Росс Томас

Подставные люди

Глава 1

Выглядел он молодо. Слишком молодо, чтобы заказывать «мартини» в одиннадцать сорок пять утра. А потому по легкому кивку Джоан, нашей официантки, мне пришлось оставить стойку бара и мучившегося легким похмельем корреспондента «Вашингтон пост», чтобы подойти к юному забулдыге и удостовериться, что тому исполнился двадцать один год.

Время ленча еще не приспело. Мы с репортером тянули пиво да обменивались впечатлениями о военной базе на севере Техаса, где давным-давно каждый из нас провел несколько месяцев перед отправкой в Европу. И пришли к единому мнению, что месяцы эти не запомнились нам ни единым светлым мигом.

Даже вблизи лет ему не прибавилось. Я бы дал ему девятнадцать, максимум двадцать, но, возможно, его молодили светлые, почти белые волосы, забранные на затылке в хвост.

Он не посмотрел на меня, даже не поднял головы, занятый своими мыслями.

— Извините, что беспокою вас, — мне пришлось вернуть его к реалиям жизни, — но нет ли у вас документа, удостоверяющего, что вам уже исполнился двадцать один год. Нам бы не хотелось лишиться лицензии.

Он вскинул голову, и, увидев его глаза, я почувствовал, что напрасно подходил к нему. А когда он улыбнулся, в этом не осталось ни малейших сомнений. Улыбка у него была, мягко говоря, неприятная, и чтобы так улыбаться, требовалось прожить на свете куда больше двадцати одного года. Все еще улыбаясь, он сунул руку во внутренний карман, достал какой-то документ в черной «корочке». Глаза его при этом не покидали моего лица, светло-светло-синие, цвета арктического льда и такие же холодные.

Он протянул мне шведский паспорт, раскрыв который я узнал, что имею дело с Уолтером Готаром, тридцати двух лет от роду, проживающим в Женеве. Я отдал паспорт.

— Извините, мистер Готар.

— Такое случается довольно часто.

— Первый бокал за счет заведения.

Он покачал головой.

— Позвольте мне заплатить, — по-английски он говорил с едва уловимым акцентом. Я пожал плечами, мило ему улыбнулся и уже двинулся к стойке бара, когда он остановил меня вопросом: — А где Майкл Падильо?

Я посмотрел на него.

— В Чикаго. По делам.

— Жаль, что не застал его.

— Он собирался вернуться завтра.

— Вас не затруднит передать ему от меня несколько слов?

— Разумеется, нет.

Он долго молчал, вероятно, подыскивал нужные слова, что дало мне возможность полюбоваться его темно-синей рубашкой, белым вязаным галстуком и костюмом из добротного «мокрого» шелка. Из левого рукава торчал кончик платка того же цвета, что и рубашка, и, если бы не столь неприятная улыбка и ледяные глаза, я мог бы принять его за щеголя, обожающего покрасоваться на людях.

— Вы — Маккоркл?

Я ответил утвердительно. Повернулся к Джоан и кивком дал понять, что она может обслужить клиента. После того как она поставила перед ним полный бокал и отошла, он достал из бумажника две долларовые купюры и положил их рядом с бокалом, к которому еще и не притронулся. Пристально разглядывая его содержимое, он произнес: «Скажите Майклу Падильо...» — тут он запнулся и посмотрел на меня, дабы убедиться, что я внимательно слушаю.

— Скажите Падильо, — медленно повторил он, тщательно выговаривая каждое слово, — что мы не хотим покупать ту ферму.

— Его огорчит ваш отказ, — ответил я, словно речь действительно шла о какой-то ферме.

Глаза его продолжали изучать мое лицо. Вероятно, ему хотелось знать, а понял ли я, что означают его слова. Я же постарался, чтобы лицо мое в эти мгновения ничем не отличалось от восковой маски. Общение с Падильо научило меня осмотрительности.

— Причины я обговорю с ним лично.

— Завтра вы сможете его увидеть.

— В какое время?

— Обычно он приходит в половине одиннадцатого, максимум на полчаса позже.

— Вы не забыли мои слова?

— Нет.

— А мое имя?

— Уолтер Готар, — имена, фамилии, лица я запоминал без труда. Иначе салун остался бы без постоянных клиентов.

