Я молча кивнула, не полагаясь на свой голос.

– К сожалению, у него болезнь Альцгеймера. Иногда у него случаются прояснения, но чаще он в полном тумане. Возможно, это звучит жестко, но это правда.

Возможно, я застонала вслух – во всяком случае, Петра Нильссон посмотрела на меня с тревогой.

– На какое-то время мы перевели его в гериатрический центр, но там он впал в депрессию. Потерял аппетит, ничего не ел. Дома ему лучше, но за ним требуется круглосуточный присмотр. Кто-то из нас всегда здесь. И социальный работник.

Из меня словно выпустили весь воздух. Меня охватило острое желание просто встать и уйти. Или упасть на пол и заплакать.

– Никаких бумаг не осталось, – продолжала Петра Нильссон. – Мы давным-давно все выкинули. Как вы видели, он заполняет эти коробки всяким бумажным мусором. Мы не мешаем ему – это занятие его успокаивает. Мне очень жаль, что вы зря приехали в такую даль.

Я сжала руками голову, надавила пальцами на глаза. Мигрень сковывала лоб. Будь здесь Даниэль, его реакция добила бы меня окончательно. Или если бы Хенрик все же поехал со мной. Меня объявили бы невменяемой.

– По телефону он говорил так уверенно, – пробормотала я. Руки у меня тряслись. Я крепко сжала их на коленях.

– Как я сказала, у него бывают моменты просветления, но – увы.

Петра Нильссон сделала безнадежный жест в сторону отца.

– Пожалуйста, разрешите мне поговорить с ним! Он сказал, что была одна информация, которая осталась непроверенной.

Я просто не могла не попытаться. Прежде чем сдаться, я должна убедиться, что все так и есть.

– Это бессмысленно.

– Всего несколько минут.

– Его нельзя раздражать. Это просто немыслимо.

– Решается вся моя жизнь, – сказала я.

Повисла тяжелая пауза.

Я физически ощущала сомнения Петры Нильссон, ее недовольство. Вид у нее был такой, словно ей более всего хочется выкинуть меня вон. Я приготовилась продолжать уговоры.

– Ну хорошо, – говорит она.

– Спасибо, – ответила я. – Вы себе не представляете, что это для меня означает.

– Но хочу вас предупредить: он говорит то, что вы хотите услышать. Его может занести в любую сторону. Сейчас увидите.

Мы зашли в гостиную, где Свен Нильссон, уже проснувшись, снова прямо сидел в своем кресле.

– Папа, – сказала Петра, осторожно прикасаясь к его руке. – Что ты можешь сказать об убийстве Пальме? Говорят, что его убили – но ведь есть другие версии, не так ли?

– Премьер-министр Пальме? Следствию надо было сразу отбросить версию об убийстве.

Глядя на меня, он размахивал указательным пальцем.

– Премьер-министр Пальме взял себе новое имя. Думаю, он сейчас живет в Рио. Со своей любовницей. Но никто точно не знает, где он скрывается. Эти идиоты не сумели провести простейшего расследования. А ты, моя дорогая, – ты кто такая?

Он смотрел на меня, прищурившись. Свен Нильссон никогда меня раньше не видел. Я для него чужой человек.

Петра Нильссон наблюдала за моей реакцией со смесью торжества и сожаления. Видите, что я вам говорила?

Я подошла и опустилась на корточки перед ее отцом.

– Меня зовут Стелла, мы встречались много лет назад. Вы вели расследование по поводу исчезновения моей дочери Алисы.

Я взяла его руку и осторожно погладила, всей душой призывая его вспомнить. Помочь мне. Просветлеть хоть на секунду.

– Алиса, Алиса, Алиса, – забормотал он. – Как же, я тебя помню.

Во мне вновь проснулась надежда. Свен Нильссон подался вперед и жестом попросил меня приблизиться. Игнорируя запах мочи, я придвинулась ближе.

Свен Нильссон прошептал:

– Алиса Бабс, Алиса Тимандер, Алиса в стране чудес, которая пропала, но нашлась, выросла, потом уменьшилась. Кроличья нора, он всегда торопится.

Он продолжал что-то бессвязно бормотать. Внутри у меня все опустилось, словно упал камень. Я встала, попросила его дочь извинить меня за вторжение. Она проводила меня в прихожую и позвала социального работника, чтобы та присмотрела за отцом.

– Да-да, он обожает рыться в «старых делах», – сказала Петра. – Очень сожалею. Я была бы рада, если бы он мог вам помочь.

Мы направились к входной двери. Свен продолжал что-то бормотать себе под нос. Я остановилась и прислушалась.

– Маленькая девочка пропала, ее так и не нашли. Камни, камни, среди камней она нашла покой. Что-то там было, что-то точно было. Тот, который знал, был пьян в стельку. Хотел сказать, да не смог.

Женщина в комнате сказала ему: «Тсс!»

Я запахнула кардиган и уже повернулась, чтобы уйти, когда он закричал мне вслед:

– Стелла! Стелла Юханссон! Он собирался все рассказать. Но внезапно умер. Такая внезапная смерть. Так и не успел.

