На площади между полицейским управлением и тюрьмой успел вырасти импровизированный поселок. Несколько зарубежных телекомпаний загнали свои спецавтобусы прямо на газоны, Ингвар насчитал восемь больших палаток и шестнадцать разных логотипов СМИ, потом бросил, сбился со счета. Помахал рукой, будто заметил добрых знакомых. Улыбнулся, кивнул. И, все еще с широкой улыбкой на лице, отошел от окна к задержанному, наклонился. Придвинулся к самому его уху — Герхард аж вздрогнул.
Ингвар заговорил, быстро, свистящим шепотом.
— Это совершенно выходит за рамки… — Адвокат Рёнбек даже привстал.
— Сто тысяч долларов, — буквально выкрикнул Герхард. — Я получил сто тысяч долларов!
Ингвар хлопнул его по плечу.
— Сто тысяч долларов, — с расстановкой повторил он. — Н-да, не тем я занимаюсь, это ясно.
— Пятьдесят тысяч лежали в бардачке, столько же мне передал в конверте второй хмырь, когда мы все закончили. Ну тот, который в машине со мной ездил.
Даже адвокат едва сумел скрыть изумление. Плюхнулся на стул и нервно потер щеки. Словно безуспешно старался придумать разумную реплику. В конце концов слазил в карман, достал пастилку и сунул ее в рот, будто успокоительную пилюлю.
— И где же теперь эти деньги? — спросил Ингвар. Рука его тяжело давила на плечо Герхарда.
— В Швеции.
— В Швеции. Та-ак. Где в Швеции?
— Не знаю. Я их отдал одному мужику, которому задолжал.
— Стало быть, ты задолжал сто тысяч долларов, — нарочито медленно подытожил Ингвар, все крепче сжимая плечо задержанного. — И уже успел отдать их кредитору. Когда это произошло?
— Сегодня утром. Он заявился ко мне домой. Ни свет ни заря. А с этими, с гётеборгскими то есть, не забалуешь…
— Погоди-ка, — сказал Ингвар, неожиданно махнув рукой. — Стоп! Ты прав, Герхард.
Задержанный оторопело уставился на него. Он весь как-то съежился и явно здорово устал. От нервозности его трясло мелкой дрожью, на глаза навернулись слезы.
— В чем это я прав? — спросил он тонким, срывающимся голосом.
— Что тебе лучше остаться здесь, у нас. Не мешает кое в чем покопаться. Но займется этим кто-нибудь другой. Тебе надо отдохнуть, да и мне тоже.
На часах было без четвери девять.
Ингвар собрал свои записи, сунул их под мышку. Гильза с сигарой упала на пол. Он взглянул на нее, помедлил и не стал поднимать. Герхард Скрёдер неуклюже встал и под присмотром конвоира послушно двинул в подвальную камеру.
— Кто же платит за такую работу сто тысяч долларов? — тихо спросил адвокат Рёнбек, собирая свои вещи. Он словно говорил сам с собой.
— Тот, у кого денег куры не клюют и кто желает стопроцентной уверенности, что работа будет выполнена, — ответил Ингвар. — Тот, чьи капиталы настолько велики, что цены его совершенно не интересуют.
— Кошмар! — Рёнбек поджал губы, так что рот стал похож на прорезь копилки.
Ингвар Стубё не отозвался. Достал мобильник, проверил, нет ли пропущенных звонков. Увы, никто не звонил.
26
— Кто позвонит в полицию — ты или я? — прошептала Ингер Юханна Вик, порываясь достать мобильник.
— Звонить мы не будем, — тихо ответила Ханна Вильхельмсен. — Пока не будем.
Американский президент сидела на ярко-красном диване, со стаканом воды в руке. Запах экскрементов, мочи и холодного пота был так силен, что Марри без долгих церемоний настежь распахнула окно.
— Даме-то сей минут нужна ванна, — проворчала она. — Не пойму я, как можно сидеть тут и вонять на всю квартиру. Президент все ж таки, негоже унижать-то ее.
— Уймись, — решительно сказала Ханна. — Само собой, ванну она примет. Да и поесть ей не помешает. Ступай приготовь что-нибудь горячее, будь добра. Супчик. Наверно, супчик лучше всего?
Марри уковыляла на кухню, что-то бормоча себе под нос. Даже когда она закрыла дверь, они все равно слышали ее ворчливый голос вперемежку с сердитым лязгом кастрюль и сковородок.
— Нет, надо позвонить, — повторила Ингер Юханна. — Господи… весь мир ждет…
— Лишние десять минут погоды не делают, — сказала Ханна, направляясь к дивану. — Она отсутствовала более полутора суток. И мне кажется, президент вправе решать сама. Может, она не хочет, чтобы ее видели в таком состоянии. В смысле, не только мы, но и другие.
— Ханна! — Ингер Юханна положила руку на спинку инвалидного кресла, стараясь задержать ее, и с жаром, хотя и приглушенным голосом воскликнула: — Ты же служила в полиции. Ей нельзя ни мыться, ни переодеваться, пока ее не осмотрят врачи и криминалисты! Она же, считай, ходячая куча улик! И не исключено, что ее…
— На полицию мне наплевать, — перебила Ханна. — Зато не наплевать на нее. А улики я и сама не пропущу.