Плавным движением Готар выскользнул из-за стола. Почти такой же высокий, как я, шесть футов с небольшим, и с закрытыми глазами и без улыбки, мог бы сойти за второкурсника какого-нибудь захолустного колледжа, играющего в футбольной команде четвертным. Вновь посмотрел на меня, все еще гадая, а способен ли я сделать то, что от меня требуется. Кивнул, придя к выводу, что я его не подведу, и двинулся к выходу. Не пригубив «мартини», не попрощавшись.

Я подхватил бокал и понес к стойке, гадая, то ли выпить его самому, то ли продать другому любителю «мартини». В конце концов остановился на первом варианте и уже наполовину опорожнил бокал, прежде чем салун начал заполняться посетителями. Думал я о тех словах, что Готар просил передать Падильо. То был сленг времен второй мировой войны, и Готар был слишком молод, чтобы свободно пользоваться им. С другой стороны, поначалу я подумал, что по молодости он может заказать «мартини» до двенадцати часов дня.

Во время второй мировой войны «купить ферму» означало умереть, а Готар отказывался от покупки, то есть не хотел умирать и просил известить об этом Падильо.

Я нашел это послание довольно странным, поскольку в свое время, работая в одном из федеральных агентств, Падильо «продал ферму» многим и по праву считался незаурядным специалистом. Впрочем, кое-кто с радостью узнал бы о том, что и он, наконец-то, купил себе одну.

Глава 2

Несколько лет тому назад Майклу Падильо и мне принадлежал салун «У Мака». В Бонне, на берегу Рейна. Вернее, в Бад-Годесберге. Некие малоприятные события привели к тому, что салун наш взорвали, а Падильо исчез больше чем на год. Я женился и открыл другой салун, в Вашингтоне, в нескольких кварталах к северу от Кей-стрит и чуть западнее Коннектикут-авеню. Он тоже назывался «У Мака», и никто его не взрывал, хотя после появления Падильо, годом позже, возникли некоторые сложности. Эта довольно запутанная история, действующими лицами которой стали местный гангстер-негр, агент Федерального бюро по борьбе с распространением наркотиков, и умирающий от рака белый премьер-министр одной из южноафриканских стран, который хотел, чтобы Падильо застрелил его на виду у всех, завершилась совсем не так, как хотелось некоторым ее участникам, и кое-кому из них не удалось увильнуть от «покупки фермы».

Идут разговоры, что салун «У Мака» утрачивает прежний лоск, но мне кажется, что он лишь становится уютнее. В зале царит полумрак, в котором тонут лица пришедших на ленч. А потому нас жалуют те, кто не хочет афишировать свое совместное пребывание в общественном месте. Официанты работают быстро, лишних вопросов не задают, проводят у столиков минимум времени. Напитки подают должным образом охлажденные, не жалуются клиенты и на их крепость. Интересующиеся последними вашингтонскими сплетнями могут посидеть у стойки и послушать Карла, нашего старшего бармена, который режет правду-матку, невзирая на лица. Выбор блюд небогат, стоимость их достаточно высока, но если клиент отдает предпочтение курице или бифштексу, то у нас их готовят лучше, чем в любом другом ресторане Вашингтона.

Падильо и я подумывали о том, чтобы открыть второй салун в одном из крупных городов Америки. Потому-то, собственно, Падильо и находился в Чикаго, когда к нам пожаловал Уолтер Готар. Свой выбор, кроме Чикаго, мы остановили на Нью-Йорке, Лос-Анджелесе и Сан-Франциско. После его возвращения я собирался слетать в Сан-Франциско, город, где я родился. А потом Падильо заглянул бы в Лос-Анджелес. Там он жил перед самой войной.

Идею открытия второго салуна подбросили нам наши аудиторы, прямо заявившие, что пора что-то делать с прибылью, ибо в противном случае большая ее часть в виде налогов пошла бы на разработку системы противоракетной обороны, производство напалма или на что-то другое, не менее важное и полезное. Мы ни в коей мере не стремились к расширению нашего дела, но поневоле пришли к выводу, что лучше потратить деньги на второй салун, если их все равно заграбастает федеральное правительство. Да и потом, не так уж и плохо путешествовать по стране, опять же списывая транспортные расходы в счет налогов.

