Клайв Касслер, Джек Дю Брюл

ЧУМНОЙ КОРАБЛЬ

ПРОЛОГ

Баренцево море, север Норвегии 29 апреля 1943 г.

Мерцающие блики бледной луны бе­гали по ледяной воде океана. Зима еще не уступила дорогу весне, и солнцу в этом году лишь пред­стояло взойти. Оно пряталось за горизонтом, напоминая о се­бе тусклым свечением на границе между небом и водой. Солнце покажется только через месяц и не исчезнет до самой осени. Та­ков уж суточный цикл за Северным полярным кругом.

Учитывая географическую широту, воды Баренцева моря должны замерзать и большую часть времени оставаться непро­ходимыми для судов. Но море питают теплые воды Гольфстри­ма. Шотландия и север Норвегии стали пригодны для жилья именно благодаря этому мощному течению. И именно оно стало основным путем для американских конвоев с грузами для Со­ветского Союза. Подобно многим другим морским путям — Ла-Маншу или Гибралтарскому проливу, — Гольфстрим стал гео­стратегической точкой, а следовательно, местом охоты «волчьих стай» Кригсмарине.

Подводные лодки были расположены с предусмотритель­ностью опытного шахматиста, расставляющего свои фигуры. Воздушный патруль норвежских и датских баз прочесывал моря в поисках торговых судов и радировал их координаты, позволяя подлодкам делать свою работу. В первые годы войны нацисты обладали полным превосходством на море, беспощадно пото­пив тысячи судов. Даже в сопровождении тяжелых крейсеров и эсминцев моряки Союзников могли лишь надеяться, что им повезет. Экипажи торговых судов рисковали не меньше пере­довых отрядов.

Той ночью все изменилось.

Четырехмоторный «Фокке-Вульф ФВ-200 Кондор» был солидным самолетом — 23 метра в длину, 33 метра в размахе крыла. Он изначально создавался для пассажирских рейсов «Люфтганзы», однако с началом войны его незамедлительно стали использовать в военных целях — как для транспорти­ровки грузов, так и для морской разведки. Дальность полета в 4000 км позволяла «Кондору» часами оставаться в воздухе и отслеживать вражеские суда.

В 1941 году «Кондор» получил серьезные повреждения и с тех пор использовался лишь как разведчик.

Пилоту самолета Францу Лихтерману осточертели много­часовые поиски. Он мечтал попасть на передовую и участво­вать в настоящем сражении, а не прозябать здесь, в слепой на­дежде еще хоть кого-нибудь потопить. Там, на базе, Лихтерман придерживался строгой этики общения и того же требовал от своих подчиненных. Однако во время патруля, когда секун­ды тянутся подобно часам, командир позволял себе некоторые вольности.

— Хороший знак, — объявил он по интеркому, кивая на си­яющую луну.

— Из-за которого мы не заметим след конвоя, — со свой­ственным ему пессимизмом предположил второй пилот Макс Эбельхарт.

— На такой глади мы обязательно засечем их.

— Откуда нам знать, есть ли там вообще кто-то? — подал голос Эрнст Кесслер, самый юный член экипажа. На «Кондоре» Кесслер был пулеметчиком, и сейчас он сидел скрючившись на своем посту в нижней части фюзеляжа.

— Командир уверял меня, что возвращавшаяся с патруля подлодка засекла не меньше сотни кораблей у Фарерских остро­вов пару дней назад, — успокоил команду Лихтерман. — Они держали курс на север, а значит, мы на верном пути.

— Ну, надо же было капитану той лодки доложить что-то после того, как он промазал всеми торпедами, — проворчал Эбельхарт, морщась от глотка еле теплого кофейного напитка из цикория.

— Лучше уж просто отслеживать, чем топить, — признался Кесслер.

Пареньку едва стукнуло восемнадцать, и он таил надежду стать врачом. Происходил он из сельской баварской семьи, что сводило шансы на получение высшего образования к нулю, однако это не мешало ему все свое свободное время копаться во врачебной литературе.

— Немецкому воину не подобает так рассуждать, — хмыкнул Лихтерман.

Он был рад, что им еще не приходилось вступать в бой. Бо­ялся, что у Кесслера кишка тонка открыть огонь, но у паренька единственного не было морской болезни, и он мог часами сидеть за пулеметом.

Лихтерман подумал о людях, погибающих на Восточном фронте, о том, как отгружаемые русским танки и самолеты от­срочивали неизбежное падение Москвы. Да, он был бы счастлив собственноручно потопить пару кораблей.

Так прошел еще один нудный час — экипаж продолжал вглядываться в темноту в надежде заметить конвой. Эбель­харт тронул Лихтермана за плечо и указал на лаг. Хоть офи­циальным штурманом и был носовой пулеметчик, на самом деле Эбельхарт вычислял время и направление полета, и он показывал, что пора поворачивать и прочесывать другой ква­драт.

Пилот слегка повернул штурвал, беря немного левее, не спу­ская глаз с горизонта.

Эрнст Кесслер на борту был самым зорким. В детстве он любил препарировать животных, изучать их анатомию и срав­нивать с картинками из книжек. Острый глаз и твердая рука позволили бы ему стать превосходным врачом. Хотя и сейчас эти качества оказались не менее полезными.

—  Герр гауптман! — завопил Кесслер в интерком. — Правый борт, азимут около трехсот.

— Что там? — В голосе Лихтермана звучало возбуждение.

— Не знаю. Какой-то… проблеск.

Лихтерман и Эбельхарт вытянули шеи в попытках разгля­деть то, на что указывал Кесслер, но ничего подозрительного не видели.

— Уверен? — уточнил пилот.

—  Так точно. — Кесслер старался говорить как можно убе­дительней. — Угол изменился, и я определенно что-то увидел.

— Конвой? — прохрипел Эбельхарт.

— Не могу сказать наверняка.

—  Йозеф, выйди на связь со штабом, — приказал Лихтерман носовому пулеметчику. Пилот прибавил мощности и заложил очередной вираж; пропеллеры рубили воздух, гул моторов на­растал.

Эбельхарт прилип к биноклю, напряженно всматриваясь в темноту. Мчась на скорости 320 км/ч, он искал глазами вра­жеский конвой. Минуту спустя пилот опустил бинокль.

— Должно быть, просто волна, — пробурчал он, не включая микрофон интеркома.

— Погоди, — не сдавался Лихтерман, — зрение у этого Кес­слера будь здоров!

Союзники отлично поработали, маскируя конвои так, что невооруженным глазом заприметить их было практически невозможно. Но в ночное время камуфляж был бесполезен, ведь белые следы кораблей выдавали их с головой.

— Чтоб меня… — пробормотал Эбельхарт, указывая через козырек.

Сначала это было просто серое пятно, однако, приблизив­шись, команда разглядела десятки белых линий, четких, будто их начертили мелом. Это были следы армады кораблей, на всех парах мчащихся на восток. С высоты полета «Кондора» они ка­зались неповоротливыми, как стадо слонов.

Опустившись пониже, в свете луны экипаж смог различить медленные танкеры и грузовые суда, а также эсминцы, рас­ставленные по флангам конвоя. Время от времени один из них прибавлял ходу, пуская дым из обеих труб. Достигнув начала конвоя, он снова замедлялся, пропуская вперед танкеры. У Со­юзников это называлось «индийским ходом». Вернувшись в ко­нец конвоя, эсминец опять ускорялся, и так до бесконечности.

