Алексей Слаповский
«Пересуд»
Роман
ThankYou.ru: Алексей Слаповский «Пересуд» Роман
Спасибо, что вы выбрали сайт ThankYou.ru для загрузки лицензионного контента. Спасибо, что вы используете наш способ поддержки людей, которые вас вдохновляют. Не забывайте: чем чаще вы нажимаете кнопку «Спасибо», тем больше прекрасных произведений появляется на свет!
17.40
Москва, Павелецкий вокзал
Софья Могилевская
Чапаёнок
Это ведь, милая, про каждого из нас — виновен, но невменяем!
Тимур Кибиров
— Смотри, чтобы пьяных не было, — сказал Козырев Артему, напарнику и племяннику в одном лице.
Митя
— Знаю, — откликнулся Артем.
После нескольких случаев, когда выпившие пассажиры безобразничали в салоне, приставали к другим, буянили (пришлось один раз даже вызывать милицию), Козырев зарекся брать таких в автобус. Нервы стоят любых денег, а осталось их у него — нервов то есть — к пятидесяти трем годам не так уж много, надо и поберечь.
Митя жил в маленьком степном городе Балакове. Город стоял на Волге, тихий, весь в зелени, с широкими сонными улицами и богатыми хлебными складами на берегу.
Он видел, что хмурому, невыспавшемуся Артему его напоминание показалось лишним, и мысленно усмехнулся: не нравится — а терпи. Сколько рейсов будет, столько и напомню. Потому что понял Козырев опытом своей жизни: люди — народ безответственный, непамятливый, безалаберный. Сто раз скажешь Артему, к примеру, что за три километра от Луховиц подстерегает тайный пост «зеленых братьев», как водители называют дорожных милиционеров, что корыстно прячутся в придорожных лесах и высматривают оттуда нарушителей, а он все равно, подъезжая к опасному месту, жмет на газ. Слепой, и тот видит лучше зрячего, догадался однажды Козырев, оказавшись свидетелем аварии, когда на перекрестке человек в черных очках и с палочкой ускользнул из-под несшегося по голому льду грузовика, а находившийся с ним рядом вполне зрячий молодой человек не успел отскочить, бесславно погиб. Слепой знает, что всегда не видит, и осторожничает, а зрячий думает, что всегда видит, потому и прет не глядя, часто приходилось наблюдать Козыреву.
Зимой из степи налетали холодные ветры, заносили домишки по самые окна глубокими снежными сугробами, со свистом проносясь по балаковским улицам, вырывались прямо к замёрзшей Волге.
Впрочем, не всю жизнь он рулит и меряет бесконечные русские километры, был и принцем, и нищим, как сам он выражается, если выпьет и впадет в лирику, снизойдя до разговоров с женой за неимением других собеседников: с друзьями Козырев давно дружить перестал, убедившись в их неспособности понять даже десятую часть того, что понимает он сам. Учился Козырев когда-то в политехническом институте на энергетика, работал инженером с окладом сто двадцать рублей, женившись, стал летать в Сургут, добывал государству нефть, а себе деньги на пропитание семьи: две дочери все-таки. Приобрел язву от волюнтаристской кормежки (шутка однобригадника, выпускника исторического факультета), пристроился техником в «Горсвет», где не видел в глаза никакой техники, а только бесконечные бумажки расчетов энергии и денег. С приходом новых времен (сильно уже теперь состарившихся) нанялся в частную фирму, занимался перевозкой и складированием товаров широкого потребления, попытался сам заняться мелкооптовым бизнесом — сначала удачно, потом прогорел. Некоторое время разочарованно выпивал, не обращая внимания на попреки жены, и — жить надо на что-то — взялся за частный извоз. Однако хотелось чего-то солидного, и Козырев, получив права соответствующего образца, устроился в автобусную компанию на дальние рейсы.
А летом Митя любил выходить в степь. Степь была тут же, за городом. Куда хватал глаз, колыхалось серое море ковыля, пахло горькой полынью, душистой мятой, и кузнечики стрекотали от восхода до захода солнца.
Сестра упросила взять напарником Артема, чтобы тот всегда был занят делом и почаще отрывался от города. Она беспокоилась не напрасно: Артем хоть и был парнем с руками, автослесарем и водителем, но слишком увлекался вечерней и ночной городской жизнью: отработав свое, закатывался в какие-то клубы, больше подходящие для богатой нетрудовой молодежи, и там знакомился с несомненно сомнительными девушками, у которых пропадал иногда по нескольку дней и ночей, пользуясь своей, увы, довольно красивой внешностью: волосы русые, густые, рост высокий, плечи широкие, улыбка белозубая. И говорит при этом удивительно складно, хоть и не всегда вполне грамотно, не в молчаливых Козыревых пошел — может, отец Артема таким был; Козырев с удовольствием спросил бы его, если б знал, где найти.
Матери своей Митя не помнил. Она умерла давно. И жили они с отцом вдвоём в ветхом домишке на самой окраине города.
Вот и ездят они уже четвертый год на комфортабельном, но ветхом «мерседесе», ездят рейсами «Сарайск— Москва» и обратно. Не напрягаясь, получается восемнадцать часов туда и семнадцать с половиной обратно. Почему так выходит, они не понимают. Та же дорога, те же остановки для заправок, перекусов, проминки пассажирских ног, все то же самое, но факт: обратно приезжают всегда на полчаса быстрее.
Мите ещё не было одиннадцати лет, когда началась гражданская война. В сёлах и станицах Поволжья, как и по всей стране, создавались отряды Красной гвардии, которые шли защищать от врагов молодую Советскую республику.
— Это логично, Олег Ильич, — не раз говорил Артем. — Домой всегда дорога короче, мы, наверно, сами не хотим, а быстрей ездием, а еще, если на глобус посмотреть, то ведь вниз получается, вот мы вниз и катим по наклонной плоскости!
