Брюс Стерлинг
Противоречия и оксюморон [1] зачастую сигнализируют о появлении новых возможностей. Они говорят о том, что прежде немыслимое теперь оказалось в пределах досягаемости человечества. Парадокс – это брешь между двумя несовместимыми системами определений, потенциальная дыра в существующем статус-кво, пограничная область, где уже брезжит свет новых понятий. «Научная фантастика» – это уже само по себе оксюморон. Это понятие служит для обозначения искры, проскользнувшей в зазоре между наукой и литературой, в области, где можно проследить отношение культуры к технологии.
Совершенно аналогична и ситуация со словом-гибридом «киберпанк»: оно смешивает компьютерные технологии и бунтарские настроения богемы – области, практически не соприкасающиеся друг с другом. Компьютерным фанатам нужны какие-то привлекательные стороны ультрамоды, чтобы быть принятыми мэйнстримом, а жизнь и смерть ультрамоды происходит внутри ее собственной альтернативной среды – в данном случае компьютерной сети. В этом и есть суть киберпанка – области массовой культуры, в которой я успешно работал все последние годы. Материал на редкость благодатный – мало где можно встретить столь явную неразбериху, вдохновляющую на столь большие свершения.
Таково футурологическое трио: средства, мотивы и возможности. Если верно определить их хотя бы наполовину, можно с успехом анализировать идеальное преступление – будущее. Но как описать результат? Что все это значит и что мы от этого будем иметь?
И вновь будущее проявляет себя в трех видах: сверху, снизу и в середине. Мы даже можем обозначить эти направления, введя в повествование трех пророков, представляющих эти подходы. Это Панглос, Кассандра и Страховой Агент.
Философ Панглос – персонаж из вольтеровского «Кандида» [2]. Передовой философ-просветитель, он отрицает существование зла. Для Панглоса любое зло весьма относительно, так как мир построен на добре и милосердии. Если сформулировать это по-другому: нет худа без 90 процентов добра.
Становясь нашим проводником в будущее, Панглос предлагает нам очень многое. Страхи и волнения людей по поводу своего будущего, как правило, значительно хуже реальности. Люди с поразительной легкостью игнорируют чужую боль. Именно в этом заключается суть философии Панглоса: какое же это «зло», если это вас не касается? Люди обладают потрясающей способностью забывать даже собственные страдания. Время лечит раны. Иначе ни одна женщина не родила бы второго ребенка, а так с каждым новым поколением появляются на свет и растут новые Панглосы, снисходительно насмехающиеся над горестями своих родителей. Панглос может показаться немного поверхностным, но нельзя недооценивать его непреходящей власти. Он искренне наслаждается своими радужными иллюзиями и никогда не встает с постели с головной болью по поводу грядущего дня.
Очевидная слабость подхода Панглоса состоит в опасности потерять надежду, впасть в отчаяние и цинизм после первой же неудачи. Его недостаточно, чтобы смело смотреть судьбе в лицо, а иногда людям приходится быть смелыми.
Кассандра была любимой пророчицей Гомера, пророчицей скорби и печали, которую постоянно игнорировали невежественные насмешники. Все пути земной славы в конечном итоге ведут к могиле. Ничего нового не рождается под этим небом, и ничего и не утрачивается. Все в действительности гораздо хуже, чем нам кажется. Человеческое общество – просто громадный «корабль дураков». Величайший вклад Кассандры в футурологию заключается в ее умении смотреть в лицо суровой реальности: все, что нам дорого, исчезнет, канув в Лету. Люди платят футурологам за то, чтобы они рисовали радужные перспективы и предсказывали замечательные новшества будущего, а отнюдь не за то, чтобы они скорбели в одиночестве, оплакивая отжившее и умершее. Но отступления, поражения и потери – такая же неотъемлемая часть будущего, как триумфы и инновации. Двадцатый век – это тот же девятнадцатый с автомобилями, но уже без лошадей.
Слабость Кассандры заключается в том, что она слишком мелодраматична и в конце концов надоедает. Она отвергла свой шанс – любовь бога Аполлона, и ее дети умерли молодыми, а сама она была убита ревнивой женой. Кассандра предложит вам смерть на завтрак, обед и ужин – у нее нет любви к риску, вкуса к жизни. Она делает глухими тех, кто не желает ее слышать.
Страховой Агент – не мифический герой и не литературный персонаж. Он из «реальной жизни». Он уверен, что все пойдет своим чередом. Хотя флаги, имена и этикетки часто меняются, революции – это отнюдь не столь знаменательные события, какими обычно представляют их революционеры. Ни одно дерево не вырастет до неба. Маятник по-прежнему качается, а его веревка обрывается крайне редко. Страхового агента не слишком волнует, живы вы или уже умерли, он стремится заполучить лишь вашу подпись в договоре. Благодаря тщательному изучению статистики последних десятилетий он знает, сколько в среднем живут люди (если, конечно, не брать в расчет курение и непристегнутые ремни безопасности).
Страховой Агент – это голос здравого смысла. Его прагматизм разбивает гипнотические чары Панглоса и разгоняет тоску Кассандры. Ради собственной прибыли он готов драться с медведем и съесть быка целиком. Себя он считает «реалистом».
Его слабость заключается в том, что он совершенно не учитывает экстраординарных событий. Он рассчитывает на бесперебойную работу механизма, но никак не на аварию. Во время стихийных бедствий страховые компании лопаются. Завтра погода, скорее всего, будет такой же, как и вчера, но так происходит не всегда. Современные страховые компании по-прежнему разоряются во время катастрофических наводнений, пожаров и ураганов.
Трудно определить условия успеха футурологии. Кто-то может вообразить, что для этого нужно предсказать какое-то выдающееся событие, какого прежде никто и представить не мог. Тогда он станет Тем Классным Парнем, Который Это Предсказал. Но драматические события, выбивающиеся из общей колеи, редко бывают по-настоящему важными. Они символичны, но не являются определяющими.
Как сказал китайский полководец Сунь-Цзы свыше двух тысячелетий назад, высшее мастерство военного искусства заключается не в том, чтобы в ста сражениях добиться ста побед. Оно состоит в том, чтобы полностью уничтожить врага, действуя скрытно и не начиная войны. Противник Сунь-Цзы, возможно, даже не знал, что тот является его врагом. Скорее всего, он считал его безобидным путаником и недотепой, к которым относятся со снисходительной усмешкой.
Точно так же успешно справляющийся со своей работой футуролог – вовсе не пророк. Он должен не одерживать блестящие победы над будущим, а предсказывать настоящее. Футурологу не нужно предрекать удивительных чудес, он скорее должен признавать и описывать очевидные небольшие странности, которым в будущем суждено стать типичными. Киберпанк в середине 1980-х нес в себе наивно-лирическое утверждение невероятного: мир однажды станет таким, каким он стал в конце 1990-х. Когда же это время пришло, киберпанка никто не назвал пророческим, к нему относились как к клише. Он стал банальным и архаичным, так как его авторы возводили на пьедестал то, на что сейчас не обращают никакого внимания. Представители киберпанка сделали ценными вещи, которые пятнадцать лет спустя вызывают в лучшем случае пожатие плечами ввиду своей банальности. Порожденной ими сенсации была суждена весьма недолгая жизнь.
Ничто не устаревает такими темпами, как «будущее». Ничто так быстро не выходит в тираж, как последние достижения высоких технологий. Ни одна технология не вливается плавно в реку будущего. Они дергаются и хромают на своих костылях и ходулях, как и их античный покровитель, бог Гефест.
Эта книга о теории и дизайне в эпоху машин. Это амбициозная, неуклюжая попытка влиться в пульсирующую вену футурологии, войти в почетную компанию ученых мужей, чьими произведениями я восхищался много лет: Герберта Уэллса, Артура Кларка и Алвина Тоффлера, Льюиса Мамфорда, Рейнера Бенхема, Питера Дракера и Майкла Дертузоса. Выдающиеся личности, мыслившие необыкновенно широко, предрекавшие масштабнейшие перемены и совершенно не боявшиеся ошибиться.
Эта книга задает будущему два вопроса: Что это значит? и Как мы это воспримем? Именно это и интересует меня больше всего. Предмет моего творческого поиска – не железяки и не статистика будущего, а его восприятие, отношение к нему, глубинные убеждения. Как оно будет восприниматься и как ощущаться.
Когда я был моложе, весь мир лежал передо мной, подобно чистой, неисписанной странице. Сейчас, когда я, и сам не желая того, достиг почтенного среднего возраста, все изменилось. Я неожиданно понял, что живу в будущем, в самом разгаре завтрашнего дня. Многие вещи, о которых на заре своей юности я мог только мечтать, сейчас более или менее воплотились в жизнь. Не составит труда узнать универсальный потребительский рай из «Островов в Сети» (1988) в современных гипермаркетах или в содержимом журнала Fortune. Мне удалось дожить до того времени, когда мои книги «Хакерский взлом» (1992) и «Машина различий» (1990) стали изучать в университетах. Но не в курсе футурологии, представьте себе, а в курсе истории литературы.
Для научного фантаста течение времени подобно подарку, сделанному Пигмалиону. Этому древнегреческому скульптору, чересчур гордившемуся своими творениями, было суждено увидеть, как богиня Афродита оживила лучшее его произведение. Какая ирония судьбы: пропала гениальная мраморная скульптура, ставшая миссис Пигмалион! Исчез настоящий шедевр, гениальный плод творческого воображения: холодная каменная Галатея была низведена со своего пьедестала и превратилась в обычную женщину, которой было суждено жить и дышать, смеяться и плакать, умереть и сгнить в земле. Точно также, как и всем нам.
Если я в чем-то и уверен по поводу будущего, то только в том, что оно не будет мраморным. Будущее – не реальность, но и не абстракция. В нем нет ничего чистого, холодного, безвременного и вечного. Ничего. И весь наш мир, и все живущие в нем люди очень непостоянны. Постоянно лишь отсутствие постоянного.
Как вы, должно быть, заметили, подобно большинству писателей, я отношусь к меланхоликам. Но я постарался сделать все, чтобы вы даже не догадались об этом. Печатая эти страницы, я постоянно заставлял себя шутить, так как хотел, чтобы эта книга стала веселой, радостной и оптимистичной. И все же слишком часто, даже когда писал эти страницы, я ловил себя на мысли, что трачу чертовски много времени, смакуя факты и возможности, которые с обычной точки зрения представляются как весьма печальные или трагикомичные. Хоть я и был избалован судьбой, мое воображение заполнено готикой, киберпанком, хромированным и матово-черным. Иногда я испытываю непреодолимую симпатию к мрачным, эксцентричным и весьма противоречивым героям.
Но не к Панглосу, так как он слишком слаб и поверхностен. Не к Кассандре, так как она совсем не заинтересована в выживании человечества. И не к Страховому Агенту, так как он, хотя и хорошо платит, думает об одном и том же; встреча с ним заставит любого зевать от скуки.
Представления людей об ожидающих нас перспективах могут быть очень разными, и поэтому, когда завтра воплотится в сегодняшнем дне, в нем будут бок о бок жить и Панглос, и Кассандра, и Страховой Агент. Сегодняшний день кому-то принес радость, многим – головную боль и, как всегда, был заполнен делами.
Завтра наступит новый день, и поэтому я решил, что в книге с таким названием, как эта, необходим новый персонаж, который будет сопровождать нас по ее страницам, постоянно вдохновляя. Это знаменитый опытный путешественник во времени, одетый в никогда не выходящие из моды темный хипстерский шелк и атлас, одинаково уместные и на светском рауте, и в тюрьме, и на природе. Это «меланхолик Жак» из комедии Шекспира «Как вам это понравится».
Слово «завтра» встречается на страницах комедии тринадцать раз. Это великая пьеса для футуролога – настолько органично сочетаются в ней самые противоречивые вещи. В этой «жизнерадостной» комедии все положительные герои – мрачные диссиденты, находящиеся в политической ссылке. Статус-кво меняется очень быстро и совершенно неожиданно, потому что носитель центральной власти, герцог Фредерик, страдает прогрессирующей паранойей.
Один за другим герои попадают в опалу и исчезают из искореженной реальности герцога. Кого-то вышвыривают пинками, кто-то просто спасается бегством, причем иногда персонажи убегают целыми группами. Все скрываются в Арденнском лесу, лелея надежды на лучшее и питаясь олениной, совсем как легендарный Робин Гуд. И все постоянно твердят, что, несмотря на грязь и холод, получают истинное удовольствие от полной неопределенности своего незавидного положения.
Все, кроме меланхолика Жака. Жаку не нужно делать вид, что он в восторге от жизни под открытым небом в ссылке, в обстановке постоянной неуверенности. Потому что она действительно ему нравится. Философ-созерцатель по натуре, он чувствует себя как дома, находясь на грани неизведанного, на самой границе будущего. Остальные персонажи постепенно становятся ближе к природе, делая вид, что слышат «проповедь в камне», но только Жак может сам читать там проповеди. Несмотря на то, что он аристократ по происхождению, одетый в благородные черные одежды, Жак постоянно опровергает всех и каждого, претендуя на роль придворного шута и его пестрый костюм. «Оденьте в пестрый плащ меня!» – требует Жак, –
Настоящий призыв к свержению основ общества. Блестяще применяя теорию, этот парень хочет добиться реальных результатов.
В конце концов у герцога Фредерика наступает полное помутнение рассудка. Его время кончается, и его власти приходит конец. Неизвестно откуда появляется языческая богиня [4], и все поголовно женятся и выходят замуж. Затем герои отмываются от лесной грязи и спешат насладиться уютом и уверенностью в жизни благодаря восстановлению прежнего статус-кво.