Я взглянула на Петру Нильссон. Она подняла глаза к потолку, открыла дверь и выпустила меня наружу.

Керстин

Скоро я буду в Стокгольме. У Изабеллы. Слава богу, уже скоро. Терпеть не могу ездить на поезде. Ненавижу. Никогда не знаешь, кто окажется рядом. И всегда не везет – то слишком разговорчивые попадаются, у которых по любому поводу есть свое мнение, то слишком громко чавкают, то рассядутся, занимая два сиденья. И как вагон может быть настолько переполнен в среду, посреди недели? Ужасная поездка. Но машина то и дело ломается, и еще хуже было бы застрять у дороги. Пришлось отдать ее в мастерскую. Надеюсь, эти обманщики не собираются выманить у меня последние деньги.

Почему этот мальчик, сидящий напротив меня, орет во весь голос? Ужасные родители пошли. Они превращают своих детей в монстров. Позволяют им бегать, кричать, мешать остальным, вести себя неизвестно как. Никакого воспитания. Никакого уважения к окружающим или хотя бы здравого смысла.

В очередной раз я бросила сердитый взгляд на его мамашу. Она ничего не заметила. Ей до лампочки. Мальчишка пинал ногами мою сумку, а мамаша делала вид, что не замечает этого. В конце концов я решила взять дело в свои руки, схватила его за ногу и сделала ему замечание. Мальчишка начал реветь, мамаша пришла в ужас. Она смотрела на меня так, словно это я в чем-то виновата. Такое ощущение, что взрослым вообще ни во что нельзя вмешиваться. Пусть все творят, что хотят.

Я взяла свою сумку, встала и прошла в соседний вагон, где села на свободное место. Ехать оставалось совсем недолго.

Изабелле я не рассказала, что приеду к ней. Она наверняка попыталась бы мне помешать. Собственно, я собиралась выехать еще вчера, но пришлось выйти на работу. Даже не знаю, дома она или нет. В худшем случае мне придется подождать в торговом центре, пока она не вернется домой. Я просила ее оставить мне запасной ключ от квартиры. Пока моя просьба не выполнена. Сейчас мы должны это решить.

Если бы мне это удалось, я хотела бы узнать ее расписание. Понять, как проходит ее день. Не уверена, что она доросла до самостоятельной жизни. Наверняка ей может понадобиться помощь старушки-мамы.

Поезд подошел к центральному вокзалу Стокгольма. Я дождалась, пока все выйдут, прежде чем подняться с места. Ужасный мальчик со своей не менее ужасной мамой брел по перрону. Наши глаза встретились, и она скорчила мне противную рожу. Я спустилась по высоким ступеням и попала в здание вокзала. Тут всегда так много народу. Голос из репродуктора сообщал о задержке поездов, вокруг раздавался людской смех, людские разговоры, людские выкрики. В нос мне со всех сторон ударили разнообразные запахи – кофе, пиццы, свежих булочек, духов, пота.

По эскалатору я спустилась в метро. Здесь было еще хуже. Просто ад. Широкий проход, по которому люди неслись вперед, как единый быстрый поток. Все спешили, все торопились, все бежали. Скорей, скорей, скорей! От этого меня начало трясти.

Сначала я свернула не туда, в сторону электричек. Мне пришлось развернуться и пробираться обратно. Обливаясь потом, я добралась до турникета метро. Нашла в сумочке проездной. Этого турникета я побаивалась – он представлял собой большие стеклянные ворота, которые открывались и захлопывались, так что ты еле-еле успевал проскочить. Но мне удалось пробиться. Затем я снова спустилась вниз по эскалатору. Дождалась поезда на Веллингбю.

Зайдя в него, я пробралась на свободное место. Позвоню Изабелле, когда буду у дома, ни на секунду раньше. Вот и посмотрим, чем занимается моя дорогая доченька, думая, что я на почтительном расстоянии.

Стелла

Утро среды. Время ползло, как улитка. Я встречалась с пациентами, записанными на прием, они сидели в моем кабинете и что-то говорили, рассказывали о своих проблемах и трудностях.

Я не слушаю.

Меня здесь нет.

Я не в состоянии интересоваться их делами.

Никуда не годный психотерапевт.

Пока мои пациенты облегчали душу, я мечтала об увольнении. Как бы я уехала в другую страну, сменила имя, начала новую жизнь.

Вчерашний день прошел ужасно. Поражение у Свена Нильссона окончательно выбило меня из колеи. Я-то думала, что получу ответ. Узнаю, что было сделано, чтобы разыскать мою дочь. Надеялась, что у него есть какая-то зацепка, которую я смогу довести до конца. И получить доказательства того, что я права. Все материалы отправлены на помойку? Разве так можно? Вероятно, нет. Какое издевательство! Просто взять и все выкинуть. Выбросить документы, рассказывающие об Алисе. О ее жизни.

О жизни моего ребенка.

А может быть, никаких документов никогда и не существовало? Может быть, Свен Нильссон просто рассказывал мне то, что я хотела услышать, как утверждала его дочь?

