Она не понимала, почему учитель ведет себя так неучтиво, но делать было нечего. Ёнён решила как можно быстрее собраться с мыслями, чтобы использовать выделенное время с максимальной пользой.
Сначала она хотела встретиться с Говардом Муром, чтобы подтвердить свою догадку. Когда она встретилась с отцом Шери и обо всем рассказала, тот печально сказал, что это правда. Сразу после смерти Шери Дарлин Нельсон рассказала ему о последних словах его дочери. Да, он знал, что это была ошибка его девочки, его бедного ребенка, ее ошибка, а не Джерри. Нет, он не станет раскрывать правду, если парень не хочет этого, но если Джерри надумает изменить показания, он поддержит его в суде.
– Я о произошедшем с моей младшей сестрой. Тогда ведь проводили расследование. Я бы хотела узнать, что стало причиной ее самоубийства.
Итак, для Мэгги все сошлось клином на одном человеке.
– Скорее всего, проблемы с друзьями. По крайней мере, так говорили преподаватели.
– Точно с друзьями?
Мэгги полетела в Чикаго на поиски Бейнбриджа. Как она и ожидала (или, по крайней мере, надеялась), вместо сенатора ей встретился Дж Дж Джадвей. По пути в аэропорт девушка рассказала великому человеку историю Джерри Гриффита. В аэропорту он наконец принял решение. Бейнбридж заявил, что если убедит Джерри признаться в правде, тогда, возможно, и сам наберется смелости сделать то же самое.
– Да, точно.
– Говорят, у нее в кармане была предсмертная записка. Ее содержание не разглашали?
— Это все, что я могу рассказать тебе, Майк, — закончила Мэгги. — У тебя есть еще вопросы?
– Именно на основании этой записки полиция и пришла к такому выводу.
— Нет, — тихо ответил Барретт. — Он посмотрел в окно и увидел, что день клонится к вечеру. — Пойдем, Мэгги.
– И все же полиция не стала раскрывать содержание самой записки?
– Да, семья умершей была против.
Они встали, и Барретт сказал:
Он смотрел прямо на Ёнён. В его взгляде читался укор.
— Как же ты хочешь отпраздновать победу?
— Быть с тобой.
– Но запрет же распространялся только на СМИ. Может, тем, кто имел хоть какое-то отношение к этому делу, рассказали? Вы что-нибудь слышали об этом?
— Тогда начнем с праздничного ужина.
– Нет, ничего. Полиция правда ничего не разглашала. Зачем бы мне это скрывать? – Преподаватель посмотрел на Ёнён с явным раздражением.
Когда они пошли по проходу, девушка сказала:
– Значит, решили, что у нее были проблемы с одноклассниками, и на этом все? Даже не пытались выяснить подробности?
Мужчина вздохнул и ответил:
— Я могу немного опоздать. Я попросила Джерри приехать в бар отеля «Беверли-Уилшир» после того, как его выпустят из тюрьмы. Сенатор Бейнбридж собирается присоединиться к нам после пресс-конференции. Знаешь, что мы хотим посоветовать Джерри? Уйти из дома и жить собственной жизнью. Обратиться за помощью к твоему доктору Файнгуду. Я буду оплачивать его счета, пока у него не появятся свои деньги.
– Особо нет. Ведь все это случилось незадолго до выпускного. Одноклассники стояли на пороге взрослой жизни, школа для них оставалась в прошлом. Поэтому администрация не видела необходимости в дополнительном расследовании всех деталей. Понимаете, не видела в этом необходимости. К тому же Сугён мало с кем общалась.
Эти слова, брошенные так необдуманно, сильно задели Ёнён.
— Думаешь, он согласится на это?
– О чем это вы говорите? «Не видела необходимости»?
— На что?
– Мне, конечно, неловко так говорить о крайне тяжелом для вас событии. Но раз вы настаиваете. Я всего лишь передаю мнение окружающих о Сугён. Типичный случай – школьник не может ни с кем подружиться. Наше общество неидеально, и оно не может нести ответственность за каждого. Да, есть большая разница между воображаемым миром и жестокой реальностью, но человек сам выбирает свой путь. Поэтому в полиции не стали проводить тщательный анализ произошедшего, а закончили дело по-быстрому.
Ёнён потеряла дар речи. Она пристально смотрела на равнодушное лицо учителя. Ей надо было что-то ответить, но у нее не было слов.
— Жить одному?
Закончили дело по-быстрому…
В голове крутилось много мыслей, но она не могла ничего произнести вслух. Подбородок нервно дрожал. Но надо было еще кое-что узнать.
Они подошли к дверям, и Мэгги задумалась над вопросом.
– А вы не помните, какой именно был урок, когда Сугён спрыгнула с крыши?
Самоубийство сестры произошло после зимних экзаменов. С конца зимы и до выпускного, после которого начинаются весенние каникулы, ученики приходят в школу и занимаются самоподготовкой.
– Это было уже после экзаменов, прямо перед выпускным вечером, перед самыми весенними каникулами. В классах уроки проводятся, но, по сути, они уже не имеют никакого значения. Вы собирались задать всего один вопрос, а задали уже больше трех. Давайте на этом закончим.
— Не знаю, Майк, не сразу. Свобода штука хитрая, и к ней непросто привыкнуть, но, когда привыкнешь, это великолепно. По себе знаю. И надеюсь, что в один прекрасный день Джерри тоже поймет это.
Разговор исчерпал себя – мужчина собирался уйти. Похоже, в его памяти события прошлых дней потеряли очертания или он просто делал вид, что не помнит деталей.
Они вышли в коридор.
– А вы не знаете, кто еще может помнить об этом происшествии?
– Они больше здесь не работают. Только я остался в школе.
— Если ты будешь занята, — сказал Барретт, — тогда я тоже задержусь здесь. У меня несколько вопросов к Джадвею. Я хотел бы послушать, что он говорит, если он еще не ушел.
Мужчина вздохнул, всем видом показывая, что разговор ему неприятен. Ёнён не могла понять, почему он принял такую оборонительную позицию.
— Ты хочешь знать все?
– Можно сказать, Ким Ынгён предложили сменить место работы, с остальными поступили так же. Все, кто был напрямую или косвенно связан с этим происшествием, уволились или перешли в другие учебные заведения. Не смогли вынести чувства вины и критики окружающих. Некоторые сами ушли на пенсию, из прошлого состава остался только я. Выходит, что неразлучные подруги в какой-то момент поссорились и перестали общаться друг с другом. С тех пор Сугён всегда была одна. Им бы снова сойтись и не ранить друг друга, но вот к чему все привело…
«Была одна…» Как же глубоко эта фраза запала в душу Ёнён.
— Есть семь минут, — улыбнулся Майк Барретт, — и я не могу остановиться на шестой.
Всегда была одна. Моя Ким Сугён.
Вдруг в голову Ёнён врезалась мысль:
— Тогда до встречи.
– Но, если решили, что проблема была в общении с одноклассниками, при чем здесь ответственность работников школы?
Мэгги Рассел попрощалась и пошла по коридору.
Колючий взгляд преподавателя снова вонзился в Ёнён:
— Только не задерживайся! — крикнул он ей вслед.
