Джип переваливался по лесной дороге, потом выехал на шоссе. Полина курила, смотрела перед собой и молчала. Валера покосился на нее, спросил:

— Может, я все-таки за это дело возьмусь?

— Нет. Справлюсь сама.

— Бесплатно, — сказал Валера. — Без следов… и без свидетелей.

— Не надо. Я хочу, чтобы он знал — кто его и за что.

— Н-да-а… — покрутил головой Валера. — Я был уверен, такие женщины давно не водятся. Пожалуй, я бы все-таки на тебе женился.

— А я бы за тебя не пошла.

Он повернул голову и долго смотрел на нее.

— Вперед смотри — в кювет улетим, — сказала Полина.

Джип мчался по шоссе, и впереди уже маячили громады высотных домов-новоделов.

Они остановились у метро. Валера протянул Полине клочок бумаги.

— Больше, думаю, не увидимся. Тут мой телефон. Звони только в случае крайней необходимости. Чем могу — помогу, — медленно говорил Валера, не глядя на нее. — Хотя тебе теперь вряд ли поможешь… Ладно, прощай. Удачи.

— И тебе. — Полина выбралась из джипа, взяла из-под сиденья кожаную спортивную сумку и захлопнула дверцу. Помахала Валере рукой, улыбнулась и неторопливо пошла к метро.

Валера хмурился и смотрел ей вслед.



Войдя в квартиру, Полина сразу же заглянула в детскую. В углу на просторной кровати спал мальчик. Она закрыла дверь и прошла на кухню. Заварила себе чаю и села за стол. Отрезала от батона два ломтя. Пила чай и ела пустой хлеб. Выпила чашку, налила еще. Потом встала, достала из сумки пол-литровую бутылку с мутной белесой жидкостью и осторожно поставила ее на стол. Потрогала пальцем бутылку, потом затянулась сигаретой, выпустила густую струю дыма, подошла к окну и стала смотреть на многоэтажки напротив, на двор с детской площадкой…



…А увидела стены тюремной камеры, выкрашенные в бурый цвет, и мужа, сидящего напротив нее за столом, и на запястьях у него были наручники.

— Лавров Артем с Иваном Саблиным заезжали. Толкачев Юрка — он подполковника получил… — рассказывала Полина.

— Подполковника? — улыбнулся муж. — Молодец мужик — ему же тридцать два всего. Глядишь, к сорока генералом станет.

— Они все говорили, что деньги на операцию соберут.

— Не надо, — перебил муж.

— Но, Саша…

— Никаких денег у них брать не смей, поняла? Мужики сами едва концы с концами сводят… И на хрен нужна эта операция? Кому она когда помогала? Я еще в Ханкале, в госпитале, у мужиков спрашивал — кому-то полегче стало, а кто-то все равно загнулся через несколько месяцев. Перебьемся и без операции, Поля. Ну протяну еще полгода… ну, год… То-то прокурор расстроится — полный срок не досидел, небесная амнистия вышла. А вдруг выживу? Да еще освободят по амнистии — из любой западни всегда есть выход. Живы будем — не помрем. — Он натянуто улыбнулся.

— Не шути так, Саша, не надо… — покачала головой Полина, куря сигарету. — Адвокат сказал, нужно обязательно апелляцию подавать.

— Да не нужно никакой апелляции, Поля. Адвокату лишние деньги сорвать хочется, а где они у нас? И так, небось, все из сберкассы забрала?

— Ну забрала, и что?

— А жить на что будешь?

— Мне без тебя жизни не будет, Саша…

— Выбрось эти мысли из головы, Поля. У нас Витька растет, тебе сейчас о нем думать надо, а ты… Без руки парень, ты что, не думаешь об этом? Не надо, Поля… Ну, не повезло, что поделаешь? Сильно не повезло. В Чечне сколько провоевал — всегда везло, пуля не брала, а тут… на ровном месте, можно сказать… видно, судьба мне такая вышла.

— Какая судьба? Это все майор этот, Пилюгин. Сволочь. Я убью его, гада… — сказала с ненавистью Полина.

— Да я же сам виноват, Поля.

— В чем ты виноват? — вскинула голову Полина. — Что этого гада хотел убить? Да я бы сама его придушила… голыми руками!

