ТАЙНА ИСПОВЕДИ

ГИМНАЗИСТ первоклассник Балушка был мальчик доб­росовестный и потому еще накануне   исповеди   красивым почерком записал все свои грехи на листочке, вырванном у соседа из тетради по чешскому языку. На другой день в девять часов утра, решив арифметическую задачу и сдав тетрадь учителю, Балушка добавил в список   своих   грехов еще один:  «Списал задачу по арифметике». Этот   честный   мальчик внимательно слушал наставления учителя закона божьего насчет того, что к самым тяжким грехам относится обман преподавате­лей, а списывание по своему значению — почти   что   смертный грех.

— Так и знайте,— уверял гимназистов законоучитель на по­следнем уроке закона божьего,— чем больше человек согрешил, тем строже и тяжелее будет он наказан. Если вы искренне не покаетесь в своих проступках, то на последнем суде напрасно будете жалостно стенать; тот, кто списывает, да покается в этом, или придется ему рыдать и жаловаться, не видя пощады. Нет греха, за который не будет своего воздаяния. Один час там ока­жется горше, нежели здесь сто лет страшных мук. Поэтому оп­лакивайте свои грехи, не подсказывайте, не списывайте и не об­манывайте своих педагогов, дабы в день Страшного суда быть с блаженными.

— Прошу вас, коллега,— обратился недавно к законоучите­лю преподаватель математики,— на ближайшем уроке скажите первоклассникам, чтобы они меня не обманывали. Мальчишки ловко организовали списывание, и если даже весь класс хорошо выполнит письменную работу, все сделают одну и ту же ошибку.

Тогда законоучитель охотно принялся внушать первоклассни­кам, что они должны помнить о судном дне, когда будет гораздо больше значить простое послушание, нежели всевозможные чело­веческие ухищрения. А обман будет нетерпим. Списывание школьных задач на земле наказывают неудовлетворительным баллом и снижением отметки по поведению, а на том свете — бесконечными муками. Те, кто списывал, покайтесь с искренним намерением больше не обманывать.

И Балушка после ближайшего урока арифметики записал в свои грехи: «Я списал задачу по арифметике».

А в десять часов занес в список своих грехов еще новый: «Я — член тайного общества «Чертово копыто». Если уж испове­доваться, так исповедоваться во всем, чтобы как следует очи­стить свою душу. Когда же он покается, то станет грешить снова, оставаясь и дальше членом ужасного тайного общества, которое дает ему столько различных выгод.

Это и в самом деле было ужасное общество. Только мафия по своему значению могла сравниться с «Чертовым копытом». Жут­кие тайные союзы китайцев ничего не стоят рядом с «Чертовым копытом», ибо «Чертово копыто» было обществом первоклассников для надувательства педагогов.

Наилучшие ученики класса состояли в этом обществе, и да­же любимчики учителей, носившие им тетради с письменными работами домой для исправления. Один списывал у другого, один другому подсказывал, а когда они несли к квартире учи­теля тетради с заданиями, захватывали с собой чернила и перо и где-нибудь в подворотне исправляли то, что еще удавалось исправить.

«Чертово копыто» расставляло свои ужасные таинственные сети на уроках   латинского   и   чешского, истории, естествознания, математики.

Ее членом был даже сын учителя латинского языка и тайком стирал в записной книжке отца крестики и иные плохие пометки у фамилий некоторых своих одноклассников.

В то утро, перед исповедью в десять часов в перемену на дво­ре встретились все члены общества, и председатель Каганек, сын учителя латыни, сообщил, что в одиннадцать, после уроков, они сойдутся у городских стен, где решат, как нужно вести себя на предстоящей исповеди.

— Мы поклянемся на Коране!.. (общество «Чертово копыто» было магометанским...)

Пришли все до единого, и расположились над садом «Фолиманка». У Каганека был турецкий пиастр, взятый из отцовской коллекции. Слова, написанные на монете по-арабски, должны бы­ли заменить Коран.

—   Говори, о вождь!— сказал Вомар, который читал романы Майи.

—   Уважаемые друзья,— произнес Каганек,— сегодня мы идем на исповедь. Я надеюсь, никто не окажется негодяем и ник­то нас не выдаст. Тот, кто собирается признаться на исповеди, что он член общества «Чертово копыто», пусть выйдет вперед, и я его застрелю!