– Все равно нужно было принять какие-то меры, чтобы предотвратить внешнюю критику и осуждение. Спрашивать об этом сейчас нет смысла, за такими ответами лучше сходите в больницу – быстрее будет. Я не могу понять, что вы хотите от меня. – Сказав последнюю фразу, мужчина развернулся, показав всем своим видом, что совершенно не хочет продолжать разговор. И даже махнул рукой, будто отгоняя муху.
Проходя мимо веселых подростков и выйдя за территорию школы, Ёнён вспомнила последний вопрос преподавателя: «А ваши проблемы с памятью сами не решатся со временем? Тогда отпадет необходимость разбираться во всем этом. Ведь одиннадцать лет назад вы уже все это спрашивали и предпринимали какие-то шаги».
После ее ухода Барретт спросил у проходившего мимо полицейского, где находится сенатор Бейнбридж.
Ёнён осознала: она сейчас повторяла все то, что уже делала одиннадцать лет назад, когда умерла Сугён. Но, к сожалению, ответ на его вопрос не обнадеживал Ёнён: «Память может и не вернуться».
* * *
— Они недавно перешли на шестой этаж. Телекомпания установила аппаратуру в комнате шестьсот три, и там продолжается пресс-конференция.
Изменения были видны повсюду: автобусы, светофоры – все поменялось. Как быстро все вокруг стало чуть более совершенным. Внешний вид и цвет автобусов, спешащих по улицам, изменились незначительно. Но на остановках теперь стояли панели, на которых отображалось время прибытия автобуса и как много в нем пассажиров. Как называется эта панель? Как такое вообще можно изобрести? Современные автобусные остановки из стекла произвели большое впечатление на Ёнён, которая до сих пор прекрасно помнила, как раньше на этом месте сиротливо стояли лишь одинокие скамейки и табличка с номерами автобусов. А еще удивляли пассажиры в очереди, уставившиеся в свои смартфоны, – они могли ни разу не поднять головы и не осмотреться вокруг.
Но Ёнён смотрела на все с полным безразличием. Каким бы прекрасным ни казался мир, без Сугён он был бессмысленным и худшим вариантом самого себя. Словно чужестранец из далеких краев, Ёнён воспринимала все изменения как безынтересную данность. Уличные вывески оформлены изысканно и изобретательно, стоит засмотреться, и голова идет кругом. Все сильно отличалось от того, что она помнила.
Ёнён оглядела свое болезненно исхудавшее тело. Ей далеко до здоровой стройности, сил у нее совсем не было. Внезапно Ёнён стало ужасно стыдно за помятый, неприглядный пакет в руках. Ей совсем не верилось, что настал уже 2020 год, который она если себе и представляла, то как в мире фантастики, где вокруг по дорогам ходят роботы. Но этот год наступил для нее без предупреждения, заставив столкнуться с абсолютно новой реальностью.
Комната 603 во Дворце правосудия предназначалась для проведения пресс-конференций.
Хуже всего было ощущать себя никому не нужной, одинокой, без семьи, без Сугён. Почему жизнь Сугён стала такой? В ней и раньше не было чего-то выдающегося или странного, жила она весьма скромно, но при этом ее существование вписывалось в нормы.
Похоже, у нее не было причин дальше жить.
В ней стояли три стола из красного дерева. Репортер из «Лос-Анджелес таймс» уступил свое место за центральным столом сенатору Бейнбриджу.
Есть большая разница между воображаемым миром и жестокой реальностью.
За исключением свободного пятачка вокруг этого стола, который купался в ослепительном свете ламп, помещение было забито до отказа.
Типичный случай – школьник не может ни с кем подружиться…
Все эти слова крутились в голове, впивались в душу и вводили ее в полное оцепенение.
Майк Барретт смешался с толпой и прислушался.
Растерянная Ёнён вдруг приметила не типичное для Кореи десятилетней давности серое такси, а желтое. Да, правильно говорят, за десять лет меняются даже горы и реки. Вдруг взгляд остановился на вывеске – оператор сотовой связи. Она будто вынырнула из пучины жалости к себе и вдруг очнулась. Кажется, без телефона ей не обойтись. Но перед этим нужно зайти в банк и проверить счет.
Сенатор Бейнбридж, холодный и невозмутимый, сидел за столом и ждал вопросов.
«Если заблудишься, спрашивай у прохожих. Добрые люди обязательно подскажут, куда идти, сверившись с приложением в телефоне», – вспомнилось вдруг наставление Санми. Что за приложение такое? Тоже что-то новое. Подумав немного, Ёнён остановила прохожего и спросила, как дойти до отделения нужного ей банка.
— Итак, сенатор, съемка. Начинайте! — крикнул кто-то.
С четвертого раза Ёнён попался доброжелательный человек, который, поискав что-то в телефоне, сразу объяснил ей, как можно дойти до нужного места. Она находилась на одной из оживленных улиц – отделение банка было поблизости.
Сенатор Бейнбридж кивнул, спокойно и внимательно посмотрел в ближайшую камеру, сложил руки и невозмутимо повел свой рассказ:
За всю жизнь Ёнён посещала банк не более пяти раз. Но в современном мире люди, кажется, еще реже стали туда заходить. Раньше банк всегда был одним из самых людных мест, сейчас же там находилось не больше трех-четырех человек.
– Добро пожаловать!
— Я уже показал в суде немногим более часа назад, что в тысяча девятьсот тридцать четвертом году под именем Дж Дж Джадвея написал книгу «Семь минут». Если вас интересуют подробности, я могу обобщить мои показания и добавить несколько автобиографических деталей. Вы хотите знать всю историю, и вы имеете на это право. Видите ли, друзья, я не только ратую за свободу слова, но и извлекаю из нее выгоду, особенно теперь, когда мне нужно продавать книгу.
Ёнён неловко вытащила талон из автомата и направилась к свободному окну.
Барретт рассмеялся вместе с остальными. Он с радостью заметил, что сенатор тоже улыбнулся.
Сотрудник банка, широко улыбаясь, поприветствовал ее. Было необычно слышать, как мужчина с низким голосом вытягивал каждую фразу вверх. Ёнён было приятно, что работник так обходителен. Она стеснительно села на стул.
– Чем я могу вам помочь?
Потом патрицианское лицо Бейнбриджа посерьезнело.
– У меня есть счет, которым я давно не пользовалась. Я бы хотела его проверить.
— Я воспитывался в семье в Новой Англии. Нас было пятеро. Мой отец добился успеха своим трудом. Волевой и честный, он при этом был догматиком и большим самодуром. Мать мало чем отличалась от робкой служанки; две младшие сестры страшно боялись отца, беспрекословно выполняли все его желания и росли ужасно забитыми. На меня, наследника, отец смотрел, как на простое продолжение рода и самого себя. Он считал, что я родился только для того, чтобы помогать ему в деле и унаследовать семейное предприятие.
– Удостоверение личности и карту, пожалуйста.