— Не надо было к нему ходить… и не пойти не мог — обида всю душу сжигала. Он же, сволочь, нас за людей не считает. Помнишь, он извиняться приходил? Извиняется, а сам улыбается, да еще так брезгливо. Наворовал денег, сука, и в упор нас не видит. Они все такие… богатеи наши… Я тут в камере все думаю, на хера я в этой Чечне уродовался? Кого защищал? Вот приказал бы наш комдив — я бы их лично стрелял, и рука не дрогнула бы…

— Не надо об этом, Сашенька… таких, как мы, больше.

— Бедных всегда больше, — усмехнулся муж.

— Ну и ладно… и пропади они пропадом, сволочи эти…

Квадратное окошко в двери открылось, показалась физиономия сержанта:

— Закругляйтесь, граждане… пора!

— Люблю я тебя, Поля… — вдруг после паузы проговорил муж, и кадык на его заросшей шее дернулся вверх-вниз. — Так соскучился по тебе… так соскучился… Засну, а мне все снится, как мы с тобой… ну, сама понимаешь… — Он оглянулся на окошко в двери.

— И мне снится, Саша, — чуть улыбнулась Полина и согнутым пальцем коснулась уголков глаз. — Я тебя так люблю… мне без тебя — смерть, Саша… даже Витька не нужен… Мне, кроме тебя, никто не нужен…

— Ну-ка, прекрати это! Чтоб больше не слышал, — зло прервал муж, и его взгляд чуть ли не прожег Полину насквозь — она даже откинулась всем телом назад, испуганно посмотрела на него. — Витька и так калекой стал — ему теперь твоей заботы вдвое больше надо.

— Саша… Саша… я люблю тебя… — шептала Полина, и по ее лицу текли слезы. — Я без тебя жить не смогу, Саша…

Глава 2

Полина докурила сигарету до фильтра, и огонек обжег ей пальцы. Поморщившись от боли, она погасила окурок в пепельнице, поднялась и еще раз оглядела кухню. Ее взгляд остановился на большой застекленной фотографии улыбающегося майора Александра Иванова в парадной форме, с орденской колодкой на кителе. Угол рамки был перетянут черной траурной лентой. Точно такая же фотография была на кладбище.

Полина взяла бутыль с мутной жидкостью, поставила на пол у плиты. Потом взяла карандаш, ученическую тетрадку, села за стол и быстро что-то написала. Вырвала листок из тетради, свернула его несколько раз, сунула в карман плаща. Потом прошла в детскую и стала будить мальчика.

— Витюша… Витенька, проснись. Нам пора.

— Куда пора, мама?

— Я же говорила тебе, мы сегодня к дедушке Ивану поедем. Ты же сам очень хотел к нему в гости. И он меня все время спрашивал — почему я тебя не привожу. Вот и поживешь у него. Он столько компотов для тебя наварил…

Сонный мальчик поднялся с постели, стал неловко одеваться одной рукой. Полина принялась ему помогать, говорила торопливо:

— Поживешь у деда, там хорошо… речка рядом… Там намного интересней, чем в городе, правда?

— А в школу? — спросил Витька.

— Что в школу? — не поняла Полина.

— В школу как я ходить буду?

— Ну-у… я в школе договорюсь, чтобы тебе… отпуск… нет, чтобы каникулы… в общем, придумаем что-нибудь. В конце концов, там рядом большой поселок и тоже школа, совсем не хуже, чем здесь. И мальчишки в поселке — там же у тебя и друзья есть, правда? Ты же рассказывал мне.

— Андрюшка Кутепов и Юрка Каледин… — пробормотал Витька. — У Андрюшки лодка резиновая есть.

— Ну, вот видишь, как хорошо, — улыбнулась Полина.

Одев мальчика, Полина достала с антресолей в прихожей большую спортивную сумку и стала складывать туда вещи Витьки — маечки, трусики, штанишки, курточки. Копаясь в шкафу, он вдруг достала револьвер, бегло осмотрела его и сунула в карман летнего пальто, которое было на ней.

— Это папин? — вдруг спросил Витька.

— Папин… — вздрогнула Полина — она думала, что Витька не заметил револьвер.

— А зачем ты его с собой берешь?

— С чего ты взял? Я его просто в карман сунула, потом обратно положу.

— Дай посмотреть…

— Это взрослое оружие — нельзя, — строго ответила Полина, застегивая молнию на сумке. Разогнулась, посмотрела на Витьку с улыбкой: — Ну что, поехали?



