H. Непомнящий

Русская Индия

Индийская увертюра: Образ далекой страны

Знакомство российской массовой аудитории с Индией имеет большую историю. Русскому читателю широко известны такие старинные труды, как «Хождение за три моря» Афанасия Никитина (? — 1474) или «Письма из Индии» князя Алексея Дмитриевича Салтыкова (1806–1859). «Индия мыслилась не просто как одна из частей света, но как самый дальний и едва досягаемый земной предел», — отмечает A.C. Демин.

Как писал Н. М. Сперанский в своей книге «Индия в старой русской письменности», «сведения об Индии, по крайней мере, название ее (Индия, Инды, Индийская, или Индейская, страна, земля, царство), в старинной русской письменности мы встречаем уже с первых веков ее существования».

Представление об Индии складывалось и на основе рассказов купцов и паломников, ходивших на Восток за товаром и в «святую землю». Однако паломники, путешествующие главным образом в Египет, не бывали в самой Индии, а получали сведения от арабов, сирийцев и египтян, ездивших туда. Отсюда и возникали порой фантастические слухи об Индии. Сведения о ней распространялись также с Запада и черпались образованным читателем из произведений греческих авторов, в частности Страбона и Птолемея. Прочитанное воспринималось как правда, что также придавало Индии образ фантастической страны.

С появлением переводов греческой литературы на древнеславянский язык «люди познакомились с теми представлениями об Индии, какие сложились в средневековой Европе и были неразрывно связаны с христианским учением. Ведь вся средневековая наука оказалась сплавом реальных знаний с литературным воображением и христианским морализованием, и это полностью отразилось и в представлениях об Индии».

«Индия представлялась страной, где было все то, к чему стремилась душа, — богатства, чудеса, природное изобилие, мудрость и святость. Церковь утверждала эти представления, трактуя индийские чудеса как христианские аллегории, ниспосланные Богом для поучения».

Первой светской повестью на Руси была «Александрия», рассказывающая о походе Александра Македонского в Индию в 326–325 годах до н. э. Обширные, но порой не без вымысла сведения содержатся в таком произведении, как «Повесть о Варлааме пустыннике и Иосафе, царевиче индийском», признанном церковью как рассказ об истинных христианских мучениках. Интересна «Христианская топография Козьмы Индикоплова», в которой герой ездил торговать в страны Индийского океана. Говорится об Индии и в александрийском сборнике «Физиолог», где давалось описание индийского слона и мифической птицы феникс. К числу познавательных книг относилось также «Сказание об Индийском царстве», в котором превозносятся неисчислимые богатства Индии. Повествуют об этой удивительной стране и апокрифические «Деяния апостола Фомы в Индии» и «Евангелие от Фомы».

«Хождение за три моря» Афанасия Никитина — произведение, дающее более реальное изображение Индии и, тем не менее, оказавшееся под влиянием идей о сказочности этой страны: «Да на султане ковтан весь сажен яхонты, да на шапке чичак (шлем) олмаз великы, да сагадак (колчан) золот со яхонты, да 3 сабли на нем золотом окованы, да седло золото…»

Индия в представлении средневекового европейца была сказочно богатой, там водились чудища и совершались чудеса, ее населяли странные люди и невиданные звери — птица феникс и единорог.

Однако Афанасий Никитин был одним из первых, кто также заметил потрясающую бедность «Индии богатой»: «и люди ходять нагы все», «а все нагы да босы», «а ества же их плоха», «у них все дорого»…

И здесь, уже навсегда кончаются сказки и начинается страноведение.

Сведения, оставленные Афанасием Никитиным, резко отличались от всех представлений русских об этой стране.

А что дальше?

Дальше были уже российско-индийские отношения. Разные. Начало им было положено с развитием торговли между этими странами. Одним из первых городов, принявших индийских купцов, была Астрахань второй половины 1630-х годов.

Невероятный факт истории: в средневековой Астрахани имелось большое поселение индийских купцов! «В 1625 году персияне, армяне и индийцы построили… гостиные дворы: армянские, персидские и индийские каменные по обряду азиатскому, неподалеку от Спасского монастыря» (Ключаревская летопись. Астрахань, 1887). К этому времени индийские подворья появились и в других русских городах, в частности в Нижнем Новгороде и Москве. (Мы еще расскажем об этом в книге.)

Таким образом, открылся новый источник сведений об этой стране — сами индийцы.

Помимо этого стало больше переводов западноевропейских книг об Индии. Данные уточнялись и по мере расширения португальских завоеваний на индийских берегах: сподвижники Васко да Гамы, младшего современника Афанасия Никитина, торопились застолбить раньше испанцев, англичан и русичей богатые земли Южной Азии.

В конце XVIII века в России зародилась индология, один за другим стали появляться переводы отрывков древнеиндийских эпосов и литературы. Классическое наследие, культура и проблемы Индии все больше привлекали внимание русской общественной мысли. В 1817 году «Вестник Европы» опубликовал статью за подписью Дм. Б-в «Историческое изыскание о торговых отношениях древних народов с Индиею», а в 1837 году вышло в свет исследование А. Малиновского «Известие об отправлениях в Индию российских посланников, гонцов и купчин с товарами и о приездах в Россию индийцев, с 1469 по 1751 год».

Сведения об Индии расширялись и начинали обрисовываться в более реалистичных красках. Индией интересовался A.C. Грибоедов, прокомментировавший описание путешествий по странам Востока, в том числе и в Индию, русского крестьянина Цикулина и опубликовавшего рукопись в журнале «Северный архив» в 1826 году. В 1835 году А. С. Пушкин приступил к написанию «Истории Петра», куда вошли материалы и о поисках связей царя с Индией. Денис Давыдов составил конспект по истории Индии вплоть до XIX века…

Так по крупицам собирался образ этой страны!

В прессе об Индии упоминалось, как правило, в информационных заметках, которые были основаны на английских и французских источниках. По мере развития английского империализма в Индии в российской периодике стали появляться расширенные материалы, авторы которых ясно осознавали происходящие процессы и переживали за судьбу индийского народа. Пресса того времени являлась очень важным элементом в знакомстве русского человека с Индией. Прогрессивная печать осуждала Англию. Таковы, например, обзорные заметки в журнале «Вестник Европы» за 1818 год: «Почему Англия следует двум политикам? Почему в Европе называет она то хищением, что в Индии почитает законным правом? Здесь вопиет она для восстановления законных государей, там для низвержения также законных государей, и везде для увеличения своего могущества… Надлежало бы помнить, что иногда порабощенные народы налагают цепи на самих же своих притеснителей»; «Чем могла бы сделаться Восточная Индия, если бы со временем последовала бы Северной Америке, и что было бы с колоссом Великобритании, если б она лишилась сей твердой опоры своего могущества?». Обо всем этом размышляли читатели, сидя у лампы или окошка и переживая за далеких, но почему-то таких близких индийцев…

В. Г. Белинского Индия привлекла в начале 1830-х годов. В его багаже — перевод статьи «День в Калькутте», напечатанной в журнале «Молва», выходившем при «Телескопе». Писатель показал жажду наживы англичан, стремление властвовать над побежденным народом. Белинского, а вместе с ним и Герцена, остро волновали вопросы слабдго сопротивления индийцев британскому господству. Эти передовые мыслители, да и в целом все революционные демократы, видели в индийском вопросе отголосок русских проблем и убеждались в необходимости реформ.

В 1840-х годах в русской журналистике уже сложилась индийская тема. Все сколько-нибудь значительные издания так или иначе затрагивали ее. Публиковались исследования, переводы классической литературы, рецензии и библиографические заметки. Особую роль здесь играл передовой журнал «Отечественные записки». С середины 1839 года отдел критики возглавлял Белинский, а позже в нем начал сотрудничать Герцен. Демократическая направленность журнала ярко проявлялась в публикациях, посвященных Индии. С журналом сотрудничали авторы, проводившие долгое время непосредственно в самой стране. Так, в 1845 году была напечатана статья Э. Варрена — французского офицера, прослужившего долгое время в британской армии на юге страны и критиковавшего английское правительство. В том же году «Отечественные записки» поместили статью «Верования индусов», в которой освещалась религиозная ситуация в стране, уделялось внимание острой межрелигиозной борьбе, читателя знакомили с Ран Мохан Раем — просветителем и религиозным реформатором Индии.

Особый вклад в русскую журналистику внес князь А. Д. Салтыков. В своих «Письмах из Индии» он пишет о первых своих впечатлениях: «Перед вами — люди полунагие, в белых полостях, с медяным цветом лица, с разрисованными плечами и руками, в чалмах белых, алых, желтых или зеленых. Перед вами — женщины, также едва облаченные в разноцветные, прозрачные, как паутина, ткани, разукрашенные золотыми и серебряными ожерельями, кольцами, подвесками на шее, на руках, на ногах, серьгами в ушах, в ноздрях, раздушенные благовонными цветами, вплетенными в волосы… Окинув беглым взором этот роящийся народ, вы торопитесь взглянуть на странные капища, уставленные бесчисленным множеством истуканов: тут толпы факиров, увечных, иссохших, худых, как оглоданные кости, с длинными, крючковатыми ногтями на руках и ногах; тут безобразные старухи, волосы растрепаны, взоры дики. Тут обширные пруды с каменной набережной — в них обмывают покойников. Далее безмолвные часовни гебров, шумные пагоды индийцев, — тяжелый запах мускуса от множества мускусных крыс, живущих под землею, разлит по воздуху; странные звуки неумолкающей музыки… Вот что с первого раза овладеет вниманием путешественника». (Мы также вернемся к его путешествию в нашей книге.)

В «Отечественных записках» за 1844 год была напечатана статья «Несколько замечаний касательно английской Ост-Индской компании в Индостане (Выдержка из записок незаслуженно забытого русского путешественника А. Г. Ротчева)». «Я был поражен бедностью и страшной нищетою, — пишет он, — в которую погружены три четверти народонаселения Индии… Загляните в жилища этих людей, столь полезных и столь трудолюбивых, — какое зрелище. Жалкая землянка… Обыкновенная пища их — горсть муки, брошенная в холодную воду, которую за недостатком соли они приправляют красным перцем».

Как мы видим, XIX век становится веком «прозрения», когда, сбрасывая вуаль богатства, Индия предстает перед российским путешественником и читателем нищей. Благодаря Ротчеву Россия узнала теперь и другую Индию — «ограбленную англичанами, нищую бесправную колонию».

Народное восстание в Индии 1857–1859 годов привлекло внимание российской общественности. Журнал «Отечественные записки» писал: «В настоящее время в политическом мире едва ли есть вопрос важнее, интереснее и серьезнее вопроса об Индии… Все с величайшим нетерпением ждут известий из Индии; на столбцах газет прежде всего ищут магических слов: \"Индия\", \"индийская почта\", \"корреспонденция из Калькутты\"». Помимо «Отечественных записок» такие журналы и газеты, как «Атеней», «Военный журнал», «Русский вестник», «Военный сборник», «Санкт-Петербургские ведомости», «Московские ведомости», и другие начали активно публиковать материалы об индийском восстании. Сначала это были краткие заметки, затем — подробные описания сражений, критический анализ английского господства.

Однако ни одна российская газета не имела своих корреспондентов в британской колонии, и большая часть информации черпалась из английских источников.