Она посмотрела на Ингер Юханну. Глаза стали совсем синими и от черного ободка вокруг радужки казались огромными. Решительность стерла складки у рта, Ханна словно помолодела. Не отрывая взгляда от Ингер Юханны, она легонько повела бровью, и та, будто обжегшись, выпустила кресло. Впервые за все полгода знакомства Ингер Юханна на миг увидела ту Ханну, о которой так много слыхала: блестящего, холодного аналитика и упорного следователя.
— Спасибо, — тихо сказала Ханна и покатила к дивану.
Президент не шевелилась. Опустевший стакан стоял перед нею на столике. Она сидела выпрямившись, сложив руки на коленях, устремив взгляд на громадную картину на стене.
— Who are you?
[39] — неожиданно спросила она, когда Ханна остановилась рядом.
Первые слова с тех пор, как Марри привела ее в квартиру.
— I\'m Hanne Wilhelmsen, Madam President. I\'m a retired police officer.
[40] А это Ингер Юханна Вик. Вы можете ей доверять. Женщина, которая нашла вас в подвале, моя домработница, Марри Олсен. Мы желаем вам добра, госпожа президент.
Ингер Юханна не знала, что озадачило ее больше: что президент в таком состоянии оказалась способна говорить, или что Ханна назвала ее человеком, которому можно доверять, или изрядная высокопарность Ханниных слов? Даже Ханна Вильхельмсен как будто бы испытывала почтение к американскому президенту, сколь ни жалкое зрелище являла собой Хелен Бентли.
Ингер Юханна толком не знала и как ей себя вести. Сесть вроде бы неловко, а стоя посреди комнаты чувствуешь себя дурой или нежелательным свидетелем доверительной беседы. Нелепая ситуация, даже с мыслями собраться трудно.
— Мы, конечно, известим надлежащие ведомства, — тихо сказала Ханна. — Но я подумала, что сначала вы, наверно, хотите привести себя в порядок, передохнуть. У меня найдется одежда, которая вам подойдет. Если вы, понятно, желаете переодеться. Если же…
— Нет-нет, — перебила Хелен Бентли, по-прежнему не шевелясь и вперившись здоровым глазом в абстрактное полотно на стене напротив. — Не надо никому звонить. Как моя семья? Моя дочь… Как…
— Ваша семья в полном порядке, — спокойно ответила Ханна Вильхельмсен. — По сообщениям СМИ, их под усиленной охраной переправили в безопасное место и у них все хорошо.
Ингер Юханна стояла не шевелясь.
Женщина на диване была в грязной одежде, один глаз заплыл, и пахло от нее ужасно. Здоровенная шишка у виска, волосы слиплись космами от засохшей крови — выглядела она как те несчастные бедолаги, великое множество которых и Ханна, и Ингер Юханна повидали на своем веку. Президент напомнила Ингер Юханне кое-что, о чем она никогда не вспоминала, не желала вспоминать, и на миг у нее закружилась голова.
Десять с лишним лет она занималась насильственными преступлениями и успела почти забыть, с чего, собственно, все началось. Движущей силой было стремление понять, острое желание проникнуть в то, что, по сути, казалось ей необъяснимым. Даже сейчас, получив докторскую степень, выпустив две книги и более десятка научных статей, она не намного приблизилась к пониманию того, почему некоторые мужчины обращают свое физическое превосходство против женщин и детей. И когда приняла решение продлить отпуск по уходу за ребенком, мотивировала его бессознательной ложью: семейными обстоятельствами.
Она останется дома еще год — ради детей.
На самом же деле она просто зашла в тупик. В научный тупик. И не знала, что делать. Всю свою взрослую жизнь она пыталась понять преступников, потому что не сумела превозмочь себя, по-прежнему оставалась жертвой. Не могла справиться со стыдом, верным спутником насилия — ни со своим, ни с чужим.
А вот Хелен Бентли, похоже, стыда не испытывала, и Ингер Юханна не могла этого понять. Никогда ей не доводилось видеть, чтобы избитая женщина держалась так гордо и с таким достоинством. Подбородок поднят, эта женщина не склонила головы. Плечи прямые, как по линейке. Она словно бы ничуть не смущалась. Скорее наоборот.
Когда взгляд здорового глаза внезапно переместился на Ингер Юханну, ее будто током ударило. Взгляд был пытливый и прямой, казалось, президент каким-то образом поняла, что вызвать помощь хотела именно Ингер Юханна.
— Я настаиваю, — сказала президент. — По некоторым причинам я не хочу, чтобы меня нашли. Пока не хочу. И мне совершенно необходимо принять ванну… — Она обернулась к Ханне и попыталась вежливо улыбнуться, отчего разбитая нижняя губа опять треснула. — И я с радостью воспользуюсь чистой одеждой.
Ханна кивнула.
— Я сейчас же распоряжусь, госпожа президент. Однако надеюсь, вы понимаете, что мне нужна причина не афишировать ваше пребывание здесь. Строго говоря, я совершаю проступок, не извещая полицию…
Ингер Юханна нахмурила брови. С ходу она не могла припомнить ни единого пункта Уголовного кодекса, где бы говорилось, что подобное решение наказуемо. Но ничего не сказала.
— …и потому смею попросить объяснений. — Ханна быстро улыбнулась и добавила: — Хотя бы минимальных.
