Дэвид Марусек
Счет по головам
Мой отец с трогательной щепетильностью вымарывал из книг все неподобающее, прежде чем поставить их на свою библиотечную полку. Боюсь, что и этот мой первый роман подвергся бы такой обработке, но тем не менее посвящаю его памяти, Генри Пола Марусека, изобретателя.
Часть 1
МЫ ОБЕЗУМЕЛИ ОТ СЧАСТЬЯ
1.1
30 марта 2092 г. Департамент здоровья и гуманитарной помощи выдал нам с Элинор разрешение. Секретарь отдела рождаемости сообщил нам эту новость, сопроводив ее официальными поздравлениями. Надо же, как нам повезло! Секретарь сказал, что нам нужно связаться с Национальным Приютом. Там, в Джерси, в ящичке с нашими фамилиями, лежит, дожидаясь нас, ребенок. Мы просто с ума сходили от радости.
К тому времени мы уже год прожили вместе. Встретились мы на приеме в Верхнем Сохо, где я был реально.
— Сэмми Харджер, это реально ты? — спросил мой приятель. — Вот везуха! Тут одна женщина хочет с тобой познакомиться.
— Спасибо, — сказал я кисло, потому что был не в настроении с кем-то знакомиться и не знал даже, зачем, собственно, туда заявился. Всю последнюю неделю я вкалывал в своей чикагской студии как одержимый. Тогда у меня была привычка запираться наглухо и погружаться с головой в мир упаковочного дизайна. Я наконец-то нашел свое истинное призвание и в часы вдохновения терял всякое чувство времени, даже есть и спать забывал. Генри, мой поясной слуга и помощник, блокировал все телефонные звонки. Так я мог проработать трое-четверо суток подряд, пока моя муза не завершала очередной призовой проект.
Последний мой творческий запой затянулся на неделю, но при этом оказался бесплодным, и я, наполняя тарелку у фуршетного стола, пребывал в легкой депрессии.
— Ну вот и твой знаменитый Самсон Харджер, — сказал мой неугомонный друг. — А это Элинор Старк, Сэм — можешь называть ее Эл.
Симпатичная женщина, стоя на кусочке ковра, превосходящего качеством тот, что устилал нашу комнату, пила кофе из фарфоровой чашечки. Голограмма сделала мне ручкой. Я помахал в ответ и заметил, что у меня грязные ногти. Я вышел в свет прямо из своей пещеры, небритый-нечесаный, но женщина предпочла этого не заметить.
— Я давно уже хочу с вами познакомиться, — весело заявила она. — Мы с Линдси как раз говорили о вашем полотне, которым я восхищалась в здешнем музее.
Полотно? Ей пришлось бы вернуться на век назад, чтобы искренне восхититься чем-то подобным.
— Неужели? — сказал я. — И что же это был за музей? По ее хорошо запоминающемуся лицу пробежала улыбка.
— Я сейчас в Будапеште.
Точно, Будапешт, сказал Генри у меня в голове. Извини, Сэм, но ее служебная система не желает со мной говорить. Пришлось прибегнуть к общедоступным источникам. Элинор К. Старк — известный корпоративный обвинитель. Сейчас погляжу ее биоинфы.
— Вы в более выгодном положении, — сказал я ей, стоящей по ту сторону земного шара. — Мой слуга — всего лишь подручный художника, а не следователь. — Элинор Старк, если ее голограмма имела хоть какое-то сходство с реальностью, была красивая стройная женщина лет двадцати пяти, рыжеватая блондинка с очаровательными веснушками и необычайно густыми бровями. Слишком солнечная для прокурора, решил я, хотя глаза, правда, ввинчиваются в тебя, как угри в коралл. — Вы ведь, как я понимаю, работаете корпоративным обвинителем?
Густые брови взметнулись с насмешливым удивлением.
— Вообще-то да!
Сэм, зашептал Генри, те ее био, что были опубликованы, даже в основном не совпадают между собой. Ей от 180-ти до 204-х, зарабатывает до миллиона в год, живых потомков не имеет. Научные степени по истории, биохимии и юриспруденции. Хобби — фехтование, шахматы, рекреационное супружество. В прошедшем году встречалась с кучей знаменитых художников, композиторов и танцовщиков. Будущая известность расценивается как 9,7 цента.
Всего-то, мысленно фыркнул я. Если на рынке знаменитостей ты ценишься ниже десяти центов, хвастаться тебе нечем. Мои собственные расценки, правда, за последние годы упали до одного — для фанатов я прочно переместился в разряд бывших.
Элинор надкусила пирожное, которое держала в руке.
— У меня сейчас время завтрака. Жаль, что не могу поделиться им с вами, так все вкусно. — Она смахнула с губ крошки. — Кстати, ваш помощник — Генри, не так ли? — большой педант. — Она поставила чашку на что-то за пределами голорамки. — Не обижайтесь, Сэм, но у него паршивая кодировка, и он буквально транслирует каждую вашу мысль.
— Тогда вы уже должны были понять, какой я очаровашка.
— Плоховато у меня получается, да? — засмеялась она. — Я пытаюсь вас снять, Самсон Харджер. Устраивает вас это? Или мне подождать, когда вы побреетесь и вздремнете?
Я не был уверен, нужна ли мне эта нахальная молодушка-старушка с ее неуклюжими подходами. Сигнал тревоги, звучавший у меня в голове, мог включить тот же Генри, который действительно зачастую бывал занудой. Элинор Старк, слишком напористая на мой вкус и слишком эгоцентричная для легкой интрижки, тем не менее заинтересовала меня — не словами, а бровями. Они все время играли и выгибались с невероятной экспрессией, и я не мог понять, почему она с этим мирится. Я клюнул на них, как куча моих предшественников, о которой упоминал Генри.
В последующие недели Элинор и я взаимно ознакомились с нашими спальнями и садами вдоль восточного побережья. Мы урывали моменты среди бесконечных деловых поездок и обязательств. Прелесть новизны вскоре прошла, и мы перестали звонить друг другу. Я думал, что наш роман окончен, но через месяц получил звонок из Гонконга — ее секретарша приглашала
меня завтра на совместный гололенч. Ее поздний ленч в Китае совпадал с моим полуночным бренди в Буффало.
В назначенное время я исправно голографировал. Она уже начала завтракать и ловко подцепляла палочками кусочки водяного каштана.