В Балакове тоже организовался красногвардейский отряд.
Одним из первых в этот отряд пошёл отец Мити — грузчик Фёдор Горелов.
Однажды вечером
Козырев, зная, что и первый, и второй аргумент — глупости (да и племянник это, конечно, понимал, просто шутил), добродушно усмехался. Ему нравилось, что Артем с самого начала называет его по имени-отчеству, а не простонародно «дядя Олег» — в конце концов, Козырев по происхождению (мама была воспитательницей детского сада, а отец мастером на заводе) и по образованию — интеллигент, хотя интеллигенцию мало уважает за болтовню и попытки применить к практическим законам жизни идиотские законы теории. А главное: интеллигенты позволяют творить с собой все, что кому захочется, и только ноют, не принимая никаких мер. Даже революцию за них рабочие и матросы сделали, думал иногда Козырев, размышляя об истории — ибо вы даже и представить не можете, о чем только не размышляет в дороге водитель междугородного долгого автобуса. Недавно, например, Козырев, проезжая мимо озерца, увидел лодку с рыбаком, возникло в мозгу слово «приплыли», потом вспомнилось выражение «картина Репина \"Приплыли!\"». Потом Козырев стал думать, есть ли действительно у Репина такая картина. Потом вдруг обнаружил, что знает, как звали художника — Илья Ефимович. Естественным образом вспомнился другой Илья Ефимович, пьяница-баянист со второго этажа дома, где жил Козырев в детстве, — и то, как он, похоронив жену, сидел в тот день дотемна у подъезда и играл сначала что-то печальное, а потом разошелся, заиграл плясовую с переборами и сам же стал плясать, ухая и притопывая, соседи глазели из окон: кто смеялся, кто ругался, кто сочувствовал, а кто-то тайком нашептал в телефон, приехала милиция, но тут весь дом встал на защиту: «Вы что, с ума сошли, у человека горе, жену схоронил!» И тут Илья Ефимович вдруг застыл, будто к чему-то прислушиваясь, сказал удивленно: «Умерла!» — и, грохнув баян об асфальт, упал на лавку и залился слезами. Вспомнив это, Козырев начал думать, в чем причина несходства мужской и женской психики, почему мужчины плачут гораздо реже, чем женщины? И почему женщины дольше живут? И почему природа так странно устроила, что мужчина вокруг женщины готов виться, как идиот, часами и днями — ради, собственно, чего? Ради очень, если подумать, быстрого и нехитрого удовольствия, а скорее — для подтверждения того, что ты еще мужик: к такому выводу Козырев пришел по мере накопления возраста и естественной усталости. А вот Артем вместо того, чтобы отсыпаться, использует считанные часы и в Москве, и в Сарайске, мотается к подружкам и приходит от них утомленный, и сажать его за руль нельзя, поэтому рейс всегда начинает Козырев, каким бы ни было его настроение и состояние здоровья. И это уже не перешибешь: Артем, во многом покладистый (из-за лени сопротивляться), в данном вопросе упирается железобетонно, будто не шашни свои защищает, а саму жизнь. И дрыхнет несколько часов как мертвый на лежаке позади водительского кресла. Этот лежак и закуток европейским нежным «мерседесом» не предусмотрен, они сами его соорудили за счет пассажирских мест — отгородили от салона пластиком на каркасе из никелированных труб, повесили шторку, стало уютно.
Однажды вечером отец стал собираться из дому. Была тогда ранняя весна 1918 года.
А проснувшись, Артем обязательно пройдется по салону и осмотрит женские кадры, прицениваясь неугомонным карим глазом, и кого-нибудь обязательно зацепит легким разговором. А потом, может быть, углубит тему, подсядет к девушке, если одна, что-то начинает говорить мягко и негромко, посмеиваясь, девушка тоже посмеивается — сперва осторожно, потом доверчиво. И часто бывает, что, когда приезжают в Сарайск или Москву, Артем с веселой виноватостью говорит:
Он надел ватный пиджак, туго подпоясался, прицепил гранату, похожую на бутылку, и взял винтовку.
— Олег Ильич, мне на часок отлучиться надо…
— Ты куда? — удивился Митя.
— Знаю я твой часок. А мне работать?
Отец подошёл к Мите, провёл рукой по его коротким волосам и сказал:
— Отработаю! Сколько меня не будет, столько за рулем отсижу!
— Нынче ждём белых в город. Вот и хотим встретить их как полагается, всем отрядом. Дали знать товарищу Чапаеву, чтобы шёл со своими на выручку. Мало нас. А всё равно город не отдадим белякам…
Что ж, Козырев отпускает — если нет срочного ремонта.
О Чапаеве Митя слыхал. Чапаев — здешний, балаковский. Вернувшись с германской войны, собрал в городе Николаевске
[1] отряд и воевал против белых за советскую власть.
Девушек этих было много, на Козырева они не действовали, пока Артем не подцепил блондинку с пышной грудью и всем остальным настолько налитым, что казалось — пальцем надави, и сок брызнет. Козырев раз на нее глянул, другой — и вдруг что-то в нем заворочалось. Не мужская жадность, нет, хотя и она тоже. И не то его привлекло, что подобных девушек у него никогда не было. Этот аргумент Козыреву давно уже кажется неумным. А для Артема он чуть ли ни основной. Было дело, уволок тетку лет сорока, трудовую, в сером плаще и линялом платке, в резиновых сапогах, с морщинистым лицом моложавой старухи.
— А отряд у Чапаева большой? — спросил Митя.
— Лучше, что ли, не нашлось? — спросил Козырев.
— Не маленький, сотен восемь наберётся. Против чапаевского отряда никто устоять не может. Геройский отряд!
— И не нашлось, и, ты пойми, Олег Ильич, у меня ни разу такой не было. И знал бы ты… — хотел продолжить Артем, но Козырев брезгливо махнул рукой: не знаю и знать не хочу.