Все, кроме Жака. Жак остается там до самого конца. В финале пьесы он предсказывает счастливую судьбу остальным персонажам и буквально выгоняет их со сцены. Но сам Жак не уходит из Арденнского леса. Вместо этого он остается, чтобы бесцельно шататься по округе и читать мораль сумасшедшему герцогу. У него нет причин убегать от постоянной нестабильности. Для него это идеальное место жительства.
Больше всего прославила Жака его назидательная лекция. Именно в ней он излагает свою теорию взаимоотношения людей со временем. Вот как она звучит:
Это и есть будущее, каким его можно почувствовать и понять посредством человеческого опыта.
При создании этой книги я руководствовался желанием описать новые явления XXI века, которые родились именно в эту эпоху и которых не было в предыдущих столетиях. В этом веке появилось семь противоречий, движущих сил, возможностей, принципиально отличающих его от прошлого. И далее я попытаюсь представить все это в виде театральных сцен.
Сцена первая, «Младенец», касается генетики, репродукции и микробиологии. В сцене второй, «Школьник», речь пойдет об информационных сетях и новых парадигмах школьного образования. Сцена третья, «Любовник», была навеяна темами и мотивами «Пигмалиона» – она посвящена постиндустриальному дизайну и нашей привязанности к собственным творениям. Сцена четвертая, «Солдат», – это военная история о разрастающемся Новом мировом беспорядке, величайшей угрозе международной безопасности в новом веке. Сцена пятая, «Судья», посвящена прессе и политике. Сцена шестая, «Панталоне», – пособие для изучения информационной экономики XXI века. Сцена седьмая, «Полузабытье», рассказывает о борьбе со смертью и технологическом наступлении на наши ограниченные физические возможности.
Годы, которые наступят, – не просто плод нашего воображения. Это реальная история, которая еще не воплотилась в жизнь. В эти грядущие годы люди, как и прежде, будут рождаться, взрослеть, бороться, решая собственные проблемы, персонифицируя эти годы и вбирая их в свою плоть.
Будущее будет прожито.
Сцена первая
Младенец
Семь действий в пьесе той. Сперва младенец, Ревущий горько на руках у мамки…
Младенец олицетворяет собою будущее. Вы помещаете своих детей в историю. Вы – их прошлое.
Футурологи любят изучать рост населения и демографические тенденции, из которых можно сделать глубокомысленный вывод: у людей бывают дети. Ребенок – это не математическая абстракция, а громкий вопль, адресованный будущему. Будущее сегодня, рожденное голым.
Родильный дом – место первых надежд и страхов. Сцена, где развивается остросюжетная драма, полная риска и страданий. На свете немного столь обычных вещей, как роды, но, когда речь идет о собственном ребенке, футурологу трудно найти утешение в статистике. А вдруг ребенок умрет? А вдруг умрет его мать? А вдруг ребенок родится уродом и впереди ждут годы мучений? Время идет, все новые и новые дети приходят в мир, и этот процесс не остановить никакому рациональному анализу. Люди должны оставить после себя продолжение – они и сами являются чьим-то продолжением.
Меня греет мысль о том, что, как будущий отец, я полностью заслужил свои тревоги. Рождение ребенка – это, без сомнения, самая полная встреча с будущим. Но перед миллионами нервничавших и переживавших будущих отцов прошлого у меня есть громадное преимущество, не имеющее исторических прецедентов. У меня есть фотография дочери, сделанная еще до того, как она родилась.
Это ультразвуковой снимок. Он был сделан при помощи медицинского сканера. Зонд ультразвукового аппарата скользил по смазанному стерильным гелем раздувшемуся животу моей жены. Врачу пришлось какое-то время повозиться с этим агрегатом, а потом ломать голову, долго вглядываясь в расплывчатые очертания, дабы сделать свое дельфийское пророчество. Но в конце концов он выполнил свою миссию прямо у нас на глазах. Конечности ребенка оказались в порядке, показатели роста соответствовали норме, а по крошечным затемнениям на маленьком тазу можно было определить, что у нас будет девочка.
Какое облегчение испытали мы благодаря этому техническому приспособлению. С результатами ультразвука на руках можно сразу отбросить половину из списка имен для будущего ребенка. Можно начать воплощать в жизнь далеко идущие планы, не задумываясь над выбором цвета занавесок и детской коляски. Этот ультразвуковой аппарат, подобно внутриутробному радару, совершил настоящее чудо. Первобытная тьма, царившая в утробе, рассеялась. Безмолвный обитатель утробы перестал быть для нас просто «беременностью». Теперь это была «она», девочка.
Так я впервые увидел свою дочь – с помощью инструмента. Но моя дочь далеко не сразу стала младенцем, которого можно рассмотреть на ультразвуковом аппарате. Она, точно так же, как ее дорогие мамочка и папочка, точно так же, как и вы сами, вначале была безымянным существом не больше точки на листе бумаги. Человек начинается с существа, которое можно рассмотреть лишь под микроскопом. Таково истинное начало нашей общей истории.
Человеческие яйцеклетки очень малы, но теперь мы можем их видеть. Они перестали быть объектом метафизических измышлений, народных легенд и ритуалов, связанных с рождением. Они превратились в достояние одной из областей быстро прогрессирующих биотехнологий. Клетками можно манипулировать и измерять их, извлекать и хранить. Все, что мы можем видеть, мы можем сортировать, формировать и продавать. С помощью все более сложных технических средств мы вторгаемся в царство микроскопических предметов и явлений. В XX веке нам удалось понять, что вся информация о жизни на Земле записана на одних и тех же носителях. Клетках, их ядрах и ДНК. Вся жизнь находится в ведении корпорации «Жизнь на Земле Incorporated and Unlimited», дочерней компании с единственным полноправным владельцем – дезоксирибонуклеиновой кислотой.
Генная инженерия – это дитя XXI века. Уже сейчас, в самом начале столетия, биотех, едва выйдя на сцену, стал играть на ней ведущую роль. Он, конечно, является самой главной перспективной технологией завтрашнего дня. Под крышей XXI века теснится целая семья технологий, дружно работающих вилками за одним обеденным столом, громадный клан голодных любителей перемен, и возраст многих из них измеряется веками: печать, часы, железные дороги, электричество, радио, телевидение, воздухоплавание, атомный распад, спутники и компьютеры – и хлопот с ними не оберешься. Настоящая оргия сиблингов. Генная инженерия – это абориген завтрашнего дня, новый член этой семьи. Самый молодой, самый рискованный и, если ему удастся выжить и повзрослеть, обещает стать самым сильным. Биотех подобен младенцу Гераклу, раздвигающему стенки своей колыбели.
Дети не могут всю жизнь оставаться детьми. Моя старшая дочь, к примеру, уже достигла активного подросткового возраста. Каждый день мы видим, как она взрослеет, учится чему-то новому. Сейчас биотех – индустрия-младенец, но, повзрослев, он изменит реальность. Для того чтобы описать мир биотеха, мир со зрелой генетической технологией, потребуется новый язык. Новый словарь, новый понятийный аппарат, новая грамотность.
Нельзя остановить рост и развитие ребенка, который уже появился на свет. Будущее будет совершенно другим миром, но мы никогда не попадем «туда». Это не место, куда мы можем добраться. Будущее – это процесс, а не парк аттракционов. И у самого будущего есть свое будущее. Мы в настоящий момент относимся к прошлому будущего. Будущее – это не параллельный мир, это наш с вами мир, но с другими людьми, в другое время. Вчера, сегодня, завтра время шло, идет и будет идти. Каждый новый период вырастает на мульче предыдущего.
Запомните все это и позвольте мне познакомить вас с миром биотеха. Вот вы, скажем, сидите и читаете книгу. Не эту книгу (если, конечно, вы не коллекционируете антиквариат), но что-то похожее. А есть ли в мире биотеха книги? Да. Сделанные из бумаги? Нет, из какого-то ее аналога. А это чернила? Нет, это не те чернила, которые были прежде; но разве это кого-то волнует?
Ну вот, вы сидите и читаете, а я буду довольно бесцеремонно подглядывать за вами. По меркам XX века вы выглядите не слишком опрятно. Кожа у вас какая-то сальная, и пахнет от вас довольно странно. Но здоровье у вас потрясающее, глаза сияют, от вас исходит сильнейшая, просто животная жизненная сила. Даже если вы и не просто безобидный читатель научно-популярной книги конца XXI века, похвально следящий за интеллектуальной жизнью своего времени, вы не слишком похожи на ученого. Напротив, вы скорее напоминаете атлета или модель. И выглядите так не потому, что эгоистично стремитесь отличаться от социальной нормы, а потому, что это и есть норма вашего общества. Мужчины и женщины всегда готовы платить за то, чтобы выглядеть как атлеты или модели. В ваше время плоть и процесс ее конструирования легко поддаются контролю. У вас нет ни гнилых зубов, ни перхоти, ни расширенных пор. И хотя вам приходится слишком много читать, очков у вас тоже нет.
Ваш дом красив и уютен. Стены, пол и мебель сделаны из приятных на ощупь органических веществ, которые напоминают пробковый дуб, бамбук и красное дерево, но, без сомнения, ими не являются. На лужайке перед окном-мембраной резвится сотен восемь-девять животных. Этот бродячий зверинец – плод последних достижений биотеха.
Вы просто рядовой нормальный человек из мира биотеха. Не выдающийся ученый, не ведущий мастер биотеха: разум одного человека просто не в силах охватить такой объем знаний. Биотехнологии даже не являются областью вашей специализации – вы просто живете в этом мире. Ваша лужайка стала филиалом зоопарка из-за общественного мнения. Пустая лужайка вызовет скандал – вы удивите всех столь шокирующим зрелищем больше, чем если, к примеру, побреете своих детей наголо. Но вам не приходится выходить во двор, чтобы заботиться о ней. Садовое оборудование знает о растениях гораздо больше, чем вы. Вы уже давно перешли к автосадоводству. Это же городская лужайка, а не дикий лес. Садоводство уже давным-давно автоматизировано и находится на полном самообеспечении. «Дикие» животные, обитающие там, даже и не подозревают, что находятся под постоянным наблюдением.
По улицам движутся блестящие, как жуки-скарабеи, автомобили, которые не загрязняют воздух, – они работают на водородном топливе. Как и большинство остальных промышленных изделий, они, отслужив свой век, по команде сгнивают, превращаясь в безобидный компост. А еще есть гидравлические системы, или, как их сейчас называют, «системы водоснабжения». В мире биотеха сети водоснабжения играют ничуть не меньшую роль, чем потоки байтов. Вы же, как и все остальные живые существа, на восемьдесят процентов состоите не из цифровых байтов, а из воды. Так что именно сюда вы разумно помещаете свои инвестиции в хайтек.
У вас нет «душевой кабины». Но у вас есть стандартная система повседневного ухода за телом, которая каждое утро, умывая вас, тщательно проверяет все индексы и показатели вашего самочувствия и внешнего вида. Зубная щетка анализирует состояние ротовой полости, осуществляя учет живущих там микроорганизмов. Ваш туалет – самая сложная периферия в доме. Она предоставляет вам самую полную информацию о метаболических процессах в вашем организме – обо всех веществах, которые попадают туда и оттуда выводятся, а также обо всем, что с ними в вашем теле происходит. Только дураков тошнит от этого.
Полочки в ванной комнате забиты кремами, мазями и прочей косметикой. Там стоят и бесчисленные пузырьки с пилюлями, но большинство из них не содержит лекарств. Вместо этого в них находятся живые «одомашненные» организмы, которые вырабатывают необходимые вещества уже у вас внутри. Некоторые из этих «пилюль» представляют собой камеры с крошечными сенсорами и бортовым компьютером. В вашей аптечке нет ничего стерильного, даже бинтов. Современные бинты содержат микроорганизмы, способствующие заживлению ран.
«Стерильность» нужна лишь людям, непонимающим, что происходит на микробиологическом уровне. В мире биотеха стремление к стерильности равнозначно признанию собственного невежества. Все это безнадежно устарело.
Губки и ершики у вас на кухне обладают большей властью, чем государственная бюрократия в XX веке. В вашей кухне разместились в основном фильтры, мембраны и специальные упаковочные материалы – она совершенно не похожа на лавку мясника или место для разделки сырых овощей. Вы едите вкусные и изысканные блюда, радикально отличающиеся от невообразимо смешных продуктов прошлого. У вас нет холодильника, так как в вашем доме ничего не испортится без вашего разрешения.
И хотя вы живете в генетически измененном мире, ни в вашем доме, ни в округе, ни в городе нет поражающих воображение «монстров» или «мутантов». Например, у вас нет собаки с шестью лапами. Полицейский, патрулирующий район, отнюдь не трехметрового роста – это женщина, которая совсем не похожа на фантастического Робокопа; и даже если у нее в руках дубинка, ее вполне можно использовать вместо метлы. Это совсем не значит, что подобные вещи невозможны для вас или ваших современников. Конечно же, они вполне осуществимы, но считаются дешевыми трюками, которыми увлекались лишь на заре развития биотеха. В зрелом обществе подобные сенсации-однодневки считаются глупыми и банальными. В них нет никакого смысла.
