Альфред Хичкок:

антология «Исчезновение»

Джей Стрит

Исчезновение

Они накинули веревку на запястье Ферлини и туго завязали ее. Более агрессивен был человек маленького роста: он дергал и тащил веревку так, что, казалось, она вопьется в тело. Чертыхаясь, мучители надели ему на ноги кандалы, с силой защелкнули массивные запоры и проверили их надежность. Наконец, задыхаясь от напряжения, поднялись над своей жертвой, явно довольные совершенным…

На сцене появилась женщина и поставила перед связанным Ферлини ширму. Но не прошло и минуты, как ширма отлетела в сторону и зрителям предстал ликующий Ферлини, держащий в воздетых вверх руках веревку и кандалы.

Посетители, заполнившие небольшой вечерний клуб, Перевели дыхание. В следующее мгновение последовал взрыв аплодисментов. Ферлини просиял. Он был светлокож, почти альбинос. Даже пустынный загар не менял цвета его кожи. И лишь восторг публики рождал на его щеках румянец удовлетворенного тщеславия.

Качая головами и глуповато улыбаясь, двое доброхотов под насмешки зрителей вернулись к своим столикам. Оркестр заиграл мелодию свинга. Ванда, жена и партнер Ферлини, механически двигалась по подмосткам, унося ширму за кулисы. Раздался свист и жидкие хлопки одобрения, но женщина знала, чем они вызваны: ее коротенькой юбочкой. Ванде было за сорок, и увядающая красота ее лица зависела от все возрастающего слоя театрального грима, а ноги… ноги по-прежнему сохраняли свою стройность и привлекательность.

На пути в уборную перед Вандой выросла фигура Баггетта.

Стареющий эстрадный певец смотрел на нее с нежностью.

— Давай помогу, — сказал он, берясь за ширму.

— Ничего, — прошептала Ванда. — Не нужно, Томми.

— Сегодня зрители приняли его.

Ванда нахмурила брови. Толстый слой косметики запестрел паутинками.

— Толпа есть толпа, — пожала она плечами. — Они бы и тебя приняли.

Баггетт сухо поблагодарил.

— Я не это имела в виду. — Она прислонила ширму к бетонной стенке и качнулась к нему. Глаза ее затуманились. — Ты ведь знаешь, что я о тебе думаю, Томми. Я имею в виду твое пение.

— Только пение?

— Я пойду, — ответила Ванда.

Войдя в гримерную, она застала мужа в хорошем расположении духа, и именно это настроение она не любила больше всего. Ферлини смотрел в зеркало и энергично растирал плечи полотенцем, лицо его расплылось в широкой улыбке, обнажавшей крупные, крепкие зубы.

— По-олный ажур, — весело протянул он. — Я чувствую, что сегодня мог бы выбраться и из стального ящика… Ты видела этого недоростка? — Он хохотнул и хлопнул ладонью по туалетному столику. — Парень думал, что сделал меня. Как он туго затягивал веревку! Я тебе говорю, хуже этих недоростков нет. Одурачить их — сплошное удовольствие.

Ферлини через плечо посмотрел на жену, но ничего в ее взгляде не прочел. Тогда он сжал свои огромные кулаки и напряг мощные мускулы, надув грудь, чтобы продемонстрировать невероятное увеличение ее объема. Прием этот был крайне важен в его работе.

— Ну… полюбуйся мужем! Даст мне кто-нибудь сорок шесть? Что молчишь?

— Ты — греческий бог, — с горечью ответила Ванда. — Но говоря о греках, не следует забывать о том, что Роско пригласил нас на ужин.

— А, чертов Фил. У меня от него пропадает аппетит. Только и слышу, что мое дело — швах. Увидел бы он сегодняшнюю толпу, заговорил бы по-другому.

— Он дал тебе эту работу, он и должен знать, что сейчас в цене. — Позевывая, она начала переодеваться. Затем что-то вспомнила и, на ходу стирая с лица косметику, подошла к туалетному столику мужа. — Послушай, не заводи с Филом разговора о водном номере, ладно? Мне это все надоело.

— А! — отмахнулся Ферлини. — Ты стареешь, Ванда, вот в чем беда.

— Кто бы говорил! Не забывай, что ты тоже не юнец, Джо.

Зло усмехнувшись, он посмотрел на нее:

— За неделю у тебя появилось с десяток новых морщин, дорогая. Ты внимательно смотрела в зеркало?.. Глянь!

— Поди к черту.

— Я сказал: глянь! — Ферлини неожиданно заорал, схватил ее за руку и пригнул к зеркалу на своем столике.

Ванда увидела свое отражение: полоски макияжа на лбу и подбородке, морщинки старения вокруг рта, мешки под глазами. Она отвернулась, и хватка Ферлини усилилась.