В периодической печати России сразу же определился разный подход к событиям в Индии. Это объясняется размежеванием и российского общества того времени.

Взгляд правящих кругов выражала статья одного из ярких представителей официальной исторической науки М. П. Погодина, в которой говорилось, что «все в России забыли ненависть против англичан и видели в них только представителей цивилизации, которой угрожает варварство», опубликованная в газете «Ле Норд» за 17 ноября 1857 года.

В декабре того же года «Петербургские ведомости» опубликовали серию статей известного консервативного публициста Н. И. Тарасенко-Отрешкова, в которой он также защищал и оправдывал Англию. Губительность Ост-Индской компании выразил редактор журнала «Атеней» Е. Корш в своей либерально направленной статье «Индийское восстание, его причины и последствия» (1858). Однако Корш, как и другие либералы, критиковал лишь крайности британского правительства, не выступая против самой системы колониальной эксплуатации.

Более глубокую и осмысленную оценку восстанию дали русские революционные демократы. Хотя их мнение и не было господствующим, именно оно являлось выражением прогрессивной российской мысли середины XIX века. Н. Г. Чернышевский, H.A. Добролюбов через журнал «Современник» активно поддерживали идеи восстания. В сентябрьском номере журнала за 1857 год за подписью Н. Турчинов (псевдоним H.A. Добролюбова) была опубликована статья «Взгляд на историю и современное состояние Ост-Индии». В ней автор выражает глубокую симпатию индийскому народу. Причины восстания Добролюбов видел в порочности всей системы английского господства.

В 1890-х годах на страницах журналов «Жизнь», «Вестник всемирной истории» появляются статьи автора, которого М. Горький ставил в один ряд с самыми блестящими журналистами того времени, — Д. Сатурина. Сатурин продолжил традицию своих предшественников в критике английского правительства. Но в отличие от них ему были доступны индийские источники информации: документы, монографии, периодика. Он был лично знаком с передовыми журналистами Индии. В своих работах Сатурин значительное внимание уделял развитию капитализма и национальной буржуазии в Индии: «И по мере развития крупной промышленности будет расти тот класс, который явится надежной опорой молодой Индии в ее борьбе за прогрессивные реформы и который послужит звеном между новой Индией и теми элементами, какие успеют уцелеть от старой Индии».

Благодаря таким авторам образ страны представал четче и объемнее…

А образ России в Индии? Как узнавали индийцы о далекой и великой стране на западе?

Вернемся немного в прошлое. В первой четверти XIX века передовая индийская интеллигенция, главным образом бенгальская, стала проявлять особый интерес к России. В 1818 году индийский журнал «Дига даршан» опубликовал статью о России под заглавием «Рушиа». Во многих книгах и публикациях проявлялся большой интерес к Петру I.

14 января 1904 года бомбейская газета «Таймс оф Индиа» оповещала о трагической гибели художника В. В. Верещагина на броненосце «Петропавловск» во время минной атаки японцев на русский флот под Портом-Артуром. В статье «Благородный русский» писалось, что Толстой, Чехов, Верещагин являются самыми популярными в Индии представителями русской культуры.

В Индии проявлялся живой интерес к русской культуре и в журналах «Бенгали», «Бхарати», «Восток» постоянно публиковались статьи о русской литературе. В 1915 году журнал «Бхарати» опубликовал очерк о жизни и мировоззрении Ф. М. Достоевского и стал знакомить своих читателей с творчеством Леонида Андреева.

В 1912 году М. Горький привлек в «Современник» Б. Р. Каму, видную индийскую патриотку и революционерку, редактора газеты «Индиэн социолоджист».

Локсания Бал Гангадхар Тилак (1856–1920), первый вождь борьбы за национальную независимость Индии, видел в русской революции 1905 года вдохновленную борьбу против деспотизма, за демократию. В своей газете «Кесари» за 21 мая 1907 года он писал о борьбе России и других стран против тирании. Он прямо говорил, что Индия может стать «второй Россией».

Махатма Ганди в 1905 году писал о русской революции: «Если русский народ добьется успеха, эта революция в России будет оценена как величайшая победа, величайшее событие нынешнего века».

Таким образом, революционная мысль Индии подпитывалась идеями русской революции.

23 марта 1900 года в «Правительственном вестнике» прошло следующее сообщение: «Государственный совет в соединенных департаментах законов и государственной экономии и в общем собрании, рассмотрев представление МИД об учреждении Генерального консульства в Бомбее, мнением положил: Действующие штаты заграничных установлений МИД дополнить учреждением должности Генерального консула в Бомбее…»

Первым генеральным консулом в Бомбей был назначен видный дипломат и разведчик Василий (Вильгельм) Оскарович фон Клемм (1861–1938), до этого служивший в русском представительстве в Бухарском ханстве. Задачей консула было содействие налаживанию русско-индийских экономических связей, а также защита интересов российских граждан в Индии.

9 ноября 1900 года российское консульство в Бомбее было открыто.

Шли годы. Идеи первой русской революции оставили свой след в Индии. Локмания Тилак в своей борьбе против английского правительства часто ссылался на Россию, говоря, что «даже российский царь должен был повиноваться бомбе, и хотя он многократно делал попытки покончить с Думою, он, наконец, был принужден признать ее существование по необходимости…». Из этого документа хорошо видно, какое сильное влияние оказала первая русская революция на национально-освободительное движение в Индии. В 1917 году в связи с событиями в России — Февральской и Октябрьской революциями — русско-индийские дипломатические связи были нарушены.

Однако на научном фронте работа по изучению культуры Индии продолжалась. Видный русский путешественник, разведчик, страновед Андрей Евгеньевич Снесарев (1865–1937), генерал царской армии, в советское время директор учебного Института востоковедения в Москве, был автором ряда книг и статей, посвященных современной ему Индии, публиковавшихся в 1900–1920-х годах.

С Индией у России отношения всегда были традиционно дружественными. Индия, сама столкнувшаяся с этническими противоречиями, внимательно следила за набиравшими силу центробежными тенденциями в бывшем СССР и сейчас наблюдает за действиями, предпринимаемыми российским руководством по ликвидации националистической «ржавчины» внутри Российской Федерации. Индия настойчиво ищет альтернативу современным исламским схемам. Она противодействует не только воинствующему исламизму Ирана и Пакистана, но и фундаменталистским группировкам Афганистана и республик Средней Азии. В треугольнике отношений Россия — Китай — Индия Санкт-Петербург и Москва отводили Дели роль регулятора, и эта роль стала перманентной. Являясь одним из лидеров Движения неприсоединения, Индия всегда поддерживала инициативы Москвы на международной арене, хотя сама Москва нередко проявляла безразличие к региональным проблемам Дели. Так, во времена горбачевской перестройки был сделан значительный позитивный «виток» в отношениях с Индией, однако многие перспективные идеи (такие, например, как концепция «несилового мира») были «заговорены» Москвой и ею же «задвинуты» на второй план…

Образ далекой Индии формировался у россиян не просто и не сразу. Понадобились столетия, прежде чем московские пионеры в сказочной повести Лазаря Лагина «Старик Хоттабыч» («1001 ночь» по-советски) запросто отправились в далекую восточную страну (и ведь именно в Индию, а не в Турцию и не в Персию), а индийские купцы преспокойно расположились со своими товарами на столичных улицах — совсем как тогда, в далеком XVII веке в хлебосольной Астрахани!

Тут нельзя удержаться и не привести большую цитату из статьи «Россия и Индия — брак по любви» видного российского индолога, доктора исторических наук Ростислава Борисовича Рыбакова о «браке по любви» между Россией и Индией:

«Необъяснимые симпатии, случается, соединяют не только его и ее, но и целые нации. Так, невзирая на разность тогдашних политических систем и на противоположность географических условий, несмотря на непересекаемость пройденных в прошлом исторических путей, игнорируя расовые, языковые и бытовые различия, полюбили друг друга в середине пятидесятых годов на виду у всего мира и на удивление ему народы Индии и России.

Отдавая должное первым ласточкам этой любви — сентиментальным фильмам Раджа Капура и глубокомысленным полотнам Николая Рериха, с благодарностью вспоминая первых из первых государственных наших «послов» — аристократа и философа Неру и простолюдина и аппаратчика Хрущева, скажем, наконец, вслух, что уникальность этой почти иррациональной любви в ее всенародности с обеих сторон. Не экономическая помощь, не политическая поддержка, не придуманное позднее «стратегическое партнерство» — все это было, конечно, но главным было другое. Теплая дружеская волна от каждого к каждому, от сердца к сердцу — вот на чем было мудро построено все остальное. Народное тяготение друг к другу — вот что позволяло говорить о вечной дружбе двух государств.

Но государств ли? Может быть, прав был посол Индии в Российской Федерации, без устали повторяя, что отношения Индии и России — это не межгосударственные связи, а межцивилизационные. Две великие цивилизации тянутся друг к другу, и от этого тяготения многое зависит в сегодняшнем и в будущем мире.

Даже если это тяготение проявляется на подсознательном уровне. Даже если это тяготение обретает мифологизированную форму. Помню, под Мадрасом зеленобородый от старости бродячий садху (святой) на давно уже мертвом языке санскрите уверял меня, что священная река индусов Ганг берет начало в Сибири, в стране мудрецов, праотцев индийцев-риши (от имени которых и происходит, мол, имя Россия) — более высокого пьедестала в Индии и вообразить нельзя.

Может быть, первопричину этого тяготения стоит поискать в глубинах истории? Никогда, ни в какие века не зафиксировано ни одного эпизода, могущего омрачить наши отношения. Никогда мы не проливали кровь друг друга, не соперничали, не обманывали, не ссорились. И когда несколько лет назад наш Институт востоковедения стал совместно с Азиатским обществом в Калькутте издавать полный свод архивных документов по русско-индийским отношениям, во всей массе сохранившихся документов не нашлось ни одного недоброго или неуважительного не то чтобы поступка или замысла, но даже слова. Ни нам, ни им не надо смягчать комментариями задуманное, предпринятое или сказанное нашими предками.

Индия никогда, повторяю — никогда! — не воспринималась у нас как нечто непонятное, темное и, следовательно, угрожающее.

Не оттого ли, что виделся в ней край света, несказанно далекий от нас?

Удивительно, но на протяжении всех веков нашей истории Индия в византийском, а оттуда и в русском народном сознании излучала ауру света и духовности. Набожные и благочестивые \"рахманы\" (брахманы) населяют переводные и русские сказания, повести, сборники, встречаются даже в летописях и наоборот — былинные наши герои хвастаются, что происходят из Индии (\"я выехал из Индеи богатые\" или \"с Волын-города, да со индийского\"). При этом мудрые \"рахманы\", поучающие самого Александра Македонского, выступают в имевших широкое хождение на Руси рукописях не как противные христианскому духу язычники, а как носители истинной учености и духовности.