Когда на следующее утро Падильо подошел к стойке бара, посвежевший и отдохнувший, я сразу понял, что в Чикаго и так достаточно салунов. А после того, как мы пожали друг другу руки, он налил себе чашку кофе, и мы устроились за одним из столиков.

— Как съездил? — поинтересовался я.

— Нам это не подойдет, — последовал короткий ответ.

— Когда ты заглянешь в Лос-Анджелес?

— Думаю, через месяц. А в Сан-Франциско ты летишь на следующей неделе?

Я кивнул.

— Или неделей позже.

— Есть новости от Фредль?

— Как обычно, ей хотелось бы, чтобы ты похозяйничал здесь один.

— Может, тебе стоило поехать.

— Мне никогда не нравился Франкфурт.

Моя жена была вашингтонским корреспондентом одной из франкфуртских газет, относящейся к той категории, что до сих пор может напечатать пространную статью о плюсах и минусах, связанных с вступлением Британии в Общий рынок. Она улетела во Франкфурт на ежегодный издательский совет. В Вашингтоне большинство иностранных корреспондентов называли ее Фредль или Фредди, но во Франкфурте к ней обращались не иначе как фрау доктор Маккоркл. Помимо привлекательной внешности, моя жена обладала острым умом, не лезла за словом в карман, а потому мы не ссорились чаще двух-трех раз в год, и при разлуке мне ее очень недоставало.

— Кто-нибудь звонил? — спросил Падильо.

Я протянул ему несколько листков бумаги. Телефонную трубку у нас брали я или герр Хорст, наш метрдотель, получавший два процента прибыли и твердо убежденный, что Падильо давно следовало жениться. Звонили волнительные юные особы, желающие знать, когда вернется мистер Падильо и не затруднит ли меня попросить его по возвращении первым делом перезвонить Маргарет, или Рут, или Элен.

— Мне понравился голос Сейди, — прокомментировал я. — Чувствуется, дама обстоятельная, не позволяет разных вольностей.

Падильо, просматривая листки, рассеянно кивнул.

— Она играет на французском рожке в симфоническом оркестре.

— Некий Уолтер Готар просил передать несколько слов.

Лицо Падильо разом изменилось. Карие глаза сузились, рот превратился в тонкую полоску.

— По телефону?

— Нет. Он заходил сюда.

— Светлые, чуть ли не белые волосы? И выглядит так, словно на следующей неделе ему пора регистрироваться на призывном пункте?

— Это он.

— Чего он хотел?

— Чтобы я сказал тебе, что он не хочет покупать ферму.

Падильо поставил чашечку на стол, прогулялся к бару, взял бутылку виски, налил себе изрядную порцию, посмотрел на меня. Я отрицательно покачал головой. Бутылка вернулась на место, Падильо — за столик. Глаза его пробежались по еще пустому залу, словно прикидывая, а сколько мы можем получить за наш салун, если придется продавать его второпях.

— Готар сказал «я не хочу покупать ферму» или «мы»?

Я покопался в памяти.

— Он сказал «мы».

Падильо нахмурился.

— Он сказал что-нибудь еще?

— Обещал зайти сегодня примерно в это время. Он что, давний друг?

Падильо покачал головой.

— Моим другом был его брат. Старший. Несколько раз мы работали вместе и оказывали друг другу кое-какие услуги. Кажется, за мной остался должок, отдать который я не успел, потому что в прошлом году его убили в Бейруте. Так, во всяком случае, говорили.

— Смысл его слов предельно ясен.

Падильо вздохнул. Такое случалось довольно редко. От силы дважды за год.

— До конспирации ли, когда хочешь остаться живым. Но он сказал «мы»?

— Да.

— Они работают в команде.

— И чем занимаются?

Прежде чем ответить, Падильо закурил.

— Примерно тем же, что и я в не столь уж давние времена. Дело это семейное. В шпионском бизнесе они с наполеоновских войн. Карл Шульмейстер привлек их где-то в 1805 году. Они — швейцарцы и всегда работали на тех, кто давал максимальную цену. «Ноль эмоций, один рассудок», — последняя фраза прозвучала, как чья-то цитата.