— А сам товарищ Чапаев?
И вот, глядя на блондинку, абсолютно при этом типовую, похожую на сотни блондинок из жизни и телесериалов, Козырев вдруг понял, что, наверное, чувствует Артем. Хочется до не могу — и именно эту, и чем скорее, тем лучше.
— Про него уж и толковать нечего. Как узнает про бесчинства белых, в гнев войдёт, по воздуху шашкой полоснёт и крикнет: «Много крови будет пролито за эту кровь! Вовеки не забудем!». Тут уж держись беляки! Пощады им от Чапаева не будет…
Но он так и ехал со своим желанием, злясь на Артема и на блондинку, которая охотно откликнулась на заигрывания опытного подлеца, а в Сарайске проводил их печальным взглядом и лишь через неделю спросил, будто вскользь:
У Мити дух занялся. Вот он каков, товарищ Чапаев. Хоть бы разок на него глянуть!
— Как ты с этой беленькой, дружишь еще?
Отец натянул картуз и шагнул к двери.
— С какой беленькой? С Инной?
— Ты, Митюха, ложись спать-то. А коли один без меня забоишься, пойди к дедушке Капитонычу, у него ночуй.
— А я знаю, как их у тебя зовут? Ну, грудь у нее вот такая, — показал на себе Козырев.
— Я не боюсь, — сказал Митя. — А чего мне бояться, раз товарищ Чапаев со своим отрядом на выручку идёт!
Артем не сразу вспомнил. А потом рассмеялся:
— Тогда ладно, — сказал отец. — Ты у меня молодчина!
— А, Светка, наверно?
— Погоди, — остановил отца Митя. — А конь у него какой?
— Наверно, — сердито сказал Козырев.
— У кого, сынок?
— Отличная женщина! — с охотой аттестовал Артем, которому было приятно, что дядя в кои-то веки разделил его интересы. — Если хочешь, познакомлю. У нее муж, дочка, но она свободная вообще-то. Я обещал к ней зайти как-нибудь, телефон есть. Познакомить?
— Да у товарища Чапаева…
— Очень надо… — сказал Козырев. — Ну, познакомь. Не то чтобы понравилась очень, но… Понимаешь, жена болеет… — Козырев осекся, вспомнив, что его жена — Артемова тетка. Но Артем на это не обратил внимания.
— Хороший конь… добрый конь!
— Да нормальное дело, Олег Ильич! — воскликнул он тоном старшего и умудренного.
— А масти какой? Рыжий?
Козырев стерпел эту наглость, но предупредил:
— Говорят, рыжий… Сам не видел.
— Смотри, если кому скажешь…
— Раз говорят — рыжий, значит рыжий! — обрадовался Митя.
— Ни в коем случае!
Рыжим и должен быть конь у храброго командира, товарища Чапаева. Да ещё горбоносый, поджарый!.. Настоящий донской скакун.
И познакомил племянник дядю с блондинкой, и началась история, которая чуть не кончилась уходом из семьи: были подарки, транжиренье денег, сладкие часы в квартирке, которую Козырев и Артем сняли для таких дел на двоих (что для Козырева было дополнительным паскудством), но хватило Козыреву ума остановиться, опомниться — он рассудил, что ломать семью из-за пусть красивой, но все-таки поблядушки (а кто она еще, если от мужа гуляет?) глупо, потому что наверняка она через год-другой будет и от него гулять. Он прямо сказал об этом Светке. Та плакала, клялась, что любит, но Козырев ей не поверил. Какая любовь, он почти в два раза ее старше! Конечно, приятно, если с тобой по-человечески обходится солидный и обеспеченный мужчина, дарит то духи, то бижутерию, но отношения вольные — одно, а семейные — другое. Очень проблематично будет вместо ожиданий мужа с цветочками и бирюльками, лежа на диване и готовя тело к удовольствию, вести хозяйство, стоять у плиты — а в подобном рвении, кстати, Светка не была замечена.
Митя хотел ещё спросить у отца, каков из себя товарищ Чапаев, да не успел. Отец вышел из дому. Хлопнула за ним дверь, и больше Мите не пришлось спрашивать у него ни о чём…
В общем, закончил Козырев эту канитель достойно, без урона для близких, хотя иногда, глядя на какую-нибудь аналогичную барышню, вспоминал о Светке с легкой грустью, а однажды позвонил, сказал:
Ночью мальчик спал спокойно. Ему виделись хорошие сны: сам Чапаев на рыжем скакуне.
— Привет, это я!
«Где отец?»
— Кто? — спросила она чужим голосом.
Митя проснулся от холода. Было ещё очень рано, в окно глядел дождливый весенний рассвет, а входная дверь была почему-то настежь.
— Олег.
Митя с тревогой прислушался. Видно, отец ещё не возвращался. В доме было очень тихо.
— Ну и что?
— Да ничего, — сказал он и швырнул телефон.
Вдруг совсем близко, может даже на соседнем дворе, гулко и тяжело ударил снаряд. Весь дом затрясло от этого удара* Стёкла в окнах задребезжали, и дверь с силой захлопнулась.
Кстати, надо его подзарядить.
Митя испугался, скорей спрыгнул с лежанки, на которой спал, и присел на полу под окном.
И, доставая телефон, Козырев оглянулся на лодку, которая еще не скрылась из виду, а потом — с удивлением — на телефон: он знал, что между лодкой и телефоном есть какая-то связь, что именно через эту лодку с рыбаком выбрел он сложными путями к мысли о необходимости подзарядки, но как это вышло, куда делись промежуточные звенья — не понимал.
На улице щёлкали винтовки, доносились чьи-то крики, голоса… Мите стало страшно.
17.45
«Пойти разве к дедушке Капитонычу…» — подумал он и, осторожно прижимаясь к стене, выглянул в окно.