А может, первопричиной взаимного тяготения двух столь различных внешне цивилизаций следует признать доисторическую общность их корней? Это очень сложная тема, наука не сказала еще последнего слова. Есть сотни, если не тысячи практически совпадающих слов в славянских языках и санскрите (двара — дверь, мата — мать, агни — огонь и т. п.), есть разительное сходство в языческих дохристианских обрядах с обрядами индуизма (например, сожжение мертвых), есть, наконец, странные пассажи в древнейших памятниках Индии — Ведах (веды — ведать, знание), из которых следует, что предкам современных индийцев были известны арктические созвездия, Ледовитый Океан и другие реалии высоких широт…

Но это подчас зыбкая почва догадок и недостаток подлинной образованности легко может сыграть с нами недобрую шутку.

В то же время мне, как русскому, с одной стороны, и индологу с 40-летним стажем — с другой, представляется, что под бросающимися в глаза чисто внешними различиями наших стран и народов их действительно объединяет глубинное родство, причем именно родство духовного плана.

Глубинные основы Индии так близки российской душе. Каждому из нас…».[1]

Первое прикосновение. Хождение за три моря



Спросите у кого-либо сегодня, с чем у человека ассоциируется имя Афанасий, и боюсь, что в большинстве случаев получите ответ: «С маркой пива». Некоторые смогут вспомнить комедию «Афоня» с Леонидом Куравлевым в главной роли. И уж совсем мало кто назовет мужественного купца из Твери — Афанасия Никитина.

В середине XV века Тверь, несмотря на победу Москвы, оставалась крупнейшим экономическим центром Руси. Во дворе тверского князя существовало торговое посольство из Герата. Тверские купцы торговали товарами со многими странами. Вот и Афанасий Никитин в 1466 году «подался на юга» — отправился с товаром в «Ширванскую землю», что на Северном Кавказе. Под Астраханью караван был ограблен ногайскими татарами. Не желая, вернувшись домой, стать за долги холопом, попасть в долговую яму и принять бесчестье, Афанасий Никитин «от многыя беды поидох до Индеи», куда добрался после многих тягот в 1469 году. Часто без средств и с риском для жизни три года путешествовал он по стране, рассказав о ее управлении, хозяйстве, религии, быте, природе в сочинении «Хождение за три моря», ставшем не только точным источником сведений об Индии, но и памятником древнерусской литературы, переведенным на многие языки.


 <sup>Тверской купец Афанасий Никитин. Фрагмент памятника в Твери



Памятник А. Никитину в Твери</sup>


В своем «Хождении за три моря» — Каспийское, Индийское и Черное — Афанасий Никитин преодолевает полный смертельных опасностей путь — от Твери до южных берегов Каспийского моря, через всю Персию, Индию, Африку (Сомали), Маскат, Османскую империю обратно в Московию. Он побывал в Индии почти за тридцать лет до Васко да Гамы и, по сути дела, открыл Индию для русских.

Конечно, немногие читали адаптированный текст этого, по сути дела, дневника путешественника, гораздо больше народу смотрело фильм «Хождение за три моря», созданный по мотивам произведения: дамы постарше наверняка помнят красавца Олега Стриженова в главной роли — Афанасия Никитина.

В 1955 году в Твери (тогда Калинине) на берегу Волги был поставлен памятник великому путешественнику (скульпторы С. М. Орлов, А. П. Завалов, архитектор Г. А. Захаров, бронза, гранит). Сейчас памятник Афанасию Никитину является визитной карточкой города, а его многочисленные виды используются в качестве логотипов.

В 2002 году в Индии, в местечке Ревданда (120 км от Мумбай), на территории местного колледжа была установлена памятная семиметровая стела, облицованная черным гранитом. Надписи на стеле на четырех языках сообщают о том, что тверской купец Афанасий Никитин неподалеку впервые ступил на индийскую землю.

Совсем недавно в Феодосии (бывшая Кафа) тоже был установлен памятник Афанасию Никитину. Скульптура расположена в историческом месте города — на мысе Карантин, недалеко от средневекового православного храма Иоанна Предтечи (Иверской иконы Божьей Матери), в котором, по преданию, молился Никитин, прибывший осенью 1474 года из далекого путешествия в Кафу. Автором памятника является местный скульптор Валерий Замеховский. Подготовка к установке памятника длилась 21 год, и сооружался он на пожертвования горожан, решивших увековечить подвиг смелого тверича.


^{Церковь в Феодосии, в которой, по преданию, А. Никитин молился после возвращения из Индии}


Есть все основания утверждать, что текст «Хожения» был написан именно в Феодосии. Вряд ли он мог возить с собой большую рукопись во время путешествия, а в марте 1475 года А. Никитин, вознамерившийся вернуться на родину, «умер, до Смоленска не дойдя». Есть мнение, что здесь опять сыграли «происки» Москвы, поскольку его «тетрати» московские купцы Гридя Жук и Степан Дмитриев доставили в столицу дьяку великого князя Василию Мамыреву (а может, и им самим), а Тверь в то время еще была самостоятельным сильным княжеством. И вот здесь-то притаилась главная загадка «хожения».

Проникнуть в Индию, отыскать путь в эту сказочно богатую страну было мечтой европейцев XV века. Многие из них посвятили этой мечте всю свою жизнь. Среди них были великие мореплаватели — генуэзец Колумб и португалец Васко да Гама.

Русский путешественник Афанасий Никитин не только одним из первых осуществил эту мечту, но и побывал в Индии раньше других европейских путешественников эпохи Ренессанса. Более того, именно он дал наиболее правдивое ее описание в своих записках. Случилось это за четверть века до того, как каравеллы (а точнее, «науш редондуш») Васко да Гамы 20 мая 1498 года впервые пристали к индийскому берегу, и задолго до того, как португальцы и англичане из уст своих моряков услышали первые достоверные сведения об Индии.

Афанасий Никитин внимательно изучил жизнь индусов и собрал ценнейшие сведения об их обычаях, политике и торговле. Велика и почетна заслуга этого замечательного тверского путешественника перед русской и мировой культурой. Его имя вошло в историю наряду с именами крупнейших исследователей и путешественников эпохи Великих географических открытий.

В середине XV веке главный соперник Москвы в борьбе за Русь Тверское княжество быстро теряло свою мощь. Роковую роль сыграли в этом татаро-монгольские набеги, организованные московскими великими князьями. Пострадала от набегов и тверская торговля. Однако, не удовлетворяясь связью Новгорода с Ганзой, вся Северо-Западная Русь искала тогда для себя новых торговых путей в Неметчину через Литву. И тверичи сумели тогда наладить эту связь.

«Отъезжими торгами» занимались наиболее предприимчивые, отважные и любознательные представители купечества. Купец-путешественник разъезжал со своими товарами не только по Руси, но и по далеким чужим краям.

По свидетельству итальянского путешественника Амброджо Контарини (? —1499), в Москву зимой съезжалось иногда множество купцов из Германии и Польши для закупки мехов. Да и самих русских купцов, особенно тверских, нередко видели в Смоленске, Витебске, Дорогобуже и других городах Литовского княжества.

Большие и оживленные торговые сношения были с Крымом. В Кафе, которая до 1475 года находилась во владении генуэзцев, было даже специальное русское подворье. Каждый год отправлялись в Крым партии купцов, собираясь человек по сто двадцать, не считая прислуги. Не прерывалась торговля с Крымом и после захвата Кафы турками.

Но эта торговля всегда была связана с риском. «Полем пути истомны [мучительны]», — говорили в то время. Безопаснее был путь через литовские владения, но здесь даже при мирных отношениях между Москвой и Литвой русские купцы подвергались разного рода притеснениям. Граница Литвы в те времена простирались до Черного моря, в частности, до современной Одессы.

Во многих городах, через которые приходилось проезжать русским купцам, взимались пошлины — мыт. Сборщики пошлины — мытники — вопреки всяким договорам самовольно увеличивали поборы, и московское правительство немало тратило чернил и дорогого пергамента на дицломатическую переписку с Литвой по поводу обид, чинимых купцам.


^{Памятник А. Никитину в Феодосии}


Не ограничиваясь Крымом, русские торговые люди ходили и во владения турецкого султана — в Азов и самый Царьград (бывший Константинополь, переименованный османами после падения Византийской империи в Стамбул), с которым у Руси никогда не прерывались сношения.

В Царьград ходили сухим путем, через Молдавию и Валахию, а иногда через ту же Кафу. Плыли морем в Синоп и вдоль малоазиатского берега шли к Босфору. Из Кафы русские ходили не только в Царьград. Перед ними было все «Заморье». Они посещали Бурсу,[2] бывшую одним из крупных складов восточных товаров, а еще чаще — Токат. Недаром Ахмат, правитель Амасьи, Токата и Самсуна[3] писал, что «великого князя Ивана многие гости в наш Токат ходят».

Но все же главной торговой дорогой постепенно становится Волга. Ежегодно по Москве-реке, Оке и Волге отправляются суда в Астрахань и дальше.

На развитии восточной торговли при Иване III (правил в 1462–1505 годах) благоприятно сказывалось то обстоятельство, что Казань долгое время находилась под сильным влиянием Москвы. Если и чинились неприятности русским купцам, то только астраханскими татарами. Это, впрочем, не мешало оживленной торговле с Астраханью, куда русские купцы ездили прежде всего за солью.

Торговали с Москвой и ногайские татары. В летописи есть указание, что однажды в Москву съехалось до трех тысяч двухсот ногайских купцов, которые привели на продажу сорок тысяч лошадей.

По Волге отправлялись русские купцы в Шемаху (Закавказье) и Персию — за шелком, жемчугом, дорогими каменьями, перцем, шафраном, мускусом, красками и т. д. На продажу везли они меха — «мягкую рухлядь», воск, мед, коней и другие товары, а несколько позднее — полотно и мед, высоко ценимые на Востоке.

И с Шемахой, и с Персией Иван III обменивался посольствами. Он же пытался наладить прерванные монголо-татарским нашествием дипломатические и торговые отношения с Грузией.

Как известно, русские издавна поддерживали связь с Грузией. Изяслав I был женат на княжне абассинской, а сын Андрея Боголюбского, Юрий, был мужем знаменитой грузинской царицы Тамары, при дворе которой жил Шота Руставели, посвятивший Тамаре свое гениальное произведение «Витязь в тигровой шкуре».

Довольно оживленные торговые сношения установились и со Средней Азией. Кастильский путешественник Клавихо видел русских купцов в Самарканде в начале XV века, а бухарские купцы все время выезжали на Русь. Начиналась, наконец, правда еще не регулярная, торговля с Сибирью.

Русские купцы стали частыми гостями на рынках Западной Европы, Крыма и Ближнего Востока.

В отъезжий торг, особенно за границу, купцы редко ездили поодиночке, они собирались целыми партиями. Дороги в старой Руси были труднопроходимы. В начале XVI века произошел, например, трагический случай с земляками Никитина. Возвращалось однажды войско тверского князя из похода в Новгородскую землю. И вот несколько полков «заблудиша в озерах и болотах и начата мерети гладом, ядиха же конину и кожу со щитов содирающе ядиху, а доспехи свои и оружье пожгоша и приидоша пеши домы своя, а инии мнозии изомрош».