Когда-то, на заре покорения ДНК, проблемы создания крупных многоклеточных существ, генетически модифицированных людей, животных и растений, вызывали нездоровый ажиотаж. Велись ожесточенные дебаты по поводу клонов (генетических двойников) и химер (существ, созданных благодаря слиянию клеток из частей тела разных животных). Генетически модифицированные организмы создаются путем соединения звеньев цепочек совместимых между собой ДНК: так, например, появился на свет кролик Альба, придуманный художником Эдуардо Кацем. Этот «высокохудожественный» маленький кролик, благодаря внедренным в организм генам медузы, светился зеленым светом. Кролик Альба оказался великолепным рекламным трюком и произвел однодневную сенсацию среди богемы начала XXI века. Он по-настоящему напугал буржуазию и обрел скандальную известность – ну что еще нужно для популярности художника в обществе? Но если вы уже однажды сделали светящегося зеленого кролика и продемонстрировали его публике, кому понадобится второй?
Для вас, современного человека, разбирающегося в ДНК, фантастические животные имеют мало общего с реальной генетической индустрией. Откровенно говоря, ткани крупных животных и растений попросту оставили в покое. Они возникали лишь как эффектные иллюстрации идеи (точно так же, как человекоподобные роботы в свое время были драматизированной версией последствий автоматизации). Но «угроза автоматизации» оказалась попросту чушью, в реальной жизни не появилось никаких человекоподобных роботов, клацающих металлическими суставами и работающих на конвейерах. Точно так же дело обстоит и с чудовищами, животными Франкенштейна. Да, звучит классно и внушает ужас, но пойдите дальше, сделайте такого. И кому он нужен?
Извлечение ДНК из геномов крупных организмов – дело трудоемкое, требующее массу времени. Создание «высшего» животного подразумевает вступление в длительные дебаты с раздутой многоклеточной бюрократией, которая будет всячески сопротивляться, не желая выполнять вашу волю. Основные события будут разворачиваться совсем не в этой области. Она не позволяет нам эффективно использовать возможности ДНК в промышленных масштабах.
Выращивание крупного рогатого скота отнимает массу времени: должны пройти долгие месяцы беременности, затем теленок будет расти и набирать вес – в общем, все как у людей. Это не отрасль промышленности, а традиционный неквалифицированный труд.
Реальные преимущества использования ДНК лежат на клеточном уровне. Мастер генной инженерии режет цепочки молекулы ДНК на куски и звенья на уровне молекулярного оборудования знаменитой двойной спирали. В этом нет для вас ничего удивительного – дети проходят это в начальной школе. Вам показывали инструменты, необходимые для этой работы. Вы попали на микробиологический уровень, туда, где ДНК выполняют свою ответственную миссию, и так там и остались. Вы смотрите на мир именно с этой точки зрения. И вас это вполне устраивает. Это стало для вас привычным. И если вам придется работать в этой области – а большинство людей вашего времени в той или иной мере имеют дело с ДНК, так же как большинство современных людей хотя бы отчасти знакомо с компьютером или автомобилем, – то вы будете изучать эти молекулы, анализировать, копировать, составлять их модели, разрезать их и соединять в новые цепочки, вы будете рекламировать их, эксплуатировать, покупать и продавать каждый день. Вот так и живет нынешнее поколение.
Вам прекрасно известно, что ДНК – не просто большая молекула. ДНК – это история. Подобно вашему детскому фотоальбому, ДНК – это ваш личный архив, полный гордых свидетельств вашей уникальности. Вы повсюду распространяете облака своего личного ДНК – материального свидетельства вашего существования, вашей плоти. ДНК забирает этническую идентичность из устаревшего мира народных сказок и национализма, открывая дорогу в мир реальных, поддающихся оценке и измерению взаимоотношений между отдельными звеньями цепи человеческого кода. Так что ДНК – это не «молекула», ДНК – это мы сами.
Ваши предшественники знали всего два царства в органическом мире: царство животных и царство растений. Вам их известно более семидесяти. Большая часть этих царств – громадных областей, управляемых процессами метаболизма, – принадлежит исключительно одноклеточным. Именно там в полной мере развивались и совершенствовались навыки работы с ДНК. Микроорганизмы активно манипулировали ДНК в течение трех миллиардов лет до тех пор, пока на сцене не появились первые многоклеточные организмы. Большинство живых существ во все времена было микроскопическим. Разнообразие микробов колоссально – их значительно больше, чем всех многоклеточных животных, вместе взятых. Есть микроорганизмы, которые живут в кипящей воде и питаются цианидами или серой. Они отличаются и от людей, и от себе подобных, как тигр от капусты.
Как человеку грамотному, понимающему реальное положение вещей, вам прекрасно известно, что генетика – это вовсе не вотчина заумных педантов в белых лабораторных халатах. Белоснежные лабораторные халаты стали для вас абсурдом – они безнадежно устарели. Лабораторные халаты были белыми, чтобы на них была лучше видна грязь – так проще поддерживать их стерильность. Вам эта одежда напоминает доспехи средневекового рыцаря. Если вы прольете на себя что-то биоактивное или относительно опасное, вам тут же сообщит об этом дверная ручка, ванная комната, такси, кухонная плита или воздушный кондиционер. Пятилетний ребенок не только сообщит вам о том, что вы подхватили вирус гриппа, но и определит его разновидность и происхождение.
Вы живете с бактериями и среди бактерий. Да, уверен, у вас есть кошка: люди, читающие книги, любят кошек. А иногда они даже любят книги о кошках. Но вы совершенно не ожидаете от собственной кошки никакого вклада в индустриальную революцию. Кроме того, ваша кошка живет у вас внутри. Да-да, именно внутри вас с биологической точки зрения.
Вы живете среди бактерий и с бактериями, потому что бактерии живут у вас внутри. Никому из людей никогда не удавалось остаться в одиночестве. Каждый взрослый человек носит в себе около килограмма живых бактерий или порядка ста триллионов не относящихся к человеческому организму клеток. Это совершенно нормально и, более того, полезно. Вы знаете о реальной жизни то, чего не могли ни увидеть, ни понять люди XX века. У них было примитивное одностороннее мировоззрение, мировоззрение отчаяния, которое они оправдывали стремлением к «чистоте», в то время как вы смотрите на вещи широко и держите ситуацию под контролем. В отличие от этих слепых дикарей, вы продолжаете осваивать мир сознательно и цивилизованно. Микробы толкутся и вокруг вас, и внутри вас, и это вас вполне устраивает. Вы признаете это обстоятельство и рады этому. О бактериях теперь болтают за чашкой кофе – так же, как о сортах духов. Микроорганизмы и есть ваши духи. Дурно пахнет лишь от безнадежных глупцов.
Ваша мать, дав вам жизнь, снабдила вас и своими митохондриями. Митохондрии – это живущие без всякого присмотра организмы, которые плодотворно трудятся в клетках человеческого организма уже несколько миллионов лет. Они кажутся нам генетически инородными, и все же жизненно важны для человека. Без митохондрий у нас не будет энергии. Вывод: полная стерильность означает мгновенную смерть.
Лишиться собственной «инфекции» значит погибнуть в страшных муках, превратившись в мешок, наполненный трясущимся желе. Потеря ваших любимых бактерий на коже, в кишечнике и других органах стала бы для вас такой же катастрофой, как для окружающей среды – потеря почвы или певчих птиц. Имея митохондрии, вы очень заинтересованы в увеличении их мощности. Это ваши драгоценные крошечные моторчики – и вы стремитесь сделать их сверхмощными.
Для вас, сознательного гражданина эпохи биотеха, просто и естественно думать таким образом, ведь вам это необходимо. Это требование времени. Оно изменило и вашу логику, и ваш словарь – оно сформировало саму вашу личность.
Вашим предшественникам все это показалось бы надуманным и странным. А для вас это очевидно, так как вы человек культурный и образованный и любите читать, скажем, Роберта Льюиса Стивенсона. Стивенсон был литературным гением эпохи великих инженеров XIX века. Однажды он глубокомысленно заметил, что существуют сферы и масштабы, недоступные человеческому разуму.
Но вашему разуму они доступны. Вы понимаете, что многие взгляды Роберта Льюиса Стивенсона устарели. Для вас и для ваших современников в микроорганизмах нет ничего таинственного и странного. Пара сотен тысяч их может прятаться на поверхности этой запятой, но для вас домашние зверушки длиной в три микрона никогда не представляли проблемы. Вы знаете собственные внутренности не хуже, чем свои пять пальцев: для вас и рука и внутренности являются одинаково важными частями тела, которые одинаково легко изучить и рассмотреть. Микробы не вызывают у вас ни страха, ни стыда, ни отвращения. Вы не страдаете от первобытных суеверий. Вы по праву считаете микроорганизмы великим сообществом, заслуживающим всяческого уважения, благодарности и разумно-осторожного отношения – возможно, такого же, как племенной бык. В вашем теле содержатся миллионы бактерий, готовых исполнять вашу волю.
Если вы работаете непосредственно в промышленности, то, скорее всего, относитесь к микробам не более трепетно, чем, скажем, к одной из массивных железнодорожных цистерн. Бактерии и имеют форму железнодорожных цистерн, так как осмотическое давление внутри них может достигать четырех килограммов на квадратный сантиметр – в пять раз больше атмосферного. Микроорганизмы, если их должным образом модифицировать, способны создавать практически все, что вам требуется. К примеру, для того, чтобы получить древесину, мы сажаем дерево. Но этот многоклеточный организм пустит корни, будет расти, выдерживая бури и непогоду, перегонять соки вверх-вниз, давать плоды и семена, выстраивать и распределять свои приспособления для аккумуляции солнечной энергии. Это прекрасно для дерева, но для вас – лишняя головная боль. Если вам нужны строительные материалы, прочные, как деревянные доски, вам не надо валить лес – просто научите определенные бактерии выращивать целлюлозу в промышленных масштабах.
Если цистерну-бактерию должным образом кормить, через отверстие в оболочке она выстроит своего полного двойника. И не за двадцать лет, как сосна, а за двадцать минут. Благодаря быстрому, в геометрической прогрессии, воспроизводству в нашем мире бактерии встречаются повсюду. Именно по этой причине люди погибали от инфекционных болезней – бактерии убивали их благодаря молниеносной быстроте своего размножения. Бактерии способны использовать возможности ДНК самым грубым, примитивным, дешевым и действенным образом.
Бактерии зачастую выступали и в роли блестящих генных инженеров. «Эукариотная» клетка (а мы, люди, начинаемся с одной-единственной эукариотной клетки) обладает ядром из ДНК, сплетенным внутри плотной оболочки. Наши ДНК – ленивые, тяжелые на подъем, прочные и надежные, как, впрочем, и у всех млекопитающих. Бактерии, напротив, относятся к прокариотным клеткам, древнейшей из известных форм жизни. ДНК просто беспорядочно плавают в их цитоплазме, словно спутанные нитки для вязания с узелками.
Бактерии создают, производят, заглатывают, обмениваются и делятся друг с другом огромным количеством ДНК. Благодаря слиянию и трансдукции они не только имеют общие ДНК с особями своего вида, но и могут кодировать их и передавать особям других видов. Они способны находить в окружающей среде потерянные ДНК, выпавшие из разорванных оболочек других бактерий, съедать их, а затем использовать заложенную в них информацию.
Кроме того, бактерии производят и переносят плазмиды, или крошечные колечки свободно плавающих ДНК. Эти так называемые кассеты ДНК выполняют для своих хозяев-микробов множество повседневных функций. Бактерии занимаются этим уже миллиарды лет. И вполне освоили эту профессию. Для них генетическая инженерия – образ жизни.
Вряд ли Дарвин в 1859 году, когда писал «Происхождение видов», предвидел эту потрясающую оргию генов. Грегор Мендель и не подозревал о ней в 1865 году, когда открывал классические законы наследования на примере горошин. Но бактерии – не горошины. Они не живут по тем же законам, что и горошины, да никогда и не жили. С точки зрения промышленного использования ДНК бактерии работают гораздо быстрее и гораздо лучше, чем многоклеточные организмы. Бактерии необыкновенно изобретательно и высокоэффективно используют ДНК. А значит, и мы сможем делать это, когда научимся ими управлять.
В вашем мире бактерии осуществляют контроль за рождаемостью. Из источников инфекционных заболеваний они превратились в крошечные химические фабрики. В отличие от обычного скота, они никогда не дряхлеют и не становятся непригодными в пищу. Более того, благодаря разработанной человеком технологии внедрения «искусственных бактериальных хромосом» можно внедрить в микроб чужеродную ДНК и заставить «хозяина» ее использовать. Стерильные микробы спокойненько ждут своего часа, чтобы броситься в бой по вашему распоряжению, а микроскопические цистерны скользят по тончайшим железным дорогам на их стенках, суетливо пыхтя и извергая крайне полезные и ценные вещества. Они превращают грубое дешевое химическое сырье практически во все, что способны создавать ДНК: белки, гормоны, лекарства, антитела, – и конструкционные материалы: кожу, рог, кость, коралл, бамбук и даже пластик.
Более того, так как одноклеточные находятся в самом начале цепей питания, бактерии необыкновенно эффективно превращают сырье в вещества, пригодные для метаболизма человеческого организма.
Иными словами – в пищу. Кто-то может возразить, что найдется мало охотников «есть бактерии». Но у нас нет выбора. Бактерии уже давным-давно едят за нас. С незапамятных времен они помогают нам переваривать пищу.
Для вас бактериеводство стало основной отраслью сельского хозяйства. Давление человека на окружающую среду возросло драматическим образом. Вы уже давно бросили ворчать по поводу употребления в пищу «генетически модифицированных продуктов». Теперь вы едите уже самих «генетических модификаторов».
