Ричард Матесон

Возвращение

Профессор Роберт Уэйд только присел на густую душистую траву, как увидел, что его жена Мэри стремительно мчится вдоль Корпуса социальных наук, направляясь в кампус.

Совершенно очевидно, что она так и бежала от самого дома, добрый километр. А ведь она беременна. Уэйд сердито впился зубами в мундштук своей трубки.

Кто-то ей рассказал.

Он увидел, как раскраснелось ее лицо и сбилось дыхание, пока она спешно шагала по дорожке, огибающей по овалу Корпус гуманитарных наук. Он заставил себя подняться.

Она уже перешла на широкую дорожку, идущую параллельно громадному, облицованному гранитом Центру физико-биологических наук. Грудь ее резко вздымалась и опадала. Она подняла правую руку и откинула с лица пряди темно-каштановых волос.

Уэйд позвал:

— Мэри! Я здесь! — и помахал ей своей трубкой.

Она замедлила шаг, хватая ртом холодный сентябрьский воздух. Ее взгляд скользил по широкому, залитому солнечным светом кампусу, пока она не заметила его. Тогда она сбежала с дорожки на траву. Он увидел, что лицо ее искажено вызывающим жалость испугом, и его гнев угас. Зачем ей кто-то сказал?

Она всем телом прижалась к нему.

— Ты сказал, что на этот раз не пойдешь, — произнесла она, слова прерывались вдохами. — Ты сказал, к-кто-нибудь другой отправится в этот раз.

— Тише, тише, дорогая, — принялся успокаивать он. — Отдышись.

Он вынул из кармана пальто носовой платок и бережно промокнул ей лоб.

— Роберт, зачем? — спросила она.

— Кто тебе сказал? — спросил он. — Я просил их не говорить.

Она отстранилась и пристально посмотрела на него.

— Не говорить мне?! — переспросила она. — Ты бы отправился, не сказав мне?

— Что странного в том, что я не хотел тебя пугать? — спросил он. — Особенно теперь, когда ты ждешь ребенка?

— Но, Роберт, — произнесла она, — ты должен сообщать мне о подобных вещах.

— Идем, — сказал он, — давай сядем на ту скамейку.

Они прошли через зеленую лужайку, обнимая друг друга.

— Ты сказал, что не пойдешь, — напомнила она ему.

— Дорогая, это же моя работа.

Они дошли до скамейки и сели. Он обнял ее за плечи.

— Я вернусь домой к ужину, — произнес он. — Это просто работа, назначенная сегодня на вторую половину дня.

Она казалась напуганной до смерти.

— Отправиться на пятьсот лет в будущее! — воскликнула она. — Это ты называешь просто работой, назначенной на вторую половину дня?

— Мэри, — сказал Уэйд[1],— ты же знаешь, что Джон Рэндалл путешествует уже пять лет, и я сам перемещался добрую сотню раз. Почему ты вдруг испугалась теперь?

Она закрыла глаза.

— Я не теперь испугалась, — пробормотала она. — Я просто умираю от ужаса с тех пор, как вы, мужчины, изобрели это… эту штуку.

Ее плечи задрожали, и она снова заплакала. Он протянул ей свой платок, на лице его застыло беспомощное выражение.

— Послушай, — сказал он, — неужели ты думаешь, что Джон позволил бы мне отправиться, если бы существовала хоть малейшая опасность? Неужели ты думаешь, что доктор Филипс позволил бы?

— Но почему ты? — спросила она, — Почему не какой-нибудь студент?

— Мы не имеем права посылать студентов, Мэри.

Она обводила взглядом кампус, комкая платок.

— Я знаю, что нет никакого смысла говорить тебе, — произнесла она.

Он ничего не ответил.

— Да, я знаю, что это твоя работа, — продолжала она. — Я не имею права жаловаться. Просто… — Она развернулась к нему. — Роберт, не лги мне. Ты подвергаешься опасности? Существует ли хоть малейший шанс, что ты… не вернешься назад?