Москва, Павелецкий вокзал
Неясные в сером рассвете, мимо бежали люди — по двое, по трое, отстреливаясь на ходу. У одного он увидел на рукаве красную повязку. Такую же носил отец. Они бежали в сторону дороги.
Козырев посмотрел в салон автобуса. Маловато: человек десять-двенадцать.
У Мити упало сердце: «Наши отступают…».
— Покричи еще! — сказал он через открытую дверь Артему.
Но вот снова, один за другим, разорвались два орудийных снаряда. Митя ничком упал на пол, закрыв руками лицо…
Тот поднял громкоговоритель, специально купленный для таких случаев, и стал зазывать:
Когда же всё стихло и он снова выглянул в окно, на улице было светло и пусто. У дома, стоявшего напротив, не хватало половины крыши, а на дороге неподвижно лежал человек с красной повязкой на рукаве.
— Москва — Сарайск, быстро, комфортно! Авиационные кресла, биотуалет, ужин в пути, несравненная цена, самый удобный и самый дешевый транспорт! Отправление через десять минут, автобус находится у центрального выхода вокзала, он же центральный вход! Отправление через десять минут, осталось несколько свободных мест! Отправление через десять минут!
«Где отец? — с испугом подумал мальчик. — Почему не вернулся домой?» Он торопливо сунул ноги в старые отцовы сапоги и выбежал на улицу.
И тут возникла девушка, от которой в сердце Артема сразу же стало горячо.
«Товарищ Чапаев где?»
Он уже настроился на унылую поездку: в автобусе не было ни одной симпатичной женщины. Разве что бледная худая особа лет тридцати с чем-то, из неприступных, которых никто не собирается брать приступом, да ей и не надо, она с мужем, таким же худосочным и бледным. Почему обязательно муж? Потому, что у Артема на это безошибочное чутье. Он всегда понимает, когда девушка или женщина едет с приятелем, когда с другом, когда с любовничком, когда с сожителем, когда с сотрудником, когда с родственником, а когда с мужем, и готов даже назвать примерный стаж отношений в каждом отдельном случае. И уровень отношений тоже понимает.
У соседских ворот Митя сразу увидел дедушку Капитоныча. Старик стоял, прислонясь к забору, и плакал. Слёзы текли по его морщинистым тёмным щекам, ветер мотал длинную седую бороду.
— Дедушка! — крикнул Митя и схватил старика за рукав. — Дедушка, чего ты плачешь?
Бывали у него и замужние, и холостые, и молодые, и не очень, весьма разные, и Артем уверен, что способен уговорить любую или почти любую. Один фактор мешает в дороге — присутствие посторонних. Спереди, сбоку, сзади пассажиры ловят от скуки вялыми ушами что им надо и что не надо. Поэтому дамы не сразу идут на контакт, особенно, как ни странно, те, кому нужнее, — женщины в печальном возрасте от тридцати и выше, все сплошь, как понял Артем, не обласканные, либо обласканные так плохо и неумело, что приходится переласкивать. Проще с легкими и свободными девушками, приезжающими в столицу на честные заработки, а также со студентками. И, к изумлению Артема, сложнее всего оказалось с проститутками, которые, бывает, тоже ездят этим автобусом. Но ездят, как выяснилось, деловитые, хозяйственные, для которых проституция — промысел ради оставленной в какой-нибудь сарайской, или пензенской, или рязанской глуши семьи. Часто у них есть безработный или бездельный муж, смирно ждущий жену с деньгами и рассказом о тяготах службы официанткой или курьершей, есть любимый ребенок, такие девушки стерегут каждую копейку, поэтому и выбирают автобус, а не гораздо более удобный поезд или, тем более, быстрый самолет. У них, как у колхозниц, вечно сумки, узлы и пакеты, откуда выглядывают плюшевые зайцы, медведи и большие коробки развивающих игр. Но Артем угадывает профессию этих барышень по ровному искусственному загару, который они для наилучшего товарного вида приобретают в соляриях, по кукольно красивым кроссовкам или туфелькам, обязательно с какими-нибудь вставочками, по бриджам со стразами, стоящими, если брючки иметь в виду, в десять раз дороже проезда (а куда деться, производственная необходимость), а еще по озабоченному взгляду при посадке и по той освобожденной тихой улыбке, которая появляется на их лицах все чаще по мере удаления от постылой Москвы, которую они, однако, любят странною любовью, и приближения к милой родине, из которой они мечтают уехать к чертям собачьим — в ту же Москву, чтобы стать тут — розовая мечта каждой проститутки — риэлторшей: покупать квартиры дешево, продавать дорого, иметь чистую прибыль, а себя давать только по любви. Ну, совсем редко за деньги или, если понадобится, по делу.
— Город белые взяли… Наших всех… весь отряд порубили… И сына моего, Ванюшку…
— А мой папка где? — крикнул Митя. — Товарищ Чапаев где? — И, не дожидаясь ответа, он побежал в ту сторону, откуда ещё доносилась негромкая и частая перестрелка.
Артем видит их насквозь, но все равно любит. Он любит вообще все женское: эти изгибы, бархатистость кожи в одних местах и гладкость в других, переливы голоса, прерывистость дыхания, хрупкость — независимо от телосложения, — эту их доверчивость в моменты близости у самых недоверчивых, это желание доставить радость, всегда немного наивное, как у детей, которые хотят порадовать папу, но еще толком не умеют этого делать. Артем поэтому не может полюбить какую-то одну и предпочесть ее другим — слишком любит Женщину в целом, как вид, как источник вечного счастья, как-то что-то единое и при этом разнообразное. Всегда ему кажется, что он лелеет в одной женщине всех остальных, а себя при этом чувствует единственным мужчиной на свете, способным стать мужем для всех. И даже если бы разрешили завести ему гарем из тысячи жен, на тысяча первый день после тысячной ночи он пошел бы искать тысяча первую, еще неведомую. Кстати, в неведомости и есть самое интересное, быть может. И в Сарайске, и в Москве он любит так организовывать встречи, напросившись с каким-нибудь приятелем в женскую компанию, чтобы никого там не знать, а придя — удивиться и обрадоваться. Что-то есть в этом, словами не выразимое: вот жила она, как звезда, которая очень далеко, ее не увидеть ни в какой телескоп, ее для тебя не было — и вдруг рядом, близкая, настоящая. Она приносит с собой всю свою жизнь, и это Артему тоже интересно, он расспрашивает женщин, вникает, задумчиво слушает, и может быть, именно за это они его больше всего и ценят.