Для сопровождения конвоя таким образом требовалось меньше боевых кораблей.

— Сотни две, — считал Эбельхарт.

— Красные смогут продержаться месяцы, — кивнул Лихтер­ман. — Йозеф, что там с рацией?

— Одни помехи.

Помехи были вечной проблемой здесь, в Заполярье. Заря­женные частицы магнитного поля Земли ударялись о землю на полюсах и губили электронные лампы раций.

— Отметим координаты, — объявил Лихтерман, — и ради­руем их, как только приблизимся к базе. Так держать, Эрнст! Если бы не ты, мы бы их упустили.

— Рад стараться. — Парень не смог сдержать гордости в го­лосе.

— Необходимо как можно точней определить их количество и скорость.

— Подходить слишком близко тоже нельзя, иначе эсминцы откроют огонь, — предупредил Эбельхарт. О боях он знал не по­наслышке и сейчас сидел за вторым штурвалом из-за осколка в бедре, будь проклята лондонская ПВО. Он не мог не узнать огонек в глазах Лихтермана и восторг в его голосе. — И не за­бывай о КАМах[1].

— Не беспокойся, — с напускной бравадой ответил пилот, поворачивая массивный самолет в сторону вражеской арма­ды в трех километрах под ними. — Мы достаточно далеко, да и до суши неблизко, они не успеют пустить истребитель нам вслед.

КАМы были суровым ответом Союзников на немецкую воз­душную разведку. Оснащенные длинными рельсами в носовой части, они способны были запускать истребитель «Хоукер Харрикейн» для уничтожения неуклюжих «Кондоров» и даже для нападения на всплывшие подлодки. Единственный недостаток КАМов заключался в том, что истребитель не мог сесть обратно на плавучую базу. Так что запускать их можно было у берегов Великобритании или другой союзнической территории. В про­тивном случае самолет приходилось сажать на воду, и пилота вытаскивали уже оттуда.

До суши тысячи километров, а пытаться вытащить пилота из воды в темноте было бы безумием. Нет, этой ночью ни один «Харрикейн» не посмеет подняться в воздух. «Кондору» нече­го бояться, главное — оставаться вне зоны досягаемости их ПВО.

Эрнст Кесслер сосредоточенно подсчитывал количество рядов во вражеской армаде, как вдруг заметил мигающие огни на бортах двух эсминцев.

— Герр гауптман, — тут же завопил он, — они открыли огонь!

Лихтерман видел только эсминцы со своей стороны.

— Отставить, — ответил он, — это всего лишь сигнальные огни. Корабли должны соблюдать радиотишину, так они обща­ются.

— Виноват.

— Пустяки. Ты, главное, считай.

Они пролетали над северным флангом армады, когда тиши­ну пронзил истошный вопль другого пулеметчика — Дитца:

— Контакт!

Лихтерман даже не успел сообразить, что к чему. Точная оче­редь из 7,7-мм пулемета пробила обшивку «Кондора» по всей длине самолета от вертикального стабилизатора. Дитц погиб мгновенно. Снаряды пронзили кабину, и сквозь барабанную дробь рикошетивших отовсюду пуль и свист ветра из пробоин Лихтерман различил стон товарища. Он обернулся и увидел огромное кровавое пятно, расплывающееся по куртке Эбельхарта.

Лихтерман всем весом навалился на штурвал, уходя в пике в попытке сбросить хвост.

Это было ошибкой.

«MV Эмпайр Макэльпин», запущенный лишь пару недель назад, был недавним дополнением к конвою. За пять меся­цев на судостроительном заводе Бернтайленда балкер весом в 8000 тонн оборудовали летной палубой и надстройкой-остро­вом, а также ангаром на четыре торпедоносца-бомбардировщика «Фэйри Суордфиш».

Пока «Кондор» делал круги над конвоем, пара «Суордфишей» поднялась в воздух и отошла на приличное расстояние, поэтому команда Лихтермана не заметила их во время атаки. Бипланы, экипированные тяжелыми пулеметами «Виккерс» и ручными пулеметами «Льюис», серьезно уступали «Кондо­ру» в скорости.

Второй «Суордфиш» кружил под «Кондором» в ожида­нии, разглядеть его в темноте было практически невозможно. Он пришел на помощь напарнику, как только «Фокке-Вульф» спикировал.

Очередь из «Виккерса» прошлась по носу «Кондора», а вто­рой пулеметчик уже нацеливался на его моторы.

Пули изрешетили стенки у позиции Кесслера, чудом не за­дев его самого. С начала внезапной атаки не прошло и пары секунд, парень даже не успел осознать страх. Но свой долг он помнил прекрасно. Стиснув зубы, он отчаянно надавил на га­шетку MG-15, не обращая внимания на жуткую тряску. Кесслер управлял 7,92-мм авиационным пулеметом, как пожарный на­правляет струю воды при пожаре. Он видел лишь круг света перед собой, в него-то он и целился. Это был выхлоп из двига­теля британского самолета.

Пули попали в цель, и нос вражеского самолета внезапно загорелся. Искры и языки пламени окутали «Суордфиш»; пули проходили сквозь металл, как горячий нож сквозь масло. Винт снесло начисто, а двигатель взорвался, словно осколочная гра­ната. Горящее топливо заливало беззащитных пилота и пуле­метчика. Контролируемое пикирование «Суордфиш» превра­тилось в неуправляемое падение.

Объятый пламенем «Фэйри» камнем шел вниз, закручива­ясь вокруг своей оси. Лихтерман тем временем уже выравнивал «Кондор». С широко открытыми от ужаса глазами Кесслер на­блюдал за горящими обломками. Крылья отвалились от фюзе­ляжа, ни о какой аэродинамике уже и речи быть не могло.

Оторвав взгляд от «Суордфиша», Кесслер поднял голову и увидел двадцатиметровый след дыма из левого крыла. Тут- то его в полной мере объял страх, которого он не замечал в пылу битвы. След тянулся от обоих девятицилиндровых дви­гателей.

— Герр гауптман! — что было мочи заорал он в микрофон.

— Заглохни, Кесслер! — прорычал тот. — Йозеф, живо сюда, мне нужна помощь. Эбельхарт мертв.

— Но, герр гауптман, двигатели… — не унимался парень.

— Да знаю я, черт тебя дери! Не лезь.

Первого «Суордфиша» нигде не было видно — скорее все­го, он уже присоединился к конвою, — и Кесслеру оставалось лишь в ужасе глазеть на струю дыма, тянувшуюся за мотором. Пытаясь погасить огонь, Лихтерман вырубил внутренний дви­гатель и дал винту повращаться вхолостую, прежде чем снова запустить его. Послышался хлопок, мотор воспламенился.

Лихтерман попробовал перезапустить внешний двигатель, и тот загорелся, изредка попыхивая. В тот же миг пилот выру­бил все еще горевший внутренний мотор, боясь, как бы огонь не перекинулся на топливопровод, и снизил обороты внешнего до минимума в попытке сохранить его как можно дольше. С дву­мя исправными двигателями и еще одним полуживым у них были шансы добраться до базы.