— Сейчас сделаю тебе молоко с медом, — говорил Иван Витальевич и хлопотал у стола, двигая к Витьке большую вазу с грушами и крыжовником. — Вот, рубай пока… крыжовник такой сладкий уродился. Помнишь, в прошлом году он совсем несладкий был? Потому что лето холодное было. А теперь как мед сладкий… ты попробуй, попробуй, Витя.

— Витька одной рукой брал ягоды и ел, причмокивая.

— Ну что, сладкий?

— Да, очень, — улыбнулся Витька.

— Иван Витальевич, ну я поехала, пора мне, — погасив окурок в пепельнице, сказала Полина.

— Куришь ты, Полина, как сапожник, — поморщился Иван Витальевич, разгоняя рукой дым. — После тебя сутки выветривать нужно.

— Вот и выветривайте, — засмеялась Полина. — А я поехала.

— И когда ты нас навестишь?

— Договорились же — через неделю. Если что… — Она замялась. — Не волнуйтесь, я обязательно позвоню…

— Что значит позвонишь? — с тревогой посмотрел на нее дед. — Через неделю приезжай, и все.

— Хорошо, хорошо… — Полина поцеловала Витьку и пошла из кухни.

— Что ты задумала, Полина? — Тревога Ивана Витальевича росла.

— Да ничего я не задумала, — улыбнулась Полина. — Не скучайте тут без меня.

Витька сосредоточенно ел крыжовник и только мельком глянул вслед уходящей матери. Иван Витальевич сел напротив и с тревогой смотрел на мальчика, потом встал и ушел на кухню.

Вдруг с крыльца послышались частые шаги, и в кухню влетела Полина. Лицо растерянное, глаза — огромные, полные страха. Она бросилась к Витьке, порывисто обняла его, несколько раз поцеловала в глаза и щеки, потом сунула ему в карман курточки записку и тихо, быстро проговорила:

— Прочитай потом, Витенька… Ты только не сердись на меня, сыночек. Ты все поймешь и простишь меня! Только не сердись!

И быстро вышла. Витька смотрел ей вслед, ничего не понимая.

— Мама не говорила, куда собралась? — войдя в комнату, спросил дед.

— Нет… — покачал головой мальчик, продолжая есть крыжовник.

— А чего это она так с тобой прощалась?

— Она последнее время все время так. Плачет все время, а потом говорит: «Ты не будешь на меня сердиться?»

— А почему ты должен на нее сердиться?

— Не знаю… Мы часто на могилку папы ездим… почти каждый день…

— И поэтому ты должен на нее сердиться? Чушь! А что она тебе в карман сунула? Записку какую-то?

— Не знаю, деда, еще не прочел.

— Ну так возьми и прочитай. Может, там что-нибудь важное.

Витька достал из кармана записку и прочел вслух:

— «Любимый сыночек, дружок. Привыкай жить один. Дедушка поможет. Целую, мама».

— Она с ума сошла! — всплеснул руками Иван Витальевич. — Что она надумала? Она тебе ничего не говорила?

— А что она должна была мне говорить? — не понял Витька.

— Почему ты должен привыкать жить один? Что значит — дедушка поможет?

— Она сказала, что я поживу у тебя… что ты очень хотел, чтобы я пожил у тебя. Что тебе одному плохо…

— Ну да, хотел, конечно, — растерялся Иван Витальевич. — Плохо мне одному? Ну конечно, плохо… но сколько ты будешь у меня жить, она не говорила?

— Она сказала, что обязательно позвонит…

— Черт бы ее побрал! — хлопнул себя по бокам Иван Витальевич. — Что же все-таки она задумала?



Питомник занимал довольно большое пространство, не меньше гектара. Длинные ряды загонов с решетчатыми дверцами. В каждом загоне — рослые, мощные псы, кобели и сучки, — кавказцы, стаффордширские терьеры, питбули и итальянские мастино. Каждый экземпляр по-своему страшен, могуч, и беспощадная ярость светится в их глазах.

А в большом загоне с невысокой оградой дрались два молодых стаффордшира, оба темно-рыжие, с белыми пятнами на груди и в белых «носках». Морды у псов были уже окровавлены и раны виднелись на шеях, и вот теперь они сцепились намертво, впившись клыками в глотки друг другу, хрипели, пуская кровавую пену.

