— Соглашайся, — все еще просит и умоляет Купцов…
— Я про все забыл. Мне показалось, что она хочет начать заново, ради Дасти. Ну и…
Джуди пожалела, что не видит выражения, появившегося у Майкла на лице, было слишком темно.
Я распахиваю дверь. Выхожу на дорогу. Меня ослепляет фарами громыхающий лесовоз. В наступившей сразу же кромешной тьме дорога едва различима. Я оступаюсь, падаю в снег. Вижу небо, белое от звезд. Вижу дрожащие огни над лесобиржей…
— Что?
Все расплывается, ускользает. Я вспоминаю море, дюны, обесцвеченный песок. И девушку, которая всегда была права. И то, как мы сидели рядом на днище перевернутой лодки. И то, как я поймал окунька, бросил его в море. А потом уверял девушку, что рыбка крикнула: «Мерси!»…
— Я должен сказать тебе правду, Джуди, даже несмотря на то, что она может показаться тебе обидной. Понимаешь, на самом деле все было совсем не так, как я пытаюсь выставить: рационально и благородно. Мелани красивая женщина, и мне ужасно захотелось затащить ее в постель. Ну вот, теперь ты все знаешь.
Потом я уже не чувствовал холода и догадался, что замерзаю. Тогда я встал и пошел. Хотя знал, что буду еще не раз оступаться и падать…
Джуди улыбнулась в темноте, Джинни оказалась права.
Через несколько минут я ощутил запах сырых березовых дров. Увидел белый дым над вахтой.
— Так я и знала, — проговорила она. — Но я рада, что ты мне все рассказал. Спокойной ночи.
Стекла КПП роняли дрожащие желтые блики на отполированную тягачами лежневку…
И она зашагала прочь.
Когда я зашел, Фидель, морщась от пламени, выгребал угли. Инструктор, вернувшись с обхода, пил чай. Женщины не было…
— Спокойной ночи, — удивленно ответил Майкл, а через несколько секунд крикнул ей вслед: — Ты на меня сердишься?
— Такая бикса эта Нюрка, — говорил Фидель, — придешь — водяра, холодец. Сплошное мамбо итальяно. Кирнешь, закусишь, и понеслась душа в рай. А главное — душевно, типа: «Ваня, не желаешь ли рассолу?»
— Нет, — ответила она, обернувшись. — Больше не сержусь.
— Нельзя ли договориться, — хмуро спросил инструктор, — чтобы она мне выстирала портянки?
* * *
Пастор ждал, что Мелани вернется в коммуну около полудня. Когда она не появилась к ужину, он начал волноваться. А к наступлению ночи уже не мог найти себе места от беспокойства.
И опять наступила весна. Последний черный снег унес особенное зимнее тепло. По размытым лежневкам медленно тянулись дни…
Этот месяц Купцов просидел в изоляторе. Он дошел. Под распахнутой телогрейкой выделялись ключицы. Зек вел себя тихо, лишь однажды бросился на Фиделя. Мы их с трудом растащили.
Что с ней случилось? Неужели она решила вернуться к мужу? И все ему рассказала? А вдруг сейчас она сидит рядом с агентом Джуди Мэддокс в комнате для допросов в здании ФБР в Сан-Франциско?
Я не удивился. Волк ненавидит собак и людей. Но все-таки больше — собак.
Пастор не мог находиться ни в кухне, ни в своей хижине, не мог спать. Тогда он взял лампу со свечой и прошел через виноградник и лес к поляне, где они оставляли свои машины, и стал ждать там, напряженно прислушиваясь к тишине в надежде услышать шум мотора ее старенького «субару» — или грохот винтов вертолета ФБР, который будет означать конец всему.
Трижды я отпускал его в зону. Трижды у нарядчика появлялась короткая запись:
Призрак услышал Мелани первым. Он навострил уши, напрягся, а потом с лаем выскочил на дорогу. Пастор встал и прислушался. «Субару». Его мгновенно окатила волна облегчения. Он сразу же успокоился и стал наблюдать за огнями фар, мелькающими между деревьями. Впрочем, от целого дня волнений у Пастора начала болеть голова. Такого с ним не случалось уже много лет.
«Отказ»…
Мелани кое-как остановила машину, выскочила наружу и яростно хлопнула дверцей.
