что не может нравиться ни правительству, ни богатым классам, уж 12 лет, и пишу не нечаянно, а сознательно... То же, что я писал в статье о голоде, есть часть того, что я 12 лет на все лады пишу и говорю, и буду говорить до самой смерти, и что говорит со мной всё, что есть просвещенного и честного во всем мире».¹⁶

К девяностым годам критика общественного строя, экономических и политических порядков приобрела у Толстого особую остроту и содержание. 20 декабря 1888 г. он записал в своем Дневнике: «...надо записывать две вещи: 1) весь ужас настоящего, 2) признаки сознания этого ужаса. И брать отовсюду».¹⁷ Для содержания книги «Царство божие внутри вас» и характерен именно такой подход к действительности, использование таких источников, в которых вскрываются самые больные, самые острые вопросы современности.

Проблема народа и его судеб встала по-новому перед Толстым в годы работы над «Царством божием внутри вас», в годы, когда он близко сталкивался с крестьянскими массами голодавшей деревни. Замечательным свидетельством настроений Толстого, его мыслей и чувств, вызванных голодавшей русской деревней, является письмо его к H. Н. Страхову от 24 апреля 1892 г., в котором он выступает как подлинный защитник крестьянских интересов: «...копаясь в этих внутренностях в утробе народа, мучительно видеть то унижение и развращение, до которого он доведен. — И они всё его хотят опекать и научать. Взять человека, напоить пьяным, обобрать, да еще связать его и бросить в помойную яму, а потом, указывая на его положение, говорить, что он ничего не может сам и вот до чего дойдет предоставленный самому себе — и, пользуясь этим, продолжать держать его в рабстве. Да только перестаньте хоть на один год спаивать его, одурять его, грабить и связывать его и посмотрите, что он сделает и как он достигнет того благосостояния, о котором вы и мечтать не смеете. Уничтожьте выкупные платежи, уничтожьте земских начальников и розги, уничтожьте церковь государственную, дайте полную свободу веры, уничтожьте обязательную воинскую повинность, а набирайте вольных, если вам нужно, уничтожьте, если вы правительство и заботитесь о народе, водку, запретите — и посмотрите, что будет с русским народом через 10 лет... вся деятельность правительственная не улучшает, а ухудшает положение народа».¹⁸ Это письмо Толстого воспроизводит думы и настроение автора «Царства божия внутри вас» в период его работы над книгой, объясняет, почему она написана в таком страстном тоне обличения самодержавия и милитаризма, с такой остротой взгляда на растущие противоречия между трудовым народом и господствующими классами.

То обстоятельство, что книга создавалась под впечатлением трагедии голодающей крестьянской России, наложило на нее свой отпечаток, осветило ее светом надвигавшейся революции. Раздумье над большими событиями своего времени, живое участие в борьбе с голодом затягивали работу над книгой. Судя по записи в Дневнике, Толстой только в мае 1891 г., спустя несколько месяцев после начала работы над книгой, «уяснил всё в целом и написал конспект 9 глав» (запись 22 мая 1891 г.). Эта запись предшествует не менее выразительному замечанию писателя: «Хочется написать всю перечувствованную правду, как перед богом» (запись 3 апреля 1892 г.). Русская действительность, ее гримасы, социальные уродства и язвы давали Толстому материал для его труда. Дневниковая запись 15 сентября 1892 г. сохранила «мучительно тяжелое впечатление» от «поезда администрации и войск, ехавших на усмирение» голодающих крестьян. Тут же запись: «Сколько было сил, работал над 8, 9 и 10 главами». Работа над книгой так поглотила Толстого, что он с 6 ноября 1892 г. по 5 мая 1893 г., то есть полгода, не вел своего Дневника. «Всё это время был напряженно занят своей книгой: последней главой, и то еще не совсем кончил» (запись 5 мая 1893 г.). Публикация за границей выдержек из книги Толстого, дающих описание действий карательной экспедиции тульского губернатора Зиновьева против крестьян, вызвала в России кампанию клеветы и нападок на писателя. «Началась суета, и воздействия, и ложные понимания, и клевета» (дневниковая запись 20 июля 1893 г.). Тогда же в письме к Лёвенфельду Толстой сообщал, что описание это «подняло бурю в русских правительственных сферах». Озлобление и поход правительственной реакции против Толстого объяснялись невиданной популярностью за границей его книги, появившейся в переводах в Париже, Риме, Лондоне, Женеве, Штутгарте, Берлине, Нью-Йорке и других городах мира. «Толстой теперь другой и опасен», — объяснили Ф. А. Страхову при обыске у него на квартире (Дневник Толстого, 8 октября 1894 г.).

Письма Л. Толстого хранят многие мысли, высказанные им в связи с работой над «Царством божием внутри вас». Завершая работу по оказанию помощи голодающим крестьянам, он в письме к H. Н. Страхову от 13 июля 1893 г. выражал свое возмущение «людьми нашего круга», которые могут «жить спокойно, зная, что они погубили и догубляют целый народ, высосав из него всё, что можно, и досасывая теперь последнее, рассуждать о боге, добре, справедливости, науке, искусстве. — Я свою статью кончил, — писал Толстой, — она переводится. Я уже теперь смотрю на нее со стороны и вижу ее недостатки и знаю, что она пройдет бесследно (пока я писал, я думал, что она изменит весь мир)... хочется теперь написать о положении народа, свести итоги того, что открыли эти два года».¹⁹

Из переписки H. Н. Страхова с Толстым известно, что русская цензура для иностранных изданий встретила французский перевод книги Толстого «тихо, но враждебно». Цензура признала книгу «самой вредной из всех, которые когда-либо просматривались ею»²⁰, и отказалась допустить ее в Россию.

Работа над книгой вызывала у Толстого необыкновенный прилив творческой энергии и упорства. Заканчивая книгу, он 25 февраля 1893 г. писал Страхову: «Я в жизни никогда с таким напряжением и упорством не работал, как я теперь работаю над всей моей книгой и в особенности над заключительными главами ее. Должно быть, я поглупел или, напротив, ослабел творчеством, а поумнел критическим умом».²¹ Такое же вдохновение испытывал Толстой и в начале работы над книгой. В письме к сыну известного художника H. Н. Ге от 12 сентября 1891 г. он писал: «Я очень много работаю над своей статьей о воинской повинности и христианстве... Какая удивительная вещь — работа! Ведь мы думаем, что работаем, чтоб есть, чтоб одеться, чтоб услужить людям, чтоб похвалили; неправда: все мы работаем для того, чтобы уйти из себя в работу.»²² И действительно, Толстой «уходил» в свой труд, он вложил в него и свой ум, и сердце, знание жизни, о чем так хорошо сказал М. Горький: «Как много жизни обнял этот человек, какой он не по-человечьи умный и жуткий»: Толстой обнажил неприглядную картину дореволюционной России, ее мрачную действительность, гнетущую творческие силы человека, унижающую его достоинство. Трагедия Толстого-мыслителя состояла в том, что в своей критике современного общественного строя, в демократических тенденциях своего учения он опирался на бурный протест крестьянских масс, а в выводах — на теорию непротивления злу насилием. Но когда Толстой обращался к жгучим вопросам народной жизни, он не мог не становиться на путь разрушительной критики царизма и церкви. В письме к Д. А. Хилкову, говоря о своей книге, он называет ее «сочинением о насилии и самой жестокой форме его, о воинской повинности», которое он все не может кончить, ибо «всё кажется не так сильно и убедительно, как оно у меня в сердце и в голове. Хочется так выразить, чтобы было несомненно для всех. И надеюсь, что выражу... Там всё есть и о церкви, всё, от чего мы не то что страдали, но то, обо что мы бьемся».²³

III

Основная идея книги «Царство божие внутри вас» — обличение буржуазного государства, его классовой сущности и его роли в проведении политики милитаризма и подавления сопротивления народа. Оно проникает всю книгу и получает наиболее сильное выражение в ее заключительной главе, где пафос разоблачения всех институтов современного буржуазного государства достигает предельного напряжения и где Толстой выносит ему свой беспощадный приговор. И хотя взгляды Толстого на государство были противоречивы и не во всем правильны, его критика милитаристского государства отвечала задачам освободительной борьбы и имела прогрессивное значение.

Толстой обрушился на ученых и публицистов, апологетов буржуазного общества и государства, доказывавших извечность и необходимость его существования. В книге разоблачается обман и несостоятельность правовой науки, изображающей буржуазное государство как наилучшую форму общественного устройства, утверждается, что государству всегда был присущ деспотизм и подавление угнетенных классов: так было «при Нероне и Чингис-хане и так это и теперь при самом либеральном правлении в Америке и Французской республике». Толстой отвергает доводы идеологов буржуазии, объясняющих гонку вооружений и введение всеобщей воинской повинности в Германии, а затем и в других странах, якобы угрозой внешнего нападения, и доказывает, что массовые армии в большой мере потребовались для борьбы с народом внутри страны. Причина их появления, пишет Толстой, в «коммунистическом, социалистическом, анархическом и общем рабочем движении». Классовую сущность буржуазного государства писатель иллюстрирует убедительными фактами положения народных масс и господствующих классов, тем, что государство охраняет собственность помещиков и фабрикантов и насилиями удерживает крестьян и рабочих в состоянии нищеты и голода, тормозит «решение вопросов рабочего, земельного, политического, религиозного». Ему было очевидно, что при современном государственном устройстве созданы условия «вечного праздника» для одних и «вечного труда» для других.

Обрисовав угнетенное положение народа в буржуазном государстве и признав справедливым стремление рабочих изменить существующую систему социальных отношений, Толстой остановился перед вопросом, как избавиться народу от гнета, бесправия и нищеты. Он отрицал путь революционного освободительного движения, ставившего своей целью свержение буржуазного общества и его государства. В условиях деспотического государства и милитаризма писатель не видел возможности его разрушения и проповедовал «внутреннее» «освобождение человека» через изменение «понимания жизни». Ему казалось, что единичные случаи отказов людей от военной службы, порожденные такой «внутренней свободой», страшнее правительствам, чем все формы освободительной борьбы. В этом заключалось одно из самых «кричащих противоречий» Толстого.

Отрицая буржуазное государство, Толстой считал, что человеку вообще никакое государство не нужно, так как современное человечество «выросло» из государственной формы общежития. Сущность буржуазного государства, как «ненужной тяжести», «бедствия» для народа, писатель обобщал и считал его свойством государства вообще, в том числе и «хорошего», которым, говорил он, революционеры стремятся заменить «плохое» современное государство. Эксплуататорскую сущность и деспотизм государств досоциалистического типа Толстой ошибочно переносил и на государство будущего, которое создаст народ, победив своих угнетателей. Толстому казалось, что и такое государство неизбежно окажется еще деспотичнее прежнего, так как ему придется изобретать новые формы борьбы с поверженным ранее господствовавшим классом.

В книге «Царство божие внутри вас» Толстой показал, что современный буржуазный строй держится военной силой и лицемерным общественным мнением, которое он называет «языческим» в отличие от проповедуемого им «христианского». Вся сила буржуазного общества и заключается в этом «столпе», в «целой армии людей, призванных к тому, чтобы обманывать и гипнотизировать народ».