— Ради бога, Джо, прекрати!

— Кого ты называешь стариком, а! Я моложе тебя, потому что держу себя в форме. Поняла?.. Не называй меня стариком, слышишь?!

— Хорошо, хорошо!

Он отпустил ее, презрительно рыча. Его хорошее настроение улетучилось.

Слезы застилали глаза Ванды, она отошла в другой угол комнаты и продолжила переодевание.

— Не все думают, что я старая, — прошептала она. — Не все, Джо.

— Заткнись и переодевайся. Нас звали на ужин, значит, идем на ужин. — Ферлини встал и хлопнул себя по животу. — А насчет водного трюка я с Роско поговорю.

Ванда промолчала.



Ресторан, выбранный Филом Роско, как нельзя лучше соответствовал ему самому: обветшавший, в закате славы, но все еще держащийся на плаву.

Роско галантно придержал стул для Ванды, а Ферлини тяжело плюхнулся на свой, схватил со стола булочку и разломал ее пополам. Не успев прожевать, заявил:

— Ну, Фил, видел бы ты меня сегодня! Я был великолепен. Правда, Ванда?

Жена слегка улыбнулась:

— Людей было много.

— Много?! Да мне трижды давали занавес, — заявил Ферлини, совсем забыв, что работает без занавеса и без исполнения на бис. — Я тебе точно скажу, Фил, моя профессия возрождается с новой силой. И, когда это произойдет, я намерен быть на самом верху. Особенно после того, как мы сделаем водный номер.

— Что, опять? — застонал Фил. — Слушай, мы еще даже не выпили, а ты уже лезешь в свою воду.

Ферлини захохотал во все горло и подозвал официанта.

Для Ванды ужин был утомителен с первого по последнее блюдо. Ферлини и его менеджер разговаривали, но все это она слышала прежде.

— Послушай, Джо, — начал Роско. — Мы с тобой хорошо усвоили, что времена меняются. Несколько лет назад знающий свое дело газетчик мог вознести такого парня, как ты, на первую полосу. Только Гудини мертв, не забывай об этом, Джо.

— Ясное дело, Гудини мертв. Но ведь я-то жив! — Ферлини ударил себя в грудь. — Я, Джо Ферлини!

— Да уж, от скромности ты не умрешь.

Ферлини был раздражен:

— Так, что мог сделать Гудини, чего не могу сделать я? Я работаю с веревками, цепями, кандалами. Я могу выбраться из мешка, ящика, корзины, сундука. Я могу делать номера с наручниками. Трюк с болтами, прикрученными к настилу… Я могу выбраться из смирительной рубашки. Я могу делать трюки, о которых Гудини даже не мечтал. К тому же, он часто шел на надувательство.

— Можно подумать, ты не делаешь этого, — фыркнула Ванда.

— Да, иногда приходится. Я использую отмычки, поддельные болты, прочее дерьмо. Но ты же знаешь, Фил, свои лучшие трюки я исполняю с помощью мускулов. Так или нет?

— Конечно, конечно, — устало подтвердил менеджер. — Ты самый великий, Джо.

— Я поддерживаю себя в форме, спроси Ванду. Час в день занимаюсь штангой. У меня по-прежнему колоссальное увеличение объема груди. Я готов к водному номеру, Фил. Все будут потрясены!

— Но это уже делали, Джо, вот что я пытаюсь доказать тебе. У людей долгая память.

Ферлини презрительно сощурился:

— Ты пьешь слишком много, Фил, твои мозги размягчились. Конечно, это уже делали, но сколько лет назад?.. Выросло новое поколение. Правильно? А при твоих способностях из этого может выгореть хорошенькое дельце. Итак?

Роско вздохнул в знак того, что сдается.

— О’кей, Джо, если тебе так хочется, пожалуйста. Рассказывай!

Ферлини расцвел в улыбке:

— Все будет отлично. Сначала они наденут на меня наручники. Затем метров пятнадцать веревки вокруг тела и кандалы на ноги. Потом ставят в мешок и сверху крепко завязывают его. Кладут в большой железный ящик и бросают в озеро Трускан. Я исчезаю…

— …Оставляя у зрителей впечатление неминуемой смерти. Сколько приходится на обман и сколько на мускульную работу?

— Веревка — это мускулы. Я, как обычно, раздую грудь, а потом выдохну воздух, — веревка соскользнет с меня, как кожа со змеи. Отмычку спрячу в отворотах брюк. Сняв наручники, разрежу мешок бритвой. В ящике будет предусмотрено двойное дно: выбираюсь через него — все приспособления тонут — и душистым розанчиком предстаю перед публикой, — Ферлини победоносно улыбнулся Филу.

— Ты хорошо плаваешь?