—   Но ведь существует тайна исповеди,— заметил Балушка, сознавая, что самый отчаянный драчун в классе — это он сам.— Во всяком случае, я в этом на исповеди признаюсь. Поп об этом раззвонить дальше не посмеет. Он должен для этого получить разрешение папы римского. А я грешить не намерен. Если ты хочешь, Каганек, попробуй пойди-ка против меня — я с тобой разделаюсь.

Председатель Каганек плюнул.

— Предатель! — патетически воскликнул он.— Всякий, кто тебя встретит, вправе убить тебя, как щенка!

В разговор вмешался Вулчек.

— Балушка исповедуется только попу. А без папы римского сказать об этом директору поп не посмеет. Он должен поехать за разрешением в Рим, а папа может еще и не позволить. Я однаж­ды читал в журнале «Райский садик», как один человек признался на исповеди в убийстве купца, а назавтра должны были каз­нить невинного человека. Священник не мог ничем помочь, он обязан был хранить тайну исповеди. Тогда он телеграфировал в Рим, но, пока пришел ответ, невинного человека повесили.

Все заспорили, почему же настоящий убийца пошел не к судье, а к священнику.

Балушка за него вступился:

—  Ведь он знал, что священник не имел права сказать кому-нибудь. А судья велел бы арестовать убийцу. Я — как тот раз­бойник. Но я покаюсь.

—  А почему же все-таки?

— Потому что я боюсь попасть в ад,— ответил Балушка.

Все с любопытством   на   него  посмотрели. Самого сильного мальчишку из второго класса, Калисту, одолевает, а сам в ад по­пасть трусит.

—  Да почему ты ада-то боишься?

—  Будто ты сам не боишься?

—  Нет,— ответил Петерка,— не боюсь: у меня один дядя священник, а другой — викарий, они помогут, если совсем уж худо мне придется. «Впрочем,— сказал как-то дядя-священник отцу,— не так страшен ад, как его изображают». Оба засмеялись, и папа сказал, что там хоть в тепле сидишь.

 —  Видишь ли, это неправда,— взял Балушка ад под свою защиту.— Читал я в «Райском садике» рассказ об одном негодяе, который попал в ад. Он всю свою жизнь врал и в этом не каял­ся. Так черти ему всякую секунду язык отрезали. А язык за полсекунды опять отрастал. И снова его отрезали. И он сразу же опять отрастал. И снова его отрезали. И так всегда, целую веч­ность.



—  Грешников там лижут огненными языками вонючие соба­ки,— добавил Ногач.— Я это видел у нас в церкви, там есть та­кая картина на потолке. А в грешные души там стреляют из пу­шек, потом кропят грешника святой водой, заковывают в цепи и льют ему в глотку разбавленное дерьмо.

—  Ну вот это неправда,— отозвался Котва,— как это у чер­тей святая вода окажется?

—  Они ее крадут,— попытался возразить Ногач. Котва толкнул его, сказав при этом:

— Не толкайся, болван, черт боится святой воды!

— Нет, не боится, и ты сам не толкайся! Хочешь, поборем­ся, а?

Они схватились. Ногач уложил Котву на обе лопатки и при­жал его живот коленом.

—  Так боится черт святой воды?

—  Нет, не боится,— ответил поверженный и убежденный этим Котва.

Ногач отпустил его и снова принялся защищать Балушку:

— Что толку, если Балушка не покается в том, что он — член «Чертова копыта».

— Пусть он возьмет на себя этот грех за всех.

Председатель   Каганек заявил, что   они   клялись на Коране никогда не выдавать общество, и если теперь Балушка на испо­веди покается, это будет нарушением клятвы.

— Нет,— упрямо сказал Балушка.— Я христианин-католик и иначе дело не пойдет. Если я согрешил, значит, я покаюсь, а бу­дешь еще что-нибудь говорить, я дам тебе парочку затрещин. Поп не смеет сказать то, что слышит на исповеди...



Законоучитель Шимачек был разгневан и выглядел за ре­шеткой исповедальни мрачно и строго. Он резко задавал вопро­сы и накладывал огромные епитимьи. Не меньше восьми «отче-нашей» и «богородиц».