Генетика, как вам известно, – это цивилизованный взгляд на мир. Это ни в коем случае не фантастические машины, не последовательные ряды Менделя, не хроматографы и все в таком роде. Эти примитивные инструменты быстро устарели. Проблема состоит в обнаружении некогда сокрытых производительных сил природы, прогнозировании возможностей промышленного использования и определения области применения. Своего рода практическая философия. Это похоже на способность разглядеть на сонограмме крохотное затемнение и понять, что перед вами девочка, которая вскоре появится на свет.
Даже в вашем (воображаемом) мире с развитой генетикой, мире конца XXI века, в котором генетика выбралась из колыбели и стала флагманской отраслью промышленности, изменяющей мир, жизнь не превратилась в сказку. Вы не овладели всеми фантастическими возможностями ДНК. Биотех и его продукция окружают вас каждый день, но вы отнюдь не ломаете себе голову над их актуальнейшими проблемами; вас они заботят не больше, чем железные дороги – рядового жителя XIX века, когда все были буквально помешаны на железнодорожном строительстве. Просто биотех – это современно. А способность адаптироваться к современности зависит лишь от вашей воли и обстоятельств, зачастую имеющих острый привкус катастрофы.
Если генетика превратится в крупнейшую отрасль промышленности, она, как и все остальные отрасли до нее, станет чрезвычайно сложной и разветвленной, с собственным авангардом и арьергардом, со своими причудами и заблуждениями, бумами и крахами.
Потребуется долгий и трудный переходный период техносоциальных изменений, период, полный противоречий, отступлений и упорного сопротивления.
Развитие генетики будет крайне противоречивым, даже когда ей исполнится уже не один десяток лет и она добьется значительных успехов. «Происхождение видов» Дарвина и по сей день остается источником вдохновения для его адептов. Знание о том, что организмы наследуют определенные качества, мутируют и эволюционируют, стало ключевым моментом, без которого генетика не имела бы смысла. Книга Дарвина была написана еще в 1859 году. В 2059 году люди по-прежнему будут отрицать ее достижения. Они попросту не признают их. Они не смогут заставить себя понять их: эволюция – это слишком сложно, чтобы забивать себе этим голову.
Биотех принципиально отличается от своих старших родственников – крупных, зримых, лязгающих отраслей промышленности. Это не тяжеловесная, закованная в броню доспехов технология, подобная ядерной энергетике, исполинской и страшно далекой. Это не полет в космос – выдающееся событие где-то на орбите, происходящее под наблюдением целой армии экспертов. Генетика интимна, насколько только может быть интимна технология. Она имеет дело с наследственностью и индивидуальными качествами, с кровью и костями, спермой и яйцеклетками. С ней нельзя обращаться так, как жители XIX–XX веков обращались со своими машинами. Биотех индустриализирует саму жизнь, нас самих. Его лучше всего сравнивать с органическими феноменами: фертильностью, дрожжеванием, инфекционными болезнями. Биотех не клацает и не бибикает. Он течет, бурлит и пускает пузыри.
Для людей XX века существовала непреодолимая пропасть между абстрактным микроскопическим царством молекулярной химии и реальными людьми, которые и при свете дня ничего не видели вокруг себя. Но в будущем она исчезнет. Потому что фактически это одно и то же.
Во все времена существовал разрыв между тем, что мы знаем, и тем, как мы к этому относимся, – между научными данными и их общественным восприятием. Мы узнаем, что достигли реального прогресса, когда у нас появится новая лексика, касающаяся секса. Секс имеет много шансов стать той областью, где возникнет новый генетический словарь, потому что сленг часто связан с сексом, к тому же секс – это человеческие ДНК в действии. В сексуальных вопросах
XX век радикально отошел от ханжеского викторианства девятнадцатого. Двадцать первый век, скорее всего, поступит аналогичным образом по отношению к двадцатому, отбросив кривые зеркала психоанализа и сексуального освобождения, чтобы по-новому оценить проблему с помощью нового жаргона, такого, как «биооборудования» и «гормональное программное обеспечение».
У нас есть самые веские причины так поступать. На рассвете XXI века хроническая неспособность говорить о телесных флюидах убивает огромное количество людей. Социальные и медицинские последствия неумения свободно обсуждать сексуальные проблемы настолько серьезны, что вполне могли бы привести к исчезновению человеческой популяции во всей Африке.
Отсутствие бытовой ясности и определенности затягивает наше общество в болото парадоксов, в ловушки идеологической борьбы. Американцы не могут прийти к соглашению, можно ли считать эмбрион «живым». Так что в Америке аборт – это и «гражданское право», и «убийство». Клетки человеческого эмбриона зависли в сумеречной зоне парадокса, растянувшейся от прав личности до запатентованного оборудования.
На нашем повседневном бытовом языке мы не можем описать происходящее внутри матки. И не только деликатность ситуации заставляет нас краснеть и заикаться – в прошлом мы просто не знали этого. А то немногое, что знали, было очень плохо сформулировано. Нет ничего жизнеутверждающего и привлекательного в латинских терминах, касающихся зачатия: взять хотя бы corona radiata или cumulus oophorus. Эта терминология была изначально мертва.
Так как зачатие непосредственно связано с сексом, его, вероятно, лучше всего понимать и описывать как нечто действительно сексуальное. Зачатие происходит в глубине плоти, оно совсем не похоже на наши повседневные дела, но теперь мы можем видеть его результаты и понимаем, что это не медицинская абстракция. Оно очень-очень человечно. Оно может казаться не слишком сексуальным – подобно соитию, это одно из самых прекрасных и значимых для человека событий всегда воспринимается как грязное и непристойное, – но, без сомнения, оно несет сильнейший эротический заряд. Зачатие нового человека, вероятно, самое эротичное из всех возможных событий. Оно означает появление в мире нового существа в сенсационный момент оплодотворяющего слияния плоти. Человечество должно прославлять его, оно должно стать для нас источником радости и гордости.
У термина митохондрия острый привкус формальдегида. Он вызывает зуд и звучит скорее как название заразной болезни, чем уникального первоисточника человеческой энергии. Мы не можем позитивно описать радостный и жизнеутверждающий процесс проникновения в наше тело крошечных микробов. Но нам действительно нужны слова для этого, так как только во рту у человека проживает около 450 видов микроскопических аборигенов. Когда мы сможем свободно говорить об этой реальности и радоваться тому, что она существует, мы будем на короткой ноге с биотехнологиями. Но в конце концов, век еще очень молод, а ощущение зрелой умиротворенности придет гораздо позже.
Генетическая инженерия однажды станет зрелой индустрией и даже устареет, но она никогда не будет совершенной и не добьется сказочных чудес. Она, возможно, породит собственный жаргон, но никогда не позволит полностью себя контролировать. Пролиферация [5] – это единственное, в чем по-настоящему преуспели ДНК. В размножении и распространении состоит сама цель их существования.
В наши дни генетика – настоящая пограничная область. Осваивающие ее пионеры блуждают в потемках в поисках пути, который позволит получить прибыль и финансировать дальнейшие исследования и развитие индустрии. Многое из того, что они делают, глупо и жестоко, это период, аналогичный захвату и разграблению Нового мира искателями золота.
Взять хотя бы миленькую практику добавления ядов в пищевые продукты путем создания семян зерновых с генетически встроенными инсектицидами. Это может иметь смысл с точки зрения фермера, стремящегося побыстрее забить склады, но крайне недальновидно, если вести речь о рациональном развитии промышленности. Ко всему прочему, это ведет к политической катастрофе. Люди по природе своей (и совсем не без причины) сентиментальны по отношению к любимым с детства многоклеточным организмам, например к овцам или пшенице. Редкая колыбельная обходится без овечки. Золотые волны пшеничной нивы – непременный атрибут поэтического фольклора. Экспериментировать с пшеницей – тоже самое, что портить яблочный пирог. Только дураки хотят совершить здесь прорыв.
С эстетической точки зрения трудно не содрогнуться от надругательства над помидорами, которым вживили гены рыб. Подобное бесцеремонное вмешательство – яркий признак незрелости технологии. В будущем о подобных вещах еще пожалеют.
Бактерии, напротив, не имеют сентиментальных культурных защитников. Более того, они уже стали опытными генными инженерами. С нашей стороны было бы очень предусмотрительно изучить их опыт, перед тем как стрелять вслепую, рассчитывая на коммерческий успех. Мы не просто работаем с генами бактерий – это они работают с генами для нас. Благодаря вызывающему суеверный ужас процессу, носящему благородное название ПБП, или «перенос от бактериальных к позвоночным», бактерии уже умудрились передать значительную часть своих ДНК в генофонд человеческого организма. По данным одного из последних исследований, порядка 233 генов из человеческого генома, скорее всего, были получены нами благодаря «латеральной передаче» непосредственно от бактерий.
Если учитывать, что бактерии уже не один миллион лет работают внутри нас, вполне вероятно, что они иногда проникают и в человеческие яйцеклетки. Микроб под названием «вольбахия» творит удивительные вещи, участвуя в процессах полового размножения насекомых. Существуют ли заинтересованные микроскопические помощники, имеющие отношение к человеческим яйцеклеткам или сперматозоидам? Кто знает? Ослепленные высокомерием, мы никогда не задумывались над этим.
Двадцать первый век внес нечто новое в древний мир микроба Escherichia coli. Умные и образованные люди записываются в генетическую библиотеку Е. coli и копируют его работы. ДНК в Escherichia coli была досконально изучена: все ее 4 миллиона 600 тысяч нуклеотидных пар и 4 тысячи генов были выделены, названы и пронумерованы. Результаты исследования были опубликованы в сентябре 1997 года.
То же самое произошло и с нами, людьми. В феврале 2001 года Международный консорциум по исследованию человеческого генома опубликовал развернутую генетическую карту хромосом человека. Homo sapiens вступил в ряды существ с изученной последовательностью генов, вслед за тридцать одной бактерией, одним грибом, двумя животными и одним растением; причем новые кандидаты на сканирование появляются каждую неделю, и в их рядах даже черная смерть [6].
Что изменилось после обретения такого знания? Ну, в общем, понять означает попытаться изменить. «Генная инженерия» всегда делала ставку на быстрое переструктурирование ДНК с помощью сложнейших технических средств. Но, как продемонстрировали наши друзья-микробы, существует множество быстрых и эффективных способов изменения ДНК и без применения технических средств. Исследователи-генетики могут сделать уйму полезнейших и выгоднейших вещей с ДНК и без применения «генной инженерии».
Давайте поищем, а нет ли здесь каких-нибудь лазеек. Предположим, что «переструктурирование ДНК» по каким-то причинам было объявлено незаконным во всем мире. А еще предположим, что вы достаточно благоразумный и законопослушный гражданин, который по-прежнему намерен работать в генетической индустрии. Теперь вам запрещено создавать новые существа, соединяя гены из различных источников. Но для генетической индустрии это не тупик, а просто ограничитель скорости. Вам совсем не надо «вводить» в организм инородные гены. Пользуясь техникой «нокаута», вы можете добиться очень многого, просто переставив звенья ДНК одного организма.
Абсолютное большинство ДНК являются своеобразными архивами или историческим мусором. Значит, чтобы создать новый организм, не надо ничего изобретать, внося сверхъестественные или чужеродные гены. Надо переработать утиль со свалки! В клетках каждого организма найдется свободное пространство. Мусорную ДНК можно восстановить и использовать снова. Лишь небесам известно, какую свинью подложит вам все то, что свалено на древних генетических «чердаках». Кстати, в палеолите были свиньи размером с «фольксваген».
В традиционном животноводстве селекционеры при выведении новых пород уже занимаются комбинированием ДНК с помощью спаривания. Исследуя потомство на предмет желаемого ДНК, можно значительно повысить генетическую эффективность традиционного спаривания. Скрещивая животных, вы больше не будете гадать на кофейной гуще, пытаясь узнать результат. Каждый раз вы будете попадать в яблочко.
Требуется много времени, чтобы вырастить быка-чемпиона. Микробы размножаются каждые двадцать минут. Семьдесят два новых поколения в течение одного рабочего дня. Прямая дорога к генетической революции. Просто сделать невидимое видимым, и результаты не заставят себя долго ждать. Нет никакой необходимости становиться доктором Франкенштейном. Вам не придется потирать руки в перчатках из латекса, в то время как Мать-природа будет вопить от ужаса, а из окна вашего чердака будут разлетаться куски плоти. Просто надо пристально приглядеться к окружающему нас миру. Понять то, что уже есть в нашем распоряжении, какие мы на самом деле. Полностью освоиться с этим знанием. Знание – сила. Возможности вскоре появятся.
Развитие технологии никогда не проходит гладко от одной рекордной высоты к другой: сказки о супертехнологиях – для деревенских дурачков. В реальной жизни технология переваливается с ноги на ногу, увиливает и хромает. Если генетике не удастся идти к победе прямым путем, она вполне может объявить себя «химией», «медициной», «сельским хозяйством» или даже «нанотехнологией» [7]. Тогда она сможет идти к тем же целям, руководствуясь иными правилами.
Генетическая индустрия – это новорожденный младенец. Едва получивший имя, но уже растревоживший венчурных капиталистов и моралистов от медицины, он хнычет в своей колыбельке, пытаясь дотянуться до пальцев ног. Когда он подрастет, генетическая инженерия радикальным образом расширит наши знания, в первую очередь – в области медицины. Однако она совсем не будет похожа на нашу традиционную медицину. Генетика полностью перекроит ее. Она изобретет для медицины новый язык и заставит все ее орудия служить новым целям. Искусству врачевания уже тысячи лет. Его языками по-прежнему остаются латынь и греческий. Его адепты связаны клятвами более древними, чем христианство. Его ценности базируются на древних определениях здоровья и болезней, а не на утверждаемых генами ценностях: имплантантах, копиях и улучшенных вариантах.