Так была ли информация? Наверняка она существовала. Вероятность того, что все это – всего лишь фантазии старого человека, моя психика отказывается воспринимать. Уныние накатывает на меня, как прилив на пустынный берег. То, что я способна на такое дешевое сравнение, еще больше угнетает меня. Просто стыдно так растекаться от жалости к себе.

Вчера Хенрик вернулся домой поздно. Спросил, как прошла встреча, и я рассказала ему все, как есть. Ничего интересного. Времени прошло слишком много, а источник информации уже умер. Это была не вся правда. О том, что у Свена Нильссона болезнь Альцгеймера, язык не повернулся рассказать. Достаточно того, что я сама издеваюсь над своим невезением.

Хенрик выразил свое сожаление и спросил, как я себя чувствую.

Я ответила, что не удивлена. Да и чего еще можно было ожидать спустя двадцать один год?

Хенрик помог мне поставить лестницу, ведущую на чердак. Я уложила свой старый дневник в сумку с узором пейсли и поставила в самый дальний угол, за коробки.

Весь вечер Хенрик был ко мне особенно внимателен. Он варил мне кофе, зажег свечи в гостиной, помассировал мне спину, прикрыл меня пледом, когда я лежала на диване. Все мои прежние ошибки были прощены и забыты. Что мне нравится в моем муже, так это то, что он не злопамятен.

Кроме того, мне показалось, что он испытывает облегчение от того, что больше нет последней соломинки, за которую я могла бы ухватиться. И что я, похоже, не очень расстроилась. Ведь он-то все время знал, что после стольких лет никакой информации уже не найти. Я же от души благодарна ему, что он не поехал со мной к Свену Нильссону.

Знаю, муж тоже хочет, чтобы я выяснила, что произошло с моей дочерью. Больше, чем кто-либо другой. Потому что он любит меня. Потому что он желает, чтобы у меня все было хорошо.

Единственная проблема – он не верит, что Алиса жива.

Хенрик такой заботливый, он живет моими делами. Но очень боится моей реакции, если (или когда) я пойму, что ошибалась. Как он сам сказал – а что же будет с нами?

Ответ мы оба знаем.

На часах почти двенадцать. Скоро обед. А потом групповая терапия.

Наконец-то я увижу Алису.

Изабелла

Я жутко простудилась. Голова была словно набита мокрой ватой, голос осип, температура поднялась – не то чтобы очень высоко, но достаточно для того, чтобы остаться дома. На самом деле мне этого не хотелось. Но мама приучила меня, что нельзя выходить на улицу, когда болеешь. Нужно надеть шерстяные носки, лечь в постель и отдыхать.

Вот я и лежала. Я заставила Юханну пообещать мне сделать запись лекций, которые я пропущу. Она конспектирует не так подробно, как я, но уж всяко лучше, чем Сюзи.

Раздался звонок в дверь. Я взглянула на часы. Двадцать минут первого. Интересно, кто это может быть? Я выбралась из кровати и бросила взгляд в зеркало. Какая я бледная. Хотя – я ведь не накрашена. Я провела пальцами по волосам и вышла в прихожую. Открыв дверь, я первым делом обрадовалась, что на мне джинсовые леггинсы, а не застиранные пижамные штаны, которые я поначалу собиралась надеть. А вот по поводу бесформенной красной толстовки я сожалела. И зря я не накрасилась.

Передо мной, прислонившись к стене возле моей двери, стоял Фредрик и широко улыбался.

– Как ты вошел в подъезд? (Неужели я не могу придумать ничего поостроумнее?)

– Кто-то выходил, я и вошел.

Он протиснулся мимо меня в прихожую, сбросил куртку.

– До меня дошли слухи, что ты прикована к постели. Я твой личный посыльный.

Он вручил мне две пластиковые коробочки.

– Мороженое? – удивилась я.

– Моя мама всегда учила меня, что мороженое – лучшее лекарство от всех болезней. А твоя тебя разве не этому учила?

– Моя больше нажимает на дезинфекцию. И чай.

– «Клубничный чизкейк» – мое любимое. Но вы, девушки, балдеете от шоколада, так что я взял еще «Шоколадный брауни».

Он сбросил ботинки. Его брюки чинос низко сидели на бедрах, плотно обегая ноги. На нем была футболка с розово-голубым узором. Я почувствовала, что уголки моих губ сами расплываются в улыбке. Он поднял на меня глаза и тоже улыбнулся.

Я поставила упаковки с мороженым на столик в прихожей и сделала шаг к нему. Сама не знаю, как это получилось, но вот мы уже стояли обнявшись.

– Привет, – прошептала я.

– Привет, – ответил он, притягивая меня еще ближе.

Привстав на цыпочки, я уткнулась носом ему в шею.

– Боюсь тебя заразить, – пробормотала я.

– Я готов рискнуть, – ответил он и погладил меня по щеке. – Ты такая красивая, когда улыбаешься – и на щеках у тебя ямочки.

– Ты так считаешь?

– Да, ты очень красивая.