За схваткой собак наблюдали несколько человек — Муравьев, двое служащих питомника и солидного вида господин в кашемировом пальто, в вырезе которого видна розовая рубашка с модным широким цветным галстуком.

— Может, достаточно? — осторожно спросил один из служащих Муравьева. — Покалечатся собаки…

— Ничего, ничего… они настоящие бойцы, — улыбаясь, ответил Муравьев. Ему кровавая схватка явно доставляла удовольствие. — Смотрите, Константин Викторович, это же бесстрашная машина для убийства. С таким псом сам черт не страшен.

— А я все же склоняюсь взять кавказца, — ответил Константин Викторович. — Они милые… на медведей похожи.

— Кавказцы у меня самые лучшие! — ответил Муравьев. — Что ж, желание заказчика для меня закон! Пойдемте, Константин Викторович, покажу лучший экземпляр. На пометы от него у меня очередь на два года вперед. — Муравьев пошел от загона, скомандовал служащим: — Разнимайте!

Служащие, надев на руки толстые перчатки, бросились в загон, стали растаскивать дерущихся собак.

— Я бы все-таки посоветовал стаффордшира, — говорил на ходу Муравьев. — У меня в пятницу депутат Госдумы Сундуков был, знаете такого?

— Слышал неоднократно.

— Так вот, он сразу двух щенков стаффордширов взял. Для охраны загородного дома. У него территория там большая — три гектара.

— У меня тоже территория большая, но мне кажется, кавказцы для охраны больше подходят. И они симпатичнее — лохматые такие…

— Ради бога! Кавказец так кавказец, — развел руками Муравьев.

Они подошли в загону, в котором находился громадный пес — с огромной круглой головой, заросший длинной шерстью. Из глубины загона, как из пещеры, светились два яростных умных глаза.

— У него родословная, как у английской королевы! На подпольных боях под Питером он мне за один бой двести тысяч баксов принес. Взял верх над непобедимым питбулем Хантером. Порвал его, как Тузик грелку.

— Как зовут? — Важный господин с улыбкой рассматривал кавказца.

— Кент.

— Кент! — громко позвал господин и шагнул ближе.

Кавказец издал глухой рык и в два огромных прыжка оказался перед решеткой, кинулся на нее, встав во весь рост на задние лапы и оскалив белоснежные и длинные, как ятаганы, клыки. Ростом он оказался с Константина Викторовича.

— Роскошный пес, — с улыбкой покачал головой заказчик.

— Мамаша такая же. Прелесть! Последний раз спаривал три месяца назад — потомство жду великолепное. Такая псина все равно что автомат Калашникова.

— Пойдемте посмотрим мамашу… Но я могу надеяться, что первым буду выбирать щенков? Я бы двух взял, если позволите. Я с сыном приеду и с управляющим по дому…

— Константин Викторович, вы не тот клиент, которому я мог бы отказать. Пойдемте, — и Муравьев пошел дальше вдоль загонов с собаками, жестом пригласив господина следовать за собой.



Майор Пилюгин въехал на автостоянку рынка в Коньково и остановился неподалеку от входа в павильон. С ним в машине была десятилетняя дочь Галка, шустрая черноволосая девчонка со смекалистыми глазами. Пилюгин посмотрел на часы и сказал:

— Ждешь десять минут, а потом пойдем покупать матери фрукты, лады?

— Лады, — согласилась Галка. — Но с тебя мороженое, не забыл?

Пилюгин выбрался из машины, купил в ларьке с мороженым вафельный стаканчик, отдал дочери и неторопливо пошел к пивному ларьку на краю автостоянки, время от времени посматривая по сторонам. Он был в штатском, но под расстегнутым пиджаком при ходьбе под мышкой мелькала пистолетная кобура.

Пилюгин подошел к ларьку. Трое парней в джинсах и кожаных куртках покупали пиво. Майор остановился в нескольких шагах от них, закурил и вновь посмотрел по сторонам.

Неожиданно откуда-то сбоку вынырнул худощавый малый лет двадцати пяти, в черной бейсболке и клетчатой суконной куртке.

— Привет, Геннадьич. Мне бы джина с тоником — с бодуна я большого.

Пилюгин шагнул к окошку, сунул туда две десятки, получил жестяную банку. Они с парнем отошли в сторону. Парень откупорил банку, сделал большой жадный глоток и сказал:

— Ну, я навел справочки. Никто этого хмыря Табиева не знает. Залетный какой-то.

