Жоржи Амаду

Большая Засада

Посвящается Зелии в странствиях Алисе и Джорджу Рейллард, Энни-Клод Бассет и Антуанетте Хеллери в Париже Лижии и Фернанду Сабину Итассусе и Раймунду Са Баррету в память о Базилиу де Оливейра
В некоторых словарях, энциклопедиях и биографических справках говорится, что я родился в Пиранжи. На самом деле произошло нечто противоположное: это я видел рождение и рост Пиранжи. Когда я проезжал через это местечко в первый раз, возвышаясь в седле отцовской лошади, там были только три одиноких домика, а железнодорожная станция находилась далеко, в Секейру де Эшпинью. Ж. А. Мальчик-грапиуна
Какао — главный плод твоих невзгод; Какао — тщетная жизнь и честная смерть. Элиу Полвора. Сонеты моему покойному отцу
Люди могут выдержать наводнение и чуму, но не закон. Он побеждает. Лупишсиниу, выживший
Празднования семидесятилетия со дня основания Иризополиса[1] и пятидесятилетия со дня провозглашения его городом, центром комарки,[2] и появления здесь муниципалитета вызвали некоторый резонанс в прессе на юге страны. Чтобы добиться такого оживления, мэру пришлось потратить значительную сумму, но критике за это он не подвергся: все делалось ради славы Иризополиса — чтобы все узнали о его эпическом прошлом и блестящем настоящем. И это заслуживает одобрения и хвалы. Кроме того, газеты Рио и Сан-Паулу известили о главных событиях, которые придали празднествам исключительный блеск. Особый упор делался на двух церемониях, чрезвычайно торжественных: открытии бюстов полковнику Пруденсиу де Агиаре и доктору Инасиу Перейре, установленных на городских площадях — на той, что перед мэрией, и на той, что перед кафедральным собором.

С тех пор как в политике произошел переворот, положивший конец власти той шайки, которая правила после смерти отца и сына Андраде, фазендейру хозяйничал в управе долгие годы. Он то сам являлся главой муниципалитета, то назначал на это место своих ставленников: родственников или приятелей. Доказательства административных дарований полковника и его преданности делу были видны повсюду и стали предметом всеобщего восхищения. Например, улица, вымощенная английской брусчаткой, — привезенной — да-да! — прямо из Англии, была гордостью жителей Иризополиса, тогда как обвинения в хищении общественных средств со временем совершенно забылись.

Что касается доктора, то он в качестве друга, гражданина и советника, обладавшего выдающимися способностями, занимал самые высокие посты и выполнял самые ответственные поручения. Он возглавлял комиссию, созданную с достойной уважения целью — привлечь средства для строительства кафедрального собора. Этот великолепный католический храм был еще одним предметом коллективной гордости, символом веры и идеализма храбрецов, зараженных отвагой двух достойных первопроходцев, заложивших вместе с ними первый камень в основание этого поселения. Опытный администратор, доктор сумел одновременно возвести церковь и элегантное бунгало. Даже в разгар политических распрей противникам не удалось доказать ни один из многочисленных наветов, порочивших его честь. Обвинить легко, доказать трудно.

Были написаны хвалебные статьи, с неизбежной напыщенностью и риторикой прославлявшие деяния полковника и доктора, полные патриотизма, уроков истории, примеров для подражания последующим поколениям. Все, как того требует мода, на развлечение знаменитостям, интеллектуалам и молодежи — надежде родины, и, наконец, всех, кто способен признать и оценить направленные на благо общества героизм и набожность прославленных предков.

Таким образом, вся Бразилия от Ойапоке до Шуи могла созерцать в зареве торжественного фейерверка сверкающее лицо Иризополиса — общины, давним безветренным днем рожденной радугой для мира и братства среди людей, как написал в своем верлибре главный местный поэт, удостоенный всяческих похвал, — его имя вы, несомненно, слышали.

В своих юбилейных опусах литераторы, политики и журналисты почти всегда опускали первоначальное название города. На забвение его обрекли вполне очевидные причины. Прежде чем стать Иризополисом, город именовался Большой Засадой.

* * *

Я говорю «нет», когда все в унисон твердят «да». Я хочу открыть и выявить темную сторону, ту, что была стерта из учебников истории как бесславная и позорная; я хочу спуститься к отвергнутому истоку, почувствовать замес глины, грязи и крови, способный смело встретить и победить насилие, властолюбие, мелочность, законы цивилизованного общества; я хочу рассказать о грязной любви, процветавшей тогда, когда еще не был возведен алтарь добродетели. Я говорю «нет», когда все говорят «да». Я обязан это делать. Это моя единственная задача.

МЕСТО

Натариу да Фонсека, надежный человек, готовит засаду в подходящем месте

1

Еще до того как здесь появился дом, у подножия холма на левом берегу реки возникло кладбище. Камни у входа указывали на неглубокие могилы, в которых в последние утренние часы, ближе к полудню, были зарыты трупы. Именно тогда верхом, во главе нескольких наемников, представлявших собой жалкую кучку из четырех человек, оставшихся на фазенде, появился наконец полковник Элиаш Далтру и оценил масштаб бедствия. Рассказать о случившемся было некому — в живых не осталось ни одного бандита.

Полковник осмотрел окровавленные тела. Берилу умер с револьвером в руках, даже не успев выстрелить, — пуля разнесла ему голову. Полковник отвел взгляд. Он понял, что эта резня означала конец. У него уже не было средств продолжать. Подавив горечь, он не подал виду — не позволил, чтобы остальные поняли, — лишь повысил командный голос, отдавая приказы.

Несмотря на непогоду — дождь хлещет, черные облака нависли, раскаты грома сотрясают заросли, — несколько стервятников, привлеченных кровью и вывернутыми внутренностями, кружили над людьми, которые таскали трупы и рыли могилы.

Они спешили, им нужно было успеть до того, как распространится зловоние.

2

До въезда на мост они скакали молча. Наконец Натариу, который ехал в авангарде эскорта, сопровождавшего полковника от железнодорожной станции в деревне Такараш, замедлил шаг своего мула, поравнялся с хозяином и вкрадчиво сказал:

— Я знаю очень подходящее место, полковник. Могу показать его, если ваша милость захочет немного отклониться от дороги, где-то с пол-лиги. Это чуть впереди, вверх по реке.

Подходящее место? Подходящее для чего? То, что сказал мамелуку,[3] оказалось настолько кстати, что полковник Боавентура Андраде испугался. Дона Эрнештина, его благочестивая супруга, знавшая толк в спиритизме, утверждала, что некоторые люди обладают даром читать чужие мысли. Вместе с сыном Вентуриньей, студентом юридического факультета, фазендейру оказался однажды в столичном театре на представлении фокусников и телепатов и был поражен, буквально потрясен неким факиром и его женой блондинкой, которая заслуживала более породистого мужчины, чем хлюпик с остроконечной бородкой. Тощий, с впалыми щеками, восковой кожей, этот тип хлипкого телосложения был зато сведущ в гадании, читал тайные мысли в чужих головах, как будто они были написаны на листе бумаги. Вентуринья, педант, без пяти минут бакалавр, утверждал, что все это не более чем трюки, но так и не смог привести доказательств и убедительных объяснений. Полковник предпочитал не углубляться в эти загадки. Это был человек почти легендарной храбрости, ничто на этом свете не пугало его. И все же он испытывал неконтролируемый страх перед сверхъестественными силами. Ему нужно было подходящее место, но как Натариу об этом узнал?

Полковник вопросительно уставился на управляющего. В ответ Натариу изобразил улыбку. Широкое индейское лицо, жидкие черные волосы, выдающиеся скулы, маленькие проницательные глаза. Он гордился званием управляющего. И хотя свою задачу — управление работами на плантациях какао — он выполнял с удовольствием, в последнее время Натариу в основном был погружен в распрю, смертельную междоусобицу, которая разделила могущественных сеньоров. У него был опыт, полученный в прежних переделках, всегда на службе у полковника Боавентуры. Смолоду скрываясь от правосудия, Натариу был наемником, управляющим, главарем головорезов, надежным человеком, мастером на все руки. Он взвешивал факты и делал выводы.

Соблюдая приличия, полковник избегал напрямую говорить о вооруженной борьбе, упоминать о перестрелках, засадах, кровавых столкновениях с убитыми и ранеными. Какой бы яростной ни была ссора, для ее обозначения он использовал слово, которое казалось ему более цивилизованным, менее жестоким, — «политика».

— Политика кипит, друг Натариу, нам нужно принять меры, а иначе нас прикончат. Это опасная политика!

Неделю назад на балконе особняка фазенды Аталайа в разговоре с управляющим он пошел несколько дальше. Подтвердились известия о приготовлениях полковника Элиаша Далтру, политического лидера, хозяина фазенды Кашкавел, чьи плантации какао граничили с Аталайей. Друзья и однопартийцы, полковники стали заклятыми врагами, и каждый считал себя полновластным хозяином этого огромного пространства незанятой земли, густых зарослей, которые простирались от начала сертана до берегов Змеиной реки.

— Сосед потерял голову: приказал искать наемников даже в Алагоасе. Из Сержипи в горы, это ж надо! Гляди, друг Натариу…

— Я вижу, полковник.

— Или мы сами о себе позаботимся, продумаем план, организуем хорошо вооруженную засаду, или нам конец. Мне нужно защищаться, в чистом поле с соседом никто не справится. — Он говорил «сосед», чтобы не произносить имя врага.

Говорил он расплывчато, потому что еще не разработал план. Обдумывая засаду, только в Ильеусе он осознал детали. Так как же управляющий мог советовать ему место, отвечая на беспокоивший его вопрос, который он и задать-то не успел?