Цель медицины – возвращение больным здоровья. Генетическая инженерия переступит эту границу. Она будет оценивать здоровье по гибкой шкале, сделав его производственным процессом. Врач спрашивает у вас, как вы себя чувствуете; медик-генетик спросит у вас, как вы хотите себя чувствовать.
По сути своей овладение генетикой означает придание человеческому организму таких качеств, как эластичность и жизнеспособность – качеств, исконно присущих бактериям. Если мы, люди, когда-нибудь станем столь же искусными, как бактерии, тогда наша генетическая инженерия сможет сравниться с их деятельностью. Она будет общедоступной, дешевой, временной и обратимой. Инородные ДНК будут вводиться в человеческую клетку и выводиться из нее, не оставляя никаких следов после удаления. Наши тела будут расти и уменьшаться по желанию, а мы не будем стареть. Наши гены будут подвергаться масштабированию и апгрейду (однако мы будем требовать от генетиков слишком много, если захотим сделать наш организм защищенным от вирусов).
Мы можем сколько угодно копировать навыки микробов, но это не значит, что мы сможем достигнуть их уровня. Мы можем описать измененный генетикой мир, который стал безопасным, целесообразным и логичным, – мир, где воплотились все многочисленные обещания генетики. Но возможность – еще не предопределение. Даже лучший прогноз развития технологии подобен руководству по воспитанию ребенка. В реальной жизни ни один ребенок не был воспитан по книжке.
На рассвете XXI столетия все были буквально одержимы идеей клонирования человеческих детей. Такие эксперименты, без сомнения, не являются вершиной генетического искусства. Скорее это не слишком остроумный трюк из высшего пилотажа генетики. Даже самые радикальные политические власти очень неодобрительно относятся к подобной практике. Однако это технически осуществимо и страшно популярно. Интерес к клонированию людей не ослабевает. Это пропаганда активных действий.
У клонирования детей не слишком блестящее будущее. Рассуждения на эту тему могут показаться слишком надуманными, но все станет гораздо проще, если мы прекратим обсуждать «клонированных детей», а поговорим о нас самих.
Перейдем от абстрактного к конкретному. Забудем о «клонированном ребенке». Лучше поговорим о вас. Вы и есть клонированный ребенок. Вы и есть тот ребенок, которому выпала злая судьба оказаться клонированным. Ваши «родители», или, скорее, технические спонсоры, давно вынашивали свой честолюбивый замысел, и вы стали его воплощением в жизнь. Вы тот ребенок, который остался у них на руках, и, конечно же, не дитя любви, а плод безграничных технологических амбиций, выношенный вопреки скрежету зубов возмущенной общественности.
Какое-то время вы были страшно популярны: ваше имя не сходило со страниц газет. Но вы не остались ребенком на всю жизнь. Никому еще не удавалось этого. Магазины сэконд-хенда забиты детской одеждой, почти не ношенной. Дети всегда становятся взрослыми. Дети растут. Они хотят сравняться с нами. Сейчас вы читаете главу, посвященную детству, – первую сцену в пьесе «Семь возрастов человека». Но этот раздел скоро кончится. Осталось всего несколько страниц! Вы держите эту книгу в руках – детство уже кончается, но посмотрите, сколько зловещих страниц еще у вас впереди!
Так что не стоит даже и вспоминать о своих пинетках «золотого ребенка» и о той шумихе, которую поднимала вокруг вас вездесущая пресса, пока вы лежали в колыбели. В отличие, скажем, от всегда любезной безмозглой клетки Е. coli, вы в последнее время все чаще и чаще страдаете от приступов хандры. И вы, без сомнения, имеете на это право. Разве вы сами позволили вовлечь себя в эту авантюру с клонированием? Кто спрашивал вашего согласия на то, чтобы делать из вас чудовище ради глупейшего эксперимента? Вас никогда не спрашивали, хотите ли вы родиться на свет (или, в вашем случае, быть клонированным). Вам очень горько, и вы страшно возмущены столь аморальным нарушением вашего права на то, чтобы быть самостоятельной личностью. А что вам говорить по этому поводу учителям? Бой-френду? Мужу? Работодателям? Собственным детям?
Хуже того. При столь незавидном положении и мрачных перспективах вы так и не стали идеальным воплощением великой истории амбиций человечества по улучшению человеческого рода. С вами все кончено, как с вышедшим из моды дешевым трюком. Мы можем забыть о вас так же, как и о знаменитом в прошлом «ребенке из пробирки», ваше время уже прошло.
Крайне мало причин клонировать младенцев, в то время как их так легко можно произвести обычным путем. Гораздо более грандиозным проектом в области экспериментов с человеческим геномом представляется генетическое усовершенствование предмета – создание суперребенка.
Путем клонирования можно получить генетические копии, скажем, выдающихся политиков или эстрадных звезд. Но при ином стечении обстоятельств эти запоздавшие с появлением на свет «близнецы» едва ли преуспеют. Однако! Как только появится возможность имплантировать отобранные гены в яйцеклетку внутри матки, будет дан мощнейший толчок развитию принципиально новой отрасли генетики. Появится новая разновидность людей, радикально отличающихся от убогой нормы. Генетически модифицированные супердети кажутся гораздо более привлекательными и эффектными, нежели просто клонированные.
Ничему не научившись из горького опыта и совершенно не руководствуясь здравым смыслом, наши злоумышленники сломя голову кидаются производить супердетей. Их целью становятся новые фантастические люди, обладающие – представьте себе! – силой олимпийских богов, возможно, зашкаливающим IQ, моментально сохнущими волосами и гладкой, как тефлон, кожей.
Но спустимся с небес на землю. Технологии хромают. Технологии не могут, зависнув в воздухе, как Нижинский, совершить прыжок из Техаса в сказочную страну Оз. Вначале по логике вещей обязательно должен появиться на свет суперребенок поколения альфа. Не окончательный ницшеанский суперчеловек, а первый экспериментальный суперребенок. Суперребенок, подобный подопытной морской свинке!
И этот суперребенок не просто абстракция: вновь им оказались именно вы. Вы – именно тот ребенок, о котором идет речь, и по человеческим стандартам вы действительно совершенны. Но кто их поймет, этих людей? Их стандарты к вам неприменимы. Никто из людей за исключением ваших полоумных «родителей» не знает стандартов, по которым вас можно судить. Так как вы действительно «супер», то о вас судят – и судят довольно зло, – руководствуясь совершенно иными нормами.
По нормам суперребенка вы, опять же, не представляете ничего особенного. В действительности вы ничтожество, и вам прекрасно известно об этом. Почему? Потому что первый суперребенок не может быть лучшим. Да и как вы могли оказаться лучшим? Ни у кого в мире нет практического опыта создания ультралюдей. Вы лишь предшественник ультралюдей поколения бета. Простой прототип. И так как люди, создавшие вас, были не в состоянии заранее предвидеть все эти проблемы, вы, скорее всего, брак.
Глупые люди не удержались от соблазна и создали вас, потому что подобная перспектива казалась им страшно заманчивой. Но теперь, когда вы достигли совершеннолетия, вы перестали быть совершенством, а оказались топорно сработанным прототипом. Почему? Потому что такова природа развития любой технологии. Когда вам наконец исполнился двадцать один год, знания в области генетики стали в двадцать один раз шире и глубже, чем тогда, когда вас запустили в производство. Так что вы не просто неудачный экземпляр, вы к тому же еще и устарели.
Два десятилетия – колоссальный период для технологической революции. Всего два десятилетия, разделяющие технологии Первой и Второй мировых войн, воплотились в разнице между неуклюжим бипланом-этажеркой и сверхзвуковой ракетой «Фау-2». Вы наконец достигли совершеннолетия лишь затем, чтобы понять, что стали атавизмом. Уже существуют лучшие, более быстрые и дешевые способы производить те изменения генотипа, которые были осуществлены у вас. И эти изменения вносятся не в человеческую яйцеклетку, как это было с вами. Это безнадежно медленный и неуклюжий способ использования возможностей генетики. Жесткие генетические схемы были раз и навсегда внесены в ваш организм. «Нормальные» люди подвергают себя генетическим модификациям, просто глотая пилюли, и эти изменения всегда можно производить и отменять.
Ваши современники используют новейшие микробы, которые служат им точно также, как ваши «супергены». Им никогда не приходилось страдать от моральной травмы, которую наносит статус «суперребенка». Они предусмотрительно перекладывают весь моральный ущерб на плечи микробов. Их «домашние» микробы могут устареть, но их всегда можно заменить последним писком моды. У микробов никогда не было проблем с тем, что они морально устарели, – их это не слишком волнует. Однако вы чувствуете себя морально устаревшим, и эта мысль не дает вам покоя. Вы, суперребенок, бывший когда-то самым знаменитым ребенком в мире, как только детство закончилось, сыты этим обстоятельством по горло. Вы озлоблены на весь мир. И у вас есть причины, чтобы стать «суперозлобленным».
Последствия создания детей с помощью генной инженерии обязательно будут самыми постыдными и трагическими. Даже в случае технического «успеха» риск слишком велик. Вами жестоко манипулировали, сделав без вашего ведома стартовой площадкой для супердетей поколения бета. Вас, вопреки вашему желанию, создали в мире, который никогда не станет вашим. Вы были подопытным кроликом, ребенком, лишенным прав человека. Ваши создатели, или так называемые «родители», несомненно, ваши злейшие враги. Если вы умны, вы используете свой ум им во зло. Если вы сильны, вы приложите все свои силы, чтобы навредить им. Если вы красноречивы, то воспользуетесь своим красноречием, чтобы устыдить их.
Так что, даже если мы закроем глаза на все этические проблемы, выгоды от сотворения образцово-показательного ребенка весьма сомнительны. Существуют мощные стимулы для его создания, и оно вполне может осуществиться в будущем, но пока самые вероятные кандидаты на эту роль – закоренелые религиозные фанатики.
Дурно пахнущая идеология сверхчеловека впервые появилась на свет не в XXI веке. Это осовремененный викторианский и нацистский китч XIX и XX веков. Ничего общего с использованием истинных возможностей ДНК – простой бред по поводу избранности расы. Провозглашалось, что основанное на принципах евгеники расово-чистое государство, Третий рейх, просуществует тысячу лет. Тысяча лет – это десять долгих веков. Ни одна технология и, без сомнения, ни одно технологическое общество не живут так долго. Знание не может быть статичным. Режим с тысячелетней историей – это мифическое чудовище.
Манипулируя ДНК, нельзя создать Людей, Подобных Богам, – это утопия. Управляя ДНК, мы не сможем управлять нашей эволюцией и нашей судьбой. Мы просто получим знание, которое сможет изменить мир и увеличить наши возможности.
У генетики множество потенциальных областей применения. Генетика станет фундаментом для перестройки медицины и сельского хозяйства. Врачевание и производство сельскохозяйственной продукции – две древнейшие отрасли человеческой деятельности, заложенные в основу цивилизации. На протяжении всей истории медицина и сельское хозяйство постоянно развивались по спирали, переживая подъемы, спады и страшные кризисы: ставкой в этой игре были наши жизни и смерти. Генетика не сможет сделать эти древние искусства более предсказуемыми. Она может лишь придать им ускорение.
Так как детство когда-нибудь кончается, мы можем подвести итоги первой главы. Рождение вашего собственного ребенка – великое событие. Это конкретное доказательство вашей зрелости, вашей способности к размножению, вашей потенции. Да, это во многих отношениях подъем на новую ступень. Это удовлетворение собственного самолюбия. Это способствует взрослению и многому учит. Это радикальным образом расширяет взгляды на жизнь и преемственность поколений. У самовоспроизводства множество положительных качеств, позволяющих рекомендовать им заняться.
Однако все это в то же время очень просто, минималистично и немного утопично. Младенчество – совершенно не тот возраст, где можно искать что-то стабильное и совершенное. Рождение ребенка полностью противоположно всему абстрактному, оторванному от жизни и стерильному. Рождение ребенка – это будущее в его оригинальной версии. Ребенок на руках означает беспрерывный плач, бессонные ночи, беспорядок и микробы.
Именно таким мы будем видеть и ощущать завтрашний день, наполненный ДНК, кипящими и бурлящими вокруг нас. Генетика сулит новую жизнь, новые возможности репродукции со всеми ее минусами и без каких-либо гарантий. Как и рождение ребенка, она принесет яростные споры, большую ответственность, выстраданные компромиссы и сильно изменит распорядок дня. Ведь неизбежны и простуды, и страшная вонь, и постоянное нервное напряжение, и врачебные осмотры, и послеродовая депрессия. Это означает, что мы постоянно будем бдительными, занятыми, обеспокоенными, взволнованными до глубины души и никогда не избавимся от гнетущего чувства ответственности, пока наши собственные дети не похоронят нас и мы не станем их отжившим прошлым.
Мы – это сырье. Биотех индустриализирует нас самих.
Технологии всегда «усовершенствуют», но даже самая широкая и прямая дорога вперед – путь к новым ошибкам. Имея дело с генетикой, модификатором жизни, мы должны за версту обходить все сомнительные пути, которые могут завести нас в фатальный тупик монокультуры, монополии и отрицания альтернативы. Мы не должны бежать сломя голову, не научившись как следует ходить.