— Кто же их так охарактеризовал?

— Генерал Сазари так отозвался о Шульмейстере, когда представлял его Наполеону. Но это в полной мере относится и к Готарам, тем, что остались в живых. Потому-то, собственно, я и удивился. Они не из тех, кто заглядывает в гости, чтобы попросить о помощи.

— Кто еще в их команде?

— Близнец Готара.

Я взглянул на бутылку виски.

— Пожалуй, я составлю тебе компанию. Два Готара, это уж перебор.

— Они не так уж и похожи, — Падильо вновь прогулялся к бару, чтобы налить мне виски.

— Ты хочешь сказать, что они разнояйцевые близнецы?

— Этого я не знаю, но различить их никому не составит труда. Потому что близнеца Готара зовут Ванда.

Глава 3

Они пришли полчаса спустя. Вдвоем, очень похожие друг на друга. И у нее были такие же ледяные глаза, хотя улыбка Ванды показалась мне более привлекательной.

Пока они шли от двери до бара, Падильо пристально наблюдал за ними. Должно быть, точно так же мангуст следил бы за двумя кобрами-близнецами. Я даже подумал, а не позвать ли герра Хорста, чтобы тот спрятал столовое серебро. Когда расстояние между ними сократилось до нескольких футов, Уолтер Готар застыл и коротко кивнул.

— Падильо, — это звучало, как приветствие.

— Добрый день, Уолтер, — ответил Падильо и тут же добавил: — Добрый день, Ванда.

Она не удостоила Падильо ни кивком, ни улыбкой. Лишь смотрела сквозь него, словно он для нее не существовал. Роста она была высокого, хотя и на пять или шесть дюймов ниже брата, с тем же волевым подбородком, но с более пухлыми губами.

Едва ли у кого возникало желание назвать Уолтера Готара симпатягой, его глаза такого не допускали, да он, пожалуй, и не нуждался в лестных оценках собственной внешности. А вот сестра его была очень мила, но у меня сложилось впечатление, что и она относилась к комплиментам в свой адрес весьма прохладно.

— Вам передали мои слова? — Готар искоса глянул на меня, словно хотел показать, что знает о моем существовании, но не считает нужным подключать меня к разговору.

— Конечно, — ответил Падильо, а затем представил меня Ванде Готар. — Мисс Готар, мистер Маккоркл, мой компаньон.

Она молча кивнула, то ли мне, то ли стойке бара.

— Мы хотели бы обсудить сложившуюся ситуацию, — продолжил Готар. — Без посторонних.

Падильо покачал головой.

— Вы прекрасно знаете, Уолтер, что без свидетелей я не буду обсуждать с вами даже стоимость порции виски.

— Дело сугубо конфиденциальное, — упорствовал Готар.

— Маккоркл не из болтливых.

Готар взглянул на сестру, и та в очередной раз кивнула, если можно назвать кивком перемещение подбородка на четверть дюйма вниз, а затем в прежнее положение. Готар оглядел пустующий в это время бар.

— Неужели нет другого места, где мы могли бы поговорить?

— У нас есть кабинет. Подойдет?

Готар ответил утвердительно, и вслед за Падильо они пересекли зал ресторана. Я замыкал колонну, чувствуя себя лишним, но в то же время мне хотелось знать, что скрывается за «сугубо конфиденциальным» для Готара делом. Впрочем, гораздо больше заинтересовали меня длинные, стройные ноги сестры Готара и округлые бедра, не так уж и скрытые обтягивающей их серой шерстяной юбкой. Я слабо разбираюсь в ценах на женскую одежду, но, полагаю, костюм Ванды стоил никак не меньше трехсот долларов. Кстати, и Уолтер Готар пришел в этот день в другом костюме, двубортном, темно-сером, с множеством пуговиц.

Кабинет у нас был заурядный, если не считать роскошного письменного стола на двоих, который Фредль отыскала в каком-то антикварном магазине и подарила нам на прошлое Рождество. Мы им практически не пользовались, из опасения забыться и поставить мокрый бокал на полированную дубовую поверхность. Прочая обстановка состояла из удобного дивана, двух стульев с высокими спинками, трех бюро, двух черных телефонных аппаратов, аляповатого календаря на стене и окна с видом на темный переулок.

