Арон Тамаши

МОЙ ДРУГ — МЕДВЕДЬ

Был у меня друг, Шаму Няради.

Я бы сказал, друзьями нас сделали обстоятельства: одновременно мы стали студентами одного провинциального, хотя и небезызвестного, университета да и жили оба в мужском интернате, в одной комнате.

Были мы тогда молоды и оба без гроша в кармане.

Не прошло и нескольких дней, как мы подружились.

Коренастый, с густой кудрявой шевелюрой — что придавало его голове сходство с шаром — Шаму передвигался лениво и слегка вразвалку. Это, однако, нам не мешало, ведь времени у нас тогда было предостаточно, чтобы жить не спеша. Беда же заключалась в том, что ум моего приятеля был так же неповоротлив, а воображение так же лениво, как и его походка. Но и это бы ничего, хуже было другое: при бедности своего интеллекта Шаму любил умничать и тяготел к выражениям красивым и образным. Была у него и другая странность — привычка употреблять ничего не значащие обороты, вроде «Ну и ну!..», которые с одинаковым успехом служили у него для выражения как одобрения, так и осуждения. А его затейливые образы часто оборачивались бессмыслицей. Так, туман он именовал туманностью, а всякий раз, когда с неба проливался дождь, Шаму непременно пояснял, что дождь мокрый. Если же во время прогулки мы встречали девушку, которая удостаивалась его внимания, он тут же шептал мне: «Видал!.. Это тебе не парень!»

Постепенно я начал ослаблять узы этой дружбы и даже хотел было порвать их совсем. Если бы не одно событие. Оно обнаружило неожиданное достоинство Шаму, которое заменяло ему остроту ума и живость воображения.

— Послушай! — сказал он как-то.

— Ну, — буркнул я, лишь бы что-то ответить.

— Ты знаешь, что сейчас в городском саду?

Я молчал, ожидая, пока он сам скажет.

— Цирк! Там сейчас Большой цирк! — Шаму вытащил два билета и один протянул мне.

Билеты были на вечер и довольно дорогие.

— Где ты взял деньги? — спросил я подозрительно.

Вместо ответа Шаму рассмеялся, озорно блеснув глазами.

— Ну что ж, не хочешь — не говори.

И вот наступил час, когда мы торжественно вошли в цирк и уселись на свои шикарные места. Скрестив на груди руки, я с большим любопытством ждал начала представления, а Шаму, судорожно сжав руками колени, заранее растянул в улыбке губы — как бы не опоздать рассмеяться, когда начнутся веселые трюки. Нетерпение наше было вознаграждено: сперва появился клоун, который прыгал по арене, как огромный размалеванный воробей. Потом пришла пестрая собачка — она считала до десяти; затем попугай, изображавший жениха, говорил своей суженой призывные слова любви. После этого парень в шароварах походил взад-вперед по канату; за ним на арену выпорхнула хорошенькая девушка-наездница — легкая, как бабочка, она на полном скаку выделывала пируэты и сальто и, казалось, парила над спиной лошади…

Тут вдруг совершенно неожиданно объявили антракт.

Шаму тотчас же вскочил, в странном волнении одергивая одежду и старательно приглаживая шевелюру.

— Пойду взгляну, что там у них… — проговорил он.

И не успел я вымолвить слова, как он исчез. С удивлением и даже с беспокойством смотрел я ему вслед — было ясно, что его прельстила грациозная наездница.

Я прождал Шаму весь антракт, но он так и не появился.

После перерыва снова начались разные уморительные номера, и я почти забыл о приятеле. Когда же на арену выпустили огромного медведя на цепи, Шаму и вовсе вылетел у меня из головы. Ужасая всех своей силой, медведь двигался, тяжело переваливаясь, так что шерсть на его могучем теле перекатывалась волнами. Дойдя до большого красного ковра, он остановился — дальше не пускала цепь. В этот момент голос из-за кулис возвестил о том, что сейчас уважаемой публике будет показан отчаянно смелый номер: схватка медведя с самым сильным человеком цирка. Прозвучал воинственный клич, и на арене появился свирепого вида силач. На нем была куртка вишневого цвета, доходившая ему до бедер. Она плотно облегала крепкую выпуклую грудь. А на талии была перетянута широким кожаным ремнем. Там же, у пояса, болтался, на случай крайней необходимости, блестящий кинжал.