Начальник конвоя в зеленом плаще осветил фонариком список.
— Я тебя ненавижу, — сказала она Пастору. — Ненавижу за то, что ты заставил меня это сделать.
— Лесоповал — на выход! — скомандовал он.
— Я оказался прав? — спросил он. — Майкл действительно составил для ФБР список возможных районов землетрясения?
Мы приняли бригаду у ворот жилой зоны. Пахапиль, сдерживая Гаруна, ушел вперед. Я, выдержав дистанцию, оказался сзади.
— Да пошел ты!
Поселок Чебью встретил нас лаем собак, запахом мокрых бревен, хмурым равнодушием обитателей.
Пастор понял, что повел себя неверно. Следовало быть поласковее, продемонстрировать сочувствие и понимание. На одно короткое мгновение он позволил беспокойству победить здравый смысл. Теперь же придется потратить уйму времени, пытаясь успокоить Мелани.
Вдоль захламленных двориков мы направились к больнице. Повернули к реке, свободной ото льда, неожиданно чистой и блестящей. Прошли грубо сколоченными мостками. Пересекли железнодорожную линию с бесцветной травой между шпал. Миновали огромные цистерны, водокачку и помпезное здание железнодорожного сортира. И уж затем вышли на грязную от дождей лежневку.
— Я попросил тебя это сделать, потому что люблю, неужели ты не понимаешь?
— В детстве я любил по грязи шлепать, — сказал мне Фидель, — а ты? Сколько я галош в дерьме оставил — это страшно подумать!..
— Нет, не понимаю. Я ничего не понимаю. — Мелани сложила на груди руки и отвернулась от него, уставившись в темноту леса. — Я знаю только одно — у меня ощущение, будто я стала проституткой.
Около лесоповала мы встретили караульную группу. Часовые были в полушубках. В руках они несли телефонные аппараты и подсумки с магазинами.
Пастору не терпелось услышать, что же ей удалось узнать, но он заставил себя успокоиться.
Пахапиль остановил зеков, тронул козырек и начал докладывать.
— И где же ты была?
— Отставить! — прервал его начальник караула Шумейко.
— Ездила по городу. Зашла выпить.
Громадный и рябой, он выглядит сонным, даже когда бегает за пивом. Яркую индивидуальность сержанта Шумейко можно оценить лишь в ходе чрезвычайных происшествий. Все, за исключением ЧП, ему давно наскучило…
Он помолчал немного, а потом сказал:
Шумейко пересчитал заключенных. Тасуя их личные карточки, направил в предзонник одну шеренгу за другой. И наконец махнул часовым.
— Проститутки делают это за деньги — а потом тратят их на дурацкую одежду и наркотики. Ты же так поступила, чтобы спасти своего ребенка. Я знаю, ты сейчас чувствуешь себя отвратительно, но ты не стала хуже. Ты очень хорошая.
Мы зашли на КПП. Фидель кинул оружие в пирамиду и лег на топчан. Я осмотрел сигнализацию и начал растапливать печь.
Мелани наконец повернулась к нему, и Пастор увидел у нее в глазах слезы.
Пахапиль достал из сейфа рацию. Вытащил гибкую, как удилище, металлическую антенну. И потом огласил небесные сферы таинственными заклинаниями:
— Дело не в том, что мы занимались сексом, — сказала она. — Все гораздо хуже. Я получила удовольствие. Мне очень понравилось. Вот отчего мне так стыдно. Знаешь, как я вопила?
— Алло, Роза! Алло, Роза! Я — Пион! Я — Пион! Сигнализация в порядке. Запретка распахана. Урки работают. Вас не слышу, вас не слышу, вас не слышу…
Пастор почувствовал, как его охватывает жгучая ревность, но постарался скрыть свои чувства. Когда-нибудь он заставит Майкла Керкуса заплатить ему за этот день. Но сейчас еще не время. Нужно как можно быстрее успокоить Мелани.
— Все в порядке, — прошептал он. — Правда. Я понимаю тебя. Иногда случаются странные вещи.
Я зашел в производственный сектор, направился к инструменталке. Возле бочки с горючим темнела унылая длинная очередь. Кто-то закурил, но сразу бросил папиросу. Карманник Чалый, увидев меня, нарочито громко запел:
Он обнял ее за плечи и прижал к себе.