Он успокаивающе улыбнулся.

— Дорогая моя, риска не больше, чем во все другие разы. В конце концов, это же…

Она замолк, потому что она снова прижалась к нему.

— Без тебя мне не жить, — сказала она. — Ты это знаешь. Я умру.

— Тсс, — произнес он. — Не говори о смерти. Помни, что теперь в тебе две жизни. Ты потеряла право на единоличное отчаяние.

Он поднял ее подбородок.

— Улыбнись, — попросил он. — Ради меня. Вот так. Так-то лучше. Ты слишком хорошенькая, чтобы плакать.

Она потерлась щекой об его ладонь.

— Кто же тебе рассказал?

— Я не стану ябедничать, — ответила она, улыбаясь. — В любом случае, мне сказали только то, что я и без того уже знала.

— Ну вот теперь ты знаешь, — произнес он. — Я вернусь домой к ужину. Все просто.

Он принялся выколачивать из трубки пепел.

— Нет мне каких-нибудь поручений на двадцать пятый век? — спросил он, и улыбка тронула уголки его узкого рта.

— Передай привет Баку Роджерсу[2],— попросила она, и он вынул из кармана часы.

На лице ее снова отразилось беспокойство.

— Сколько осталось? — прошептала она.

— Примерно сорок минут.

— Сорок минут…

Она схватила его за руку и прижала ее к своей щеке.

— Ты вернешься ко мне? — спросила она, глядя ему в глаза.

— Я вернусь, — заверил он, любовно поглаживая ее по щеке. После чего скроил свирепую физиономию. — Но только если ты, — завершил он, — приготовишь на ужин что-нибудь вкусненькое.

Он думал о ней, пристегивая себя ремнями к сиденью в сумрачной кабине для перемещения во времени.

Большая сверкающая сфера покоилась на основании из толстых токопроводящих жил. Воздух потрескивал от работы гигантских динамо-машин.

Сквозь высокие окна без переплета солнечный свет ложился на прорезиненный пол зала раскатанными рулонами золотистой материи. Студенты и инструкторы, спешно ныряя в тени и объявляясь снова, проверяли и подготавливали «Транспозицию Т-3». Зуммер на стене зловеще попискивал.

Все внизу завершили последние приготовления, после чего спешно направились к большой комнате управления с застекленной стеной и вошли.

Низенький человечек средних лет в белом лабораторном халате подошел к кабине. Вгляделся в сумрачный интерьер.

— Боб? — позвал он, — Ты хотел меня видеть?

— Да, — ответил Уэйд. — Я просто должен сказать одну банальность. На тот призрачный случай, если я не смогу вернуться, мне бы…

— Банальность! — засопел профессор Рэндалл. — Если ты считаешь, что такая вероятность вообще существует, пошел вон из кабины. Мы не настолько заинтересованы в будущем.

Он сощурился, глядя внутрь.

— Ты улыбаешься? — спросил он. — Не могу разобрать.

— Улыбаюсь.

— Прекрасно. Не о чем беспокоиться. Только сиди пристегнутый, соблюдай меры предосторожности и не флиртуй с этими женщинами Бака Роджерса.

Уэйд усмехнулся.

— Ты мне напомнил, — сказал он, — Мэри просила меня передать привет Баку Роджерсу. А у тебя есть какое-нибудь поручение для меня?

— Просто возвращайся через час, — проворчал Рэндалл.

Он подался вперед и пожал Уэйду руку.

— Все ремни застегнуты?

— Все застегнуты, — ответил Уэйд.

— Отлично. Мы отправим тебя отсюда, э-э… — Рэндалл бросил взгляд на большие часы с красными цифрами, висевшие на глухой стене зала. — Через восемь минут. Готов?

— Готов, — ответил Уэйд. — Скажи за меня «пока» доктору Филипсу.

