Деон Мейер

Смерть на рассвете

День седьмой Четверг, 6 июля

1

Алкогольный дурман понемногу рассеивался; первым осознанным ощущением стала боль в ребрах. Потом ван Герден понял, что один глаз у него заплыл, а верхняя губа распухла. В ноздри ударила резкая вонь: хлорка, плесень, запах собственного немытого тела. Выдохнув, он почувствовал соленый привкус крови во рту и пивной перегар.

И еще он испытал облегчение.

Обрывочные воспоминания о вчерашнем вечере были похожи на кусочки головоломки. Ссора, тревожные лица, злость — они были такими нормальными, такими предсказуемыми подонками. Добропорядочные граждане, столпы общества.

Ван Герден лежал на том боку, который не болел, стараясь поменьше шевелиться. С похмелья его трясло.

В коридоре послышались шаги. Вот в замке серой стальной двери повернулся ключ — металлический скрежет отозвался головной болью. В камеру вошел охранник.

— К вам адвокат пришел, — сообщил он.

Ван Герден осторожно перевернулся на другой бок. Открыл один глаз.

— Пошли, — приказал охранник без всякого почтения.

— У меня нет адвоката. — Собственный голос доносился как будто издалека.

Охранник нагнулся над койкой, ухватил его за ворот и дернул кверху.

— Вставай!

Ребра снова ожгло болью. Ван Герден с трудом переступил порог камеры; чтобы попасть в полицейский участок, нужно было пройти по мощеному переходу. Охранник шагал впереди и время от времени постукивал по стене ключом.

В кабинет ван Герден вошел с трудом, ему было больно. За письменным столом сидел Кемп, рядом, на стуле, лежал его кейс. Лицо у Кемпа было хмурое. Ван Герден опустился на темно-синий стул и закрыл голову руками. Хлопнула дверь — вышел охранник.

— Ну и дрянь же ты, ван Герден, — начал Кемп.

Он ничего не ответил.

— Что ты с собой делаешь?

— Какое это имеет з-значение? — Язык с трудом ворочался во рту; из-за разбитых губ слова выходили неразборчивыми.

Кемп нахмурился еще сильнее и покачал головой:

— Они даже не сочли нужным предъявить тебе обвинение!

Ван Герден понимал, что ему по идее должно стать легче — все закончилось не так страшно. Но облегчение не приходило. И еще Кемп, мать его. Откуда он только все узнал?

— Даже стоматологи с первого взгляда поняли, с кем имеют дело! Боже мой, ван Герден, что на тебя нашло? На какое дерьмо ты тратишь свою драгоценную жизнь? Стоматологи! До какой степени надо было напиться, чтобы оскорбить пятерых зубных врачей?

— Двое из них были терапевтами.

Кемп внимательно осмотрел физиономию ван Гердена и встал. Он был высокий, в чистой и аккуратной спортивной куртке и серых свободных брюках. Костюм дополнял неброский галстук в тон.

— Где твоя машина?

Ван Герден медленно поднялся; мир вокруг слегка покачивался.

— У того бара.

Кемп открыл дверь:

— Тогда поехали.

Ван Герден поплелся за адвокатом. Дежурный сержант выложил на стойку его личные вещи: целлофановый пакет, в котором лежали пустой бумажник и ключи. Он забрал вещи, не глядя сержанту в глаза.

— Я его забираю, — сказал Кемп.

— До скорого свидания!

На улице было холодно. Тонкая куртка не спасала от порывов ветра; ван Гердену очень хотелось запахнуться поплотнее, но он все же удержался.

Кемп взгромоздился в свой огромный джип, перегнулся к пассажирской дверце, снял блокировку. Ван Герден медленно обошел машину, плюхнулся на сиденье, захлопнул дверцу и прислонился к стеклу головой. Кемп тронулся с места.

— У какого бара?

— «Спорт», напротив «Панаротти».

— Что произошло?

— Зачем ты меня забрал?

— Затем, что ты в присутствии всех сотрудников полиции из участка на Столовой горе хвастал, что я — твой адвокат и засужу и их, и стоматологов. Мол, они за все ответят — и за оскорбление словом, и за угрозу физической расправы, и за их зверство.

В голове ван Гердена всплыли обрывки страстных речей, произнесенных им в здании полицейского участка.