Падильо и я сели за стол. Готар отдал предпочтение дивану, Ванда устроилась на одном из стульев.

— Чем вы сейчас занимаетесь, Уолтер?

— Обеспечиваем защиту.

— Я его знаю?

— Вы имеете в виду нашего клиента?

— Нет.

— Тогда противника?

— Совершенно верно.

— Это Крагштейн.

Падильо помолчал. Наверное, просматривал вызванное из памяти досье на Крагштейна.

— Он уже не тот, что прежде.

— С ним Гитнер.

Досье на Гитнера Падильо не понадобилось, потому что на этот раз он не замедлил с ответом.

— Тогда вы попали в передрягу.

— Потому-то нам и нужно... прикрытие.

Падильо покачал головой. Твердо и непреклонно.

— Я вышел из игры. И довольно-таки давно.

Вот тут Ванда Готар посмотрела на него и впервые улыбнулась, прежде чем заговорить, но от тона ее веяло арктическим холодом.

— Из этой игры ты не выйдешь никогда, Майкл. Я говорила тебе об этом еще в Будапеште, семь лет тому назад.

— В Будапеште ты наговорила много чего, Ванда, да только я не помню, чтобы в твоих словах был хоть гран правды.

— С каких это пор ты стал экспертом по правде?

— В такие эксперты я не гожусь, но вот ложь выявить умею.

Уолтер Готар вмешался в словесную перепалку то ли давних соперников, то ли любовников. А может, соперников и любовников. Наверное, решил я, до истины тут не докопаться.

— Вы должны хотя бы обдумать наше предложение.

— Нет.

— Я же предупреждала, что он откажется. — Ванда повернулась к брату.

Уолтер раздраженно зыркнул на нее, прежде чем продолжить.

— Вас тревожит Гитнер?

— Только дурак может не принимать в расчет Амоса Гитнера. Но меня он не тревожит, потому что наши пути не пересекаются.

— Может, Крагштейн...

— Франц Крагштейн стареет, — прервал его Падильо. — Он не так подвижен, как раньше, но с головой-то у него все в порядке. И если Гитнер берет на себя черновую работу, можно не волноваться из-за замедленности собственной реакции. Однажды я видел Гитнера в деле. Он моложе нас всех и очень шустрый.

Если человек, которого звали Амос Гитнер, мог потягаться с Падильо, пусть этот факт подтверждался лишь словами последнего, это говорило лишь об одном: он находился в превосходной физической форме и на все сто процентов использовал свои, щедро отмеренные природой возможности. Ибо, хотя виски моего компаньона и посеребрила седина, с годами он ничуть не терял ни в силе, ни в ловкости. Майк курил, сколько хотел, пил почти столько, что и я, не ограничивал себя в еде, но при этом мог пробежать сотню метров, даже не запыхавшись, тогда как я с трудом мог позволить себе ускоренный шаг. Кроме того, он свободно говорил на шести или семи языках, владел всеми видами оружия да еще пользовался успехом у женщин.

— Он нам не нужен, — Ванда встала.

— И я того же мнения, — кивнул Падильо. — Так какое у вас задание?

— Стало интересно? — спросила она.

— Спрашиваю из чистого любопытства.

— Сядь, Ванда, — бросил Уолтер. Она помялась, но села. — Проблема в том, что наш клиент путешествует инкогнито. Иначе мы бы просто обратились в вашу Секретную службу[1].

— И в этом случае вам никто не запрещает обратиться к ним. Если он из дружественной страны.

Готар покачал головой.

— Он и слышать об этом не хочет. Настаивает, чтобы его визит проходил неофициально, без ведома федеральных властей.

— Он знает о Крагштейне и Гитнере?

— Да.

— Тогда он болван.

— В некотором смысле да.

Падильо поднялся.

— Очень сожалею, но ничем не могу помочь.

— Вы отлично заработаете.

Падильо покачал головой.

— Денег мне и так хватает.

— Нет таких людей, кому хватает денег, — возразила Ванда.

— Все зависит от того, что хочется на них купить.

— У тебя так и осталась философия бедняка...

— Вроде бы я вспоминаю, что тебе нравилась моя точка зрения...