— Ладно. Будь осторожен, Боб.

— Увидимся.

Уэйд наблюдал, как его друг возвращается через зал к комнате управления. Затем, глубоко вздохнув, он закрыл толстую круглую дверь и, повернув кран до упора, задраил ее. Всякие звуки как отрезало.

— Две тысячи четыреста семьдесят пятый, я иду, — пробормотал он.

Воздух казался тяжелым и разреженным. Он знал, что это всего лишь иллюзия. Он быстро взглянул на часы на панели управления. Шесть минут. Или пять? Неважно. Он уже готов. Он провел рукой по лбу. Пот закапал с ладони.

— Жарко, — произнес он. Голос его прозвучал гулко, нереально.

Четыре минуты.

Он левой рукой отстегнул прижимную планку и, сунув руку в задний карман брюк, вытащил бумажник. Когда он открывал его, чтобы взглянуть на фотографию Мэри, пальцы его потеряли цепкость, и бумажник упал на металлический пол кабины.

Он попытался дотянуться до него. Ремни потянули его обратно. Он встревоженно посмотрел на часы. Три с половиной минуты. Или две с половиной? Он забыл, когда Джон начал отсчет.

Его наручные часы показывали другое время. Он заскрежетал зубами. Не может же он оставить бумажник здесь. Его может затянуть в гудящий вентилятор, где бумажнику придет конец, а заодно и самому Уэйду.

Две минуты вполне достаточно.

Он нащупал ремни на запястьях и груди, отстегнул их и поднял бумажник. Пристегивая ремни снова, он еще раз покосился на циферблат часов. Полторы минуты. Или же…

Внезапно сфера завибрировала.

Уэйд почувствовал, как окаменели мышцы. Провисший ремень на поясе расстегнулся и захлопал концами по переборкам. Резкая боль затопила грудь и живот. Бумажник снова выпал.

Он яростно вцепился в прижимную планку, напрягая все силы, чтобы удержаться на сиденье.

Его с силой вышвырнуло во Вселенную. Звезды со свистом проносились мимо. Кулак леденящего страха сжимал его сердце.

— Мэри! — выкрикнул он стянутым ужасом ртом.

Потом его голова с треском ударилась о металл. Что-то взорвалось в его разуме, и Уэйд полетел вперед. Гудящая тьма выдавила из него сознание.



Было холодно. Чистый, бодрящий воздух омывал окоченевший разум. Его прикосновения были настоящим целительным бальзамом.

Уэйд открыл глаза и уставился в тусклый серый потолок. Развернул голову, чтобы проследить, куда идут стены. Боль пронзила все тело. Он поморщился и вернул голову в прежнее положение.

— Профессор Уэйд?

При звуке голоса он дернулся, чтобы подняться, но упал обратно, зашипев от боли.

— Пожалуйста, не двигайтесь, профессор Уэйд.

Уэйд попытался заговорить, однако его голосовые связки как будто онемели и отяжелели.

— И не пытайтесь разговаривать. Я приду через минуту.

Послышался щелчок, за ним тишина.

Уэйд медленно повернул голову набок и оглядел помещение.

Небольшой площади, но высотой метров в пять. Стены и потолок были казенного тускло-серого цвета. Пол черный, какие-то блестящие плитки. В дальней стене прорисовывался едва заметный контур двери.

Рядом с кроватью, на которой он лежал, стояла странной формы конструкция с тремя ножками. Уэйд решил, что это стул.

Больше не было ничего. Ни другой мебели, ни картин, ни ковров или хотя бы источника света. Потолок, кажется, светился сам по себе. Однако стоило ему сосредоточить на чем-нибудь свой взгляд, и свечение превращалось в тусклую серость.

Он лежал, стараясь вспомнить, что же произошло. Все, что он помнил, — боль и наползающую волну мрака.

Пересиливая боль, он перекатился на правый бок и протянул трясущуюся руку к заднему карману брюк.