Очень медленно Мелани расслабилась и начала успокаиваться.
На бану, на бану,
Эх, да на баночке,
Чемоданчик гробану,
И спасибо ночке…
— Ты на меня не сердишься? — спросила она. — Правда?
Со мной заговаривали, я отвечал. Затем, нагибаясь, вышел через лес к поляне. Там возле огня сидел на корточках человек.
— Не работаешь, бес?
— Нисколько, — солгал Пастор и погладил ее по голове.
— Воздерживаюсь. Привет, начальник.
Ну же, давай, милая. Давай.
— Значит, в отказе?
— Ты оказался прав насчет списка, — сказала она.
— Без изменений.
Наконец-то.
— Будешь работать?
— Женщина, агент ФБР, попросила Майкла составить перечень районов, в которых можно устроить землетрясение. Ты оказался прав.
— Закон не позволяет.
Конечно, попросила. Какой же я все-таки умный!
— Две недели ШИЗО!
— Когда я приехала, — продолжала Мелани, — он сидел за своим компьютером и заканчивал составлять список.
— Начальник…
— И что произошло дальше?
— Будешь работать?
— Я приготовила ужин и все такое.
— Начальник…
— Шофером, возчиком, сучкорубом…
Пастор легко мог себе представить, что было дальше. Если Мелани решит кого-нибудь соблазнить, устоять невозможно. А когда она чего-то хочет, она становится особенно привлекательной. Наверное, она приняла ванну и надела халат, затем начала ходить по квартире, а от нее пахло хорошим мылом и цветами, и она разливала вино в бокалы, варила кофе, наклонялась так, что халат распахивался, и его взору представала ее роскошная грудь. Она задавала Майклу вопросы и внимательно его слушала, улыбалась ему, словно хотела сказать: «Ты мне так нравишься! Ты можешь сделать со мной все, что пожелаешь».
Я подошел и разбросал костер.
— Будешь работать?
— Когда зазвонил телефон, я сказала ему, чтобы он не отвечал, а потом сама его отключила. Но эта проклятая баба все равно заявилась, а когда Майкл не открыл ей дверь, она ее взломала. Представляешь, какое она испытала потрясение? — Пастор прекрасно понимал, что Мелани нужно выговориться, поэтому не торопил ее. — Она чуть не умерла от смущения.
— Да, — сказал он, — пойдем.
— Он отдал ей список?
— Сучкорубом или возчиком?
— Тогда — нет. Думаю, ей было так не по себе, что она забыла о нем спросить. Но она позвонила сегодня утром, и Майкл отправил ей список факсом.
— Да. Пойдем.
— А ты смогла его получить?
— Иди вперед…
— Майкл ушел в душ, а я села к компьютеру и сделала себе копию.
Он шел и придерживал ветки. Ступал в болото, не глядя.
Ну и где она, черт тебя подери?
Под вышкой около сваленного дерева курили заключенные. Я сказал нарядчику:
Мелани засунула руку в карман джинсов, вытащила листок бумаги, сложенный вчетверо, и отдала Пастору.
— Топор.
Слава Богу!
Нарядчик усмехнулся.
Пастор развернул листок и посмотрел на него в свете лампы. Печатные буквы и цифры ничего для него не значили.
— Топор! — крикнул я.
— Он сказал, что они должны установить наблюдение за этими местами?
Нарядчик подал Купцову топор.
— Да. Они собираются устроить там засаду и искать сейсмический вибратор, как ты и предсказал.
— К Летяге в бригаду пойдешь?
Джуди Мэддокс умна. Агенты ФБР усложнят ему задачу, когда он попытается пустить в дело сейсмический вибратор, в особенности если ему придется несколько раз менять место, как получилось в долине Оуэнс.
— Да.
Но он умнее Джуди. Он предвидел ее следующий шаг и придумал, как ее обмануть.
Пальцы его неумело сжимали конец топорища. Кисть выглядела изящно на темном залоснившемся древке.
— А ты понимаешь, по какому принципу Майкл выбрал эти районы? — спросил Пастор.