Кесслер сдерживал порыв поинтересоваться их тепереш­ним положением. Лихтерман сам выйдет на связь, как только сможет. Внезапно парень аж подпрыгнул от неожиданности: сзади послышался странный шипящий звук. На плексигласо­вой перегородке стали появляться капли какой-то жидкости. Он тут же понял, что Лихтерман высчитал количество топли­ва, достаточного, чтобы дотянуть до Нарвика, и теперь сливает лишнее горючее, пытаясь как можно больше облегчить самолет. Сливная труба от топливного бака находилась как раз позади его позиции.

— Ты как там, парень? — спросил Лихтерман, перекрыв по­ток горючего.

— Вроде… вроде в порядке, — запинаясь, ответил Кесслер. — Откуда взялись те самолеты?

— Я даже не успел их разглядеть, — признался пилот.

— Это были бипланы. Ну, тот, что я подбил, — точно.

— «Суордфиш», не иначе. Видать, Союзники припасли для нас пару трюков в рукаве. Запускали явно не с КАМа, ракет­ные двигатели разнесли бы их на куски. У британцев новые игрушки.

— Но мы бы заметили, как они взлетали!

— Что ж, видно, они засекли нас и поднялись в воздух еще до того, как мы обнаружили конвой.

— Нужно немедленно передать информацию в штаб.

— Йозеф уже над этим работает. Правда, ничего, кроме по­мех, мы так и не услышали. Через полчаса будем над побере­жьем, там связь получше.

— Какие будут приказания?

— Сиди и будь начеку, не хватало нам еще истребителей на хвосте. Мы и сотни узлов не набираем, нас с легкостью до­гонят.

— А как же лейтенант Эбельхарт и унтер-офицер Дитц?

— Не у тебя ли, случаем, отец священник?

— Дед. В нашей лютеранской церкви.

— Пускай помолится, как возвратимся. Эбельхарт и Дитц погибли.

Повисло тягостное молчание. Кесслер все вглядывался в темноту, ища глазами признаки вражеских самолетов и в глу­бине души надеясь их не найти. Казалось бы, на войне как на войне… так откуда же это гнетущее чувство вины? Почему так трясутся руки и сводит живот? И зачем только Лихтерман упомянул его дедушку! Можно себе представить его реакцию. Он терпеть не мог глупых политиков и эту проклятую войну, а теперь еще и внук стал убийцей! Кесслер никогда больше не осмелится взглянуть ему в глаза.

— Вижу берег, — нарушил тишину Лихтерман сорок минут спустя, — так и до Нарвика доберемся.

«Кондор» летел в километре от земли. Северное побережье представляло собой малоприятную пустошь, где пенистые вол­ны разбивались о безобразные скалы.

Кесслер воспрял духом. Как ни странно, он испытал облегче­ние. Не то чтобы его шансы на выживание при падении выросли, но все же лучше разбиться здесь, где твое тело смогут отыскать и как положено предать земле, чем безвестно уйти на дно океана, как подбитые им бедолаги.

И тут судьба сыграла с ними злую шутку. Внешний дви­гатель, всю дорогу еле тарахтящий, но удерживавший самолет в равновесии, внезапно отказал. Спасительный винт превра­тился в огромный кусок металла, тянувший «Кондор» к земле.

Лихтерман вцепился в штурвал в отчаянной попытке не дать «Кондору» уйти в штопор. Но самолет не мог лететь с тягой на правом крыле и сопротивлением на левом. Он то и дело но­ровил накрениться влево и упасть.

Кесслера отбросило на пулемет, патронная лента обвилась вокруг него будто змея. Она ударила его по лицу, отчего в глазах потемнело и из обеих ноздрей брызнула кровь. Увесистая лента снова чуть не задела его, он вовремя увернулся и прикрепил ее к переборке.

Лихтерману еще несколько секунд удавалось выравнивать самолет, но он прекрасно понимал, что шансов у него нет. «Кон­дор» нестабилен, и, чтобы посадить его, нужно было уравнове­сить тягу и лобовое сопротивление. Пилот дотянулся до пере­ключателей и вырубил правые двигатели. Неподвижный винт на левом крыле все еще создавал сопротивление, но с этим Лихтерман мог справиться. Теперь он управлял огромным планером.

— Кесслер, дуй сюда и пристегнись, — проревел он в микро­фон, — посадочка предстоит не из легких.

Кесслер отстегнулся и уже собирался покинуть свою по­зицию, как вдруг его взор привлекло странное сооружение, частично расположенное на леднике. Или что-то настолько древнее, что ледник уже начал поглощать его?.. Времени раз­глядывать не оставалось, но это было нечто огромное, вроде со­кровищницы викингов.

— Герр гауптман, — тут же крикнул Кесслер, — там, в про­ливе!.. Какая-то постройка. Кажется, там можно сесть на лед.

Лихтерман ничего не видел. Под ними расстилалась бес­крайняя пустошь, испещренная острыми, как кинжалы, ледя­ными глыбами. При приземлении с шасси можно будет попро­щаться, а лед порвет обшивку, как бумагу.

— Точно?

— Да, на самом краю ледника. Еле разглядел, но там опре­деленно было здание.

С выключенными двигателями у Лихтермана была только одна попытка. Он вывернул штурвал, отчаянно борясь с инер­цией «Кондора». При повороте самолет потерял часть подъем­ной силы, стрелка высотометра с удвоенной скоростью устре­милась к нулю. С законами физики не поспоришь.

Огромная махина понеслась назад, держа курс на север. Впереди возникли очертания горы, из-за которой Лихтерман не увидел ледник. В ту минуту он благодарил Бога за яркий лун­ный свет, ведь он мог отчетливо различить нелепо выделяющее­ся белоснежное пятно льда не меньше двух километров в длину. Никакого здания, правда, Лихтерман не заметил, да и неважно. Сейчас он был сосредоточен только на этом клочке льда.

Почти по всей своей длине он возвышался над водой, а в кон­це упирался в расщелину в скале, отвесную стену льда настолько толстого, что в лунном свете он отливал голубоватым.

«Кондор» камнем падал вниз. Лихтерман еле успел вы­ровнять самолет, едва не задев крылом камень. Выглядевший гладким за сотни метров, лед оказался куда жестче при прибли­жении, будто бы море мелких волн в одно мгновение застыло. Шасси Лихтерман выпустить все же не осмелился. Обломись одна из стоек при посадке, самолет перевернет через крыло и по­рвет на куски.

— Держись! — прохрипел он.

Кесслер занял место радиста и пристегнулся. Вокруг не было ни единого иллюминатора, и в кромешной тьме парень мог различить лишь ярко горевшие цифры на рации. Услышав короткий сигнал пилота, он мигом согнулся в три погибели, прикрывая шею руками и сводя локти с коленями, прямо как на учениях. Слова молитвы срывались с его губ.

С огромной силой «Кондор» ударился о поверхность лед­ника, подскочил на пару метров и снова рухнул вниз. Громкий скрежет металла о лед напоминал звук поезда в тоннеле. Кес­слера едва ли не вырвало из ремней безопасности, но он так и остался в позе эмбриона. С жутким грохотом самолет нат­кнулся на что-то большое, все внутри заходило ходуном. Крыло зацепилось за ледяную глыбу, и «Кондор» завращался, щедро теряя детали.