Очень подходящее место. Полковник Боавентура почувствовал, как сердце его забилось сильнее: не иначе как Натариу умеет читать мысли! Когда речь идет о людях с индейской кровью, никогда нельзя ни в чем быть уверенным. Управляющий заговорил именно в тот момент, когда полковник размышлял о том, что нужно срочно найти подходящее место для вооруженной засады — основной операции разработанного им секретного плана. Натариу ответил на его мысли еще до того, как полковник успел открыть рот, чтобы сообщить о принятом решении.

— Подходящее для чего, Натариу?

На спокойном лице мамелуку растеклась улыбка. Если бы не маленькие пронизывающие глазки, он мог бы сойти за тихого и послушного типа, эдакого простачка. Только те, кто был с ним близок, кто видел его в действии в критические моменты, знали, какой запас решимости, рассудительности, храбрости и способности вести за собой людей скрывался за этим неподвижным лицом.

— Для большой засады, полковник. Лучшего места я не знаю.

Конечно, совпадение, других объяснений нет. Ладно, предположим, Натариу умеет читать мысли. Тогда остается только приказать убрать его, а это было бы очень прискорбно — такие умельцы на дороге не валяются. Натариу служил полковнику Боавентуре уже больше пятнадцати лет и не раз доказывал свою верность: в прошлых междоусобицах он два раз спас ему жизнь. Когда Натариу пришел в Аталайю в поисках убежища — он убил торговца в публичном доме в Проприи, — это был неопытный мальчишка, никто бы за него ломаного гроша не дал. Сегодня имя Натариу известно каждому; его уважают, у одних он на хорошем счету, другие его ненавидят, — и все боятся. Когда он открывает рот, все замолкают, чтобы выслушать его. Когда он вынимает оружие, тогда Бог нам в помощь и спасайся кто может.

В награду за верность и хорошую службу хозяин обещал ему надел земли с документами, заверенными у нотариуса. Натариу стал бы выращивать какао, устроил бы фазенду, как только кончится вся эта неразбериха. Полковник не пожалеет о своем обещании: предсказатель или нет, Натариу того заслуживает.

— Для ловушки любое место подходит. — Полковник предпочитал не употреблять слово «засада». — Достаточно верного прицела и дерева, которое растет в правильном месте.

Натариу улыбнулся еще шире:

— Ваша правда, но я думаю, что нам нужна большая засада. Говорят, люди, которых нанял полковник Элиаш, на днях пойдут в Итабуну — может, сегодня, может, завтра. Больше двадцати человек… — Он повысил голос: — Дерева и одного стрелка недостаточно, сеньор!

Они были совсем рядом с полковником Элиашем, со сборным пунктом его жагунсо.[4] Некоторые из них приехали издалека — их тщательно подбирали, чтобы гарантировать победу жалкому адвокатишке, которого выбрали главой муниципалитета, потому что за него поручился губернатор. Какого черта он вмешивался в эту ссору, которая касалась только их, хозяев этих мест? Почему он лезет со своими решениями, если это вообще не его ума дело? Полковник Боавентура не хотел идти против губернатора, но муниципалитет Итабуны — это особое дело, тут должны решать только полковники, по-хорошему или по-плохому, в согласии друг с другом или с оружием в руках. Кандидата назначит тот, кто окажется сильнее или хитрее. Эти выборы — сплошной фарс, они нужны только для того, чтобы узаконить свершившийся факт, они должны следовать за принятым решением, а не наоборот. Сосед решил, что он хитрее: раньше времени провозгласив адвокатишку победителем, думал, что тот вступит в должность. Происки болтунов — полковник Боавентура их ненавидел.

Было законное средство: обжалование процесса, — да разве ж это процесс? Так, росчерком пера назначили, а вместо избирателей — капанга.[5] Но для обжалования было недостаточно отправить судье петицию: так же как и выборы, аннулирование должно стать следствием уже свершившегося факта. В Ильеусе, откуда он сейчас возвращался, полковник целыми днями заключал союзы, давал обещания, угрожал, подмасливал нужных людей в нотариальных конторах и, как обычно, наслаждался в мягкой постели, на горячей груди Адрианы, девушки, которую он с показной роскошью содержал в борделе Лореты. План был продуман во всех подробностях, необходимые меры уже приняты, осталось только найти подходящее место и понять, в какой день люди соседа направятся в сторону Итабуны.

Когда они проехали поворот реки, Натариу замедлил шаг мула:

— Здесь верхом нельзя, полковник, нет прохода.

Они оставили мулов на двух капанга. Натариу вытащил нож и начал рубить ветки, расчищая просеку. Тучный фазендейру держался за кусты, скользил на гладких камнях: стоило ли это таких усилий? Но когда они пришли на вершину холма, он не смог сдержать возгласа восхищения — перед ним открылось огромное пустое пространство, долина, простиравшаяся по обоим берегам реки, великолепный, ослепительный вид.

— Самое лучшее место!

Натариу покачал головой в знак согласия:

— Здесь я построю дом, когда все закончится и вы сделаете что обещали. Здесь еще город будет. Это точно, я это как будто наяву вижу. — Он вглядывался в даль. Казалось, Натариу различает кого-то по ту сторону горизонта, по ту сторону времени.

Полковник еще раз почувствовал укол сомнения: а вдруг мамелуку и впрямь ясновидящий? Может, и так, кто знает; бывали случаи — дона Эрнештина не один такой знает. Адриана тоже верила в телепатию и ясновидение, в этом они похожи, жена и любовница, а в остальном разница огромная!

Натариу продолжил:

— Я узнал, что приспешники полковника Элиаша пройдут здесь, — им нужно добраться до реки, не пересекая Аталайю. Вы видите эту тропинку, полковник? Другой нет. Если захотите, если прикажете, я встану здесь, наверху, с горсткой людей и гарантирую вам, что ни один наемник не дойдет до Итабуны. Более подходящего места для большой засады и быть не может, полковник. Отсюда сверху нужно только целиться и отправлять бандитов в ад. — Он улыбнулся: — Кажется, Бог создал это место специально для таких дел, полковник!

Полковник Боавентура почувствовал, как сердце стало биться быстрее. Натариу иногда и без всякой мистики пугал его. Пугало спокойствие, с которым он превращал Бога в своего сообщника и в союзника полковника! Хорошо еще, что Натариу у него на службе, — он стоил десятерых, что бы ни случилось.

— Ты рожден для войны, Натариу. Если бы ты записался в армию и была бы война, ты бы закончил с офицерскими галунами.

— Если вам так кажется, полковник, если вы считаете, что я этого заслуживаю, тогда купите мне звание капитана.

— Капитана Национальной гвардии?

— Вы не пожалеете.

— Ну так я тебе обещаю. Так и будет. Можешь считать себя капитаном с сегодняшнего дня.

— Капитан Натариу да Фонсека к вашим услугам, полковник!

Более подходящего места и быть не могло…

3

Перед тем как оставить фазенду, Натариу осмотрел винтовки и мушкетоны, карабины и револьверы — лучшее оружие, невероятно дорогое, тщательно отобранное, заботливо смазанное, с выверенными прицелами. Он делал расчеты и переделывал снова, стараясь избежать любого непредвиденного обстоятельства. Он не мог позволить себе небрежности, не мог зависеть от сомнительных договоренностей, поскольку твердо обещал полковнику Боавентуре, что ни один жагунсо, вышедший с фазенды Кашкавел, не продолжит свой путь на Итабуну. На кону было его слово и звание капитана. Фазендейру ждал новостей в Ильеусе.

Дождь шел уже больше недели. По дорогам, превратившимся в болото, идти было тяжело. Путь изнурял, каждая лига стоила трех. Желая поменьше сидеть в засаде, Натариу ждал известия о том, что вооруженная банда полковника Элиаша Далтру уже вышла, чтобы после этого привести в движение своих людей.

Известия ждали долго. Приговоренные им бандиты покинули фазенду Кашкавел на два дня позже запланированного, тщетно надеясь, что непогода утихнет. Но дождь полил с удвоенной силой, и им ничего не оставалось, кроме как пуститься в путь в этих жутких условиях. Они спешили, им нужно было прийти к определенному дню. Они вышли ранним утром, полковник Элиаш дал последние инструкции Берилу: в Итабуне он должен направиться к доктору Каштру и поступить в его распоряжение. Что касается маршрута, их поведет Короинья: неутомимый ходок и охотник, опытный проводник, он знал все здешние закоулки и сумел бы провести их далеко от фазенды Аталайа. Экспедиция готовилась в условиях строжайшей тайны, чтобы о ней не пронюхали полковник Боавентура и его люди. За исключением Берилу и Короиньи никто не знал, куда они направляются. Бандитам платят за то, что они дерутся. Это не доверенные лица и не командиры — чем меньше знают, тем лучше.

— Что с тобой творится, скажи ради Бога! — спросил Берилу у Короиньи, когда после наступления темноты они свернули с дороги, чтобы пойти по тропе. — Ты будто привидение увидел! Ты боишься? Чего?

— Я просто стараюсь не сбиться с пути.

Может, и так. Грязь скрыла следы животных, ведущие к реке. Короинья двигался впереди, нагибался, нюхал землю. Они шли, сгорбившись под бременем усталости.

Каждый шаг стоил усилий. Дикие кабаны и грызуны перебегали дорогу, свистели жараракусу, гремучие змеи. Берилу заранее оговорил с полковником Элиашем место, где они остановятся на ночлег, — за мостиком, но следовать этой договоренности было трудно: ночь наступала, а они все еще блуждали в девственных зарослях по милости этого странного проводника, который выглядел все более напуганным. Берилу насторожился и начал за ним наблюдать.

В это же время наемники полковника Боавентуры Андраде вышли наконец на главную дорогу, но даже там было тяжело. Несмотря ни на что, они прибыли вовремя, устроили засаду и начали ждать.