Намечая историческую перспективу борьбы двух общественных мнений, языческого, постепенно отмирающего, и христианского, Толстой верит в возможность победы «христианского» общественного мнения, при котором государство и все его институты — армия, полиция, суд, чиновники, тюрьмы, казни, — окажутся ненужными. Развивая такой утопический взгляд на отмирание буржуазного государства под влиянием христианской морали, он для обоснования своей точки зрения привлекает факты и события современной жизни. Толстой замечает, что деспотизм стал жестче, но он — как «сухое дерево», подтачиваемое в сердцевине и готовое к падению; богатые и правители больше не являются «цветом общества и тем идеалом человеческого благополучия и величия, к которому стремились прежде всего насилуемые». Следовательно, люди начинают стыдиться участия в насилиях. Одна статья, пишет Толстой, может более изменить положение дел, чем «десятки свиданий монархов и сессий парламентов»: государство становится таким же ненужным, как «короли и императоры», которые «почти ничем не управляют». Толстой видит симптомы разрушения «языческого» общественного мнения, на котором держится государство, в том, что палачи отказываются от свершения казней, в неповиновении солдат, призванных для усмирения крестьян, в филантропии фабрикантов, в отказах отдельных помещиков от земли, в либерализме некоторых прокуроров и судей, смягчающих наказания, в отказе иных священников благословлять государственные насилия. Такие симптомы представлялись Толстому не случайностью, а результатом какой-то «общей» причины, которую он склонен был усматривать в отрицании народом общественного «языческого» мнения и в переходе людей на позиции «христианского» общественного мнения. Принимая желаемое за действительность, Толстой предсказывал в ближайшем будущем переход собственности из частных рук в общее достояние, отказ народа «кормить и содержать королей, императоров, президентов» и полчища их чиновников. Люди, писал он, откажутся «содержать все эти ставшие бесполезными учреждения».

Как глубокий наблюдатель народной жизни, Толстой заметил коренные изменения в буржуазном обществе на заре его империалистической стадии: нараставшее возмущение и протест масс против буржуазного государства и всего строя; революционные стремления к его разрушению, возникавшие под могучим влиянием идей социализма во второй половине XIX в. Но, замечая эти изменения, Толстой давал им свою интерпретацию и выводил их не из развития капитализма и роста противоречий между трудом и капиталом, а находил эту общую причину в «христианском» общественном мнении и его морали. Здесь сказывались противоречия и реакционные черты толстовского учения, в принципе отрицавшего революционные методы преобразования буржуазного общества.

Критика современного государства тесно переплетается у Толстого с разоблачением лицемерия и лжи как одной из самых характерных черт буржуазного общества. Толстой показал «всеобщее лицемерие, вошедшее в плоть и кровь...» современного общественного устройства. Типичен лицемер-помещик, устраивающий общество трезвости или «рассылающий через жену и детей фуфайки и бульон трем старухам», чтобы показать евангельскую или гуманную любовь к тому самому народу, который он «не переставая мучает и угнетает». Таким же «благотворителем» для народа является купец, истративший одну тысячную из украденных им денег на «больницу, музей, учебное заведение», фабрикант, доход которого «весь составляется из платы, отнятой у рабочих», губящий принудительным трудом «целые поколения людей» «для своих барышей» и строящий искалеченным на его работе людям «домики с двухаршинными садиками». Буржуазия, пишет Толстой, лицемерно заявляет, что никто не принуждает народ работать: «это дело свободного выбора», что бедность народа не зависит от гнета капиталистов, а только от «необразования, грубости, пьянства народа». Наоборот, иронизирует Толстой, капиталисты и правительство полагают, что «мудрым управлением» они противодействуют обеднению масс. С таким же лицемерием духовенство помогает народу «религиозным обучением», а либералы распространением образования. Лицемерие правящих классов доведено до предела: даже карательные экспедиции против крестьян, пишет Толстой, объясняются «выгодой» тех же крестьян, бунтующих, «не понимая своей выгоды».

Отвергая борьбу за преобразование общественного и экономического строя, Толстой считал неразумными заботы о «нашей временной, плотской жизни, жизни общества или государства». Все дела творятся через человека «высшею силою», а человек «не творец жизни»; забота людей «о делах внешних» и общих, в которых они не свободны, закрывает им путь к истине, «в чем они свободны».

В заключительной главе книги Толстой подчеркнул «два неотвратимые условия нашей жизни, уничтожающие весь смысл ее» — смерть и «непрочность всех совершенных нами дел», ибо «всё проходит, не оставляет следа». И «смысл жизни нашей... ни в нашем личном плотском существовании... ни в каком-либо мирском учреждении или устройстве». С помощью этих «идей» Толстой стремился пробудить у господствующих классов «совесть» и понудить их отречься от лицемерия, участия в насилиях и казнях, заставить осознать свою человеческую обязанность, которая выше службы правителя и чиновника.

Толстой разоблачал ложь и лицемерие буржуазных идеологов, грозивших народу в случае разрушения капитализма, неисчислимыми жертвами, гибелью науки, искусства, цивилизации, культуры. Отвечая на подобные пророчества, Толстой выразил ту мысль, что вместе с капиталистическим строем погибнут его ложь и лицемерие, а подлинная наука и культура «только более процветет и усилится».

IV

Милитаризм как орудие угнетения колониальных народов и подавления освободительного движения является одной из центральных проблем книги «Царство божие внутри вас». Толстой, свидетель современных ему исторических событий, не мог не заметить растущего милитаризма, гонки вооружений и надвигающейся на человечество мировой войны. С каким негодованием обрушился он на лицемерный обман народа лжепатриотическими лозунгами, «конгрессами мира», «третейскими судами», которыми буржуазные правительства маскировали подготовку к войне и усыпляли бдительность народа! Обличая милитаризм, Толстой выступает как величайший гуманист, проповедник мира и братства людей и как смелый обличитель империалистического заговора против мира и жизни миллионов людей. «Что может быть безумнее и мучительнее того положения, в котором живут теперь европейские народы, тратя бóльшую часть своих богатств на приготовление к истреблению своих соседей», — писал Толстой.

Его выступления укрепляли силы русского освободительного движения и помогали его борьбе за свержение царской монархии. Все прогрессивное человечество с затаенным дыханием читало гневные и страстные слова Толстого. Протест Толстого против надвигающейся империалистической войны был вместе с тем одним из первых могучих протестов русских писателей против милитаризма. Понимая всю чудовищность грозящей катастрофы, всю ее бессмысленность для человечества, он указывал на ее виновников, прикрывавших разговорами о мире гигантскую подготовку к войне. В своей книге Толстой выступил как смелый обличитель империалистической политики буржуазных правительств, жестокостей милитаризма, всеобщей воинской повинности.

Большое место в книге и ее черновых вариантах отведено теме разоблачения всеобщей воинской повинности как самому крайнему выражению насилия милитаризма и деспотизма над человеческой личностью. Он дает ряд выдержек из речей и документов, из книг и статей о военном положении Европы, о численности армий и военных расходов, о гонке вооружений, несостоятельности разговоров о мире, о бедствиях войны. «И это не отдаленная случайность, а это то самое, к чему мы все готовимся, и есть не только вероятное, но неизбежное событие». Толстой считал, что человечество стоит на пороге «ужасающей по бедственности и истребительности войны, внутренних революций». Цитируя сильные и гневные слова о войне, ее ужасах и бессмысленности, взятые у Мопассана, Гюго, Э. Рода и других, Толстой ополчается против проповедников милитаризма, потерявших совесть, здравый смысл и человечность. На первом плане он ставит зловещую фигуру Мольтке, названного Мопассаном «гениальным убийцей», Э. Вогюэ и других пропагандистов милитаризма. Писатель, иллюстрируя рост милитаризма и эксплуатации народа, ссылается на действие «железного закона», по которому рабочие «имеют столько, сколько им нужно, чтобы быть постоянно побуждаемыми нуждой к работе и быть в силе работать на своих хозяев».

Толстой следил за политической жизнью на Западе. Об этом свидетельствуют цитаты из речей Каприви, Вильгельма и других политических деятелей, приводимые в «Царстве божием внутри вас». Толстой уличает германского канцлера, объяснявшего необходимость громадных военных расходов какой-то опасностью для Германии, но проговорившегося в рейхстаге, где он «прямо объявил, что нужны надежные унтер-офицеры для того, чтобы бороться против социализма». «Смысл речи Каприви... тот, что деньги нужны не для противодействия внешним врагам, а для подкупа унтер-офицеров, с тем чтобы они были готовы действовать против подавленного рабочего народа». Яростное негодование Толстого вызвала речь кайзера Вильгельма перед рекрутами в 1891 г., в которой он заявил: «При теперешних социалистических происках может случиться, что я прикажу вам стрелять в ваших собственных родственников, братьев, даже родителей... и тогда вы обязаны беспрекословно выполнять мои приказы».

Толстой подчеркивал рост антивоенных настроений в народе, особенно против воинской повинности, объясняя эти настроения растущим проникновением «в низшие слои рабочего народа» социалистических, коммунистических и анархических теорий, хотя «всеми правительствами без исключения скрывается в народе всё, могущее освободить его».

Толстой показал роль армии в осуществлении государственных насилий над народом. Судя по письму к Чарльзу Тернеру (от 1 августа 1892 г.), Толстой считал эту тему одной из главных идей «Царства божьего внутри вас». Русская и западноевропейская действительность давала обширный материал для таких разоблачений. Толстой не мог забыть о встрече на железной дороге с поездом «солдат с розгами и боевыми патронами», ехавших «усмирять тех голодных», с которыми он прожил «последний год» работы на голоде.

Писатель искренне возмущался необыкновенной покорностью, с которой в Европе, гордящейся своей свободой, люди «приняли одну из самых не только деспотических, но и позорных мер, когда-либо изобретенных тиранами, — общую воинскую повинность».

Подчеркивая «наглость насильников», Толстой много справедливых слов сказал в своей книге и о «подлости насилуемых», которую он находил в поведении образованной толпы, с пафосом и лицемерием толкующей «о гуманности», «о свободе», «правах» и «неприкосновенности жизни человека», а на деле покорно повинующейся милитаристам.

Толстой был глубоко прав, осуждая разжигание правительствами национальной вражды и шовинизма под видом патриотизма и защиты отечества. Но он заблуждался, когда отождествлял шовинизм с патриотизмом, игнорируя его конкретно-историческое содержание.

Огромное политическое значение книги Толстого определялось ее злободневным содержанием, вызвавшим необычайный интерес во всех странах. Книга будила у читателя мысли, чувства и настроения, направленные против готовившейся империалистической войны. В этом смысле труд Толстого был исключительно своевременным: он появился как раз в период усиления империалистической экспансии. Толстой высмеивал тех, кто полагал, что гонкой вооружений можно обеспечить мир: «Пишут: война погубит сама себя, так страшны ее орудия; неправда, будь они еще страшнее — будь они таковы, что 0,99 погибнут наверное, и люди все-таки пойдут и будут идти, пока не проснется человек — религиозный человек».²⁴ Толстой не верил в плодотворность «конгрессов мира» и прочих пацифистских затей либерально-буржуазной интеллигенции, которые лишь усыпляли бдительность народов и играли на руку милитаризму. История империалистических войн подтвердила справедливость взглядов Толстого.

Книга «Царство божие внутри вас» резко выделялась на фоне милитаристской пропаганды, заполнившей буржуазную прессу. Не удивительно, что именно антивоенный пафос книги вызвал живейший отклик у читателей всего мира. Так, организация «Молодые друзья мира» обратилась из Франции к Л. Н. Толстому 23 ноября 1893 г. с письмом, в котором просила прислать статью для ее журнала «La paix par le droit», органа международной молодежи, пропагандировавшего мир посредством третейских судов. Отвечая на это письмо (10 декабря 1893 г.), Толстой выражал сомнение в возможности достичь такими средствами поставленной цели — сохранения мира, но вместе с тем поддержал и ободрил руководителей «Молодых друзей мира», заявив, что он любуется «смелостью мысли этих юношей, которые в противоположность тому, что им проповедуют их старшие и их учителя, имеют смелость верить, что война не есть нормальное состояние человечества». «Идея международности этого органа мне чрезвычайно симпатична», — писал в этом же письме Толстой; рекомендовал «печатать такой журнал на трех или четырех языках параллельно». В заключение письма он выразил готовность «служить этому прекрасному делу». Толстой обещал журналу послать свою статью по поводу франко-русских демонстраций, «а пока, — писал он, — если вы сделаете для этого журнала краткое изложение всего, что касается войны из «Царства божия внутри вас», я буду очень этому рад, потому что знаю, что вы сделаете это превосходно».²⁵ Редакция журнала последовала совету Толстого и поместила выдержки из его книги в январском номере 1894 г.