Ёнён достала из пакета карту и положила в лоток. Пока сотрудник проверял по базе данных необходимую информацию, Ёнён погрузилась в свои мысли. Ее охватила непонятная тревога. Если б она лишилась карты и удостоверения личности, то вообще ничего не смогла бы сделать сама. Чем больше она думала об этом, тем более странной ей казалась вся эта ситуация. С какой целью и кто поменял все ее вещи? Куда пропали сумка, косметичка, помада и пудра? Может, на них остались отпечатки преступника? Довольно непонятный поступок. А если вещи в сумке и могли стать уликами, то почему преступник просто не забрал их? Устраивать такую подмену – та еще морока.
Моя учеба на юридическом факультете была попросту средством придать мне деловую и общественную ценность. Личностью я не был, но, прежде чем отец и его дело целиком поглотили меня, предпринял последнюю попытку выяснить, кто я таков и кем мне суждено быть. Мне пришлось проявить недюжинную смелость, чтобы потребовать у отца на год отпустить меня за границу. Я умолял его и обещал вести себя хорошо, поэтому он отпустил меня на год в Европу и дал денег. Так в тысяча девятьсот тридцать четвертом году я отправился на поиски своего «я». Путь мой лежал в Париж, откуда всегда начинаются подобные изыскания.
Все это не укладывалось в голове, но самым странным было то, что подменили сумку. На ней совершенно не было следов времени, без единой потертости. Как будто у преступника имеются какие-то психические отклонения. Даже если и нужно что-то скрыть, это уже слишком.
Я должен был доказать себе, что не только являюсь настоящим мужчиной, но и обладаю собственной индивидуальностью. До тех пор я не был мужчиной ни в широком, ни в узком смысле слова. Свободы я боялся не меньше секса. Я был импотентом и в творческом плане, и в половом. Я хотел писать и не мог. Я хотел любить, но был не в состоянии делать и это. Я хотел быть человеком со своим характером и прошлым, а не примечанием к жизнеописанию своего отца.
Слова сотрудника вернули Ёнён в реальность. Менеджер снова доброжелательно улыбался ей:
Первые месяцы в Париже я был беспомощным, вялым, растерянным. Я ничего не делал, ни к чему не стремился, ничего не получал. В таком состоянии я и пребывал, когда познакомился с молодой американкой, художницей, которая тоже приехала в Париж искать себя и свободу. Только она обрела их, в отличие от меня. Это была Касси Макгро. Мы полюбили друг друга. Я так никогда и не узнал, что она нашла во мне. Так или иначе, Касси полюбила и раскрепостила меня.
– Последняя операция производилась относительно недавно.
– Что?
Я воспел Касси и нашу любовь в «Семи минутах». Пока я писал книгу, годичный срок пребывания за границей истек, и я принялся выпрашивать у отца отсрочку. Он перестал посылать деньги, и тогда мать с сестрами начали тайно поддерживать меня за счет своих довольствий. Кристиан Леру был не прав, когда сказал, что я написал книгу за три недели. Первый вариант я писал три месяца и еще три месяца редактировал и переписывал. Я не написал «Семь минут», как Клеланд «Фанни Хилл», чтобы выйти из долговой тюрьмы. Я получал достаточно денег от своей семьи.
– Шестнадцатого октября, то есть примерно три месяца назад. Вы сняли один миллион вон.
Не веря своим ушам, Ёнён снова переспросила. Смотря прямо в глаза и не переставая улыбаться, сотрудник еще раз терпеливо повторил:
Что касается самой книги, то все в ней основано на нашем совместном с Касси опыте. В ней нет осознанной аллегории. Я писал ее как натуралистическую повесть, отчасти навеянную творчеством двух писателей: Д. Г. Лоуренса и Джеймса Джойса.
– Три месяца назад вы посетили другой филиал, разблокировали свой счет и сняли наличные. Вот выписка по остатку, можете посмотреть.
Во-первых, возникла проблема языка. Лоуренс советовал: «Слова, которые шокируют попервоначалу, со временем перестают казаться грубыми. Думаете, потому, что сознание развращается благодаря их употреблению? Ни капельки. Просто слова шокируют глаз, а не сознание. Безмозглые люди могут всю жизнь прожить в состоянии шока, но я говорю не о них. Умные же люди, которых поначалу шокируют эти слова, сбрасывают с себя оковы. В этом все дело! Сегодня мы, как человеческие существа, давно перешагнули границы табу, унаследованные нашей культурой».
Сотрудник протянул распечатанный документ. На счету была сумма в десять миллионов, которые она так скрупулезно копила в течение трех лет своей карьеры. Страховые выплаты после смерти отца, прожившего самую обычную жизнь, полностью ушли на оплату расходов за дом.
– Один миллион… кто же его снял?
Потом нужно было преодолеть предубеждение против открытого описания различных сексуальных действий. И вновь Касси вместе с Лоуренсом указали мне выход. «Я хочу, чтобы мысли мужчин и женщин о сексе были всеобъемлющи, честны и чисты. Пусть мы не можем быть совершенно свободными в действиях, давайте хоть думать о сексе четко и ясно. Молодая девушка или юноша являет собой клубок мучительных противоречий, котел сексуальных переживаний и мыслей, который могут распутать только годы. Долгие годы честных взглядов на секс и годы борьбы за свободу секса приведут нас наконец к тому, к чему мы стремимся, — к настоящему целомудрию, когда половой акт и сексуальная мысль обретут гармонию».
Сотрудник застыл, словно на картинке. На лице читалась растерянность. На мгновение повисла пауза, и он снова учтиво произнес:
– Похоже, вы сами сняли эту сумму. Это может сделать только владелец счета.
Меня вдохновили эти слова. Я отбросил обиняки и прозрачные намеки, отказался от сносок и примечаний и написал правду. Перед тем как приступить к работе, я внимательно перечитал главу седьмую Песни Песней Соломона. Помните: «Округление бедер твоих как ожерелье, дело рук искусного художника; живот твой — круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твое — ворох пшеницы, обставленный лилиями; два сосца твои, как два козленка, двойни серны». «Я принадлежу другу моему, и ко мне обращено желание его». «Поутру пойдем в виноградники, посмотрим, распустилась ли виноградная лоза, раскрылись ли почки, расцвели ли гранатовые яблони; там я окажу ласки мои тебе».
– Это не могла быть я.
Сотрудник с потерянным видом смотрел сквозь нее.
«Семь минут» были опубликованы. Я сохранял анонимность и отказывался встречаться с издателем, потому что еще не был готов сообщить отцу и семье о том, что сделал. Я хотел немного подождать и посмотреть, будет ли «Семь минут» пользоваться успехом и смогу ли я стать профессиональным писателем. Из-за маленького тиража и цензуры книга принесла совсем мало денег, однако разговоры о «Семи минутах», которые я слышал в кафе, письма, которые получал от иностранных студентов и туристов, подталкивали меня к новым работам. Сначала я не отказался от книги, но позже захотел, чтобы месье Леру и другие поверили, что я отрекся от «Семи минут». Постепенно эта сказка стала известна всем.
– Мог ли кто-то получить деньги без удостоверения личности?
Ёнён понимала, что банк не мог допустить такую оплошность.