Все, чего мы добьемся в генетике в течение последующих десятилетий, покажется крайне примитивным, непродуктивным и даже глупым в свете более глубокого знания. В генетике нельзя изобретать ничего нового, не имея кнопки возвратного механизма. Мы не должны принимать окончательных решений под влиянием настроения – оно обязательно изменится.
Позвольте мне сделать последний и очень важный вывод. Среди наших сограждан всегда будет множество тех, кто не захочет говорить на языке генетики, кто будет яростно и решительно опровергать ее взгляд на мир. Они никуда не денутся, и их нельзя будет переубедить или победить. Всякий, кто рассчитывает, что генетика будет плыть вперед на всех парусах, при том что эволюция и аборты вызывают столь яростные споры, живет иллюзиями, рассчитывая на рай для дураков.
Сразу же напрашивается вопрос, сможет ли технология выжить и развиться при таких обстоятельствах? Однако, думая об этом, учитывайте, что это нормальные условия человеческой жизни. Люди растут и взрослеют при парадоксальных обстоятельствах. Генетика – это новорожденный младенец XXI века. Так что пусть малыш вначале поиграет в песочек. Не ждите от него, что он сразу будет играть роль Бога.
Ребенок мал, но иметь ребенка – дело серьезное. Соприкосновение с будущим может обернуться настоящей болью. Ребенок часто приносит с собой острое ощущение страха. В моей жизни был момент, когда я вдруг до конца осознал, что могу неожиданно лишиться всего самого дорого. Один миг, абсолютно непредсказуемые последствия которого будут ощущаться в течение всей моей жизни, а когда она закончится – в жизнях многих других людей.
И вот мой ребенок родился. Я присутствовал при этом необычайно трогательном моменте, распираемый изнутри от гордости. Мне дали дочь на руки. У нее все было нормально. Пальчики, ручки, ножки, ушки, глазки: крохотный человечек, новый персонаж в древней шекспировской драме человеческой жизни, который с оглушительным воплем, лягнув ногами, протиснулся в дверь будущего. И я был по-настоящему счастлив. Я был в восторге. Я испытывал необыкновенное облегчение и безграничную благодарность. Это продолжалось минут пять.
А потом, конечно же, началась родительская жизнь.
Сцена вторая
Школьник
Потом плаксивый школьник, с книжной сумкой, С лицом румяным, нехотя, улиткой Ползущий в школу.
С тех пор как Шекспир описал школьника, сгибающегося под тяжестью своей ноши, прошло пять сотен лет, но эти строки по-прежнему не требуют комментария. В этом отношении мы, цивилизованные дети, действительно очень консервативны.
Школьная жизнь не ограничивается одной учебой. Начальная школа – институт социализации. Она учит детей адекватно вести себя в коллективе. Ребенка не отпустят домой, даже если он усвоил весь материал, запланированный на день. Если бы дело обстояло таким образом, одаренные дети уходили бы из школы уже через час. И могли бы с успехом посвящать свое время тем занятиям, которые дети считают по-настоящему интересными: спорту, мультфильмам и компьютерным играм.
Но какими бы умными ни были дети, их всегда держат в школе до тех пор, пока не прозвенит последний звонок. Это учит их поведению, принятому в крупных бюрократических учреждениях. К тому же в школе их держат под присмотром, чтобы освободить родителям время для работы. Последние, по крайней мере теоретически, уже приобщились к цивилизации. Подразумевается, что их работа проистекает в условиях еще большей регламентации и ограничений, чем жизнь их детей.
По крайней мере, так обстояло дело, когда появились публичные школы. Лично я тружусь в индустрии культуры. Как писатель и журналист, я работаю в основном дома. Мои «рабочие обязанности» расплывчаты и неопределенны: позубоскалить с коллегами, порыться в Сети, прочитать электронную почту, избежать очередного приглашения на конференцию, полистать книги и журналы. Время от времени я печатаю. Мне приходится часто заниматься исследованиями, но моя работа имеет мало общего с рутиной и зубрежкой, типичной для школы. Мне ничего не надо зубрить, и для меня было бы настоящей катастрофой, если бы мне пришлось это делать. Я редко заполняю официальные бланки, никогда не прохожу тестирования и не пишу контрольных.
Моя старшая дочь, напротив, учится в средней школе. В отличие от своего мечтателя отца, она ведет строго ограниченный полувоенный образ жизни. У нее есть форма одежды. Она постоянно заполняет всяческие бланки и пишет объяснительные по поводу опозданий, выстраивается с другими детьми на линейки и ест в громадных общих столовых. Она приходит и уходит по звонку, постоянно находясь под присмотром. Ей уже приходится страдать от массовой паранойи в отношении огнестрельного оружия и часто становиться жертвой нравоучительных проповедей о вреде употребления наркотиков и беспорядочных обменов телесными жидкостями. Моя дочь живет суровой и архаичной жизнью фабричного рабочего. И хотя ей не платят ни копейки за ее усилия, она прекрасно бы справилась с ролью фанатичной клепальщицы Роузи из сороковых.
В американской системе государственного образования присутствует мощный патриотический элемент. Так что моя дочь могла бы прекрасно преуспеть, работая на любой хлопкопрядильной фабрике в Новой Англии времен Ральфа Уолдо Эмерсона. Именно в те дни в Америке начало формироваться общественное мнение по поводу регламентации интеллектуальной жизни страны. Новоанглийская бумагопрядильня была не просто фабрикой. В ее бараках, где была организована тщательная слежка и где чрезмерно пеклись о респектабельности, царила нравоучительная атмосфера, за которой почти не было видно стремительного вращения жужжащих прялок.
Современных школьников заставляют жить по суровым стандартам XIX века. Современные взрослые, добивающиеся успеха в жизни, все время учатся, постоянно повышая свою квалификацию и переходя с одной ступеньки на другую, почти как дошкольники. Детей приучают играть роли статистов в крупных патерналистских бюрократиях. Подобных учреждений уже не существует для их родителей. Когда-то они были распространены повсеместно, эти классические респектабельные конторы: железные дороги, почта, армия старого образца, телефонные, газовые и электрические компании. Учреждения, где практически отсутствовала конкуренция, где все роли были четко расписаны от и до. Образованный ребенок становился лояльным служащим, который мог спокойно сидеть, читать, писать и время от времени вставлять слово – в течение тридцати лет.
Современных школьников готовят к жизни в обществе, которого уже нет. Строго говоря, в моей начальной школе было сделано все, чтобы отвратить меня от моей профессии. Мои повседневные занятия не имеют ничего общего с четко организованной работой в классе. Они больше похожи на деятельность программистов или венчурных капиталистов – легкомысленных служек цифровой экономики. Это люди интеллектуального труда, не имеющие ни постоянного места работы, ни определенных должностей или ролей. Они живут, одеваются и работают, как вечные студенты, не признавая регламентированного рабочего времени. И я, их современник, веду себя точно также. В небольшом техасском городке нефтяников середины XX века, где я вырос, никто и представить себе не мог, что я буду безнаказанно вести подобный образ жизни и даже что-то от этого получать.
Во многом благодаря классическому образованию я просто обожаю свой писательский труд и считаю его восхитительно свободным. В конце концов, я же пишу научную фантастику. Это профессиональное требование – гордиться собственной эксцентричностью. Более того, я живу во время одних из самых быстрых технологических изменений в истории человечества. Когда не реже чем два раза в полтора года объявляют об очередной победе перманентной информационной революции. Такой была главная идея рекламы во время бума Интернета, извергнувшая не меньше эффектных цветных миражей, чем их бывает в палатках поклонников психоделики в Вудстоке.
Но на самом деле, если посмотреть фактам в лицо, я не слишком оторван от жизни. В действительности совсем наоборот. Я время от времени развлекаю читателей дикими идеями, но моя личная жизнь вполне предсказуема и однообразна. Мой головокружительный век высоких технологий далеко не так безумен, как кажется. С точки зрения истории я самый обычный человек, занимающий обычное стабильное положение в обществе.
Мой отец и оба деда считали себя трезвомыслящими консерваторами, твердо стоящими на земле, но их жизнь была гораздо более хаотичной и нестабильной, чем моя.
Я терпеть не могу хвастаться домашним благополучием, так как его в один миг может разрушить автокатастрофа, террористический акт или диагноз врача-онколога. Однако – воспользуюсь одним из преимуществ среднего возраста – сведения из моей биографии говорят сами за себя. В разгар самых бурных в истории человечества технологических изменений я умудрился прожить тихую и спокойную жизнь.
Я зарабатываю на жизнь тем же, что и двадцать лет назад. Я прожил со своей женой больше половины жизни. Я живу в одном городе уже двадцать семь лет. Даже мой адрес электронной почты не меняется вот уже тринадцать лет.
Мой отец родился во время Великой депрессии, охватившей весь мир. Он служил в армии и воевал в Корее. Мне никогда не приходилось голодать. Я ни дня не носил армейской формы. Оба моих деда были техасскими фермерами. Они с трудом сводили концы с концами, переживая трудные времена в результате разорения банков, засух и падения цен на хлеб. Мой банк никогда не разорялся. Я никогда не был банкротом (хотя при моей профессии «свободного» писателя это было бы вполне логично).
Моя жизнь не имеет ничего общего с теми ужасами, которые обычно ассоциируются с XX веком у историков. Я никогда не был депортирован и не сидел в концлагере. Мой город никогда не оккупировали враги и не сотрясали расовые волнения. Меня не обстреливали, не бомбили, не пытались зарезать. Все, что связано с хаосом и социальными потрясениями, кажется мне экзотикой.
Я не хочу сказать, что в моей жизни не было ни дурацких поступков, ни огорчений. Мою жизнь ни в коем случае нельзя назвать скучной или безоблачной. Это говорит лишь о том, что радикальная всесторонняя технологическая революция в Америке происходила в условиях невероятного социального мира и стабильности. А период с 1989 по 2001 год можно просто назвать belle epoque [8]. Это время лучше всего охарактеризовать как «назидательное». И движущей силой, и ниспровергателем этого периода был один и тот же класс. Сверхобразованные люди, презревшие политику и направившие все свое внимание на передовые технологии.
Распространяясь с бешеной скоростью, кибернетический хай-тек проник во все уголки общественной жизни, и ничего страшного не произошло. Страшно долго не происходило ничего страшного. Хотя ежедневно появлялась, развивалась и устаревала уйма самых сложных агрегатов. Это не может быть простым стечением обстоятельств.
Простым стечением обстоятельств нельзя объяснить, к примеру, то, что моя дочь, замученная школой, все же испытывает нежный трепет по отношению к Интернету. Сытая по горло домашними заданиями, она много часов подряд блуждает по лабиринтам Сети, тихо млея от исследования поп-культуры. Она терпеть не может запоминать даты и имена скучнейших политических деятелей, зато охотно выучила от «А» до «Я» досье экзотических покемонов. Она не любит уроков географии, но ждет не дождется электронной почты из Японии.
Информационная экономика требует постоянного образования. Именно поэтому плата за обучение в колледжах страшно выросла во время последнего технобума, и даже те, кто изучал гуманитарные науки, часто в итоге попадают на работу, связанную с техникой. И важны не сами машины, а умение ориентироваться в информационных потоках, отбрасывать устаревшее и находить новое, перспективное. Овладевая новыми знаниями и навыками, люди умудряются сохранять старую работу, несмотря на технологическую революцию. Кроме того, им настоятельно рекомендуется научиться забывать в первую очередь о не выпускающейся больше промышленной продукции, отживших свой век компаниях и сокрушительных финансовых кризисах.
В информационной экономике цена товара и стоимость акций очень непостоянны. Отношения «купли-продажи» приобретают повсеместный характер. Лояльность служащих и патернализм управляющих становятся архаичными. Стоимость продукции не имеет ничего общего с прибылями, на которые рассчитывает компания. И подобные вещи не случайность или результат досадного просчета. Именно так информационное общество строит свою цивилизацию.
Дело не в том, что общество становится более равнодушным и безжалостным. Просто двери и окна распахиваются настежь, стены разрушаются, и в результате люди, идеи и деньги участвуют в обращении у всех на виду. Информационная экономика слабо затрагивает лишь тихие заводи, шалаши отшельников и синекуры. Она оставляет мало уютных местечек, где можно бить баклуши, десятилетиями занимаясь одним и тем же видом деятельности с предсказуемой степенью отдачи.
Из этого следует, что в информационном обществе формальное образование, рассчитанное на профессиональную подготовку учащихся, откажется от традиционных ценностей и канонов. В нем не будет вечных истин, моральных кодексов, конституционной преемственности, литературной классики и старой доброй истории родины. В нем будет отсутствовать именно то, что современные учителя и ученые считают факелом священного огня, который необходимо передать подрастающим поколениям.
У информационного общества нет времени на культурную преемственность и пересуды моралистов. Столь основательное образование дают лишь в современных медресе исламских фундаменталистов. Для ребенка эпохи Интернета будут действовать лишь временные каноны, наспех составленные из обломков техники и обрывков разных культур. Формальное образование в информационном обществе будет помогать попадать в струю и оставаться на плаву при минимальном количестве не относящейся к делу теории.
В воображаемой школе – школе, которая подойдет обществу будущего, – будут говорить не на языке правительств, армий или официальных религий. Скорее ее язык будет больше похож на язык современных деловых журналов: обнаружение тенденций, сильные страсти, большие деньги, скрещенные пальцы. Это будет очень забавное образование. Громадные пласты его будут моментально устаревать и отменяться, сбивая всех с толку. А ученики продемонстрируют потрясающую готовность не учить уроки.