Населению было не под силу содержать в порядке дороги, тянувшиеся на тысячи верст. Правда, кое-что для улучшения путей сообщения удавалось сделать. Вдоль дорог тут и там рыли канавы для стока воды. Особенно грязные непроезжие места, болота гатили — заваливали хворостом, песком, а иногда и бревнами — и строили деревянные мосты через речки (но чаще искали броду). На глубоких и многоводных реках сооружали паромы. Конечно, всего этого было недостаточно, и приходилось надеяться главным образом на летний зной, осушавший грязь, да на зимний мороз, крепко сковывавший болота и топи и воздвигавший ледяные мосты через реки. Но и зимой, и летом дороги в старой Руси одинаково не манили к путешествиям. Летом путники жаловались на обилие всякого «гнуса» — комара и слепней, от которых и людям, и животным не было житья. Зимой снежные метели и снега засыпали «человека по пазуху» и губили целые обозы.

Усложняла путешествия и редкость поселений. Сплошь да рядом невозможно было раздобыть еды, негде было найти приют во время непогоды. Осенью и весной, во время половодья, проезда и вовсе не было.

По сухопутным дорогам ездили в повозках, а также верхом, перевозя товар во вьюках. Одолеть тогдашнюю дорогу лучше всего могла крепко сшитая русская телега. Особенно удобно было то, что вся она была деревянная. Сломается такой экипаж среди безлюдной дороги — путник слезает, вынет топор, вырубит новую ось, чеку и едет дальше.

Разъезжать по Руси в то время могли только люди сильные, хорошо вооруженные и не боящиеся разбойничьих шаек.

Долго еще встречались у нас урочища, с названиями которых народная память связала предания о старинных разбойниках — Кудеяре, Ваське-Усе. Разбойники иногда соединялись в большие отряды, человек по триста, с выборным атаманом во главе. Нередко такие отряды делали дороги и вовсе непроезжими.

Но и купец-путешественник XV века тоже был не лыком шит. Чтобы отнять у него короба с товарами, надо было выдержать нешуточный бой. Он ловко владел и мечом, и копьем и был «свычен к ратному делу», пожалуй, не хуже служилого человека. Один купец-сурожанин, то есть ведущий торговлю тонкими тканями, «красным товаром», прославлен нашей летописью как организатор отпора татарам во время осады Москвы Тохтамышем в 1382 году.

Но если с оружием в руках купцы еще надеялись отбиться от разбойников, то от бесчисленных сборщиков податей никакого избавления не было.

Старую русскую дорогу пересекали во множестве мест постоянные заставы, на которых с проезжих взимали различные сборы. Заставы располагались у въезда и выезда из города, возле крупных селений, возле перевозов, и всюду проезжающий должен был платить. Главной пошлиной был мыт. Взимался он с возов с товарами и с судов. Если купец хотел объехать заставу, чтобы избежать платежа, его хватали и заставляли платить промыт и заповедь, то есть увеличенную пошлину с товаров и штраф. Кроме мыта, взыскивали годовщину — по числу людей, сопровождающих воз с товаром или торговое судно; задние калачи — с купцов, возвращавшихся домой после торга; мостовщину и перевоз — при переезде через реку мостом или паромом.

Еще терпимо было, когда все эти пошлины собирались княжескими людьми, но беда, когда власти сдавали какую-нибудь пошлину на откуп окрестным богачам. «Тии откупщики, — горько жалуются в одной челобитной купцы, — врази богу и человеком, сидят по мытам и по мостам на дорогах, берут с товаров проезжую пошлину и мыт, и мостовщину не по указу, а лишнее, воровски, и придираются к проезжим торговым и всяких чинов людям своим злым умыслом напрасно и правят на тех людях промытные деньги и задерживают их, и от того в торгах чинится бесторжица и убытки великие; торговые люди торговых промыслов отбыли, и ныне многие обеднели, меж двор скитаются».

Русские, купцы предпочитали мучительной сухопутной дороге водную. К тому же стоимость перевоза по воде всегда дешевле, чем сухим путем.

Русские суда строились легкими и плоскодонными, чтобы в случае надобности их можно было перетащить от одной реки до другой. Ходили эти суда и под парусом, и на веслах, и бечевой. Названия они имели самые различные (струги, ладьи, челны, кочи и т. д.), но общим у них всегда были очень небольшой вес и весьма нехитрое устройство.

Посадское население Руси того времени — купечество и ремесленники — было заинтересовано в прекращении княжеских усобиц, разорявших города и препятствовавших нормальным торговым сношениям и работе ремесленников. Посадские стремились к ликвидации политических и таможенных границ между княжествами, тормозивших развитие торговли и ставивших их в зависимость от княжеских раздоров и войн. Препятствовало развитию торговли также отсутствие единой денежной системы, разнобой в мерах и весах и прочее. Феодальная раздробленность увеличивала число таможенных и других сборов, уплачиваемых купцом, заставляла его страдать от различных местных законов и правил, а порой рисковать и потерей всего товара при встрече с каким-нибудь князем, который, вымещая обиду на другом удельном князе — своем вороге, грабил купца, имевшего несчастье проживать в ненавистном ему уделе.

Если раньше, когда силы отдельных княжеств были более или менее равны, горожане поддерживали своих князей, то в XV веке авторитет местных князей был подорван, и горожане начинали все более тяготеть к московскому великому князю.

Мы знаем, например, что тверские посадские отказались в 1484 году поддерживать последнего тверского великого князя Михаила Борисовича (княжил в 1461–1485 годах) во время наступления Ивана III на Тверь. Для них великий князь московский все более становился главою не соседнего княжества, вроде Рязанского или Ярославского, а национального Русского государства, впервые смело и уверенно, в сознании своего достоинства выходящего на мировую политическую арену.

Постепенно распространялась грамотность, «книжных» людей становилось больше. Но все-таки массы оставались неграмотными. Новгородский архиепископ Геннадий, жалуясь на то, что мужик по книге «едва бредет», просил Ивана III, чтобы он велел «училища устроить для обучения грамоте и богословию».

Все письмо Геннадия выдержано в унылых тонах. Училища, которых до татарского ига даже в таком небольшом городке, как Курск, было несколько, исчезли совсем. Князья сами частенько были «не горазды грамоте». Дело обучения перешло, по выражению Геннадия, к «мужикам невежам», или «мастерам», как гордо они титуловали сами себя. Это были частные учителя, которые за горшок каши и гривну денег обучали ребят грамоте, а взрослых, желавших идти в попы и дьяконы, натаскивали на службы прямо с голоса, минуя хитрую науку грамоты. Да и таких мастеров было мало. «Земля, господине, такова, не можем добыти кто бы горазд грамоте».

Архиепископ Геннадий был прав, что по сравнению с Киевской Русью образованность пала. Татарское иго нанесло русской культуре большой ущерб и в этом. Но после его свержения просвещение постепенно распространяется снова. Правда, оно почти целиком было в руках духовенства. Светская наука не пользовалась еще особым вниманием. Тем не менее образованность проникла и в среду купечества. В торговом кругу, к которому принадлежал Афанасий Никитин, сыновей учили грамоте и счету, особенно если предполагалось, что им придется заниматься отъезжим торгом.

Тверской рынок был полон восточными тканями, индийским перцем, аравийским ладаном, сахаром из Персии, драгоценными камнями из Индии и Ормуза. Тверские купцы ездили за восточными товарами в Крым и Астрахань, в Константинополь и на Кавказ. На тверских монетах насчитывалось до 16 эмблем с восточными мотивами. Такие монеты нужны были купцам для торговли с Востоком. Восток манил русских купцов и путешественников своим богатством, природой и неизведанностью.

Когда в. 1466 году тверские купцы узнали, что к московскому великому князю Ивану III приехал из Закавказья посол ширванского владетеля Фаррух-Ясара — Асан-бег (Хасан-бек) и что Иван III отправляет с ответным посольством бывшего тверского купца Василия Папина, они снарядили два корабля, чтобы с посольским караваном доехать до Ширвана, области прикаспийского Закавказья.

Посол привез в Москву дорогие подарки. Приехал он, скорее всего, по торговым делам, но, к сожалению, до нас не дошло сведений, о чем велись переговоры. Иван III послал в подарок Фаррух-Ясару девяносто охотничьих кречетов, ценившихся тогда очень высоко, и снарядил в Ширван своего посла, тверича Василия Папина.

При дальних путешествиях того времени торговец то и дело подвергался риску быть ограбленным. Поэтому купцы старались присоединиться к какому-нибудь посольству, ибо у посла охрана была надежней.

Среди тверичей, отправлявшихся в далекое путешествие, оказался и купец Афанасий Никитин. Он услыхал, что из Москвы едет посольство в Ширван, да еще во главе с земляком, и вместе с несколькими товарищами решил, присоединившись к посольству, ехать туда торговать.

Афанасий Никитин был, несомненно, выдающимся человеком своего времени, человеком высокой культуры и широкого по тому времени образования. Он очень любил книги и захватил несколько из них в путешествие. Он изучил восточные языки (персидский, арабский, тюркский). Его дневник, который он вел все шесть лет странствований — искренний и правдивый, — рисует самого автора как человека очень пытливого и любознательного. Он подходил ко всему без предвзятого мнения и без осуждения чужих порядков и культуры. Дневник написан живым разговорным языком. Он ценен не только как научный документ, но и как редкий памятник светской литературы XV века.

Снарядили тверичи два судна, получили проезжую грамоту своего князя Михаила Борисовича и посадника Бориса Захаровича и летом 1466 года поплыли вниз по Волге. Никитин не пишет, какие товары повез он в Ширван, но, вернее всего, это были меха, дорого стоившие на Востоке. Торгуя «мягкой рухлядью», купцы получали огромные прибыли, иногда в сотни раз, а то и больше превышавшие первоначальную стоимость товара.

Проплыли Калязин, Углич. В Костроме взяли великокняжескую грамоту на «отпуск» за границу.

В Нижнем Новгороде их постигла неудача. Оказывается, они опоздали, и Василий Папин, с которым они должны были там встретиться, уже отплыл. Тверичи решили тогда дожидаться посла Ширван-шаха — Хасан-бека и плыть вместе с ним.

Через две недели приехал Хасан-бек. С ним возвращались шесть бухарских купцов, приезжавших торговать в Москву, и несколько московских купцов.

Заплатив все пошлины, маленький караван летом 1466 года двинулся вниз по Волге к морю. Волгу проплыли благополучно, но близ Астрахани приключилась с путниками беда. Вошли они в Бузань — рукав Волги, вытекающий в 50 км выше Астрахани и у Красного Яра соединяющийся с Ахтубою, и здесь встретили трех астраханских татар. Эти татары под великим секретом сообщили путникам, что хан Касим проведал о проезде «торговых гостей» и сторожит их с тремя тысячами татар, чтобы ограбить.

Гости перепутались. Испугался и сам Хасан-бек. Он, видимо, не был уверен, что татары знают о неприкосновенности послов, и поэтому нанял сообщивших ему о грозящей беде татар, чтобы те как-нибудь ночью, втихомолку, провели суда около Астрахани. Дал им за это посол по однорядке да по куску полотна.

Ночью стали пробираться около засады. Никитин перешел со своего судна на посольское. Как ни осторожно шли, скрыться не удалось: проводники однорядки и полотно взяли, но татарам подали весть, и те сторожили ночью. На несчастье, ночь была лунная, и татары увидали суда: «Качьма (стой)!»

Конечно, русские не остановились и пытались проскочить мимо засады, но меньшее судно, на котором были все товары Никитина, наскочило на рыболовные снасти и встало.