Неизвестно, что лучше: сидеть здесь в пугающем неведении или своими глазами наблюдать из кабины пилота, как самолет разносит на куски.

Под ногами Кесслера что-то громко хрустнуло, плексигла­совую перегородку втащило внутрь, громадные куски льда били по самолету; но непохоже, чтобы они хоть чуть-чуть замедли­лись.

Раздался оглушительный треск, и парень почуял характер­ный запах высокооктанового топлива. Он догадался, что это отлетело крыло, ударившись о скалу. Хоть Лихтерман и слил большую часть горючего, его еще немало осталось в топливо­проводе.

Самолет все еще скользил по леднику, но явно начал тормо­зить. Потеряв левое крыло, «Кондор» развернулся перпендику­лярно направлению скольжения, и сила трения увеличилась.

Кесслер вздохнул с облегчением. «Кондор» вот-вот окон­чательно остановится. У них получилось! Он ослабил свою мертвую хватку и уже выпрямился было в кресле, как оторвало второе крыло самолета.

Фюзеляж перевернулся кверху дном. Все произошло на­столько внезапно, что Кесслера чуть снова не вырвало из рем­ней безопасности. Он едва шею не свернул, все тело сковало болью.

Парень висел вверх тормашками, еле соображая, что про­исходит. Через пару секунд он все же осознал, что скрежет алюминия пропал. «Кондор» наконец остановился. Борясь с тошнотой, Кесслер дрожащими руками отстегнул ремни, осторожно опустился на крышу фюзеляжа и в ужасе отпрянул. Он наступил на что-то мягкое. Приглядевшись, Кесслер узнал одного из членов экипажа. Перепуганный мальчишка дотро­нулся до него рукой, но измазался в липкой теплой жидкости. Кровь.

— Гауптман Лихтерман? — позвал он. — Йозеф?

Ответом ему был лишь свист ледяного ветра.

Кесслер порылся в ящике под рацией и нашел то, что ис­кал, — фонарик. Луч света выхватил из темноты тело Макса Эбельхарта, погибшего в первые секунды схватки. Продолжая звать Йозефа и Лихтермана, парень направил луч фонарика на перевернутую кабину. Так и пристегнутые ремнями, оба пи­лота оставались на местах, а их руки свисали, как у тряпичных кукол.

Ни один из них не подавал признаков жизни, даже когда Кесслер подобрался ближе и тронул плечо пилота. Голова Лих­термана была запрокинута, в голубых глазах угас свет. Лицо было все в темной крови, вытекающей из пробитого черепа. Кес­слер дотронулся до его щеки. Она была еще теплой, но кожа уже утратила эластичность. Парень посветил на второго мужчину. Йозеф тоже погиб. Он явно ударился головой о переборку — на металле краснело пятно крови, — а Лихтерман, должно быть, свернул шею при ударе о землю.

Резкий запах топлива наконец вывел Кесслера из оцепене­ния, и он начал пробираться в хвост самолета, к основной двери. Рама была погнута, пришлось вышибать дверь плечом. Он вы­пал из самолета и растянулся на льду. Повсюду валялись детали поверженного «Кондора», и Кесслер отчетливо видел огромную борозду, проделанную многотонной махиной.

Он не знал, вспыхнет ли пожар и через сколько времени можно будет безбоязненно приближаться к «Кондору». Но оста­ваться снаружи долго тоже не мог, слишком холодно. Ничего не оставалось, кроме как попытаться найти то самое сооруже­ние, которое он заметил при падении. Обождать там, убедиться, что «Кондор» не взорвется, и только тогда вернуться. Хоть бы рация уцелела. Ну а если что, можно воспользоваться малень­кой надувной лодкой в хвосте самолета. Правда, до ближайшей деревни плыть несколько дней, но это ему по силам; главное — держаться берега.

Теперь, когда у него был план, на душе стало немного лег­че. Необходимо сосредоточиться на выживании. Будет время вспомнить своих погибших товарищей, когда он доберется до Нарвика. Не то чтобы они были сильно близки, Кесслер всегда предпочитал книги и уединение гулянкам и веселью, но экипаж есть экипаж.

Голова раскалывалась, шея дико болела. Кесслер сориен­тировался и направился через ледник к горе, укрывавшей уз­кий залив. Определить дистанцию на льду сложнее, казалось, до горы всего пара километров, но идти пришлось несколько ча­сов, от чего парень начал прихрамывать. Тут, как назло, на него обрушился шквал с дождем. Кесслер вымок до нитки и продрог до мозга костей.

Он уже подумывал вернуться и попытать удачу с самолетом, как вдруг заметил причудливые очертания частично располо­женного на леднике здания. По телу прошла дрожь, но отнюдь не от холода. Это было вовсе не здание.

Кесслер стоял у носа исполинского корабля из прочной дре­весины с медной обшивкой. Если учесть, как медленно ползут ледники, то корабль застрял здесь, наверное, тысячелетия на­зад. Ничего подобного он прежде не встречал. Хотя… нет, этого не может быть. Он подумал об иллюстрациях в Библии, кото­рую дедушка читал ему на ночь в детстве. Маленький Кесслер обожал Ветхий Завет и до сих пор помнил размеры корабля — длина триста локтей, ширина его пятьдесят локтей, а высота его тридцать локтей.

«…И погрузил Ной на ковчег каждой твари по паре».



ГЛАВА 1

Бендер-Аббас, Иран Настоящее время

Видавший виды корабль слишком долго стоял на якоре в порту Бендер-Аббаса, что не могло не привлечь внимания иранских войск. С ближайшей военно-морской базы послали патрульный катер, направившийся прямиком к стопятидесятиметровому судну.

Корабль носил имя «Норего» и принадлежал Панаме, если верить флагу, развевавшемуся на флагштоке. Похоже, до этого он всю свою жизнь возил смешанные грузы. Подобно деревьям без ветвей, на борту возвышались пять грузовых стрел, три на носу и две на корме. Их окружало множество раскрашенных в яркие цвета контейнеров, выстроенных до самых иллюмина­торов на мостике. Несмотря на немалое их количество, судно стояло на воде довольно высоко, так что над водой до нагру­зочной марки оставалось не меньше пяти метров красной необ­растающей краски. Монотонно-синий корпус судна явно дав­но не перекрашивали, верхняя часть надстройки и вовсе была зеленоватой. Две дымовые трубы настолько измазались сажей, что их первоначальный цвет определить было невозможно. Над кораблем сгущалась мрачная завеса дыма.

На корме грудились металлические леса, и люди в засален­ных комбинезонах работали над подшипником руля.

Когда проворный патрульный катер приблизился, его капи­тан поднес ко рту мегафон.

— Эй, на корабле! — заговорил он на фарси. — Примите к сведению, что мы собираемся подняться на борт.

Затем Мухаммед Гами повторил свои слова на английском, международном языке морской торговли.

На мостике тотчас же появился тучный человек в мокрой от пота офицерской рубашке. Он кивнул подчиненному, и «Норего» спустил трап.

Рассмотрев его получше, Гами заметил погоны на его плечах и слегка удивился: что человек с таким званием делает на этой развалине? Брюхо капитана «Норего» свисало над ремнем сан­тиметров на двадцать. Волосы под белой фуражкой были смолисто-черного цвета, с редкими прожилками седины, на лице щетина. Оставалось лишь диву даваться, где владельцы корабля откопали такого типа.