Вот он добежал до конца улицы. Дальше шли сады и огороды. Он обогнул плетень и увидел перед собой степь — пустую, чёрную, холодную… А выстрелы почему-то раздавались уже с другой стороны, на другом краю города.
В горле у Мити пересохло. Ноги подкашивались и вязли в раскисшей весенней земле. Порывистый ветер дул в лицо. Но Митя всё равно бежал вперёд. Скользил, падал, но, не останавливаясь, всё бежал и бежал, сам не зная зачем и куда.
Будучи великодушно неприхотливым, Артем все же особо любит в женщинах две заманчивости: чтобы голос был легким и негромким, почти шепчущим, но без писка, и — живот. Не грудь, не бедра, от чего обычно сходит с ума заурядное мужское население, не пухлые губы — именно живот почему-то волнует Артема больше всего. Точно говоря, не живот, а та часть, не имеющая единого названия, что начинается от изгибов талии и сходится центром красоты во впадинке пупка. Поэтому легко представить, что с ним произошло, когда настала мода топиков, коротких всех этих маечек, обнаживших любимые Артемом поверхности. Козырева же, напротив, это раздражало, и он иногда ворчал, косясь на окружающее безобразие: «Чего уж стесняться, разделись бы совсем!»
В овраге
И вдруг из крутого оврага, где так часто играл он с ребятами, раздалось тихое ржанье.
И вот, недовольный скудным ассортиментом подобравшегося в автобусе женского пола, Артем сидел на ящике у двери и рассматривал проходящих девушек, мечтая: вдруг эта свернет? Или эта? Или вон та?
Конь в овраге! Откуда в овраге конь?
Поэтому проморгал момент: живот явился на уровне глаз, прямо пред ним — и ударил, если можно так выразиться, Артема в самое сердце. Он был идеален по всем параметрам: золотист, нежен, ровен, а талия при этом настолько тонкая, что, кажется, одной ладонью обхватить можно.
Митя разом остановился. Не может этого быть! Ему послышалось.
Но голос коня раздался снова. Он звучал тихо, настойчиво, будто призывал на помощь.
Артем посмотрел выше. Над полосатой (розово-белой) маечкой светилось лицо, которое хотелось назвать личиком: глаза большие, синие, носик маленький, прямой, губы — ну, какие губы, как сказать про губы, когда они не большие и не маленькие, не пухлые и не тонкие, а просто нормальные губы без лишних изгибов, но что-то делает их очень красивыми. Только после этого Артем обратил внимание на то, с чего другие обычно начинают осмотр, — на ноги, которые в значительной мере были открыты джинсовой юбкой. Ноги оказались правильные — не в смысле какой-то геометрической прямизны, а в смысле резонанса в душе Артема. Аккуратные ноги, не тонкие и не толстые, не длинные и не короткие. Оптимальные, можно сказать. После этого Артем вернулся взглядом вверх и, скользнув по груди (тут он был не требователен — лишь бы имелась), уставился на девушкино лицо.
Митя, не раздумывая, свернул в сторону и по узкой, еле приметной тропке побежал к оврагу.
Девушка смотрела на Артема строго и вопрошающе. Он понял, что проморгал не только ее появление, но и вопрос.
Видно, здесь и происходила самая страшная схватка. Под натиском вражеских войск красногвардейский отряд отступил к оврагу.
— Сколько до Сарайска? — повторила девушка.
Зарубленные казачьими шашками, потоптанные конскими копытами, лежали убитые красногвардейцы на последнем весеннем снегу. И возле одного из них, около командира, стоял конь. Подняв голову, будто охраняя своего погибшего хозяина, он тихим голосом звал на помощь.
— Для вас —… — Артем назвал цену.
Митя стремительно сбежал вниз и сразу увидел своего отца. Широко раскинув руки, лежал отец на снегу, и винтовка была с ним рядом.
— При чем тут для нас? — Девушка сделала вид, что не понимает шутки. — И я не про это, а — ехать сколько?
Митя наклонился, тронул его за руку и дрожащим голосом сказал:
— При попутном ветре восемнадцать часов, при встречном десять и еще восемь. И даже меньше.
— Пап, папка, вставай… Вставай; папка…
Молодой человек, спутник девушки, которого Артем тоже видел, но не рассматривал, решил, что пора показать себя мужчиной.
— Вас серьезно спрашивают! — строго сказал он.
Но отец не шевельнулся. Он не встал, не улыбнулся Мите, не подёргал кончик своего длинного уса. Он не щёлкнул Митюшку по затылку крепкими, жёлтыми от махорки пальцами. Он лежал неподвижный, тихий. Глубокая рана темнела у него на виске, а глаза, широко открытые и застывшие, глядели в небо…
— А я серьезно и отвечаю. Семнадцать с половиной часов, если точно. Коротко, как наша молодость.
Совсем один
— Ничего себе, — сказала девушка.
Митя, спотыкаясь, брёл по улице, ничего не видя перед собой, ничего не замечая. Сколько времени пробыл в овраге, он не знал. Но солнце стояло уже высоко, и небо, ещё недавно закрытое тяжёлыми тучами, всё очистилось, стало просторным и голубым.