— Лучше некуда. Не волнуйся. Мальчишкой я хотел переплыть Ла-Манш, суди сам.

— Мы могли бы сбросить тебя с катера и на том же месте подобрать. Это уменьшит риск.

— Идет. Я знал, что ты поймешь меня, Фил.

— Так-то так, — кивнул менеджер, — но, все равно, твоя затея мне не нравится. Эй, официант! Где наше виски?



Из окна гостиничной комнаты на четвертом этаже Ванда могла видеть своего мужа, быстрыми гребками раз за разом пересекавшего плавательный бассейн во внутреннем дворике. Ферлини передвигался в воде, как акула; седеющие волосы с завитками на концах залипли, мощные мускулы спины и плеч как бы перекатывались при каждом движении рук. Лет пятнадцать назад Ванда была бы восхищена этим зрелищем. Но сейчас она лучше знала, что к чему: великому Ферлини нужен был только один поклонник, и он ежедневно встречался с ним в зеркальце для бритья.

Вздохнув, Ванда вернулась в комнату, присела и машинально начала перелистывать страницы «Вэрайети». Чуть погодя раздался стук в дверь. Ванда разрешила войти. При виде Баггетта у нее от неожиданности и чувства вины перехватило дыхание.

— Томми?! Что ты здесь делаешь?

— Я хотел повидать тебя, Ванда. Я знал, что Джо сейчас в бассейне, и подумал, что можно прийти. Похоже, он проведет там весь день.

— Вполне вероятно.

Она была взволнована, но старалась не показывать этого. Предложила Баггетту выпить, он отказался. Попробовала разговорить его, он не проявил интереса. А в следующее мгновение она оказалась в его объятиях… но вскоре почувствовала себя неловко, отстранилась от него и завела разговор о муже.

— Ты не знаешь, каков он. С каждым годом, с каждым днем он становится хуже. Его мысли только о работе, днем и ночью одни трюки, трюки и трюки… Порой мне кажется, я сойду с ума, Томми. Когда в прошлом году мы жили в Луисвилле, я некоторое время посещала психиатра. Ты не знал об этом?.. Я ходила на сеансы три месяца, а потом Ферлини получил работу в Лас-Вегасе, и моим визитам пришел конец.

— По-моему, — процедил Баггетт, — ненормальный он, раз так обращается с тобой.

— Представляешь, работа преследует его даже во сне. Серьезно. Он просыпается посреди ночи, сбрасывает с себя одеяло и мечется по кровати, «освобождаясь от оков». — Не меняя выражения лица, она засмеялась, а затем из глаз полились слезы. Баггетт снова обнял ее. — Иногда я говорю себе: «Пусть его свяжут так, чтобы он никогда не смог освободиться».

— О чем ты?

Она посмотрела на него:

— Ты слышал про водный трюк, который Ферлини собирается исполнить на озере через пару недель? Знаешь, о чем я думаю с тех пор, как он принял это решение?

Ванда отошла к окну и посмотрела на бассейн: Ферлини упорно продолжал бороздить воду.

— Я думаю о том, что, возможно, что-нибудь случится. Он в форме, я знаю это. Он может выбраться почти отовсюду. Но, если хоть один мельчайший винтик механизма не сработает, он утонет… Ужасно, что у меня такие мысли, да?

— Я нисколько не виню тебя, — преданно ответил Баггетт.

Ванда неторопливо подошла к комоду и выдвинула ящик. Из груды личных вещей она выудила пару стальных наручников и два мелких металлических предмета.

Показав наручники Баггетту, попросила:

— Сделай одолжение, Томми, надень их.

Баггетт моргнул:

— Зачем?

— Я прошу тебя.

Баггетт с готовностью протянул руки, она надела наручники и защелкнула замок.

— А теперь попробуй снять их.

Худой, романтичный певец напрягся так, что вены на его шее вздулись и побагровели.

— Ничего не получается, — задыхаясь, проронил он.

— И не получится. Ни у кого не получится, даже у Ферлини, если только у него не будет где-нибудь спрятано вот это. — Она протянула крошечный ключик. — Попробуй сейчас.

Выламывая пальцы и закусив язык, Баггетт ухитрился вставить ключик в отверстие, повернул его, но щелчка не раздалось.

— Не срабатывает, — просипел он. — Ключ не поворачивается.

— Да, — словно во сне, подтвердила Ванда. — Не поворачивается.

— Но почему? Что случилось? — Голос Баггетта выдавал панику.

— Все дело в том, что это не тот ключ, — ответила Ванда. — Вот настоящий. — Она показала второй ключ, затем подошла и сама вставила его в замок. Раздался щелчок, и наручники раскрылись.

Потирая запястья, Баггетт вопросительно посмотрел на нее.

— Мне кажется, тебе сейчас лучше уйти, — сказала Ванда.