Проверив на всякий случай кобуру, Гами ступил на трап и начал подъем. Его заместитель следовал за ним по пятам. Один из матросов дежурил за пулеметом, другой стоял непо­далеку с «АК-47» за спиной. Поднимаясь, Гами заметил, как капитан отчаянно пытался пригладить волосы и расправить грязную рубашку.

Мухаммед встал на борт и осмотрелся. Тут и там сверкали трещины, свежей краской здесь и не пахло. Ржавчина покры­вала практически каждую поверхность, не считая транспорти­ровочных контейнеров. Видимо, они не так долго находились на борту. Часть перил отсутствовала, их заменили цепью. Кор­розия настолько повредила надстройку, что та, казалось, вот-вот рухнет.

Скрывая отвращение, Гами отчеканенным движением отдал честь капитану корабля. Тот, почесывая необъятное пузо, вяло козырнул.

— Капитан, я энсин[2] военно-морского флота Ирана Мухам­мед Гами. Это матрос Катахани.

— Пожалуйте на борт «Норего», энсин. Капитан Эрнесто Эстебан — к вашим услугам.

У него был очень сильный испанский акцент, и Гами при­ходилось повторять про себя каждое слово, чтобы убедиться, что он не ослышался. Эстебан был на несколько сантиметров выше Гами, но избыточный вес ссутулил его плечи и искривил спину, так что они с Гами казались примерно одного роста. Глаза у Эрнесто были темные и мутные. Пожимая иранцу руку, он обнажил в учтивой улыбке кривые желтые зубы. Изо рта несло кислятиной.

— Что у вас не так с рулевым механизмом?

Эстебан ругнулся по-испански.

— Да подшипник заклинило! Уж четвертый раз за месяц. Владельцы, чертовы скряги, — не на шутку разошелся он, — не дают починить на заводе, вот моим ребятам вся работа и до­сталась. Мы двинемся в путь уже к вечеру, максимум к утру.

— Что и куда везете?

Капитан хлопнул по стенке одного из контейнеров.

— Один воздух. Вряд ли старина «Норего» сгодится для чего-то другого.

— Не понял?

— Мы перевозим пустые контейнеры из Дубая в Гон­конг. В Дубае контейнеры разгружают и загружают на наше судно, а мы доставляем их обратно в Гонконг, где их наполняют по новой.

Что ж, теперь ясно, почему корабль так высоко стоит на воде, рассудил Гами. Каждый такой контейнер весит не больше двух тонн.

— А на обратном пути что везете?

— Ну, по мелочи. Мы едва концы с концами сводим, — вздох­нул Эстебан. — Кто ж нам доверит что-то ценней пустых кон­тейнеров?

— Будьте добры, предъявите декларации на груз и экипаж, а также документы на владение кораблем.

— А что, какие-то проблемы? — встрепенулся Эстебан.

— Это мы узнаем, когда я увижу документы, — строго сказал Гами. — Ваше судно находится в водах Ирана, и я имею полное право обыскать каждый сантиметр корабля, если сочту необ­ходимым.

— Да не вопрос… — елейным голосом ответил Эстебан. Улыбка его смахивала на гримасу. — Давайте-ка уйдем с этой жарищи в мой кабинет!

Бендер-Аббас располагался в Ормузском проливе на берегу Персидского залива. В редкие дни летом температура там опу­скалась ниже пятидесяти градусов по Цельсию; что же до ветра, то о нем оставалось только мечтать. На металлических пласти­нах под ногами говорящих можно было буквально жарить яич­ницу.

Так и быть. — Гами махнул рукой в сторону надстройки.

Интерьер корабля мало чем отличался от внешней его части. Щербатый линолеум на полу, ничем не прикрытые металличе­ские стены, местами соскобленная краска, громко гудящие лю­минесцентные лампы. Некоторые из них временами внезапно гасли, погружая узкий коридор в кромешную тьму.

Гами и Катахани проследовали за Эстебаном по сходно­му трапу с болтающимися поручнями в очередной коридор. Тот отпер дверь в свой кабинет и жестом пригласил их войти. В дальнем конце была открыта дверь — каюта капитана. Постель была не заправлена, грязные мятые простыни валялись прямо на полу. К стене был прикручен комод, а над ним висело зеркало с извилистой трещиной, делившей его пополам.

Кабинет представлял собой прямоугольную комнату с одним-единственным иллюминатором, да и тот был настолько грязным от соленой морской воды, что едва пропускал солнеч­ный свет. Стены украшали картинки грустных клоунов, режу­щие глаз своей пестротой. Еще одна дверь вела в крошечную ванную, на фоне которой общественные туалеты тегеранских трущоб показались бы не такими уж и грязными. Даже заядлый курильщик Гами поморщился от едкого табачного запаха.

Эстебан сунул голые провода от настольной лампы в розетку и ругнулся, когда те заискрились, но был явно рад, что лам­па хотя бы зажглась. С легким стоном он откинулся на спинку стула и указал гостям на два других. Прежде чем сесть, Гами достал из кармана ручку и отскоблил присохшего к сиденью стула таракана.

Пошарив в столе, капитан с воодушевленным лицом поста­вил на стол бутылку спиртного, но, окинув взглядом сидящих перед ним мусульман, сник и убрал ее обратно, раздраженно бормоча что-то по-испански.

— Ладно, вот ваши декларации, — вытащил он папку, — как я и сказал, мы перевозим только пустые контейнеры из Гонкон­га. — Он достал еще несколько папок. — Декларация на экипаж. По мне — кучка неблагодарных лентяев. Захотите кого-нибудь арестовать — не стесняйтесь. Вот документы на владение ко­раблем.

Гами пролистал бумаги членов экипажа, про себя отметив их национальную принадлежность и особое внимание уделяя доку­ментам, удостоверяющим их личности. Команда была «сборной солянкой» выходцев из Японии, Мексики и Карибских остро­вов, что казалось логичным, если вспомнить, кого Гами встре­чал наверху. Сам капитан был родом из Гвадалахары и служил на флоте уже одиннадцать лет, шесть из которых — на борту «Норего». К своему удивлению, Гами узнал, что ему лишь сорок два. А выглядит-то на все шестьдесят.

Ничего подозрительного Мухаммед не обнаружил.

— Здесь написано, что вы везете 870 контейнеров.

— Около того.

— Они хранятся в трюме?

— Ну, те, что не на палубе, — кивнул Эстебан.

— Без обид, капитан, но такой корабль годен на нечто боль­шее, чем транспортировка контейнеров. В ваших трюмах может быть спрятана контрабанда. Я бы хотел их осмотреть.

— Что ж, рулевой механизм мы пока не починили, времени у меня навалом, энсин, — вздохнул Эрнесто. — Хотите обыскать корабль — на здоровье. Прятать мне нечего.

Внезапно дверь кабинета распахнулась, и внутрь ворвался матрос-китаец в комбинезоне и деревянных башмаках. Он под­бежал к Эстебану и затараторил что-то на кантонском диалекте. Капитан громко выругался и резко вскочил, что насторожило иранцев. Гами приподнялся, протягивая руку к кобуре, но Эсте­бан не обратил на него никакого внимания и стремглав кинулся через всю комнату, удивительно проворно для человека с таким весом. Он еле успел захлопнуть дверь, и в ту же секунду все услышали звук воды, извергавшейся подобно гейзеру. Тесный кабинет наполнился новым, еще более отвратительным запахом.