— А я тебе говорил, — сказал юноша.
— Эй, Митька! Митюха, подожди!.. — раздался за спиной весёлый голос: его догонял соседский Гринька, самый лучший друг-приятель.
— Я думала, быстрее. На поезде шестнадцать часов — то же на то же почти получается.
Но Митя не остановился. Он даже головы не повернул. Всё тем же усталым шагом он понуро продолжал идти.
— Поехали на поезде завтра… Или послезавтра.
— Да обожди ты, Митя! — догнал его Гринька. — Послушай, чего расскажу… Чапаева видел?.. Нет? Эх, разиня! Где ж ты шатался всё утро? Он с отрядом прискакал. Вот это командир! Как беляков саданёт! В момент город очистил. Беляки здесь и часу не продержались…
— Мне надо завтра уже там быть, я же сказала!
— Отца у меня зарубили… — тихо проговорил Митя и усталыми, сухими глазами посмотрел на приятеля.
— Почему?
Гринька сразу осекся. Замолчал и остался стоять посреди дороги.
— Потому! И где ты денег возьмешь, интересно?
А Митя шёл дальше. Он помнил слова отца, которые тот сказал, когда первый раз пришёл с солдатской винтовкой за спиной: «Если меня убьют, сынок, ступай тогда в ревком. Вызовешь товарища Чуркина. Он тебя не оставит в случае чего…».
— Найду, только не сразу.
В городе снова были свои — красные. Значит, нужно было немедля идти в ревком, к товарищу Чуркину.
— А мне надо сразу!
— Тебе куда, парень? — остановил Митю часовой, который стоял у крыльца большого дома. На крыше дома висел красный флаг, а над крыльцом кумачовый плакат. На плакате меловыми буквами стояло: «Вся власть Советам!». Это и был ревком.
Тут затронута была тема интимная, поэтому они отошли в сторонку и начали совещаться. Артем всей душой желал, чтобы они решили ехать автобусом. Спутник девушки не казался серьезным соперником — совсем молодой, лет восемнадцати, драные кроссовки, драные джинсы, линялая драная футболка — то ли по бедности, то ли это мода, сейчас не разберешь, — через плечо холщовая сумка, тоже драная, однако новая, драли ее уже при производстве — значит, все-таки мода. Ноги и руки длинные, лицо розоватое, в веснушках, волосы соломенные, ресницы пушистые, губы развесистые — в общем, теленок теленком. Вот полез в сумку, достал деньги, считает. И девушка роется в своей, тоже тряпичной, сумке.
— Пусти, дяденька! — попросил Митя, стараясь как-нибудь прошмыгнуть под рукой часового. — Мне очень надо.
Тупой же ты, теленок, думал Артем о юноше. Если девушка говорит, что ей где-то надо быть завтра, не надо спрашивать, почему. Возможно, она обещала маме. Но не исключено, что девушка просто забыла покормить любимого котенка. Или по телевизору завтра вечером идет передача, которую она обязательно должна посмотреть. Или даже вообще ни почему, решила, что надо быть завтра — и все тут. Очень уважительная причина, если подумать. При этом девушка гордая: сделала сначала вид, что ее не цена билета интересует, а время в пути.
— Нечего, нечего тут делать… Шагай обратно!
Часовой сурово взял Митю за плечо и повернул от дверей.
Конечно, не москвичи они, а из Сарайска. Дело не во внешних признаках: в Сарайске нет никакого особенного выговора и одеваются точно так же, как в Москве, особенно молодежь, особенно продвинутая, но москвичи, если куда-то соберутся ехать, стараются это делать с максимальными удобствами, они берут с собой деньги в дорогу, вещи. Нет, так не уезжают, так возвращаются. Скорее всего, эти молодые люди решили съездить в столицу — проветриться, прогуляться. Не рассчитали с деньгами, отсюда и проблемы.
— Мне, дяденька, к товарищу Чуркину, — упираясь, проговорил Митя. — Мне очень нужно…
Они вернулись.
— Нет товарища Чуркина.
— Два билета, — сказала девушка, протягивая кипу мятых десяток с редкими сотнями.
— Куда ж он уехал, дяденька? — упавшим голосом проговорил Митя, и сердце у него похолодело.
— Садитесь, в салоне обилечу, — радушно пригласил Артем.
— Вчерашний день… убит, — тихо ответил часовой. — А ты ему кем будешь?
— Почему не сейчас? — подозрительно спросил юноша.
Но Митя ничего не ответил. Молча сошёл с крыльца, сел на брёвнышко возле дома, закрыл лицо руками и заплакал.
— Да ладно тебе. Иди лучше, возьми что-нибудь, — велела ему девушка. — Какие-нибудь йогурты, что ли. Автобус ровно в шесть отправляется?
Теперь он был один, совсем один… Один в целом свете.
— Ровно в шесть! — доложил Артем, который любил в начале знакомства показывать девушкам, что он послушен и исполнителен.
Человек в бурке
— Смотри, не опоздай!
— Чего ревёшь-то? А ещё хлопец! — услыхал Митя насмешливый голос и увидел перед собой человека среднего роста, в папахе, сдвинутой на затылок, в мохнатой бурке, небрежно накинутой на плечи. Сбоку висела богато разукрашенная серебром шашка. Через плечо ремни, револьвер. Глаза, светло-синие, почти зелёные, прозрачные, смотрели пристально.
Теленок торопливо пошел к вокзалу, девушка поднялась по ступенькам. Артем повел головой, как бы разминая затекшую шею, и увидел то, что хотел.
Возвращая шею на место, чуть не сказал вслух: «Ого!»
Мальчик поскорее утёр рукавом глаза, нос и отвернулся. Не хотелось ему разговаривать. Но человек в бурке ждал ответа. Митя неохотно проговорил:
— Нынче отца убили…
17.50
— Кто убил? — быстро спросил человек в бурке.