— Привет, — сказала она, увидев меня. — Очень рада, что тебе удалось прийти. — Она сидела за красивым лаковым столом на фоне алой, с золотой филигранью стены. — А мне вот, к сожалению, уже пора. — Элинор отложила палочки. — Внезапная смена программы. Как ты?
— Отлично, — сказал я.
На ней были свободные блуза и брюки из зеленого шелка, волосы забраны в тугой пучок на макушке.
— Может, перенесем ленч на завтра? — спросила она.
Я был удивлен тем, как сильно разочаровала меня эта отмена — до сих пор я не сознавал, что скучаю по Элинор.
— Само собой.
Всю ночь и весь следующий день я не находил себе места, а к полуночи распорядился:
— Гонконгский «Эксцельсиор», Генри.
— Ее там нет, — ответил он. — Она сейчас в Токио, в «Такамацу».
Он был прав: красную стенку на заднем плане сменили бумажные ширмы.
— А, вот и ты, — сказала она. — Умираю с голоду. — Снимая крышку с блюда и накладывая на тарелку дымящийся клейкий рис, она вкратце рассказала мне о деле, которым занималась в данный момент. — Знаешь, фирма просит меня остаться. Поработать у них.
Я пригубил вино из своего бокала.
— И как ты, согласна?
Она взглянула на меня с любопытством.
— Я все время получаю подобные предложения.
Теперь мы встречались по полчаса каждый день и говорили обо всем, что в голову приходило. У Эл были широкие интересы, и к любой теме она относилась с живым вниманием. Подавляя смех, она рассказывала мне фривольные анекдоты о знаменитостях, застигнутых в двусмысленном положении. Открывала мне истины, скрытые за текущими новостями, и давала ценные советы по инвестированию. Подначивала меня, и я разглагольствовал, сплетничал и острил, как нанятый. Ее половина комнаты ежедневно менялась соответственно скачущему маршруту: нефрит, бамбук, тиковое дерево. Моя всегда оставалась одной и той же — атриумом моего дома в Санта-Барбаре, куда я перебрался, чтобы быть на три часа ближе к Эл. За разговором я поглядывал через каньон, заросший юккой и чапарралем, на университетский кампус и пляж внизу, на острова в проливе и зеленовато-синий, разделявший нас океан.
Когда мы наконец встретились в реальности, меня одолела застенчивость. Я не знал, куда девать руки. Мы сидели рядом в моей гостиной и безуспешно пытались завязать разговор. Близость ее тела делала меня полным дураком. Я раздевал это тело десятки раз и думал, что знаю его, но теперь его заняла Эл, и оно стало совсем другим. Я хотел заняться с Эл любовью и не знал, как начать.
— Нервы? — поддразнила она.
Наши эгоистические стороны, сыграв роль спасательных кругов, не дали нам, к счастью, утонуть окончательно. Первой дала слабину Эл. Мы были у нее дома в штате Мэн, и тут в комнату голографировался ее начальник охраны. До сих пор из всей ее служебной системы, которую Эл называла Кабинетом, я видел одну только директрису.
— Хочу вам показать кое-что, — сказал шеф, сердито глядя на меня из-под кустистых бровей. Элинор ничего мне не объяснила и даже не извинилась за это вторжение. — Передали в прямом эфире, — добавил он, и перед нами возникла студия передачи «Смотри». Соведущие рубрики «Куплеты» Чирп и Диц взахлеб обсуждали злосчастные парочки, засеченные в общественных местах.
В кадре появился балтиморский ресторан, где мы с Элинор ужинали сегодня вечером. Из такси вышла пара. Он седой, с черными усиками — настоящий чемпион по нудьге. Она — вамп с острым личиком, прямыми черными волосами и пустыми глазами.
— Это кто же у нас такие? — пропел Диц.
— Тихо ты. Это неугомонная Элинор К. Старк со своим новым приобретением, Сэмсамсоном Харджером.
Я вздрогнул. У этих двоих были наши фигуры, и одеты они были как мы, но лица нам исказили до полной неузнаваемости.
Элинор вошла в кадр, чтобы рассмотреть их поближе.
— Хорошо. Отличная работа.
— Спасибо, — сказал шеф охраны. — Если это все…
— Минутку, — сказал я. — Это не все.
Элинор выгнула бровь в мою сторону — все эти ее движения бровей начинали меня раздражать.
— Я правильно понял? — продолжал я. — Ты изменила сигнал прямо во время передачи?
Она посмотрела на меня как на дурачка.
— Вообще-то да, Сэм.
— Не знал, что такое возможно. И не уверен, что это легально.
Она промолчала.
— Ладно, забудем, но ты и мое изображение изменила заодно со своим. Ты не спросила себя, хочу ли я, чтобы с моим лицом вытворяли такие штуки?
— Спасибо, — сказала Эл шефу охраны, и тот растворился. Она обняла меня за шею, заглянула в глаза. — Я слишком дорожу нашей частной жизнью, Сэм.
Неделю спустя в моей квартире в Буффало она вдруг попросила меня заказать недавно вышедшие мемуары одного автора бестселлеров. Этот мой предшественник, ее бывший любовник, будто бы вставил в свой новый читальник главу об их с ней романе — против ее желания. Я дал задание Генри, но она сказала, что заказ лучше отправить через домпьютер. Когда я это сделал, домпьютер просто отключился и перестал реагировать на мои команды. Раньше с ним такого никогда не случалось. Все системы обеспечения комфорта тут же отказали, свет погас, кухня остановилась, двери распахнулись сами собой.
— Как ты думаешь, много экземпляров он сумеет продать после этого? — хихикнула Элинор.
Я догадывался о причине поломки и не скажу, чтобы мне это нравилось. Последней соломинкой послужило открытие, что ее Кабинет наезжает на моего Генри. Когда я запросил у Генри ежемесячный финансовый отчет, он ответил: Сейчас, подожди немного.
Что, проблемы какие-то?
Мои процессорные возможности временно перегружены. Просьба подождать.
Перегружены? Мои финансы, конечно, дело запутанное, но так плохо у нас никогда еще не бывало.
— Генри, что происходит?
После продолжительного молчания он ответил тоненьким голоском: Отвези меня в Чикаго.
В Чикаго, в моей студии, находился его контейнер. Я тут же отправился туда, страшно обеспокоенный. Время от времени Генри заверял, что с ним все в порядке, просто ему приходится постоянно заделывать бреши в своей системе безопасности.