4

Прислушиваясь и пытаясь различить звуки шагов сквозь шум непогоды — завывание ветра, раскаты грома, страшный треск дерева, в которое попала молния, — наемники напряженно ждут, спрятавшись за деревьями на вершине холма, насквозь промокшие, с ног до головы в грязи. Они привыкли к долгому сидению в засадах. Закаленные в опасностях и борьбе, всегда на волосок от смерти, даже они не могут побороть гнетущее ощущение агонии, конца света, которое несет в себе ярость природы. Они пытаются сохранять спокойствие, сдерживать страх. Еще больше они боятся Натариу. От непогоды можно уйти живым — пули управляющего не избежать даже чудом.

Устроив засаду, указав каждому его место, Натариу объясняет, как и когда начинать действовать. Он требует тишины и подчеркивает важность работы: беда тому, кто промахнется! Затем он сам встает почти на краю оврага, рядом со стволом мулунгу, откуда просматривается вся долина.

Сжимая пистолет, Натариу замирает. Он должен сделать первый выстрел, который будет для наемников сигналом открыть огонь, смертным приговором некоему Берилу — наемнику из Алагоаса, командующему экспедицией, — злодею, известному своей жестокостью. Затем настанет черед Короиньи, проводника, если несчастному удастся выжить после первых выстрелов или убежать. У него не получается пожалеть Короинью, хотя они знакомы уже много лет. Продажный слуга двух господ не заслуживает сострадания. Родившийся и выросший на плантациях полковника Элиаша Далтру, человек, которого тот уважает и которому доверяет, проводник за гроши продался противнику, снабжая его подробной информацией: точное число людей в банде — двадцать семь человек, целое войско! — чем они вооружены, день и час отправления. Он обязался прокричать совой, когда они будут приближаться. Может, выполнит обещание, а может — нет.

Натариу пытается уловить любой подозрительный шум, доносящийся со стороны тропинки: ветка, которую сломали, чтобы открыть проход, кто-то поскользнулся на грязной жиже, голос, приглушенный разговор. Жагунсо потеряют осторожность, будучи уверенными, что опасность осталась позади, далеко у границ фазенды Аталайа. Может, он и крик совы услышит, но это вряд ли. Скорее всего Короинья, приблизившись к назначенному месту, сумеет выкрутиться: опытный охотник, он знает укрытия и окольные тропы. Так и происходит. Если бы он доверял иуде, то пропустил бы момент для атаки, потому что предатель не выполнил обещание.

Тонкий слух мамелуку различает, почти угадывает, едва уловимый звук осторожных шагов по грязи, и рукой он дает сигнал наемникам. Он напрягает зрение и в свете молнии замечает Берилу. Поправляет оружие, но не спешит — дает кафузу[6] пройти вперед, чтобы оставшиеся члены банды оказались на виду. Почему у этого сукина сына пистолет в руке и почему он идет так осторожно, оглядывая окрестности?

Берилу поднимает голову, всматривается. Натариу вытягивает руку, поправляет прицел — с вашего разрешения, полковник! — так чтобы попасть прямо в голову. С вершины холма раздается очередь выстрелов, и внизу в грязи начинается паника: жагунсо отвечают наугад, не зная, куда стрелять.

Побоище — полковник Элиаш Далтру так и сказал. Засады, подобной этой, не было даже во времена прошлых стычек между Базилиу де Оливейрой и семьей Бадаро. Эта засада войдет в историю, большая засада!

5

Никому из жагунсо полковника Элиаша убежать не удалось. Это были знатные стрелки, приехавшие из сертана, из Сержипи-дел-Рей — края храбрецов, некоторые даже из Алагоаса, профессионалы. Когда наемники, следуя за Натариу, спустились холма, им осталось не много работы: прикончить раненых, добить тех, кто пытался лезть наверх, чтобы спрятаться среди деревьев и оттуда продать свою жизнь подороже, догнать пару-тройку бандитов, рискнувших бежать туда, откуда пришли.

Преследуя этих последних, негр Эшпиридау наткнулся на тело Короиньи. Проводник валялся рядом с валуном, за которым, без сомнения, хотел спрятаться. Натариу понял тогда, почему Берилу сжимал револьвер и почему шел с такой осторожностью и тревогой.

Короинью к тому времени уже зарезали. Ему вырезали сердце и яйца — это был любимый обычай покойного храбреца из Алагоаса. Натариу подумал: «Хорошо, что его убили». Если бы Берилу этого не сделал, ему бы пришлось взять это на себя. Он даже согласился с выбором оружия: болтун не стоил пули из винтовки, но и не одобрил жестокости: одно дело отправить предателя на тот свет выстрелом или ударом ножа, пытать несчастного — совсем другое.

Натариу не разрешил своим наемникам подбирать старое ненужное оружие. Под командованием негра Эшпиридау они ушли еще под покровом ночи и засветло вернулись на фазенду Аталайа. Натариу переехал мостик и направился в сторону железной дороги, откуда отправил телеграмму — текст они с полковником заранее обговорили. Было только одно незначительное изменение: подпись — вместо «Натариу» — «капитан Натариу».

Доехав до излучины реки, Натариу посмотрел назад, вспомнил и довольно улыбнулся. Впрочем, он помнил не перестрелку, не лежавшие тела, не Берилу с разорванной головой, не кастрированного Короинью, исколотого ножом, с сердцем, вырванным из груди. В глазах и в памяти остался ночной пейзаж: холмы и долина под проливным дождем, вздувшаяся, будто беременная, река — красота-то какая! Лучшего места днем или ночью, под солнцем или дождем в этих краях не сыскать. Это было лучшее место, чтобы жить.

Вентуринья, без пяти минут бакалавр, начинает общественную жизнь

1

Вентуринья приехал на каникулы из Сан-Жуау. На лице — воодушевление, улыбка легкая и довольная. Он обнял Натариу на станции в Такараше и сказал:

— Значит, полковник Элиаш спустил штаны и просится на горшок?

Мамелуку поправил его:

— Посыльный полковника Элиаша Далтру не просится на горшок, он просит перемирия.

Он не сдерживался перед сыном хозяина. Вентуринье не было еще и девяти лет, когда Натариу обрел убежище на фазенде полковника и стал работать на него. Мальчик привязался к молодому капанге, ездил с ним в седле, тот учил его различать голоса птиц и обращаться с оружием. Первую женщину, которую покрыл Вентуринья, привел Натариу. Это была конопатая Жулия Саруэ, бродячая проститутка, перебиравшаяся с плантации на плантацию. Ей не впервой было лишать мальчиков девственности. Лучше ее могла быть только кобыла Формоза Флор.

— Так или эдак, — продолжил студент, когда они сели на лошадей и пустились в путь, — но из политики Элиаша убрали. На свое счастье, он имел дело со стариком, у которого мягкое сердце. Если бы это был я, то раз и навсегда покончил бы с этим негодяем: сровнял бы с землей его фазенду, поджег плантации — не оставил бы ничего, кроме тыквы для мате, по миру бы пустил. Но отец пожалел его, дал слабину. Тебе не кажется, что старик должен был пойти до конца, раз уж случай представился?

Натариу ответил, не меняя тона, поскольку знал порывистость Вентуриньи:

— Может, да, а может, и нет. Но если ты думаешь, что полковник не прикончил его из мягкости, то ошибаешься: это не мягкость, а мудрость. Нам нужен мир, чтобы вырубать рощи и засевать землю. Много земли, Вентуринья. И если бы полковник Боавентура поджег плантации полковника Элиаша, сейчас бы мы бились смертным боем с половиной белого света. Сжечь какао — значит сжечь живые деньги. Эти времена прошли. Твой отец знает, что делает, и поэтому он наверху, он заправляет. Когда нужно было драться, он не колебался, о мировой даже слышать не хотел. Но драться нужно только тогда, когда не найти способа жить в мире.

— И это ты мне говоришь? Ты, у которого всю жизнь палец на спусковом крючке? Натариу полковника Боавентуры?

Натариу улыбнулся, маленькие глазки почти закрылись.

— Ты уже почти окончил университет, вот-вот степень получишь, но тебе еще нужно много чему научиться. Всему свое время: время стрелять и время договариваться. Полковник хочет, чтобы ты был посредником на переговорах с людьми из Итабуны. Он сказал мне: «Вентуринье пора начинать учиться. В этот раз он будет принимать решения, и я хочу видеть, как у него это выйдет». Ты не должен забывать, что у полковника Элиаша вся Итабуна на крючке: один кум, другой крестник. Есть люди, которые идут на мировую только потому, что он приказал. Поэтому ты там не говори о том, чтобы поджечь плантации полковника Элиаша, а то все погубишь. Ты слишком горячишься, побереги свой пыл для девушек…

— Раз уж о девушках заговорили, Натариу, это словами не передать… — И Вентуринья начал рассказывать.

Натариу не стал объяснять, что полковник решил послать вместо себя сына, потому что самое сложное уже было сделано — основные пункты договора определены и утверждены. Все замеры были зарегистрированы, выборы объявлены недействительными, должны были назначить новые сроки и нового кандидата. Впрочем, скорее всего кандидатом будет все тот же адвокатишка — протеже губернатора. Полковник шутил с Натариу, обсуждая возможные кандидатуры:

— А ты, Натариу, не хочешь возглавить муниципалитет Итабуны? — Ему эта дикая идея казалась смешной.

Натариу серьезно ответил:

— В Итабуне — нет, не хочу, сеньор. В Итабуне если уж кто и управляет, то только не глава муниципалитета. Раньше командовал полковник Элиаш, теперь вы. Если уж мне повезет управлять каким-нибудь местом, пусть даже последней дырой на белом свете, командовать там буду только я. Я — и больше никто.

2

Капитанский патент, заказанный в Рио-де-Жанейро, еще не прибыл, но, несмотря на это, во время выполнения миссии по заключению мира в Итабуне Натариу повсюду называли капитаном. Этим титулом его величали не только бандиты и наемники, но и коммерсанты, фазендейру, доктора, юристы и даже сам судья. С уважением, соответствующим званию и репутации.