Началась перестрелка с подошедшими вплотную татарами. Во время перестрелки убили одного русского купца и двух татар. Русские с маленького судна перебрались на второе и, пока татары занялись грабежом, пытались уйти.

Судну посла удалось прорваться в море, а второе из русских судов, наскочившее на мель, догнали татары, забрали четверых купцов в плен, а остальных отпустили в море «голыми головами», то есть ограбив дочиста. Кое-кто из русских хотел было воротиться назад домой, но татары их задержали, чтобы они не могли сообщить о нападении.

Ограбленные, потерявшие в бою несколько своих товарищей, путешественники на двух оставшихся кораблях двинулись в Дербент. Разыгравшаяся буря выбросила меньший корабль на берег, набежали горцы кайтаки, забрали оставшееся добро, а неудачливых купцов увели с собой. Осталось только посольское судно, на котором был Афанасий Никитин. Посол Хасан-бек, шесть бухарских и десять русских купцов после всех приключений и несчастий приехали в Дербент, портовый город Ширванского ханства.

Афанасий Никитин бил челом Хасан-беку и московскому послу Василию Папину, прося их помочь освободить русских, захваченных кайтаками. Ширван-шах попросил кайтакского князя возвратить пленных, и те были освобождены. Но Ширван-шах отказал Афанасию Никитину и его товарищам в помощи по возвращению на родину и возмещению убытков, хотя и признавал в письме к кайтакскому князю, что «те люди посланы на мое имя». Тяжело было без товара, потерпев убытки, вернуться на Русь. «И мы, заплакав, — говорит Афанасий Никитин, — да разошлися кой-куды: у кого что есть на Руси, и тот пошел на Русь, а кой должен, то пошел, куды его очи понесли, а иные остались в Шемахи, а иные пошли работать к Баке». Афанасий Никитин выбрал иной путь. Земли далекие и неведомые влекли его. Он решил пробраться в Индию.

Что знали тогда об Индии? В Германии в то время был составлен сборник разных «научных» и исторических сведений «Луцидариус», то есть «Просветитель». Он был очень распространен в Европе и был переведен на русский язык. Этот «Просветитель» был наполнен самыми фантастическими сведениями. Об Индии там было сказано, что она расположена на «краю» света, что там есть река Ганг, вытекающая из «горы Кавказской», и есть гора «Каспинус, по ней зовется море Испанское…».

Над всем этим могли только посмеяться русские путешественники, которые хорошо знали и Кавказ, и Каспийское море и не путали его с «краем» земли.

Афанасий Никитин решил проникнуть еще дальше, чем ездили его предшественники. Из Дербента он приехал в Баку, где, по его словам, «огнь горит неугасимый». В Баку он сел на корабль и, переплыв Каспийское море, прибыл в Амоль, откуда направился через всю Персию на юг, к берегам Персидского залива.

Весну 1468 года Афанасий Никитин встретил в Мазендаране (северная провинция Персии). Он двигался дальше на юг, проходя один за другим опустошенные войной города Персии. Иногда задерживался там и жил по месяцу и больше. Но цель его была не здесь. В дневнике путешественник мало писал о Персии, сухо перечисляя пройденные города.

Об оживленной торговле с Персией и другими странами Каспийского моря писал и Сигизмунд Герберштейн, приезжавший в качестве посла германского императора в Москву при сыне Ивана III Василии Ивановиче. Он рассказывал, что в Дмитрове жило очень много богатых купцов, которые привозили товары с Востока Каспийским морем и Волгой и отправляли их потом в города Московского государства.

Посетил Никитин и Бахрейн, небольшую группу островов у аравийского побережья Персидского залива, в «Катобагряиме, где ся жемчюг родить». Местные жители говорят, что у них на островах «земля — серебро, а море — жемчуг». Венецианский географ и путешественник Гаспаро Бальби рассказывал, что лучший жемчуг добывается именно здесь; в Маскате же, по его словам, опасаясь рыб (то есть акул), которые «жестоки к человеку так же, как он к невинным устрицам, жители не решались ловить жемчуг». Он же сообщал легенду о том, как «родится жемчуг». В апреле раковины поднимаются на поверхность воды и принимают на себя капли дождя. Затем они опускаются на дно моря, и к началу лова, в июле, эти капли затвердевают и превращаются в жемчуг.

Бахрейнский жемчуг считался тогда лучшим и почти весь доставлялся на продажу в Ормуз. Из Ормуза он распространялся по всему миру, попадая и на Русь, где «гурмыжские зерна» были в большой цене.

Бахрейнские острова очень живописны. Море кругом так прозрачно, что невооруженный глаз ясно видит глубину кораллового дна. Новейшие изыскания открыли на островах памятники глубокой древности; здесь бывали, а может быть, и господствовали когда-то финикийцы, вавилоняне, а затем персы.

Начиная с Ормуза, или Гурмыза, как звали его тогда на Руси, записки Никитина становятся более интересными. Чувствуется, что путешественник попадает в «незнаемые» на Руси края, если и известные, то только понаслышке.

Ормуз — маленький бесплодный островок Персидского залива в нескольких километрах от берега. Благодаря своему географическому положению он долгое время — несколько столетий — был центральным пунктом торговли между отдаленнейшими странами Востока и Запада. Сюда привозились индийские товары, и отсюда начинались регулярные переходы к Черному морю, Константинополю, в среднеазиатские страны и через Ширван на Русь.

Вопреки тяжелым естественным условиям: палящей жаре, почти полному отсутствию источников пресной воды и т. д. — на этом небольшом скалистом островке возник богатый, роскошный город, за обладание которым боролись персы с арабами, а потом англичане с португальцами. Про Ормуз говорили, что «если бы мир был кольцом, то Ормуз был бы перлом в нем».

«Гурмыз же есть пристанище великое, всего света люди в нем бывають, и всякы товар в нем есть, что на всем свете родится, то в Гурмызе есть всё», — пишет Никитин.

По свидетельству путешественников, Ормуз был городом роскоши и удовольствий и ужасающей нищеты. Несмотря на все бесплодие почвы и отсутствие воды, которую местные жители привозили в барках с материка, здесь цвели роскошные сады. Нигде знатные и богатые женщины не носили столько драгоценностей и таких роскошных тканей, как в Ормузе. По ночам в городе гремела музыка, пиры следовали за пирами. В то же время сотни ремесленников и бедняков погибали от безводья и болезней.

Самым страшным врагом ормузских жителей была жара. Досталось от нее и Никитину. «А в Гурмызе, — пишет он, — есть варное [палящее] солнце, человека съжжет». Но опыт научил жителей, как бороться с жарой и смертоносным самумом, от которого пряталось все живое. Днем улицы города покрывались коврами и циновками, чтобы ноги не прикасались к раскаленной почве, над улицами натягивались ткани, создававшие искусственную тень; на перекрестках стояли верблюды с водой. Когда начинался самум, жители залезали в искусственные водоемы и сидели в них до тех пор, пока не стихал палящий ветер.

Интересно в записках Никитина то место, где он говорит о морских приливах, наблюдавшихся им на Ормузе: «…а Гурмыз есть на острове, а ежедень поимаеть его море по двожды на день».

«В Гурмызе был ясми месяць, — пишет Никитин, — а из Гурмыза пошел есми за море Индейское по Велице дня в Фомину неделю, в таву с коньми». Среди этих коней был и дорогой жеребец, купленный Никитиным в Персии.


^{Ормуз. Средневековый рисунок}


Из Ормуза Никитин выехал 9 апреля 1469 года. Судя по тому, как он старался сократить расходы, как сетовал на дороговизну еды, средств у него было не много. Его чуть не полуторагодовые торговые скитания по Персии, видимо, не увенчались большим успехом, и на Русь еще не с чем было возвращаться. Тем не менее, остатки спасенных ценностей Никитин, видимо, сумел пустить в оборот и приобрел коня.

Бродя по Персии, он услыхал, что «во Индейской же земли коня ся у нихь не родят; в их земли родятся волы да буволы, на тех же ездеть и товар иное возять, все делають». Вот он и рискнул затратить большую часть своих средств на покупку очень хорошего, дорогого жеребца, которого решил доставить в Индию. Конечно, манила его не одна только торговая выгода — «прибыток».

В Ормузе он прожил месяц, готовясь к переезду по морю в Индию.

В апреле 1469 года, купив жеребца для продажи в Индии, Афанасий Никитин пошёл «за море Индийское в таве (беспалубная лодка с одним парусом. — Авт.) с коньми». Шесть недель длилось путешествие до индийского берега. По пути корабль заходил в Маскат — большой город на аравийском берегу, останавливался в Диу — порт на южном берегу полуострова Катьявар. Из Диу корабль заходил в Камбай — самый богатый город мусульманского царства Гуджарат («Кузрят» — по написанию Афанасия Никитина), расположенного в северо-западной части Индийского полуострова.

Область Камбай славилась своими текстильными изделиями. Афанасий Никитин записал, что здесь выделываются «алачи» — ткань из сучёных ниток, «кинь-дак» — бумажная набойчатая ткань, «пестрядь» — ткань из разноцветных ниток. Здесь добывали «ахик», то есть сердолик, и выделывали знаменитые индийские краски. Гуджарат (или Гуджерат), по словам Афанасия, был богат солью.

А вот природа Индии Никитина не удивила. Он уже перед этим видел много пейзажей, нисколько не похожих на его родные леса с перелесками под Тверью.

В Чауле, на западном берегу Индии, недалеко от современного Бомбея, морское путешествие Афанасия Никитина закончилось. «И тут есть Индийская страна», — записал он. С большим любопытством он начал приглядываться к незнакомой земле. Дневник его становится подробнее. Он рассказывает о людях, о религии и войнах, о рынках и обычаях.

В первый момент Афанасия Никитина особенно поразила одежда индусов. Вся она состояла из набедренной повязки. Только индийские князья и бояре носили «фату» на голове и на плечах. Он обратил внимание на их вооружение и записал, что «слуги княжие и боярские, фата на бедрах обогнута, да щит, да меч в руках, а иные с сулицами, а иные с ножи, а иные с саблями, а иные с луки и стрелами».

В другом месте, описывая толпу богомольцев около знаменитых храмов Парваты, Никитин снова с удивлением пишет: «Все нагы, только на гузне плат; а жонки все нагы, только на гузне фота». Но были и другие «жонки», людей зажиточных: они не только в «фотах», то есть в покрывалах, но у них «на шиях жемчуг, много яхонтов, да на руках обручи да перстьни златы».

Надо сказать, что обилие драгоценностей на индийской женщине не всегда говорило о большом богатстве. Каждый житель Индии, обладающий хоть каким-нибудь достатком, на все свои средства старался купить драгоценностей своей жене и дочерям.

Своеобразный наряд индийцев изумлял не одного Никитина, ему дивились все путешественники прошлого. Марко Поло, говоря о Малабарском побережье, даже иронизирует и пишет, что «во всей провинции Малабар нет ни одного портного, который сумел бы скроить и сшить кафтан, так как все ходят голыми».

Не меньшее удивление вызвал у жителей голубоглазый, светловолосый Никитин. «Яз хожу куды, ино за мной людей много, дивятся белому человеку».