Это лучший день в моей жизни.

Отнесла мороженое на кухню и достала две ложки. Фредрик тем временем осматривал квартиру. Поставив мороженое и ложки на письменный стол в своей комнате, я торопливо вытащила из комода одежду и сказала ему, что мне надо на минуточку удалиться. Там я стянула с себя толстовку, пшикнула на себя духами и надела черный кружевной лифчик. Затем натянула новый джемпер, который купила в пятницу вместе с Юханной. Леггинсы сидели отлично, их я оставила. Я накрасилась и, прежде чем выйти, внимательно оглядела себя в зеркало. Повернулась задом, изучила свою попку, потрогала руками грудь.

Когда я вернулась в комнату, Фредрик сидел на моей кровати. Прислонившись к стене, он ел мороженое. Медленно обсасывая ложечку, он изучающее посмотрел на меня. Переодевание было верным ходом.

– Ты что, собрался все съесть один? – спросила я и села рядом с ним.

Он протянул мне ложечку, и я слизала с нее мороженое.

– Ты что, прогулял сегодня лекции? – спросила я.

– Я ушел пораньше. Соскучился без тебя.

– А после обеда вернешься?

Он посмотрел на меня долгим взглядом.

– Тебя нужно развлекать и окружать заботой.

Да, да, да! Меня нужно окружать заботой со всех сторон!

Мы стали есть мороженое, он кормил меня с ложечки, мы обсуждали, какой сорт вкуснее и почему. Фредрик был прав, шоколадное мне понравилось больше всего. Он приложил холодную ложку к моему голому животу и расхохотался, когда я вскрикнула. Я сползла ниже, теперь я полулежала, – он сделал то же самое. То, что происходило между нами, те взгляды, которые он бросал на меня, его шутки – все это будоражило меня.

Он предложил посмотреть фильм, и я сказала ему выбрать какой. Он включил компьютер, а я пошла поставить мороженое в морозилку. Оказавшись в кухне, я начала пританцовывать от радости.

– Похоже, я тоже заболеваю, – сказал он, когда я вернулась в комнату.

– О боже, неужели из-за меня?

– Скорее всего. В качестве компенсации я ожидаю, что ты позаботишься обо мне.

Он ухмыльнулся, а я кинула в него подушкой. Он схватил меня за руку, затащил в постель и принялся щекотать. Я заглянула ему в глаза в надежде, что он поцелует меня. Но он только смотрел на меня. Долго-долго. А потом отодвинулся. Он поставил компьютер на складной столик рядом с собой на кровати. Я устроилась поудобнее, а он запустил фильм. Он спросил, хорошо ли мне видно, и я ответила, что все супер.

Романтическая комедия. Такого я от него не ожидала. Мы молча лежали рядом. Я думала только об одном – что он так близко. Я хотела прикасаться к нему. Ощущать его близость всем телом.

В фильме герои делали то же самое, что и мы, – сидели и смотрели фильм. Я спрашивала себя, о чем думает Фредрик. Придвинулась ближе, положила голову ему на плечо.

Сюжет развивался дальше, главные герои занялись сексом.

Покосившись на Фредрика, я положила ногу поверх его ноги, согнула колено и провела стопой по его голени. Он что-то пробормотал и положил руку мне на ногу, словно желая удержать ее на месте.

– По-моему, ты совсем не болен, – прошептала я.

Я осторожно подтягивала колено все выше и выше и нащупала то, что увидела раньше. Под брюками у него большая твердая шишка. Он повернулся и посмотрел на меня.

– Значит, ты говоришь, что я красивая? – спросила я шутливым тоном.

– Ты сводишь меня с ума, – тихо ответил он. – Находиться рядом с тобой и не прикасаться к тебе для меня пытка.

– А кто тебе запрещает ко мне прикасаться?

Я облизала губы и увидела, как у Фредрика сузились глаза.

– А ты разве не больна?

– Не настолько, – ответила я и приподнялась на локте.

Заложила волосы за ухо. Ощутила, как его руки скользят по моей талии. Медленно провела языком по его губам, словно пробуя их на вкус. И поцеловала его. А он ответил на поцелуй.

Мы долго целовались. Его язык был у меня во рту, я пробралась языком к нему в рот. Горячо, потом медленно, потом опять нетерпеливо. Его руки ласкали мои волосы, мое тело, мои ягодицы. Я отстранилась, чувствуя, как пылают щеки. Какой он сексапильный, когда лежит так и смотрит на меня. Довольный, счастливый. Я хочу его. Хочу.

Я легла на его руку, наши пальцы сплелись. Я вздохнула. Я была счастлива. Он засмеялся. Я достала телефон и сделала массу селфи. Как мы лежим рядом, как он кусает меня за ухо, а я смеюсь, как мы целуемся, на нескольких мы строим смешные гримасы.

– Мне что-то полагается за то, что я принес тебе мороженое? – спросил он, касаясь губами моих волос, пока я просматривала фотографии.

– Само собой. Хештег #лучшийвмиребойфренд тебя устроит?