В письме судье, составленном при помощи Вентуриньи, полковник Боавентура Андраде не умолчал о заслугах своих представителей. Он писал и читал, а Вентуринья и Натариу слушали:

— «…мой сын, студент юридического факультета…».

Вентуринья вмешался:

— Не студент, отец! Я уже на последнем курсе, в декабре заканчиваю, уже без пяти минут бакалавр.

— Хорошо. «Без пяти минут бакалавр Боавентура Андраде-сын»…

— Не сын, отец. Лучше «джуниор» — младший, я так подписываюсь, так современнее.

— А для меня ты сын — и точка. Я уже написал и не буду зачеркивать, не люблю всю эту иностранщину — разве ты какой-нибудь английский или швейцарский ублюдок? — Он прекратил спор, продолжив писать и читать. — «…и капитан Натариу да Фонсека, землевладелец, моя правая рука…».

Капитан и землевладелец. Полковник не был неблагодарным или мелочным. По случаю замера новых земель для последующей регистрации в нотариальной конторе он приказал записать несколько алкейре[7] на имя Натариу — вполне достаточно для небольшой плантации какао. Это, конечно же, не могло сравниться с состоянием полковника, который был одним из крупнейших, если не самым крупным, фазендейру региона, но для начала жизни — неплохо. Не мелочно, но и не слишком щедро, учитывая, что замер и регистрация этих бескрайних девственных зарослей происходили в ночь большой засады, а истинным нотариусом был сам Натариу. В нотариальной конторе в Итабуне они просто узаконят акт завоевания, уже свершившийся факт — все в правильной последовательности, так, как нравится полковнику. Сначала засада, потом сделка, или, лучше сказать, сначала сила — потом закон.

Это больше походило на военную экспедицию, чем на мирную миссию: пятнадцать вооруженных с головы до ног мужчин под предводительством негра Эшпиридау. На самом деле это было не нужно, потому что полковник Элиаш ушел с арены и, как говорят, из политики, оставив старые обязательства.

Капитан там, капитан тут — грандиозное празднество в Итабуне. Все прошло гладко, судья был просто шелковый, называл Вентуринью коллегой, буквально пылинки с него сдувал. Адвокатишка, тот самый доктор Каштру, к которому должен был явиться Берилу, вызвал бы жалость, когда бы не внушал отвращение. Он будет главой муниципалитета ровно в той мере, которая нужна. Вентуринья сумел удержать язык за зубами, не похвалялся величием и не объявлял себя храбрецом из храбрецов, не грозил земле и небесам немецким пистолетом. А это ценное оружие, настоящая драгоценность. Даже когда он напился в кабаре и вознамерился вцепиться в Доралисе из Пернамбуку — девицу полковника Эрменижилду Кабусу, который, по счастью, отсутствовал, — Натариу удалось его отговорить и вытащить из кабака.

В нотариальной конторе — а там полковник заранее всех подмаслил, — при регистрации замеров и получении актов о собственности, которые должны были узаконить огромный надел полковника Боавентуры Андраде и клочок земли капитана Натариу да Фонсеки, не возникло ни малейших затруднений.

В пансионах и публичных домах изо дня в день царило воодушевление. Жагунсо с фазенды Аталайа сорили деньгами. Престиж нового политического лидера возрастал. На небе был Бог, а на земле — полковник Боавентура.

Увидев, как Натариу переходит улицу Умбузейру, Мария даш Дореш, сидевшая на ступеньках борделя, указала на него пальцем и пояснила Зезинье ду Бутиа, новенькой, приехавшей из Лагарту:

— Это Натариу, наемник полковника Боавентуры, мерзкий бандит. Более жестокого головореза во всей округе не сыскать. Он уже сам потерял счет своим преступлениям. Хочешь верь, хочешь — не верь, но у него есть жена, которая с ума по нему сходит, Боже меня спаси и сохрани! — Она плюнула с презрением.

Жеманная мулатка с круглым задом и выдающейся грудью, Зезинья ду Бутиа, несмотря на то что приехала недавно, оказалась хорошо информированной:

— А я другое слышала: что этот капитан Натариу богач, ловкач и добряк. Говорят, он никогда ни одну женщину не обидел.

И щекастая мулатка вздохнула, провожая Натариу взглядом. Зезинья ду Бутиа была, что называется, в самом соку, в расцвете красоты, мужчины за нее дрались. Она крикнула мальчишке, жевавшему землю:

— Догони этого парня, Ману, попроси у него благословения и скажи, что я его жду, что он может прийти когда захочет. И что денег не нужно.

Для одних — преступник, безжалостный наемник, кровожадный бандит; для других — храбрец капитан, добрая душа, любимец женщин.

3

Перед тем как покинуть фазенду и поехать в Ильеус, чтобы провести последние дни каникул с матерью, доной Эрнештиной, образцом всех добродетелей, Вентуринья захотел побывать в том месте, где все произошло. Он хотел увидеть собственными глазами, узнать доподлинно, как все было, чтобы потом рассказывать однокурсникам и собутыльникам в столице, смакуя подробности. Натариу привел его туда и сказал:

— Ты увидишь небесный знак.

Среди камней стихийно возникшего кладбища пробивалась буйная растительность, появились кусты, ростки мамоэйру, распускались цветы. Весть о подвигах, распространявшаяся из уст в уста и обраставшая подробностями, привлекала любопытных, сворачивавших с главной дороги. Тропинка, протоптанная зверьем, благодаря людям начала расширяться и понемногу превращаться в дорогу.

Стремясь сократить путь, караван ослов, груженных мешками с какао, направился сюда. Пока только первый.

Вентуринья настоял на том, чтобы дойти до самой вершины холма: такой же грузный, как отец, и такой же толстый, как мать. Он встал за цветущим в эту пору мулунгу, вытащил немецкий пистолет, прицелился в хамелеона, выстрелил. Грохот потряс склоны гор.

— Это было волнующе, да, Натариу? Мне становится страшно.

Услышал ли его Натариу? Его взгляд терялся где-то за пределами горизонта и времени. Каждому мужчине нужно построить дом, чтобы жить там с женой и детьми, в том месте, которое ему нравится. У Натариу была жена и четверо детей.

— Старик должен был приказать прибить здесь наверху доску, как это делают на полях сражений.

Зачем? Разве не достаточно народной славы? Место большой засады. А когда прошло время и появились жители — просто Большая Засада.

СТОЯНКА ПОГОНЩИКОВ

Бог маронитов приводит бродячего торговца Фадула Абдалу в райское место

1

Дынные деревья, выросшие на могилах стихийно возникшего кладбища, дали первые плоды, когда Фадул Абдала, заблудившись, обнаружил это прекрасное место. Это был ливанец гигантского роста, все в нем было чрезмерным: руки и ноги, ширина грудной клетки и огромная голова. В кабаре Ильеуса и Итабуны он заработал прозвище Большой Турок, но на дорогах какао его назвали Турок Фадул. А для батраков, видевших в нем Божественное провидение, он был попросту сеу Фаду. Потрясенный великолепным видом, он решил, что достиг равнин Эдема, описанных в священной книге, которую он всегда носил с собой, потому что время от времени ему приходилась, по случаю и по необходимости, крестить детей за умеренную плату.

Он опустил на землю тяжелую сумку коробейника, которая с каждым днем становилась все тяжелее, деревянный метр, сложенный вдвое, который он использовал в качестве трещотки, предупреждавшей богатых и бедных, что в их дыру пришли мода и торговля. В его сумке было всего понемногу, и нужного, и бесполезного: ткани — шелк, ситец, булгариана, — сапожки и ботинки, нитки, иголки, наперстки, ленты и кружева, мыло, зеркала, духи, снадобья, цветные картинки с изображениями святых и ладанки от лихорадки.

Он снял пиджак и рубашку, брюки и подштанники. На спине виднелись рубцы от ремней сумки, на плечах — мозоли. Он сбросил сандалии и окунулся в реку, образовавшую в этом месте бассейн, на черные камни которого падала чистая вода. Он плавал и играл, выпуская воду струйкой, как делал в детстве, купаясь в ручье родной деревни. Ему почудилось сходство, вот только пальмы, которые росли здесь на холмах и в долине, не были финиковыми. Он утолил голод ароматными плодами дынного дерева — манной небесной, дарованной Богом маронитов.

Спелые плоды кажа валялись на земле под деревом кажа-зейру, в тени которого он спрятался от солнца. Он собирал фрукты, смеясь над самим собой — огромным голым человеком, — вспоминая мальчишку в джелабе,[8] собиравшего финики. Уже тогда он был огромным и нескладным. С момента отъезда прошло почти пятнадцать лет. Дикий кислый вкус плодов кажа был совершенно иным по сравнению с мягким и нежным вкусом фиников, но все эти плоды создал Господь и подарил человеку.

Фадул научился верить в Бога и доверять ему у своего дяди Саида Абдалы — маронитского священника, славившегося здравомыслием и аппетитом. К нему приходили за советом издалека, приносили виноград и финики, которые он поедал пригоршнями, разрешая споры о размере урожая. Фруктовый сок стекал по его длинной черной бороде.

«Очень многое изменилось за эти пятнадцать лет, дядя даже не узнал бы меня», — подумал Фадул, наслаждаясь плодами кажа, которые поглощал один за другим. Он изменился снаружи и внутри, сегодня кажа нравятся ему больше, чем финики, и по винограду он не скучает. Он родился заново в этих зарослях, мальчик в джелабе навсегда остался по ту сторону моря.