Фил Роско был доволен результатами подготовительной кампании. Четыре газеты в районе Денвера рекламировали предстоящее событие, а одна из крупных служб новостей передала сообщение по радио.

Однако великому Ферлини было не так-то легко угодить: в воображении он видел себя в телерепортажах, в престижных журналах, заваленным предложениями из Голливуда, но это была та конфетка, заполучить которую Роско был не в состоянии.

— Не требуй, ради бога, невозможного, — повторял Роско. — С тех пор, как Гудини исполнял такой же номер, это уже не сенсация. Довольствуйся тем, что есть.

Ферлини ворчал, но был удовлетворен.

В день выступления Ванда проснулась, ощущая себя старой и измученной. Ночь была кошмарной: муж дважды будил ее своими дикими вскриками в сопровождении невероятных конвульсий «освобождавшегося» тела. Взгляд ее был потухшим, движения замедленными, что нельзя было объяснить одной лишь бессоницей. Это был ужас ожидания чего-то страшного.

Для выезда Роско нанял кадиллак с открытым верхом и водителем. К месту отважного предприятия Ферлини они прибыли с шиком. Ванда, в своем лучшем платье, сидела сзади, рядом с Роско. Менеджер, красный от возбуждения и выпитого виски, крепко держал ее за руку. Ферлини был облачен в парадный костюм с белым галстуком. Мускулистые плечи распирали блестящую ткань пиджака до такой степени, что казалось, еще немного, и пиджак треснет по швам. С высокого сиденья он приветствовал толпу помахиванием рук.

Бели у Ферлини и оставались какие-то претензии к Роско по организации рекламы, то сейчас они были забыты.

Толпа на берегу озера насчитывала сотни человек. Усилия Роско заручиться участием в программе мэра успехом не увенчались, зато присутствовали член муниципального совета города, начальник полиции, помощник уполномоченного по противопожарной безопасности и два крупных городских бизнесмена.

Вечерний клуб предоставил свой оркестр в полном составе из шести человек, марши которого в стиле рэгтайма делами событие более праздничным и значительным. Самое главное, что присутствовали около десятка репортеров и фотографов.

В целом все было спланировано удачно, хотя не обошлось без досадных накладок. Микрофонная система давала такой пронзительный свист, что использовать ее не представлялось никакой возможности, и вступительные речи отменили. С утра погода выдалась идеальной, но к половине второго надвинулось черное облако. При виде его Ванда Ферлини вздрогнула. Роско, суетясь среди официальных представителей, старался ускорить начало программы, прежде чем дождь затруднит действия Ферлини.

К двум часам все было готово.

Ферлини снял пиджак, галстук и рубашку, затем сбросил туфли, оставшись в брюках и майке. Его мускулистая грудь вызвала у женщин возгласы восхищения.

Начальник полиции надел на Ферлини наручники, это выглядело символичным. Перед тем как защелкнуть их, полисмен, грубовато-добродушный человек с натянутой улыбкой, произвел тщательный осмотр и во всеуслышание объявил, что они настоящие.

Затем два бизнесмена начали обвязывать артиста толстой пятнадцатиметровой веревкой. Коротышки-толстяки задыхались от усилий.

— Затягивайте, затягивайте узлы, — подстегивал их Ферлини, скаля свои крепкие острые зубы, натренированные за годы работы с веревками.

Бизнесмены завязали веревку, неравномерно накрутив грубых узлов с головы до пят. Занятые делом, ни они, ни зрители не заметили того, как Ферлини до предела раздувал легкие, увеличив окружность груди почти на двадцать сантиметров. Когда они кончили, он самодовольно улыбнулся, уверенный, что сумеет освободиться от пут всего за несколько секунд.

Помощник уполномоченного должен был поместить Ферлини в полотняный мешок. Он положил мешок на землю, Ферлини приподняли и вставили туда ногами, затем помощник уполномоченного растянул края до верха, полностью накрыв артиста столь необычного жанра. Когда мешок над головой Ферлини надежно завязали, толпа загудела.

Но самую сильную реакцию у зрителей вызвал вид огромного железного ящика. Пронзительно закричала женщина, и Роско ухмыльнулся от удовольствия. Это было великое представление. Он поискал глазами Ванду, чтобы разделить торжество, но увидел, что лицо ее с закрытыми глазами бледно и перекошено, губы что-то беззвучно шепчут.

Ферлини положили в ящик, муниципальный чиновник затянул болты и закрыл ящик на замок. Члены оргкомитета все осмотрели, объявили, что выбраться из ящика невозможно, и отошли в сторону.

Четверо нанятых крепких мужчин приподняли ящик с земли и разместили его на корме катера, пришвартовали к доку.

Оркестр заиграл скорбный похоронный марш.