— Это было до того, как я поняла...

— Пожалуйста! — вмешался Уолтер Готар. По форме он просил, по существу, требовал, чтобы она замолчала. Ванда перевела взгляд с Падильо на настенный календарь. Падильо чуть улыбнулся. Готар встал, сунул руку во внутренний карман пиджака. Достал конверт и протянул его Падильо. — Это вам от Пауля. Другого выхода у меня нет.

Падильо замялся, прежде чем взять конверт. Наконец взял, внимательно осмотрел синюю восковую печать, вскрыл конверт, прочитал письмо.

— Это его почерк, — он передал письмо мне. — Вы знаете, что там написано?

— Понятия не имею, — ответил Готар. — Он сказал, что оно может нам потребоваться.

— Письмо от их брата, — пояснил мне Падильо. — Он мертв. Умер в прошлом году. В Бейруте, не так ли?

Готар кивнул.

— В Бейруте.

Даты на письме я не нашел. Написано оно было на английском. Я прочитал:

\"Мой дорогой Падильо!

Придет день, когда близнецы поймут, что с полученным заданием одним им не справиться. Мы так часто помогали друг другу, что я не помню, кто кому оказывал больше услуг, ты мне, или я — тебе, но я надеюсь, что это и неважно. Пожалуйста, сделай для них то, что сможешь, если сможешь. Я буду тебе, как говорится, весьма признателен.

Искренне твой, Пауль Готар\".

— Хороший почерк, — прокомментировал я, возвращая Падильо письмо.

Падильо кивнул и передал письмо Уолтеру, который по прочтении отдал его сестре.

— Так что? — спросил Готар.

Падильо вновь покачал головой.

— Я не сентиментален, Уолтер. Возможно, если бы не сентиментальность, ваш брат был бы сейчас жив.

— Он нам не нужен, Уолтер, — подала голос Ванда Готар.

Молодой человек с юным лицом коротко кивнул и направился к двери. Открыл ее, пропустил сестру вперед, повернулся к Падильо.

— Мы не попрошайки. Но если вы передумаете, один из нас будет в «Хэй-Адамс».

— Я своего решения не меняю, — ответил Падильо. — Кроме того, я думаю, что ваш приход напрасен. Вы справитесь и без меня.

— Это покажут ближайшие дни.

— Удачи вам.

Готар бросил на Падильо холодный взгляд.

— В нашем деле удача играет слишком маленькую роль, — и скрылся за дверью.

— Хочешь выпить? — я потянулся к телефонной трубке.

— \"Мартини\".

Я повернул диск один раз, заказал два бокала «мартини».

— Почему ты отказал им в помощи? Письмо очень трогательное.

Падильо улыбнулся.

— Есть одна маленькая неувязка.

— Какая же?

— Пауль Готар не читал и не писал на английском.

Глава 4

Я, должно быть, один из последних вашингтонцев, кто ходит по улицам по ночам. Я хожу пешком потому, что мне это нравится, и из убежденности, что городские тротуары существуют для того, чтобы ими пользовались двадцать четыре часа в сутки, точно так же, как в Лондоне, Париже или Риме.

Пару раз мои прогулки могли кончиться плачевно, но мужчина должен уметь постоять за себя. Однажды трое молодых парней решили, что драка может их немного поразвлечь, однако потом жестоко в этом раскаивались, потому что к хулиганам жалости я не питаю. В другой раз двое грабителей захотели ознакомиться с содержимым моего бумажника. Им пришлось на карачках ретироваться в подворотню, а бумажник остался при мне. Оба этих происшествия я рассматривал как лепту, внесенную мной в дело охраны правопорядка. В Нью-Йорке я, разумеется, езжу на такси. Только круглый идиот может ходить по тамошним улицам.

Домой я обычно прихожу чуть позже полуночи. Живу я на восьмом этаже многоквартирного дома, расположенного к югу от площади Дюпона. Район этот не такой престижный, как Джорджтаун, но у него есть свои преимущества. Ибо мне требуется не больше трех минут, чтобы купить пакетик героина или кулич, испеченный из экологически чистой муки. Наверное, именно об этом и говорилось в рекламном объявлении, которое и привело нас в эту квартиру. Хозяин дома хвалился, что у квартиросъемщиков не будет никаких проблем с покупками.