Толстой горько сетовал на покорность и смирение народных масс, повинующихся военной силе, то есть на те самые качества, которые сам же внушал, проповедуя свое учение о непротивлении злу. Но, веря в разум человечества, он все же надеялся, что наступит время, когда «пушки, сабли, крепости, мундиры, ордена» будут показывать народу так, как теперь показывают «памятники древности».²⁶

V

Ярко выраженное антицерковное направление составляет своеобразие публицистики Толстого. Разоблачив официальную церковь, как серьезную опору социального, а в ряде случаев национального и колониального гнета, Толстой нанес сокрушительный удар идеологии господствующих классов. В силу этого публицистика Толстого вызвала в России и во всем мире со стороны духовенства яростное озлобление и целый поток статей, брошюр, книг, в которых мракобесы клеветали на великого художника, изображая его врагом всего человечества, дерзким разрушителем моральных устоев и обычаев, освященных вековыми традициями религии, церкви и общества.

В «Царстве божием внутри вас» антицерковная тема занимает одно из центральных мест. Толстой видел, что церковь затемняет сознание народа. Отсюда возникало стремление писателя разоблачить обман народных масс, вскрыть социальную подоплеку и корыстную заинтересованность приверженцев официальной церкви в оправдании эксплуататорского, буржуазного строя. В анализе закономерности общественного развития Толстой не стоял на материалистических позициях, тем не менее его критика многовековой работы церкви по оправданию насилий, казней и преступлений господствовавших классов была убедительна. Она аргументировалась громадным фактическим материалом из жизни русского народа и народов других стран, подкреплялась превосходной эрудицией. Не напрасно затратил Толстой целые десятилетия гигантского труда, чтобы разобраться в сложных и запутанных вопросах догматического богословия, в текстах священного писания, в истории церкви и ересей. Свои исследования он использовал в труде «Царство божие внутри вас». Ссылаясь на знаменитое сочинение чеха Хельчицкого «Сеть веры», написанное в XV в. и признаваемое им одним «из замечательнейших произведений мысли и по глубине содержания, и по удивительной силе и красоте народного языка, и по древности», Толстой подчеркивает обличение Хельчицким войн и смертной казни, разоблачение им сращивания церкви с государственной властью, начавшегося еще при Константине Великом, наделившим папу Сильвестра богатством и светской властью. «С тех пор обе власти постоянно помогали друг другу». История церкви, — писал Толстой, — это история «величайших жестокостей и ужасов». Именно церковь была «всегда одной из главных причин разъединения людей, ненависти... войн... инквизиций». Не менее подлую роль она играет в политической жизни России, где деятельность «огромного, напряженно действующего учреждения, состоящего из полумиллионного полчища, стоящего народу десятки миллионов», сводится лишь к затемнению сознания и защите существующего строя.

Антицерковные сочинения Толстого вызывали открытое противодействие со стороны официальной церкви, полиции и Синода. В отзыве на корректурные листы «Исповеди» и «В чем моя вера?» Московский духовный цензурный комитет писал Синоду, что Толстой высказывает самые «дерзкие суждения о существующем строе государственного управления, представленные в выражениях сильных и картинных»²⁷ (отзыв от 12 декабря 1885 г.). Отказывая С. А. Толстой (16 декабря 1885 г.) в цензурном разрешении Синода на издание книги «В чем моя вера?», К. П. Победоносцев ссылался на то, что эта книга произвела бы «вредное действие на умы», подобно действию «первых проповедников революции».²⁸

Теоретические работы Толстого, написанные в восьмидесятые годы, имели, по его признанию, большое значение для книги «Царство божие внутри вас». В письме к Джону Кенворти Толстой писал 10 июля 1895 г., что его сочинение «Соединение и перевод четырех Евангелий» было «поворотным пунктом» всей его жизни и «легло в основание» всего написанного после него. Другому корреспонденту, Феликсу Шредеру, он писал (21 мая 1893 г.), что в его книге,²⁹ посвященной анализу теоретических работ Толстого, написанных им в восьмидесятые годы XIX в., заключение, выведенное «из всего предыдущего... могло бы служить предисловием» к «Царству божьему внутри вас» (т. 66, 336). Надо иметь в виду огромное общественное значение трудов Толстого, разоблачавших фальсификацию текстов Евангелия с целью оправдания насилий над народом и церкви и государства. Он в своей книге показал, что в буржуазных государствах официальная церковь никак не противодействовала гнету и эксплуатации народных масс.

Антицерковная тема в публицистике и в гениальных художественных творениях Толстого, например в «Воскресении», вызывала бешеную злобу в правительственных сферах и среди высшего духовенства, предавшего Толстого анафеме. В публичной проповеди 2 марта 1891 г. харьковский протоиерей Буткевич просил царя «пресечь» деятельность Толстого, ибо он «больше всех волнует умы образованного и необразованного общества» своими сочинениями, заключающими «разрушительную силу». В таком же духе произносились проповеди во всех церквах, печатались в церковных изданиях и в органах реакционной печати. Официальная церковь находилась в крайне враждебных отношениях с Толстым. В его лице она встретила критика и обличителя с мировым именем, выступления которого имели огромный общественный резонанс. К. П. Победоносцев обращал внимание царя Александра III на усиление «умственного возбуждения» под влиянием сочинений Толстого, что «угрожает распространению странных, извращенных понятий о вере, о церкви, о правительстве и обществе». Духовная цензура подвергла запрету книгу Толстого «О жизни» лишь потому, что в ней проводилась идея о том, что всем руководит «не слово божие, а единственно и исключительно человеческий разум». Толстого не смущали цензурные запреты его произведений и преследования. Он продолжал борьбу с царизмом и церковниками, работая над своей книгой. 11 февраля 1889 г., после чтения книги Э. Рода «Le sens de la vie», Толстой записал в Дневнике: «Надо, надо писать и воззвание и роман, т. е. высказывать свои мысли, отдаваясь течению жизни». Еще интереснее запись в Дневнике 7 июня 1889 г.: он собирается выписывать и группировать «всё, что поражает в 2-х направлениях: 1) обвинительный акт (против церкви и государства); 2) наступление царства божия». Следовательно, книга должна была стать «обвинительным актом» против церкви и государства и изложением мировоззрения Толстого. Отрицательное отношение к официальной церкви Толстого возникло у него еще в молодости. Почти за 40 лет до выхода книги «Царство божие внутри вас» у него созрела «великая, громадная мысль» — посвятить свою жизнь основанию «новой религии... очищенной от веры и таинственности» (дневниковая запись 4 марта 1855 г.). Эта идея не принесла пользы человечеству, но толстовская критика поколебала устои и авторитет церкви. «Борьба с казенной церковью совмещалась с проповедью новой, очищенной религии, т. е. нового, очищенного, утонченного яда для угнетенных масс».³⁰ Немало такого «очищенного яда» внесено и в книгу «Царство божие внутри вас». В ней дается апологетический обзор непротивленческой литературы Америки и Англии, движения непротивленцев, в котором преобладали вредные, реакционные идеи, осуждалось революционное движение. Проповедуя «начало и источник жизни — бога», «совершенствование своей души», «христианское жизнепонимание», он выражал уверенность в том, что народы, принявшие это учение, немедленно обретут такие перемены в жизни, «о которых мы не смеем мечтать и через столетия». Разумеется, не философия непротивления вызывала восхищение книгой Толстого у прогрессивного читателя. Бессмертно в этой книге чувство негодования и пылкого возмущения всем, что препятствовало человеку в его движении к светлому будущему.

VI

В незавершенном «Послесловии» Л. Н. Толстой выразил «три главные мысли», составляющие, по его мнению, сущность книги «Царство божие внутри вас»: изложение своего «христианского» жизнепонимания, «изменяющего весь строй жизни»; необходимость усвоения его людьми; определение деятельности, вытекающей из этого жизнепонимания. Развивая эти мысли, Толстой исходит из того убеждения, что «существующие основы рушатся» и их надо «подломить». Речь идет прежде всего о мировоззренческих основах, которым Толстой придавал решающее значение в изменении всего строя жизни.

Рассматривая различные типы жизнепонимания, порожденные историческим развитием человеческого сознания, Толстой последовательно отвергает их и утверждает лишь свое, чисто толстовское жизнепонимание, которое он называет «истинно христианским».

Толстой отвергает «языческое» жизнепонимание, утверждающее, что мир совершенен и разумен и существует для блага человека; существующее в мире совершенно и разумно, но человек несовершенен, его задача — совершенствоваться; все существующее совершенно и разумно кроме человека, потому что он пал и может быть спасен сверхъестественным образом. Не одобряется и буддийское жизнепонимание, считающее, что все существующее неразумно и несовершенно и потому для человека лучшее состояние есть уничтожение. Толстой защищает то жизнепонимание, которое признает существующее неразумным и несовершенным, но благо человека видит в движении от неразумности к разумности, от несовершенства к совершенству. Считая, что «разумно» совершенствовать мир и себя как часть этого мира, Толстой решительно отрицает философское положение «все существующее разумно» как несправедливое и безнравственное. «Напротив, — утверждает Толстой, — всё существующее, всё, что есть, то всегда неразумно». Разумным является лишь идеал, то, к чему стремятся люди: «разумно движение от неразумного к разумному». В подтверждение своей мысли он ссылается на гегелевскую философию: «если существует государственное устройство, говорили гегелианцы, то задача философии в том, чтобы найти разумное назначение этой формы жизни; если существует угнетение бедных богатыми, говорят экономисты, то задача науки найти законы этого подчинения».

Разоблачая философию, стремившуюся оправдать во что бы то ни стало буржуазный строй, Толстой писал: «По жизнепониманию этому жизнь всего мира такова, какою она и должна быть, т. е. разумна, и потому задача каждого отдельного человека, живущего в мире, состоит в том, чтобы подчиняться законам этого мира или, выраженной в откровении, воле творца мира, найти для себя наибольшее доступное благо в этой жизни или хоть в будущей». Но наряду с критикой Толстого буржуазной науки и философии проявляются и слабые стороны его учения, отрицающего активное отношение человека к действительности, его стремление и реальные возможности изменить внешние условия своего бытия. Он не отводит человеку прав хозяина жизни. Цель человека не может состоять «в своем личном благе или в благе семьи, общества, человечества», ибо «человек не принадлежит себе, а той силе, которая послала его в мир», он — «орудие высшей силы», «странник, работник хозяина». Отсюда утверждение решающей роли человеческого сознания. Судя по словам Толстого, высказанным им в «Послесловии», целью книги «Царство божие внутри вас» являлась не только критика отрицаемых типов жизнепонимания, но и позитивная программа, окончательно сформировавшаяся в сознании Толстого.