Роско первым взошел на катер и помог подняться на борт Ванде. Та выглядела, как вдова в трауре.

Веселый коротко стриженый рулевой помахал толпе рукой и отвязал канат. Он завел двигатель и медленно направил катер к глубоководной части озера.

— Как ты себя чувствуешь? — обратился Роско к женщине.

Ванда что-то прошептала и взяла его за руку.

Метрах в пятистах от берега рулевой отключил двигатель.

— Хватит, мистер Роско?

— Отлично.

Роско навел бинокль на край озера, чтобы посмотреть, что делают репортеры. Они наблюдали с тем же напряжением: фотографы, некоторые с телеобъективами на камерах, были заняты работой.

— Опускай, — приказал Роско.

Ванда слабо вскрикнула, рулевой усмехнулся, уперся руками в железный ящик и перевалил его через край.

Обдав присутствующих брызгами, ящик упал в воду и растворился во мгле, покрыв озеро рябью до самого берега. Исчезновение свершилось…

Все замерли в ожидании… Роско посмотрел на часы. Через тридцать секунд он глянул на Ванду и ободряюще улыбнулся.

Они подождали еще немного.

К концу первой минуты улыбка исчезла с лица рулевого, и он начал нескладно насвистывать. Ванда приказала, чтобы он перестал.

В конце второй минуты Роско покосился на Ванду. Она была ужасающе бледна. Он снова прильнул к биноклю и начал рассматривать береговую линию.

Толпа заколыхалась и придвинулась к кромке воды.

— Боже мой! — воскликнул рулевой. — Он не всплывает, мистер Роско!

— Он дожен всплыть, должен!

Прошли три минуты, а великого Ферлини все не было.

Когда истекли шесть минут, Ванда Ферлини простонала и, покачнувшись, потеряла сознание. Роско подхватил ее на руки. Пять минут спустя он приказал рулевому направляться к берегу.

Лишь к ночи закованное в наручники тело Ферлини вытащили из воды.



В день похорон Баггетт попытался встретиться с Вандой, но Фил Роско не допустил его. Фил не интересовался любовной стороной ее жизни, у него было слишком много собственных забот. Но он продолжал оставаться деловым человеком, и Ванда по-прежнему была его клиенткой, даже без своего знаменитого мужа. Для нее было бы неприличным появиться на публике в какой-либо иной роли, кроме безутешной вдовы.

Ванда играла эту роль хорошо. Благодаря странной косметической алхимии горе делало ее моложе. Белое припудренное лицо и бледно напомаженные губы удачно контрастировали с черным траурным нарядом.

Роско отдал распоряжения по организации похорон, и они были обставлены столь же зрелищно, как само водное представление. Публики было много, и событие хорошо освещалось прессой. Почтить уход из жизни феноменального артиста пришли многие представители шоу-бизнеса, бывшие вовсе не против того, чтобы на них поглазели.

Траурная процессия медленно двигалась по улицам города, затрачивая по полчаса на прохождение одного квартала, но к тому времени, когда гроб с телом Ферлини достиг прибежища, откуда не возвращаются, толпа заметно поредела. Лишь немногие наблюдали заключительную сцену ритуального обряда на кладбище.

Ванда безутешно рыдала на груди у Роско.

— Такова была его воля, — голос Фила дрожал.

— Да, да, я понимаю.

Надгробное слово, произнесенное самым известным священником города, было кратким. Он говорил о мужестве Ферлини, о его преданности своему искусству, об удовольствии, которое тот доставлял при жизни стольким людям. В продолжение его речи лицо Ванды сохраняло какое-то странное выражение, и на мгновение Роско испугался, что она снова упадет в обморок.

Гроб поднесли к краю могилы. Передний носильщик, официант из вечернего клуба, явно смущенный чем-то, начал перешептываться со своим напарником. Роско вышел вперед, внимательно выслушал их и поспешил передать услышанное священнику. Этот обмен мнениями привлек внимание единственного оставшегося в процессии репортера, который подошел, чтобы выяснить, в чем дело.

— Я не знаю, — озадаченно ответил Роско. — Вот Фредди говорит, что тут что-то не так. Мол, гроб какой-то странный.

— Что значит «странный»?

Официант пожал плечами:

— Легкий. Он очень мало весит.

— Воистину, — прошептал священник, — я не думаю, что…

— Он прав, — прервал второй носильщик. — Почти никакого веса. А вы же знаете, Ферлини был здоровенным парнем.

Они посмотрели на гроб, ожидая, что кто-нибудь отдаст указание. Наконец, это сделал Роско.

— Я против, — сказал он тихо, — но лучше нам открыть его.

Невзирая на протесты священника, носильщики начали снимать крышку.

— Что случилось? — спросила Ванда. — Что происходит, Фил?