Еда индусов не понравилась выросшему на щах, пирогах и каше тверичу. «А ества же их плоха», — пишет он. Чем же был так недоволен Никитин? «Ядят брынець, да кичири с маслом, да травы розныя ядят, а варят с маслом да с молоком». Брынец — это искаженное слово «бириндж» — «рис». Кичири (кхичри) — это блюдо из риса с маслом и приправами.

Из Чауля Афанасий Никитин скоро двинулся на восток, в глубь Индийского полуострова, пересек Гатские горы и через три с половиной недели прибыл в период дождей в Джуннар. Во время странствования Никитина по Индии Джуннар входил в одну из восьми областей Бахманийского царства.

Бездорожье заставило его пробыть здесь два месяца и наблюдать, как индусские крестьяне возделывают землю, сеют пшеницу и другие злаки, сажают горох и приготовляют вино из особого сорта орехов. Джуннар был большим и хорошо укрепленным городом. Его крепость была построена на неприступной каменной горе. Афанасий записал, что «ходят на гору по одному человеку, дорога тесна — пройти нельзя». В городе для путешественников были устроены подворья — караван-сараи, в которых можно было получить пищу и постель. Афанасий остановился в одном из них. Белый человек привлекал внимание любопытных: «Аз хожу куды, ино за мной людей много, дивятся белому человеку».

Видимо, власти тоже заметили белого чужестранца.

Наместник Джуннара Асад-хан увидел жеребца, которого привез Никитин, пленился дорогим конем и отнял его у незадачливого торговца.

Жеребец Никитина, несомненно, был очень дорогим. «И яз грешный, — пишет путешественник, — привез жеребьца в Ындейскую землю, дошел есми до Чюнеря бог дал поздорову все, а стал ми сто рублев». Сто рублей по русским понятиям того времени было суммой значительной, примерно соответствующей нескольким десяткам тысяч рублей на наши современные деньги.

Отняв жеребца, Асад-хан узнал, что Никитин «не бессермеин, а русский», вызвал его к себе и сказал:

«И жерепца дам да тысячи золотых дам, а стань в веру нашу, в Махмет дени; а не станешь в веру нашу, в Махмет дени, и жерепца возму, и тысячю золотых на главе твоей возму».

Никитин, по всей вероятности, был одним из первых христиан в Декане, и мусульманскому фанатику было лестно перевести его в «Махмет дени» — магометанскую веру.

Что было делать Никитину? Ведь на продаже жеребца были построены все его надежды! Все же он не последовал за многими ренегатами-европейцами, продававшими за деньги в лице своей веры свою родину. Так, венецианец ди Конти, который побывал в Индии в первой половине XV века, отказался от христианства. Для Никитина перемена веры была равна измене Родине, и он мужественно отказался перейти в магометанство.

Всего четыре дня было дано Никитину на размышления. Но, на его счастье, в эти четыре дня встретился Никитину старый знакомец хозяйочи Махмет, хоросанец, с которым он, видимо, познакомился еще в Персии.

«Хозяйочи» — слово искаженное. Можно предположить, что следует читать «хозиначи», что значит «казначей», или же это производное слово от персидского «ходжа» — «господин». «Ходжа» присваивалось уважаемым людям, чиновникам и т. д.

К хозяйочи Махмету и обратился Никитин со слезной жалобой: «Бил есми челом ему, чтобы ся о мне печаловал».

Старый друг не подвел. Он съездил к хану и «отпросил» Никитина, чтобы его «в веру не поставили». «Господь смиловался, не остави от меня милости своея грешнаго и не повеле погыбнути в Чюнере с нечестивыми», — пишет обрадованный Никитин. Его не только не принудили переходить в магометанство, но даже жеребца вернули.

Записывая свое приключение, Никитин подчеркивает, что именно в «канун Спасова дня приехал хозяйочи Махмет хоросанец» и договорился с Асад-ханом об освобождении Никитина в самый престольный праздник тверского Спаса Златоверхова. «Таково господарево чюдо на Спасов день», — заключает Никитин, желая этим еще раз упомянуть о том, что он неизменно верен Родине, и Родина именно в день праздника помогла ему.

Дальше Афанасий Никитин патетически восклицает: «Ино, братья русьстии християне, кто хочет поити на Ындейскую землю и ты остави веру свою на Руси».

Хоть и кончилось все это приключение благополучно и впоследствии в Индии он находит много интересных дел для Руси, товаров, даже сообщает цены на них, но в Джуннаре после приключения с жеребцом Никитин пессимистически записывает: «Мене залгали [обманули] бесермена, а сказывали всего много нашего товару, ано нет ничего на нашу землю».

Афанасию Никитину бросилось в глаза социальное неравенство населения в Индии. В коротких, но сильных выражениях обрисовал он противоречия власть имущих и бесправия, нищеты и богатства. «А земля людна вельми, а сельские люди голы вельми, а бояре сильны добре и пышны вельми».

После того как окончились дожди и установилась хорошая дорога, Афанасий отправился в Бидар — столицу мусульманской династии Бахманиев. От Джунира до Бидара около 400 верст. «А шли есмя месяц», — записал Афанасий. По дороге он побывал в Кулонгере и в Кольберге, бывшей столице Бахманийского государства. На этом пути встречалось много других городов. «Промежю тех великих градов, на всяк день по три грады, и иной день и четыре грады, колико ковов (ков равен 10 верстам. — Авт.), толико градов!»

Афанасий Никитин приехал в Бидар 15 сентября 1469 года. Бидар так поразил его своей величиной, что он принял его «за стол Гундустану Бесерменьскому», то есть за столицу всей Индии. Здесь в роскошном дворце жил султан Мухаммед III Бахмани (правил в 1463–1482 годах), которого Афанасий видел во время торжественных процессий по городу. Султану тогда шел шестнадцатый год. Пышные царские выезды были наглядной картиной индусских порядков. Афанасий ярко описал праздничный выезд царственного юноши. Султан ехал на коне впереди процессии. На нем был кафтан, украшенный яхонтами, на его высокой шапке сиял огромный алмаз, чепрак и седло коня были золотые. Всадник и лошадь блестели золотом и драгоценными камнями. Перед султаном индус нес теремец (зонтик) — символ царского величия. За султаном следовал его брат. Его несли двадцать человек на золотой кровати. Далее следовали двадцать визирей великих. Украшением всей процессии были слоны. Их было триста. На слонах были укреплены кованые «городки», в которых сидело по двенадцать человек с пушками и пищалями. На каждом слоне было по два красивых знамени, и к хоботу были прикреплены тяжелые железные гири. На слоне, между ушей, сидел воин с железным крюком, которым он правил.

Видел Никитин слонов в обычном, повседневном виде «в попонах сукнянных, да по четыре человека на слоне седят нагых, одно платите на гузне».

На праздник улу-байрам слоны выводились, как на битву.

Боевые слоны были в «булатных доспехах», в броне, а на спине у них возвышались «городки» — башенки, нередко окованные железом. В «городках» сидело от шести до двенадцати вооруженных воинов. К клыкам были привязаны два огромных меча, а в хоботе слон держал тяжелую железную гирю.

Снаряженный таким образом слон при тогдашнем вооружении был для неприятеля страшнее, чем в наше время танк. По старинным воззрениям, каждый слон заменял пятьсот всадников, а если на его могучей спине сидел еще десяток отборных воинов, то и всю тысячу.


^{Каменная статуя слона в Райчуре}


В процессии султана участвовал особый слон, которого Никитин называет «благим». Этот слон шел непосредственно перед султаном. Наряженный в парчу, этот особо выученный слон размахивал железной цепью и не позволял никому приблизиться к султану.

«Без слонов в царстве нет благолепия», — говорилось в старинном индийском стихотворении. Слоны были главной военной силой индийского войска.

Верхом на конях ехало множество царских наложниц. Этот торжественный кортеж сопровождался оглушительным шумом. Гремели барабаны, выли трубы музыкантов, кричали обезьяны и ревели «лютые звери», которых тут же вели на цепях, кричала многолюдная толпа, любившая смотреть выезды своего повелителя. Пышное шествие двигалось по городу и заканчивалось у царского дворца. Афанасий Никитин осмотрел этот дворец и подивился его красоте.

В Бидаре Афанасий Никитин сблизился с индусами. Он научился говорить на махратском наречии индусов. Редкий иностранец в Индии мог завоевать такое большое доверие туземцев. Афанасий этого достиг своей простотой и обходительностью. Он узнал, что власть в Индии принадлежит монголам-завоевателям, которые образовали несколько самостоятельных государств и подчинили себе почти все индусские племена. Он увидел истинное положение народа в Индии, сочетание сказочной роскоши царей и вельмож с крайней бедностью населения, страдавшего от высоких налогов. Основная тяжесть многочисленных повинностей ложилась на сельское население. В городах жило много ремесленников и торговцев. Торговля была сильно развита. На многолюдные ярмарки съезжались индийские и чужеземные купцы.

Ярмарки и торговые центры особенно интересовали Афанасия. Он побывал в самых крупных торговых городах и на самых больших ярмарках.

Афанасий Никитин внимательно наблюдал религиозные обряды индусов и записал, что они «ни христиане, ни бесермени, а молятся каменным болванам, а Христа не знают». Вер в Индии, по его мнению, 84. Афанасию пришлось много беседовать с туземцами об их религии. Один из его друзей мусульманин Мелик предлагал ему перейти в мусульманство и стать монгольским сановником в Индии. Но Афанасий отказался.


^{Играющие обезьяны. Индийский рисунок XVI в.}


Никитину удалось видеть в Бидаре змей гигантского размера: «В Бидери же змии ходят по улицам, а длина ея две сажени».

Услыхал Никитин много интересных рассказов и про обезьян: «А обезьяны-то те живуть по лесу, да у них есть князь обезьяньскый, да ходить ратию своею, да кто их заимаеть и они ся жалують князю своему, и он посылает на того свою рать, а они пришед на град и дворы разволяють и людей побьють. А рати их, сказывають, велми много, и языкы их есть свои, а детей родять много; да которой родится не в отца, не в матерь, ини тех мечють по дорогам; ины госдустанци тех имають да учать их всякому рукоделью, а иных продають ночи, чтобы взад не знали побежати, а иных учат базы миканет» (правильно: «базл микунед» — «играть и плясать»).

Итак, легенда гласит, что у обезьян есть свой язык, свой «обезьянский» царь. Жалуются обезьяны своему царю на обиды, царь посылает на обидчиков свою рать, которой «велми много».

«Князь обезьянский» — это индийский бог Хануман, один из героев «Рамаяны», действующий в образе обезьяны. У индусов обезьяны издавна считались священными животными. В Бенаресе есть храм, посвященный обезьянам. Благочестивые индусы приносят туда плоды, вареный рис и другие лакомства, до которых охочи обезьяны.

Из Аланда воротился Никитин в Бидар к 14 ноября — «О Филипове заговейне» — и оставался там почти четыре месяца, до 4 марта.

Бидар во время пребывания там Никитина был на вершине своего расцвета. «Град есть велик, а людей много велми», — пишет Никитин.

Бидар и до сих пор является довольно значительным городом Декана. Он был окружен могучими стенами, бастионы которых лежат ныне в развалинах. Дворец султана был расположен в центре восточной части города.