Как я хотел, чтобы он замахнулся! Я бы скинул клифт. Я бы скинул двадцать веков цивилизации. Я бы припомнил все, чему меня учили на Ропче. Я бы вырвал топор и, не давая ему опомниться…
— Конечно. Там самый высокий уровень напряжения слоев.
— Ну, — приказал я, стоя в двух шагах. Ощущая каждую травинку под сапогами. — Ну! — говорю.
— Значит, ты можешь сделать то же самое?
Купцов шагнул в сторону. Затем медленно встал на колени около пня. Положил левую руку на желтый, шершавый, мерцающий срез. Затем взмахнул топором и опустил его до последнего стука.
— Уже сделала. И выбрала те же самые районы.
— Наконец, — сказал он, истекая кровью, — вот теперь — хорошо…
Пастор сложил листок бумаги и отдал Мелани.
— Чего стоишь, гандон, — обратился ко мне подбежавший нарядчик, — ты в дамках — зови лепилу!..
— А теперь выслушай меня внимательно. Это очень важно. Ты сумеешь еще раз просмотреть данные и выбрать пять других районов?
— Да.
— Мы сможем устроить землетрясение в одном из них?
— Наверное, — ответила она. — Вероятность, возможно, не стопроцентная, но шансы очень высоки.
4 апреля 1982 года. Миннеаполис
— Значит, так и сделаем. Завтра я посмотрю на новые районы. После того как поговорю с мистером Ханимуном.
Буду краток, поскольку через три дня вас увижу.
* * *
В пять утра часовой на въезде в «Лос-Аламос» зевал.
Но тут же окончательно проснулся, когда к нему подъехали Мелани и Пастор на «барракуде». Пастор вышел из машины.
— Как поживаешь, дружище? — спросил он, подходя к воротам.
Часовой поудобнее перехватил винтовку, состроил важную рожу и ответил:
— Кто ты такой и что тебе нужно?
Пастор сильно ударил его в лицо, сразу же сломав нос. Хлынула кровь. Часовой закричал, прижав руки к лицу.
— Ага! — сказал Пастор.
Первый удар. Он уже давно никого не бил.
Дальше заработали инстинкты. Пастор сделал подсечку, часовой рухнул на спину, и винтовка отлетела в сторону. Три или четыре раза Пастор ударил его по ребрам, быстро и сильно, стараясь сломать кости. Потом лягнул в лицо и в голову. Часовой сжался в комок, рыдая от боли и страха.
Пастор, тяжело дыша, остановился. К нему вернулось прошлое, он ощущал бешеное возбуждение. Было время, когда он занимался подобными вещами каждый день. Людей так легко напугать, когда знаешь, что делать.
Он опустился на колени и снял с пояса часового пистолет. За ним он сюда и приехал.
Пастор с отвращением посмотрел на оружие — копия «ремингтона» 44-го калибра, револьвера, который производили во времена Дикого Запада. Глупое неудобное оружие с длинным стволом — такому место на витрине антикварной лавки. Для стрельбы по людям оно практически не годится.
Он отвел затвор. Револьвер был заряжен.
Ничего другого ему и не требовалось.
Пастор вернулся в машину и сел на место пассажира — за рулем оставалась Мелани. Она заметно побледнела, но ее глаза лихорадочно блестели, она прерывисто дышала, словно нанюхалась кокаина. Пастор понял, что она никогда не видела настоящего насилия.
— С ним все будет в порядке? — возбужденно спросила она.
Пастор посмотрел на часового. Тот лежал на земле, закрыв лицо руками, и слегка раскачивался.
— Конечно, — спокойно ответил Пастор.
— Ну, ты даешь!
— А теперь в Сакраменто.
Мелани развернулась, и они поехали в сторону столицы штата. Через некоторое время она спросила:
— Неужели ты думаешь, что сумеешь убедить этого типа, Ханимуна?
— Он должен обладать здравым смыслом, — уверенно ответил Пастор, хотя сам ни в чем не был уверен. — Разве у него есть выбор? Первый вариант: землетрясение, которое причинит ущерб на миллионы долларов. Второй: разумное уменьшение загрязнения окружающей среды. Мало того, если он выберет первый вариант, через два дня вновь окажется перед выбором. Он должен сообразить, какой путь более легкий.
— Наверное, — ответила Мелани.