Затаив дыхание, я ждала, что он ответит.

– Грустно только, что моя девушка съела все мороженое, а мне не оставила.

– А вот и неправда!

Он засмеялся, когда я ущипнула его за бок, погладил меня по волосам, отводя их в сторону, и потянулся к моим губам.

Мы снова стали целоваться. Наши языки, наши губы – мы долго-долго наслаждались друг другом. Мысль о том, что будет дальше, наполняла меня огнем и счастьем, от которого я была готова вот-вот взорваться.

Сердце забилось чаще. Кровь пульсировала в низу живота. Я провела рукой по его животу, положила ладонь на шишку, ощутила, как она становится еще больше. Мои пальцы погладили и сжали ее. Фредрик сглотнул, чуть слышно прошептал мое имя.

И тут зазвонил мой телефон. Подняв глаза, я увидела недовольную гримасу на лице Фредрика. Я захихикала и поцеловала его. Телефон я проигнорировала, хотя он все звонил и звонил. Я прошептала Фредрику, что это неважно. Он потянул меня на себя. Его руки гладили мою попку. Я прижималась к нему, терлась об него, наслаждаясь ощущением большого и твердого. Прошептала, что хочу его.

Фредрик закинул на меня ногу и перекатился. Засмеялся, когда мы задели складной столик. Сел, закрыл крышку ноута и переставил столик на пол. Теперь он сидел верхом на мне, а я любовалась его телом. Усмехаясь, он стащил с себя футболку и лег на меня. Принялся страстно целовать меня, ласкать мою грудь. Его нога лежала между моих, мы извивались, терлись друг о друга.

Снова звонок.

У меня вырвалось проклятье. Я редко ругаюсь, и каждый раз у меня получается как-то глупо. Фредрик попытался снова затащить меня в постель. Я отключила звук и снова бросилась в его объятия.

– Так на чем мы остановились? – пробормотал, гладя мою грудь под джемпером.

Я расстегнула пуговицы на его брюках, запустила руку ему в трусы. Член у него был твердый, но кожа очень нежная. Мои пальцы едва могли обхватить его, и стало интересно, какой он на вкус. Мне хотелось бы его лизнуть, но я не решалась. Я гладила его, проводила рукой вверх-вниз. Фредрик тяжело дышал, в моей руке он стал больше. Какой же у него размер?

Фредрик сорвал с меня джемпер. Я села верхом, провела руками по груди, просвечивающей через лифчик, увидела, как Фредрик смотрит на мои напрягшиеся соски. Он стянул леггинсы ниже и стал ласкать меня. Я приподнялась, чтобы ему легче было дотянуться, почувствовала его пальцы у себя в трусах. Постанывая от наслаждения, я покачивала бедрами, пытаясь освободиться от штанов. Фредрик хотел помочь мне, и когда кто-то из нас сбросил с кровати телефон, мы услышали, как он вибрирует об пол.

– Кто, черт подери, тебе все время названивает? – хрипло и нетерпеливо спросил он.

– Сейчас отключу.

Перегнувшись через край кровати, я увидела массу пропущенных звонков и первые строчки эсэмэс.

Огонь в крови мгновенно угас. Сидя на Фредрике с телефоном в руках, я ввела пароль. Он приподнялся, поцеловал меня в шею, его пальцы коснулись моих сосков.

– Проклятье, – прошептала я, прочтя сообщение.

– Что случилось? – спросил Фредрик. Он поцеловал мое плечо, спустил с него лямку лифчика. Крепко зажмурив глаза, я дала ему еще несколько секунд. Я была готова расплакаться от разочарования.

– Фредрик, ты должен уйти, – произнесла я и оттолкнула его. – Как можно скорее.

Стелла

Она так и не появилась. Это самые бесполезные девяносто минут в моей жизни. Просто потерянное время.

О чем сегодня шла речь? Понятия не имею.

Она сознательно избегает меня? Но почему?

После групповой терапии у меня был сеанс с Ульфом.

– Я знаю, что не должен был этого делать, но я просто не мог сдержаться. Все произошло само собой.

Ульф говорил и говорил. Я слышала его голос, но не слушала так, как должен слушать психотерапевт. Интересно, сколько раз я выслушивала одно и то же за те два года, что он ходит ко мне?

– Не мог или не захотел? – спросила я.

Ульф вздрогнул. По моему тону он понял, что я раздражена. В который уже раз он допоздна болтался, напился и пришел домой пьяный в стельку. Опять поругался с женой. И во всем этом виновата его мама, которая мало им занималась, когда он был маленьким. Хнык-хнык, бедный Ульф! Бедный брошенный маленький мальчик!

Свинья. Инфантильный эгоистичный хряк.

Чего ему не хватало, так это хорошего пинка под зад. Или увесистой оплеухи. Я предлагала ему попробовать другие виды терапии, завести себе хобби, связаться с анонимными алкоголиками. Он не понимал, зачем это нужно. И продолжал повторять одно и то же, неделя за неделей, месяц за месяцем. Я была просто не в состоянии больше это выслушивать. Впервые в жизни я начала жалеть, что выбрала профессию психотерапевта.