Наконец пришло время принимать решение. Касси была беременна, я планировал писать другие книги. Я вернулся в Коннектикут, чтобы откровенно поговорить с отцом, но он серьезно заболел. Мать была на грани нервного срыва, а сестры жили в постоянном страхе — так огромна была их зависимость от него. Он черпал силы от Бога, к которому обратился на склоне лет, и опять стал католиком. Тогда-то я и узнал, что церковь интересуется Дж Дж Джадвеем и что книга Джадвея, моя тайная книга, будет занесена в список. Я понял, что ни отец, ни мать, ни сестры не перенесут этого последнего удара. Опасаясь за жизнь отца, я решил навсегда убрать с лица земли Джадвея, чтобы никто никогда не мог узнать, кто скрывается под его именем, чтобы мои родители не умерли от стыда.
– Ни в коем случае! Все операции в нашем банке проводятся после подтверждения личности клиента. У нас зафиксировано, что операция была совершена в филиале района Кандон-гу.
«Такого не может быть, – подумала Ёнён, – это была не я. А кто-то другой». По всему телу пробежала дрожь.
– Возможно ли узнать имя сотрудника, который провел эту операцию? – взволнованно спросила Ёнён.
Я сразу же написал в Париж Касси и Шону О\'Фланагану, дал им подробные указания и послал деньги. Они поверили в мои благие намерения, в то, что я уничтожаю Джадвея, чтобы продолжить писать под другим именем. Я придумал Джадвею несносный характер, угрызения совести, самоубийство — короче, все самое ужасное, что могло прийти в голову, лишь бы следователи из церкви, архиепископ Парижский, Леру, отец Сарфатти и другие были удовлетворены и перестали задавать вопросы. Когда отец Сарфатти попытался дозвониться до меня, ему позвонил Шон О\'Фланаган и сыграл роль Джадвея. Письмо отцу Сарфатти написала Касси Макгро, но текст подготовил я. Шон О\'Фланаган поехал с Касси в Венецию и сыграл роль Джадвея на костюмированном балу. Это он отвечал на вопросы представителя Ватикана в герцогском дворце. Что касается телефонных бесед между Джадвеем и Леру, то за меня разговаривал Шон. Я прислал ему подробнейшие указания, что говорить. В это время я находился в Соединенных Штатах, и разговоры имели место после издания книги. Леру точно изложил их содержание, но неправильно назвал дату. Он заявил со свидетельского места, что они состоялись раньше, чем на самом деле. То ли он и впрямь забыл, то ли набивал себе цену в глазах обвинения.
– Такое возможно только при веских на то основаниях. А что не так, можно поинтересоваться? – Улыбка стала постепенно сходить с лица сотрудника, глаза внимательно осматривали Ёнён, будто он пытался понять, что за человек перед ним.
Проще всего оказалось инсценировать смерть. Шон в начале тысяча девятьсот тридцать седьмого года подрабатывал в парижском издании «Нью-Йорк геральд трибюн», поэтому без особого труда поместил некролог на Дж Дж Джадвея. Он дал деньги нужным людям, и некролог перепечатали французские газеты. Шон распустил слухи через кафе, но смерть должна выглядеть по-настоящему. Касси устроила панихиду по Джадвею, на которой присутствовала она сама, Леру и несколько почитателей «Семи минут».
– Я не снимала этих денег. Кто-то другой, представившись мной, забрал их.
Сотрудник удивился еще больше, чем Ёнён. Придя в себя, он стал поспешно оправдываться:
Джадвей исчез, я был в безопасности. Жизнь и честь отца, родственников были спасены. Потом я узнал, что Касси родила мою дочь, Джудит. Я оставил больного отца и вернулся во Францию. В Шербуре меня встречали Касси и Джудит. Оттуда мы вместе отплыли в Нью-Йорк. Я хотел назначить дату свадьбы, но Касси попросила подождать. Она хотела выйти за меня замуж, когда мой отец поправится, я расстанусь с ним и снова стану человеком, которого она любила. Она ждала в Нью-Йорке, а я поддерживал семью и тоже ждал — в Новой Англии.
– Это исключено. Ошибка, скорее всего, произошла с вашей стороны. В нашем банке всегда с особым вниманием относятся к проверке личности…
– Кто-то снял с моего счета один миллион наличными, а вы меня обвиняете в ошибке?
Мой отец так и не поправился и умер ужасной смертью. Я так и остался живым приложением к нему. У матери не выдержали нервы, сестры были беспомощны и всего боялись. Дела фирмы шли все хуже, требовалась твердая рука. Вся ответственность за дело и семью легла на мои плечи. Мог ли я бросить свою семью? Касси сделала много, чтобы освободить меня, но у нее не хватило времени довести дело до конца. Я оставался в плену у своего прошлого.
В банке было немноголюдно, и все разом устремили свои взгляды в их сторону. Находящиеся поблизости сотрудники подавали знак, что готовы прийти на помощь.
– Где ваш начальник?
Я отправился к Касси и умолял ее выйти за меня замуж до того, как я брошу свою семью и дело, от которого зависело благосостояние матери и сестер. Касси просто ответила: «Но Джадвей мертв, а я любила Джадвея». В следующий раз, когда я поехал к ней в Нью-Йорк, она исчезла. Только Шон знал, куда она уехала, но он обещал ей хранить молчание. Я поддерживал нашу дочь через Шона до тех пор, пока не узнал о замужестве Касси. Позже, когда я узнал о ее болезни, я платил за санаторий.
– Подождите минуточку… Хочу повторить, что мы не могли допустить такую ошибку…
Шли годы, и я все больше и больше убеждался, что Касси была права. Джадвей ушел и никогда не вернется. Я женился, у меня появились дети. Наконец я разбогател и не мог отойти от дел. Джадвей умер, и я решил стать юристом, чтобы служить свободе слова.
Как ни странно, самые невероятные события происходят по самым банальным причинам. Ёнён пристально следила за сотрудником, который схватился за телефонную трубку и что-то тараторил, прикрывая рот рукой. Ёнён бросило в дрожь. Кто-то подделал ее личные данные и снял со счета один миллион вон. Вдобавок все это случилось в филиале недалеко от ее дома. Целью преступника явно были не деньги. Ему нужно было что-то другое.
До вчерашнего дня, когда меня нашел мистер Майкл Барретт, я не задумывался над тем, что Джадвей не умер. Сегодня утром я принял решение, но прежде позвонил жене и детям. Они единодушно поддержали меня. Потом я позвонил президенту Соединенных Штатов и попросил не выдвигать мою кандидатуру на пост члена Верховного суда, объяснив причину. Ему было жаль, но он отшутился, сказав, что, по крайней мере, первая леди теперь сочтет меня даже более интересным человеком. Потом я позвонил Касси Макгро. Я не мог разговаривать с ней самой, поэтому попросил медицинскую сестру передать Касси, что Джадвей жив. Я попросил просто передать: «Джадвей жив. Она поймет».
– Пожалуйста, это вас. – Стоило сотруднику протянуть трубку, как Ёнён вцепилась в нее. Она еще раз повторила все, что сказала ранее. С той стороны провода доносился дрожащий голос управляющего, Ёнён почувствовала себя неловко. Но ответ был как под копирку: «Это невозможно. Мы всегда проверяем личность…»
Майк Барретт медленно выдохнул, повернулся и покинул зал… и Джадвея.
Такие ответы сводили Ёнён с ума.