Академической сфере при подобных обстоятельствах не удастся сохранить традиции западной модели, существовавшие на протяжении девяти веков. Она станет похожа на индустриальные исследовательские институты – все разумно, мобильно, но жестко сфокусировано на продукции и прибыли. Исчезнут штатные должности, и лишь немногим резервуарам абстрактного знания удастся укрыться от напора рынка. Классические дисциплины, вероятно, изменятся, подстроившись под практику бизнеса, причем новые академические дисциплины могут «позаимствовать» достижения старых. Физика элементарных частиц (старомодная и относящаяся к холодной войне) может быть востребована нанотехнологией (очень соблазнительной и бурно развивающейся). Направления исследований будут с головокружительной скоростью перемещаться из одной области в другую, оставляя без работы любого профессора, который окажется слишком старомодным, чтобы держаться на плаву: биология, объединившись с кибернетикой, превратится в биоинформатику. Таксономия [9], когда из нее выбросят естественную историю, породит новейшие генетические исследования.
К сожалению, эта выдуманная картина совершенно не научна. Рисовать ее таким образом – значит ходить по воде. Без устоявшихся канонов культурной классики не будет места для воздвижения прочного интеллектуального фундамента. Исчезнет серьезная наука, будут лишь случайные блестящие открытия. Неизбежны серьезные потери. Откровенно говоря, реализация подобного проекта приведет к интеллектуальному кризису. Это вызовет «панику канонов».
Паника канонов – явление, без сомнения, новое, в первую очередь для Америки. Здание американской интеллектуальной жизни всегда страдало от очевидного дисбаланса. Американцы всегда подозревали себя в нездоровом увлечении деньгами и престижными автомобилями при пренебрежении вечными истинами и ценностями культуры.
В 1837 году Ральф Уолдо Эмерсон произнес свою знаменитую речь под названием «Американский ученый». Выступая с этим манифестом, он рассчитывал навести хоть какое-то подобие порядка в американской интеллектуальной жизни, придать ей форму, содержание, обеспечить ее преемственность и направить ее развитие. Эта благородная деятельность отличает ученых от шарлатанов. Ученый стремится к пониманию проблемы. Он не просто бродит среди интеллектуального пейзажа, подбирая все любопытное и собирая вырезки из газет. Ученый призван организовать, систематизировать и схематизировать знание. Наука делает знание доступным, позволяя передавать его ученикам.
Эмерсон понял, что для американцев пришло время перестать блуждать в потемках невежества и обрести власть над разумом. «Возможно, уже пришло время… когда дремлющий интеллект этого континента выглянет из-под своих железных век и удивит мир чем-то большим, нежели демонстрацией механических чудес». К 1837 году американцы уже прославились по всему миру своим умением изобретать и экспортировать чудеса техники. Эмерсон посмел надеяться на большее. А кто должен был выполнить эту задачу, освободить Америку от оков зацикленного на технике мышления и повести ее народ к вершинам разума? «Американский ученый»!
«Ученый вначале впитывает в себя окружающий мир; затем размышляет, систематизируя его в своем разуме, а затем выражает словами». Здесь Эмерсон требует от нас видеть высший смысл в суете жизни. «Он пропустил через себя жизнь; он исторг из себя истину». Вот это да! Можно представить, какой энтузиазм охватил собравшихся на митинг членов «Фи-Бета-Каппа» [10], когда Эмерсон воодушевленно проповедовал со своей деревянной кафедры. «Он пропустил через себя мимолетные события и исторг из себя бессмертные идеи».
Не просто корыстная борьба ради выживания – перед нами открывается целая философская панорама. «Он пропустил через себя деяния; он исторг из себя поэзию». Америка всегда славилась деловой активностью: если бы она воплощалась в поэзии, повсюду стояли бы штабели книг километровой высоты.
Ральф Уолдо Эмерсон благодаря своему героическому труду создал канон для американского ученого. Он назвал его трансцендентализмом. Это эклектическая, многоязычная мешанина из философии Нового времени: здесь и Гегель, и «Бхагавадгита», и Вергилий, и Гомер, и Томас Карлейль [11], дополненные философией успеха и советами о том, как усовершенствовать механическую мышеловку. Философия из собранных со всего мира кусков, поражающая разрозненностью и несовместимостью идей. Но зато по-настоящему американская.
Эмерсон был невероятным оптимистом. Ему даже не приходило в голову усомниться, прав ли он в ожидании столь радужных перспектив, – скорее всего, он просто не мог думать по-другому. Кажется, что он просто не представлял себе истинного положения вещей. Эмерсон гордился своим оптимизмом накануне Гражданской войны, ставшей, бесспорно, самым страшным катаклизмом в истории Соединенных Штатов. Но ужасы, смутно вырисовывавшиеся на горизонте будущего, не испортили ему настроения. Страх перед последствиями никогда не заставлял его падать духом. Эта особенность национального характера сохранилась до наших дней без изменений. Накануне обвала доткомов [12] индекс NASDAQ [13] взлетел на головокружительную высоту, и нью-йоркскую товарную биржу заполнили многочисленные Эмерсоны. Миллионы людей радостно платили за акции софтверных компаний значительно больше, чем они стоили, – так оптимизм Эмерсона проявляется в современных условиях.
Совсем не по-американски – знать, как добиться связного логического мышления. Американцев, когда они ударяются в воспоминания, редко понимают даже собственные дети. Но оставаться оптимистами вопреки всему, чему нас учит история, – типично по-американски.
В частности, это очень по-американски сказочно разбогатеть, занимаясь тем, о чем прежде никто и не слышал, на что не надо брать разрешения у властей. В индустрии, где можно быть необразованным, неквалифицированным и не иметь лицензии, потому что она просто не существовала прежде. В индустрии, которая не только недавно появилась на свет, но и может в любой момент лопнуть как мыльный пузырь.
Во времена Ральфа Уолдо Эмерсона были железнодорожные и телеграфные сети. В наше время – информационные сети. Но это революция ничуть не меньшего масштаба: она так же подрывает наши прежние представления о мире, как и индустриальная революция во времена Эмерсона. Железнодорожные составы в мгновение ока смешали людей с товарами, а телеграфы сокрушили время и пространство. Наши информационные сети доставят на компьютер практически все, что есть на земле, стоит лишь несколько раз «кликнуть» мышкой.
Современное общество изобрело мощную обучающую машину, не имеющую канонов. Это последнее и наиболее мощное столкновение американских технических чудес и научного знания. После непримиримого противостояния времен Эмерсона они в конце концов поглотили друг друга.
В Интернете нет ни учебного плана, ни моральных ценностей, ни философии. Он не имеет религии, национальности или гражданства. Он просто предоставляет данные, вагоны данных, уйму данных. Интернет – это школа, управляемая электроникой, децентрализованная, неорганизованная, мультикультурная и абсолютно бесконтрольная. Она выросла на основе хитрых приспособлений, и от нее воняет трансцендентализмом.
Образование подразумевает кодификацию культуры. Компьютерные сети кибернетизируют этот процесс, то есть предоставляют вам все сразу, собранное со всего мира со скоростью света, в полном беспорядке.
Какой бы жизнеспособной ни оказалась современная американская интеллектуальная культура, у нас вряд ли отыщется мыслитель масштаба Ральфа Уолдо Эмерсона. Для него просто нет места. В наши дни армии ученых мужей и грамотеи из многих стран воюют с горами моментально сменяющихся на экране данных. Эмерсон жил в скромном, едва затронутом индустриализацией обществе, где лишь часть населения была грамотной. Где не хватало еды и одежды. Где мудрец мог выступить в зале, забитом выпускниками колледжей, и одной единственной речью изменить направление интеллектуальной жизни страны.
Однако можно, набравшись храбрости, подняться до высот пьедестала Эмерсона и навести порядок в нашей сложной жизни и бесконечной рутине. Можно дальновидно предположить, что, существуй подобный пророк-янки, он был бы загадочным, самоуверенным и до глупости оптимистичным. Как и Эмерсон, он жил бы во время коммерческого бума, где на сцену прорываются новые производительные силы.
Возможно, он был бы похож на Кевина Келли. Автор пророческих книг «Новые правила новой экономики» и «Без контроля: Начало необиологической цивилизации», Кевин Келли живет с женой и детьми у Калифорнийского национального парка в жилище пасторального типа, где обменивается сообщениями по электронной почте, пишет, размышляет, обдумывает глубокие мысли и разводит пчел. Это известная фигура среди «виртуальных интеллектуалов», так называемых «культурати», которые «переехали» в информационные сети, чтобы делать там основную часть своей работы. Даже в компании таких ловкачей он стоит особняком, потому что примечателен, как и Ральф Уолдо Эмерсон. Он одержим одной-единственной здравой идеей по поводу развития культуры.
Идея Келли состоит в том, что цифровые сети – это машины, порождающие возможности и инновации, которые распространятся по всему миру, и создают постоянную нестабильность, которую лучше всего будет понимать как органическое поведение внутри технологической матрицы.
Важное заявление. Когда дремлющий интеллект XXI века глянет своими железными глазницами, он признает эту теорию своей собственной. Если понадобится ментальный сейф, куда бы можно было засунуть представление о сущности XXI века, этот подойдет больше всего.
Давайте же попытаемся осторожно развернуть это заявление, слой за слоем. «Цифровые сети». У нас множество сетей: от железнодорожных до газовых, канализационных и электрических, но все они станут цифровыми, то есть подвергнутся компьютеризации, потому что так их дешевле всего содержать.
«Порождение возможностей» – цифровые сети вмешиваются практически в любую область, открывая новые возможности анализа и новые способы систематизации, которые наслаиваются друг на друга и хранятся в неограниченном количестве. «Порождение инноваций» – новости моментально распространяются в сетях, смешиваясь между собой, стирая прежние категории и создавая мутантов и гибридов. «Распространяются по всему миру» – компьютеризация проникает повсюду, даже в привычные области, которые, казалось бы, воспринимаются как раз и навсегда данные, например водопровод и электричество. «Постоянная нестабильность» говорит о том, что процесс развивается далеко не идеально. Никогда не настанет «золотого века», когда мы сможем вздохнуть с облегчением и объявить о том, что «мир полностью компьютеризован» или «генетика изменила мир». Процесс техносоциальных изменений продолжится, усложняя сам себя. Он никогда не станет «законченным» или «завершенным». У него нет ни конечной цели, ни условий победы.
Так что будущее обещает нам «органическое поведение внутри технологической матрицы» – не организованный в единый механизм мир, где каждый элемент будет выполнять свою функцию и все будет иметь смысл, а мир, где форма не сможет даже определить свою функцию, не говоря уж о том, чтобы ее выполнять. Это цифровые джунгли – мир, полный ярких цветов и жучков, штормов и вирусных эпидемий, мир, которому присущи и необыкновенное плодородие, и внезапная смерть, и моментальное разложение. Это мир с неразвитой культурой, традициями и преемственностью, но с богатым воображением, мир изобретающий, где трудно определить, что подлинно, а что нет.
Теория Келли такая же бесшабашная и всеохватывающая, как и теория Эмерсона. От нее за версту разит трансцендентализмом. Она может – и должна – оказаться ошибочной во многих важных отношениях, но такова и доктрина Ральфа Уолдо Эмерсона. Однако это лучшее из сформулированных печатными буквами резюме того, что случится с нами в XXI веке. Если не наступит конец света, именно так мы будем видеть и воспринимать будущее. Именно так оно стремится выглядеть и восприниматься. Таково логическое продолжение развития присущих XXI веку производительных сил.
Информационные сети с миллиардами пользователей и миллионами центров связи не похожи на железнодорожные. Они проникают туда, куда железнодорожные сети не проникнут, – в интимные аспекты культуры: в литературу, живопись и музыку. Блуждание в поисках информации. Религиозные проповеди. Поиски работы. Заключение сделок. Блошиные рынки. Бытовые сплетни. Их «необиологическое» поведение похоже на поведение червей, вирусов, ползучих сорняков, паническое бегство стада буйволов. Если бы современных детей учили, как жить в будущем, их бы стоило учить, как жить с этим.
Никто не собирается преподавать произведения Кевина Келли в современной средней школе. Но однажды моя дочь достигнет среднего возраста, как и я сейчас. Если она счастливо избежит последствий экологической катастрофы и/или оружия массового поражения, будни ее жизни в 2030-х годах будут больше напоминать легкомысленное пророчество Келли, удачно названное «Без контроля», чем любой из школьных учебников, предназначенных для нее сегодня.
Снисходительное отношение к Келли очень странно, но уж таковы американцы. Большинство из них, будучи американцами, даже не узнают, что Кевин Келли прав, даже если мы будем действительно жить по Кевину Келли, ежедневно выпивая свой молочный коктейль с гормонами и рассовывая компьютерные чипы по туфлям и дверным ручкам. Представить, что нас захватит эта грандиозная философская панорама, то же самое, что вообразить людей эпохи Эмерсона, посвящающих все свое время воплощению в жизнь его манифеста.
Тем не менее «необиологическая цивилизация» – очевидная тенденция. Если не произойдет катастрофы – а вероятнее всего, и после катастрофы, – именно она и появится в будущем. Она будет развиваться день за днем, маринуя нас в кипятке поднимающейся волны из миллиардов компьютерных чипов.
В подобной ситуации нет ничего минималистского, индустриального, эффективного и понятного. Все запутано, малопонятно и беспорядочно. Это мир, где машины умирают гораздо быстрее нас, где перерабатывающая их фабрика будет больше, чем дамба Гувера. По большей части его нельзя охватить мыслью. Он склеен из отдельных кусков. Это не величественный, четко организованный мир. Он скорее коряв и беспорядочен. Это скорее то, за что мы готовы платить, а не то, что, по нашему мнению, было бы для нас лучше всего.