Они подъехали к Сакраменто, когда до семи оставалось несколько минут. В столице штата в столь раннее время было совсем тихо. По широким пустым бульварам неспешно катили редкие автомобили и грузовики. Мелани припарковала машину возле здания Капитолия. Пастор поглубже надвинул бейсбольную шапочку, спрятав под ней длинные волосы, и надел темные очки.
— Жди меня здесь, — сказал он. — Это может занять пару часов.
Пастор обошел квартал, в котором находился Капитолий. Он надеялся найти парковку, расположенную на уровне улицы, но ему не удалось. Капитолий окружал огромный сад с великолепными деревьями. Расположенные по обе его стороны съезды вели в подземный гараж. За ними следили охранники в сторожевых будках.
Пастор подошел к одной из громадных величественных дверей. Здание было открыто, но у входа он не заметил никого из представителей службы безопасности. Пастор вошел в большой холл с мозаичным полом, снял солнечные очки — здесь они привлекли бы к нему ненужное внимание — и начал спускаться по лестнице в подвал, где располагался кафетерий, в котором несколько служащих накачивались своей первой порцией кофеина. Пастор прошел мимо, сделав вид, будто здесь работает, и оказался в коридоре, по его мнению ведущем в подземный гараж. Когда он находился в конце коридора, открылась дверь, и появился толстяк в голубом пиджаке. У него за спиной Пастор успел разглядеть машины.
Отлично.
Он проскользнул в гараж и огляделся по сторонам — несколько разных машин, спортивный автомобиль и машина шерифа, припаркованная в отведенном для нее месте. Людей Пастор не заметил.
Пастор забрался на заднее сиденье спортивного автомобиля — это был «додж-дюранго». Отсюда он мог наблюдать за входом в гараж и дверью, ведущей в здание. Машины, стоящие рядом с «дюранго», прикроют его от взглядов тех, кто приедет позже.
Пастор приготовился ждать.
Это их последний шанс. У них еще есть время пойти на переговоры и избежать катастрофы. Но если они не захотят… бах-ба-бах!
Пастор знал, что Эл Ханимун трудоголик и приедет рано. Но он прекрасно понимал, что может произойти куча непредвиденных случайностей. Например, Ханимуна пригласили в гости к губернатору, или он вдруг заболел и не явится на работу. А может быть, у него встреча в Вашингтоне, он отправился в Европу, или у него рожает жена.
Пастор сомневался, что Ханимун приедет с телохранителем. Он занимал не выборный пост, а являлся правительственным служащим. Полагается ли ему шофер, Пастор не знал. Если полагается, это усложнит дело.
Машины въезжали в гараж с завидной регулярностью. Из своего укрытия Пастор разглядывал тех, кто сидел за рулем. Впрочем, ему не пришлось долго ждать. В семь тридцать появился роскошный «линкольн-континенталь» темно-синего цвета. За рулем сидел чернокожий человек в белой рубашке и галстуке. Ханимун. Пастор узнал его по фотографиям из газет.
Машина остановилась около «дюранго». Пастор надел солнечные очки, быстро прошел к «линкольну», открыл боковую дверь и уселся на пассажирское сиденье прежде, чем Ханимун успел отстегнуть ремень безопасности. В следующее мгновение он показал ему пистолет.
— Выезжай из гаража, — велел он.
— Кто, черт подери, вы такой? — уставившись на него, спросил Ханимун.
Миннеаполис — огромный тихий город. Людей почти не видно. Автомобилей тоже мало.
Знаешь, высокомерный сукин сын в полосатом костюме, с роскошной булавкой в галстуке, здесь я задаю вопросы.
Самое интересное здесь — река Миссисипи. Та самая. Ширина ее в этих краях — метров двести. Короче, на виду у толпы американских славистов я эту реку переплыл.
Пастор взвел курок.
Переплыл Миссисипи. Так и напишу в Ленинград. По-моему, ради одного этого стоило ехать…
— Я маньяк, который всадит тебе в брюхо пулю, если ты не станешь делать то, что я тебе приказываю. Поезжай.
Знаете, в марте я давал интервью Рою Стиллману. И он спросил:
— Проклятие! — с чувством выругался Ханимун, завел мотор и направился к выезду из гаража.
— Чем тебя больше всего поразила Америка?