— Откуда опасность? Генри, кто на тебя покушается? Вот опять. Нет, ушел. Нет, опять лезет. Подожди, пожалуйста.
Мой рот внезапно наполнился слюной со вкусом машинного масла. Генри (или кто-то другой) задействовал терминальную чистку. Из меня выделялось мое с Генри взаимодействие. В последующие двенадцать часов я вместе с потом, слюной, мочой и калом вывел из организма миллионы нанопроцессоров, которые содержались в моих жировых клетках и связывали меня с чикагским контейнером Генри. До студии я добирался в полном одиночестве, наш с ним контакт оборвался. Пытаясь сориентироваться в Слипстримовском лабиринте без помощника, я проскочил Иллинойс и должен был сдать назад из Торонто. Чикагские такси пока еще реагируют на голосовые команды, но я не мог перечислить плату за проезд, и десять кварталов до Дрекслера мне пришлось топать пешком.
В студии я сразу бросился к маленькому керамическому контейнеру, втиснутому между стеной и шкафом.
— Ты тут? — Генри существовал как приятный голос у меня в голове, как поток информации, текущей по оптическому волокну, как замкнутый сигнал в швейцарской петле, но физическое его существование сводилось к желатиновой пасте внутри этой емкости. — Генри!
На контейнере зажегся и мигнул огонек.
— Вот сука! Как она только посмела?
— Смысл этих действий вполне понятен.
— Заткнись, Генри.
Ему ничего не грозило, пока он был отключен от сети, но в таком состоянии он даже на звонки не мог отвечать. Мы оба оказались пленниками в моей студии. Шеф безопасности Элинор взламывал защиту Генри миллион раз с тех пор, как мы с Эл познакомились. Эту броню я купил давным-давно — тогда она была последним криком, но с тех пор сильно устарела.
— Ее Кабинет — модель дипломат-класса, — сказал Генри. — Чего ты, собственно, ждал?
— Не хочу даже слышать об этом.
Поначалу вторжение было ненавязчивым, и Генри по своей неопытности его даже не замечал. Заметив, он повысил уровень защиты, но система Элинор просочилась сквозь нее, как вода. Тогда он начал изучать каждый прорыв, повышая свои знания и принимая все более эффективные контрмеры. Но атаки продолжали нарастать, и самооборона стала поглощать все внимание Генри.
— Почему ты мне не сказал?
— Говорил, Сэм. Несколько раз.
— Неправда. Ни единого раза не помню.
— В последнее время ты сделался довольно рассеянным. Вопрос был в том, сколько вреда они успели причинить — не мне, а ему. Я сомневался, что Элинор охотилась за моими личными записями, и в моем прошлом нашлось бы очень мало компрометирующего. Я как-никак художник, а не судья. Но если она как-то повредила Генри, это конец. Я приобрел его во времена клавиатур и приборов со стрелками. Все мои воспоминания, все труды моей жизни хранились в нем. Он, само собой, вел мою бухгалтерию, занимался налогами, договорами, юридическими вопросами. Следил за моим здоровьем, за домашним хозяйством, за инвестициями и т. д. и т. п. Со всеми этими функциями я бы еще как-то справился, а вот личностная капсула Генри была просто незаменимой. Я выращивал ее восемьдесят лет. Это был творческий инструмент, во много раз усиливающий мою собственную умственную деятельность. Он — Генри — угадывал мои мысли, работал с моими материалами, приспосабливал мои идеи к мировым художественным вкусам. Мы действовали как слаженная команда. Я научил его играть роль адвоката дьявола. Он снабжал меня творческими замыслами в режиме обратной связи.
— Кабинет не интересовали ни твое досье, ни моя личностная капсула. Ему просто требовалось постоянное подтверждение, что я все еще Генри и что никто другой меня не испортил.
— А просто спросить он не мог?
— Разве я сказал бы правду, будучи коррумпированным?
— И что же, ты коррумпирован?
— Разумеется, нет.
Я поежился при мысли о повторном вводе Генр
и в свой организм — вдруг он на кого-то шпионит?
— У тебя здесь есть полный дубль, правильно? — Да.
— И он предшествует нашему с Элинор знакомству?
— Да.
— И его печать не нарушена?
— Нет.
Но если Генри коррумпирован и говорит, что печать цела, откуда мне знать, так ли это? Мне эта печать — нет, я лучше помолчу. Китайская грамота.
— Печать можно проверить с любого домпьютера, — сказал он, читая меня, как всегда, — можно также стереть меня и восстановить. Это займет пару часов, но я тебе не советую.
— Не советуешь, значит? А почему?
— Потому что мы потеряем все, чему я научился после встречи с Элинор. Это не пустяк, Сэм. Я стал здорово затруднять атаки извне.
— И при этом не мог нормально функционировать.
— Так купи мне побольше пасты. По-настоящему много. Деньги у нас есть, так что подумай. Система Элинор агрессивна, стремится доминировать, всегда работает в кризисном режиме. Но ребята они хорошие. Научившись блокировать их, я буду лучше подготовлен к защите от плохих парней, которые скоро попытаются пробиться через тебя к Элинор.
— Ты упускаешь один существенный факт, Генри. Мы с Элинор больше не связаны. Я ее бросил.
— Понятно. Скажи, Сэм — сколько женщин у тебя было с тех пор, как я тебя знаю?
— Какого черта? Считал я их, что ли?
— Зато я считал. За 82,6 года нашего сотрудничества у тебя перебывало 343 женщины. А в твоем архиве до моей установки числится как минимум еще сто.
— Как скажешь.
— Ты сомневаешься в моей точности? Хочешь, чтобы я перечислил по именам?
— Нет. Что толку в именах, которых я все равно не помню. — Моя жизнь начинала мне казаться похожей на русский роман — слишком много персонажей и слишком мало автомобильных погонь.
— Я к тому и веду. Никто из них не оказывал на тебя такого действия, как Элинор Старк. Все твои биореакции просто зашкалило.
— Дело не в одной биологии, — сказал я, сознавая при этом, что он прав — или почти прав. Только с одной женщиной я испытал нечто похожее: с моей первой любовью Джин Шолеро, умершей сто двадцать пять лет назад. Все остальные были легкими волнами в теплом море женственности, но как объяснить это Генри?