Президент попробовала встать. Пошатнулась. Ингер Юханна бросилась к ней, опасаясь, что она упадет. Но на полпути резко остановилась.
— No thanks. I\'m fine.
[41]
Хелен Бентли на удивление твердо стояла на ногах, когда дотронулась до виска и попыталась оторвать прилипшую к коже окровавленную прядку. Гримаса боли скользнула по ее лицу и тотчас исчезла. Она кашлянула и посмотрела на обеих женщин.
— Я здесь в безопасности?
— Вполне, — кивнула Ханна. — Вы не могли попасть в более безопасное место, оставаясь при этом в центре Осло.
— Вот, значит, где я. В Осло?
— Да.
Президент одернула перепачканный жакет. Впервые за все время на ее лице отразилось легкое смущение.
— Я конечно же позабочусь, чтобы вам возместили ущерб. И здесь… — Она шевельнула рукой, указывая на темные пятна на диване. — И… в подвале?
— Да. Вы сидели в подвале. В заброшенной студии звукозаписи.
— Тогда понятно, почему стены там мягкие. Вы не покажете мне, где ванная? Мне нужно хоть немного привести себя в порядок.
По лицу ее опять скользнула заносчивая улыбка.
Ханна улыбнулась в ответ.
Ингер Юханна была в замешательстве. Не верилось ей, что президент на самом деле так владеет собой. Контраст между жалким внешним видом и учтиво-решительным тоном был слишком велик. Больше всего ей сейчас хотелось взять эту женщину за руки. Крепко обнять, стереть кровь со лба. Помочь ей. Только вот она понятия не имела, как утешить Хелен Лардал Бентли.
— Вообще-то меня никто не бил, — сказала президент, словно прочитав мысли Ингер Юханны. — Меня, видимо, чем-то одурманили, да еще и руки связали. Все вспоминается как в тумане. Но я точно помню, что упала со стула. И сильно ушиблась. И я не… — Она осеклась. — Какое сегодня число?
— Восемнадцатое мая, — сказала Ханна. — Вечер, двадцать минут десятого.
— Почти двое суток, — подытожила президент. Казалось, она говорит сама с собой. — Мне нужно кое-что сделать. Отсюда можно выйти в Интернет?
— Да, — кивнула Ханна. — Но, как я уже говорила, хотелось бы услышать объяснение…
— Меня считают мертвой?
— Нет. Пожалуй, предположений никто не строит. Все просто… в смятении. В США думают, что…
— Даю вам слово, — сказала президент, протягивая узкую руку. Она слегка пошатнулась и невольно сделала шажок в сторону, чтобы удержать равновесие. — Даю вам слово: очень-очень важно, чтобы никто пока не знал, что я нашлась. Надеюсь, моего слова вам достаточно?
Ханна пожала протянутую руку. Холодную как лед.
Они переглянулись.
Президент сделала еще шажок в сторону. Казалось, одна нога у нее подгибается, но она все-таки сумела выпрямиться и лишь после этого выпустила руку Ханны и прошептала:
— Не звоните никому! Прошу вас!
Она медленно опустилась на диван. Упала на бок, словно тряпичная кукла. Головой на подушку. Да так и замерла — одна рука на бедре, другая под щекой, словно вдруг решила вздремнуть.
— Вот и суп, — сказала Марри и остановилась посреди комнаты с дымящейся чашкой в руках. — Бедняжка, должно, до смерти умаялась. — Она повернулась к хозяйке и Ингер Юханне: — Ежели кто желает супчику, милости прошу на кухню.
— Давай все-таки позвоним, — с отчаянием сказала Ингер Юханна, присев на корточки подле бесчувственного президента. — Хотя бы врача вызовем!
27
Майская ночь опустилась на Осло.
Иссера-черные тучи нависали так низко, что скрывали верхние этажи отеля «Плаза». Казалось, стройная башня таяла в вышине. Воздух дышал прохладой, но теплые дуновения обещали, что завтра будет хороший день.
С весной Ингвар Стубё не ладил. Не любил погодные контрасты: то прямо-таки летняя жара, то жалкие три градуса выше нуля, то ледяной дождь, то впору купаться — непредсказуемые, резкие перепады. Одеться по погоде совершенно невозможно. Пойдешь на работу в свитере, поскольку утро выдалось холодное, а к полудню обливаешься потом. Утром мечтаешь о тепле, а в полдень это тепло оборачивается сущим кошмаром.
И пахнет по весне плохо. Особенно в центре. Под стаявшим снегом обнаруживался зимний мусор, гниль минувшей осени и экскременты несчетных собак, которым в городе вообще не место.
Ингвар любил осень. И больше всего — ноябрь. Сплошные дожди, мало-помалу понижающаяся температура, так что в лучшем случае еще до сочельника ложился снег. Ноябрь пах только сыростью и тленом, предсказуемый, унылый месяц, который, однако, всегда приводил его в хорошее настроение.
Не то что май.
Он сел на лавочку, глубоко вздохнул. От ветра пруд в Средневековом парке подернулся легкой рябью. Ни души кругом. Даже птицы, которые в эту пору года гомонили с утра до вечера, и те ушли на покой. Маленькая стайка уток дремала на берегу, спрятав головы под крыло. Только упитанный селезень вперевалку бродил поблизости, охраняя свое семейство.