— Вы уж простите, — пыхтел Эстебан, — Сэн у нас чинил септик и, видно, пока не сильно преуспел.

— Если они что-то и прячут, — шепнул Катахани начальнику на фарси, — я как-то расхотел проводить досмотр.

— Пожалуй, ты прав, — ответил Гами. — Да и какой уважа­ющий себя контрабандист здесь, в заливе, доверит товар неоте­санному жирдяю и его лодчонке?

Контрабанда в Персидском заливе была многовековой бла­городной традицией, так что Гами отнюдь не преувеличивал. Он обратился к Эстебану:

— Вижу, вы едва и на плаву-то держитесь. С документами у вас полный порядок, так что не смею больше вас задерживать.

— Что, все? — задрал кустистую бровь тот. — Может, все- таки устроить вам экскурсию?

— Не вижу необходимости.

— Ну, дело ваше…

Компания вышла из кабинета, и Эстебан повел их обратно по все тем же темным коридорам. После корабельного мрака полуденное солнце казалось в разы ярче. Далеко на горизонте трехсотметровый супертанкер не спеша плыл на север, где его трюмы загрузят сырьем.

— Если к утру проблема с рулевым механизмом не будет решена, — пожимая руку капитану, предупредил его Гами, — обязательно доложите об этом начальству порта Бендер-Аббаса. Возможно, придется отбуксировать ваше судно в гавань.

— Да скоро мы эту дуру починим, — заверил его Эстебан. — Вот увидите, малышка еще всем покажет!

Да уж, подумал Гами. Он спустился к своему катеру и, когда они вместе с Катахани благополучно оказались на борту, подал сигнал матросам. Трап подняли, и катер устремился к берегу.

С неугасающей улыбкой Эстебан продолжал усердно ма­хать вслед иранцам, но похоже было, что те лишь старались как можно быстрее убраться. Поглаживая необъятный живот, ка­питан корабля наблюдал, как катер растворяется вдали. Когда он почти скрылся из виду, на палубу вышел еще один человек. Постарше Эстебана, почти лысый, не считая тонкой полоски каштановых волос на затылке. Выглядел он вполне добродушно и, хотя старался поддерживать форму, все же обладал неболь­шим брюшком.

— В твоем кабинете нужно заменить микрофон. У вас голоса были как у мультяшных персонажей, надышавшихся гелием.

Капитан поднес руку ко рту и вынул комочки марли из-за щек. С лица сошла опухлость. Затем он снял коричневые кон­тактные линзы, под которыми скрывались поразительно го­лубые глаза. Превращение из потрепанного жизнью морского волка в настоящего красавца завершилось полностью, когда он стянул с головы засаленный парик. Настоящие его волосы были светлые, с короткой стрижкой. Щетина была собственная, и он не мог дождаться, когда они покинут иранские воды, чтобы на­конец сбрить ее. А до тех пор приходилось терпеть, ведь кто зна­ет, вдруг ему снова придется притворяться Эрнесто Эстебаном, капитаном торгового судна «Норего».

— Элвин и бурундуки к вашим услугам! — ухмыльнулся Хуан Родригес Кабрильо.

— Слыхал, тебе пришлось нажать тревожную кнопку.

Под столом в кабинете Кабрильо было спрятано несколько кнопок, которыми он пользовался в случае чего. Одна из них вызывала в кабинет Эдди Сэна, играющего роль горе-инженера, и врубала насос под нерабочим унитазом. Струя воды создавала впечатление извергающегося гейзера, а добавленные в нее хи­микаты издавали гнилостный запах.

— Энсин Гами возомнил себя Шерлоком Холмсом и решил тут все осмотреть. Пришлось его… отговорить, — ответил он Максу Хэнли, вице-президенту «Корпорации», председателем которой являлся сам Хуан.

— Думаешь, они еще вернутся?

— Если не уберемся отсюда к утру, как пить дать вернутся.

— Что ж, значит, надолго мы не задержимся, — со зловещим блеском в глазах пробормотал Хэнли.

Хуан повел его в кладовую, где хранились разнообразные швабры, метлы и чистящие средства. Ничто из этого, видно, никогда не использовалось по назначению. Сосредоточен­но, будто подбирая код на сейфе, он покрутил ручки крана в грязной раковине. Послышался щелчок, и подпорная стена отъехала в сторону, открывая коридор, устланный дорогими коврами. Ни о каких металлических стенах и дырявом лино­леуме уже и речи быть не могло. Пол в коридоре был покрыт красным деревом, а люстры на потолке давали приятный мяг­кий свет.

Не только Кабрильо носил маскировку, дурача иранцев. «Норего» был вовсе не тем, чем казался. Впрочем, и не «Норе­го» вовсе. Меняя местами металлические буквы, примагничен­ные к носу корабля, команда получила слово «Норего» из его первоначального имени — «Орегон».

Созданное как лесовоз, судно бороздило воды Тихого оке­ана почти двадцать лет, перевозя канадскую и американскую древесину в Японию и на прочие азиатские рынки. Трехсотме­тровый корабль славно послужил своим хозяевам, однако время его не пощадило. Как и любой другой старый корабль, пользы он приносил все меньше и меньше. Корпус начал ржаветь, дви­гатели не давали былой скорости. Владельцы дали объявления в журналы по морской торговле, заявляя, что хотят продать ста­рушку на металлолом.

Тем временем Хуан Кабрильо основал «Корпорацию», и ему необходим был корабль. Определенный корабль. Он исколесил весь мир в поисках нужного судна. И вот, когда ему на глаза попались фотографии лесовоза, он понял, что нашел то, что ис­кал. Пришлось набавить цену, чтобы перебить еще три предло­жения, и все равно корабль обошелся ему дешевле нового. Ему не было дела до каких-то там характеристик. Хуана волновала лишь анонимность судна.

Почти шесть месяцев «Орегон» провел в крытом сухом доке Владивостока, где пережил, пожалуй, самую радикальную ре­конструкцию в истории. Внешний вид оставили нетронутым, а вот всю начинку полностью извлекли. Старые дизельные двигатели заменили. С помощью процесса «магнитной гидро­динамики» двигатели использовали переохлажденные магни­ты, чтобы притягивать свободные электроны в морской воде и производить практически бесконечное количество энергии. Эта энергия затем перенаправлялась на четыре пульсирующих водяных двигателя, которые на головокружительной скоро­сти проталкивали воду через пару сопел, управляющих век­тором тяги. Данную технологию прежде испытывали лишь на нескольких кораблях и после пожара на одном из них за­претили.

Теперь, когда «Орегон» обладал такой скоростью, необходи­мо было увеличить остойчивость. Его оснастили стабилизатора­ми, а нос укрепили, чтобы судно могло преодолевать лед. Через весь корабль протянули сотни километров электропроводки, он был оборудован целой кучей сложной техники, от военно­го радара и гидролокатора до десятков камер замкнутого ви­деонаблюдения. Все это управлялось с суперкомпьютера «Сан Майкросистемс».