– Но как видите, случилось невозможное! Хватит это отрицать, примите уже меры! Я никак не могла прийти ни в какой филиал три месяца назад. Я… Я была за границей!
На улице уже стемнело, воздух стал чистым и свежим.
– Правда?
– Есть какие-то еще операции, с 2009 года по текущий момент?
Майк отправился на стоянку на Темпл-стрит, где оставил машину, и услышал за спиной шаги.
– Нет…
Он остановился, но не сразу узнал окружного прокурора Элмо Дункана.
– То есть за весь этот период была только одна операция?
– Да, 30 января 2009 года было поступление зарплаты на накопительный счет. Затем проведена операция по разделению суммы. Часть ушла на этот счет, по которому у вас шли повседневные расходы, следующей операцией было снятие наличных 16 октября этого года.
— Наверное, вы не расслышали в том шуме, Майк, но после вынесения вердикта я поздравил вас.
– То есть за одиннадцать лет со счетом ничего не происходило?
— Спасибо, Элмо.
– Да, именно так. Я распоряжусь, чтобы вы смогли сами это увидеть в том филиале, где вы сейчас находитесь.
Сердце в груди стучало с бешеной силой. Ёнён побледнела, у нее закружилась голова. Она крепко зажмурила глаза и открыла их. Ее охватил страх.
— Пойдемте, я провожу вас до машины.
– В том филиале есть камеры наблюдения? Можно посмотреть запись того дня?
Несколько секунд они молча шли, потом Дункан вновь заговорил, но не печально, а как бы обращаясь к себе самому:
– Извините, но все записи хранятся только три месяца, а потом автоматически удаляются. Ничего не осталось.
– Хотите сказать, что нет никакого способа узнать, кто это был? Я могу написать заявление в полицию?
— В детстве я преклонялся перед Бейбом Рутом. Он однажды произнес слова, которые запали мне в память. Мне они казались мудрее мыслей Сократа или Канта: «Сегодня ты герой, а завтра неудачник. Ну и плевать на все!» — Дункан по-мальчишески улыбнулся Барретту. — Поэтому, Майк, я и говорю: «Ну и плевать на все!»
– Послушайте… Мы приносим глубочайшие извинения. Это действительно оплошность с нашей стороны. Нам бы хотелось решить данную проблему внутри банка, не предавая огласке. Мы просим дать нам время, чтобы провести совещание по поводу сложившейся ситуации. – Человек в трубке умолял Ёнён принять их предложение.
В эту минуту он нравился Майку больше, чем до и во время процесса. Тот Дункан не был настоящим Дунканом, а только членом шайки Лютера Йеркса. А сейчас перед ним стоял настоящий Элмо Дункан.
Сотрудники банка, сидевшие рядом, привстали со своих мест – им было очень интересно, что происходит. Ёнён совсем поникла. До сих пор ей не удалось ничего выяснить, с каждым разом росло только количество проблем. Такое с ней происходило впервые, она не знала, что делать. Но самой большой проблемой был страх, движущий ею изнутри. Изначально у нее был четкий план: пойти в банк, потом сходить в больницу и разузнать все насчет сумки. Для нее это было даже важнее дел в банке. Но теперь все изменилось.
Менеджер с надеждой смотрел, как Ёнён разговаривает по телефону. Она бросила на него беглый взгляд и сказала:
— Вы почти победили нас, Элмо, — заметил Майк Барретт. — Вы отлично поработали. До сегодняшнего дня вы держали нас возле канатов. Нам просто посчастливилось нанести один сильный удар.
– Хорошо, проводите совещание. Остальным я займусь сама. Да, распечатайте, пожалуйста, выписку по всем операциям с моего счета.
— Нет, — не согласился Дункан. — Вы заслужили победу, а я — поражение. Я старался, но вы были усерднее. Вы ни разу не опустили руки, а я стал чересчур самоуверенным. Я полагался… на других и начал отвлекаться, когда процесс еще не кончился. Если бы я был один, если бы речь шла о моей жизни, я бы не успокоился и нашел Касси и Джадвея раньше вас, может быть даже выяснил правду о Джерри Гриффите и что-нибудь предпринял. Этот урок я не забуду.
Готовый мгновение назад расплакаться менеджер услужливо кивнул и скрылся. В этот момент другой сотрудник поднес трубку к уху и попросил к телефону управляющего филиалом Кандон-гу. Ёнён не пришлось долго ждать – вскоре сотрудник появился с распечаткой операций по счету. В руках у нее оказался весьма ценный документ, который может послужить уликой. Она аккуратно сложила листок пополам и убрала его в свой помятый пакет.
— Я все равно считаю, что в один прекрасный день вы станете сенатором.
В любом случае теперь ее счет активен и она может им пользоваться. Ёнён в спешке покинула отделение банка. У нее уже не было никаких сил, чтобы продолжать разговор с сотрудниками, которые общались с ней так бесцеремонно. К тому же сегодня она поняла, что руководство банка любыми способами будет стараться замять этот вопрос и решить его без лишнего шума. Но сегодня сотрудники вели себя просто неподобающе. Они должны были дать ей понять, что она смело может полагаться на их надежность и порядочность. Но никто из них и не пытался убедить ее в этом, им не хватало ума и смекалки для решения проблемы. Они сразу выставили напоказ свои намерения. Такое недальновидное поведение вызывало недоверие.
— Я буду рад, если хотя бы останусь окружным прокурором, — фыркнул Дункан.
Ёнён представила, как мог выглядеть преступник, который сидел вместо нее в банке. Фантазия рисовала образ как у преступника на крыше. Очевидно, они оба связаны.
Кто же это? Кто ты, черт возьми!
Они подошли к машине Барретта.
Она никак не могла понять, чего именно хотела женщина, которая выдавала себя за нее. Если ей просто нужны были деньги, тогда почему она сняла только миллион вон? Ради чего так рисковать? Ведь ее могли и разоблачить. И непонятно, как она догадалась прийти в банк именно три месяца назад.
Ёнён закипала от злости – ее ноги не поспевали за ходом мыслей. Она шла медленно, задыхаясь от гнева. Становилось все тяжелее идти, она почувствовала, как по спине стекал пот.
— Спасибо еще раз, Элмо.
Стоп!
— Я вам скажу еще кое-что, — произнес Дункан. — Поверьте мне, я говорю это не потому, что проиграл.
Ёнён остановилась посреди тротуара. Ноги ныли от напряжения. Силы полностью иссякли, но она старалась держаться. Ей нужно время, чтобы поспеть за ходом своих мыслей.
— Что?
Ёнён была поражена тем, что пришло ей в голову. Старшая школа Семун относилась к системе раздельного профессионального образования для мальчиков и девочек. Тот, кто стоял на крыше, был схожего телосложения. А значит, это тоже была девушка. Происшествие в банке еще раз это подтверждает. Как бы она ни старалась, она никак не могла вспомнить лицо.
Ей не удавалось понять, почему преступник будто постоянно кружил возле нее. Три месяца назад, когда этот человек пошел в банк получать ее деньги, он никак не мог знать, что она скоро очнется. Никто не мог знать.