События последних суток, казалось, обессилили не только Осло, но и весь западный мир. Ингвар успел посмотреть вечерние новости. Улицы Нью-Йорка безлюдны, как никогда. Бессонный город словно оцепенел, скованный ожиданием. В Вашингтоне и Лиллесанне, в маленьких городках и столицах — повсюду царила напряженная атмосфера, будто пропажа президента предвещала что-то еще более страшное, а потому самое милое дело сидеть дома, заперев двери и закрыв шторы.
Ингвар зажмурился. Немолчный шум большого города и рев трейлеров, нет-нет да и проезжающих по магистрали на том берегу, напоминали ему, что он в центре столицы. Если б не это, он мог бы вообразить, что находится совсем в другом месте. Один как перст.
Больше часа он пробовал связаться с Уорреном Сиффордом. Нет смысла ехать домой, не переговорив с американцем. Дважды он оставлял сообщения и на мобильном автоответчике и в посольстве. В гостинице сказали, что последний раз видели мистера Сиффорда вскоре после полудня.
Мертвого агента Secret Service Джеффри Уильяма Хантера нашли уже через час после того, как замотанный таксист принес в полицию удостоверение, которое обнаружил в кармане куртки умершей матери. Поскольку служба «Скорой помощи» точно сообщила, где они забрали сраженную инсультом женщину, искать стали в ближайших окрестностях.
Труп нашли в двенадцати метрах от указанного места. В ложбине, недалеко от дороги. Голова пробита девятимиллиметровой пулей «Зиг-Зауэра Р-229», который он сжимал в руке. Некоторое время криминалисты недоумевали по поводу того, что правая рука оказалась зажата между двух камней. На первый взгляд поза довольно странная. Однако быстрая неформальная реконструкция падения убедила их, что здесь произошло самоубийство. К такому же выводу пришел и патологоанатом, хотя и оговорился, что окончательное заключение потребует еще нескольких дней работы.
Было уже почти пол-одиннадцатого, Ингвар зевнул. Он устал и мечтал прилечь. Во всем теле чувствовалась тяжесть. Но вместе с тем его терзала тревога, которая наверняка не даст заснуть.
Полицейское управление превратилось в невыносимо сумбурное место. Никто уже не сетовал на незаконные сверхурочные, не заикался о том, что пора бы по домам. Народ сновал туда-сюда, как в муравейнике. Людей в большом здании, казалось, все прибывало, но никто не уходил. В коридорах кишмя кишели сотрудники. Свободных комнат нет. Чуланы и те были заняты многочисленным конторским персоналом.
Вдобавок управление находилось как бы в осаде. Импровизированный поселок на площади возле Грёнланнслейр непрерывно разрастался. Несколько шведских телеканалов устроились по другую сторону здания и даже на время перекрыли двумя своими автобусами Окебергсвейен. Теперь их выпроводили на Борггата, к церкви, но эта улочка была до того узкая, что автобусы мешали проезду полицейских машин. Шведы ругались с пресс-отделом уже минут сорок пять, когда Ингвар понял, что больше тут не выдержит. Срочно надо передохнуть.
Всю вторую половину дня он то и дело налегал на еду. И перед уходом отхватил щедрый кусок теплой пиццы от «Пеппе». Плоские коробки лежали повсюду. За двое суток ословская полиция стала крупнейшим клиентом сети быстрого питания.
Но ему по-прежнему хотелось есть.
Ингвар хлопнул себя по животу. Те времена, когда он мог назвать себя высоким, давно канули в Лету. Незаметно поредели волосы, а сам он растолстел. Живот свешивался поверх ремня, который он, когда никто не видел, спешил распустить. Последний вызов к полицейскому врачу Ингвар проигнорировал, сославшись на нехватку времени. На самом-то деле просто не рискнул пойти. И мысленно возблагодарил рутину, благодаря которой следующий вызов состоится лишь через год. Порой, проснувшись ночью и собираясь в туалет, он прямо чувствовал, как холестерин, точно мерзкая, опасная слизь, облепляет сосуды. Вроде бы замечал неровный пульс и легкие покалывания в сердце и в левой руке и иной раз, лежа без сна, размышлял о собственном здоровье.
А когда наступало утро, с облечением думал, что все это ему пригрезилось, и, как всегда, завтракал яичницей с беконом. Он — мужчина крупный и должен питаться как следует. К тому же скоро непременно возобновит тренировки. Как только станет чуть посвободнее.
В кармане заурчал мобильник.
— Ингер Юханна, — сказал он и выронил телефон.
Дисплей смотрел в землю, и, быстро подняв телефон, Ингвар не проверил, кто звонит, а сразу поднес его к уху:
— Алло?
— Привет. Это Уоррен.
— А-а, привет. Я пробовал с вами связаться.
— Потому я и звоню.
— Вы лгали насчет человека на пленке.
— Неужели?
— Да. Вы знали, кто он. Тот, в костюме, был агент Secret Service. Вы солгали. И нам это очень не нравится.
— Понятно.
— Мы его нашли. Джеффри Хантера.
На другом конце линии царила тишина. Ингвар не сводил глаз с селезня. Повертев хвостом, тот уселся на большую кочку в нескольких метрах от семейства, словно караульщик на вышке. Отблеск света сверкнул в черном глазу. Ингвар попытался плотнее запахнуть плащ, но безуспешно, плащ был узковат. Уоррена он не торопил.