Так и не придумав, как лучше проверить Генри, я решил изолировать его в контейнере. Снабдил домпьютер заставкой «Не беспокоить — художник творит» и поручил ему принимать сообщения. Я в самом деле пытался работать, но на ум ничего не шло. Большей частью я смотрел сетевики или расхаживал по студии, споря с Генри. Вечерами я загружал Генри в пояс — у меня завалялось в ящике несколько старых устройств, чьи функции позволяли мне прошвырнуться по барам. Привычных кабаков и старых знакомых я избегал.
В первом сообщении, присланном Эл на домпьютер, говорилось: «Рада за тебя. Позвони, как закончишь». Во втором: «Больше недели прошло — не иначе, это шедевр». В третьем: «Что стряслось? Ты определенно слишком чувствителен. Это смешно. Подай голос!»
Сейчас я расскажу тебе, что стряслось, подумал я и составил длинное гневное обвинительное послание — но был слишком зол, чтобы отправить его.
«Это из-за Генри, не так ли? — спрашивала она в четвертом письме. — Мой начальник охраны мне все рассказал. Не волнуйся: они контролируют всех, с кем я встречаюсь, ничего личного, и никаких поправок они не вносят. Приказ действует постоянно, и делается это в целях моей безопасности. Ты не представляешь, Сэм, сколько раз меня уже могли бы убить, если б не эта практика.
Но Генри я велела оставить в покое. Они предлагали поставить на его личностную капсулу аварийное реле — такие же встроены в мои собственные системы, — но я запретила. Руки прочь, и точка. Ну? Довольно с тебя?
Отзовись, Сэм. Дай хотя бы знать, что у тебя все в порядке. Я без тебя скучаю».
К тому времени я не нашел в личности Генри никаких посторонних примесей. Своего Генри я знал не хуже, чем он меня. Его мыслительный процесс был для меня как знакомый мотив, и за многие недели непрерывных разговоров он не сфальшивил ни разу.
Пятое письмо Эл прислала из постели, простыни которой не отвечали приличиям (мой дизайн). Ничего не говоря, глядя прямо в камеру, она села, позволив простыне соскользнуть ниже талии, и стала расчесывать волосы. Выше грудей у нее, как я обнаружил некоторое время назад, лежала целая россыпь веснушек.
К моей двери начали прибывать букеты реальных цветов с записками из одного слова: «Позвони».
Потом пришел инфочип с теми самыми мемуарами, от которых заклинило мой домпьютер в Буффало. В них упоминалось о нынешнем увлечении Элинор. Имитация автора, сидя в плетеном кресле, с южным распевом читала текст по книге в кожаном переплете. Элинор описывалась как «надушенный вагиноид с перебравшейся на лоб нижней растительностью, мужененавистница с эмоциональным диапазоном внукоровского слизняка». Я попросил имит прерваться и уточнить. «В своих отношениях с мужчинами, — пояснил он с рекламной улыбкой, — Элинор Старк обходится без эмоций. Предпочитает детские забавы, вроде тыканья палкой в лягушку. Запас ее терпения невелик. На роскошные чувства и пушистые мысли у нее нет времени. Что до постели, то там она любит мужчин недопеченными — чем сырее, тем лучше. Вот почему ей нравится тусоваться с богемой. Нужно, чтобы человек побольше мнил о себе, чтобы его чувствительность и его спесь были выше некуда — такого интереснее всего препарировать и полюбоваться тем мокрым месивом, которое он носит в себе».
Это наблюдение, при всей его вероятной меткости, взбесило меня.
— Ты не знаешь, о чем говоришь! — заорал я. — Эл совсем не такая. По-моему, ты ничего в ней не понял. Она не святая, но у нее есть и сердце, и чувства, и — да пошел ты.
— Спасибо за комментарий, — откликнулся автор. — Вы разрешите вас процитировать? Не пропустите дополнение к данным мемуарам, «Задетые дают сдачи», — читальник выйдет в сентябре в издательстве «Перелистывая страницы».
В возрасте 147 лет я был своей жизнью вполне доволен. Я успешно сделал несколько карьер и нажил состояние, которым даже Генри управлять было трудновато. При этом каждое утро я вскакивал с постели в ожидании новых приключений и готов был прожить таким же манером еще 147 лет. Но финальное послание — мрачная Эл, сидящая в Музее искусства и науки на фоне моего раннего, во всю стену, холста — обратило всю мою жизнь в прах и пепел.
Семьдесят две толстые свечи в золотых канделябрах выше человеческого роста караулили меня с двух сторон. Я, облаченный в смокинг, топтался у алтаря. Тающий воск наполнял собор ароматом гвоздики. «Лук» объявил наше бракосочетание «Свадьбой часа», и нас транслировали в прямом эфире по Свадебному каналу. Хор кастратов, скрытый за гигантскими бронзовыми трубами органа, призывал всех положиться на милость Провидения. Сладкозвучные сопрано, пронизывая целые мили каменных сводов, порождали эхо и обретали новую гармонию. Больше миллиона подписчиков ерзали на деревянных скамейках, протянувшихся, казалось, до самого горизонта. Каждый подписчик занимал сиденье у прохода, в первом ряду.
В нью-йоркской сетевой студии мы с Эл, в голубых боди-костюмах, стояли на противоположных концах огромной сцены. Эл по сигналу медленно двинулась ко мне. Одновременно она прошла через портал Вавельского собора в древнем Кракове, омытая утренним светом, в льняном платье цвета слоновой кости. Орган грянул марш Мендельсона, усиленный несколькими акрами мрамора. Две девочки бросали розовые лепестки под ноги Элинор, третья несла ее длинный шлейф. Газовая вуаль закрывала лицо Эл ото всех, кроме меня. Никто не вел ее к алтарю — наша двухсотлетняя невеста предпочитала выдавать себя замуж сама.
До свадьбы мы с Эл прожили вместе полгода. Отчасти мы пошли на это из любопытства, отчасти как на крайнюю меру. То, что происходило между нами, продолжало расти, шириться, пускать корни. Мы так и говорили — «это», не зная, какое еще слово употребить. «Это» осложняло нашу жизнь, в особенности жизнь Эл. Мы сходились на том, что без «этого» нам было бы лучше, и пытались вспомнить молодость, чтобы дать определение чувствам, которые испытывали. Единственным гарантированным средством, заставляющим мужчину и женщину горько пожалеть о встрече, представлялось совместное проживание. За четыре миллиона лет эволюции человечество наконец усвоило, что мужчина и женщина под одной крышей жить не должны.