Напряженные раздумья над сложными явлениями жизни, выводы и глубокие обобщения явлений современности запечатлены в труде «Царство божие внутри вас». Толстой много думал о государстве и его общественной роли. В одной из записей в Дневнике (14 февраля 1891 г.) читаем: «Прекрасно бы было, если бы правительство организовало труд; но для этого оно должно быть бескорыстным, святым». Но «где же они, эти святые?» Несмотря на очевидную для Толстого чудовищность насилий над массами, совершаемых государством, он тем не менее был убежден в бессмысленности борьбы против них. Усматривая господство в капиталистическом мире «самого пагубного принципа» индивидуализма, Толстой утверждал, что столь же пагубен и противоположный принцип «блага многих людей вместе». Он допускает, что люди достигнут «кооперации, коммунизма, общественности вместо индивидуализма» не путем организации (а следовательно, и не путем освободительной борьбы), а только «следованием каждым из людей незатемненному побуждению сердца, совести, разума, веры, как хотите назовите, закона жизни». «В этом одном сознании закона есть нечто и меньшее и большее рассуждения. И только оно дано приводить на тот узкий единственный путь истины, по которому следует идти человеку и человечеству... Это очень важно, и это-то хотелось бы мне сказать в моей статье».³¹ В записи 16 февраля 1891 г. Толстой критикует несостоятельность либеральных публицистов и буржуазной науки, с легкостью обещающих народу благоденствие и прогресс: «На слова либерала, который скажет, что наука, свобода, культура исправит всё это, можно отвечать только одно: «устраивайте, а пока не устроено, мне тяжелее жить с теми, которые живут с избытком, чем с теми, которые живут с лишениями. Устраивайте, да поскорее, я буду дожидаться внизу». Ох, ох! Ложь-то, ложь как въелась. Ведь что нужно, чтобы устроить это? Они думают — чтоб всего было много, и хлеба, и табаку, и школ. Но ведь этого мало».³² Разоблачая лживую болтовню либералов, Толстой сам становится на ошибочный путь отрицания «внешних», материальных условий, и все сводит к задаче переделки сознания: «Мало материально всё переменить, увеличить, надо душу людей переделать, сделать их добрыми, нравственными». И он предлагает все усилия направить «на изменение сознания своего и других людей», ибо «сила не в тюрьмах, кандалах, виселицах, пушках, порохе, а в сознании людей, запирающих в тюрьмы, вешающих, стоящих над пушками». Такая идеалистическая оценка роли сознания в духе своего учения о добре и нравственности вызывала протест не только политических борцов, но и представителей русской прогрессивной культуры.

Работая над книгой и «Послесловием» к ней, Толстой часто обращается к основной проблеме своей эпохи — проблеме революции, которая, по его мнению, неотвратима. Он недоумевает, почему «люди, теперь живущие на шее других, не поймут сами, что этого не должно, и не слезут добровольно, а дождутся того, что их скинут и раздавят».³³ В этих недоумениях Толстого находила свое выражение наивность взглядов патриархального крестьянства. Мысли Толстого о несовершенстве мира, пессимизм, отсутствие веры в возможность избавления от социально несправедливого капиталистического строя нередко опровергались его же гениальными догадками о возможности преобразования этого мира. «Это один из вечных миров, который прекрасен, радостен и который мы не только можем, но должны сделать прекраснее и радостнее для живущих с нами и для тех, кто после нас будет жить в нем».³⁴ Любовь к человеку рождала в Толстом не только чувство сострадания к его судьбе в эксплуататорском обществе, но и смелые мысли, вселявшие в него непокорность и его бунтарство, которые «везде проскакивают» в его книге.

Любопытен в этом смысле отзыв Толстого в письме к Черткову от 17 декабря 1893 г. на свою же книгу, прочитанную во французском переводе. В этом отзыве есть мысли, подчеркивающие «противленческие» тенденции и черты характера великого писателя. Читая книгу, Толстой «не мог оторваться, несмотря на местами перевранный перевод, и, — замечает он, — многое мне было очень приятно; но именно те места, где я отступал от христианского приема мягкой и любовной рассудительности, а таких много, почти все, — мне были противны и совестны. Несмотря на то, что таков мой характер (подчеркнуто мною — М. З.), а он везде проскакивает, я знаю, что он скверный, и желал бы и надеюсь изменить его».³⁵ О том же писал он Черткову и в письме от 26 февраля 1894 г.: «...там так много этого злого, что я не знаю, что — главное». Толстому «понравился» отзыв на его книгу английского критика, подметившего противоречие между христианской проповедью и тоном его критики: «Он говорит, что я отступаю от того, что я проповедую, т. е. любовь, жестоко и грубо нападая на духовенство, упрекая его в лжи и корысти».³⁶ Под влиянием таких упреков у Толстого и появился замысел написать послесловие к своей книге, в котором, по совету Черткова, «несколько сухой общий тон всех обличений... вполне уравновесился бы мягким, любовным тоном... несколькими словами признания и раскаяния» (письмо Черткова Л. Н. Толстому от 3 марта 1894 г.). Однако начатое послесловие так и не было закончено. Как видно, автор его не нашел в себе сил «смягчить» тон и остроту, с которыми он критиковал современный социальный порядок, милитаризм и его защитников.

Толстой понимал (и писал об этом), что необходимо изменить современное капиталистическое общественное устройство (дневниковая запись 5 мая 1896 г.), что надо найти средство облегчения положения рабочих («изучать законы природы и придумывать приемы для облегчения работы: машины, пар, электричество») (запись 28 апреля 1895 г.). Сталкиваясь с деревенским людом, глядя на «мужичков-заморышей», ростом с двенадцатилетнего мальчика, Толстой с грустью и негодованием замечал, как «вырождаются поколения людей», и искал возможностей употребить остаток своей жизни «на то, чтобы разрушить это ужасное рабство» (из письма Л. Л. Толстому от 28 января 1894 г.). Целям разрушения капиталистического рабства и служила книга Толстого «Царство божие внутри вас».

VII

По языку и стилю публицистика Толстого принадлежит к лучшим классическим образцам этого жанра в русской и мировой литературе. Ей присущи глубокое общенациональное и общечеловеческое содержание, исключительная ясность и четкость мысли, логических аргументаций и возражений, придающие ей характер подлинного научного исследования. Толстого-публициста отличают приемы памфлета, полемическая острота характеристик, утверждений, выводов и обобщений, взволнованность и образность авторской речи. Все это придает теоретическим работам Толстого искренность и убедительность, эмоциональную выразительность, заражающую читателя теми чувствами, которые волновали самого автора. Эти же качества присущи трактату «Царство божие внутри вас».

Эта книга не является произведением искусства, но она написана рукой большого художника, большого мастера слова, в ней проявляется его могучая обличительная сила, многообразие и величие его таланта. И в своей публицистике Толстой пользуется различными художественными средствами и приемами, для того чтобы сделать свою речь яркой и образной. Так, с помощью антитезы он подчеркивает резкость контраста между жизнью господ и жизнью задавленного голодом и нуждой народа, «поколениями без просвета умирающих невежественными, пьяными, распутными, полудикими существами в рудниках, на фабриках, заводах, в деревнях на земледельческом труде».

Лицемерие и пустословие критиков книги «В чем моя вера?», ловко уклоняющихся от обсуждения поставленных в ней вопросов, Толстой разоблачает с помощью иронической характеристики их писаний: «Хотя, с одной стороны, нельзя собственно отрицать, но, с другой стороны, опять-таки нельзя утверждать, тем более, что и т. д.». В таком же духе отзывается Толстой о статье «знаменитого, утонченного английского писателя и проповедника Фаррара, великого, как многие ученые богословы, мастера обходов и умолчаний». Уклоняясь от ответа на критические положения Толстого, подрывающие основы официальной церкви и современного общества, Фаррар пишет, что задачу доказать, «как невозможно учение коммунизма, основываемое Толстым», он не может выполнить, ибо «это потребовало бы более места», чем он имеет «в своем распоряжении». «Экое горе, — с ядовитой иронией восклицает Толстой, — места ему нет!» С такой же иронией разоблачал Толстой и других иностранных критиков, которые «тонким манером» намекали ему на невежество перед лицом европейской науки и культуры с «крупповскими пушками, бездымным порохом, колонизацией Африки, управлением Ирландии, парламентом, журналистикой, стачками, конституцией и Эйфелевой башней». Немало страниц книги посвящено ярким описаниям людей и событий. В книге даны портретные характеристики чинов воинского присутствия и старца-священника, приводящего рекрутов к присяге. В диалогической речи чиновников Толстой подчеркивает их бездушие и бюрократическую природу царского режима.

Еще сильнее и ярче раскрывается Толстым противоречие между трудом и капиталом в созданном им обобщенном образе угнетателя — правящих классов, и угнетаемого — рабочих масс, задавленного правящими классами и вечно стремящегося высвободиться и уничтожить своего противника.

Обращаясь к буржуазной литературе, Толстой подчеркивает в ней «отсутствие серьезного содержания» и «какой-то страх перед всякой определенностью мысли». Смысл литературы и искусства сведен к «грациозным ненужностям» и рассуждениям, возвращающим людей «к первобытной дикости». К таким ненужностям Толстой относит праздные разговоры, конгрессы мира, на которых маскируется подготовка к войне. О лондонском конгрессе мира 1891 г. он писал, что собравшиеся, «начав молебствием в соборе», закончили «обедом со спичами», приняв решение: «Проповедовать людям каждое третье воскресенье декабря зло войны и благо мира», то есть то, что «до такой степени известно людям». Высмеивая наивных публицистов, утверждавших, что третейские суды уничтожат войну, Толстой недоумевал: «Удивительно, чем могут себя обманывать люди, когда им нужно обмануть себя». Его поражало то, что основано более ста обществ мира, что прошли конгрессы мира в Париже, Лондоне, в Риме, читаются речи, произносятся за обедом спичи, издаются журналы, доказывающие вред войны и благо мира, и что количеством исписанной на эту тему бумаги думают «согласовать всех людей... и тогда войны не будет». Это все равно, саркастически отмечал Толстой, что для того, «чтобы поймать птицу, надо посыпать ей соли на хвост».

Свое возмущение ростом гнета и эксплуатации рабочего народа капиталистами Толстой выражает меткими сравнениями, придающими его стилю живость и выразительность: «Древний раб знал, что он раб от природы, а наш рабочий, чувствуя себя рабом, знает, что ему не надо быть рабом, и потому испытывает мучения Тантала, вечно желая и не получая того, что не только могло, но должно бы быть».

Характеристика Иоанна IV, Петра I, Екатерины II, Вильгельма и других написаны Толстым живо и конкретно. Используя известную сказку Андерсена «О новом царском платье», Толстой проводит ту идею, что насильнические учреждения себя изжили и достаточно кому-нибудь не заинтересованному в их сохранении по пословице «рука руку моет» крикнуть: «а ведь люди эти уже давно ни на что не нужны», как они будут устранены.

Как известно, XII глава «Царства божия внутри вас» была написана Толстым под непосредственным впечатлением встречи на станции Узловая с карательным отрядом солдат и офицеров, следовавшим во главе с тульским губернатором Зиновьевым «усмирять» крестьян села Бобрики. Описание этой встречи принадлежит к самым волнующим страницам толстовской публицистики. В нем дан собирательный образ солдатской массы, посылаемой с розгами и боевыми патронами против крестьян, показана крестьянская масса, согнанная губернатором для экзекуции, даны зарисовки отдельных солдат и офицеров, изображен самый процесс унизительного телесного наказания ни в чем не повинных крестьян-тружеников. Толстой подчеркивает, что этот случай не единственный, а характерный для многих губерний царской России, где всё, чем живут богачи, «приобретено и поддерживалось только истязаниями, заключениями, казнями». Характеризуя карательные экспедиции против крестьян орловского губернатора Неклюдова, нижегородского — Баранова, писатель называет царских сатрапов «палачами», «мерзавцами», не чувствующими «внутреннего отвращения к истязанию и убийству», а старающихся отличиться своим «палачеством».