— Shit! — в конце концов буркнул американец.
— Совершенно верно. Он мертв. Самоубийство, надо полагать. Впрочем, вы наверняка догадывались.
Опять тишина.
Селезень пристально смотрел на Ингвара. Раз-другой негромко крякнул, словно уверяя его, что он по-прежнему начеку.
— Думаю, нам лучше всего встретиться, — неожиданно предложил Уоррен.
— Уже без малого одиннадцать.
— Такие дни тянутся бесконечно.
На сей раз промолчал Ингвар.
— Встретимся через десять минут, — настаивал Уоррен. — Салхус, вы и я. Больше никого.
— Не знаю, сколько раз я должен вам повторять, что это полицейское расследование, — устало заметил Ингвар. — Стало быть, необходимо присутствие начальника полиции или кого-нибудь из его людей.
— Ладно, будь по-вашему, — холодно отозвался Уоррен; Ингвар прямо воочию увидел, как он с безразличным высокомерием пожал плечами. — Скажем, в четверть двенадцатого.
— Приезжайте в управление. Я буду там через десять минут. Посмотрим, удастся ли заловить начальника полиции и Петера Салхуса.
— Думаю, заловим, — сказал Уоррен и отключился.
Ингвар сидел, глядя на телефон. Через секунду-другую дисплей погас. А он вдруг рассвирепел. В животе заурчало. Он был голоден как волк и чертовски зол. По сути, именно он имел все основания злиться на Уоррена. Однако американец каким-то образом сумел перевернуть ситуацию, превратить Ингвара в подчиненного. Видимо, все дело в том, что Уоррен чувствовал себя совершенно независимым, как и страна, откуда он явился, а потому вовсе не стыдился, что его поймали на банальной лжи.
Снова заурчал телефон.
Ингвар сглотнул, когда на дисплее высветилось имя жены. Один звонок, два, три, четыре. В ушах шумело, он прямо-таки чувствовал, как поднимается давление. Старался дышать ровно, потом нажал зеленую кнопку.
— Привет, — тихо сказал он. — Поздненько звонишь.
— Привет, — отозвалась она, тоже тихо. — Как ты?
— Ничего. Устал, конечно, но ведь и все устали.
— Где ты?
— А ты где?
— Ингвар, — сказала она. — Мне жаль, что утром так вышло. Я ужасно обиделась, и расстроилась, и разозлилась, и…
— Ладно, все в порядке. Главное, скажи мне, где вы. И когда ты вернешься домой. Я могу за вами заехать примерно… через час. Максимум через два.
— Нет.
— Я…
— Уже почти одиннадцать, Ингвар. Ты же прекрасно понимаешь, как глупо будить Рагнхильд среди ночи.
Ингвар приложил к одному глазу большой палец, к другому — указательный и нажал. Молча. Красные круги и искры заплясали в пустой черноте под веками. Он чувствовал себя невероятно тяжелым, словно весь лишний вес обернулся свинцом. Скамейка больно врезалась в спину, правая нога затекла.
— Так или иначе, я, наверно, вправе узнать, где вы.
— Не могу сказать.
— Рагнхильд — моя дочь. Мое право и обязанность — знать, где она. В любое время.
— Ингвар…
— Нет! Я не могу заставить тебя вернуться домой, Ингер Юханна. Ты права, глупо будить Рагнхильд среди ночи. Но я хочу… я хочу знать, где вы!
Селезень крякнул и легонько встрепенулся. Другие утки тоже проснулись и подали голос.
— Кое-что произошло, — сказала Ингер Юханна. — Поэтому…
— С вами все в порядке?
— Да-да, — быстро и громко сказала она. — С нами обеими все хорошо, но я не могу сообщить, где нахожусь, как бы мне этого ни хотелось. О\'кей?
— Нет.
— Ингвар…
— Слышать этого не хочу, Ингер Юханна. Мы же с тобой не такие. Не сбегаем с детьми из дома и не отказываемся говорить друг другу, где находимся. Мы так не поступаем.
Она молчала.
— Если я скажу, где я, — наконец сказала она, — ты дашь мне честное слово, что не приедешь, пока я не разрешу?
— По правде говоря, мне порядком надоели все эти обещания, каких ты постоянно требуешь, — ответил он, стараясь дышать спокойно. — Мы же взрослые люди! Что-то постоянно происходит, ситуация меняется. Нельзя все время наобум клясться и…
Он замолчал, сообразив, что Ингер Юханна плачет. Тихие всхлипывания шорохами отдавались в трубке. По спине у него пробежали холодные мурашки.
— Случилось что-то серьезное? — сдавленным голосом спросил он.
— Да, кое-что случилось, — всхлипнула она. — Но я обещала ничего не говорить. Это не имеет отношения ни ко мне, ни к Рагнхильд, поэтому тебе незачем…
Она расплакалась не на шутку. Ингвар попробовал встать со скамейки, но правая нога вконец затекла. Он скривился и, опершись на спинку, все-таки выпрямился, чтобы восстановить кровообращение.
— Милая ты моя, — мягко сказал он. — Я обещаю, что не приеду, пока ты не разрешишь, и допытываться ни о чем не стану. Но где ты?
— У Ханны Вильхельмсен, — опять всхлипнула она. — На Крусес-гате. Номер дома я не знаю, но это легко выяснить.