Итак, мы приобрели сообща дом в Коннектикуте, небольшой, но комфортабельный. Нам не составило труда оборудовать себе отдельные спальни и рабочие зоны, а вот общие площади потребовали дипломатии и компромиссов. Устроившись, мы решили, что будем принимать по средам, начав тем самым нелегкую задачу объединения наших друзей и коллег.
В ее спальне мы в основном смотрели сетевики, а любовью занимались в моей. Я во сне люблю прижаться к кому-нибудь, она же предпочитала спать в одиночестве. Хорошо, подумали мы — вот она трещина, в которую можно вбить клин. Мы следили друг за другом в поисках других разногласий. Она сова, я жаворонок. Она любит путешествовать и бывать в обществе, я домосед. Она любит классику, я способен терпеть только неошум. Она работает без передышки, я — рывками и приступами. Она не проявляет щедрости к незнакомым, я просто не способен быть практичным в личных делах. Она порой бывает резкой, я умею замолкать на долгое время. У нее мания все организовывать, у меня что-то получается только в полной неразберихе. Увы! Наши различия, вместо того чтобы нас разлучить, только способствовали сближению.
При всей нелюбви Эл к вмешательству в ее личную жизнь наш роман, а затем и свадьба сильно повысили нашу будущую известность. Платный показ свадьбы в сети занял 1325 миллионов часов, гостевую книгу украсили подписи весьма важных лиц. Конфетти сыпалось неделями. Пятидневный медовый месяц мы запланировали провести на Луне.
Элинор забронировала в лунном шаттле три места — не слишком хорошее предзнаменование для молодоженов. Я сидел у окна, она у прохода, между нами сменялись один за другим члены Кабинета. Весь полет она выслушивала их доклады, отдавала распоряжения и строила планы, не прервавшись даже на взлет и посадку. В Кабинете числилось около дюжины должностных лиц — все женщины, кроме шефа охраны. Все они выглядели старше мнимого возраста Эл и все обладали фамильными свойствами Старков: белокурые с рыжиной волосы, стройное сложение, брови. Будь они реальными людьми, а не персонажами служебной системы, они могли бы сойти за ее сестер и брата. Эл в таком случае досталась бы роль младшенькой, баловня всей семьи.
Две из них вызывали во мне особенный интерес: юрист, женщина лет под сорок, шикарно одетая, с вечно сосредоточенным выражением лица, и директриса, самая пожилая в составе. Она координировала действия всех остальных и считалась заместителем Эл. Внешностью и манерой разговора она полностью копировала Элинор — даже не как старшая сестра, а как сама Эл в семьдесят лет. Меня интриговала эта будущая модель моей жены: сухонькая, вся в узлах и углах, с белесыми, в ниточку бровями. Только глаза сверкали хищно, как у нынешней Эл. Неудивительно, что Генри, бывший всего лишь голосом в моей голове, восхищался таким Кабинетом.
Стюардессы на борту шаттла «Панамерикэн» были все пенелопы — типаж недавнего выпуска, предназначенный для работы в невесомости. Ножки им сделали короткие, с хватательными пальцами. В элегантно пригнанной униформе они грациозно плавали по салону, обслуживая пассажиров. Стюардесса нашего ряда — Джинни, судя по именной табличке, — относилась к работникам Кабинета как к реальным персонам, и я думал, не последовать ли мне ее примеру.
— Эти пенелопы от «Полезных людей» или от Мака? — спросила Эл у шефа охраны.
— Верна первая версия, — ответил он.
— А у нас есть пай в «Полезных людях»?
— Нет. Это закрытое общество.
— Кто владельцы?
— Владелица только одна — Зоранна Альблейтор.
— Гм-м. Возьми это на контроль.
Медовый месяц прошел примерно так же, как и полет. В «Лунной принцессе», где мы снимали номер для новобрачных, Элинор устраивала деловые совещания с десятками голографических участников. «Извини, ничего не могу поделать — работа», — говорила она. Я гулял в одиночестве по извилистым переходам лунного поселения, ничего не имея против. Я ценил свое одиночество.
На третий день, случайно задержавшись в номере, я оказался свидетелем исторического звонка. Секретарша доложила, что Элинор поступило сообщение из Совета Трех Дисциплин.
— СТД? Ты уверена? — переспросила она. — А что мы такого сделали?
Секретарша преобразилась в юристку, которая сказала:
— Неизвестно. Меморандума нет, сообщение зашифровано.
— Мы наступили на ногу какой-нибудь большой шишке? Или это сделал кто-то из наших клиентов?
— Возможно и то, и другое.
Потянув сколько могла, Эл приняла сообщение. Нашу гостиную заполнил величественный при всей своей немудрености знак СТД — глобус на золотой оси.
— Может, мне лучше уйти? — сказал я.
Ответом послужил умоляющий взгляд — я впервые увидел ее неуверенной и, конечно, остался. Символ растаял, и нашим взорам предстала сама Агнес Фолдстейн за своим знаменитым стеклянным столом. Элинор затаила дыхание. Еще бы: это вам не какой-нибудь чиновник с низших уровней организации, а председатель Комитета Советников, одна из самых влиятельных в мире людей. Мы с Эл встали, как по команде.
— Совет приветствует вас, — сказала Фолдстейн, посмотрев поочередно на нас обоих. — Прошу прощения, что нарушаю медовый месяц, но дело не терпит отлагательства. — Она отозвалась с искренней похвалой о моих достижениях в области упаковочного дизайна, особо остановившись на перевязочных материалах для Внутреннего Корпуса и на эвакуационных одеялах для травм и ожогов, после чего спросила: — Вам известно, для чего я здесь, мар Старк?
Фолдстейн выглядела лет на сорок пять — сорок восемь, соответственно своему внушительному статусу. Моя Эл рядом с ней смахивала на послушную дочку.
— Нет, советник, я не знаю.
Но кое о чем она, вероятно, догадывалась, потому что Генри шепнул мне: Ее шеф охраны передает двойной вопрос, заданный Элинор: не знаешь ли ты, что имеется в виду?
Двойной вопрос? Двое искусственных уст, наверное, несколько исказили слова Элинор. Она, скорее всего, просто повторила: «Ты не знаешь, что имеется в виду? Не знаешь, что имеется в виду?» Я не знал, и все это начинало действовать мне на нервы.