— С кем говорил? С разной шушерой?

— Нет, пацаны толковые. Почти всех торговцев оружием знают.

— А я тебе что-нибудь про оружие говорил?

— Нет. Сам додумал.

— А тебе не надо думать, Клюшкин. Тебе узнать надо было.

— Да что узнавать-то? Вы мне что сказали: Юрий Табиев — и все дела. На чем его взяли? Наркота? Оружие? Проститутками торгует? Хорошую ориентировочку вы дали — пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что… Сам-то он кто? Чечен?

— Балкарец. Да какое это имеет значение? — раздраженно проговорил Пилюгин. — Я тебя просил с серьезными людьми поговорить.

— Взяли-то его на чем?

— Тротил и гексоген… видимо, с какого-то военного склада в Кабардино-Балкарии, — неохотно ответил Пилюгин. — Он уже труп.

— Труп? — испуганно переспросил Клюшкин.

— Да, труп. Привез партию взрывчатки, а его в гостинице завалили. Товар забрали. И концов пока никаких, — отрывисто говорил майор.

— Так бы сразу и трекали. Значит, я не с теми людьми говорил. Хотя других у меня нету…

— Есть подпольные мастерские, где китайцы мастерят всякие шутихи — ракеты, хлопушки… у них можешь покопать?

— У китайцев? — Клюшкин отхлебнул из банки, закурил.

— Ну конечно! — Пилюгин стал раздражаться. — Кончай тупить, Клюшкин, не выводи меня из себя.

— Мне бы еще на пару банок джина, Геннадьич, — попросил Клюшкин. — Пустой я, как барабан.

Пилюгин вынул из кармана куртки сторублевку, передал парню.

— Аккуратней с деньгами.

— Да ну, Геннадьич, разве это деньги? Сам даже не знаю, чего я на вас ишачу?

— Чтобы на зону не загреметь, — жестко ответил Пилюгин. — На тебе пятерик висит, забыл?

— Забыл бы, да вы разве дадите? — улыбнулся парень.

— Значит, продолжай искать. На рынках поспрашивай, у своих корешей. Для фейерверков и ракет китайцам тоже нужна какая-то взрывчатка. Ищи, Клюшкин, а то я рассержусь, дам твоему делу ход, и загремишь на зону. Пятерик весь твой — и это при хорошем адвокате. Будь здоров. — Пилюгин так же не спеша направился через стоянку к своей машине.

— Ну что, договорился со своим осведомителем? — спросила Галка.

— Да, Галчонок, все о’кей! — Улыбающийся Пилюгин влез в машину. — Теперь вперед и с песней к маме?

— А фрукты? — напомнила Галка.

— Ох, черт, и верно! Ну, пошли!



Она возвращалась в электричке одна, остановившимися глазами смотрела в окно на мелькавшие пейзажи, прикусив губу. Вдруг вспомнилось, как они приехали в больницу — забирать сына.

Витька, бледный и испуганный, ждал их в приемном покое в сопровождении врача, высокого, узкоплечего молодого человека в халате и рубашке с галстуком, в старомодных очках в роговой оправе. Вместо левой кисти руки у Витьки была забинтованная культя. Рука врача, большая, с длинными узловатыми пальцами, лежала на плече у мальчика. Когда Полина и Александр вошли в приемный покой, врач легонько подтолкнул Витьку:

— Ну, вот и родители пришли, Витя.

Полина бросилась к сыну, обняла его, прижала к себе и стала осыпать лицо поцелуями. Витьке не нравился такой бурный приступ нежности, он слегка морщился и старался уклониться от поцелуев.

— Ну, хватит, мам… не надо…

— Протезы сейчас, знаете, даже изящные делают — телесного цвета и довольно удобные, — негромко говорил врач Александру.

Александр молча смотрел на него, и взгляд был настолько тяжелым, что врач смутился, развел руками:

— Я сделал все, что мог, но спасти руку было невозможно… два пальца вообще отсутствовали.

— Куда ж они делись? — хрипло спросил Александр.

— Видимо, собака проглотила их… Я не один делал операцию. Главврач наблюдал, а он — замечательный хирург… поверьте, другого выхода просто не было…

— Ладно. Спасибо, доктор, — проглотив комок в горле, ответил Александр. — Сами понимаете, хоть для вас операция прошла успешно, для нас радости мало.