— Что… черт побери, что ты делаешь у…
— Ты обещал, Ингвар. Обещал не…
— Ладно, — поспешно сказал он. — Ладно.
— Тогда доброй ночи.
— Доброй ночи.
— Пока.
— Пока.
— Я тебя люблю.
— Ммм…
Она отключилась, а он еще долго стоял с телефоном возле уха. Заморосил дождь. Нога по-прежнему как ватная. Утки уплыли, не понравилось им его соседство.
Почему я всегда позволяю оставить себя в дураках? — думал Ингвар, ковыляя по мокрой свежей траве к развалинам церкви.
Почему я всегда уступаю? Всегда и всем?
28
— Здесь? Вот эта дверь? — Пытаясь обуздать раздражение, полицейская Силье Сёренсен смотрела на до смерти перепуганного тридцатилетнего парня. — Ты уверен, что дверь та самая?
Он судорожно кивнул.
Конечно, она понимала, почему парень боится. Пакистанец по происхождению, он получил норвежское гражданство. Все документы в полном порядке.
У него самого.
А вот с молодой пакистанкой, на которой он недавно женился, обстоит куда хуже. Подростком она была выслана из Норвегии, так как находилась в стране нелегально. Через год ее арестовали в аэропорту Гардермуэн, с фальшивыми документами и небольшой партией героина в багаже. Она уверяла, что ее заставили и что теперь эти люди убьют ее; в итоге все опять кончилось высылкой. На сей раз навсегда. Однако это не помешало ее отцу выдать ее за троюродного брата, гражданина Норвегии. И несколько недель назад она снова приехала сюда, ранним утром, через Свинесунн, спрятанная в испанском трейлере за штабелями ящиков с томатным соком.
Али Хуррам, должно быть, вправду любит жену, думала Силье Сёренсен, рассматривая дверь, на которую он указал. С другой стороны, возможно, панический страх за судьбу жены обусловлен тем, что он смертельно боится ее отца. Тесть Али Хуррама хотя и жил в Карачи, почти в шести тысячах километров от Осло, успел уже натравить на полицейскую Сёренсен двух адвокатов. Как ни странно, оба держались вовсе не агрессивно. Понимали, что человеку, который тайком, в корзине с грязным бельем, вывез американского президента из гостиничного номера, придется дать объяснения. Серьезно кивнули, когда полиция, неоднократно подчеркнув, что они обязаны молчать, позволила им заглянуть в некоторые материалы расследования. После этого один из адвокатов, тоже пакистанского происхождения, имел короткую беседу с Али Хуррамом, на урду. В результате Хуррам утер слезы и согласился указать то место в подвале, куда привез тележку.
Силье Сёренсен снова заглянула в строительные чертежи, что было отнюдь не легкой задачей. Полицейский из службы общественного порядка, сопровождавший ее, старался помочь, но упрямый ватман так и норовил скататься в трубку.
— Ее здесь нет, — сказал полицейский, скручивая ненужную часть чертежа.
— Но мы в нужном коридоре?
Силье огляделась по сторонам. Неоновые трубки под потолком заливали все вокруг резким, неприятным светом. Длинный коридор заканчивался дверью на черную лестницу, которая двумя этажами выше выводила на задний двор.
— Подвал двухэтажный, — сказал мужчина средних лет, нервно покусывая ершистые усы. — Мы на нижнем уровне. Стало быть… Да, коридор тот самый.
Он работал в отеле инженером и явно был ни жив ни мертв от страха. Все время переминался с ноги на ногу и грыз усы.
— Но эта дверь на чертежах не отмечена, — сказала Силье, озадаченно глядя на дверь, будто ее поместили здесь вопреки всем законам и правилам.
— Какие у вас, собственно, чертежи? — спросил инженер, высматривая датировки.
— Как какие? — переспросил полицейский и сделал еще одну попытку совладать с упрямым рулоном.
— Он сказал, что он из Secret Service, вот я и дал ему номер своего мобильника, — запричитал Али Хуррам. — Откуда мне было знать, что… Он показал удостоверение! Ну, как по телевизору, такую штуку с карточкой и со звездой… А еще сказал, раньше, днем, что, как только он позвонит, я должен немедля явиться. Немедля, так и сказал! Он же из Secret Service! Откуда я знал, что…
— Надо было все нам рассказать, как только ты понял, что произошло, — ледяным тоном отчеканила Силье и отвернулась от него. — Ты должен был незамедлительно поднять тревогу. Вы можете в этом разобраться? — Последний вопрос она адресовала инженеру.
— Но моя жена… — не унимался Али Хуррам. — Я до смерти испугался… Что будет с моей женой? Ей придется уехать? Может, все-таки…
— Сейчас мы не будем говорить об этом. — Силье жестом остановила его. — Ты уже не один час оправдываешься. И оттого, что сызнова заведешь свою шарманку, ситуация лучше не станет. Ни для тебя, ни для твоей жены. Отойди вон туда. И молчи.
Она решительно приказала ему стать в нескольких метрах от двери. Али Хуррам отошел туда, закрыл лицо руками и что-то забормотал на урду. Полицейский последовал за ним.
— У вас не те чертежи, — наконец сказал инженер. — Это первоначальные. Времен строительства то есть. Закончили постройку в две тысячи первом. Тогда двери тут не было.