Москва, Павелецкий вокзал
— Ясное дело — беляки. Он сам красный был.
К автобусу торопливо шла женщина, совсем автобусу не подходящая. Нет, в «мерседесах» она может ездить, и даже за рулем, но не в таких, не общего пользования, а в роскошных, черных и длинных. Белые тоже допускаются, главное — чтобы все блестело и сверкало. Женщина была в бирюзовом костюме спортивного типа, облегающем — и было что облегать, ни одного местечка не отыскалось бы, которое не хотелось бы облечь. Она напомнила Артему Светку, только та была чрезмерна, многое в ней выходило за пределы гармонического контура, а у этой все совпадало с идеальными формами, задуманными природой.
— А мать где?
Артем оглянулся на Козырева: видит ли? Тот видел. Но лицо осталось спокойным и равнодушным. Артем улыбнулся и встал навстречу бирюзовой красавице.
— Мать у меня давно померла… Я теперь один остался…
— В багажном отсеке места есть? — спросила она, не поздоровавшись. Спросила так, будто автобус подали только для ее необходимости.
И слёзы, которые никак нельзя было удержать, снова потекли по щекам.
— Сколько угодно! — обрадовал ее Артем.
— Погоди, погоди… Ты не плачь. Сейчас чего-нибудь надумаем. В Саратов тебя, что ли, отправить?
Женщина повернулась и крикнула кому-то:
— В Саратов? — удивился Митя. — Зачем в Саратов?
— Подгоняй!
— Там детские дома есть… для сирот. Тебя возьмут.
Подъехала «газель», шофер выскочил и стал помогать бирюзовой женщине вытаскивать из кузова тюки и переносить их в багажные ячейки автобуса. Тюков было много. И шофер, и женщина трудились в поте лица. Козырев вышел посмотреть. Артем щелкнул языком, глазами указывая на женщину, но Козырев не отреагировал. Он прислонился к автобусу, закурил.
— Нет! — отрезал Митя. — Я в Саратов не поеду.
— Помогли бы, мужики! — обратилась женщина к Артему и Козыреву с грубоватой, но сердечной простотой — так, наверное, она в процессе своего бизнеса общается с капризными грузчиками, складскими рабочими и прочим низовым звеном, с кем не хочется, да надо иметь дело. Козырев остался стоять, лишь стряхнул пепел на асфальт, а Артем медленно подошел, медленно взял один тюк, отнес к автобусу, запихнул — и, пользуясь близостью, осмотрел бирюзовую красавицу во всех деталях.
— Не поедешь? — Человек в бурке был удивлён и озадачен ответом. — Куда ж ты хочешь?
То никого не было, а то сразу две, думал он. И кого теперь выбрать? Случалось, конечно, он умудрялся подцепить двух одновременно, у одной выпросив номер телефона, а с другой договорившись о встрече сразу же по приезде, но это когда автобус битком и объекты сидят в разных концах. А сейчас пассажиров мало, все на виду. Да еще, не дай бог, бирюзовая сядет рядом с той малышкой…
Митя немного подумал и вдруг решительно проговорил:
— К товарищу Чапаеву в отряд хочу… Раз отца убили, я буду вместо него с белыми драться.
Наконец мешки были перетащены. И Артем, и Козырев поняли: женщина занимается доставкой товара из Москвы в Сарайск и прекрасно знает, что отправлять отдельным багажом или посылками намного дороже, а так вот, в автобусе, хоть и труднее самой ехать, но товар переправляется даром. Таковы условия автобусных перевозок в их компании: за багаж пассажиры не платят, считается, что это входит в стоимость билета. Но ведь и не бывает обычно много багажа. А женщина вот додумалась, использовала прореху. Странно, что они раньше не видели бизнес-красавицу — может, недавно занялась переправкой товаров? Да нет, судя по ухваткам, бизнесменка опытная. Значит, просто не везло — не один их автобус ходит этим маршрутом.
— Вот ты каков!
Бирюзовая, расплатившись с шофером и отпустив «газель», вошла в автобус.
Человек в бурке ещё пристальнее, но теперь как-то иначе посмотрел на Митю.
Потом прибежал рыжий с йогуртами.
— А не мал?
Козырев, глянув на часы, пошел садиться за руль.
— Ничего, справлюсь, дяденька! Я, поглядеть, ростом небольшой, а ловкий.
Артем потянулся. Сейчас вздремнет от души столько, сколько позволит Козырев. Но не разоспаться бы до темноты, когда все заклюют носом и ни у кого не будет охоты общаться.
— Ну ладно, — после небольшого раздумья сказал человек в бурке, — ладно, быть по-твоему. Будем воевать вместе за Советскую страну! Исаев! — крикнул он небольшому чернявому пареньку, который стоял неподалёку и, улыбаясь, прислушивался к разговору. — Сведёшь мальчугана в обоз. Пускай его приоденут, покормят… У нас в отряде останется. Так и скажи — Чапаев приказал!
Он взял мегафон и прокричал неувлекательным голосом:
Неужели Чапаев?
— Москва — Сарайск, быстро, комфортно! Авиационные кресла, биотуалет, ужин в пути, несравненная цена, самый удобный и самый дешевый транспорт! Отправление через пять минут, автобус находится у центрального выхода вокзала, он же центральный вход! Отправление через пять минут, осталось несколько свободных мест! Отправление через пять минут!
— Это, значит, вы и есть?.. — оторопело спросил Митя, широко раскрытыми глазами уставившись на Чапаева.
После этого Артем взял свой ящик-сиденье, чтобы внести в салон — и тут подошли пятеро мужчин.
— А что? — усмехнулся Чапаев.
17.55
— Не похожий, — выпалил Митя.
Чапаев усмехнулся ещё веселей.
Москва, Павелецкий вокзал
— Чем же не похож?