Кто-то поднял его бумажник с пола кабины и положил его обратно в карман. Онемелыми пальцами он выудил его, открыл и взглянул на Мэри, которая улыбалась ему с крыльца их дома.

Дверь, выдохнув сжатым воздухом, открылась, и вошел человек в балахоне.

Определить его возраст было невозможно. Он был лыс, а лишенное морщин лицо казалось неестественно гладким, словно на нем была неподвижная маска.

— Профессор Уэйд, — произнес он.

Язык Уэйда задвигался без всякого результата. Человек подошел к кровати и вынул из кармана балахона маленькую пластмассовую коробочку. Открыв ее, он достал небольшой шприц и сделал Уэйду укол.

Уэйд ощутил, как ласковый поток тепла прокатился по венам. Казалось, он разгладил все связки и мышцы, освободил горло и пробудил мозг.

— Так гораздо лучше, — произнес он. — Спасибо.

— Всегда рад помочь, — отозвался человек, присаживаясь на трехногую конструкцию и убирая свою коробочку в карман. — Подозреваю, что вы хотите узнать, где оказались.

— Да, хотелось бы.

— Вы достигли своей цели, профессор, две тысячи четыреста семьдесят пятый год.

— Отлично. Просто отлично, — произнес Уэйд.

Он поднялся на локте. Боль прошла.

— А моя кабина, — спросил он, — с ней все в порядке?

— Я бы сказал, что да, — ответил человек. — Она внизу, в машинной лаборатории.

Уэйд задышал свободнее. Положил бумажник в карман.

— Ваша жена была очень красивой женщиной, — произнес человек.

— Была? — встревожился Уэйд.

— Но вы же не думаете, что она прожила пятьсот лет? — произнес человек.

Уэйд выглядел озадаченным. Затем смущенная улыбка растянула его рот.

— Осознать это не так-то просто, — сказал он. — Для меня-то она жива.

Он сел и спустил ноги с кровати.

— Я Клемолк, — представился человек. — Историк. Вы находитесь в Павильоне истории города Грикхилл.

— Соединенные Штаты?

— Национальные Штаты, — поправил историк.

Уэйд секунду помолчал. Потом вдруг вскинул голову и спросил:

— Скажите, как долго я был без сознания?

— Вы были, как вы выразились, «без сознания» чуть меньше двух часов.

Уэйд подскочил на месте.

— Боже мой, — взволнованно воскликнул он, — мне пора возвращаться.

Клемолк одарил его участливо-успокаивающим взглядом.

— Ерунда, — сказал он. — Прошу вас, присядьте.

— Но…

— Прошу вас. Позвольте мне рассказать то, ради чего вы явились.

Уэйд сел, на лице его отражалось недоумение. Его начинала одолевать смутная тревога.

— Ради чего? — пробормотал он.

— Позвольте показать вам кое-что, — продолжал Клемолк.

Он вынул из своего балахона маленькую панель управления и нажал на одну из многочисленных кнопок на ней.

Создалось ощущение, будто стены рухнули. Уэйд увидел внутренности всего здания. Высоко над головой, через громадную поперечную опору тянулись слова: ИСТОРИЯ ЖИВА. Секунда, и стены были на месте, прочные и непроницаемые.

— И что? — поинтересовался Уэйд.

— Мы составляем исторические тексты, как вы видите, не на основе записей, а на непосредственных свидетельствах.

— Ничего не понимаю.

— Мы записываем свидетельства людей, живших в те времена, изучением которых мы в данный момент занимаемся.

— Но как это возможно?

— Посредством восстановления развоплощенной индивидуальности.

Уэйд был ошеломлен.

— Допрашиваете покойников? — уточнил он без всякого выражения.