Он улыбнулся, видимо рассчитывая обезоружить Силье, будто теперь, когда загадка чертежей раскрылась, незачем ломать себе голову по поводу этой двери.
— Не те чертежи… — безучастно повторила Силье Сёренсен.
— Ага, — с жаром подтвердил инженер. — Вернее… строго говоря, этой двери нет вообще ни на каких чертежах. В связи со строительством оперного театра, с взрывными работами и прочим, нас обязали прорубить дверь в гараж. На случай, если вдруг…
— В какой гараж? — безнадежно спросила Силье Сёренсен.
— Вот в этот. — Инженер кивнул на стену.
— Этот… Этот?
Полицейская Силье Сёренсен была богата, что в полиции большая редкость. И очень старалась скрыть самое слабое свое место — заносчивость, связанную со спокойным, счастливым детством и унаследованным состоянием. Сейчас она едва сдерживалась.
Этот инженер — круглый дурак.
Пиджак безвкусный. Темно-красный, сшит плохо. Штаны на коленях блестят. Усы идиотские. Нос узкий, горбатый, словно птичий клюв. Вдобавок он еще и заискивает. При всей серьезности положения знай ухмыляется. Силье Сёренсен испытывала чуть ли не физическое отвращение к этому человеку и, когда он дружески взял ее за локоть, вырвала руку.
— Этот? — повторила она, стараясь обуздать злость. — Я что-то не понимаю. Вы о чем?
— Там расположен гараж Центрального вокзала, — пояснил он. — Общедоступный гараж. Из гостиницы туда не попадешь. Надо идти в обход. Поскольку же постояльцы…
— Вы только что сказали, что туда ведет эта дверь, — перебила Силье.
— Верно, — улыбнулся он, — ведет. Но ею не пользуются. Нас обязали прорубить дверь. Когда на строительстве театра вели взрывные работы и…
— Это я уже слышала, — опять перебила Силье, проведя рукой по грубой дверной раме. — Почему здесь нет ручки?
— Я же сказал, мы этой дверью не пользуемся. Пробить пробили, как приказано. А ручку сняли по соображениям безопасности. И насколько мне известно, на чертежах эта дверь вообще не обозначена.
Он почесал в затылке и кивнул. Силье не могла взять в толк, каким образом дверь могла бы служить экстренным выходом при аварии на взрывных работах, если открыть ее невозможно, но не рискнула вдаваться в подробности. Просто протянула ладонь за съемной ручкой, которую инженер извлек из большой сумки с логотипом гостиницы.
— Ключи! — скомандовала она, сунув ручку в гнездо.
Инженер повиновался. Секунда-другая — и дверь отперли. Силье действовала аккуратно, не оставляя отпечатков пальцев. Криминалисты уже в пути, они проверят все возможные следы. Силье открыла дверь. Навстречу пахнуло густым запахом припаркованных машин и застарелых выхлопных газов. Полицейская замерла на пороге.
— Въезд вон там, верно? — Она жестом показала направо.
— Да. И позволю себе добавить… — Он улыбнулся еще шире и, будто нервозность несколько отступила, продолжил: — Secret Service инспектировала это место. Все в полном порядке. К тому же в их распоряжение предоставили отдельную ручку и ключи. И от этой двери, и от лифта. Вообще-то они тут серьезно поработали. За несколько дней до прибытия президента всю гостиницу облазили, от подвала до чердака.
— Кому, говорите, предоставили ключи и ручку? — не оборачиваясь, спросила Силье.
— Secret Service.
— А кому конкретно?
— Кому конкретно… — Инженер коротко хохотнул. — Да они тут кишмя кишели. Ясное дело, по именам всех не упомнишь.
Силье Сёренсен наконец обернулась. Закрыла тяжелую дверь, заперла, вытащила ручку и вместе с ключами сунула к себе в сумку. Из бокового кармана достала распечатку, показала инженеру.
— Как насчет этого?
Он прищурился, всмотрелся, вытянув голову, точно стервятник.
— Он и есть! Имена я иной раз забываю, но лица никогда. Профессиональное, наверно. Когда работаешь в гостиничном бизнесе…
— Вы уверены?
— Еще бы! — Инженер опять засмеялся. — Я хорошо его помню. Очень симпатичный малый. Он сюда целых два раза спускался.
— Один?
Он задумался.
— Н-да… Их тут много толклось. Но я почти на сто процентов уверен, что эту часть подвала он осматривал в одиночку. В смысле со мной. Я лично…
— Ладно, — сказала Силье, пряча фото Джеффри Хантера в сумку. — А после тут кто-нибудь был?
— Что значит «после»? После пропажи?
— Да.
— Не-ет, — медленно проговорил инженер. — Сразу после того, как обнаружилось, что президент исчезла, всю гостиницу несколько часов обшаривали. Я, конечно, не совсем уверен, потому что сидел в конторе с одним из полицейских, проверял все по чертежам… — Он взмахнул рукой, показывая на рулон, торчащий из сумки Силье. — …И отдавал распоряжения. Вдобавок подвальный этаж был заперт.
— Заперт? Подвал?