Вход туда идет извивающимся коридором, чтобы легче было в нем защищаться. Надо было пройти семь ворот (в настоящее время туристы проходят только через трое ворот).

Внешние ворота покрыты куполом, изнутри этот купол во времена путешествия Никитина был живописно раскрашен яркими красками. Остатки этой живописи видны до сих пор. Вторые ворота покрыты пестрыми изразцами.

До наших дней сохранились развалины нескольких дворцов. Уцелевшая майолика, кое-где виднеющиеся блестящие краски, изумительные сложные узоры на камнях — все это говорит о былом великолепии бахманийского султана. Недаром восхищенный Никитин писал: «Двор же его чюден велми, все на вырезе да на золоте, и последний камень вырезан да золотом описан велми чюдно».


^{Средневековые укрепления города Бидара в наши дни}


В город, а уж тем более в укрепленный центр пускали далеко не всякого, расспрашивали, что за человек путешественник и по каким делам он прибыл. Всех же входящих в центр города переписывали: «А в воротех седят по 1000 сторожев да по 100 писцев кофаров, кто поидеть, ини записывають, а кто выйдеть, ини записывають, а гарипов [иностранцев бедняков] не пускають в град».

Совершенно о таких же порядках рассказывает французский путешественник XVII века Тавернье. Он говорит, что когда иностранец подходил к воротам одного из городов Индии, то его сначала обыскивали, нет ли у него соли и табаку, так как то и другое нельзя было вносить беспошлинно в город. Затем начинались расспросы путешественника. Добытые сведения посылались коменданту, а тот уже решал, можно ли пустить того или иного путешественника в город.

Путешествуя из Бидара по городам Индии, Афанасий Никитин видел и описал два больших военных похода бахманийского султана, из которых второй сыграл очень значительную роль в дальнейшей судьбе Бахманийского государства. Мухаммед II Бахмани захватил город Гоа на западном берегу Индийского моря, принадлежащий Виджаянагару, сильному индусскому княжеству, которое очень энергично боролось против мусульманского засилья Бахманиев. Его столица с тем же названием была цветущим городом, о котором путешественники оставили самые восторженные воспоминания.

Афанасий писал, что «Бижанагар вельми велик, около него три рва, да сквозь него река течет, с одной стороны от него непроходимая чаща, а с другой стороны долина… а града взять нельзя». Кроме рвов Виджаянагар окружали семь стен.

Основанный в первой половине XIV века, город Виджаянагар был столицей могущественного царства и около двухсот лет играл большую политическую и экономическую роль. Просуществовало государство Виджаянагар до 1565 года. Особенно могущественным оно было в XV веке, когда Бахманиды вели с ним непрерывные войны.

Современники Никитина оставили восторженные описания города. Особенно понравился он Абд-ар-реззаку Самарканди, послу тимуридского правителя Самарканда Шахруха при дворе виджаянагарского царя. Ему Виджаянагар представлялся земным раем.

Все пространство между первой и второй, а также второй и третьей крепостными стенами было занято возделанными полями, садами, огородами. У ворот последней цитадели, где находился царский дворец, в крытых галереях были расположены четыре базара. На возвышениях среди массы цветов лежали разнообразные товары. Из Цейлона привозили в Виджаянагар драгоценные камни, из Ормуза — жемчуг, из Китая и Египта — парчу и шелковые ткани, с Малабарского берега — перец и т. д. Над всем городом возвышался дворец, окруженный массивной стеной.

Рассказывают, Абд-ар-реззак поднес в подарок царю пять прекрасных коней, несколько кусков дамасского шелка и бархата. Царь находился в роскошном зале, окруженный многочисленной свитой. Одет он в бархат, на шее у него ожерелье из драгоценных камней. Цвет лица царя — оливковый. Он худ, высок и не имеет бороды. Выражение лица приятное. Он милостиво принял посла, благодарил шаха за подарки и велел дать послу денег, бетелю и камфары. В другой раз Абд-ар-реззак был принят царем во время празднеств. Царь сидел на золотом троне, украшенном драгоценными камнями, на подушке, обшитой жемчугом. По тонкости и изысканности работы трон был совершенством искусства. Зал, в котором был принят посол во второй раз, превосходил все виденное им по великолепию. Стены и потолок зала были сделаны из золотых листов, украшенных драгоценными камнями.


^{Руины зданий времен империи Виджаянагара}


Виджаянагар, по словам Никитина, «велми велик, около его три ровы, да сквозе его река течеть, а со одну сторону его женгель злый [густая чаща, джунгли] и з другую сторону пришел дол, чюдна места велми и угодна на все, на одну же сторону прийти некуды, сквозе град дорога, а града взяти некуды, пришла гора велика да деберь зла тикень [труднопроходимые лесистые склоны]».

По словам Абд-ар-реззака, у виджаянагарского царя было миллион сто тысяч войска и тысяча слонов. Восхищенный персидский посол, видимо, преувеличивает силу индийского царя. По другим источникам, у него несколько сот тысяч войска, но отнюдь не миллион. Против этого богатого и могущественного царя из Бидара было двинуто громадное войско. Никитин, бывший свидетелем этого исторического события, записал, что «Меликтучар выехал воевати индеян с ратию своею из града Бидеря на память шиха Иладина, а по-русьскому на Покров святыя Богородица».

Видя, как тает его войско, Малик-ат-туджар приказал штурмовать Виджаянагар. Двадцать дней продолжался штурм. Осажденные отчаянно отбивались, но все новые и новые воины лезли на стены. Наконец удалось взять первые стены, которых вокруг города, как мы уже говорили, было семь. Никитин пишет про это отчаянное сражение: «Град же взял индейскы Меликчан ходя, а взял его силою, день и ночь бился с городом 20 дни; рать ни пила ни яла, под городом стояла с пушками; рати его изгыбло 5 тысячьлюду добраго [отборного войска]». Наконец «город взяли», то есть первые укрепления; победители «высекли 20 тысяч поголовия мужескаго и женьскаго, а 20 тысячь полону взял и великаго и малаго, а продавали полону голову по 10 тенек, а иную по 5 тенек, а робята по 3 тенькы». «Тенькой» Никитин называет тенгу — мелкую серебряную монету. Ценность тенги на Востоке была очень различна.

Это было полупобедой: забрали много пленных, но люди в Индии в XV веке ценились дешево, настолько дешево, что за голову пленника платили копейку. Самое же важное — «а казны же не было ничево». Все драгоценности, видимо, заблаговременно были снесены во внутреннюю крепость, которую взять бахманийским войскам не удалось. «А большаго града не взял».

Об этом грандиозном походе у других историков имеются лишь противоречивые сведения. Таким образом, Никитин был очевидцем одного из важнейших моментов в истории Бахманийского царства. Без его правдивого описания мы не знали бы интересной страницы из истории Декана, так как поход этот, стоивший громадных усилий бидарскому султану и, по существу, ничего ему не давший, явился началом заката бахманидской династии, которая просуществовала после этого очень недолго.

Война с ним истощила и подорвала силы Бахманийского государства. Огромная армия поглотила массу средств, погибло большое количество людей. Афанасий Никитин замечает, что после войны у Бахманиев «казны же не было ничего». С этого времени Бахманийская держава начинает клониться к упадку.

Разъезжая по городам Декана, Афанасий собирал сведения о далеких и неизвестных ему странах, портах Индийского океана и морских путях из Индии в другие страны Востока. Много городов и стран перечислил он в своих записках, рассказал, как далеко до этих стран, что там родится и как живут там люди, какой там климат, бывают ли дожди или «парище лихо».

Обосновавшись в Бидаре, Никитин начал путешествовать по Декану. Мы уже говорили, что он побывал в Аланде, сходил со своими друзьями-индусами в «их Ерусалим» — Парвату, побывал мимоходом в Виджаянагаре, добрался он и до Райчура. Райчур — город в юго-западной части государства Бахманидов. По имени этого города называется и вся прилегающая область. В этой-то области и добывались главным образом драгоценные камни. Был там Никитин два раза. Первый раз он ходил туда из Бидара, чтобы познакомиться с добычей алмазов, да и, наверное, купить их.

Декан издавна славился своими драгоценностями. Много чудес рассказывает об обилии драгоценных камней в Декане путешественник Марко Поло. Он пишет, что «те алмазы, что в наши страны заходят, самые лучшие, самые большие — это только тамошний брак». Уверяли, что после смерти одного малабарского царя осталась такая масса драгоценностей и золота, что одному из трех братьев понадобилось семь тысяч (?!) быков, чтобы перевезти свою часть.

«В Рачюре же родится алмаз биркона да нов кона» [старая копь и новая копь]. Далее Никитин рассказывает: «Алмаз же родится в горе каменной, а продают же тую гору каменную по две тысячи золотых нового алмазу».

Никитин не говорил, какие из копей он видел в области, он только сообщает цены на алмазы. По его данным, «почка» обыкновенного алмаза стоила пять рублей (почка — старинный русский вес драгоценных камней — около 1 г), а особенно хорошего — десять рублей. Правители области алмазные копи сдавали частным предпринимателям. За право разработки алмазных копей платили в зависимости от числа рабочих. Никитин указывает и на другую систему сдачи копей в аренду — в зависимости от места разработки, причем тогда различались алмазы новой и старой копи — алмазы из старой были в несколько раз дороже.

Второй раз в Райчуре Никитин был, когда пробирался к берегу, чтобы ехать домой. Тогда побывал он в Кулуре (у Никитина «Курули», «Курыли»), известном своим богатым алмазным месторождением, и прожил там пять месяцев.

На этот раз он ничего не сказал про добычу алмазов, считая, вероятно, что все уже им сказано раньше. Пишет он только, что «в Курули родится ахик [сердолик]» и «ту его делають и на вес свет оттудыва его развозять».

«Пышные велми бояре» в Индии любили украшать себя драгоценными камнями. Драгоценностями была усыпана их одежда, паланкины, сбруя на конях. Со многими делярами, то есть ремесленниками, познакомился Никитин в Бидаре, было их много и в Кулуре, где они украшали добываемыми на месте алмазами оружие: «…а в Курыли же алмазников триста украшают оружие».

В свой дневник он занес сведения о пути в Каликут (самый большой порт средневековой Индии), на остров Цейлон, в Малакку и Китай.

О Каликуте пишет Никитин в своих записках несколько раз, но был ли он там, трудно выяснить. Вернее всего, был. Этот большой приморский город с его громадной торговлей для такого непоседливого путешественника и вместе с тем практичного купца, как Никитин, слишком уж был заманчив.

Каликут подробно описан знаменитым арабским путешественником Ибн Баттутой, который посетил город в XIV веке. Торговое значение Каликута было не меньшим, чем Ормуза. Сюда приходили суда и из Эфиопии, и с берегов Западной Африки, из Китая, с Цейлона, с берегов Красного моря. Ввозили в Каликут серебро, золото, кожи, боевых коней, а вывозили разного рода пряности, китайский фарфор, драгоценное дерево и т. п. Ибн Баттута считал Каликут одним из крупнейших портов мира.

Пришел в восхищение от Каликута и Никитин: «А Келекот же есть пристанище Индейского моря всего». Но богатая морская торговля города привлекла в окрестные моря много пиратов. Видимо, близ города стояли их суда, и беда была судну, отклонившемуся от обычной дороги: его захватывали морские разбойники и грабили. Об этом и пишет Никитин, говоря, что «пройти его не дай бог никакому костяку [судну], а кто его не увидить, тот поздорову не проедеть морем».