Такое же волнующее впечатление производит описание рекрутского набора. Знакомая Толстому «густая толпа народа» притянула его к себе, как он писал, «какими-то злыми чарами», и то, что он увидел и услышал в этой толпе «вой матерей и жен», вызвало в нем жгучее сострадание к народному горю, и это чувство нашло свое яркое выражение в обрисованной писателем сцене.

«Царство божие внутри вас» — плод трехлетнего напряженного труда писателя, стремившегося вложить в него большое общественное содержание и выразить его в ясной и доходчивой форме. Он писал: «Предмет (книги — М. З.), — о новой форме жизни... мне кажется так важен, что хочется всё сказать и как могу лучше».³⁷

В письмах к друзьям Толстой объяснял затяжку работы над книгой именно тем, что «всё хочется лучше. И, кажется, будет лучше, проще, яснее».³⁸ Толстой стремился и к тому, чтобы его книга заразила читателя чувством негодования против мерзостей господствующих классов. Выражая несогласие с предложением Черткова смягчить тон книги, Толстой отвечал: «Главное, не могу согласиться с смягчениями. Смягчать, оговариваясь, нельзя. Это нарушает весь тон, а тон выражает чувство, а чувство заражает (чувство иногда негодования) больше, чем всякие доводы».³⁹ И такой цели Толстой достиг, особенно в заключительной главе.

Книга «Царство божие внутри вас» — выдающееся явление русской публицистики, в котором художественные образы и описания играют существенную идейную роль и обогащают все произведение в целом. По своему стилю публицистика Толстого особенно близка Герцену. Близость эта заметна и в характеристике русского самодержавия и западноевропейского буржуазного общества, в приемах аргументации авторских положений и даже в лексике. Толстого восхищала глубина и смелость мысли Герцена, который «своим проницательным умом уже тогда (в 1848 г. — М. З.) ясно видел то, что видит теперь уже всякий самый мало размышляющий человек нашего времени: невозможность продолжения жизни на прежних основах и необходимость установления каких-то новых форм жизни». Свои рассуждения и выводы о невозможности создать новое социально справедливое общественное устройство при сохранении капитализма Толстой подкрепляет цитатой из сочинения А. И. Герцена «С того берега», в котором разоблачались иллюзии французской буржуазии о возможности свободы и справедливости при существующем эксплуататорском строе и высмеивался ее страх и колебания перед будущим: «Страх берет — пустота, ширина, воля... Как идти, не зная куда, как терять, не видя приобретений!» Соглашаясь с Герценом и объективно выступая за разрушение буржуазного строя, Толстой проявлял «силу» и «разум» своего мировоззрения.

Многие выдающиеся представители русской культуры с восторгом встретили книгу Толстого. И этот восторг объяснялся ее глубоким идейным содержанием. Толстой как бы творил суд над современным капитализмом, над строем насилия и зла, угнетавшим человека и разрушавшим его внутреннюю красоту, творческие, созидательные силы. В. В. Стасов, откровенно выражавший Толстому свое недоумение (письмо от 9 июня 1894 г.) постоянной аргументацией писателем своих положений ссылками на бога: «Почти постоянно Вы опираетесь на мысли о Христе, о боге. На что это? На что нам тот и другой, когда так легко и разумно вовсе обойтись без них?» — все же признал, что книга Толстого — «это самая великая книга нашего XIX века». XII главу книги он считал «бесценной», «несравненной». Эта глава, по его мнению, «сама по себе есть целый мир». Великий русский живописец И. Е. Репин, ознакомившись с книгой Толстого, писал, что это «вещь ужасающей силы». И все же взыскательный и требовательный к себе Толстой не вполне был доволен своей книгой. В письме Черткову (от 25 октября 1895 г.) он указывал на недостаток книги, который заметил при чтении ее в итальянском переводе: «ужасно много длиннот». О впечатлении, произведенном толстовской публицистикой на современников, прекрасно сказал Анатоль Франс в речи, произнесенной в Сорбонне (12 марта 1911 г.): «Когда он убеждает нас верить, страдать, терпеть, его героическое самоотречение принимает форму такой пылкой борьбы, принимает такой решительный, я бы сказал, даже сокрушительный характер, что он заставляет нас мыслить, сомневаться, — силы наши возрастают».⁴⁰

Оценивая объективное значение «толстовской критики государства, церкви, частной поземельной собственности»⁴¹, Ленин указывал русскому пролетариату единственно возможный путь к свержению капитализма и созданию нового общества «без нищеты народа, без эксплуатации человека человеком»⁴² — путь пролетарской социалистической революции. На трудном пути к этой великой цели, заблуждаясь в выборе средств борьбы, находился и величайший русский художник, гневный и страстный публицист Л. Н. Толстой.

М. Зозуля



РЕДАКЦИОННЫЕ ПОЯСНЕНИЯ

Текст, публикуемый в настоящем томе, печатается по общепринятой орфографии, но с сохранением некоторых особенностей правописания Толстого.

При воспроизведении текстов, не печатавшихся при жизни Толстого (произведения, окончательно не отделанные, неоконченные, только начатые и черновые тексты), соблюдаются следующие правила.

Текст воспроизводится с соблюдением всех особенностей правописания, которое не унифицируется.

Слова, случайно не написанные, если отсутствие их затрудняет понимание текста, печатаются в прямых скобках.

В местоимении «что» ставится знак ударения в тех случаях, когда без этого было бы затруднено понимание. Условные сокращения типа «к-рый», вместо «который», и слова, написанные не полностью, воспроизводятся полностью, причем дополняемые буквы ставятся в прямых скобках лишь в тех случаях, когда редактор сомневается в чтении.

Описки (пропуски букв, перестановки букв, замены одной буквы другой) не воспроизводятся и не оговариваются в сносках, кроме тех случаев, когда редактор сомневается, является ли данное написание опиской.

Слова, написанные ошибочно дважды, воспроизводятся один раз, но это всякий раз оговаривается в сноске.

После слов, в чтении которых редактор сомневается, ставится знак вопроса в прямых скобках.

На месте неразобранных слов ставится: [1, 2, 3 и т. д. неразобр.], где цифры обозначают количество неразобранных слов.

Из зачеркнутого в рукописи воспроизводится (в сноске) лишь то, что имеет существенное значение.

Более или менее значительные по размерам зачеркнутые места (в отдельных случаях и слова) воспроизводятся в тексте в ломаных < > скобках.

Авторские скобки обозначены круглыми скобками.

Многоточия воспроизводятся так, как они даны автором.

Абзацы редактора делаются с оговоркой в сноске: «Абзац редактора».

Примечания и переводы иностранных слов и выражений, принадлежащие Толстому, печатаются в сносках петитом без скобок. Редакторские переводы иностранных слов и выражений печатаются в прямых скобках.

Обозначение * как при названиях произведений, так и при номерах вариантов означают, что эти произведения печатаются впервые.

В примечаниях приняты следующие условные сокращения:

AЧ — Архив В. Г. Черткова (Москва).

Б,III — П. И. Бирюков, «Лев Николаевич Толстой. Биография», т. III, изд. 2-е, Гиз, М. 1922.

ПС — «Переписка Л. Н. Толстого с H. Н. Страховым. 1870—1894», изд. Общества Толстовского музея, Спб. 1914.



Л. Н. ТОЛСТОЙ



ЦАРСТВО БОЖИЕ ВНУТРИ ВАС



ЦАРСТВО БОЖИЕ ВНУТРИ ВАС,
или
христианство не как мистическое учение,
а как новое жизнепонимание

Познаете истину, и истина освободит вас (Иоан. VIII, 32).И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить;а бойтесь более того, кто может и душу и тело погубить в геенне (Мф. X, 28).Вы куплены дорогою ценою; не делайтесь рабами человеков (I Коринфянам, VII, 23).
В 1884 году я написал книгу под заглавием: «В чем моя вера?». В книге этой я действительно изложил то, во что я верю.

Излагая свою веру в учение Христа, я не мог не высказать и того, почему я не верю и считаю заблуждением ту церковную веру, которая обыкновенно называется христианством.

В числе многих отступлений этого учения от учения Христа я указывал на главное отступление, именно — на непризнание заповеди непротивления злу насилием, очевиднее других отступлений указывающее на извращение церковным учением учения Христа.

Я очень мало знал, как и все мы, о том, что делалось и было проповедуемо и писано в прежнее время по вопросу о непротивлении злу. Я знал то, что было высказано об этом предмете у отцов церкви — Оригена, Тертуллиана и других, — знал и о том, что существовали и существуют некоторые, так называемые, секты менонитов, гернгутеров, квакеров, которые не допускают для христианина употребления оружия и не идут в военную службу; но что было сделано этими, так называемыми, сектами для разъяснения этого вопроса, было мне мало известно.

Книга моя, как я и ожидал, была задержана русской цензурой, но отчасти вследствие моей репутации как писателя, отчасти потому, что она заинтересовала людей, книга эта распространилась в рукописях и литографиях в России и в переводах за границей и вызвала, с одной стороны, от людей, разделяющих мои мысли, ряд сведений о сочинениях, писанных об этом же предмете, с другой стороны, ряд критик на мысли, высказанные в самой книге.

Как то, так и другое, вместе с историческими явлениями последнего времени, выяснило для меня очень многое и привело меня к новым выводам и заключениям, которые я и хочу высказать.

Прежде скажу о тех сведениях, которые я получил об истории вопроса о непротивлении злу; потом о тех суждениях об этом вопросе, которые были высказаны как духовными, т. е. исповедующими христианскую религию, критиками, так и светскими, т. е. не исповедующими христианскую религию; и, наконец, те выводы, к которым я был приведен и теми и другими, и историческими событиями последнего времени.

I

Одним из первых откликов на мою книгу были письма от американских квакеров. В письмах этих, выражая свое сочувствие моим взглядам о незаконности для христианина всякого насилия и войны, квакеры сообщили мне подробности о своей, так называемой, секте, более 200 лет исповедующей на деле учение Христа о непротивлении злу насилием и не употреблявшей и теперь не употребляющей для защиты себя оружия. Вместе с письмами квакеры присылали мне свои брошюры, журналы и книги. Из этих присланных мне ими журналов, брошюр и книг я узнал, до какой степени уже много лет тому назад ими неопровержимо была доказана для христианина обязанность выполнения заповеди о непротивлении злу насилием и была обличена неправильность церковного учения, допускающего казни и войны.

Целым рядом рассуждений и текстов доказав то, что с религией, основанной на миролюбии и благоволении к людям, несовместима война, т. е. калечение и убийство людей, квакеры утверждают и доказывают, что ничто столько не содействовало затемнению Христовой истины в глазах язычников и не мешало распространению христианства в мире, как непризнание этой заповеди людьми, именовавшими себя христианами, — как разрешение для христиан войны и насилия.

«Христово учение, вошедшее в сознание людей не посредством меча и насилия, говорят они, а посредством непротивления злу, посредством кротости, смирения и миролюбия, — только примером мира, согласия и любви между своими последователями и может распространиться в мире.

«Христианин, по учению самого бога, может быть руководим в отношениях к людям только миролюбием, и потому не может быть такого авторитета, который заставил бы христианина действовать противно учению бога и главного свойства христианина по отношению своих близких.

«Правило государственной необходимости, говорят они, может заставить изменить закону бога тех, которые ради житейских выгод стараются согласить несогласимое, но для христианина, который истинно верит тому, что следование учению Христа дает ему спасение, правило это не может иметь никакого значения».

Знакомство с деятельностью квакеров и их сочинениями: с Фоксом, Пэном и в особенности с книгой Даймонда (Dymond) 1827 г. — показало мне, что не только давным-давно сознана невозможность соединения христианства с насилием и войною, но что эта несовместимость давным-давно так ясно и несомненно доказана, что надо только удивляться, каким образом может продолжаться это невозможное соединение христианского учения с насилием, которое проповедовалось и продолжает проповедоваться церквами.