— Да, конечно. — Он многозначительно усмехнулся. — По соображениям безопасности… — Эти слова звучали как мантра, от бесчисленных повторений они утратили всякий смысл. — Нижний подвал заперли задолго до приезда президента. Я так понял, что Secret Service хотела… свести риск к минимуму. Они и часть западного крыла перекрыли, а также часть восьмого и девятого этажей. Так сказать, создали minimal risk… minimizing risk… — Он пытался вспомнить английские слова, которые недавно заучил, а потом радостно сказал по-норвежски: — Зону минимального риска. Обычное дело. В таких кругах. Очень разумно.
— Выходит, полиция здесь, внизу, попросту не была, — медленно проговорила Силье. — Сразу после похищения, я имею в виду.
— Нет, не была… — Похоже, он опять засомневался, такого ли ответа она ждала, и в замешательстве смотрел на нее. — В смысле весь этаж был заперт. На ключ. Чтобы спуститься сюда лифтом, тоже нужен ключ. Постояльцам тут делать нечего, вы же понимаете. Техническое оборудование и… Ну, объяснять незачем. Ключи были у Secret Service, а больше ни у кого, как я уже говорил. То есть не считая меня и тех моих подчиненных, кто…
— Обыск вели согласно этим чертежам? — спросила Силье Сёренсен, ткнув пальцем в рулон, торчащий из сумки.
— Нет. Это первоначальные чертежи. Мы использовали самые новые, где учтена перестройка президентских апартаментов. Но планы подвала такие же, как у вас. Здесь ведь ничего не меняли.
— И эта дверь нигде не обозначена, — повторила Силье, будто поверить не могла, что это правда.
— Мы активно сотрудничали с полицией, — заверил инженер. — Оказывали всяческое содействие и до похищения и после.
Господи, думала Силье, нас было слишком много. У семи нянек дитя без глазу. Подвал стоял на замке. Судя по чертежам, выхода из него нет. Все искали путь исчезновения, кругом царила неразбериха. Мы не нашли эту дверь, потому что не искали.
— Можно я пойду домой? — спросил Али Хуррам, который по-прежнему стоял в нескольких метрах от них, у стены. — Теперь-то, наверно, можно?
— Не перестаю удивляться таким, как ты, — сказала Силье Сёренсен, пристально глядя на парня, который совершенно пал духом. — Вы что, ничего не понимаете? По-твоему, можно проштрафиться, натворить бог знает чего, а потом спокойно пойти домой к жене, будто ничего не случилось? Ты вправду так думаешь?
Она шагнула к нему. Али Хуррам промолчал. Только покосился на полицейского в форме. Рослый полицейский, по имени Халид Муштак, два года назад закончил Полицейскую академию лучшим на курсе. Глаза у него сузились, кадык дернулся, он сглотнул, но тоже не сказал ни слова.
— Под такими, как ты, — быстро сказала Силье и нарисовала в воздухе большущие кавычки, — я имела в виду не таких, как ты. Я имела в виду… людей, которые так и не разобрались в нашей системе и не понимают, как…
Она осеклась. Тишину нарушал только ровный гул из огромных вентиляционных труб под потолком. Инженер наконец-то перестал улыбаться. Али Хуррам даже носом не шмыгал. Халид Муштак молча смотрел на нее.
— Сожалею, — в конце концов сказала Силье. — Извини. Я брякнула глупость. — Она протянула полицейскому руку.
Тот руку не пожал.
— Извиняться надо не передо мной, — холодно сказал он, надевая на задержанного наручники, — а перед ним. Но для этого у тебя времени сколько угодно. Держу пари, он еще посидит в каталажке.
Улыбка, какую он послал ей, защелкивая наручники, была не холодной и не насмешливой, а просто сочувственной.
Силье Сёренсен давненько не чувствовала себя такой дурой. Но хуже другое — то, что из отеля «Опера» существует выход, о каком не знал никто, кроме агента Secret Service, который покончил с собой.
Наверно, от стыда, подумала она, чувствуя, что сама жутко покраснела.
А самое ужасное, что обнаружился этот выход спустя двое суток.
— Черт бы побрал эту дверь! — буркнула Силье, хотя вообще-то никогда не ругалась.
Вверх по лестнице она поднималась следом за широкой фигурой Халида Муштака.
— Нам понадобилось сорок часов, чтобы найти эту чертову дверь. Что еще мы пока не нашли?
29
— Дверь. Нашли дверь.
Уоррен Сиффорд прикрыл глаза ладонью. Волосы словно бы влажные, только что вымытые. Костюм он сменил на джинсы и свободный темно-синий свитер. На груди красовалась крупная надпись — ЙЕЙЛ. Ботинки с виду из натуральной змеиной кожи. В этой одежде он выглядел старше, чем в костюме. Дряблые складки на шее проступали заметнее. Загар не казался здоровым и спортивным. Наоборот, молодежная одежда придавала его облику что-то напряженно-неестественное, а не по сезону темная кожа только усиливала это впечатление. Вообще вид у него был сонный. Облокотясь на подлокотник, он полулежал в кресле.
— Дверь, которую, как выяснилось, проверяла Secret Service, — сказал Ингвар Стубё. — Точнее, Джеффри Хантер. Когда вы обнаружили, что он пропал?
Уоррен Сиффорд медленно выпрямился. Только теперь Ингвар заметил, что он сильно порезался. Пластырь возле левого уха промок от крови. И с лосьоном после бритья Уоррен немного перестарался.
— Он сказался больным, — наконец ответил американец.
— Когда?
— Утром шестнадцатого мая.