— Я продолжаю считать «Семь минут» непристойной книгой. Когда вы пришли в первый раз, я еще не читал ее и поэтому не был уверен, но сейчас, есть Джадвей или нет, есть Джерри или нет, я не сомневаюсь, что книга вредная и ее необходимо заклеймить. Вы оправдали ее, поскольку доказали, что один из моих свидетелей дал неверные показания, а другой просто солгал, но, Майк, вам не удалось доказать… по крайней мере мне… что книга пристойна. Может, во всем виноваты мое воспитание, мои моральные устои и чрезмерная забота о семье, но я продолжаю считать, что такие книги опасны и что их нельзя издавать. Я продолжаю верить, что они могут нанести вред не только незрелой молодежи, но и взрослым. Но не это самое плохое. Я считаю, что они могут возбуждать подростков в период полового созревания, когда они воспринимают свои сексуальные фантазии как естественные. Эти книги способны задержать нормальный рост, отвлечь от поиска реального опыта. Потом эти фантазии станут господствующими и искалечат психику подростков.
А сейчас он в курсе ее состояния? Кто, кто же это?! И почему он так с ней поступил?
Стиснув зубы, Ёнён поплелась дальше. Сугён точно что-то об этом знала! Ёнён никак не могла избавиться от чувства, что смерть сестры и ее собственное падение с крыши как-то связаны. На это указывает сам факт того, что она упала с крыши школы, в которой училась Сугён. Очевидно, преступник ждал именно Ёнён.
— Другими словами, Элмо, вы считаете, что вся литература, все идеи должны быть направлены на то, чтобы удовлетворить двенадцатилетнего читателя? Если мы пойдем на это, то со временем вся нация будет состоять из взрослых подростков. Нет, я не могу с вами согласиться. Молодежь не очень интересует секс взрослых, а к тому времени, когда у них просыпается интерес, они уже становятся достаточно взрослыми, чтобы справиться с этими книгами. Во всяком случае, вспомните опрос, который провели много лет назад среди четырехсот студенток. Их спрашивали, что их больше всего возбуждало: театр, кино, фотографии или книги? И подавляющее большинство ответило: мужчина. Что до цензуры, то ее следует осуществлять в семье. Пусть люди сами решают, как нужно воспитывать своих детей, что им читать и что не читать.
Ёнён подгоняла себя – надо идти в полицию. Необходимо лично предъявить улики и написать заявление. Надо приложить все усилия, чтобы выйти на след преступника.
Дункан покачал головой:
Но сначала она зашла в офис мобильного оператора. После муторного заполнения всех бумаг она наконец вышла из офиса с телефоном в руках. Ёнён даже не удивила его заоблачная стоимость. Присев на лавочку на автобусной остановке, она начала изучать телефон. Хотя все выглядело весьма чужеродным, она довольно быстро сообразила, как отправлять сообщения. Первое, что она сделала, – ввела уже выученный наизусть номер Чи Ынчжи и отправила сообщение. Теперь она может писать Ёнён на новый номер. Ёнён была удивлена, как быстро она разобралась с новым телефоном. Только она собиралась встать со скамейки, как взгляд зацепился за черный силуэт на другой стороне дороги.
Это был мужчина во всем черном, с ног до головы. Высокого роста, с шарфом, натянутым на лицо, что совсем не соответствовало погоде.
— Нет, Майк. Слишком неопределенно. Я считаю, что цензура в ее современном виде нужна не только потому, что это закон, но и потому, что она защищает свободу от анархии. Жить без правил нельзя. Я помню процесс, который проходил в Америке против «Тропика Рака». Один из свидетелей обвинения, профессор английского языка по имени Бакстер, особенно красноречиво подчеркнул необходимость правил. Насколько я помню его слова, он признался, что вопрос цензуры тревожит его. Ему не нравится мысль, что цензоры будут навязывать нам свои взгляды и идеи. Тем не менее, сказал Бакстер, в таком сложном обществе, как наше, необходимо жить по правилам. Должно существовать правило, по которому машины будут ездить по правой стороне дороги. Пусть это и ограничит свободу водителей и права личности, но правило должно выполняться. Потом он добавил: «Мы знаем, что нельзя рассылать по почте лекарства от рака, которые делаются невежественными знахарями. Мы знаем, что нельзя продавать порнографические фотографии на школьном дворе. Наше американское общество гарантирует много свобод, но есть черта, которую людям нельзя переступать, если они хотят оставаться здоровыми и нормальными».
Конечно, нет ничего странного в том, что какой-то мужчина стоит на противоположной стороне. Но он точно смотрел на Ёнён, внимательно наблюдая за ней. У него были большие глаза, поэтому даже издалека было отчетливо видно, что он смотрит не куда-то в сторону, а прямо на Ёнён.
На светофоре загорелся зеленый свет. Ёнён встала с места. Ей не нужно было переходить дорогу, но она подумала, что лучше уйти. Ёнён понимала, что мужчина может последовать за ней. Она с трудом волочила ноги – не стоило даже пытаться убежать.
— Согласен, Элмо, — кивнул Барретт. — Мы сейчас совершили почти полный круг и вернулись к правилам. Кто их должен устанавливать? Вы? Я? Фрэнк Гриффит? Сенатор Бейнбридж? Меня устраивает ответ судьи Верховного суда Стюарта. Он говорил, будто сторонники Первой поправки считают, что наше общество может быть сильным, только когда оно будет абсолютно свободным. «Конституция защищает грубые выражения, так же как и изысканные, а вульгарность — так же как элегантность. Книга, которую я считаю бросовой, может иметь какую-нибудь ценность для моего соседа. В свободном обществе, провозглашенном нашей конституцией, каждый вправе сам сделать свой выбор». Элмо, непогрешимых арбитров нет. Помните старый анекдот? Пациент приходит к психиатру, и тот проводит текст на ассоциацию слов, типа теста Роршаха. Врач читает вслух слова, а пациент должен немедленно отвечать словом, которое приходит ему на ум. «Дом», больной отвечает: «Секс». Психиатр говорит: «Стул» и получает тот же ответ. Психиатр говорит: «Стол», и пациент отвечает: «Секс». Все двадцать самых распространенных и обычных слов, таких как «кухня», «сад» и другие, вызвали один и тот же ответ: «Секс». Врач разозлился: «Должен вам заметить, что у вас на редкость односторонний мозг». Больной удивленно отвечает: «Но, доктор, вы сами называли сексуальные слова». — Барретт улыбнулся и пожал плечами. — Вот вам, пожалуйста.
Ёнён вспомнила один разговор с бывшими коллегами. Рекомендовалось при встрече с подозрительным человеком не убегать, а действовать хладнокровно, не показывая вида, что ты его вычислил. При этом желательно достать телефон и позвонить кому-нибудь или подойти к кому-то на улице и заговорить, чтобы не дать подозрительному незнакомцу даже шанса приблизиться.
Мужчина начал переходить дорогу. Чем ближе он был, тем быстрее шел. В конце пешеходного перехода мужчина уже практически бежал. Не осталось сомнений: он несся к Ёнён.
Окружной прокурор ухмыльнулся, но ему было не до смеха.
Не отводя взгляда от надвигающегося на нее незнакомца, Ёнён медленно отступала назад. Дыхание участилось. Мужчина очутился прямо перед ней. Закрывшись двумя руками, Ёнён громко закричала. Люди вокруг с удивлением смотрели в ее сторону, а мужчина пронесся мимо и побежал дальше.