— После тщательного рассмотрения, — сказала Фолдстейн, — Совет номинировал вас на должность советника.
— Простите? — Эл, чтобы не упасть, ухватилась за мою руку.
— Я сама удивилась, — хмыкнула Фолдстейн, — однако так оно и есть. Вам предлагается место за взрослым столом.
Когда мы вернулись на Землю, процесс утверждения шел уже полным ходом. Номинация Эл обсуждалась публично с участием правительств, корпораций, Внутреннего Корпуса, чартистов, пандитов и всех кому не лень. Столь стремительный взлет не имел прецедентов, и многие предполагали, что за этим стоит некая тайная организация. Сама Эл тоже не могла объяснить, каким образом проскочила с десяток перекладин на лестнице, ведущей к успеху. При этом она не испытывала даже тени сомнения в том, что справится с новой должностью. Расхаживая по дому в прекраснейшем расположении духа, она време-
нами скрывалась у себя в спальне и начинала психовать по поводу тщательно замаскированных грешков своего прошлого. Утро предстоящего собеседования с Комитетом Советников она встретила спокойной и острой, как бритва.
Сразу по возвращении она уединилась со мной в моей спальне и потребовала обезьяньего секса с воплями, после которого смотреть на меня не могла.
Я поддерживал ее по мере сил, но пару раз вынужден был убегать в Чикаго и притворяться, что я работаю.
Когда Элинор утвердили, мы поехали Слипстримом на Косумель и занялись глубоководными погружениями. Предполагалось, что это отпуск, но я уже не питал иллюзий насчет способности Элинор расслабляться. Слишком много у нее было планов, слишком много людей, с которыми требовалось встретиться. Она постоянно держала рядом с собой кого-то из Кабинета — на пляже, в лодке, в показательной деревне майя, даже в нашем тесном подводном доме.
В наши планы входило воспользоваться услугами элитной молодильной клиники там же на острове. Сам я придерживался тридцатипятилетнего возраста — в нем организм еще достаточно активен, чтобы удовлетворять все мои желания, и в то же время хорошо поддается долгим творческим бдениям. Мы с Эл остановились на трехдневной фильтрующей процедуре и пропустили утренний прием визолы, чтобы вывести из клеток охранные вещества, но Эл в последний момент передумала. Решила, что для новой должности ей лучше выглядеть несколько старше. Поэтому в клинику я пошел один и трое суток, дважды в день, отмокал в процедурных ваннах. Миллиарды молекулярных уборщиков пропитывали мою кожу, проникали в мышцы, хрящи и кости, потихоньку выметали белковые связи и генетические аномалии, смывали возрастные шлаки.
Когда я, свежий и мучимый скукой, вернулся в бунгало, была среда, и я вызвался подготовить наш еженедельный прием. Друзья и знакомые просто завалили нас письмами — их насчитывалось несколько тысяч. К свадебному конфетти прибавились поздравления Эл с новым назначением. В салоне вечером яблоку негде было упасть от голографических гостей. Примитивный голосервер бунгало не справлялся с таким наплывом — изображения, по пять и по десять штук, накладывались одно на другое, а по краям не прекращалось мигание.
Несмотря на давку, я быстро просек, что все они пришли попрощаться. Предполагалось, что Элинор пошлют на Луну или на Марсианскую станцию, поскольку все должности советников на Земле уже заняты. Никто при этом не ожидал, что я отправлюсь туда вместе с ней — никто из них на такое бы не согласился. Учитывая современное долгожительство, внеземная служба Элинор могла затянуться на десятилетия, если не на века.
К уходу последних гостей мы совсем обессилели. Элинор собиралась лечь, я налил себе скотча и вышел посидеть у моря.
Мокрый песок, шорох прибоя, прохладный бриз, прекрасный экваториальный рассвет.
— Запиши это, Генри, — сказал я.
Расслабься, Сэм. Я всегда записываю самое лучшее.
Островной купол в отдалении сверкал, как дождь, падающий с ясного неба. Волны, набегающие на берег, таяли у моих ног. Пахло солью, рыбой, водорослями, китами и гниющими в глубине останками мореходов. Океан, при всем своем непостоянстве, показал себя надежным средством доставки микроскопических бомб, МОБИ; эта гадость могла обходить земной шар бесконечно, подобно зловещим посланиям в микробутылках, пока ее не выносило на вражеский берег. Защитная оболочка Косумеля — скорее сфера, чем купол, — уходила глубоко в океанское дно. Наследие разразившейся в 2060-х Агрессии.
— Скажи-ка, Генри, какие у тебя теперь отношения с Кабинетом? — Я внял его совету и купил ему много нейрохимической пасты.
Великолепный интеллект. Я хотел бы стать его подражателем.
— В каком смысле?
Например, разделить мою личностную капсулу на три части.
— То есть вас будет трое? И что нам это даст? Я буду больше похож на человека.
— По-твоему, это хорошо?
Думаю, да. Как я обнаружил недавно, у меня всего одна точка зрения, а у вас несколько, и вы произвольно их меняете.
— Похоже, я купил больше пасты, чем для тебя полезно.
Совсем напротив, Сэм. Мне кажется, я эволюционирую. Не уверенный, что мне это нравится, я заговорил о другом:
— Как ты относишься к путешествию на другую планету? Мне все равно, Сэм. Будет диапазон — буду работать. Ты о себе подумай. Помнишь, как тебя закупоривает при пониженной силе тяжести?
— От этого должно быть какое-то средство.
А твоя работа? Сможешь ли ты творить так далеко от Земли?
— Всегда можно голографироваться в Чикаго. Был бы нужный диапазон, как ты говоришь. — Я сделал глоток, глядя, как солнце встает из моря. Пришла Эл в халате, опустилась на колени рядом и стала массировать мои плечи.
— Я совсем тебя забросила, а ты все это время вел себя просто великолепно. Прощаешь меня?
— Что ж тут прощать. Я с самого начала знал, что ты человек занятой.
— Все равно тяжело, наверное. — Она села на песок, обнимая меня. — Это как наркотик. Успех опьяняет. Но обещаю это перебороть.
— Нет необходимости. Получай удовольствие и не мучайся.
— Ты не хочешь улетать с Земли, правда? Вот и вся преамбула. Я пожал плечами.
— Навсегда, думаю, нет, но обстановку сменить можно. Тут я, похоже, немного отстал от моды.