Бог разделил человеческую жизнь между долгом и удовольствием, смехом и слезами. Безмерным удовольствием было сидеть здесь, поедая кажа, наслаждаться легким ночным ветерком, слушать птиц, смотреть, как они летают, — драгоценности из Божьей шкатулки. Он отдыхал от тяжелого труда последних недель, от нескончаемой ходьбы, от опасностей, которые грозили со всех сторон. Бродячий торговец не знает, что такое воскресенье или святой день. Сегодня Бог заставил его заблудиться, чтобы он мог отдохнуть денек и дать передышку телу и душе.

Почему бы не остаться здесь навсегда, в этой идиллической долине, подобно калангу и тейу — ящерицам, которые греются на солнце? У наемных рабочих он научился есть мясо тейу и смаковать его, облизывая губы и пальцы. Еда была в изобилии: дичь, фрукты жака, ароматные плоды хлебного дерева, из источников била чистая вода — просто рай. Из необъятного тела Фадула Абдалы вырвался низкий громкий смешок, спугнувший попугаев и ящериц: в этом раю не хватало главного — женщины.

Подумав о женщине, он подумал о Зезинье ду Бутиа, которая в это время наставляла ему рога в Итабуне. Да он и не мог требовать, чтобы она заперла на засов свое сокровище — а про эту пропасть иначе и не скажешь! — просто потому, что в приступе сумасбродства оставил ей две кредитки по десять мильрейсов и зеркало в раме, чтобы она могла, вздыхая, любоваться собой. Вздыхая? Она рассмеялась ему в лицо:

— По тебе, что ли, вздыхая? Шиш тебе, турок, пожиратель сырого лука!

— Какой я тебе турок! Попридержи язык! Я Большой Турок, моя одалиска, твой господин и твой раб. — Он умел красиво ухаживать: жаль только, что говор ему в этом не помогал.

2

Место так понравилось Фадулу, что он заночевал здесь. Он собрал щепки, разжег огонь, чтобы отпугнуть змей, надел подштанники, сорочку и растянулся на сухих листьях. Он заснул не сразу, думал. На берегу реки, предвосхищая появление луны, заголосила жаба-куруру.

Пятнадцать лет назад Фадул приехал в Бразилию, чтобы заработать и разбогатеть. Разбогатеть — это цель каждого мужчины, для этого Бог дает ему ум и душу. Некоторые в точности выполняют задание Господа, зарабатывают деньги и устраиваются, у других не получается: мелкая душа, короткий ум или всего лишь лень. За примером далеко ходить не надо: он встречал одного такого типа за карточным столом в отеле «Коэлью», в Ильеусе. Смельчак, не знающий страха, наделенный орлиным умом, Алвару Фариа, если бы захотел, мог стать полковником, как и его брат, владелец домов и фазенд, миллионер. Вместо этого он вел жизнь разгильдяя и лодыря, не было у него ни кола ни двора, и питался он чем Бог пошлет. И если бы не обильный стол брата Жуау, а также удача в игре — повод для сомнений и подозрений, — да еще хитрость в придумывании и воплощении всяческих афер, ему пришлось бы голодать.

До сего момента Фадул работал с отчаянным усердием вьючного осла, продираясь сквозь заросли кустарника, бросая вызов опасностям, змеям, лихорадке, грабителям и хладнокровным убийцам. В этой бродячей торговле пистолет — подарок капитана Натариу — был столь же важным компонентом, как и сумка, набитая мелочью и безделушками.

Он еще не разбогател, до этого далеко. Он даже не обзавелся, как ему того хотелось, собственным магазином в одном из селений, которые вырастали на дорогах какао, на перекрестках у фазенд, где проходили караваны и погонщики. Хотя ему было грех жаловаться: кое-какие сбережения понемногу накапливались. Особенно после того как он стад заниматься спекуляциями.

Звезды множились на далеком небе. Фауд Каран из Итабуны, который читал книги на арабском и португальском, просвещенный горожанин, более образованный, чем полдюжины адвокатов, — кстати, это он придумал прозвище Большой Турок, когда увидел Фадула в кабаре в окружении девиц, — утверждал, что это не те же самые звезды, что светят на небе Востока, где они родились. Большой Турок не сомневается в этом, но и разницы не видит: все звезды похожи — прекрасные и далекие драгоценные камни; любого из них хватило бы, чтобы человек — творение Божие — сделал себе состояние. Что касается луны, отражавшейся в водах реки, она одна и та же и здесь и там: медаль из тусклого золота, толстая и желтая, со святым Георгием, скачущем на коне, чтобы побороть дракона. Восток, о котором говорил Фауд, — родная земля — потерялся на расстоянии. Чтобы снова увидеть его, нужно было пересечь море от края до края в утробе корабля. И звезды другие, и фрукты тоже, но он не скучает: плоды кажазейры нравятся ему больше, чем финики, да и звезды тоже неплохо светят.

Родная земля, далекая и забытая. У Фадула Абдалы — Большого Турка для проституток, Турка Фадула в богатых домах и дружища Фадула в убогих хижинах — не было обратного билета. Все слезы он выплакал на корабле, который вез эмигрантов. Сейчас ни одной не осталось. Он не просто поменял страну и пейзаж, он поменял родину. Он ливанец по рождению и крови, люди зовут его турком из-за невежества, но если бы они умели видеть и понимать, то на все четыре стороны разнесли бы весть о том, что он истинный грапиуна, уроженец Итабуны.

Родина — это то место, где человек работает в поте лица, где смеется и плачет, где надрывается, чтобы заработать на жизнь, создать свое дело и построить дом. Наедине с ночью и звездами в этом неведомом для ночевки месте, куда его привела рука Господа, Фадул Абдала признает и принимает новую родину. Не здесь он увидел первый луч света и не здесь принял крещение. Пустяки, мелкие подробности: могила важнее колыбели, — а его похоронят здесь, на земле какао. И не в такой мелкой могиле, как те, что на этом кладбище, — откуда они? Кто здесь лежит и почему? Ах! Это будет гробница настоящего лорда, мраморная, и надпись будет выбита золочеными буквами. За эти пятнадцать лет парнишка, приехавший с Востока, становясь мужчиной, превратился в настоящего бразильца.

Это настолько правда, что он уже договорился с Убалду Мадурейрой, нотариусом и участником множества кутежей, что тот со скидкой справит ему бумаги. Бразилец по документам, уважаемый коммерсант, муж и отец семейства, дело его растет: деньги к деньгам, — и все это произойдет очень скоро, с Божьей помощью. Он исполнит свой обет, как наказал ему отец Саид, благословляя в грустный и радостный час прощания, когда смешались смех и слезы: «Исполни волю Божью, Фадул, сын моей покойной сестры Марамы, поезжай в Бразилию и заработай там денег, потому что здесь это трудно, а я больше не могу тебя содержать. Разбогатей! Богатого человека уважает ближний и любит Бог».

Он начертал в воздухе крестное знамение, протянул ему руку для поцелуя. Подняв пастуший посох, подросток спустился с горы и отправился в путь. Бог маронитов один и тот же — и здесь и там.

3

Переночевав здесь один раз, Фадул долго не возвращался в это благословенное место. Прошло много месяцев. Согнувшись под тяжестью мешка, он продолжал тяжелый путь коробейника в любую погоду — шел ли дождь, светило ли солнце. Его всегда встречала шумная радость, потому что, помимо всего прочего, он умел ко всем найти подход и был приятным собеседником. Ему нравилось слушать и рассказывать истории, сдабривая их изумленными возгласами, широкими убедительными жестами и шумными взрывами смеха. Он нажил славу враля, но небылицы, которые рассказывал, были остроумными и брали за душу, вызывая бурные эмоции у бедных и жадных слушателей, лишенных в своей дыре каких-либо впечатлений.

— Вот так россказни! Я аж заплакал…

— Я описался от смеха в том месте, где про женщину с обезьяной. Этот мошенник турок тот еще хитрец…

Клиентура у Фадула была обширная и разнообразная: фазендейру, их жены и дети — люди гордые и при деньгах; наемные работники с плантаций без гроша в кармане, хвастливые жагунсо со своими любовницами, но самыми лучшими клиентами были шлюхи — покупали больше всех. Бродячий торговец не делил людей на классы и касты. С равным удовольствием он принимал приглашения на обед в богатые дома и в хижины работников, с ума сходил по вяленому, поджаренному на углях мясу с гарниром из муки и рападуры.[9]

Среди проституток Фадул пользовался популярностью. Он не отказывал себе в удовольствии плату за рисовую пудру, баночку бриллиантина, флакон духов или в качестве процентов за небольшую ссуду взять натурой. Случались и подарки, но, надо сказать, редко, в особые дни, когда на Большого Турка нападало любовное помутнение: железные колечки с блестящими стеклянными камнями, дешевые сережки, красивые побрякушки. Их принимали с радостью и подчас ценили больше, чем банкноту в пять мильрейсов, потому что это были подарки, знаки расположения, а не холодная плата за услуги. Сентиментальный Фадул пускался в ухаживания достаточно часто. У него была слабость к барышням «в теле», с выдающимся бюстом: крупные груди приятно сжимать огромной рукой. Худая женщина в его глазах ценностью не обладала: мужчина не собака — на кости не бросается, как гласит народная мудрость.

Его знали и уважали на фазендах и в селениях, у него были кумовья и крестники. Он относительно легко продавал в кредит, но, когда подходил срок, днем позже или днем раньше, появлялся, чтобы взыскать плату. Если должник переезжал, он находил его, куда бы тот ни скрылся. Неутомимый, он мог пройти любое расстояние. Он прощал задержки, но в качестве компенсации ввел банковский процент: помимо товаров в своей сумке бродячего торговца Фадул нес в заросли какао еще и прогресс.