В предвкушении захватывающего зрелища публика заволновалась. Я тоже нервничал — сидел, вдавив сжатые кулаки в колени.

Схватка же началась с хитрости: свирепый силач стал легонько поглаживать медведя, будто и не собирался с ним бороться. Потом вдруг неожиданно обнял зверя и попытался опрокинуть на землю. В ответ медведь так двинул человека в грудь, что тот упал навзничь. Зверь, свирепея, поднялся на задние лапы и резко натянул цепь. Однако силач был не из пугливых, он быстро вскочил на ноги и с дикой силой обхватил медведя.

Зрители замерли.

Звенела цепь, медведь рычал и топтался на месте, часто переступая лапами, а силач от невероятного напряжения даже кряхтел. То казалось, что медведь уже клонится к земле и богатырь вот-вот его свалит, то, наоборот, богатырь, шатаясь, еле удерживался на ногах.

— Жми его! — выкрикнул кто-то.

Весь цирк забурлил, как поток перед плотиной. И вдруг — будто прорвало — раздался оглушительный рев: медведь с такой силой толкнул человека, что тот распластался на красном ковре. Рев смолк, и повисла напряженная тишина. Все ждали, надеясь, что борец все-таки встанет на ноги. Но нет, медведь не давал человеку подняться, нависая над ним, как скала.

Так прошло минуты две.

Зрители приуныли, решив, что победил медведь. Да так и цирку прогореть недолго! Но — святой Заведей! — там, кажется, что-то происходит? И точно: звякнула цепь, медведя, видимо, пытались оттащить от жертвы. И вдруг — о чудо! — силач стремительно вскочил на ноги и в мгновение ока подмял под себя медведя, а тот, разинув пасть, лишь тяжело и прерывисто дышал.

Все повскакали с мест и, стоя, рукоплескали богатырю.

На этой радостной ноте представление и закончилось. И только когда я, мало-помалу успокаиваясь, пробирался к выходу, то вспомнил о Шаму.

Выйдя на улицу, я решил немного подождать его у цирка — может, он все-таки появится? Он и впрямь вскоре появился.

— Ты всю жизнь будешь жалеть… — начал я.

— О чем?

— Да о медведе.

Шаму не задал больше ни одного вопроса, и мы отправились домой. Нисколько не огорченный, мой приятель, насвистывая, шел рядом. По дороге он предложил зайти куда-нибудь выпить стаканчик вина.

— Ты что, у нас ведь нет денег! — возразил я.

— Идем-идем! — ответил он.

Ну что ж, идем так идем. Мы зашли в корчму и выпили пол-литра вина. С Шаму явно что-то случилось — он заказал еще пол-литра.

— Так что же медведь? — спросил он вдруг.

— Чуть было не придавил силача, — ответил я.

Шаму откинулся на спинку стула и, довольный, расхохотался мне прямо в лицо.

— Так надо было!

— Надо было что? Придавить?

— Ну да, — ответил Шаму. — Он ведь не хотел платить двадцать форинтов. Силач-то — это же сам хозяин. Я его не отпускал с ковра, пока он не согласился повысить медвежью плату с пятнадцати форинтов до двадцати.

Теперь уже я в изумлении прирос к спинке стула.

— Так медведь… это ты?

— Я.

Шаму улыбался гордо и счастливо.

Десять вечеров подряд, каждый божий день, становился он медведем. Пока цирк не свернули. И хорошо сделали, потому что мой друг так сжился со своей ролью, что к Рождеству вполне мог пристраститься бы и к меду.