Я бросила блокнот, который держала на коленях.

– Ульф, какого черта вы здесь делаете? – спросила я. – Какой смысл все это продолжать?

– Что вы имеете в виду?

– Почему вы продолжаете ходить ко мне? Что вам это дает? Вы просто отнимаете у меня время.

Он смотрел на меня, разинув рот, будто до него не доходил смысл моих слов. Тогда я объяснила ему, что он топчется на том же месте, как и в нашу первую встречу. Катается все в том же дерьме, совершает раз за разом одни и те же дурацкие ошибки, каждый раз используя одни и те же отговорки, а презрение к себе каждую неделю подменяется ненавистью к его бедной матери. Я пояснила, что если он не вырастет, не станет брать на себя ответственность за свою жизнь, то так и останется сидеть в трясине алкоголизма.

– Какого черта? – воскликнул он.

Тут я поднялась, подбежала к двери и распахнула ее.

– Чтобы я вас здесь больше не видела! – закричала я.

Побагровев, Ульф поспешно покинул мой кабинет. Мой коллега Йон стоял в коридоре, Рената сидела за стойкой администратора. Оба пялились на меня, перешептывались. Я с грохотом захлопнула дверь.

Вскоре кто-то постучался ко мне.

– Войдите! – сказала я.

Рената вошла, посмотрела на меня суровым взглядом.

– Стелла, я всегда прекрасно к вам относилась. Но сейчас вам точно надо подумать о тайм-ауте.

Я поняла, что она имеет в виду Лину. Все они имеют в виду Лину. Они верят, что для тех обвинений все же были основания. Заявление, поданное на меня в инспекцию по здравоохранению, было обоснованным. А теперь я вышвырнула Ульфа. Все это видели. Все знают.

У меня серьезные проблемы.



Одна в своем кабинете. Я сидела, сжавшись в кресле, за письменным столом. Выключила компьютер, достала телефон, позвонила ей. Несколько раз. Ответа не было. Снова и снова. Я сдалась. Откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Мобильник звякнул, и я поспешно схватила его. Это эсэмэска от Хенрика.

«Какого черта! Ты шутишь? Йенни, ты потрясающая! Выбери ресторан. Подозреваю, что ты мне дорого обойдешься».

Ничего не понимаю. Несколько раз я перечитала сообщение. Почему мой муж пишет какой-то Йенни? Я не знаю, кто это такая. И почему он должен повести ее в ресторан? Что все это означает?

В последнее время Хенрик все время возится с телефоном. Куда больше, чем обычно. Говорит, что много всякого по работе. Приходит домой поздно. Это случается часто. Ему звонят и шлют сообщения по будням и в праздники, днем и поздним вечером. Так это Йенни звонила вчера утром? Это ее он должен был забрать?

«Да, я уже еду. Буду у тебя минут через десять».

Ревность сжала сердце, отравой побежала по венам.

«Вы с папой разводитесь?»

В животе ныло. Я написала ответ. Удалила. Начала сначала. Снова удалила. Долго размышляла, прежде чем найти формулировку, которая не попахивает истерикой.

«К сожалению, я не Йенни. Однако охотно приму приглашение в ресторан;)»

Телефон лежал молчаливый, темный. Ожидание казалось бесконечным. Он должен был бы мне перезвонить. Интересно, что он будет говорить? Как будет звучать его голос? Прошло немало времени, прежде чем я получила эсэмэску:

«Послал тебе по ошибке Буду дома после семи».

Я встала и принялась мерить шагами комнату. Никакого объяснения, никаких извинений. Он притворяется, что ничего не произошло, словно я не догадываюсь, что у него что-то там наклевывается с этой Йенни. Я взяла большую керамическую вазу, стоящую в углу, – ту, что Хенрик подарил мне на открытие консультации. Подняв ее над головой, я изо всех сил швырнула ее об пол.

Звук оглушительный, осколки полетели во все стороны.

Я надеялась, что шума будет еще больше, что этот звук прозвучит во мне громче, чем мой гнев, и заглушит его. Однако ничего похожего не получилось.

Кричать на пациентов и бить керамические вазы явно недостаточно.

Ничто не поможет от того чувства бессилия и страха, которое меня сейчас накрыло.

Керстин

Я села на скамейку у ее дома и набрала ее номер. Изабелла не взяла трубку. Я набрала ее четыре раза, а ответа все не было. В конце концов я отправила ей сообщение. Через некоторое время пришел ответ. Она отвечала, что не слышала звонка, потому что спала. Скоро она спустится ко мне и откроет. Только сначала должна одеться. Во всяком случае, она дома. Но чем она там занималась?

Дверь распахнулась, и я встала. Из подъезда вышел светловолосый парень. Штаны на нем сидели так низко, что могли того и гляди свалиться. Он шел, засунув руки в карманы, и едва удостоил меня краткого взгляда. Вот молодежь, никакого воспитания! От одного этого можно с ума сойти.