— Улыбнись охране, да поласковее, и проезжай мимо очень медленно, — продолжал Пастор. — Скажешь ему хоть одно словечко, и я его прикончу.
Я ответил:
Ханимун промолчал, но, когда они подъехали к будке охраны, сбросил скорость. На мгновение Пастору показалось, что он собирается что-то предпринять. Потом они увидели охранника — чернокожего средних лет, с седыми волосами.
— Тем, что она существует. Тем, что это — реальность.
— Если хочешь, чтобы твой братишка умер, — заявил Пастор, — валяй, делай, что собирался.
Америка для нас была подобна Карфагену или Трое. И вдруг оказалось, что Бродвей — это реальность. Тиффани — реальность. Небоскреб Утюг — реальность. И Миссисипи — реальность…
Ханимун тихонько выругался и продолжал ехать вперед.
Как-то иду я по Нижнему Манхэттену. Останавливаюсь возле бара. Называется бар — «У Джонни». Захожу. Беру свой айриш-кофе и располагаюсь у окна.
— Поезжай по Капитолийскому холму по направлению из города, — велел ему Пастор.
Чувствую, под столом кто-то есть. Наклоняюсь — пьяный босяк. Совершенно пьяный негр в красной рубашке. (Кстати, я такую же рубаху видел на Евтушенко.)
Ханимун объехал здание Капитолия и направился на запад по широкому проспекту, который вел в сторону реки Сакраменто.
И вдруг я чуть не заплакал от счастья. Неужели это я?! Пью айриш-кофе в баре «У Джонни». А под столом валяется чернокожий босяк…
— Чего ты хочешь? — спросил он.
Конечно, счастья нет. Покоя тоже нет. К тому же я слабовольный. И так далее.
Пастору показалось, что Ханимун не напуган, скорее раздражен.
Конечно, все это мишура, серпантин. И бар, и пьяный негр, и айриш-кофе. Но что-то, значит, есть и в серпантине. Сколько раз за последнее десятилетие менялся фасон женских шляп? А серпантин тысячу лет остается серпантином…
Пастор с удовольствием пристрелил бы его, ведь именно этот подонок сделал все, чтобы проект строительства дамбы был принят. Без малейших сожалений он собирался разрушить жизнь Пастора. Ему плевать. Пуля в брюхо — слабое наказание за такое преступление.
Допустим, счастья нет. Покоя — нет. И воли — тоже нет.
С трудом сдерживая гнев, Пастор сказал:
Но есть какие-то приступы бессмысленного восторга. Неужели это я?
— Я хочу спасти жизнь людей.
Живу в отеле «Куртис» с множеством разнообразных увеселений. Есть бар. Есть бассейн. Есть какая-то подозрительная «Гавана-рум». Есть лавка сувениров, где я приобрел купальные трусики для Миссисипи. (На передней части изображена сосиска и два крутых яйца…)
— Ты из «Молота Эдема», верно?
Пастор ничего ему не ответил. Ханимун смотрел на него, и Пастор сообразил, что он пытается его запомнить.
Есть чистые простыни, горячая вода, телевизор, бумага. Есть потрясающий сосед — Эрнст Неизвестный. (Только что он убедительно доказывал Гаррисону Солсбери: «Вертикаль — это Бог. Горизонталь — это Жизнь. В точке пересечения — я, Микеланджело, Шекспир и Кафка…»)
Умный, гад.
Есть — вы, которому я шлю это дурацкое письмо.
— Следи за дорогой.
Живу в отеле. Участвую в каком-то непонятном симпозиуме. Денег — около сотни.
Ханимун перевел взгляд на дорогу.
Рано утром выйду из гостиницы. Будет прохладно и сыро. Меня остановит какой-нибудь голодранец и спросит:
— Куда мы едем?
— Нет ли спичек?
— Ты — никуда.
Я отвечу:
Ханимун выехал на шоссе.
— Держи.
— Скорость пятьдесят, по медленной полосе. Почему, черт вас подери, вы не хотите дать мне то, что я прошу? — Пастор намеревался сохранять хладнокровие, но высокомерное спокойствие Ханимуна вывело его из себя. — Вам что, нужно это проклятое землетрясение?