Любознательный купец Никитин трезво перечисляет только то, что можно продавать и покупать. По его наблюдениям, родится в Каликуте перец, инбирь, мускат, корица, гвоздика и другие пряности. Отмечает он и то, что в Каликуте большое число работорговцев, которые торгуют черными рабами и рабынями.


^{Вид на Каликут. Из атласа XVI в.}


Кроме Индии пишет Никитин о Цейлоне, Бирме, Индокитае и даже о Китае — этих загадочных в то время для европейцев странах, в которых он хоть сам и не был, однако собрал о них сведения.

«…От Келекота до Силяна 15 дни, а от Силяна до Шибаита месяць ити, а от Сибата до Певгу 20 дни, а от Певгу до Чини да до Мачини — месяць итьти, морем все то хожение. А от Чини да до Кытаа итьти сухом 6 месяць, а морем четыре дни ити». «Силян», то есть остров Цейлон, по словам Никитина, «пристанище Индейского моря немало».

Рассказывали Никитину, что есть на острове Адамова гора. По одним легендам, на ее вершине находится гроб Адама, по другим — на этой горе каялся Адам перед Богом в своих грехах, и где он стоял, там до сих пор видны отпечатки ступней его ног.

Добывают на Цейлоне драгоценные камни: «чрьвци», судя по цвету («червонный, красный»), — это рубины или гранаты, имеются там «фатисы» (кристаллы), «бабо-гури» — белый агат и наждак, специальный камень для полировки драгоценных камней.

Богат Цейлон слонами. Цена на них, по сведениям Никитина, колеблется в зависимости от их величины, ибо слонов «продають в локоть», то есть измеряя локтями (старинная мера, несколько больше 60 см). Есть на Цейлоне «девякуши», которых «продають на вес».

И. И. Срезневский считает «девякуш» страусами, от тюркского «девекуши» — «страус». Но, как известно, страусов на Цейлоне нет. Возможно, что Никитин говорит о торговле привозными африканскими страусами.

Собрал сведения Никитин и о какой-то большой стране Шабаит или Шабат. Там много шелка, сандала, жемчуга, водятся там слоны, которых, как и на Цейлоне, продают, измеряя величину животного локтями.

В лесах Шабаита много диких кошек и обезьян. Их так много, что люди не решаются ездить по дорогам ночью. Разводят там мускусных оленей кабаргу. У самцов кабарги на брюхе находится мешковидная железа («пупок», по выражению Никитина), выделяющая мускус — ароматическое вещество с резким своеобразным запахом, очень ценившееся в Средние века.

Никитин указывает, что страна Шабаит населена особым народом. «Шабаитене не жидове, ни бесермена, ни христиане, инаа вера индейскаа, ни с худы [иудеи], ни бесермены ни пиють, ни ядять, а мяса никакого не ядять».

Никитин пишет, что индийские мусульмане «хоросанцы» пользуются в Шабаите привилегиями: князь шабаитский дает им хорошее содержание — «олафу [жалованье] по тенке на день, и великому и малому». Кто же из хоросанцев женится, то есть оседает в стране, тому князь «даеть по тысячи тенек на жертву, да на олафу да есть на всякый месяць по двести тенек». По-видимому, Никитин собрал сведения о части Аннама (Индокитай), известной на Востоке под именем Чамбы.

Много чудесных стран видели глаза Афанасия Никитина, о многих землях слышал он рассказы купцов и путешественников. Но ни одна земля не могла сравниться в его глазах с землею русской. Под чужим индийским небом тосковал он по ней и ночью, с грустью глядя на звезды, замечал, что даже звезды здесь расположены иначе, чем дома. Вспоминая все виденные или известные ему страны, сравнивая их с русской землей, он писал, что нет в мире земли лучше русской: «А Русская земля — да сохранит ее Бог! В этом мире нет такой прекрасной страны! Да устроится Русская земля!»

Он задумал вернуться на родину. Труден был далекий обратный путь на Русь по опаленным беспрерывной войной землям. «Пути не знаю, как пойду из Гундустана, — восклицал Афанасий. — Ни на Хорасан, ни на Иезд, ни на Чеготай идти нельзя — везде идет война». Узун-Хасан — энергичный представитель туркменской династии «Белого барана» — вел войну с Османской Турцией. На Мекку нельзя идти, потому что «туда ходят только бесермены и нужно стати в веру бесерменьскую».


^{Узун Хасан — энергичный представитель туркменской династии «Белого барана». Средневековая миниатюра}


Но опасности не остановили его. Он твердо решил пойти на Русь. Афанасий выгодно продал своего жеребца и оставил Бидар. Теперь он выбрал новую дорогу к индийскому берегу. Она шла через Кольберг и Кулури. В Кулури добывался сердолик и делались известные на весь мир сердоликовые украшения. Может быть, решив захватить домой драгоценные камни, Афанасий и зашел сюда.

Переходя из города в город и останавливаясь там, где были большие базары, Афанасий Никитин подвигался обратно к индийскому берегу и, наконец, дошел до большой пристани Дабуль на Малабарском берегу. Он писал, что сюда съезжается торговать «все поморье Индийское и Эфиопское». Здесь он, заплатив корабельщику два золотых, сел в таву и отправился в обратный путь по Индийскому морю до Ормуза.

Это было в начале 1472 года. Целый месяц шел корабль по морю; на другой месяц путешественники увидели землю, но это были горы Африки. Эфиопы чуть было не разграбили корабль. Щедрыми подарками удалось их задобрить, и через пять дней корабль отправился дальше. Он благополучно добрался до Маската, и через 9 дней Афанасий Никитин высадился в Ормузе. Тяжелое и опасное путешествие по морю закончилось. Предстоял не менее тяжелый путь по Персии.

Его он прошел через Лар, Шираз, Йезд, Исфахан и Кашан. Отсюда он свернул на Султанию и остановился в стане Узун-Хасана, где шла война. Десять дней вынужденного бездействия измучили Афанасия, и он с тоской писал, что отсюда «пути нет». Наконец, он решился на отчаянный шаг: пройти через турецкие владения к южным берегам Черного моря в Трапезунд. Турецкие власти в Трапезунде приняли его за лазутчика Узун-Хасана. Они забрали все его имущество, искали секретных грамот и, пользуясь случаем, ограбили его. Ему были возвращены лишь походный мешок и, возможно, его записки. Он купил место на корабле до Кафы (Крым) и еще занял один золотой на прожитие. Буря метала корабль по морю десять дней и заставила снова вернуться в Трапезунд. Два раза корабль выходил в бурное море, прежде чем, наконец, ему удалось добраться до Балаклавы. Из Балаклавы Афанасий приехал в Кафу. В Кафе он мог с глубоким чувством удовлетворения и радости сказать: «Преидох же три моря: первое море Хвалынское, второе море Индийское, третье море Черное». Теперь оставалось сухим путем добраться до родных мест. Дорога из Крыма на Русь хорошо была известна русским купцам. Купцы смоленские, тверские и новгородские предпочитали из Крыма ехать по Днепру. Был и другой, более прямой путь по Дикому полю через владения Золотой Орды. Но в эту осень 1472 года хан Ахмат пошел на Русь, по словам летописи, «со всей силою ордынскою» и бился под Алексиным на Оке с русскими князьями. Идти вторым путем было опасно. Афанасий пошел через Днепр. Но ему не удалось дойти до родной Твери. Недалеко от Смоленска он умер.

Московский летописец записал под 1475 годом: «Того же году обретох написание Офонаса тферитина купца, что был в Индеи 4 годы, а ходил, сказывает, с Васильем с Папиным, а сказывает, что де и Смоленска не дошед, умер, а писание то своею рукою написал, иже его руки тетради привезли гости к Мамыреву Василью, к дьяку великого князя на Москву».

Спутники Афанасия Никитина понимали всю важность его тетрадей. Они привезли их к великокняжескому дьяку Мамыреву. Василий Мамырев в московском правительстве был человеком известным. Он был государевым дьяком 18 лет и имел отношение к летописному делу.

Московский летописец включил тетради Афанасия Никитина в летопись. Он поместил «Хожение за три моря» в летописный текст наряду с другими важнейшими историческими памятниками. Так дневник Афанасия Никитина попал в официальную летописную историю Русского государства. Его переписывали несколько раз и включали в другие летописи.

Прошло несколько лет после путешествия Афанасия Никитина, и еще неведомая в его годы Индия стала ареной действий европейских колонизаторов. В 1487 году на розыски пути в Индию из Португалии отправились Педро де Кавильян и Альфонсо де Пайва. Кавильян добрался до индийских берегов, побывал в Каликуте, Гоа и Конаноре. Он писал, что до Индии можно добраться морским путем вдоль африканского берега. В 1497 году из Лиссабона отправилась на поиски пути в Индию морская экспедиция Васко да Гамы.

Имя и записки Афанасия Никитина были забыты. Много позже Н. М. Карамзин снова открыл их для науки и оценил по достоинству: «Доселе географы не знали, что честь одного из древнейших, описанных европейских путешествий в Индию принадлежит России Иоаннового[4] века». В «Истории государства Российского» Карамзин писал о «Хожении за три моря». «По крайней мере оно доказывает, что Россия в XV веке имела своих Тавернье и Шарденей (французские путешественники XVII века. — Авт.), менее просвещенных, но равно смелых и предприимчивых, что индийцы слышали о ней прежде, нежели о Португалии, Голландии, Англии. В то время как Васко да Гама единственно мыслил о возможности найти путь от Африки к Индостану, наш тверитянин уже купечествовал на берегу Малабара и беседовал с жителями о догматах их веры».

Записки Афанасия Никитина после этого приобрели большую известность. Они были изданы русским археографом П. Строевым в 1821 году во 2-й части Софийского «Временника». В 1835 году они были напечатаны в «Ежегоднике» Дерптского университета.[5]

Археографическая комиссия в 1853 году издала записки Афанасия Никитина в VI томе полного собрания русских летописей, а спустя четыре года известное Хаклюйтовское общество в Лондоне поместило их в книге, посвященной Индии XV века.

Своей объективностью и точностью записки Афанасия Никитина превосходят многие последующие рассказы об Индии. В своем дневнике он не многословен, но рассказ его всегда полон большого смысла. Он очень сдержан в выражении своих чувств, но там, где они проявляются, мы видим горячее поэтическое сердце. Он скромен и не жалуется на трудности путешествия. Он тосковал по родине. Он очень любил ее. В нем был высокий патриотизм, сознание единства русской земли, сознание ее силы и могущества. Это был великий и горячий патриот. Среди чужого народа он не уронил достоинства русского, был принят как равный, был посвящен в обычаи и религию туземцев. Не товары и богатство привез он с собой на родину, а славу человека, совершившего одно из самых замечательных путешествий своего века. Его дневник широко используется в европейской научной литературе и ценится, как один из лучших источников по истории Индии XV века. «Записки А. Никитина, — писал академик Срезневский, — памятник в своем роде и для своего времени в такой же мере единственный и важный, как и \"Слово о полку Игореве\"».