Обычные мужики, работяги. Скорее всего, земляки-гастарбайтеры. На всех дешевенькие кроссовки, джинсы, футболки, на головах бейсболки и легкие кепочки. В руках у двоих литровые бутыли с пивом.
— Я думал, у Чапаева ус чёрный… и конь рыжий… и сам повыше…
— В салоне во время рейса пить запрещается! — предупредил Артем.
— Да ведь конь у меня, так и есть, рыжий. А усы, видишь, не удались… Ничего не поделаешь! Как тебя звать-то?
— А что тут пить? На пятерых? — удивился молодой мужчина, примерно ровесник Артема, такой же высокий, только потоньше, пожиже, со светлыми нагловатыми глазами.
— Митя.
Второй был с интеллигентным и печальным, как у всех интеллигентов, занимающихся не своим делом, лицом (Артема знал одного кандидата биологических наук, работавшего в Москве на мусороуборочной машине — обеспеченный теперь, кстати, человек): он, входя в автобус, оглянулся на третьего, словно в чем-то сомневался.
— Митя? Вот и хорошо! Ну, Митя, пока прощай, скоро свидимся.
Третий негромко сказал:
— Лезь, лезь, другого не будет!
Мужчина этот был крепок, но легок, лицо загорелое, глаза светлые, похож на смелого и остроумного ковбоя из американских фильмов, при этом ему уже около пятидесяти. Артем хотел бы сохраниться таким в его годы.
Мальчик отвернулся — не хотелось ему разговаривать. Но человек в бурке ждал ответа.
Четвертый был без кепки, лысоват и добродушно усмешлив.
— Люкс! — сказал он, входя.
И он скрылся в дверях ревкома так быстро, что Митя больше ничего не успел ему сказать.
Ну и жизнь у человека, если ему междугородный автобус люксом кажется.
А солнце сияло по-весеннему, ярко и тепло. Высоко в небе, как колокольчик, звенел невидимый жаворонок. Даже вода в большой луже на дороге засверкала, заблестела, заиграла… Хорошо стало кругом!
А пятым был совсем молодой парень, лет двадцати с чем-то, наверное, подручный этих работяг, поэтому и встает в очереди привычно последним — за раздачей ли зарплаты, за вечерним ли стаканом водки.
— А ну-ка, хлопец, без мечтаний! — проговорил Петя Исаев, главный ординарец товарища Чапаева. — Пошли! Буду тебя в отряд определять.
— Все? — спросил Козырев.
— Дяденька… — и веря и не веря тому, что произошло, спросил Митя, — дяденька, а он вправду Чапаев?
— Все, — ответил Артем, входя.
Петя Исаев в ответ засмеялся:
Дверь плавно закрылась, автобус тронулся.
— Вот чудак! Да разве по нему не видно?
18.00
Митя стал кашеваром
Павелецкий вокзал — Садовое кольцо
Первое время Митя находился в обозе при походной кухне. Он помогал однорукому кашевару Федосею Михалычу.
Артем приступил к сбору денег за проезд и раздаче билетов.
В бою с белоказаками осколком гранаты Федосея Михалыча ранило повыше локтя. Долго лежал он в госпитале, и долго лечили его, а всё-таки руку пришлось отнять. Врачи признали Федосея Михалыча не годным к военной службе, но старик не захотел уйти из чапаевского отряда. «Кашу стану варить — и то от меня польза» — сказал он, возвращаясь в отряд.
Это можно было делать и при входе, но Артем соблюдал свои интересы: при входе глянул на человека (особенно на женщину), взял деньги, отдал билет — и нет его, ушел человек в глубину автобуса, и никакого повода подойти и рассмотреть получше. А тут, пока идешь в проходе, можешь издали оценить всех, кто интересует, а потом и вблизи, уже набело.
Но варить кашу одной рукой было всё-таки трудно, и Федосей Михалыч был доволен, когда к нему в помощники определили Митюшку.
Помимо пятерых работяг, сгруппировавшихся сзади, в автобусе было шестнадцать человек.
А Мите эти дела были знакомы. Не раз чистил он дома картофель, разжигал огонь, таскал воду, промывал крупу. Не мог нахвалиться своим помощником Федосей Михалыч. «Ну что за парень! Что за работничек!» — приговаривал он, поглядывая на Митино старанье.
Только мешать варево он ни разу Мите не доверил.
Бирюзовая красавица села впереди, слева — по ходу автобуса, у окна. Это Артема огорчило. Одна из его подруг, психолог и специалист по межличностным отношениям, объяснила однажды, что характер человека проявляется во всем. Например, в кресле у прохода сядет человек осторожный, склонный к мнительности, либо не очень здоровый, он всегда вольно или невольно заботится о том, чтобы в случае чего свободно выйти. Садятся там и люди общительные, которым приятнее чувствовать людей и справа, и слева. К окнам же стремятся люди более замкнутые, эгоистичные (и таких, видимо, большинство, сделал вывод Артем, потому что все спешат устроиться у окон), но тут надо смотреть, один человек или с кем-то. Если он (или она) с кем-то, значит, спутница или спутник ему изрядно надоели. Отвернешься, уйдешь в себя, и хоть на время один. Но если он или она в одиночестве — это уже особый случай. Желание сесть к окну естественно, объясняла умная женщина, любой человек, если его посадить на пустую длинную скамью, обязательно прибьется к стенке, чтобы иметь защиту хотя бы с одной стороны. Вся соль в том, сядет он к окну левым боком или правым. Если правым, то сердце его, оставшееся открытым, готово к общению, если левым, человек закрывает сердце, не хочет общаться.
— В чём, в чём, а в этом деле, Митюшка, сноровка требуется! — говорил он, с трудом перемешивая одной рукой густую жирную похлёбку. — Не усмотришь, пропустишь — пригорит. Что нам тогда делать? Срам будет, коли мы наших бойцов пригоревшим кормить станем…