— Я понимаю… Вот телефон фирмы, которая делает протезы.

Александр взял бумажку, повертел ее в пальцах, вздохнул:

— Интересно, сколько он стоить будет? Еще раз спасибо, доктор… — Он глянул на жену и сына. — Пошли, что ли?

Врач достал из кармана халата тонкую папку, протянул ее Александру:

— Это, так сказать, история болезни. Для суда будет необходима.

— Для какого суда? — не понял Александр.

— Ну, вы же будете подавать в суд? На виновника?

— А-а, вы об этом… Будем, конечно, но боюсь, от этого суда толку не будет. Да и руку не вернешь… Ну, пошли, Полина, пошли!

Когда они вышли из больницы и неторопливо направились к автобусной остановке, Александр спросил сына:

— Ну как, болит рука-то?

— Нет. Я ее просто не чувствую, — ответил Витька.

— Как не чувствуешь? — удивился Александр.

— Чего ты к нему пристал? — сказала Полина. — Не чувствует — значит, не чувствует.

— У меня ее теперь навсегда не будет?

— Плохо без руки, да? — участливо спросил Александр.

— Неудобно. Вроде она есть, и ее нету… А она снова не вырастет?

— Нет, брат, не вырастет, — ответил Александр. — Зато тебя в армию не возьмут.

— А я хочу в армию, — сказал Витька. — Как ты…

— Ничего, Витек, до армии еще далеко. Там что-нибудь придумаем.

— Мороженого хочешь? Саш, купи ребенку мороженого, — сказала Полина.

Александр метнулся к ларьку возле остановки автобуса, быстро купил вафельный стаканчик, протянул сыну. Тот откусил большой кусок мороженого, стал жевать с удовольствием, сказал шепеляво:

— Шпасиба…

Полина посмотрела на него, и губы у нее задрожали, она отвернулась. Александр тоже смотрел на сына и хмурился, желваки катались под скулами. Потом проговорил, словно простонал:

— Ну, сука… подожди…

— Только не вздумай ничего, — поспешно сказала Полина. — Ты слышишь, Саша? Не вздумай ничего, я тебя знаю. Я тебя прошу, Саша, ты слышишь?

— Слышу… — угрюмо отозвался Александр.

В это время подошел автобус. Витька подошел к двери и замешкался — в правой руке у него был стаканчик с мороженым, а левой он собрался ухватиться за поручень, но… Александр мгновенно сообразил и поднял сына, поставил на ступеньки. Обернулся к жене, пробормотал:

— Он ему, тварь, всю жизнь изгадил, а ты говоришь — не вздумай…



Придя домой, Полина опять сидела на кухне, опять смотрела на фотографию улыбающегося мужа. Потом резко и громко сказала сама себе:

— Ну, хватит нюни распускать. Пора.

Она осторожно погрузила бутылку с густой жидкостью в черную кожаную сумку. Вынула из кармана пальто револьвер, проверила патроны в барабане, взяла сумку и вышла из кухни. Громко хлопнула входная дверь.

Обычный теплый день начала сентября клонился к вечеру. Прохожих на улице было немного. И среди них — худая, среднего роста женщина лет тридцати пяти, в легком летнем пальто, в бежевых туфлях на босу ногу. Она выделялась разве что тем, что шла медленно, выставив перед собой правую руку с небольшой черной сумкой. Женщина несла эту сумку с какой-то старательной осторожностью.

Вот она остановилась у стены дома, медленно поставила сумку на землю, достала мобильный телефон, неторопливо набрала номер.

— Мне нужно майора Пилюгина. По важному вопросу. А когда будет? Это точно? Хорошо, спасибо, — она отключила телефон, сунула его обратно в карман, затем с той же осторожностью подняла с асфальта сумку и медленно пошла по улице. Она смотрела прямо перед собой, но взгляд был отсутствующим, обращенным в глубину памяти…



…И опять вспомнилось, как она разговаривала с майором Пилюгиным у него в кабинете в райотделе милиции. За другим столом милиционер в светлой рубашке смотрел на экран компьютера, не обращая внимания на разговор Полины и Пилюгина. Майор был в расстегнутом мундире, галстук приспущен, ворот рубашки расстегнут — жарко. На столе тихо шумел маленький вентилятор.

— Битый час воду в ступе толчем, Полина Ивановна, — говорил Пилюгин. — Я вам объясняю еще раз — арестовали вашего мужа на абсолютно законных основаниях.