— Майк, многие из нас понимают, что сексуально, а что нет. Мы также понимаем, что грязно, а что нет. По-моему, большинство из нас считает, что «Семь минут» и похожие на нее книги отвратительны и непристойны и их нельзя ни издавать, ни продавать. Как бы там ни было, Майк, я буду бороться с этой мерзостью, пока она не будет искоренена.
Ёнён стояла с крепко зажмуренными глазами. Когда она осознала, что ничего не случилось, то открыла глаза и обернулась. Мужчина уже был рядом с «Макдональдсом». Улыбаясь, он направлялся к ожидавшему его другу, при этом слегка косился на Ёнён, удивившись внезапному крику девушки.
У Ёнён подкосились ноги, и она села прямо там.
— Что ж, Элмо, — кивнул Барретт, — пока вы будете бороться с этим, я буду бороться с вами. — Он помолчал, потом добавил: — И с тем, что считаю по-настоящему непристойным сегодня.
* * *
— Что вы имеете в виду?
Входя в полицейский участок, Ёнён уже вся обливалась потом. Молодой мужчина в форме с удивлением встал с места и посмотрел на прихрамывающую Ёнён.
– Чем могу вам помочь?
— Настоящая борьба должна вестись не против книг, которые описывают половые акты или содержат нецензурные слова, а против других непристойностей. Когда людей с черной кожей называют «ниггерами», а человека, имеющего собственные убеждения, — «комми». По-настоящему непристойным является преследование человека только за то, что его идеи отличаются от ваших собственных. Непристойно заставлять молодых парней убивать в дальних странах других молодых парней, прикрываясь лозунгом самообороны. Как однажды заявил один проповедник, «полностью одетый человек извивается от электричества, которое пропускают через него наши официальные тюремные власти». По-настоящему непристойно учить студентов лгать, потворствовать лицемерию и нечестности, ставить на первое место материальное благополучие, не обращать внимания на массовую бедность, защищать несправедливость и неравенство, относиться дерзко к флагу, отцам-основателям и конституции. Меня тревожат и беспокоят эти непристойности.
– Я пришла написать заявление.
Ёнён рассказала все дежурному офицеру и показала распечатку из банка. Офицер незамедлительно принялся за дело. Он сел за свое рабочее место и сказал, что необходимо заполнить заявление. Он быстро набирал текст со слов Ёнён, громко стуча по клавиатуре. Затем куда-то унес распечатанный документ.
— Меня они тоже весьма беспокоят, — сказал Дункан. — И при возможности я всегда буду бороться бок о бок с вами, но наши взгляды не совпадут в вопросах свободы слова и прав тех, кто пользуется ею для достижения своих отвратительных и эгоистичных целей, кто развращает наши семьи и нашу нацию. — Он замолчал и посмотрел на Барретта. — Что ж, наши мнения так и не совпали, но, если честно, Майк, вы верите хоть в мизерную цензуру?
Несмотря на то, что Ёнён местами путалась в показаниях, офицер спокойно, не перебивая, все записывал за ней. Когда потребовалось назвать адрес проживания, она сказала, что временно живет на содержании у знакомой.
Затем офицер проверил личные данные Ёнён и немного напрягся. Видимо, записи о происшествии одиннадцатилетней давности в каком-то виде сохранились в системе.
— Если вы сумеете заставить меня поверить в мизерную беременность, вы сможете заставить меня поверить и в мизерную цензуру, но даже такая цензура, будь она возможна, оказалась бы слишком большой, если представить, куда она могла бы нас завести. Бернард Шоу сказал: «Убийство — самая крайняя степень цензуры». Я всегда буду помнить эти слова. Но вот что я вам скажу, Элмо. Когда ученые докажут с помощью опытов вредность книг, когда суды научатся действительно без пристрастия отличать непристойное от пристойного, когда мы сумеем найти мудрых судей, которые решали бы, что следует подвергать цензуре, а что нет, при этом не вторгаясь в личную жизнь, тогда, и только тогда, я перестану бороться с вами. Ну как?
– Заявка заполнена. Как только что-то станет известно, мы с вами свяжемся.
— Может, такой день наступит, Майк.
Офицер сделал копию документа и оставил себе, а ей протянул оригинал. Выражение его лица изменилось. Оно будто окаменело и стало похожим на маску. Вернее сказать, полицейский стал вести себя более официально и сдержанно. Ёнён предположила, что тот понял, что имеет дело с человеком, который одиннадцать лет провел в коме. Ёнён еще раз пришлось столкнуться с предрассудками окружающих по поводу ее необычной ситуации, от этого она совсем поникла.
— Давайте молиться об этом. — Барретт собирался сесть в машину, но ему пришла в голову мысль, которая, с одной стороны, не имела отношения к их разговору, а с другой, была очень важна. — Элмо, вы слышали о самом лучшем завещании? Его составил чикагский адвокат Уиллистон Фиш в тысяча восемьсот девяносто седьмом году для своего клиента Чарльза Лаунсбери. Слышали?
– Моих показаний достаточно, чтобы завести дело?
— Кажется, нет.
– Да, все нормально. Если окажется, что это серия преступлений, то наказание будет еще более суровым. Преступника обязательно надо поймать.
— По-моему, все юристы должны читать его и время от времени перечитывать. Постараюсь не забыть выслать вам копию.
По глазам офицера было видно, что он догадался, о чем думает Ёнён. Ей показалось, он не придает особого значения этому делу. Но несмотря на пустоту в его глазах, ответ прозвучал весьма обнадеживающе.
— А что в нем?
Когда Ёнён вышла из полицейского участка, уже стемнело. Городские огни наполняли ослепительным светом ночные улицы. Пошатываясь, она шла по улице. На душе у нее было неспокойно.
Преступник – женщина. Она подделала удостоверение личности и выдала себя за Ёнён.
Она с трудом волочила ноги, направляясь к дому Санми. Вопросов стало еще больше. Но как она сразу не догадалась? Только почта Сугён была заблокирована из-за того, что ее давно не использовали, с почтой Ёнён же все было в порядке.
— Оно начинается так: «Я, Чарльз Лаунсбери, находясь в полном здравии и памяти, составляю это завещание для того, чтобы как можно более справедливо разделить мою собственность между наследниками… Во-первых, я отдаю заботливым отцам и матерям в фонд для их детей все добрые слова и ласковые прозвища и призываю родителей использовать их справедливо и щедро на нужды своих детей. Детям я оставляю, но только на время детства, все одуванчики и маргаритки полей с правом свободно играть среди них, как это принято у детей, но предупреждаю остерегаться чертополоха. Я советую детям играть на желтых берегах ручьев и золотых песках у вод со стрекозами, которые порхают над поверхностью этих вод, и с запахом ив, купающихся в водах, и с белыми облаками, высоко летящими над гигантскими деревьями. И я завещаю детям долгие, долгие дни веселья и тысячи игр, и ночь, и Луну, и Млечный Путь, не отнимая прав на них и у влюбленных. Я дарю каждому свою звезду… Влюбленным я оставляю их воображаемый мир со всем, что им может понадобиться: звездами на небе, прекрасными алыми розами, белым, как снег, боярышником, чарующей музыкой и всем другим, что они могут пожелать, чтобы показать друг другу силу и красоту любви. А тем, кто уже вырос и не влюблен, я завещаю Память…»
Барретт умолк и грустно улыбнулся прокурору.