И протяну ему зажигалку. И человеку будет трудно прикурить на ветру. И тогда я добавлю:
Ханимун продолжал сохранять спокойствие.
— В себя, в себя…
— Ты должен знать, что губернатор никогда не согласится с требованиями шантажистов.
И вряд ли он будет глазеть мне в след. Потому что эти несколько слов я могу выговорить без акцента.
— Проблему можно решить, — возразил Пастор. — Скажите, что вы замораживаете строительство, что вы с самого начала собирались это сделать.
Он скажет:
— Нам никто не поверит. А для губернатора такой шаг равносилен политическому самоубийству.
— Прохладный день сегодня.
— Вот уж точно. Но общественность вы сможете обдурить без проблем. У вас же полно дармоедов, которым именно как раз и платят за то, что они подставляют ручки под задницу губернатора.
И я отвечу:
— Я самый лучший из них, но я не умею творить чудеса. Дело слишком серьезное. Вам не следовало вмешивать Джона Правдолюба.
— Surе.
— Пока Джон Правдолюб о нас не заговорил, никто не желал ничего слушать! — сердито заявил Пастор.
И мы пойдем — каждый своей дорогой. Два абсолютно свободных человека. Участник непонятного симпозиума и голодранец в джемпере, которому позавидовал бы Евтушенко…
— Ну, как бы там ни было, теперь дело приняло слишком серьезный оборот, оно приобрело огласку, и губернатор уже не может отступить. В противном случае в штате Калифорния каждый болван с ружьем в руках станет шантажировать власти. А вот вы еще можете отказаться от своих планов.
Ночью мы играли в бинго. И Неизвестный проиграл четыре раза. Значит, он победит в какой-то другой, неведомой игре…
Ублюдок пытается отговорить меня!
Всех обнимаю. Скоро увидимся. Везу небольшой отрывок и конец тюремной повести. Мне его передали через Левина из Техаса. Начало отсутствует. Начиналась она, я помню, так:
— Съезжайте с автострады, поедем обратно в город.
«На Севере вообще темнеет рано. А в зоне особенно…»
Ханимун включил сигнал правого поворота и спокойно продолжил:
Я эту фразу куда-нибудь вставлю.
— Никто не знает, кто вы такие и как вас найти. Если вы сейчас откажетесь от своего замысла, вам удастся избежать последствий. Вы не причинили существенного вреда. Но если вы устроите еще одно землетрясение, правоохранительные органы Соединенных Штатов не успокоятся до тех пор, пока вас не найдут. Невозможно прятаться всю жизнь.
Ну, до встречи…
Пастор рассердился.
— Только не надо мне угрожать! — выкрикнул он. — Пока что пистолет у меня!
Как только оборвался рев моторов, высоко над головами зашумели сосны. Заключенные бросили работу, вытащили ложки из-за голенищ, пошли к сараю.
— Я помню. Просто пытаюсь сделать так, чтобы мы оба не пострадали.
Баландер погрузил черпак в густую и темную жижу.
Каким-то образом Ханимуну удалось контролировать ход разговора. Пастора охватило жуткое разочарование.
Ели молча, затем достали кисеты и прикурили от головни.
— Послушай меня, — сказал он. — Есть только один выход. Сделайте заявление сегодня. Скажите, что в Калифорнии не будут строить новые электростанции.
Дым костра уходил, становился бледным октябрьским небом. Было тихо. Сосны шумели в опустевшем без гула моторов пространстве над лесоповалом.
— Не могу.
— Поговорим о чудесах? — сказал бугор Агешин, надвинув рваный зековский треух.
— Съезжай на обочину.
— Кончай, — отозвался Белуга, — после твоих разговоров не спится.
— Мы на автостраде.
— Не спится? А ты возьми ЕГО — да об колено! На воле свежий заведешь, куда богаче…
— Съезжай на обочину!
Зеки нехотя рассмеялись. Осенний воздух был пропитан запахом солярки. Покачивались деревья в бледном небе. Солнце припадало к шершавым желтоватым баланам.
Ханимун сбросил скорость и остановил автомобиль.
В стороне курили двое. Коротконогий парень в застиранной телогрейке — Ерохин. И бывший прораб, уроженец черниговской области, тощий мужик — Замараев.
Пастору ужасно хотелось его пристрелить, но он сумел с собой справиться.