— Отойди в сторону, — попросил он. — Я не хочу, чтобы ты это видела, Ванда.

Но удержать ее было невозможно. Крышку сняли, и потрясенной толпе открылась правда: гроб был пуст!

…Ванда Ферлини завыла, как воет ветер, заблудившись в лесной чащобе.



Доктор Рашфилд покатал карандаш по журналу регистрации и сказал:

— Продолжайте, мистер Роско, я хочу знать все.

Фил облизнул пересохшие губы и пожалел, что нечего выпить.

— Вы должны понять, каково это в моем деле, доктор. Все основано на театральности, абсолютно все. Поэтому лет десять назад Ферлини заключил со мной сделку.

— И в чем ее смысл?

— Никто, кроме меня и его, не знал об этом. Я ему говорил, что это безумство. Но вы не знаете, как упрямы такие парни. Он заставил меня пообещать, что если что-нибудь с ним случится, ну, если он умрет, то я устрою для него последний фокус — нечто, что заставит помнить о нем даже дольше, чем о Гудини. Вот такие дела, док.

— Фокус?

— Все очень просто. Я дал владельцу похоронного бюро пятьдесят долларов, и он распорядился, чтобы Ферлини тайно похоронили в другом месте. Затем пустой гроб установили на катафалк, и все было кончено. Вы понимаете, к чему я клоню? — Обычное театральное представление!

— Понятно, — нахмурив брови, ответил Рашфилд. — Только боюсь, что увиденное произвело слишком сильное впечатление на миссис Ферлини. Мне кажется, она была неуравновешенна и до того, как это случилось, а сейчас… — Он вздохнул и встал. — Ладно, мистер Роско. Я разрешу вам посмотреть на нее, но, увы, не могу дать разрешения на разговор.

Вслед за доктором Роско прошел по коридору.

Они остановились у двери с небольшим зарешеченным окошком, и Фил заглянул внутрь.

Невидящими глазами на него смотрела Ванда, руки ее тщетно пытались освободиться от крепкой, безжалостной хватки смирительной рубашки.

Охваченный ужасом, Роско отпрянул назад.

К. Б. Гилфорд

А призрак все простил…

Убийство, хотя знал об этом только сам убийца — Клод Криспин, — произошло ярким, солнечным днем. Естественно, при отсутствии свидетелей. Никто ничего не видел, поэтому решили, что это был несчастный случай.

Первыми прослышали о случившемся отдыхающие на берегу и воднолыжники, когда Клод Криспин примчался на моторной лодке с центра озера и начал сбивчиво кричать, размахивая руками. Из рассказа поняли, что его жена упала в воду и он не может найти ее.

Все лодки и катера — некоторые прямо с лыжниками на тросах — немедленно помчались к месту происшествие. Определили его по плавающей собаке. Маленькая Момо, воинственный китайский мопс, принадлежала миссис Криспин. Клод сумбурно разъяснил, что собака упала в воду и миссис Криспин выпрыгнула за ней. Собака-то присутствовала, а вот хозяйка исчезла.

Кто-то высказал предложение, что раз они здесь, то нужно спасти собаку. Момо втащили в одну из лодок, где она, отряхнув с шерсти воду, выразила свою признательность, без разбору рыча на спасителей. Лицо Клода в этот миг перекосилось. Поскольку мопс являл собой явную причину того, как миссис Криспин, далеко не специалист по плаванию, оказалась в воде, он предпочел бы не видеть животное вовсе.

Тем временем почти все владельцы лодок прыгнули в воду и начали энергично прочесывать дно. Клод, наблюдая за ними, мученически заламывал руки и имел вид потрясенного несчастьем мужа.

Поиски длились минут двадцать. Наконец все были изнурены, даже самые отчаянные готовы были признать, что, живой или мертвой, миссис Криспин не найти. Когда об этом сообщили Клоду, он так зашелся в рыданиях, что один из присутствующих перебрался в его лодку и отрулил ее к берегу.

Далее дело приобрело официальный характер. Послали за шерифом, и он с помощниками прибыл на озеро. Развернулась подготовка к извлечению тела. Сам шериф, доброжелательный, симпатичный человек, уселся рядом с Клодом и выслушал его историю от начала до конца.

Да, Криспины были горожанами, рассказал Клод, и они уже не впервые отдыхали летом на этом озере. Излюбленным времяпрепровождением было нанять моторную лодку и бесцельно кружить по озеру. Клод был достаточно хорошим пловцом, хотя в эти дни практиковался не часто. Миссис Криспин не боялась воды, но плавала очень плохо.

— А почему она не надела спасательный жилет, как того требует правила? — без излишней суровости спросил шериф.