Большой Турок был человеком благоразумным и мирным. Некоторые считали его трусоватым: такой здоровый, а ведь боязливый, — но это суждение хода не получило. Однажды, вооруженный только перочинным ножиком, кум Фаду стряс долг с Теренсиу — а это был самый натуральный бандит и хороший стрелок. Он схватил его за горло так, что тот опух, ткнул в кадык острым лезвием — тем самым, которым чистил апельсины и вскрывал фурункулы, — и тотчас же получил три мильрейса, проценты и извинения. Прослышав об этой истории, капитан Натариу, умирая от смеха, решил, что это прежде всего очень забавно. Проникнувшись уважением к торговцу, он подарил ему револьвер: «Иногда силы рук и перочинного ножика недостаточно. Огнестрельное оружие внушает уважение, кум».

Избавившись от репутации слабака, Фадул сохранил славу мошенника. Она росла и множилась, единодушно принимаясь всеми как нечто само собой разумеющееся. На импровизированном базаре, который возникал, когда он приходил на фазенду, его называли турком-мошенником, торгуясь за выставленные товары — привлекательные и желанные. Притворяясь оскорбленным в лучших чувствах, кум Фаду грозился собрать ситец и булавки, гребни и броши, пояса и подсумки — все свой соблазнительный арсенал — и пойти продавать в другое место. Торговля сопровождалась возгласами и проклятиями, смехом, вздохами, оскорблениями и лестью: от «жулика» до «разлюбезного турка, света очей моих».

Его звали наглым мошенником, но без злобы, не желая обидеть, это была часть игры, торговли, удовольствия от покупки и продажи. Конечно, мошенник, но хороший человек, о чем он сам не уставал кричать: «Мамашу свою зовите вороватым турком. Кто, если не Фадул, добрый богобоязненный человек, придет в эту дыру, чтобы обслужить вас? Вместо того чтобы бранить, вы должны поблагодарить меня и пригласить на рюмочку, неблагодарный вы народ!» — Он не отказывался от кашасы,[10] но в кабаре пил вермут, смешанный с коньяком.

В богатых домах сидели полковники-толстосумы, но жаловались они не меньше: «Турок, ты совсем заворовался. Где это видано, чтобы эта старая никелевая монета — а это никак не серебро — столько стоила? Это же просто вооруженное ограбление, тут никакого какао не хватит…»

Фадул клялся, что в Ильеусе такие часы, из чистого серебра, стоят вдвое дороже. Он открывал мешок перед жадными глазами хозяек, а сам прислушивался к движениям на кухне, откуда доносился запах эшкалдаду[11] и изысканный аромат фейжоады[12] — для него ни одно блюдо не могло сравниться с фейжоадой: тут и шпика в достатке, и солонина, и копченое мясо, и свиная колбаса! Что касается аппетита, тут он пошел в своего дядю-священника.

В общем, хороший человек, полезный. Он мог даже причастить умирающего, облегчив ему переход в лучший мир, быстро и с миром в душе. В таких тягостных ситуациях он был большим помощником: даже самый привязанный к жизни человек не мог противостоять голосищу и смешному произношению Фадула. Его заупокойное пение исторгало слезы даже у бездушных жагунсо.

В зарослях какао, если человек хочет сколотить состояние и у него нет плантации, посаженной на собственной земле, он должен приумножить свои способности. Бродячий торговец, таскавший свой магазин на собственном горбу, Турок Фадул зачастую лечил, а если надо, мог и священником поработать. Он оперировал абсцессы, вырезал фурункулы, промывал раны перекисью водорода, прижигал их йодом. В сумке его всегда были четыре незаменимых лекарства: «Лечебное чудо», «Здоровье женщины», мазь святого Лазаря и касторка. С их помощью он лечил любую болезнь, кроме черной оспы и проклятой лихорадки, — от этой напасти средства не было. В этой глуши он многих вылечил без всякого врача и аптеки, без какой-либо сторонней помощи.

Он был ризничим в ливанской деревне, помогая отцу Саиду в отправлении таинств, и сейчас, не колеблясь, крестил детей, которые без его помощи умерли бы язычниками, без права на Царствие Небесное. Он благословлял сожительствующих, вытаскивая их из пучины греха, в котором они жили, давая им новый социальный статус и повод для пирушки с кашасой и танцами до упаду. Кум Фаду сам любил поплясать под гармонь, девушки его держали за знатного кавалера.

Став обладателем оружия, Фадул Абдала решил расширить сферу своей деятельности и начал давать деньги под проценты. Делал он это благоразумно, выбирая, кому доверить свой скромный капитал, свои денежки. У него были жесткие сроки выплат и сложная финансовая таблица. А под пиджаком угадывался пистолет. Все знали, что это подарок капитана Натариу, доказательство дружбы.

Благодаря финансовым операциям сбережения его возросли, и близился тот час, когда он навсегда оставит сумку бродячего торговца и построит себе скромный домик. Нужно было только выбрать перспективное место, новое селение, где еще нет конкуренции.

4

Рассказав, где ему довелось заблудиться и передохнуть, он узнал, что это место называют Большая Засада, в память об ужасной западне, за которой последовало хладнокровное убийство. Все это произошло несколько лет назад во время кровавой борьбы, которую полковники вели за последние заросли — на этой стороне Змеиной реки уже не оставалось ни пяди земли, у которой не было хозяина.

В пылу рассказа бесчестные типы с языками без костей называли имена, связанные со знаменитой засадой, но Фадул знал, как относиться к сплетням и интригам: они в одно ухо влетали, а в другое вылетали. Некоторые слухи лучше пропускать мимо ушей.

Другую информацию — ту, которая действительно была интересной, — Турок Фадул собирал в домах работников, на террасах полковников, черпал из болтовни прохожих, во время нескончаемых переходов, длившихся недели и месяцы. Караваны, перевозившие какао с фазенд на железнодорожную станцию в Такараше, понемногу отклонялись от старой дороги в сторону Большой Засады — идеального места для ночевки. В некий момент движение на тропе стало более интенсивным, чем на главной дороге.

В один прекрасный день знакомый погонщик по имени Лазару, слепой на один глаз, воспевая преимущества ночевки в Большой Засаде — животные там могут безо всякого риска утолить жажду в естественном бассейне, образованном рекой, могут пастись в обильных зарослях, и при этом убежать им некуда, — посетовал: «Почему же там, в таком подходящем месте, еще нет никакого трактира, пусть даже маленького, где можно было бы купить кашасы на глоток, немного курева, галеты, рападуру, соль и сахар?» Тот умник, который обоснуется в Большой Засаде, разбогатеет со дня на день.

Фадул внимательно выслушал и продолжил тактику «дал — собрал». Но, возвращаясь в Итабуну с двойной целью: пополнить запас товаров и снова увидеть Зезинью ду Бутиа — это даже не зазноба, это больше, хотя она и не толстая, и не грудастая, — нашел способ попасть в эти края, сопровождая вьючный обоз. И каково же было его удивление, когда он обнаружил, что Большая Засада уже не пустует. Помимо деревянного сарая, служившего складом для запасов высушенного какао, здесь выросли несколько глинобитных домиков, а еще несколько как раз строились. Уже появились проститутки, в клиентуре недостатка не было — это были работники с близлежащих плантаций, лесорубы и наемники, а также проезжие жагунсо и погонщики, останавливавшиеся на ночевку.

Звуки гармони, песни, свет керосиновых фонариков, тяжелое дыхание людей в хижинах. Утром с уходом обоза оживление спадало и снова возрастало с наступлением вечера.

Когда Фадул в прошлый раз сюда попал, то понял: его вела рука Божия. Он думал, что заблудился, в то время как Бог вел его, направлял его шаги. И не для того чтобы он передохнул денек, как ему тогда показалось. Он привел его сюда, чтобы показать место, где Фадул должен исполнить обет, следуя своей судьбе. Сомнений быть не могло. Перед тем как продолжить путь, Фадул Абдала принял все необходимые меры.

Капитан Натариу да Фонсека посещает свои владения

1

Между ними устного соглашения было более чем достаточно. Письменное и подписанное выглядело бы не просто излишним, оно означало бы обидное недоверие, став доказательством неуважения. По договору Натариу теперь именовался главным управляющим фазенды Аталайа — быть просто управляющим негоже для капитана Национальной гвардии. Он получил право каждый месяц проводить несколько дней в имении, которое начал обустраивать на землях, полученных в благодарность за хорошую службу. За такую службу не расплатиться никаким жалованьем. Полковник Боавентура в благостном расположении духа подытожил дело:

— Теперь, Натариу, мы не хозяин и служащий — мы теперь одного поля ягоды.

— Пока вы живы, я ваш, что бы ни случилось.

— Я знаю это, мне известна твоя преданность, и стараюсь отвечать тебе тем же.

Натариу стоял с серьезным лицом. У него был повод для продолжения разговора:

— Есть еще кое-что, о чем бы я хотел попросить вас, если позволите, полковник.

Еще кое-что? Удивленный полковник уставился на мамелуку:

— Можешь говорить, я слушаю.

— Зилда опять брюхатая. Я хочу, чтобы ваша милость и дона Эрнештина стали крестными ребенка, когда он родится.

— И ты об этом хотел попросить? — Полковник протянул руку. — По рукам, кум. В день крещения мы закатим грандиозный праздник. Это пятый, да?

— Да, сеньор. Уже есть двое мальчишек и две девчонки.

— А на улице, Натариу?

— Много, полковник, — уже счет потерял. И все со мной на одно лицо, хотя это и не лик святого.

Обычно визит капитана на его земли длился три-четыре дня — достаточно, чтобы заплатить полдюжине наемных работников, проверить, как идут работы, и насладиться видом растущих плантаций. Но однажды, сделав все необходимое, он задержался там на три недели, приглядывая за работниками, расчищавшими оставшиеся заросли, которые еще нужно было засеять. Если он бросит все на наемную силу, только Бог знает, когда наконец это кончится. А под его началом ни один работник дрыхнуть не будет.