— Мы называем их бестелесными, — пояснил Клемолк. -- Как правило, профессор, — продолжал историк, — индивидуальность человека существует отдельно и независимо от его телесной оболочки. Мы взяли за основу эту азбучную истину и извлекли из нее пользу. Поскольку личность до бесконечности сохраняет в памяти — хотя и со все ослабевающей силой — свою физическую форму и особенности внешности, сложность состоит только в том, чтобы наполнить эту память органическими и неорганическими составляющими.

— Но это просто невероятно, — произнес Уэйд. — В Форте, так называется колледж, в котором я преподаю, мы занимаемся физическими исследованиями. Но даже близко не подошли к такому.

Он внезапно побледнел.

— Так зачем я здесь?

— В вашем случае, — сказал Клемолк, — нам не пришлось тратить силы на восстановление давно развоплощенной индивидуальности из вашего временного периода. Вы сами добрались до нашей эпохи в своей кабине.

Уэйд сжал трясущиеся руки и испустил долгий вздох.

— Все это невероятно интересно, — произнес он, — однако я не смогу задержаться надолго. Так что спрашивайте, что вы хотите узнать.

Клемолк достал свою панель управления и нажал кнопку.

— Теперь ваш голос будет записываться, — пояснил он.

Он откинулся назад и сложил бескровные руки на коленях.

— Ваша правительственная система, — произнес он. — Давайте начнем с этого.

— Да, — подтвердил Клемолк, — все это идеально соответствует тому, что мы уже знаем.

— Что ж, могу я взглянуть на свою кабину? — поинтересовался Уэйд.

Клемолк смотрел на него, не моргая. Неподвижность его черт начинала действовать Уэйду на нервы.

— Полагаю, взглянуть вы можете, — ответил Клемолк, поднимаясь со стула.

Уэйд встал и прошел за историком через дверь в длинный, точно так же тускло светящийся коридор.

«Взглянуть вы можете».

Лоб Уэйда избороздили озабоченные морщины. К чему выделять слово «взглянуть», как если бы все, что ему позволят сделать, это посмотреть на кабину?

Клемолк вроде бы не замечал беспокойства Уэйда.

— Как ученого, — продолжал он разговор, — вас могут заинтересовать особенности процесса восстановления. Каждая деталь определяется четко. Единственная трудность, с которой пока еще не справляются наши ученые, это сила памяти и ее воздействие на восстановленное тело, Дело в том, что чем слабее память, тем скорее развоплощается тело.

Уэйд не слушал. Он думал о своей жене.

— Понимаете, — все продолжал Клемолк, — хотя, как я сказал, эти развоплощенные индивидуальности восстанавливаются в виде остаточного отпечатка, включающего в себя все особенности личности до последней детали, в том числе одежду и личные вещи, их существование с каждым новым воплощением длится все меньше и меньше. Период времени варьируется. Восстановленная индивидуальность, скажем, из вашего времени просуществует примерно три четверти часа.

Историк остановился и указал Уэйду на дверь, открывшуюся в стене коридора.

— Сюда, — сказал он, — до лаборатории мы поедем на метро.

Они вошли в узкую, тускло освещенную кабину. Клемолк указал Уэйду на скамью у стены.

Дверь, быстро скользнув, закрылась, и воздух наполнился гудением. У Уэйда сразу возникло ощущение, что он снова находится в кабине для перемещения во времени. Он ощутил боль, сокрушительный вес давления, бессловесный ужас всплыл в памяти.

— Мэри.

Его губы беззвучно повторяли ее имя.

Его кабина стояла на широкой металлической платформе. Три человека, внешне похожие на Клемолка, изучали ее поверхность.

Уэйд шагнул на платформу и приложил ладони к гладкому металлу. Ощутить его было утешением. Он был осязаемой связью с прошлым и с женой.

Затем его лицо приняло сосредоточенное выражение. Кто-то запер дверь. Он нахмурился. Открывать дверь снаружи было трудно и долго.

Один из студентов заговорил:

— Откроете сами? Нам не хотелось бы ее резать.