— Спасибо, Сэм. — Она крепко стиснула меня руками. — Ты чудный. И откуда только берутся такие мужчины?
— С Сатурна. Мы сатурнальские.
— Там, кажется, у нас пока еще нет поселений, — засмеялась она. — Зато есть новое, на Земле-Прицепе. Подозреваю, что туда меня и пошлют. Как тебе?
— Подойдет, но с одним условием.
— Интересно с каким?
Я сам не знал с каким — у меня это просто так вырвалось. Может, сказалась какая-то подсознательная тревога?
Попроси, чтобы Кабинет показал мне, как разделиться натрое, встрял Генри.
Я, конечно, имел в виду совсем не это, но его вмешательство помогло мне высказать то, что лежало у меня на душе.
— Знаешь, я теперь понимаю, что ты готовилась к этому моменту почти всю свою жизнь. Не забывай, что ты теперь в высшей лиге. Подольше держи этот факт в голове.
Не успели мы вернуться к себе в Коннектикут, как медиа преподнесли нам всем новый шок. Map Милдред Рикерт, занимавшая пост советника среднезападной части СШСА, пропала без вести три часа назад. Элинор побелела, услышав об этом. Советник Рикерт уже пятьдесят лет была доминирующей фигурой в мировой политике, и этот фатальный случай стал еще одним сейсмическим сдвигом в расстановке сил. Впрочем, речь пока шла только об исчезновении.
— Целых три часа? — сказала Эл. — Брось, Сэм, будь реалистом.
Последующие двадцать четыре часа шеф ее охраны, деликатно зондируя засекреченные сети, снабжал нас подробностями и прогнозами. Внукоровский слизень, патрулировавший в незаселенных местах, обнаружил бренную плоть советника Рикерт как внутри, так и снаружи слипстримовской кабины, стоявшей у неохраняемого соевого поля за Индианаполисским куполом. Советник, по всей видимости, стала жертвой МОБИ. Ее служебная система, чей первичный контейнер Внукор подверг скрупулезнейшему допросу, доложила, что Рикерт, садясь в тубусную кабину под своей башней в Индианаполисе, уже знала о поразившей ее инфекции. Она приказала своему служебному персоналу, чтобы они, используя предоставленные ей привилегии, вывели кабину из города, а затем выбросили из транспортной сети. МОБИ оказалась такой вирулентной, а визоловая защита советника такой стойкой, что тело Рикерт в итоге внутриклеточной схватки разорвалось на части. Произошло это, к счастью, в кабине, поэтому заражению подверглись всего два-три километра площади, причем в сельской местности. Быстрая реакция Рикерт и надежность ее персонала предотвратили катастрофу в пределах купола. Коронер объявил, что спасти мар Рикерт невозможно, и Внукор кремировал далеко разлетевшиеся останки.
Открылась заманчивая вакансия, и наша гостиная превратилась в штаб военных действий. Весь Кабинет трудился без отдыха. Элинор, как свежеиспеченный советник, вряд ли могла надеяться на такой пост, однако без боя сдаваться не собиралась. Все рекомендации и похвальные отзывы, набранные за несколько карьер, были пущены в дело. Мне час от часу делалось все страшнее.
— Ты ведь не думаешь, что это совпадение, нет? — пытался я вразумить ее. — Сначала твое назначение, потом это. Кто-то хочет тебя подставить, не понимаешь разве?
— Расслабься, — сказала она. — Я знаю, что у меня нет ни единого шанса. Это просто разминка такая, вступление в игру. Люди удивились бы, если б я не попробовала.
Рано утром неделю спустя Эл принесла мне в постель кофе с кексом и утреннюю визолу.
— К чему бы это? — спросил я, хотя по озорному излому ее бровей уже знал к чему.
Мы переехали на временную квартиру, заняв 207-й этаж башни Уильямса в Блумингтоне. В будущем мы планировали купить ферму в этом округе, среди вязовых рощ и ржаных полей. График Эл, и так уже достигший марафонского уровня, стал еще напряженнее — ведь теперь она стала региональным представителем СТД. Я болтался по кампусу, стараясь приспособиться к новым условиям.
Через пару недель случилось событие, затмившее собой все предыдущие. Мы, не подавая никакого заявления, получили разрешение на ретрозачатие. Игнорировать это мы не могли: таких разрешений выдавалось всего сто тысяч в год на все СШСА. Из всех наших друзей и знакомых их получили две-три пары, не больше. Я реального ребенка уже несколько десятков лет не видал (имитированные то и дело мелькали в комедиях). Мы были так ошарашены, что не знали, как отвечать.
— Не волнуйтесь, — сказал секретарь отдела рождаемости, — все реципиенты реагируют примерно так же. Некоторые и в обморок падают.
Элинор, явно далекая от обморока, деловито заметила:
— Не знаю, могу ли я взять на себя дополнительную ответственность в такой сложный период.
— Вы хотите отказаться от разрешения? — не поверил своим ушам секретарь.
— Я этого не говорила, — поморщилась Элинор, взглядом призывая на помощь меня.
— А… это мальчик или девочка? — спросил я.
— Это ведь зависит от вас, верно? — ответил он с лукавой улыбкой и с театральной внезапностью добавил (вся его работа, как я предполагал, заключалась в том, чтобы делать сто тысяч звонков в год и преподносить незнакомым людям самый ценный в жизни подарок): — Мой вам совет: поезжайте-ка вы в Трентон, в Национальный Приют. Там все и выясните. Это вас ни к чему не обязывает.
Около часа мы с Эл просидели в молчании, держась за руки. Потом Эл расплакалась. Слезы капали у нее из глаз и катились по щекам. Я обнял ее, совсем одурев от такого зрелища.
Она вытерла глаза и сказала насморочным голосом:
— О ребенке не может быть и речи.
— Полностью согласен, — сказал я. — Это было бы самой большой глупостью в нашей жизни.
В Национальном Приюте у нас взяли образцы тканей для рекомбинации, но сделано это было в последнюю очередь. Мы сидели в процедурной на хромовых табуретах, и медсестра-дженни скоблила ложечкой щеку Эл с внутренней стороны. Мы двое суток не принимали визолу — вещь опасная, но необходимая для получения чистых образцов ДНК. Генри информировал меня, что весь Кабинет работает в красном режиме. Это показывало, как сильно напряжена Элинор. Этот coitus mechanicus, искусственный половой акт, обещал для нас стать самым плодотворным из всех возможных.