Вскоре появилась и она. Моя большая девочка, моя красавица. Я крепко обняла ее, потом внимательно оглядела. Вид у нее был усталый. И что на ней было надето! Само собой, я подозревала, что она немного изменилась. Теперь, когда я пришла неожиданно, я увидела, как она одевается. Кофточка и джинсы бесстыдно облегали тело, показывая все ее округлости. Молодые упругие грудки, узкую талию, попочку и промежность. К тому же кофточка была слишком коротка, при каждом движении задиралась, обнажая живот. Это чудовищно неприлично. Моя дочь выглядела как проститутка. С таким же успехом она могла выйти вообще без всего.

Это все из-за Юханны. Она плохо влияет на мою дочь. В этой маленькой паршивке все отвратительно. С такими крашеными волосами, с кольцом в носу – да таких на пушечный выстрел нельзя подпускать к моей девочке!

Я внимательно рассматривала Изабеллу. Глаза у нее были какие-то странные. Неужели она пьет? Или, еще того хуже, пристрастилась к наркотикам?

– Будь осторожна, не стоит так одеваться, – предупредила я ее. – У парней только одно на уме. В таком возрасте тебе уже пора это знать.

Я увидела, как она напряглась. Наверное, это было сказано не к месту.

– Ты хорошо питаешься? – спросила я. – Ты что, похудела?

– Да, питаюсь, мама. Нет, мама, я не похудела, – ответила она, придерживая мне дверь.

В лифте мы ехали в полном молчании. Похоже, Изабелла была не в настроении. Отперев дверь, она прошла впереди меня в квартиру. Я оглядываюсь. Все такое светлое и красивое. Я бывала здесь всего пару раз, хотя охотно приезжала бы к ней почаще. Более всего мне хотелось поучаствовать, когда она переезжала сюда. Повесить шторы и картины, создать уют. Как обычно делают мамы. Но у Изабеллы появилась потребность подчеркивать свою недавно обретенную самостоятельность. Это более всего напоминало бунт. Я старалась не показывать, как меня это ранит. Но мне это давалось нелегко. На самом деле мне было очень обидно. Так больно, когда она отстраняется от меня.

Изабелла поставила вариться кофе, а я зашла в туалет. Сделав свои дела, я проверила содержимое шкафчика. Не нашла ни лекарств, ни противозачаточных средств. Затем заглянула в ее комнату. Покрывало было наброшено на кровать небрежно, словно в спешке. Меня сразу начали одолевать плохие предчувствия.

Неужели она спит с кем-то? А если не с одним? Моя милая доченька, неужели она начала заниматься этим делом? Тот парень, которого я видела выходящим из этого подъезда, – кто он такой? А вдруг он вышел от Изабеллы? А вдруг он был с ней здесь, в ее кровати? Неужели она ложится с каждым? Падает на спину, как последняя шлюха, вертится под ними, пока они пыхтят и стонут, беря то, что им нужно? Стоит мне представить себе Изабеллу в подобной ситуации, и я прихожу в полный ужас. Меня охватило глубокое отвращение. Как она не понимает, какой это для меня удар? Она по-прежнему слаба и нуждается в матери. Уж я позабочусь о том, чтобы навести в ее жизни порядок.

Развернувшись, я пошла в кухню. Ни единым движением брови не показала, что мне все известно. Села за стол, посмотрела на нее, пока она хлопотала, собирая чай.

– Проклятое сиденье в поезде, у меня даже ноги опухли, видишь?

Я стянула чулок и показываю, ткнув пальцем в опухшую ступню. На ней остался четкий след от пальца.

– А дома ты разве не сидишь неподвижно? – ответила Изабелла, даже не взглянув в мою сторону.

Эти постоянные шпильки. Полное отсутствие уважения. Кем она стала? Почему она не может всегда оставаться очаровательной маленькой девочкой? Моей маленькой доченькой, которая верила, что я знаю ответы на все вопросы, которая считала меня незаменимой, когда я утешала и заклеивала пластырем ее раны. Теперь я стала лишней. Утомительной. Глупой. Никчемной.

Я проглотила обиду.

– Как у тебя с учебой?

– Все хорошо. Пока ни одной пересдачи, – гордо ответила она.

– Я горжусь тобой, – произнесла я. – Папа бы тоже гордился.

Ее воспитала я. Эти изменения временны. Все снова будет хорошо.

Изабелла налила кофе, поставила на стол морковный пирог.

– Очень вкусно, – сказала я.

– Вчера испекла.

– Тебе всегда нравилось стряпать. Это у тебя от меня. Помнишь, как мы с тобой пекли вместе пирожки?

– Что ты здесь делаешь, мама?

Только теперь я заметила, что голос у Изабеллы охрипший.

– Ты простудилась?

Я положила ладонь ей на лоб. Он был чуть-чуть горячий. Не беременна ли она?

– Скоро пройдет, – ответила она.

– Может быть, тебе стоит прилечь? Отдохнуть. Я могу сделать тебе чай.

– Да нет, мама, у меня почти нет температуры.

– Ты весь день просидела дома?