Это маленькое имение — знающие люди сказали бы, что так себе фазендочка, — даст не больше пятисот арроб[13] в год, с учетом урожая и ранних всходов, а на большее и рассчитывать нечего. Впрочем, у капитана было иное мнение, он назвал фазенду «Боа-Вишта» — «Прекрасный вид». Хозяин утверждал, что Боа-Вишта через пару лет после первого посева будет давать по меньшей мере в два раза больше, чем те пятьсот арроб, которые пророчат завистники. Если сажать на плодородной земле да еще с упорством человека, который столько лет занимался — и продолжает заниматься — чужим хозяйством, который, как никто, со всеми тонкостями понимает, как нужно растить какао, эта фазенда даст верную тысячу арроб. Натариу готов был на деньги поспорить с тем, кто сомневается. И это не считая будущих плантаций на землях, которые только что обезлесили.

Было истинным наслаждением наблюдать, как меняются ростки какао, как тянутся и набираются сил во влажной тени деревьев. Маленькие глазки капитана сверкали любовным возбуждением, когда он видел, с каким тщанием все сделано: расстояние между саженцами верное, ямы вырыты по всем правилам — все по науке. Что тут скажешь: ни одна работа в мире не сравнится с этой, ни одна не дает такой отдачи, причем так быстро. Сажать какао — это то же, что сеять золото в пыли. Это верно — вернее некуда. Губы расплылись в улыбке, глаза хозяина Боа-Вишты прищурились. Теперь нужно было, набравшись терпения, ждать.

Земля, которую полковник Боавентура Андраде приказал записать на имя своего давнего наемника, находилась недалеко от Большой Засады. Никто не знал, сделано ли это намеренно или случайно. Некоторые болтуны без царя в голове решили, что название, которое Натариу дал своему имению, пришло ему в голову, когда той далекой грозовой ночью он поджидал с пистолетом в руке, — прекрасный вид, несмотря на темень. У народа язык длинный и острый, а кроме того что длинный — еще и на выдумки гораздый. И не действовало предупреждение осторожного большинства: болтовня да сплетни ломаного гроша не стоят, — а вот шальную пулю, которая внезапно вылетит из-за дерева, вполне можно заработать. Зачем старое поминать — наемника больше нет, он превратился в капитана и фазендейру.

Большая Засада находилась на полпути между фазендой Аталайа и фазендой Боа-Вишта, расстояние между ними было не больше полутора лиг, от силы — две лиги, и если пришпорить лошадь, то вообще ничего. По дороге туда или обратно капитан всегда сворачивал на тропинку, чтобы сократить путь. И так он мог всегда следить, наблюдая или участвуя, за происходившими там изменениями.

Узнав о планах полковника Робуштиану де Араужу, Натариу посоветовал ему построить склад в Большой Засаде. Санта-Мариана — огромная фазенда, где, помимо плантаций какао, полковник занимался еще и скотоводством, — находилась у истоков Змеиной реки, на границе с каатингой,[14] далеко от железной дороги. А тут как раз подходящее место, чтобы полковник построил хранилище, где складировал бы сухое какао, чтобы затем передавать его экспортерам, а транспорт до Ильеуса — это уже их головная боль. Полковнику место понравилось, он последовал совету, и уже стало известно о строительстве загона, где скот сможет передохнуть по дороге на бойню в Ильеусе или Итабуне. Это был ценный совет, и в благодарность полковник приказал подарить капитану телку.

Капитан был там, когда работники, присланные полковником Робуштиану, замесили глину, старую, вечную, выжгли заросли и построили первые хижины. На его глазах приехала первая проститутка — Жасинта по прозвищу Корока, что значило «старая швабра», потому что она и вправду была немолодой. Возраст уже не позволял ей шататься с плантации на плантацию в поисках клиентов, и она обосновалась здесь в ожидании погонщиков, а их с каждым днем становилось все больше, потому что Большая Засада превратилась в очень популярное место для ночевки.

Давая совет полковнику Робуштиану, Натариу рассказал ему о своем давнем намерении вскорости построить на нависающем над долиной холме дом, в котором он будет жить. Но это когда у него появится больше денег, потому что то немногое, что у него было, он вбухал в фазенду Боа-Вишта.

2

Довольный жизнью, капитан Натариу к вечеру прибыл в Большую Засаду. Он спешил, поскольку задержался за пределами Аталайи дольше, чем предполагалось. Он не хотел застревать в долине, но необычное оживление, огромное количество людей, которые рубили и перетаскивали деревья, заставило его остановить мула перед хижиной Жасинты. Может, полковник Робуштиану решил ускорить строительство загона? Старая потасканная проститутка появилась в дверях, демонстрируя в прорехах комбинации дряблые груди.

— Здравствуй, Корока, — приветствовал ее Натариу, не сходя с мула.

— Здравствуй, Натариу… капитан Натариу, — поправилась она. Сколько раз в былое время бывал он в ее постели, зачастую в долг! Видя, что ему трудно, что он нуждается, Корока раздвигала ноги в кредит, но в последнее время он не успевал воспользоваться всеми, кто себя предлагал. — Возвращаешься? Задержался ты там. Нашел новую шлюху?

— Какая уж тут шлюха… Ты мне лучше скажи, если знаешь, конечно, что это за столпотворение? Это загон полковника Робуштиану или что?

— Это кум Фадул нанял кучку местных, чтобы они построили ему дом. Деревянный, не какую-нибудь убогую хижину типа моей. Народ там внутри работает, даже отсюда видать.

— Турок Фадул? Он собирается открыть здесь магазин? — Натариу задумался. — Где? Покажи мне место?

— Кто точно знает, так это Бернарда. Он был с ней той ночью, когда принял это решение.

— Какая Бернарда? Дочка Флоренсиу?

— Она самая. Недели две назад сюда пришла, слиняла от своего папаши. Она пришла вместе со стадом ослов из Бокаду-Рио. Новенькая, мужики теперь только с ней хотят.

Прежде чем пришпорить мула, Натариу спросил:

— Тебе что-нибудь нужно, Корока?

— Я не прошу милостыню. По крайней мере пока с голоду не подыхаю.

Капитан рассмеялся, глаза закрылись — вот спесивая старая шлюха:

— За мной остался старый должок, помнишь? Еще с тех времен.

— Может быть.

Он дал ей несколько монет и поехал искать работников, от которых узнал о намерениях Фадула. Бродячий торговец оставил Баштиау да Розе немного денег и распоряжение нарубить и заготовить дерево, достаточное для постройки дома с двумя дверьми снаружи и тремя комнатами внутри. Такие хоромы в этих местах есть только в Такараше, у железной дороги, то-то и оно! К тому же из Такараша приехал плотник Лупишсиниу, чтобы сделать для сеу Фаду прилавок и полки. Большая работа и много возни. Баштиау да Роза так думает: «Турок совсем умом тронулся. Такая роскошь не для Большой Засады».

Натариу покачал головой, не соглашаясь. Турок сошел с ума? Нет, он так не думает. Он знал наверняка, что рано или поздно Большая Засада станет городом, по сравнению с которым Такараш будет просто жалкой провинциальной дырой.

3

Сарай Короки казался хоромами в сравнении с соломенной хижиной, в которой укрылась Бернарда: полдюжины наскоро связанных пальмовых веток, четыре жерди, воткнутые в землю. Внутри — койка, глиняный горшок на трех камнях и больше ничего.

Натариу спешился и огляделся. Девушка шла со стороны реки, мокрая с головы до ног, в руке — вещи, которые она стирала: панталоны и нижняя юбка. Простенькое платье, промокшее насквозь, прилипло к смуглому телу, с распущенных волос текла вода, капли падали с затылка. Узнав гостя, она на секунду замерла, а затем побежала, протягивая к нему руки. А Натариу видел другое — к нему бежит двухлетняя девочка, которая бросила игры в грязной луже, чтобы повиснуть — голая и чумазая — у него на шее. Когда он нашел убежище на фазенде Аталайа, то долгое время жил в доме Флоренсиу и его любовницы Аны. Флоренсиу не работал на плантации, занимаясь более важными делами: отвечал за оружие и жагунсо.

«Сколько же лет Бернарде?» — спросил он себя, когда образ девочки превратился в девушку, окутанную водой и солнцем. Он, зная ее с младенчества, в каком-то смысле помог вырастить. В закутке двухкомнатного домика Ана соорудила для гостя гамак, а на полу, в ящике, превращенном в колыбель, спал ребенок. Бернарда просыпалась среди ночи и плакала, но Ана лишь изредка вставала, чтобы приложить ее к груди. Мертвая от усталости, она спала в соседней комнате тяжелым свинцовым сном и даже не слышала, как плачет дочь. Натариу брал ребенка из ящика, клал в гамак и укачивал у себя на груди.

Ей было, наверное, лет пять, когда полковник Боавентура привез падре Афонсу, чтобы освятить часовню, которую дона Эрнештина приказала возвести на фазенде во исполнение обета, данного святому Иосифу, ее покровителю. Именно ему полковник был обязан жизнью, святому Иосифу, — и Натариу, вовремя нажавшему на курок: «С вашего разрешения, полковник!» Праздник длился два дня: было море гостей — даже из Баии народ приехал. Священник отслужил мессу, освятил образ святого, обвенчал сожительствующих во грехе, окрестил ораву детей и нескольких взрослых, до сей поры не попавших в лоно церкви. Несусветное обжорство, безудержное пьянство — в домах работников кашаса лилась рекой, удержу не было ни в чем. Скромный слуга Божий, безоговорочный сторонник полковника, образец христианина и истинного грапиуна, падре Афонсу грешил чревоугодием — он ел за целый полк.

Натариу воспользовался праздником, чтобы жениться на Зилде, с которой жил во грехе уже больше года. Он подобрал ее на дороге в Агуа-Претау, бледную, рахитичную и напуганную, круглую сироту — обоих родителей унесла черная оспа. Свора мерзавцев наступала ей на пятки, будто кобели, преследующие бесхозную сучку. Натариу вступил в бой скорее от скуки, чем из желания, повалил на землю Мане Брагаду, а этот задира, не узнав его, схватился за оружие. Из-за этой худышки ему пришлось убить человека. Он увез ее с собой и сразу же заделал ей сына.