Клод беспомощно пожал плечами:

— Вы же знаете женщин. У моей жены была хорошая фигура, она красиво смотрелась в купальнике и всегда хотела загореть. Надень она этот жилет, и он бы закрывал часть ее тела Загар получился бы неравномерным. Поэтому она оставляла его на дне лодки. Прихоть, так сказать.

Шериф понимающе кивнул:

— Вы говорите, она выпрыгнула из лодки за собакой?

Клод придал своему голосу горечь:

— Она любила эту собаку, словно родное дитя. Брала ее с собой повсюду. Не спрашивайте, как собака выпала за борт. Обычно жена держала ее на руках. Но в этот раз посадила впереди. Я не знаю, упала она или выпрыгнула. Словом, она неожиданно оказалась в воде, и жена закричала. Я хотел остановить лодку и прыгнуть за собакой — увы, Альвина опередила меня. Тогда я притормозил и развернулся, но когда подрулил к месту, жены уже не было видно. Я отключил мотор и бросился в воду, но так и не обнаружил Альвину. Не знаю, что произошло. Она исчезла, и все.

Шериф, похоже, проникся сочувствием:

— Иногда, — сказал он, — когда плохой пловец глубоко погружается в воду, его схватывает судорога, он идет ко дну и не всплывает. Мне кажется, это тот самый случай.

Таким был вывод. Возможно, потому, что эта мысль не пришла ему в голову, шериф исключил убийство.

Хотя Клод Криспин и избавился от жены, оставалось еще бесценное сокровище супруги — Момо. В тот же день, немного погодя, спаситель Момо вернул ее Клоду — чистой, обсохшей, но в прежнем настроении.

Как только собаку внесли в коттедж, она сразу же начала вынюхивать хозяйку. Не отыскав ее, Момо скорбно завыла Клод, оставшись, наконец, один, дал выход своим чувствам и нанес удар ногой, которого было достаточно, чтобы бедное животное забилось в безопасный угол, размышляя над тем, что переменилось в этом мире.

— Альвина умерла, — весело и вместе с тем угрожающе объяснил Клод.

Собака моргнула и вперилась в него.

Клод продолжил:

— Думаю, какое-то время я вынужден потерпеть тебя. Предполагается, что я настолько огорчен происшедшим, что мне придется притвориться, будто я дорожу тобой, как памятью о моей бедной умершей жене. Однако это долго не протянется, я обещаю тебе. Твои дни сочтены.

Момо тихонько заскулила, как бы выискивая путь к спасению.

Клод улыбнулся, довольный собой:

— А все-таки я признателен тебе, Момо. Уловка удалась. Но не надейся, что это поможет тебе. Плаваешь ты хорошо, поэтому озеро отпадает. Что-нибудь в твоем бифштексе — и ты сгодишься на удобрение для сада. Дай только добраться до дома.

Собака съежилась и улеглась на полу, положив голову на лапы. Она и раньше сносила недобрые замечания от Клода, поэтому сейчас безошибочно уловила угрозу в тоне.

Клод прилег на кровать и закрыл глаза. У него был поистине трудный день: напряжение и возбуждение при планировании задуманного, само действие и, наконец, изображение горя в течение всего полудня. Это принесло свои плоды, но было утомительным. Ему хотелось спать.

В это время собака залаяла. Задремавший Клод очнулся. Выругавшись, он приподнялся с кровати и уставился в угол, где в последний раз видел Момо. Собака находилась там же, но поза ее была иной. Покачиваясь, она стояла на задних лапах. Хвост ее повиливал, глаза радостно сверкали, выражая полный собачий восторг.

— Привет, Клод.

Голос был знакомым. Голос Альвины. Вначале Клод решил, что он спит или фантазирует. Он поморгал глазами, стараясь стряхнуть сон, как вдруг каким-то необъяснимым образом понял, что не спит, и взглянул в направлении, куда смотрела собака.

В комнате стояла Альвина!

Она не была мокрой, вода не стекала с нее и в волосах не запутались водоросли. На ней не было купального костюма с пестрым шелковым платком. Эта Альвина была совершенно сухой, с напомаженными губами и припудренным лицом, одетая в яркое, цветастое платье, которого он никогда не видел раньше. Ее голубые глаза блестели, светлые волосы переливались, и сейчас она стояла в коттедже, у входной двери, хотя Клод был совершенно уверен, что дверь не открывалась и не закрывалась.

— Клод, я сказала «привет», а ты даже не ответил мне.

Она улыбнулась, как будто неожиданно вспомнила что-то:

— Ах, да, конечно! Ты ужасно удивлен. Ты не ожидал, что еще когда-нибудь увидишь меня.

Клод констатировал невероятное:

— Ты жива!

— О, нет, Клод. Я призрак.