Ну и, конечно же, оружие. Два торпедных аппарата, 120-мм пушка с системой наведения от танка «Ml А1 Абрамс», три 20-мм пулемета Гатлинга, вертикальные пусковые установки ра­кет класса «земля — земля» для поражения кораблей и огромное множество 30-мм пулеметов. Все пушки были хитроумно спря­таны за выдвижными плитами корпуса, прямо как на немецких кораблях во время Первой мировой. 30-мм пулеметы покоились в ржавых бочках для нефти, прикрепленных к палубе. Стоит на­жать кнопку в командном пункте, и крышки бочек откинутся, пушки поднимутся на поверхность, а пулеметчики будут в без­опасности управлять ими изнутри корабля.

На этом сюрпризы «Орегона» не заканчивались. Ближай­ший к корме трюм был переделан в ангар для четырехместного вертолета «R44 Робинсон», который гидравлически поднимал­ся на палубу. У ватерлинии находились потайные двери, через которые на воду спускались всевозможные мелкие лодки, в том числе «Зодиаки» и десантный катер «морских котиков», а вдоль киля открывались две панели, ведущие в буровую шахту, откуда незаметно запускалась пара подводных лодок.

На экипаж Кабрильо денег тоже не жалел. Каюты кора­бля были ничуть не хуже номеров в пятизвездочных отелях. «Орегон» мог похвастаться, наверное, самой изысканной кух­ней на флоте. Одна из балластных цистерн по бокам корабля, созданных, чтобы судно в случае необходимости казалось гру­женным под завязку, была выложена каррарским мрамором и по совместительству являлась бассейном олимпийских раз­меров.

Рабочие, проводившие реконструкцию, были уверены, что выполняют заказ по созданию флота новых секретных разве­дывательных кораблей для российских ВМС. За Кабрильо по­ручился начальник базы, на которой был расположен тот док, с потрохами купленный адмирал, давний знакомый Хуана, и никаких вопросов не возникло.

Средства для основания «Корпорации» и оплаты рекон­струкции «Орегона» поступали с тайного счета в банке на Кай­мановых островах. Когда-то он принадлежал наемному убий­це, о котором Кабрильо позаботился по приказу Центрального разведывательного управления. По правилам, деньги должны были попасть в бюджет ЦРУ, но непосредственный начальник Хуана Лэнгстон Оверхольт-четвертый неофициально разрешил инвестировать их в «Корпорацию».

Кабрильо подумывал уже покинуть ряды церэушников, но Саддам вторгся в Кувейт 2 августа 1990 года, застав Лэнг­ли врасплох. Управление было так занято холодной войной, что, когда рухнула Берлинская стена и распался Советский Союз, никто не был готов к народным волнениям. Хуан не со­мневался, что так будет. Когда Пакистан в первый раз испыты­вал ядерное оружие, в ЦРУ об этом узнали из газет. Кабрильо понимал, что агентство в упор не замечает изменений в мире, пробуждающемся после столь долгого господства двух сверх­держав.

Оверхольт не давал Хуану официального разрешения спон­сировать свое собственное военизированное общество, но он отлично понимал, к чему все идет. Формально Кабрильо и его команда были наемниками, однако раз эти деньги нельзя отсле­дить до Соединенных Штатов… Хуан никогда не забудет, благо­даря кому все началось. Если бы не Оверхольт, не стоял бы он сейчас на борту нового «Орегона».

Кабрильо и Хэнли дошли до конференц-зала. Собрание, в разгар которого радар засек приближающийся катер, еще не закончилось.

Эдди Сэн стоял у телевизора с плоским экраном с лазерной указкой в руке. На самом деле он, как и Кабрильо, был ветера­ном ЦРУ. Глава отдела наземных операций, Эдди, как никто другой, превосходно планировал и выполнял миссии. Он уде­лял внимание каждой мельчайшей детали. Именно благодаря настойчивости и собранности ему многие годы удавалось рабо­тать под прикрытием в Китае, с легкостью водя за нос, пожалуй, лучшую полицию в мире.

За столом переговоров сидели остальные офицеры «Корпо­рации» за исключением доктора Джулии Хаксли. Главный ме­дицинский специалист «Орегона» посещала брифинги, только если требовалось ее непосредственное участие в операции.

— Ну что, отпугнули иранцев своим дыханием? — усмехну­лась Линда Росс, когда Хуан подсел к ней.

— Ой, да, простите. — Кабрильо пошарил в карманах в поис­ках мятной жвачки, чтобы перебить запах лимбургского сыра, который он наспех пожевал перед прибытием инспекции. — Скорее своим английским, — добавил он с тем же ужасным ак­центом.

Линда была новоиспеченным вице-президентом отдела опе­раций. Рыжеватые волосы, непослушная челка, норовившая закрыть зеленые глаза, и веснушки, усыпавшие нос и щеки, не могли не вызывать ассоциаций со сказочной феей. Высо­кий, почти детский голосок лишь усиливал это впечатление. И все же никто из команды не посмел бы и слова вставить, ког­да она заговаривала. Когда-то Линда была офицером разведки на крейсере «Иджис», а после служила у председателя Объеди­ненного комитета начальников штабов.

Напротив сидели штурман «Орегона» Эрик Стоун и его при­ятель, отвечавший за обширный арсенал вооружения, спрятан­ный по всему кораблю.

В дальнем конце стола устроились начальник связи Хали Касим и Франклин Линкольн, бывший «морской котик», руко­водивший отрядом войск специального назначения на корабле. Макс называл их «охотничьими псами».

— Председатель, вы здесь? — зазвучал голос из громкогово­рителя. Он принадлежал Лэнгстону Оверхольту.

Как основатель «Корпорации», Кабрильо занимал пост его Председателя, и только один член команды — пожилой борт­проводник Морис — продолжал звать его капитаном.

— Да, развлекал тут местных.

— Они ничего не заподозрили, надеюсь?

— Нет, Лэнг. Мы в паре километров от иранской базы, но им не привыкать к большому скоплению кораблей. Увидали ко­рабль, увидали меня — и сомнений как не бывало.

— Времени у нас мало, — предостерег Оверхольт, — но если считаете нужным задержаться, ваше право.

— Слушайте, мы здесь, торпеды здесь, а переговоры с Росси­ей по поводу ограничений экспорта вооружений уже через две недели. Сейчас или никогда.

Проблема распространения ядерного оружия была главной угрозой всеобщей безопасности, но вывоз систем вооружения в нестабильные страны волновал Вашингтон не меньше. Россия и Япония загребали миллиарды долларов, продавая ракетные системы, боевые самолеты, танки и даже подлодки «Палтус», их недавно закупил Тегеран[3].

— Если вам нужны доказательства, — продолжил Хуан, — что Россия поставляет иранцам свои торпеды «Шквал», то се­годня же ночью мы их достанем.

«Шквал» был, пожалуй, самой передовой торпедой. Высокая скорость ее — до двухсот узлов — достигалась за счет движения торпеды в кавитационной полости воздушного пузыря. Даль­ность пуска достигала 7 км, и наводить торпеду было нелегко из-за огромной скорости. «Шквал» — последняя надежда тону­щей подлодки уничтожить врага.

— Иранцы заявляют, что разработали собственную версию «Шквала» и русские тут якобы ни при чем, — заметил Макс Хэнли. — Если мы докажем, что это не так, то я уже ни перед чем не остановлюсь, чтобы заставить их впредь сократить экс­порт вооружений.