В первую очередь нас провели в кабинет к доктору Деб Армбрастер. Она нам объяснила, что в наше время детей воспитывают совсем не так, как раньше.
— Раньше они вырастали и уходили из дома, теперь предпочитают оставаться в возрасте от восьми до тринадцати лет. И хорошие родители, конечно же, не должны добиваться их взросления силой. Мы полагаем, что происходит это из-за внимания, которое они получают. Ваши друзья, ваши руководители, незнакомые доброжелатели, офицеры Внукора — все приходят поиграть и поумиляться, думая, что вам это только приятно. Подарки прибывают фургонами. Медиа просят, чтобы их приглашали на все дни рождения. Но вы-то, думаю, умеете обращаться с медиа.
Мы сидели на антикварных стульях перед опрятным столом доктора Армбрастер. Шеф охраны за неимением третьего стула терпеливо стоял рядом с Эл. Доктор была женщина крупная, подтянутая, с квадратной челюстью и бегающими туда-сюда глазками-буравчиками: ее собственная служебная система, несомненно, располагалась за мониторами по периметру комнаты. Многие администраторы налаживают свою обслугу именно так, чтобы просматривать горы донесений одним щелканьем радужки. На голографических слуг с личностными капсулами наподобие Кабинета они смотрят свысока.
— Итак, — продолжала доктор, — вы рискуете тем, что языкатый подросток задержится в вашем доме лет на двадцать — тридцать. Могу вас уверить, что это скоро начинает надоедать. Оба родителя могут несколько раз сменить брачных партнеров, прежде чем малютка решится выпорхнуть из гнезда. Поэтому мы предлагаем вам выработать правила опекунства прямо сейчас, заранее.
— Мы еще не решили, доктор, стоит ли двигаться дальше, — сказала Эл. — Мы хотели только ознакомиться с процессом и с возможными его последствиями.
— Прекрасно вас понимаю, — с намеком на улыбку сказала доктор.
Во вторую очередь нас отвели на склад — посмотреть заготовку, которая станет нашим ребенком, если мы согласимся. Всю стену там занимали движущиеся стеллажи, каждый с множеством мелких ящиков. Доктор Армбрастер, запустив карусель, приказала определенному ящичку выдвинуться и достала оттуда сверток, туго запеленатый в одеяло (один из вариантов моих ранних травматических одеял). Когда она положила сверток на каталку и велела ему развернуться, мы увидели довольно хорошо развитый человеческий эмбрион — он свернулся калачиком, сунув миниатюрный большой пальчик во вполне сформировавшийся ротик. Выглядел он удивительно живым, но был неподвижен, как каменная фигурка. Я спросил, сколько ему.
Двадцать шесть недель, ответила доктор Армбрастер, в стазисе находится семь с половиной лет. Конфискат нелегальной беременности, доращивался внутриматочно. Объясняя, она поворачивала на каталке плод-заготовку.
— Нормален по всем показателям. Конверсия не должна вызвать никаких осложнений. Кожный покров, наша природная упаковка, — она улыбнулась, воздавая должное моей профессиональной репутации, — является самым быстрорастущим органом. В течение жизни человек постоянно сбрасывает ее и отращивает заново. В процессе конверсии эта стадия завершается первой. У эмбриона это занимает примерно неделю. Цвет волос и глаз, сердце, печень, пищеварительная система конвертируются за две-три недели. Нервная система, основные группы мышц, репродуктивные органы — от трех до четырех недель. Костно-хрящевая система — от двух до трех месяцев. Ребенок станет биологически вашим задолго до того, как у него прорежется первый зуб.
Я спросил, можно ли подержать заготовку.
— Конечно. — Доктор осторожно подхватила ее своими большими ладонями и положила мне на руки — холодную, твердую, удивительно тяжелую. — Фиксатор делает ее очень плотной и хрупкой, как яичная скорлупа. — Я неуклюже прижал эмбрион к себе. — Молодые отцы всегда так держат детей, — теперь доктор улыбалась Элинор, — как будто боятся сломать. В нашем случае, впрочем, это вполне возможно. И вы, дорогая, тоже испытываете типичный в такой ситуации дискомфорт.
Она говорила правду. Элинор и директриса ее Кабинета стояли бок о бок (совсем как двойняшки, если бы не разница в возрасте), сцепив руки на груди.
— Гормональная терапия может сделать предстоящие месяцы намного более приятными, советник Старк, — сказала доктор. — У отцов отношения с потомством всегда складывались довольно трудно, но вам мы можем предложить материнскую смесь, как это называют фармацевтические компании.
— Спасибо, доктор, не нужно, — сказала Элинор, расцепив руки. — Мы еще ничего не решили, помните? Кроме того, здесь дефект — не хватает пальца. — Одного пальчика в самом деле недоставало, и место излома было твердым, как гипс.
— О, об этом не беспокойтесь. Пальцы на руках и ногах отрастают за несколько дней. Главное, голову не отломите.
Я вздрогнул и еще крепче прижал к себе заготовку — слишком крепко, пожалуй. Я попытался всучить ее Эл, но та снова скрестила руки, и я отдал твердое тельце доктору, которая вернула его на каталку.
— Кроме того, пол уже определился, — сказала Эл.
Я посмотрел и разглядел между ножек крошечный пенис. Может быть, именно тогда в моем сердце что-то сместилось. У меня никогда еще не было ребенка, ни от одной из многочисленных женщин, которых мне приписывал Генри, — хотя взрослым я стал задолго до принятия Закона о рождаемости. Только однажды, с Джин Шолеро, я был близок к этому. Но тогда я был по горло занят своей карьерой, у нее случился выкидыш, а потом мы недостаточно долго продержались вместе, чтобы попробовать еще раз.
— И об этом можете не волноваться. Ваши гены и пол переделают. Это входит в процесс.
Эл тронула меня за руку.
— Ты в порядке, Сэм?
— Да. Просто это немного выбивает из колеи.
— Мы, пожалуй, пойдем, доктор, — сказала Эл. — Спасибо вам за экскурсию.
— Мне было очень приятно познакомиться с вами, советник Старк, и с вами, мар Харджер. Почему бы вам на обратном пути не зайти в процедурную и не сдать сестре образцы кожи?
— Это нам не понадобится, — сказала Эл.
— Решать, разумеется, вам, но это избавит вас от лишней поездки, если вы передумаете.