Молчаливая и покорная, работящая и чистоплотная — на убогий домишко стало приятно смотреть, — Зилда налилась и расцвела, стала рассудительной, живой и осталась здесь навсегда. Как набралась она храбрости, чтобы высказать своему мужчине и хозяину ее желаний, что он должен на ней жениться? Нельзя жить против закона Божьего, а большего ей и не надо.

Когда Натариу ее подобрал, он еще жил в доме Флоренсиу. В своем холостяцком гамаке он ее и обрюхатил — прямо на глазах у Бернарды. Девочка продолжала спать в той же комнате, но с появлением Зилды потеряла место в гамаке, укачивание и уютную грудь.

По случаю коллективного крещения Ана предложила им стать крестными девочки. Рукодельница Зилда соорудила из старых тряпок куклу для крестницы. Натариу не подарил маленькой Бернарде ничего, кроме того, о чем она больше всего мечтала, — права называть его крестным, целовать ему руку и получать благословение.

Пока Флоренсиу оставался в Аталайе, Бернарда жила больше в доме крестных, чем у родителей. Ей было около десяти лет, когда Флоренсиу, который повздорил с полковником из-за сущей безделицы — высокомерный жагунсо не желал делать грязную работу, — перебрался на фазенду Бока-ду-Мату: полковнику Бенвинду был нужен хороший стрелок, чтобы держать в узде своих работников. Натариу и Зилда предложили, чтобы крестница осталась у них, но Флоренсиу не захотел даже слышать об этом. Им нужна была Бернарда, якобы чтобы приглядывать за сестренкой: за это время Ана разродилась еще одной девочкой — ее назвали Ирара, а если проще — Ира. Потом, когда уже все произошло, Зилда сказала, что Флоренсиу еще тогда положил глаз на старшую дочку.

Когда кумовья переехали, Натариу видел Бернарду только изредка. В тринадцать лет это была оформившаяся девушка, хорошенькая, привлекательная. А привлекательная женщина в этой дыре, где было одно только какао, — страшное дело, ведь не у каждого вообще имелась женщина, только у немногих счастливчиков. Все, что в юбке, считалось привлекательным и полезным. Не говоря уже о кобылах, мулах и ослицах.

Кровоизлияние приковало Ану к постели, навсегда сделав глухой и немой паралитичкой — обузой, которая годилась только на то, чтобы вводить в расходы и добавлять работы, в то время как Бернарда превращалась в навязчивый, непобедимый соблазн. Из комнаты, в которой он лежал рядом с парализованной, Флоренсиу слышал, как дочка дышит во сне. Это был могучий зов. Что мог сделать старый пьяница? Он съел ягодку, пока другой на нее не позарился. И никто не захотел влезать в это дело, оно того не стоило. Бандит, нанятый в сертане Святого Франциска, когда началась борьба за землю, Флоренсиу имел за плечами жуткий послужной список. Это была его дочка, и он мог распоряжаться своей семьей, как ему взбредет в башку. Или куда пониже.

4

Ослабляя подпругу, Натариу произвел в уме подсчеты и пришел к выводу, что Бернарде сейчас должно быть лет четырнадцать-пятнадцать. Если бы она жила в Ильеусе, то была бы еще девчонкой, играющей в куклы, а здесь, в зарослях, уже взрослая женщина, проститутка, завлекающая клиентов.

Она бежала с протянутыми руками, побросав только что выстиранную одежду, но, приблизившись, замедлила шаг и опустила глаза. Натариу следил за ней, опираясь на лошадь. Сам того не желая, он обежал прищуренными глазами все тело крестницы — ловкое, стройное, ладное, бронзовое. Он почувствовал смятение в груди: там теснились противоречивые чувства, как будто он раздвоился. Еще не успев остановиться, она попросила:

— Благословите, крестный. — Но реальность сразу вступила в свои права: — Вы получили мою весточку?

— Весточку? Я только сейчас узнал, что ты здесь, — мне Корока сказала. Что случилось?

Он отпустил мула, который сразу убежал в поисках корма, но не далеко. Не дожидаясь ответа, он вошел в хижину и сел на койку, сооруженную из двух досок. Бернарда последовала за ним и осталась стоять: они были так близко, что колени почти соприкасались.

— Расскажи мне, что произошло! — В голосе, на первый взгляд холодном и нейтральном, сквозила нотка беспокойства.

Бернарда подняла голову и посмотрела прямо на крестного:

— Я больше не выдержала. Отец приходит с плантации и делает только две вещи: пьет и дает нам тумаков. — Слова выходили медленно и тяжело. — Ну и то, о чем крестный знает.

Она мяла рукой юбку, это был единственный признак смущения.

— В доме еды нет совсем, только кашаса. Если мы с голоду не померли, то спасибо соседям. И еще потому, что я шла в заросли с каждым, кто заплатит. Это было рискованно: если бы отец узнал, то убил бы меня.

Натариу слушал без комментариев. В голосе Бернарды послышались всхлипы: казалось, она вот-вот начнет плакать, — но ей удалось сдержать слезы — душа закалилась на медленном огне. Она закатала край платья, чтобы приложить к горящим глазам. Капитан отметил крепкое бедро, выпуклый зад — хлеб, который она ела, точно дьявол месил. Умирая от жалости — бедная девочка! — он почувствовал, как защемило сердце, но глаз, затуманенных желанием, не отводил, пока она не опустила юбку и не продолжила:

— Отец сделал меня, свою дочку, своей наложницей. Это все знают. Пока мать была жива, хотя она и не говорила и не двигалась, я подчинялась, я не могла позволить матери умереть в одиночестве. А как мы ее похоронили, я сделала ноги. — Она снова взглянула на крестного: — Если кто думает, что я была согласна, он ошибается. Я была в этом проклятом доме с парализованной матерью.

Это правда, она была в проклятом доме, но Натариу просто сказал:

— Я не знал, что кума Ана умерла.

— Уже дней двадцать как. Я вам послала весточку в Аталайю. Вам не передали?

— Я был в дороге, только сейчас возвращаюсь. А что Ира?

— Она осталась с отцом.

— А если он с ней сделает то же, что с тобой?

— С Ирой, крестный? Но она мала для этого, ей и одиннадцати лет нет, еще даже кровь не пошла.

— Да разве кума такие глупости остановят? В доме Луизы Мокото, в Рио-ду-Брасу, есть десятилетняя девочка — уже клиентов принимает. Говорят, как раз отец и попортил. В этих местах только и есть, что какао и бессовестные папаши.

Он говорил об этом без эмоций — так было, и этим все сказано. В молчании, тяжелом от мыслей и желаний, капитан толкнул ногой пальмовые листья, служившие дверью. Протянул руку, дотронулся до простенького платьица крестницы, прилипшего к телу. Бернарда не пошевелилась и не опустила глаз.

Его крестница. Девчушка, грязная и голая, бежала к нему, чтобы повиснуть у него на шее. Натариу давал ей мелкую монетку, но она отказывалась. Она хотела только сидеть у него на плечах, держась за края кожаной шляпы, хотела играть. Она росла, засыпая в гамаке, прижимаясь к груди бандита, смеясь, когда он щекотал ее за пятки. Вселенная ребенка замыкалась в крестном, кроме него была только пустыня разочарования и равнодушия.

Больше чем крестный, почти отец. И что с того? Настоящим отцом был Флоренсиу, и она не отказалась, когда старик ее захотел. Она спала с ним больше года, хотя и без удовольствия, но покорно. Натариу приложил руку к животу Бернарды, она замерла, но когда его пальцы коснулись груди, изобразила улыбку и опустила глаза. Капитан толкнул ее на койку.

После сдавленного всхлипа, возгласа желания и радости, крика победы, Бернарда легонько провела рукой по лицу крестного, задрожала, улыбнулась и сказала:

— Я всегда знала, что однажды буду спать с вами.

Она прижалась к потной груди, как та девочка в гамаке:

— Это было во сне много раз. Когда я хочу чего-то, мне это снится. А крестный тоже? — Она затягивала разговор, чтобы удержать его рядом, у своего лона…

— Сон — это ложь, сны ничего не стоят. Когда я хочу чего-то, я это делаю или беру. — Он смягчил голос, чтобы закончить. — Лучше иметь, чем мечтать. Я тоже хотел.

Благословенные слова, счастливые: крестный хотел ее, умирал от желания спать с ней и войти в нее. Разочарование и горесть жизни рассеялись, им не было места в светлом мире поцелуев и ласк, когда тела и души разоблачались и отдавались друг другу без стыдливости, без робости. «Ах, как хорошо, крестный, насытимся друг другом, мне нужно это в награду за бесконечные дни и ночи в страхе и отвращении! Ах, крестный, сколько времени потеряно! Сколько грустных дней! Насытимся друг другом, не уходите!»

— Крестный ведь сейчас не уедет, нет? Еще рано. — Она извинилась: — Мне и угостить вас нечем. Только собой, если крестный еще хочет.

Они оба хотели, праздник продолжался, пока солнце не опустилось в реку и мул не заржал снаружи. Обуваясь, капитан спросил:

— Что сказал Турок?

— Он здесь магазин откроет. Говорит, что здесь есть будущее. Он должен вернуться.

— Когда он здесь появится, скажи ему, чтобы пошел в Аталайю и поговорил со мной. Но сразу предупреди его, что холм у излучины, самый высокий, — мой и только мой.

Слова крестного были истиной и законом, Бернарда задала вопрос, просто чтобы еще немного продлить разговор и задержать его рядом, продлить счастье:

— Вы купили его вместе с плантацией?