— Это вы настояли на аресте? — спросила Полина.

— Да ни на чем я не настаивал. Я же вам объяснял сколько раз — ваш муж не может находиться во время следствия под подпиской о невыезде, то есть на свободе. Потому что он опасен. Кто может гарантировать, что он по новой не пойдет сводить счеты с гражданином Муравьевым? С первого раза не убил, так он со второго попробует.

— Он моего сына искалечил.

— Не он, а собака.

— Его собака! Он натравил ее на мальчика!

— Следствие такую версию не подтверждает, Полина Ивановна.

— Как не подтверждает? Витя вам говорил, что этот Муравьев скомандовал собаке: «Фас!» Он сам это слышал! — повысила голос Полина.

— Он не мог этого слышать, он слишком далеко находился от мужчины и собаки. Все факты говорят о том, что произошел несчастный случай. Гражданин Муравьев оштрафован на крупную сумму, — монотонно и равнодушно отвечал Пилюгин. — И ведь он приходил к вам, предлагал денежную компенсацию. Десять тысяч долларов, вы же сами говорили…

— Да пусть он подавится своими деньгами! Мальчик на всю жизнь калекой остался, а ему штраф в полторы тысячи рублей назначили — это что? Не издевательство?

— Таково наше законодательство, Полина Ивановна. А зачем ваш муж зверски избил Муравьева?

— Да не бил он его! Толкнул легонько, а тот сбежал.

— Муравьев в больницу обратился, справку получил о побоях. Справка приобщена к делу.

— Я таких справок вам десять штук куплю, были бы деньги!

— Как у вас все легко… — Пилюгин поморщился и покачал головой. — Сразу на людей клеветать, грязь лить… Сразу — взятки, мошенничество, так, да? Между прочим, мне нужно было тогда арестовать вашего мужа и возбудить уголовное дело за хулиганство. Получил бы годика три условно, может, одумался бы. А я совершил ошибку, гуманность проявил…

— Гуманист, — усмехнулась Полина.

— Да, да, гуманность. А проще сказать — мягкотелость проявил! Пожалел боевого офицера! А он тут же новый фортель выкинул — избиения мало показалось, так он явился Муравьева убивать!

— Он пошел собаку убить. Ее надо было усыпить, а он с ней опять по двору гулять начал.

— Пошел убивать собаку, а стрелял в человека. И не убил ведь по чистой случайности… Вы, я вижу, до сих пор не поняли, что ваш муж общественно опасный субъект, преступник, а вы мне…

— Он два года в Чечне воевал, у него правительственные награды есть, — перебила Полина. — Два ордена мужества, а благодарностей — всю стенку оклеить можно!

— Ну и что? Это дает ему право в людей стрелять? — уставился на нее Пилюгин.

— Он болен. Он тяжело болен! — уже со слезами в голосе проговорила Полина. — У него сердце едва работает, вы что, не понимаете? Ему операцию надо срочно делать — шунтирование называется!

— Понимаю. В тюрьме есть квалифицированные врачи, окажут помощь, какую нужно. Надо будет, из кардиоцентра специалистов вызовут. В сотый раз говорю вам — до суда ваш муж будет находиться в тюрьме.

— Но ему операция срочно нужна!

— Специалисты скажут — сделают операцию.

— На нее тридцать тысяч долларов надо.

— Тут уж ничем помочь не могу, — развел руками Пилюгин. — И потом, даже если ему сделают операцию, он все равно в тюрьму вернется. И после суда срок отбывать будет. И… может, хватит, а? Я с вами уже два часа разговариваю. У меня ведь и другие дела есть, — Пилюгин чуть ли не умоляюще смотрел на нее.

Полина резко поднялась.

— Ну, ты еще пожалеешь, майор! Придет твое к тебе.

— Вы мне грозите, что ли?

— Вспомнишь мои слова, когда жареный петух в задницу клюнет! — Она вышла, громко хлопнув дверью…



Полина остановилась — правая рука, державшая сумку, затекла. Она осторожно поменяла руку и медленно двинулась дальше по улице, шла и словно не видела ничего перед собой. Несколько прохожих чуть не столкнулись с ней, другие обходили, удивленно оглядывались. Взгляд Полины был по-прежнему обращен внутрь себя. Она вздрогнула, когда кто-то сказал раздраженно:

— Смотрите перед собой, дамочка! А то упадете!