Да и как было не гневаться! Исповедуются пятиклассники. Приходит и становится на колени пятиклассник Ружичка.

—  Вы верите в бога, Ружичка?

—  Ну, я и сказал бы, да боюсь, попаду часов на восемь в карцер.

—  Даю вам честное слово, что нет.

—  Значит, не верю.

—  Во имя господне. В знак раскаяния прочтите сорок раз «Отче наш» и идите, я не хочу больше с вами пачкаться. Ка­жется, по закону божьему вы провалитесь.

Негодяй этот Ружичка. Однажды законоучитель доказы­вал ученикам существование бога и позволил им поспорить с ним.

—  Извините, пресвятой отец,— сказал Ружичка,— как же так получается, что бог сотворил свет в первый день, а солнце толь­ко на третий?

За то, что в дозволенном споре Ружичка задал вопрос зако­ноучителю, он получил четыре часа карцера и соответствующую отметку по поведению.

Причина наказания — дерзкие вопросы.

Итак, сейчас законоучитель твердо знал: Ружичка — неве­рующий.

И священник злобно сыпал наказания. Приходил класс за классом, и чем моложе был класс, тем ничтожней становились грехи. Начиная с восьмиклассников и кончая четвероклассника­ми, гимназисты, чтобы позлить законоучителя, каялись в бесстыд­ных речах и поступках... Наконец, к исповедальному окошечку пришел первый класс со своими грехами. Первоклассники не слу­шались родителей, списывали, непристойно бранились, божи­лись, воровали мелкие деньги у родителей и тому подобное. Самые скучные грехи, ничего пикантного, не то что у гимназистов четвертого класса и старше.

Но в конце концов в этой скуке мелькнул возвышенный лучик.

Исповедовался Балушка.

—  Признаюсь богу всемогущему и вам, достойный отец, заместитель бога на земле, что я состою в тайном обществе «Чертово копыто».

—  Что такое вы сказали?

—  Признаюсь богу всемогущему,— повторил формулу покая­ния Балушка,— что я состою в тайном обществе «Чертово копыто».

—  А еще в нем кто?

—  Этого я не могу сказать.— И Балушка продолжал: — Признаюсь богу всемогущему и вам, достойный отец, замести­тель бога на земле, что я поклялся на Коране.

—  Вы с ума сошли, Балушка!

—  Признаюсь богу всемогущему и вам, достойный отец, за­меститель бога на земле, что я не сошел с ума.

—  Балушка, я не могу дать вам отпущение грехов. Идите к директору и признайтесь ему, как признались богу и мне.

—  Не могу. Я знаю, что вы никому этого не скажете, достой­ный отец...

Балушка захныкал.

—  Балушка, вы проявите только истинное сожаление в со­деянном, если сообщите обо всем директору. В средней школе нетерпимы никакие тайные общества. Идите, тридцать раз про­читайте «Отче наш» и «Богородицу». А завтра пусть директор узнает обо всем.

И законоучитель, пробормотав что-то, отпустил грешника.

Балушка зашатался и, совершенно уничтоженный, упал на колени перед алтарем.

Он посмотрел на своих друзей. Нет, он не выдаст их! Не мо­жет! Ничего он не скажет директору. И законоучитель тоже не скажет, ведь он связан тайной исповеди.

На другой день законоучитель вызвал Балушку:

—  Если сейчас директор еще ничего не знает, радуйтесь! Балушка отрицательно покачал головой и, набравшись храб­рости, сказал:

—  Достойный отец, это тайна исповеди!

—  Погоди же   ты, негодяй! — воскликнул   законоучитель.— В директорский кабинет пойдешь?

—  Достойный отец, я не пойду туда, не могу. Это тайна ис­поведи!

Затем несчастным Балушка плакал в коридоре. Из кабинета вышел директор.

—   Что случилось, почему плачет этот мальчик? — спросил он у  законоучителя.

—   Этот негодяй не хочет вам признаться, что он член какого-то тайного общества, существующего в классе,— ответил учи­тель закона божьего.

—   Идите в кабинет,— строго приказал Балушке директор,— мы  учиним вам допрос.

И законоучитель, подталкивая перед собой несчастную жерт­ву тайны исповеди, сказал:

—   Смотрите же, признайтесь директору, какой вы негодяй...

С тех пор Балушка больше в бога — не верил.