В тот четверг, когда Падильо беседовал с близнецами Готар, я задержался в салуне несколько дольше. Стояла весна, цвела магнолия, от клиентов не было отбоя, шеф-повар не напился пьяным, конгресс проголосовал за снижение подоходного налога, так что я полагал, что имею полное право поспать до полудня.

Издатели «Идеального дома»[2] пришли бы в ужас, увидев кашу квартиру, ибо обстановка не несла на себе печать гармонии, но соответствовала вкусам двух персон, которые не так давно поженились, но не отказались от застарелых пристрастий. Обычно нам удавалось достигнуть согласия в выборе картин, когда же деле касалось мебели, мы оказывались по разные стороны баррикад. Фредль тяготела к светлым тонам, которые я находил неуместными, меня же она обвиняла в том, что я пытаюсь превратить нашу квартиру в зал стариков в Теннисном клубе. Конечно, нам обоим приходилось идти на компромисс, но когда речь заходила о Кресле, я не отступал ни на шаг.

Я выиграл его еще в колледже, вместе с тремя точно такими же, и оно дважды пересекло со мной океан. Кожа пообтерлась, пружины просели, но оно оставалось Креслом, в котором я перечитывал любимые книги, дремал в дождливые дни и даже составлял планы на будущее, которые никогда не реализовывались, но вины Кресла в этом не было.

По приходе домой я зажег свет и понял, какие чувства испытывал папа Медведь, увидев, что кто-то сидел на его стуле. В моем случае следовало говорить в настоящем времени, ибо человек этот сидел, вернее полулежал, с закинутой назад головой, сложенными на животе руками и вытянутыми вперед ногами. Широко открытые глаза, раззявленный рот и вывалившийся язык, темный и раздутый, дополняли картину. На груди покоились две белые пластмассовые рукоятки, какие обычно надевают на велосипедный руль. Крепились рукоятки по концам струны от рояля, которой лишили жизни Уолтера Готара.

Если его смерти и предшествовала борьба, ее следов я не заметил. Лампы стояли на местах, в пепельницах громоздились окурки. И он разве что посучил ногами, когда струна впилась в горло. Смерть ему досталась нелегкая, ибо умирал он по меньшей мере минуты две, если душитель обладал немалым опытом и физической силой.

Я пересек комнату, снял телефонную трубку и набрал номер 444-1111. Когда мужской голос ответил: «Полиция. Линия экстренной связи», — я назвал свои фамилию и адрес, сообщил, что нашел у себя в гостиной убитого человека, и положил трубку. Тут же набрал другой номер, но обошелся без адреса и фамилии, когда на другом конце провода сняли трубку.

— Твой приятель, Уолтер Готар.

— Что с ним? — спросил Падильо.

— Он убит.

— Где?

— В моем кресле. Его задушили. Струной от рояля, вдетой в пластмассовые рукоятки для велосипедного руля. Я думаю, что это струна от рояля.

— Копы уже едут?

— Я им только что позвонил.

— Буду у тебя через пять минут.

— Если они прибудут первыми, чего мне не следует им говорить?

Он задумался.

— Говори все.

— Тогда я могу сказать правду.

— Возможно, они даже поверят, — и в трубке раздались гудки отбоя.

Я знал, что в таких ситуациях ничего нельзя трогать, но подошел к бару и плеснул себе виски, резонно предположив, что убийца, во-первых, мог отдавать предпочтение другой марке, а во-вторых, он не так уж глуп, чтобы оставлять отпечатки пальцев на бокале, из которого пил за успешное завершение дела.

С бокалом в руке я переместился на середину гостиной. Смотрел на тело Уолтера Готара и думал, а с чего он решил в столь поздний час повидаться со мной, и как попал в мою квартиру, и знаком ли я с человеком, который не счел за труд принести с собой струну и затягивать ее на шее Готара, пока тот не умер от удушья. Раздумья мои прервал стук в дверь.

Падильо прямиком направился к Готару, обыскал его карманы. Все найденное рассовал обратно, предварительно стерев рукавом отпечатки пальцев. Затем выпрямился и пристально посмотрел на мертвеца.