Кроме сведений, полученных мною от квакеров, около этого же времени я получил тоже из Америки сведения о том же предмете из совершенно другого и прежде мне вовсе неизвестного источника.

Сын Вильяма Ллойда Гаррисона, знаменитого борца за свободу негров, писал мне, что, прочтя мою книгу, в которой он нашел мысли, сходные с теми, которые были выражены его отцом в 1838 году, он, полагая, что мне будет интересно узнать это, присылает мне составленную его отцом почти 50 лет тому назад декларацию или провозглашение непротивления — «Non-resistance».

Провозглашение это возникло при следующих условиях: Вильям Ллойд Гаррисон, рассуждая в существовавшем в 1838 году в Америке обществе для установления мира между людьми о мерах прекращения войны, пришел к заключению, что установление всеобщего мира может быть основано только на явном признании заповеди непротивления злу насилием (Мф. V, 39) во всем ее значении, так, как понимают ее квакеры, с которыми Гаррисон находился в дружеских сношениях. Придя к такому заключению, Гаррисон и составил тогда и предложил обществу следующее провозглашение, которое было подписано тогда, в 1838 году, многими членами.

ПРОВОЗГЛАШЕНИЕ ОСНОВ, ПРИНЯТЫХ ЧЛЕНАМИ ОБЩЕСТВА,
ОСНОВАННОГО ДЛЯ УСТАНОВЛЕНИЯ МЕЖДУ ЛЮДЬМИ
ВСЕОБЩЕГО МИРА.


Бостон, 1838 г.

Мы, нижеподписавшиеся, считаем своим долгом по отношению к себе, к делу, близкому нашему сердцу, к стране, в которой мы живем, и ко всему остальному миру, огласить это наше исповедание, выразив в нем те основы, которых мы держимся, цели, к которым мы стремимся, и средства, которые мы намерены употреблять для достижения всеобщего благодетельного и мирного переворота. Вот это наше исповедание.

Мы не признаем никакого человеческого правительства. Мы признаем только одного царя и законодателя, только одного судью и правителя над человечеством. Отечеством нашим мы признаем весь мир, соотечественниками своими признаем всё человечество. Мы любим свою родину столько же, сколько мы любим и другие страны. Интересы, права наших сограждан нам не дороже интересов и прав всего человечества. Поэтому мы не допускаем того, чтобы чувство патриотизма могло оправдывать мщение за обиду или за вред, нанесенный нашему народу...

Мы признаем, что народ не имеет права ни защищать себя от внешних врагов, ни нападать на них. Мы признаем также, что отдельные лица в своих личных отношениях не могут иметь этого права. Единица не может иметь большего значения, чем совокупность их. Если правительство не должно оказывать сопротивления чужестранным завоевателям, имеющим целью опустошать наше отечество и избивать наших сограждан, то точно так же не должно быть оказываемо сопротивление силою отдельным лицам, нарушающим общественное спокойствие и грозящим частной безопасности. Проповедуемое церквами положение о том, что все государства на земле установлены и одобряемы богом и что все власти, существующие в Соединенных Штатах, в России, в Турции, соответствуют воле бога, столь же нелепо, как и кощунственно. Это положение представляет творца нашего существом пристрастным и устанавливающим и поощряющим зло. Никто не решится утверждать того, чтобы власти, существующие в какой бы то ни было стране, действовали по отношению к своим врагам в духе учения и по примеру Христа. А потому деятельность этих властей не может быть приятна богу и потому и власти эти не могли быть установлены богом и должны быть низвергнуты не силою, но духовным возрождением людей.

Мы признаем нехристианскими и незаконными не только самые войны — как наступательные, так и оборонительные, — но и все приготовления к войнам: устройство всяких арсеналов, укреплений, военных кораблей; признаем нехристианским и незаконным существование всяких постоянных армий, всякого военного начальства, всяких памятников, воздвигнутых в честь побед или павших врагов, всяких трофеев, добытых на поле сражения, всяких празднований военных подвигов, всяких присвоений, совершенных военной силой; признаем нехристианским и незаконным всякое правительственное постановление, требующее военной службы от своих подданных.

Вследствие всего этого мы считаем для себя невозможным не только службу в войсках, но и занимание должностей, обязующих нас принуждать людей поступать хорошо под страхом тюрьмы или смертной казни. Мы поэтому добровольно исключаем себя из всех правительственных учреждений и отказываемся от всякой политики, от всех земных почестей и должностей.

Не считая себя вправе занимать места в правительственных учреждениях, мы точно так же не считаем себя вправе и избирать на эти места других лиц. Мы также считаем себя не вправе судиться с людьми, чтобы заставить их возвратить взятое у нас. Мы считаем, что мы обязаны отдать и кафтан тому, кто взял нашу рубашку, но никак не подвергать его насилию. Мф. V, 40.

Мы верим в то, что уголовный закон Ветхого Завета: око за око, зуб за зуб — отменен Иисусом Христом и что по Новому Завету всем его последователям проповедуется прощение врагам вместо мщения, во всех случаях без исключения. Вымогать же насилием деньги, запирать в тюрьму, ссылать или казнить, очевидно, не есть прощение обид, а мщение.

История человечества наполнена доказательствами того, что физическое насилие не содействует нравственному возрождению, и что греховные наклонности человека могут быть подавлены лишь любовью, что зло может быть уничтожено только добром, что не должно надеяться на силу руки, чтоб защищать себя от зла, что настоящая безопасность для людей находится в доброте, долготерпении и милосердии, что лишь кроткие наследуют землю, а поднявшие меч от меча погибнут.

И поэтому, как для того, чтобы вернее обеспечить жизнь, собственность, свободу, общественное спокойствие и частное благо людей, так и для того, чтобы исполнить волю того, кто есть царь царствующих и господь господствующих, мы от всей души принимаем основное учение непротивления злу злом, твердо веруя, что это учение, отвечая всем возможным случайностям и выражая волю бога, в конце концов должно восторжествовать над всеми злыми силами. Мы не проповедуем революционного учения. Дух революционного учения есть дух мести, насилия и убийства. Он не боится бога и не уважает личности человека. Мы же желаем быть преисполнены духа Христова. Следуя основному нашему правилу непротивления злу злом, мы не можем производить заговоров, смут или насилий. Мы подчиняемся всем узаконениям и всем требованиям правительства, кроме тех, которые противны требованиям Евангелия. Сопротивление наше ограничивается покорным подчинением, имеющим быть наложенным на нас за неповиновение, наказаниям. Намереваясь без сопротивления переносить все направленные на нас нападения, мы, между тем, с своей стороны, намерены не переставая нападать на зло мира, где бы оно ни было, вверху или внизу, в области политической, административной или религиозной, стремясь всеми возможными для нас средствами к осуществлению того, чтобы царства земные слились в одно царство господа нашего Иисуса Христа. Мы считаем несомненной истиной то, что всё то, что противно Евангелию и духу его и потому подлежит уничтожению, должно быть сейчас же уничтожаемо. И потому, если мы верим предсказанию о том, что наступит время, когда мечи перекуются на орала и копья на серпы, мы сейчас же, не откладывая этого на будущее время, должны делать это по мере сил наших. И потому все те, которые выделывают, продают, употребляют оружие, содействуют всяким военным приготовлениям, этим самым вооружаются против мирного господства сына божьего на земле. Высказав наши основы, скажем теперь о том, какими путями мы надеемся достигнуть нашей цели. Мы надеемся победить «безумием проповеди».

Мы будем стараться распространять свои взгляды среди всех людей, к каким бы народам, исповеданиям и слоям общества они ни принадлежали. Для этой цели мы будем устраивать публичные чтения, распространять печатные объявления и брошюры, составлять общества и подавать прошения во всякие правительственные учреждения. Вообще будем стремиться всеми доступными для нас средствами к достижению коренного переворота во взглядах, чувствах и действиях нашего общества относительно греховности насилия по отношению к внешним и внутренним врагам. Принимаясь за это великое дело, мы вполне сознаем, что наша искренность может быть подвергнута жестоким испытаниям. Наша задача может навлечь на нас оскорбления, обиды, страдания и даже смерть. Нас ожидает непонимание, ложное толкование и клевета. Против нас должна подняться буря. Гордость и фарисейство, честолюбие и жестокость, правители и власти, — всё это может соединиться, чтоб уничтожить нас. Таким образом поступали с мессией, которому мы стремимся подражать по мере сил своих. Но нас не пугают эти ужасы. Мы надеемся не на людей, а на всемогущего господа. Если мы отказались от человеческого заступничества, что же может поддержать нас, как не одна вера, побеждающая мир? Мы не будем удивляться тем испытаниям, которым мы подвергнемся, а будем радоваться тому, что удостоимся разделить страдания Христа.

Вследствие всего этого мы передаем души свои богу, веруя тому, что сказано, что тот, кто оставит дома и братьев и сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или поля ради Христа, получит во сто раз больше и наследует жизнь вечную. Итак, твердо веруя, несмотря на всё, что может вооружиться против нас, в несомненное торжество во всем мире основ, выраженных в этом провозглашении, мы прилагаем здесь свои подписи, надеясь на разум и совесть человечества, более же всего на силу божию, которой и вручаем себя.

Вслед за этим провозглашением были основаны Гаррисоном общество непротивления и журнал, называвшийся «Непротивляющимся» («Non-resistant»), в котором проповедовалось учение непротивления во всем его значении и со всеми его последствиями, как оно было выражено в провозглашении. Сведения о дальнейшей судьбе общества и журнала непротивления получены мною из прекрасной биографии В. Л. Гаррисона, составленной его сыновьями.

Общество и журнал просуществовали недолго: большинство сотрудников Гаррисона по делу освобождения рабов, опасаясь того, чтобы слишком радикальные требования, выраженные в журнале «Непротивляющемся», не оттолкнули людей от практического дела освобождения негров, — большинство сотрудников отказалось от исповедания принципа непротивления, как он был выражен в провозглашении, и общество и журнал прекратили свое существование.

Это провозглашение Гаррисона, так сильно и красноречиво выражавшее такое важное для людей исповедание веры, казалось, должно бы было поразить людей и сделаться всемирно известным и предметом всестороннего обсуждения. Но ничего подобного не было. Оно не только не известно в Европе, но среди американцев, столь высоко чтущих память Гаррисона, провозглашение это почти неизвестно.

Та же неизвестность постигла и другого борца за непротивление злу, недавно умершего, в продолжение 50 лет проповедовавшего это учение, американца Адина Баллу. До какой степени мало известно всё то, что относится к вопросу непротивления, видно из того, что Гаррисон-сын, написавший превосходную, в 4-х больших томах, биографию своего отца, этот Гаррисон-сын на вопрос мой о том, существует ли теперь общество непротивления и есть ли последователи его, отвечал мне, что, сколько ему известно, общество это распалось и последователей этого учения не существует, тогда как в то время, когда он писал мне, жил в Массачусете, в Hopedale, Адин Баллу, участвовавший в трудах отца Гаррисона и посвятивший 50 лет жизни на проповедь устно и печатно учения непротивления. Впоследствии я получил письмо от Вильсона, ученика и помощника Баллу, и вошел в сношения с самим Баллу. Я написал Баллу, и он отвечал мне и прислал мне свои сочинения. Вот некоторые выписки из них.