Судорога страха прошла по телу Уэйда. Если они разрежут кабину, он застрянет здесь надолго.

— Я открою, — сказал он. — Мне все равно уже пора отправляться обратно.

Он произнес эти слова подчеркнуто воинственно, словно предлагая им возразить.

Молчание, каким ответили на его слова, испугало его. Он услышал, как Клемолк произнес что-то шепотом.

Плотно сжав губы, он принялся поспешно крутить диски, набирая комбинацию цифр.

А про себя Уэйд лихорадочно составлял план. Он откроет дверь, запрыгнет внутрь и закроет дверь за собой раньше, чем они успеют пошевелиться.

Его пальцы неуклюже, как будто бы они получали от мозга какие-то невнятные приказания, крутили толстые диски в центре двери. Губы его дрожали, когда он повторял себе под нос числа кода: 3, 2–5, 9–7, 6–9, 01. Он подождал немного, затем дернул ручку.

Дверь не открылась.

Испарина крупными бисеринами выступила на лбу, капли пота потекли по лицу. Комбинация не сработала.

Он изо всех сил сосредоточился и принялся вспоминать. Он обязан вспомнить! Закрыв глаза, он привалился к кабине. «Мэри, — думал он, — помоги мне, пожалуйста!» Он снова принялся за диски.

Нет, не 7, 6, вдруг понял он. Там было 7, 8.

Глаза его открылись. Он повернул колесо на 7, 8. Замок был готов открыться.

— Вам бы л-лучше отойти назад, — произнес Уэйд, поворачиваясь к четверым мужчинам. — Скорее всего, произойдет утечка… скопившихся внутри газов.

Он надеялся, что они поверят его отчаянной лжи.

Студенты с Клемолком чуть отодвинулись назад. Они все еще слишком близко, но придется рискнуть.

Уэйд рывком распахнул дверь и, протискиваясь в отверстие, поскользнулся на гладком полу платформы и упал на колени. Прежде чем он успел подняться, Уэйд ощутил, как его хватают под руки с обеих сторон.

Двое студентов потащили его с платформы.

— Нет! — кричал он. — Я должен вернуться назад!

Он вырывался и брыкался, кулаки его рассекали воздух. Теперь его тащили назад все четверо. Слезы ненависти катились у него из глаз, пока он яростно выдирался из их рук, вопя:

— Пустите меня!

Внезапная боль пронзила спину Уэйда. Он вырвался из рук одного студента и потащил остальных за собой в последнем приливе силы, подстегнутый злостью. Краем глаза он увидел Клемолка, который держал в руке очередной шприц.

Уэйд хотел кинуться на него, но как раз в этот миг безграничная усталость заставила его мышцы разжаться. Он мешком рухнул на колени, глядя остекленевшими глазами и вскинув вверх онемевшую руку в напрасной мольбе.

— Мэри, — бормотал он хрипло.

Потом он лежал на спине, а Клемолк возвышался над ним. Историк искажался и исчезал в затуманенном взоре Уэйда.

— Мне жаль, — говорил Клемолк. — Вы не сможете вернуться, никогда.



Уэйд снова лежал на кровати, глядя в потолок и все еще мысленно повторяя слова Клемолка:

— Вы не можете вернуться. Вы переместились во времени. Вы теперь принадлежите этой эпохе.

Мэри ждала его.

Ужин готовился на плите. Он видел, как она накрывает на стол, как ее изящные руки ставят тарелки, чашки, блестящие стаканы, раскладывают приборы. Поверх платья у нее надет чистенький мягкий фартук.

Потом ужин был готов. Она сидела у стола, дожидаясь его. Глубоко внутри себя Уэйд ощутил тот невыносимый страх, какой она переживала.

Он дернул головой в приступе боли. Неужели все это правда? Неужели он действительно заточен в пяти столетиях от своей жизни? Это безумие. Однако же он здесь. Под ним, совершенно очевидно, прогибается кровать, вокруг него — серые стены. Все это настоящее.