– Да, весь день. И следовала твоим правилам, на все сто. Не выходила, надела теплые носки, – она подняла ногу и пошевелила пальцами. – Попила теплого, раз восемь вымыла руки и заменила все простыни в кровати.

Сейчас она улыбнулась мне – впервые с момента встречи. Моя дорогая доченька улыбнулась мне, и внутри меня потеплело. Словно тучи расступились и выглянуло солнышко.

– Ты моя девочка, – сказала я и тоже улыбнулась ей. – Хорошо, что ты никуда не пошла. Даже на психотерапию?

Она снова помрачнела. Подумать только, какая она чувствительная! Но мы должны это пройти. А в чем суть материнства, если не в этом? Говорить обо всем, даже о неприятном. Воспитывать, вести по жизни и оберегать.

– Я же сказала, что весь день просидела дома.

– Знаешь, я не хочу, чтобы ты туда ходила.

Изабелла отодвинулась на стуле со страшным скрежетом. Она встала, отошла к мойке, встала спиной ко мне. Я знала, что она сердится, но она вразумится, если только послушает меня. Ведь я желаю ей добра, ничего другого.

Она поймет.

Должна понять.

Изабелла

Меня охватила паника. Я была так рассержена, что сама себя боялась.

Ну почему она всегда так поступает? Врывается, начинает рыться в моей частной жизни. Почему она не дает мне ни минуты покоя?

Я постаралась взять себя в руки. Не хотелось, чтобы эмоции хлынули через край. Это трудно, потому что я вне себя от ярости. Если я не остановлю себя, не подавлю свой гнев, будет только хуже.

Или все обстоит так, как говорила Стелла? Будет хуже, если я не обозначу границу? Если буду избегать показывать маме, что она больше не может мною управлять.

Это моя жизнь. Мои решения. Я должна быть честной до конца и высказать ей все, как есть. Обернувшись, я посмотрела на нее.

– Это не тебе решать, – произнесла я спокойным голосом.

Обычно я не противоречу ей. Никогда не возражаю. Но я так больше не могу. Здоровые отношения не рушатся от противоречий. Мама, похоже, была шокирована моим высказыванием. Оскорблена. Унижена. Это было видно по всему. Лицо обвисло, рот приоткрылся. Вид у нее был такой, словно я залепила ей пощечину. Я видела, что она уже готовит одну из своих речей о том, как я ее расстраиваю и какая я неблагодарная, не ценю всего того, что она для меня сделала.

Но ведь меня воспитывали и направляли всю жизнь. Должен настать тот день, когда я смогу поступать, как считаю нужным. Если она воспитала меня так хорошо, как она сама считает, то оснований для беспокойства быть не должно.

Мама с грохотом поставила чашку на блюдце и строго посмотрела на меня.

– Попрошу не разговаривать со мной таким тоном.

– Я уже взрослая, – ответила я. – И принимаю собственные решения. А это мне нужно. Ради меня, не ради кого-то другого.

Я гордилась собой. Моя реакция показывала, что терапия очень мне помогла. Я не побоялась высказать то, что думаю, даже несмотря на риск конфликта. Для меня это был огромный шаг.

Мои слова маму не впечатлили. Она смотрела на меня, как на несмышленыша. Как когда я была маленькой, и у нее болела от меня голова. Когда она так заводилась, потому что я постоянно ее разочаровывала.

Она поджала губы.

– Есть вещи, о которых ты не знаешь, – сказала она, с неприязнью глядя на меня, и перекладывая с места на место крошки на столе. – Сядь.

Я услышала этот хорошо знакомый непоколебимый тон. И, хотя я не желала слушать, что она хочет мне сказать, я покорно села. Я понимала, что это что-то плохое. Как было бы хорошо, если бы ее здесь не было! А Фредрик остался бы со мной. Сейчас мы бы лежали в постели. Голые. И занимались бы любовью. Это совсем не так некрасиво и грязно, как считает мама.

Я думала об этом все время, ощущала всем телом. Мы с Фредриком займемся сексом. Мы будем делать это часами. Будем любить друг друга всю ночь, а потом весь день.

Именно этим мы бы и занимались.

Если бы мама не появилась так внезапно.

Не надо было мне читать ее сообщение, лучше бы я оставила ее ждать и не бросала бы все ради того, чтобы ей угодить. Всегда легко быть умным задним числом.

Мама прервала мои мысли.

– Твой психотерапевт, Стелла. У нее серьезные проблемы.

– А ты откуда знаешь? Откуда ты вообще можешь что-то о ней знать?

– Просто я волнуюсь за тебя. Я вижу, что ты очень изменилась.

– А может быть, потому, что я узнала, что много лет прожила среди лжи? Типа – всю жизнь?

Мама отшатнулась от меня. Сжала зубы, напряглась, чтобы не сорваться.

– Что ты имеешь в виду? – прошептала она.

На глаза у нее навернулись слезы. Я почти физически ощущала, что мне снова пять лет. Мне хотелось успокоить ее. Хотелось помириться. Хотелось, чтобы меня простили, и все снова стало хорошо.