Глава 8
— Элмо, как бы мы ни расходились, думаю, мы согласимся с этим, правда?
Ни одна телепрограмма не могла ни на минуту отвлечь Санми от ее тревожных мыслей. Но она все равно продолжала смотреть на мелькающие перед глазами картинки в телевизоре. Ей казалось, что так она выглядит менее встревоженной. Санми убавила громкость телевизора до нуля.
Дункан широко улыбнулся и кивнул.
«Тик-так-тик-так», – доносился звук секундной стрелки часов.
Нервы были на пределе, но надо потерпеть. Слушая равномерное тиканье, Санми не отрывала взгляда от телевизора, но мыслями она была в совершенно другом месте. Взглянув на часы, она не поверила своим глазам: уже начало одиннадцатого. Может, что-то случилось?
— Да. Да, Майк. Спокойной ночи.
В нынешнем состоянии Ёнён даже не сможет убежать от опасности. Неужели в ее изможденном за долгий период комы теле остались хоть какие-то силы? Она не то что сдачи дать не сможет, даже просто замахнуться и ударить. Санми не знала, куда ходила Ёнён, но и спрашивать не собиралась. Даже если по-прежнему считать ее двадцатилетней, она достаточно взрослая, чтобы самостоятельно принимать решения. Санми ощутила, будто она воспитывает еще одну дочь, отчего у нее на лице появилась легкая улыбка. Но сейчас было не до смеха.
— Спокойной ночи, Элмо. И счастья… нам обоим.
В жизни всегда так: чем дольше ждешь, тем больше переживаешь. Санми стала поглядывать на часы еще чаще. Не в силах просто сидеть и ждать, она направилась на кухню, налила себе кофе и села обратно на место с полной уверенностью, что это не поможет ей успокоиться.
Только бы ничего не случилось. Санми немного пожалела, что не спросила, куда именно собралась Ёнён. Она снова села на диван и взяла в руки телефон. Открыла почту – от дочери ничего. Санми еще раз прочитала недавнее письмо. Но скоро придет новое.
Три четверти часа спустя Майк Барретт приехал домой и нашел у двери огромную бутылку шампанского «Магнум» в подарочной упаковке, перевязанную цветными ленточками.
Почему же Ёнён так долго не возвращается? Кофе в чашке заканчивался. Нервозность сменялась то раздражением, то гневом. Было ясно, что при любом раскладе: случится что-то с Ёнён или нет, – Санми будет ругаться на нее.
Барретт открыл дверь, вошел в квартиру и попытался отыскать карточку.
Санми снова вспомнила непроходимую упертость Ёнён, когда та ни за что не хотела верить в самоубийство сестры. Санми до сих пор четко помнила об этом. Ёнён хуже упрямого ребенка. Было смешно и одновременно больно смотреть, как забывшая важные события Ёнён пытается отрицать факты, сидя перед человеком, который видел все своими глазами. Вспоминая это, она вдруг захотела, чтобы с Ёнён что-нибудь случилось. Хотя в душе она искренне надеялась, что Ёнён поскорее вернется домой цела и невредима.
Она допила кофе и поставила чашку на стол, едва сдержавшись, чтобы в сердцах не разбить ее об пол. Сколько уже времени прошло? В квартире стояла полнейшая тишина, за исключением гула работающего холодильника и тиканья секундной стрелки.
Внутри было темно, значит, Мэгги еще не вернулась. Он включил свет и наконец нашел конверт с белой карточкой.
Вдруг раздался звук дверного замка. Санми подняла брови от удивления, схватила пульт от телевизора и вернула звук – наконец вернулась Ким Ёнён. Дом наполнился громкими голосами из телевизора. При одном лишь взгляде стало понятно, что Ёнён выжата как лимон. Она сняла обувь и поздоровалась:
«Майку Барретту. Поздравляю с заслуженной победой. Советую не забывать мудрость Чарльза Лэмба, который написал: „Тот не адвокат, кто не может стать на обе стороны“. Когда у вас найдется время, я хотел бы объяснить вам свою позицию. Вы можете счесть ее не такой уж неприглядной и невыгодной. С лучшими пожеланиями, Лютер Йеркс».
– Я немного опоздала. Не ожидала, что так долго выйдет…
Несмотря на бурлящую внутри злость, Санми не проронила ни слова упрека. На самом деле ее сердце билось от радости:
Барретт порвал карточку и выбросил в корзину для мусора.
– Я уже стала волноваться за тебя. – На лице отражалось беспокойство с примесью раздражения.
Потом посмотрел на бутылку шампанского, награду победителю, и решил оставить ее.
– Извините, что вам пришлось за меня переживать. Теперь я хожу гораздо медленнее, поэтому даже короткий путь занимает уйму времени.
Санми ушла с работы около восьми вечера и все это время ждала Ёнён дома, ведь они еще утром договорились поужинать вместе и обо всем поговорить. И вот наконец Ёнён вернулась. Санми была уже на взводе от такого долгого ожидания.
Ёнён до сих пор ничего толком не рассказала о встрече с Чи Ынчжи. Может, из-за того, что сама Санми не хотела разговаривать. Да и Ким Ёнён не стремилась изливать душу. Санми вообще считала, что они обе были не сильно разговорчивые.
Санми подошла и взяла ослабшую девушку за локоть, чтобы поддержать. Ёнён поблагодарила ее.
– Так куда ты ходила?
Словно ожидая этот вопрос, Ёнён начала по порядку рассказывать о приключениях за день. От услышанного у Санми открылся рот:
– Значит, кто-то, назвавшись тобой, снял деньги со счета? Еще и заходил на электронную почту?
Ёнён тоже не понимала, как объяснить все это. Она сама с трудом верила в происходящее. Как это вообще возможно? Кто мог такое совершить? Полная растерянность мешала выдвигать хоть какие-то предположения. Падающая с ног от усталости, Ёнён вдруг расправила плечи и сказала:
– Мне надо с вами поговорить.
Настал момент, которого девушка ждала целый день.
– Сначала попробуйте вот это, – сказала Ёнён, достав из холодильника суп, который она приготовила утром.
Посмотрев на истощенное лицо Ёнён, Санми почувствовала жалость.
– Вкусно, – похвалила Санми, попробовав одну ложку наваристого супа. Ее ответ послужил тем самым необходимым импульсом, после которого из Ёнён полился нескончаемый поток слов. Она рассказала даже то, что не собиралась рассказывать. Санми испытала немалое удивление, узнав все подробности о том, что произошло в банке и как Ёнён ходила в школу и к дому, в котором жила.
Санми задумалась. Почему сняли только один миллион вон? Верно Ёнён заметила, преступник мог спокойно снять гораздо больше. Но он снял ровно один миллион. В чем же причина? Как бы Санми ни ломала голову, никаких правдоподобных гипотез не появлялось. Кое-что пришло на ум, но это не то, что можно рассказать Ёнён. Пока рано.