Ему хотелось вскочить и закричать, замахать кулаками, разнести что-нибудь вдребезги. Гнев раздирал его изнутри. Он заколотил руками по кровати и завыл бессмысленным, диким, неистовым воем. Потом он перевернулся на бок, глядя в дверь. Приступ гнева проходил. Он сжал губы в тонкую подергивающуюся линию.

— Мэри, — прошептал он в тоскливом ужасе.

Дверь открылась, и вошла Мэри.

Уэйд неловко сел, хватая воздух ртом, моргая, уверенный, что сошел с ума.

Она была прямо здесь, одетая в белое, глаза светятся любовью к нему.

Он не мог говорить. Сомневаясь, не подведут ли его мышцы, он неуверенно поднялся на ноги.

Она подошла к нему.

В ее взгляде не было страха. Она улыбалась, светясь от счастья. Ее рука успокаивающе гладила его по щеке.

От ее прикосновения он зарыдал. Уэйд протянул дрожащие пальцы и схватил ее, крепко обнял, вжимаясь лицом в ее шелковистые волосы.

— О, Мэри, — шептал он.

— Тише, тише, дорогой мой, — шептала она в ответ. — Все теперь хорошо.

Счастье захлестнуло его, когда он целовал ее теплые губы. Испуг и тоскливый ужас отступили. Он провел дрожащей рукой по ее лицу.

Они оба сели на кровать. Он все еще нежно гладил ее руки, плечи, лицо, как будто бы не мог поверить, что все это наяву.

— Как ты здесь оказалась? — спросил он дрогнувшим голосом.

— Я здесь. Разве этого не достаточно?

— Мэри.

Он вжался лицом в ее нежное тело. Она погладила его по волосам, и он успокоился.

И тогда, пока он сидел так, с крепко зажмуренными глазами, жуткая мысль поразила его.

— Мэри, — произнес он, боясь собственного вопроса.

— Да, дорогой.

— Как ты сюда попала?

— Неужели это…

— Как?

Он сел и пристально посмотрел ей в глаза.

— Неужели они отправили тебя в это время? — спросил он.

Уэйд знал, что этого никто не делал, но цеплялся за последнюю возможность.

Она печально улыбнулась.

— Нет, дорогой, — сказала она.

Он ощутил, что его колотит дрожь. Он едва не отшатнулся от нее.

— Так, значит, ты…

Глаза его широко распахнулись, краска сбежала с лица.

Она прижалась к нему и поцеловала в губы.

— Дорогой, — умоляла она, — разве это важно? Это я. Видишь? Настоящая. Дорогой, у нас так мало времени. Пожалуйста, люби меня. Я так долго ждала этого мгновения.

Он прижался к ней щекой, притягивая ближе.

— Боже мой, Мэри, Мэри, — стонал он. — Что я могу сделать? Сколько ты пробудешь здесь?

«Восстановленная индивидуальность, скажем, из вашего времени просуществует примерно три четверти часа». Воспоминание о словах Клемолка было похоже на удар хлыста.

— Сорок ми… — начал он и не смог закончить.

— Не думай об этом, дорогой, — умоляла она. — Прошу тебя. Ведь мы еще вместе.

Но пока они целовались, все его существо сжималось от одной мысли.

«Я целую умершую женщину, — его разум не стал подбирать другое слово, — я держу ее в своих объятиях».

Они молча сидели рядом. Тело Уэйда напрягалось все сильнее с каждой ушедшей секундой.

Сколько осталось?.. Развоплощение… Как перенести мысль о ее смерти? Но еще более невыносимо будет расстаться с ней.

— Расскажи мне о нашем ребенке, — попросил он, стараясь подавить свой страх. — Родился мальчик или девочка?

Она ничего не ответила.

— Мэри?

— Разве ты не знаешь? Нет, конечно, не знаешь.