А еще он будет не слишком интеллектуальным. Компьютеры становятся все более сложными и все больше вмешиваются в нашу повседневную жизнь, но они не становятся «умнее». Ведь не их учат по-новому, а нас.
В XX веке было распространено заблуждение, что машины станут умнее нас. Однако проект «искусственного интеллекта» потерпел неудачу. В окружении машин, оперирующих данными, мы, люди, вынуждены стать вечными студентами, но машины ничему нельзя научить. Они могут стать более сложными, но никогда не смогут учиться. Они не станут умнее потому, что у них нет биологического, управляемого нейронами процесса познания ребенком самого себя и окружающего мира.
Если у вас нет человеческого тела, вы не сможете стать умнее. Управление телом и чувственное восприятие – «сенсомоторная деятельность» – основная функция головного мозга. Остальные умственные способности человека вырастают из этого богатого субстрата. У машин подобные способности отсутствуют, без них их «интеллект» гораздо беднее.
Но все же есть твердолобые философы и упертые сторонники искусственного интеллекта, отрицающие то, что сознание может существовать только в теле. Они считают, что интеллект базируется на законах логики. Таким образом, машины можно сделать «разумными», напичкав сперва их теорией, а затем передав им часть мирового опыта. Подобный подход полностью противоречит здравому смыслу – разум развивается по другим законам. Защитники этого метода добились незначительных успехов, и не они определяют повестку завтрашнего дня.
Нейрология и когнитивная наука работают с головным мозгом по-своему. Постоянно расширяя границы своей деятельности, специалисты в этой сфере проливают свет на особенности нервной активности человека и животных с помощью типографии и радиоактивного сахара. Реальный прогресс достигнут в таких областях, как нейропластичность, исследование возможностей продуктивности головного мозга и их усиления, передача возбуждения по синапсам. Головной мозг работает именно по этим законам, а вовсе не как программное обеспечение на операциях цикла, как было принято считать в 1960-х годах. После целого столетия, когда балом правили сторонники абстрактного математического анализа, силу стали набирать состоящие из органических веществ люди. Именно они делают невидимое видимым.
Если вы с вниманием и без предубеждения понаблюдаете за детьми, гражданами будущего, вы увидите, что они знакомятся с физической реальностью задолго до того, как мы, взрослые, начинаем приобщать их к достижениям цивилизации. Младенец необыкновенно наивен, но отнюдь не лишен мозгов. Если бы у взрослых были мозги, как у младенцев, их головы были бы размером с корзину для фруктов. У младенцев очень мозговитые головы, такие тяжелые, что они не могут их держать.
Ребенок изучает тело – оно находится за пределами мозга. Первым делом надо научиться сосать, затем строить рожицы – и все это под бдительным контролем мозга. Практически все чувства и состояния души взрослого человека отражаются на лице новорожденного: насмешка, отвращение, обаятельная улыбка, обида от неудачи и глубочайшая Weltschmerz [14]. Задолго до того, как ребенок овладевает возможностями речевого аппарата и начинает баловаться со звуками, он балуется со своим лицом. Младенцы – очень энергичные и прилежные ученики. Они упорно работают.
Погоня за искусственным интеллектом зашла в тупик, как погоня за миражом, но привела к нескольким важным открытиям. Мнимые вершины человеческой мысли – игра в шахматы и доказательство математических теорем – оказались для машин сравнительно легкими. А задачи, с которыми справляются младенцы, – умение видеть и умение ходить – невероятно трудными.
Мы не задумываемся, когда смотрим или ходим. Пока мы не попытались обучить этому машины, мы не считали это значительным достижением, так как нам не приходится сознательно сосредоточиваться на этом. Но сознательное мышление – не основная сфера деятельности мозга. Человек никогда не был просто абстрактным логическим разумом, заключенным в грубую телесную оболочку. Люди – это крупные животные с развитыми, загруженными чем-то мозгами, иногда совершающие логичные поступки.
Вооружившись этим знанием, мы изменим отношение к парадигме образования. Наблюдая за ребенком, который учится ходить, мы становимся свидетелями того, как нервная система начинает управлять человеческим телом благодаря методически повторяющимся колоссальным достижениям. Все начинается с переворачиваний то на спину, то на живот вдоль основной оси человеческого тела. Эти кропотливые и старательные усилия сменяются так называемым процессом «возведения опор», когда младенец подтягивает под туловище руки и ноги, перенося на них свой вес. Затем новое достижение – «раскачивание на месте». Младенец приподнимается то на руках, то на коленях, а иногда на носу, пальцах ног или локтях. Довольно просто пропустить этот жизненно важный период: он не такой зрелищный – движения младенцев не слишком заметны. Однако таким образом маленькие ученики знакомятся с равновесием, инерцией, силой трения и вращающим моментом.
Очередное свершение – умение ползать. Младенцы демонстрируют потрясающее разнообразие скоростей, аллюров и техник. Далее – умение стоять. За ним наступает затяжной период «наводки мостов», когда «ребенок прямостоящий» хватается за края стульев, диванов, ножки стола и домашнего пса – что попадется под руку. Он не только учится прямохождению, но и овладевает непростым искусством ориентироваться в сложном мире, сурово наказывающем его силой тяжести. И вот тогда наконец ребенок действительно идет.
Способность ходить и видеть (движение и восприятие) действительно классная штука. Эту способность мы в определенной степени делим с некоторыми животными, но машины не обладают ею. Если машины когда-нибудь станут «учиться» ходить, они наверняка не ограничат этот процесс логическим или рациональным анализом. Скорее они будут копировать простейшие формы движения у простейших существ, например насекомых.
Это важнейшее знание о самих себе позволит нам избавиться от устаревших представлений о будущем как о чем-то хромированном, гладком, безупречном, роботоподобном и стерильном. Это вовсе не приметы развитых технологий, а особенности дизайна модернистских машин 1930-х годов. Люди вообще-то покрыты кожей, не имеют идеально ровных линий, часто руководствуются интуицией и совсем не стерильны. Уж с нашими биологическими особенностями ничего не поделаешь. Мы, люди, не становимся машиноподобными, напротив, качества, отличающие нас от машин, кажутся наиболее многообещающими сточки зрения развития технологий.
Технология не заключается в успешной замене человеческой мысли разумом машин. Среди нас не разгуливают ни роботы, ни андроиды, пытающиеся сойти за людей. Машинам нечему нас учить. Компьютеры не маршируют по пути эволюции за главным призом – человеческим сознанием. Если нам понадобится метафора для характеристики технологического прогресса, эта никак не подойдет. Напротив, информационные сети похожи на необиологические джунгли с крошечными бессловесными тварями, проникающими в каждую нишу. Необиологическая технология подражает жизни. Большинство живых существ – это бактерии, значит, большая часть животных на Земле примитивна. Силиконовые чипы в большинстве своем действительно очень малы, тоже бессловесны, и немногое из того, что они делают, можно заметить. Технология становится меньше, незаметнее, делаясь более скрытной и более всепроникающей.
Это очень важное достижение, но его трудно охарактеризовать как «прогресс». Вряд ли можно одобрять многие его аспекты. Но большинство американцев не удосужится забивать себе мозги теорией Кевина Келли, дабы попытаться ее опровергнуть. И они сожалеют об этом ничуть не больше, чем моя дочь сожалеет о времени, которое она провела за компьютером, погружаясь в технонаркотический транс, называемый в их среде «вебсерфингом».
Американцы даже не удосуживаются сбавить темп, чтобы заметить, что происходит. Им проще, когда ситуация не поддается контролю, она им даже нравится, и они с удовольствием экспортируют ее. Пока Кевин Келли издавал журнал Wired, – а этим он занимался целых семь лет, – эмерсоновская «страна акционеров» [15] изо всех сил неслась к своему будущему, обгоняя даже его перо. Ее граждане, возможно, так никогда и не прочитают Кевина Келли, но инстинктивно поверят в его теорию значительно больше, чем в любую устаревшую в XXI веке формулу здравого смысла. Финансовая аристократия Уоллстрит была страшно шокирована соотношением цен и прибылей, не имевших ничего общего с финансовой реальностью. Она пыталась отстоять собственное понимание здравого смысла даже не семь, а семнадцать лет. Но так как финансовая реальность фактически является не реальностью, а результатом общественного договора, то и биржевой «мыльный пузырь», существовавший семнадцать лет, фактически не является «мыльным пузырем».
В сетевом мире необиологической цивилизации все рынки – «мыльные пузыри», это стакан газировки, постоянно полный пузырей. «Новая экономика» в духе Кевина Келли не обещает постоянно высоких котировок. Единственное, что в ней постоянно, – это «постоянная нестабильность». В угнетенном, обрушившемся рынке не больше здравого смысла, чем в маниакально раздутом.
Когда такой пузырь надут – все безудержно веселятся, когда же пузырь лопается – все начинают горько сожалеть о собственном энтузиазме. В действительности же ничего не остается. «Гарантии качества»? «Надежность вкладов»? Какие гарантии, какая надежность? Нестабильность Сети проникла во все ниши.
Доткомы могут скончаться в муках, но таковы и все остальные компании, компании всех сортов и разновидностей. Крупнейшие нефтяные компании, гигантские автомобилестроительные предприятия, надежнейшие горнодобывающие концерны – не важно, насколько они «аналоговые», насколько незыблемы, насколько удалены от мира цифровых данных, – все уязвимы. Их структура, их способность контролировать обстоятельства – предмет для школы XXI века, пронизанной сетями. Сети настолько же постоянны, как и железные дороги в эпоху Эмерсона. Невозможно ничего выиграть, отвергая или не признавая их. Победу в Гражданской войне в Соединенных Штатах одержала та сторона, у которой было больше железных дорог.
Новая экономика, которую Кевин Келли описывает в своей книге «Новые правила для новой экономики», ничуть не привлекательнее и не разумнее старой. Она, без сомнения, и не более «демократична», так как, хотя теперь больше людей торгуют акциями, традиционное собрание держателей акций имеет все меньше и меньше общего с происходящим в Америке. Необиологическую новую экономику, пожалуй, лучше всего понять, представив, что акул и китов с Уолл-стрит сменили вездесущие муравьи и тараканы. Это очень ново и страшно неприятно. Но очень по-американски. Можно было бы охарактеризовать это с помощью какого-нибудь технологического жаргона, но уж больно сильны здесь элементы культурной преемственности. Это во многих отношениях апофеоз Эмерсона.
Ну и хватит о месте, где наши дети могут добиться процветания. Как насчет наших культурных ценностей? Здесь вновь мы учимся у Эмерсона, провозгласившего два основных достоинства образованного человека. А именно бесстрашную приверженность божественной истине и здоровое демократическое презрение наскучившим банальностям разлагающейся аристократии.
Для моей дочери обе эти формулировки совершенно лишены смысла. Ей пришлось бы долго и упорно разъяснять их в деталях хотя бы для того, чтобы она смогла опровергнуть их.
Как и все родители, я надеюсь, что она преуспеет в будущем. Так что я бы порекомендовал ученику XXI века два новых качества: гибкость и терпимость.
Гибкость – потому что трюизмы XX века прекращают или уже прекратили свое существование. Гибкость еще и потому, что «затяжная» нестабильность будет в действительности постоянной. Постоянная нестабильность не означает немыслимый террор, страх или опасность. Ходьба тоже связана с постоянной нестабильностью, постоянным перемещением центра тяжести. Моей дочери потребовалось много времени, чтобы научиться ходить, но в этом нет ничего сверхъестественного. Теперь она настоящий эксперт.
Терпимость – потому что она может пережить все это. Тела наших детей, их первые настоящие школы и истинные источники величайшей радости познания, могут в буквальном смысле физически пережить любые культурные, коммерческие и политические перемены, которым они, скорее всего, станут свидетелями. Если «необиологические» машины «захотят» вести себя, как муравьи или мыши, это означает, что они будут и умирать, как муравьи и мыши, быстро и почти незаметно, под корой и в гуще травы. Но сильные, выносливые тела современных детей просуществуют еще довольно долгое время, даже если их навыки и взгляды на жизнь быстро устареют. Современные дети физически переживут любую моду на любую «новую» экономику, если, конечно, их не убьют.
Таким образом, проявляйте терпимость, когда правительства, институты, корпорации и целые отрасли отомрут прямо за вашей палаткой. Не стоит в ужасе восклицать, что в результате технических перемен рушится фундамент общества. Потому что такого фундамента нет. Вам он не нужен. Если вы выпрыгиваете в окно из охваченного пламенем здания благополучия собственных родителей, возможность выбора в данных обстоятельствах не слишком велика.
У цивилизации нет «золотого стандарта». А у вас нет корней – вы висите в воздухе. И жить вам предстоит, дети, в мире, склеенном воедино сетями. Любая сеть состоит из узлов и соединений. Соединения гибки и временны, в то время как узлы прочны и постоянны. Вы – это узлы, а сеть – все то, что вас окружает. Обращаться с соединениями следует чрезвычайно гибко, а с узлами – аккуратно и уважительно. Гибкость и терпение – два этих качества уместнее всего в подобных обстоятельствах. Если с вами будут обращаться аккуратно, вы переживете все, что способны понять. Ваши собственные дети могут не понять ваших ностальгических воспоминаний – отнеситесь к этому философски: вы получите ровно столько, сколько сами отдали.