Полина попыталась улыбнуться, извиняясь, отошла ко входу в магазин, осторожно поставила черную сумку рядом с собой, прислонилась спиной к стене, достала сигареты, закурила…



…Вдруг вспомнилось, как она, Александр и Витька плыли на небольшом пароходике по тихому спокойному озеру. Они стояли на пустой палубе и смотрели, как медленно приближаются берега острова, на котором стояла белая и прекрасная, как самый радостный сон, церковь. Храм стоял на самом верху острова, а вокруг него видна была деревня — черные крыши, бревенчатые стены и изгороди, огороды, деревянные навесы рыбных коптилен, черные бревенчатые кубики бань у самой воды и рыбацкие карбасы, лежавшие на прибрежном галечнике, словно тюлени. Было раннее утро, и на ребристой под ветром озерной воде горела, ломалась и посверкивала алым огнем дорожка от встающего солнца.

Александр и Полина смотрели на остров, захваченные открывшейся им красотой, а Витька стоял сонный и злой. Ветер продувал его насквозь, от качки приходилось держаться за линь, протянутый вдоль низкого борта. Тогда у него было еще две руки… Иногда волна доставала до борта, заливалась на палубу. У всех троих были мокрые ноги. Витька переминался, но терпел.

На палубе появился матрос, выплеснул из ведра за борт грязную воду. Невыспавшийся и мрачный, он сказал, проходя мимо Александра, Полины и Витьки:

— Не спится? Смотрите — простынете.

— У нас лекарство от простуды есть, — весело отозвался Александр.

Потом вышел из камбуза повар. Он был в засаленной белой куртке и бескозырке. Следом за ним на палубу выкатилась дворняжка — остроухая, поджарая и широкогрудая, хвост кренделем. Повар поставил у борта большое ведро и стал выбрасывать за борт куски хлеба, вареной рыбы, пригоршней зачерпывал прокисшую кашу. Тут же налетели чайки, их становилось все больше и больше. Лохматая дворняжка вертелась у ног повара, вежливо повизгивала, задрав остроносую голову к хозяину. Повар бросил ей два больших куска вареной рыбы, и собака стала торопливо есть, прижав уши и пританцовывая лапами на мокрой палубе.

Александр обнимал Полину за талию, и она сама прижималась к нему всем телом, положив голову на плечо. Александр поцеловал ее в волосы, проговорил тихо:

— Наверное, сердишься на меня, да?

— За что? — улыбнулась Полина, глядя на озеро.

— Вместо Анталии или Канар привез тебя в эту северную глухомань.

— Тебе здесь нравится? — спросила Полина.

— Родина предков… столько лет не был… А вот этому храму знаешь сколько лет? Не поверишь — шестьсот! И поставлен без единого гвоздя… Какая к едрени матери Анталия, Поля? Какие Канары? — И Александр вновь принялся целовать ее, повернув к себе лицом. Сильный ветер налетал порывами, и острая волна била в скулу парохода, заливала палубу, обдавала их брызгами.

— Пап, я замерз, в каюту пойду, — наконец не выдержал Витька.

— Ну иди, иди…

И в это время очередная сильная волна хлестнула через борт как раз в том месте, где стояли повар с ведром и собака. Волна накрыла дворняжку с головой и потащила к борту, к длинному отверстию, куда уходила вода. Раздался только истошный визг, и в следующую секунду повар увидел свою собаку за бортом.

— Ах ты, мать твою, добегалась! — громко выругался повар.

— Вон она, папа, вон она! — закричал Витька, указывая рукой.

Александр, Полина и Витька теперь смотрели на воду у самого борта — там барахталась несчастная дворняжка, и с каждой секундой ее относило все дальше и дальше от парохода. И раздался истошный собачий вой — люди, помогите…

Этого крика Александр не выдержал, мгновенно перемахнул через борт и прыгнул в воду. Разом вскрикнули Полина и Витька. Повар подбежал к борту, закричал:

— Во дает мужик! На хрен ты ее спасаешь?! Сама выгребется!

Александр вынырнул, увидел вдалеке собаку и поплыл к ней.

— Круг спасательный давайте! Круг есть? — кинулась к повару Полина.

— Да есть где-то… — Повар тяжело побежал на корму.

Выскочил на палубу матрос, тоже посмотрел:

— Пальму смыло, во дела!