— Но нам же выйдет боком, если нас схватят, — не успокаи­вался Оверхольт, — вряд ли это хорошая затея.

— Да расслабься ты, Лэнг. — Кабрильо нащупал на затылке клей от парика и осторожно снял его. — Сколько миссий мы уже выполнили без сучка без задоринки? Иранцы и понять ничего не успеют, а когда до них все же дойдет, что кто-то побывал в их хранилище подлодок, мы будем в восьмистах километрах от залива. Да и первым делом они будут искать поблизости американские боевые корабли, а не полуразвалившийся кусок древесины под панамским флагом и с нерабочим рулевым ме­ханизмом.

— И кстати, мистер Оверхольт, — вмешался Эдди, — вы же уберете все наши суда подальше от Бендер-Аббаса, чтобы снять обвинения Тегерана в адрес Америки?

— В радиусе 150 км от порта нет ни единого американского корабля, — заверил его Оверхольт, — правда, начальство Пятого флота само чуть не оказалось под подозрением, но с этим мы все уладили.

Кабрильо прокашлялся.

— Итак, через двенадцать часов у нас будут необходимые доказательства, чтобы прижать русских к стенке. Да, тут не без риска, но если они думают, что можно раздавать оружие каж­дому мулле с мешком денег, то мы не можем сидеть на месте.

— Да-да, ты прав, — вздохнул Оверхольт. — Вы просто… бе­регите себя,ладно?

— За нас не беспокойся, дружище.

— Мне оставаться на линии?

— Куда слать деньги, ты знаешь, — ответил Хуан. — Конечно, если хочешь послушать детали миссии, ты можешь остаться…

— Понял.

Оверхольт отключился. Хуан обратился к собравшимся:

— Ладно, хватит резину тянуть. У кого-то еще остались во­просы?

— Насчет контейнеров, — заговорил Макс. — Мы будем сно­сить их с наступлением сумерек или дожидаться вашего воз­вращения с базы и делать это уже по пути? И что с краской и прочими маскировочными средствами?

Контейнеры, стоявшие на палубе «Орегона», были лишь пы­лью в глаза, очередной уловкой экипажа. Их можно было сло­жить и упрятать в один из трюмов корабля для изменения его внешнего очертания. Синяя же и зеленая краска, покрывающая корпус, была экологически чистым веществом, которое запро­сто смывалось из водных пушек, установленных в надстройке корабля. Под краской корпус носил покрытие из диковинной мешанины цветов, будто бы его несколько раз перекрашивали разные владельцы. На самом же деле это покрытие поглощало радиолокационное излучение, прямо как у стелс-истребителей.

Металлические пластины, установленные вокруг ключевых деталей корабля, служили той же цели. Обтекатели по бокам судна будут убраны. Две дымовые трубы будут демонтирова­ны и заменены одной большой овальной трубой. Она также защищала основные обтекатели радиолокатора, на тот момент спрятанные внутри корабля. Не останавливаясь на достигну­том, экипаж зальет водой балластные цистерны, и судно будет выглядеть доверху нагруженным.

Вся работа по преобразованию корабля займет не меньше четырех часов и не даст ни одному матросу слоняться без дела. Зато в итоге «Норего» как в воду канет, а «Орегон» продолжит беззаботно бороздить воды залива под, как ни странно, иран­ским флагом — ведь именно здесь судно и было зарегистриро­вано.

Хуан на минуту задумался, взвешивая риски.

— Эрик, какая фаза луны сегодня?

— Только четверть, — ответил штурман и по совместитель­ству метеоролог, — а по прогнозам, еще и облачный покров по­сле полуночи.

— Тогда не будем ничего трогать до полуночи, — решил Ка­брильо. — Мы вернемся к двум ночи. У нас будет два часа форы, но если что-то пойдет не так, мы запросто вернем все на место. Еще вопросы?

В ответ лишь покачивания головой и шелест бумаг.

— Встречаемся в буровой скважине в 23.00, проверим сна­ряжение перед отправкой. Запускаем подлодку никак не позже 23.45, а не то попадем в отлив. — Кабрильо поднялся на ноги, привлекая внимание собравшихся. — Хочу напомнить началь­никам всех отделов, особенно наземных операций, — он остано­вил взгляд на Эдди Сэне и Франклине Линкольне, — никаких промахов. План у нас отличный. Придерживаемся его — и все пройдет как по маслу. Не хватало нам тут еще наемников, пой­манных за кражу торпед.

— Ну вот, а я-то переехал из Детройта, чтобы убраться по­дальше от друзей-воров, — притворно запричитал Линк.

— Из огня… — усмехнулся Эдди.

— …да в иранскую тюрьму.



ГЛАВА 2

За годы работы в ЦРУ Хуан научил­ся обходиться практически без сна. Основав «Корпорацию» и приобретя «Орегон», он развил на­вык настоящего моряка — засыпать и просыпаться по свистку. После собрания в конференц-зале Хуан вернулся к себе в ро­скошную каюту, больше смахивающую на квартиру на Ман­хэттене, снял костюм капитана Эстебана и завалился на кро­вать. Не успел он подумать о предстоящей им опасной опера­ции, как уже уснул.

Без всяких будильников Кабрильо проснулся ровно за час до всеобщего собрания в буровой шахте. Снов он не видел.

Он доковылял до ванной, присел на стул из красного дерева, чтобы снять искусственную ногу, и запрыгнул в душ. Электро­станции «Орегона» вырабатывали неимоверное количество электричества, благодаря чему водонагревательная система ко­рабля обеспечивала минимальную задержку между включением крана и подачей воды. Кабрильо стоял под обжигающе горячим душем, склонив голову и наслаждаясь приятными брызгами. За свою жизнь он получил дюжину шрамов и отчетливо помнил историю каждого из них. Вот о чем он думал меньше всего, так это об ампутированной ноге.

Для большинства людей потеря конечности становится пе­реломным моментом в жизни. Хуан не был исключением, одна­ко после долгих месяцев восстановления почти не задумывался об этом. Его тело принимало протез за родную ногу, а мозг вовсе не замечал его. Как-то на физиотерапии Хуан сказал доктору Хаксли: «Я, может, и калека, но это не значит, что я неполно­ценен».

Повседневный протез был спроектирован как обычная че­ловеческая нога, покрытая резиной цвета собственной кожи Хуана. У протеза была ступня с пальцами и даже ногти и воло­сы — зеркальное отражение уцелевшей ноги. Вытершись поло­тенцем, Хуан наконец сбрил надоедливую щетину и отправился к гардеробу, чтобы взять совсем иной протез.

Была на «Орегоне» секция, называемая «Волшебная лав­ка», управлял которой отмеченный наградами голливудский мастер спецэффектов Кевин Никсон. Именно он втайне разра­ботал нечто, прозванное Хуаном «боевой ногой». Этот протез был очень необычен и больше походил на конечность Термина­тора, нежели на обычную ногу. Созданная из титана и углево- локна, боевая нога версии 3.0 являлась настоящим арсеналом. В икре был спрятан 9-мм пистолет «Кел-Тек», здесь же хра­нился и идеально сбалансированный метательный нож. В ноге также имелись удавка, однозарядное 12-мм ружье, стреляющее прямо из пятки, ну и отдельное место для хранения необходи­мого Кабрильо снаряжения.