— Теперь он совсем не красавец, не так ли?

— Да уж, — согласился я. — Ты позвонил его сестре?

Падильо покачал головой и прошел к бару.

— Незачем брать на себя работу полиции.

— Нашел что-нибудь в его карманах?

— Интересный у него набор ключей.

С бокалом виски Падильо присоединился ко мне, и мы стояли посреди гостиной, словно два джентльмена, приглашенные на коктейль в совершенно незнакомую компанию. Дожидаясь полиции, мы обменялись едва ли десятком фраз. Зато с их приездом наговорились вдоволь.

Статистика говорит, что в Вашингтоне за прошлый год было совершено 327 убийств, и двое полицейских, прибывших по моему звонку, выглядели так, словно через их руки прошла половина покойников. Один был негр, второй белый, и они, похоже, не питали теплых чувств ни друг к другу, ни ко мне с Падильо.

Белый, высокий, ширококостный, лет тридцати трех — тридцати четырех, со светло-синими глазами, предъявил удостоверение сержанта, выданное на имя Лестера Вернона. По его голосу и внешности я решил, что передо мной представитель шестого или седьмого поколения американцев, ведущих свой род от англосаксов, который пришел к выводу, что лучше ворочать мертвецов, чем рубить уголек в Западной Виргинии. Скорее всего, я не ошибся.

Негр, лейтенант Френк Скулкрафт, был на пару лет старше, с широким носом и толстыми губами. Говорил он только левой половиной рта, так как с мускулами правой что-то произошло, и они отказывались шевелиться.

— Значит, обнаружив его, вы позвонили нам, а затем вашему деловому партнеру? — Скулкрафт мотнул головой в сторону Падильо.

— Совершенно верно, — ответил я.

— Почему вы позвонили ему, а не адвокату? — полюбопытствовал Вернон.

— Потому что адвокат мне не потребуется, — разъяснил я ему.

— Хм-м, — буркнул Вернон и пошел еще раз взглянуть на тело.

Детективы допрашивали меня и Падильо минут двадцать, и все это время по квартире шастали полицейские, без всякой, по моему разумению, на то надобности. Параллельно работали эксперты, но на них я просто не обращал внимания. Минут через тридцать с небольшим тело Уолтера Готара на носилках покинуло мою квартиру, о чем я нисколько не сожалел.

Сержант Вернон вновь присоединился к нам.

— Такого я еще не видел.

— О чем ты? — поинтересовался Скулкрафт.

— Эти пластмассовые рукоятки. Внутри они залиты свинцом. Для струны в нем просверлены отверстия. В свинце и закреплены ее концы. Намертво, — в его голосе слышалось восхищение.

— Забавно, скажу я тебе, — прокомментировал его слова Скулкрафт.

— Что же тут забавного?

— Человек положил столько усилий на изготовление орудия убийства, а потом оставляет его на месте преступления. Мне кажется, его можно использовать не один раз. Что скажете, Падильо?

— Ничего.

— И вы не знаете, где сейчас его сестра?

— Готар говорил, что они остановились в «Хэй-Адамс».

— Мы звонили туда, но ее там нет.

Падильо взглянул на часы.

— Еще только четверть второго. Возможно, она где-то развлекается.

Остальные сведения о Уолтере и Ванде Готар, полученные полицией от Падильо, также не отличались информативностью. Да, он знаком с Уолтером Готаром и его сестрой лет эдак пятнадцать. Нет, он понятия не имеет о цели их визита в Вашингтон, хотя они и говорили, что приехали по какому-то делу. И уж конечно, ему неизвестно, кто мог бы убить Уолтера.

— То есть они заглянули к вам лишь для того, чтобы поздороваться? — уточнил Скулкрафт.

— Я этого не говорил, — ответил Падильо.

— Так зачем они приходили?

— Хотели узнать, нет ли у меня желания поучаствовать в одной их затее.

— Деловом предприятии?

— Можно сказать и так.

— И что же это за затея?

— Не знаю.

— Какими делами, как правило, занимались брат и сестра Готар?

— Я не уверен, что в своих делах они придерживались каких-либо правил.

— Острить изволите?

— Отнюдь, делюсь с вами тем, что знаю.

Скулкрафт покачал головой.