Непроизвольно он посмотрел на Момо для подтверждения. Она, однако, не выла от страха, как это делают собаки в присутствии сверхъестественных существ. Напротив, она продолжала повиливать хвостом, как будто видя и приветствуя Альвину. Самым странным, впрочем, было то, что Момо явно ощущала присутствие хозяйки и раньше мигом подбежала бы к Альвине, просясь взять ее на руки и приласкать. А теперь она, казалось, понимала — эта посетительница не в состоянии взять на руки и приласкать даже самую маленькую собаку. Другими словами, размышлял Клод, пытаясь привести в порядок мысли, Момо знала, что это было Альвина и в то же время не Альвина, дружественно расположеный к ней призрак, но тем не менее призрак.

И все-таки Клоду с трудом верилось в реальность происходящего.

— Ты что, настоящий призрак? То есть…

— Конечно, я настоящий призрак. Мне больше ничего не оставалось, как стать им. И, несомненно, я не живая. Ты ведь убил меня. Помнишь?

— Это несчастный случай, — заученно начал оправдываться Клод.

Она оборвала его:

— Я тебя умоляю, не надо. Я-то знаю, что к чему. Я была там. Это убийство. Ты столкнул меня с лодки, дорогой, а затем держал мою голову под водой, пока я не захлебнулась.

Если до сих пор Клод пытался уяснить, действительно ли это призрак Альвины, то теперь его больше волновало, для чего этот призрак появился здесь. И одновременно с любопытством подступил колючий холодок страха.

— Я клянусь тебе, Альвина…

— Дорогой, я знаю — это убийство, и там, откуда я пришла, все знают, что это убийство. Лишь те, кого убили, возвращаются в виде призраков. Разве ты этого не знал?

— Нет.

Она откинула голову и рассмеялась. Это был обычный, серебристо-звенящий Альвинин смех. Момо счастливо откликнулась на него тявканьем.

— Наверно, ты не убил бы меня, если бы знал об этом?

Клод решил, что лучше вести разговор честно и открыто. Выбирать не приходилось.

— Звучит пугающе, — произнес он.

Альвина прошла по комнате и села на уголок кровати. Он заметил, что она была совершенно невесомой, и кровать не прогнулась под ней.

— Бедный, бедный, Клод. Я вовсе не хотела напугать тебя. Но, как я уже говорила, убитые обладают привилегией возвращаться, и я не устояла перед соблазном.

Ее мягкая манера обращения частично вернула ему мужество.

— Зачем ты пришла, Альвина?

— Мы расстались так неожиданно, дорогой. У нас даже не было времени обсудить дела.

— Какие дела?

— Ну, например, как поступить с Момо.

При упоминании о ней собака завиляла хвостом.

— Клод, дорогой, я знаю, у тебя были причины ненавидеть меня, но я надеюсь, что это чувство не распространится немаленькое невинное существо.

Вспомнив свой разговор с Момо, который состоялся всего несколько минут назад, Клод виновато зарделся.

— Момо никогда не будет счастлива без тебя, Альвина, — уклончиво ответил он.

— Она может стать счастливой, если ты постараешься. Я знаю, что вы всегда были врагами, но это вина не Момо, а твоя, Клод. Обещай, что ты постараешься подружиться с ней. Обещай, что ты позаботишься о ней. Ведь она осиротела благодаря тебе. Так ты обещаешь?

Клод ухватился за возможность легко отделаться от Альвины.

— Я обещаю, я торжественно обещаю, — выпалил он.

— Спасибо, Клод, — слова ее благодарности прозвучали вполне искренне.

Они немного помолчали. Глаза Альвины-призрака смотрели на Клода почти с нежностью. Он постарался ответить взаимностью, но нашел ситуацию слегка неестественной.

— Итак, это все, что ты хотела? Поскольку мы договорились насчет собаки, мне кажется, твоя душа обрела покой и согласие и…

Клод прервал свою неуклюжую речь. Он, конечно, хотел сказать, что призраки — даже явно дружелюбные — нервируют его, и он бы предпочел, чтобы она вернулась в свою подводную могилу и осталась там навсегда. Правда, сказать так было бы невежливым и, возможно, — он все еще не был уверен в ее отношении к нему — не совсем безопасным.

— Ты очень мил, Клод, — сказала она. — И я чувствую себя намного лучше, зная, что о Момо позаботятся. Я так благодарна тебе.

Если она была столь вежлива и нежна, и если с ней можно было так легко поладить, то Клод мог и себе позволить быть порядочным.

— Послушай, Альвина, мне жаль…

Она наклонилась к нему поближе и неодобрительно нахмурила брови:

— Нет, нет, дорогой, не говори так. У тебя нет никаких причин сожалеть. Я заслужила свое.

— Ты считаешь? — сюрприз следовал за сюрпризом.

— Да. Я заслужила смерть. Я была просто ужасной женой для тебя.