«Иисус Христос — мой господь и учитель, — говорит Баллу в одной из статей, обличающей непоследовательность христиан, признающих право защиты и войны. — Я обещал, оставив всё, следовать за ним, на худое и доброе до самой смерти. Но я гражданин демократической республики Соединенных Штатов, которой я присягал в верности в том, что я буду поддерживать конституцию моей страны, если нужно жертвою жизни. Христос требует от меня, чтобы я сделал другим то, что я хотел бы, чтобы мне делали. Конституция Соединенных Штатов требует от меня, чтобы я делал двум миллионам рабов (тогда были рабы, теперь на место их смело можно поставить рабочих) как раз обратное тому, что бы я хотел, чтобы мне делали, т. е. содействовал бы тому, чтобы держать их в том рабстве, в котором они находятся. И это ничего, я продолжаю избирать или избираться, я помогаю управлять, я даже готов быть выбран на какую-либо должность управления. Это не мешает мне быть христианином. Я продолжаю исповедовать и не нахожу затруднения исполнять завет с Христом и с правительством.

«Иисус Христос запрещает мне противиться делающим зло и лишать их ока за око и зуба за зуб, крови за кровь, жизни за жизнь.

«Мое правительство требует от меня как раз противного и защиту себя основывает на виселице, ружье, мече, употребляемых против своих домашних и внешних врагов. И соответственно этому страна снабжается виселицами, тюрьмами, арсеналами, военными кораблями и солдатами.

«В поддержании и употреблении этих дорогостоящих убийственных приспособлений мы можем весьма удобно осуществить добродетель прощения обижающих нас, любви к врагам, благословения проклинающих нас и делания добра ненавидящим нас. Для этой цели у нас есть постоянные христианские священники, чтобы молиться за нас и призывать благословение божие на святые убийства. Я всё это вижу (т. е. противоречие исповедания и жизни) и продолжаю и исповедовать и управлять и горжусь тем, что я в одно и то же время и набожный христианин и преданный слуга правительству. Не хочу я согласиться с этим безумным понятием непротивления. Не могу я отказаться от своего влияния и оставить одних безнравственных людей во главе правительства. Конституция говорит: правительство имеет право объявлять войну, и я соглашаюсь, я поддерживаю это, я клянусь, что буду поддерживать. Я от этого не перестаю быть христианином. Война тоже христианская обязанность. Разве не христианское дело убить сотни тысяч ближних, насиловать женщин, разорять и сжигать города и делать всевозможные жестокости? Пора бросить все эти выдуманные сентиментальности. Это самое настоящее средство прощать обиды и любить врагов. Если мы только делаем это в духе любви, ничего не может быть более христианского, как такое огульное убийство».

В другой брошюре, под заглавием: «Сколько нужно людей, чтобы преобразить злодейство в праведность», он говорит: «Один человек не должен убивать. Если он убил, он преступник, он убийца. Два, десять, сто человек, если они делают это, — они убийцы. Но государство или народ может убивать, сколько он хочет, и это не будет убийство, а хорошее, доброе дело. Только собрать побольше народа, и бойня десятков тысяч людей становится невинным делом. Но сколько именно нужно людей для этого?

Вот в чем вопрос. Один не может красть, грабить, но целый народ может. Но сколько именно нужно для этого? Почему 1, 10, 100 человек не должны нарушать закона бога, а очень много могут?»

А вот катехизис Баллу, составленный для его паствы.

КАТЕХИЗИС НЕПРОТИВЛЕНИЯ⁴³

Вопр. — Откуда взято слово «непротивление»?

Отв. — Из изречения: не противься злому. Мф. V, 39.

Вопр. — Что выражает это слово?

Отв. — Оно выражает высокую христианскую добродетель, предписываемую Христом.

Вопр. — Следует ли слово непротивление принимать в самом его обширном смысле, т. е. что оно указывает на то, чтобы не делать никакого сопротивления злу.

Отв. — Нет, оно должно быть понимаемо в точном смысле наставления Спасителя, т. е. не платить злом за зло. Злу должно противиться всякими праведными средствами, но никак не злом.

Вопр. — Из чего видно, что Христос в таком смысле предписал непротивление?

Отв. — Из слов, которые он при этом сказал. Он говорил: Вы слышали, что сказано древним: око за око, зуб за зуб. А я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую, и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду.

Вопр. — О ком он говорил в словах: вы слышали, что сказано?

Отв. — О патриархах и пророках, о том, что они сказали, — что содержится в писаниях Ветхого Завета, который евреи обыкновенно называют Закон и пророки.

Вопр. — Какие предписания разумел Христос под словами: «вам сказано»?

Отв. — Те предписания, в которых Ной, Моисей и другие пророки дают право причинять личный вред наносителям вреда, чтобы наказывать и уничтожать злые дела.

Вопр. — Приведите такие предписания.

Отв. — «Кто прольет кровь человеческую между людьми, того самого кровь прольется». Быт. IX, 6.

«Кто ударит человека так, что тот умрет, да будет предан смерти. А если будет вред, то отдай душу за душу, глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу, обожжение за обожжение, рану за рану, ушиб за ушиб». Исх. XXI, 12, 23, 25.

«Кто убьет какого-либо человека, тот предан будет смерти». «А кто сделает повреждение ближнему своему, тому должно сделать то же, что он сделал». «Перелом за перелом, око за око, зуб за зуб». Лев. XXIV, 17, 19, 20.

«А судьи должны хорошо исследовать, и если свидетель тот есть свидетель ложный, ложно донес на брата своего, то поступайте с ним так, как он умышлял поступить с братом своим. Да не пощадит его глас твой: душу за душу, око за око, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу». Второз. XIX, 18, 21.

Вот предписания, о которых говорит Иисус.

Ной, Моисей и пророки учили так, что тот, кто убивает, калечит или мучает своих ближних, делает зло. Чтобы противиться такому злу и уничтожать его, нужно делающего зло наказывать смертью или искалечением или каким-нибудь личным мучением. Обиде нужно противопоставить обиду, убийству — убийство, мучению — мучение, злу — зло. Так учили Ной, Моисей и пророки. Но Христос отрицает всё это. «Я говорю вам, написано в Евангелии: не противься злому, не противься обиде — обидою, но скорее перенеси повторенную обиду от делающего зло». То, что было позволено, запрещается. Понявши, какого рода противлению они учили, мы точно знаем, чему учит непротивление Христа.

Вопр. — Допускали ли древние сопротивление обиде обидою?

Отв. — Да. Но Иисус запретил это. Христианин ни в каком случае не имеет права лишать жизни или подвергать обиде делающего зло ближнего.

Вопр. — Может ли он убить, или искалечить другого при самообороне?

Отв. — Нет.

Вопр. — Может ли он войти с жалобой в суд с той целью, чтобы его обидчик был наказан?

Отв. — Нет. Ибо, что он делает через других, в сущности он сам делает.

Вопр. — Может ли он сражаться в войске против неприятелей или против домашних бунтовщиков?

Отв. — Конечно, нет. Он не может принимать никакого участия в войне или воинских приготовлениях. Он не может употреблять смертоносного оружия. Он не может противиться обиде обидой, всё равно один ли он, или вместе с другими, сам или через других людей.

Вопр. — Может ли он добровольно выбирать, или снаряжать военных людей правительству?

Отв. — Он не может делать ничего этого, если хочет быть верным закону Христа.

Вопр. — Может ли он добровольно давать деньги для помощи правительству, поддерживаемому военной силой, смертной казнью, вообще насилием?

Отв. — Нет, если только деньги не предназначены на какой-нибудь особый предмет, справедливый в самом себе, где и цель и средства добрые.

Вопр. — Может ли он платить подати такому правительству?

Отв. — Нет, он не должен добровольно платить подати, но не должен противиться взиманию податей. Подать, налагаемая правительством, взыскивается независимо от воли подданных. Ей нельзя противиться, не прибегая самому к насилию. Насилия же христианин употреблять не может, поэтому он должен предоставить прямо свою собственность насильственному ущербу, производимому властями.

Вопр. — Может ли христианин подавать голос при выборах и участвовать в суде или управлении?

Отв. — Нет, участие в выборах, суде или управлении есть участие в правительственном насилии.

Вопр. — В чем главное значение учения о непротивлении?

Отв. — В том, что оно одно дает возможность вырвать с корнем зло, как из своего сердца, так и из сердца ближнего. Учение это запрещает делать то, чем увековечивается и умножается зло в мире. Тот, кто нападает на другого и обижает его, зажигает в другом чувство ненависти, корень всякого зла. Обидеть другого, потому что он нас обидел, будто бы для того, чтобы устранить зло, значит повторить дурное дело и над ним и над собой, значит породить или по крайней мере освободить — поощрить того самого демона, которого мы будто бы хотим изгнать. Сатана не может быть изгнан сатаною, неправда не может быть очищена неправдою, и зло не может быть побеждено злом.

Истинное непротивление есть единственное настоящее сопротивление злу. Оно сокрушает голову змия. Оно убивает и вконец истребляет злое чувство.

Вопр. — Но если мысль учения и верна, то исполнимо ли оно?

Отв. — Так же исполнимо, как всякое добро, предписываемое законом божиим. Добро не может быть исполняемо во всех обстоятельствах без самоотречения, лишения, страдания и, в крайних случаях, без потери самой жизни. Но тот, кто дорожит жизнью более, чем исполнением воли бога, уже мертв для единственной истинной жизни. Такой человек, стараясь спасти свою жизнь, потеряет ее. Кроме того, и вообще там, где непротивление стоит пожертвования одною жизнью или каким-нибудь существенным благом жизни, противление стòит таких жертв тысячи.

Непротивление сохраняет — противление разрушает.

Несравненно безопаснее поступать справедливо, чем несправедливо; сносить обиду, чем противиться ей насилием, — безопаснее даже в отношении к настоящей жизни. Если бы все люди не противились злу злом, наш мир был бы блажен.

Вопр. — Но когда лишь немногие будут так поступать, что станется с ними?

Отв. — Если бы так поступал даже только один человек, а все остальные согласились распять его, то не более ли славно было бы ему умереть в торжестве непротивляющейся любви, молясь за врагов своих, чем жить, нося корону Цезаря, обрызганную кровью убитых? Но один ли, или тысячи людей, твердо решивших не противиться злу злом, всё равно среди просвещенных ли, или среди диких ближних, гораздо больше безопасны от насилия, чем те, которые полагаются на насилие. Разбойник, убийца, обманщик скорее оставит их в покое, чем тех, кто сопротивляется оружием. Взявшие меч от меча погибнут, а ищущие мира, поступающие дружественно, безобидно, забывающие и прощающие обиды большею частью наслаждаются миром или если умирают, то умирают благословляемыми.

Таким образом, если бы все соблюдали заповедь непротивления, то, очевидно, не было бы ни обиды, ни злодейства. Если бы таких было большинство, то они установили бы управление любви и доброжелательства даже над обижающими, никогда не противясь злу злом, никогда не употребляя насилия. Если бы таких людей было довольно многочисленное меньшинство, то они произвели бы такое исправительное нравственное действие на общество, что всякое жестокое наказание было бы отменено, а насилие и вражда заменились бы миром и любовью. Если бы их было только малое меньшинство, то оно редко испытало бы что-нибудь худшее, чем презрение мира, а мир между тем, сам того не чувствуя и не будучи за то благодарен, постоянно становился бы мудрее и лучше от этого тайного воздействия. И если бы в самом худшем случае некоторые из членов меньшинства были бы гонимы до смерти, то эти погибшие за правду оставили бы по себе свое учение, уже освященное их мученической кровью.

Да будет мир со всеми, кто ищет мира, и всепобеждающая любовь да будет негибнущим наследием всякой души, добровольно подчиняющейся закону Христа:

«Не противься злу насилием».

Баллу в продолжение 50 лет писал и издавал книги преимущественно о вопросе непротивления злу насилием. В сочинениях этих, прекрасных по ясности мысли и красоте изложения, вопрос рассмотрен со всех возможных сторон. Устанавливается обязательность этой заповеди для всякого христианина, исповедующего Библию как божеское откровение. Приводятся все обычные возражения против заповеди непротивления как из Ветхого Завета, так и из Нового, как, например: изгнание из храма и т. п. и на все выставляются опровержения; показывается независимо от писания практическая разумность этого правила, и выставляются все обычно делаемые против нее возражения и опровергаются. Так, одна глава его сочинения трактует о непротивлении злу в исключительных случаях, в которой он признает, что если бы были случаи, в которых невозможно применение непротивления злу, то это доказывало бы, что правило это вообще несостоятельно. Приводя эти исключительные случаи, он доказывает, что именно в них-то и нужно и разумно применение этого правила. Нет стороны вопроса, как для сторонников его, так и для противников, которая бы не была исследована в этих сочинениях. Всё это я говорю для того, чтобы показать тот несомненный интерес, который должны бы иметь такие сочинения для людей, исповедующих христианство, и что потому, казалось бы, деятельность Баллу должна бы была быть известной, и мысли, выраженные им, должны бы быть или признаны, или опровергнуты; но ничего подобного не было.

Деятельность Гаррисона-отца с его основанием общества непротивляющихся и декларация еще более, чем сношения мои с квакерами, убеждали меня в том, что отступление государственного христианства от закона Христа о непротивлении насилием есть дело, давно замеченное и указанное и для обличения которого работали и не перестают работать люди. Деятельность Баллу еще более подтвердила мне это. Но судьба и Гаррисона и в особенности Баллу, никому не известного, несмотря на 50 лет упорной и постоянной работы в одном и том же направлении, подтвердила для меня и то, что существует какой-то невысказанный, но твердый уговор замалчиванья всех таких попыток.

В августе 1890 года Баллу скончался, и в американском христианского направления журнале (Religio-Philosophical journal, August 23) был его некролог.

В хвалебном некрологе этом пишется о том, что Баллу был духовным руководителем общины, что он произнес от 8 до 9 тысяч проповедей, женил 1000 пар и написал около 500 статей, но ни одного слова не сказано о той цели, которой он посвятил свою жизнь, не сказано даже и слова: «непротивление».

Как всё то, что 200 лет проповедуют квакеры, как деятельность Гаррисона-отца, основание его общества и журнала, его провозглашение, так и вся деятельность Баллу точно как будто не существуют и не существовали.

Поразительным примером такой неизвестности сочинений, направленных на разъяснение непротивления злу насилием и обличение тех, которые не признают этой заповеди, служит судьба книги чеха Хельчицкого, только недавно ставшей известной и до сих пор еще не напечатанной.

Вскоре по выходе моей книги по-немецки я получил из Праги письмо от профессора тамошнего университета, сообщившее мне о существовании никогда нигде не напечатанного сочинения чеха Хельчицкого XV века, под названием «Сеть веры». В сочинении этом, как писал мне профессор, Хельчицкий около 4-х веков тому назад высказывал тот же взгляд на истинное и ложное христианство, который высказывал и я в сочинении «В чем моя вера?». Профессор писал мне, что сочинение Хельчицкого должно было быть издано в первый раз на чешском языке в журнале Петербургской академии наук. Не имея возможности достать самое сочинение, я постарался познакомиться с тем, что известно о Хельчицком, и такие сведения я получил из немецкой книги, присланной мне тем же пражским профессором, и из истории чешской литературы Пыпина. Вот что сказано у Пыпина:

«Сеть веры» есть учение Христово, которое должно извлекать человека из темной глубины житейского моря и его неправд. Истинная вера состоит в том, чтобы верить божьим словам; но теперь пришло такое время, что люди истинную веру принимают за ересь, и поэтому разум должен указать, в чем состоит истинная вера, если кто этого не знает. Тьма закрыла ее от людей, и они не узнают истинного закона Христа.

«Для объяснения этого закона Хельчицкий указывает на первобытное устройство христианского общества, — то устройство, которое, говорит он, считается теперь в римской церкви гнусным еретичеством.

«Эта первобытная церковь была его собственным идеалом общественного устройства, основанного на равенстве, свободе и братстве. Христианство, по мнению Хельчицкого, до сих пор хранит в себе эти основания, нужно только, чтоб общество возвратилось к его чистому учению, и тогда оказался бы излишним всякий иной порядок, которому нужны короли и папы: во всем достаточно одного закона любви...

«Исторически Хельчицкий относит упадок христианства ко временам Константина Великого, которого папа Сильвестр ввел в христианство со всеми языческими нравами и жизнью. Константин, в свою очередь, наделил папу светским богатством и властью. С тех пор обе власти постоянно помогали друг другу и стремились только к внешней славе. Доктора и магистры и духовное сословие стали заботиться только о том, чтобы покорить весь свет своему владычеству, вооружали людей друг против друга на убийства и грабежи и совсем уничтожили христианство в вере и в жизни. Хельчицкий совершенно отвергает право войны и смертную казнь: всякий воин, даже и «рыцарь», есть только насильник, злодей и убийца».

То же, с некоторыми биографическими подробностями и выдержками из переписки Хельчицкого, сказано и в немецкой книге.

Узнав, таким образом, сущность учения Хельчицкого, я с тем большим нетерпением ожидал появления «Сети веры» в журнале Академии. Но прошел год, два, три — книга не появлялась. Только в 1888 году я узнал, что начатое печатание книги приостановилось. Я достал корректурные листы того, что было отпечатано, и прочел книгу. Книга во всех отношениях удивительная.

Содержание ее совершенно верно передано Пыпиным. Основная мысль Хельчицкого та, что христианство, соединившись с властью при Константине и продолжая развиваться в этих условиях, совершенно извратилось и перестало быть христианством. Заглавие «Сеть веры» дано Хельчицким его сочинению потому, что, взяв эпиграфом стих Евангелия о призвании учеников с тем, чтобы они стали ловцами людей, Хельчицкий, продолжая это сравнение, говорит: «Христос посредством учеников захватил в свою сеть веры весь мир, но большие рыбы, пробив сеть, выскочили из нее и в поделанные этими большими рыбами дыры ушли и все остальные, так что сеть осталась почти пустая».

Большие рыбы, пробившие сеть, это властители, императоры, папы, короли, которые, не отказываясь от власти, приняли не христианство, а только личину его.

Хельчицкий учит тому же, чему учили и учат теперь непротивляющиеся менониты, квакеры, в прежние времена — богомилы, павликиане и многие другие. Он учит тому, что христианство, требующее от своих последователей кротости, смирения, незлобия, прощения обид, подставления другой щеки, когда бьют по одной, любви к врагам, — несовместимо с насилием, составляющим необходимое условие власти.

Христианин, по толкованию Хельчицкого, не только не может быть начальником или солдатом, но не может принимать никакого участия в управлении, не может быть торговцем или даже землевладельцем, а может быть только или ремесленником, или земледельцем.

Книга эта — одна из редких, уцелевших от костров книг, обличающих официальное христианство. Все такие книги, называемые еретическими, сожжены вместе с авторами, так что древних сочинений, обличающих отступление официального христианства, очень мало, и потому эта книга особенно интересна.

Но, кроме того, что она интересна, как ни смотреть на нее, книга эта есть одно из замечательнейших произведений мысли и по глубине содержания, и по удивительной силе и красоте народного языка, и по древности. А между тем книга эта остается, вот уже более четырех веков, ненапечатанной и продолжает быть неизвестной, за исключением ученых специалистов.

Казалось бы, что все такого рода сочинения и квакеров, и Гаррисона, и Баллу, и Хельчицкого, утверждающие и доказывающие на основании Евангелия, что наш мир ложно понимает учение Христа, должны бы возбуждать интерес, волнение, шум, споры в среде как пастырей, так и пасомых.

Сочинения такого рода, затрагивающие самую сущность христианского учения, должны бы были, казалось, быть разобраны и признаны справедливыми или отвергнуты и опровергнуты.

Но ничего подобного нет. Со всеми этими сочинениями повторяется одно и то же. Люди самых разных взглядов, как верующие, так и — что достойно удивления — неверующие либералы, как бы сговорившись, все одинаково упорно молчат о них, и всё то, что делается людьми для разъяснения истинного смысла учения Христа, остается неизвестным или забытым.

Но еще более удивительна неизвестность двух сочинении, о которых я узнал тоже по случаю появления моей книги. Это книга Dymond’a «On war» — «О войне», изданная в первый раз в Лондоне в 1824 году, и Daniel Musser’a «О непротивлении», написанная в 1864 году. Неизвестность этих книг удивительна особенно потому, что, не говоря о достоинстве их, обе книги трактуют не столько о теории, сколько о практическом приложении теории к жизни, об отношении христианства к военной службе, что теперь особенно важно и интересно при общей воинской повинности.

Спросят, может быть: как же обязан поступить подданный, который верит, что война несовместима с его религиею, но от которого правительство требует участия в военной службе?

Кажется, что это вопрос самый живой и такой, на который ответ при теперешней общей воинской повинности особенно важен. Все или огромное большинство людей — христиане, и все мужчины призываются к военной службе. Как же должен человек, как христианин, отвечать на это требование? Ответ Dymond’a такой:

«Обязанность его состоит в том, чтобы с кротостью, но и с твердостью отказаться от службы.

«Есть некоторые люди, которые без всякого определенного рассуждения прямо почему-то заключают, что ответственность за государственные меры ложится только на тех, которые распоряжаются, или что правительство и цари решают вопросы о том, что хорошо или дурно для подданных, и что подданные обязаны только повиноваться. Я думаю, что рассуждения такого рода только отуманивают совесть людей. «Я не могу не участвовать в совете правительства и потому не ответствен в его преступлениях». Правда, мы не ответственны в преступлениях правителей, но мы ответственны в своих собственных преступлениях. И преступления правителей делаются нашими, если мы, зная, что это преступления, содействуем их совершению... Те, которые полагают, что они обязаны повиноваться правительству и что ответственность за совершаемые ими преступления переносится с них на их государей, сами себя обманывают.

«Говорят: «мы передаем свои поступки воле других людей, и наши поступки не могут быть ни дурными, ни хорошими; в наших поступках не может быть ни заслуги за доброе, ни ответственности за злое, так как они совершаются не по нашей воле».

Замечательно, что это самое выражено в наставлении солдатам, которое их заставляют заучивать: там сказано, что только начальник отвечает за последствия своего приказания.

Но это несправедливо. Человек не может снять с себя ответственности за свои поступки. И это видно из следующего: «Если начальник велит вам убить ребенка вашего соседа, убить вашего отца, вашу мать, послушаетесь ли вы? Если же вы не послушаетесь, то и всё рассуждение никуда не годится, потому что если вы можете не послушаться правителей в одном случае, то где же вы найдете тот предел, до которого вы можете повиноваться? Нет другого предела, кроме того, который определен христианством, и предел этот и разумен и исполним.

«И потому мы полагаем, что обязанность каждого человека, считающего, что война несовместима с христианством, — кротко, но твердо отказаться от военной службы. И пусть те, которым приходится так поступать, пусть они помнят, что на них лежит великая обязанность. От их верности своей религии зависит — настолько, насколько она зависит от людей, — судьба мира в человечестве. Пускай они исповедуют свое убеждение и защищают его. И не одними словами, но и страданиями, если то будет нужно. Если вы верите, что Христос запретил убийство, не верьте ни суждениям, ни приказаниям людей, призывающих вас к участию в нем. Таким твердым отказом от участия в насилии вы привлечете к себе благословение, данное тем, которые слышат слова эти и исполняют их, и придет время, когда и мир почтит вас как участников в возрождении человечества».

Книга Мосера называется «Утверждение непротивления» или «Разделение царства Христа и царства мира сего», в 1864. «Non-resistance asserted» или «Kingdom of Christ and kingdom of this world separated».