— «Мой адвокат», — повторил он, словно в насмешку над собой.

— Я не твой адвокат, ван Герден.

Смеяться мешал заплывший глаз.

— Зачем ты меня забрал?

Кемп порывисто переключил передачу.

— А хрен его знает!

Ван Герден с трудом повернул голову и посмотрел на человека, сидевшего за рулем:

— Тебе что-то от меня нужно!

— Ты мой должник.

— Ничего я тебе не должен.

Кемп медленно ехал вперед, разглядывая вывески.

— Которая тут твоя машина?

Ван Герден показал на «тойоту-короллу».

— Я поеду за тобой. Ты нужен мне чистый и в приличном виде.

— Зачем еще?

— Потом узнаешь.

Ван Герден вылез из внедорожника Кемпа, перешел дорогу и сел в свою «тойоту». Руки дрожали так, что он с трудом отпер дверцу и сам себе удивился. Мотор забормотал, захрипел и наконец завелся. Он поехал по Куберг-роуд, мимо Килларни, выехал на шоссе № 7. Неожиданно вместе с порывом ветра начался дождь. Ван Герден свернул налево, в поселок Морнинг-Стар, а потом еще раз налево, ко входу в свой участок. «Форд» Кемпа, привезенный из Америки, не отставал. Ван Герден покосился на большой дом, хорошо видный за деревьями, но свернул к маленькому побеленному строению и там остановился.

Кемп остановился за ним и чуть приоткрыл окошко — из-за дождя.

— Я тебя подожду.



Прежде всего он принял душ — безо всякого удовольствия. Струи горячей воды омывали тело, руки механически намыливали плечи, грудь и живот. Мочалку он не взял, осторожно водил куском мыла по больным ребрам. Когда дело дошло до ног, ему пришлось упереться головой в стену, чтобы не упасть. Ван Герден осторожно поднимал ноги, намыливал, смывал. Наконец он выключил воду и снял с вешалки ветхое, стираное-перестираное белое полотенце. Рано или поздно придется купить новое. Он пустил небольшую струю горячей воды, подставил под нее ладони, набрал пригоршню и плеснул на запотевшее зеркало. Выдавил немного крема для бритья в левую руку, взбил кисточкой. Намылил щеки и подбородок.

Глаз выглядел неважно: красный, заплывший. Скоро синяк побагровеет. Зато с губ смылась почти вся запекшаяся кровь. Осталась только тонкая полоска.

Ван Герден провел бритвой от левого уха вниз, потом от подбородка к шее, потом снова начал сверху, не глядя на свое отражение. Натянул кожу на подбородке, выбривая места вокруг рта, потом повторил то же самое с другой стороной лица, сполоснул бритву, вымыл раковину горячей водой, спустил воду. Причесался. Щетку для головы пришлось сначала почистить: в ней было полно черных волос.

Надо купить новые трусы. Надо купить новые рубашки. Надо купить новые носки. Брюки и куртка еще сносные. Галстук — да пошел он! В комнате было темно и холодно. Десять минут двенадцатого; дождь бьет в стекло.

Он вышел. Кемп распахнул перед ним дверцу своего внедорожника.



Они долго ехали молча — до самого Милнертона.

— Куда?

— В город.

— Тебе что-то нужно.

— Одна моя ученица открыла частную практику. Ей нужна помощь.

— Ты что, ее должник?

Кемп только хмыкнул в ответ.

— Так что было вчера вечером?

— Я напился.

— А вчерашний вечер чем отличался от остальных?

В лагуне напротив поля для гольфа сидели пеликаны. Они невозмутимо питались, не обращая внимания на дождь.

— Там стояло полно их поганых внедорожников.

— И поэтому ты напустился на них?

— Толстяк первый меня ударил.

— За что?

Ван Герден отвернулся.

— Я тебя не понимаю.

Кемп откашлялся.

— Ты можешь прилично зарабатывать. Но ты так паршиво к себе относишься…

Мимо пронеслись заводы промзоны Парден-Айленд.

— Что все-таки произошло?

Ван Герден смотрел на дождь; лобовое стекло было все в мелких капельках. Потом он досадливо вздохнул, словно выражая свое отношение к тщете жизни.

— Скажи чуваку: из-за того, что у него крутая тачка, у него мужское достоинство не вырастет, и он притворится глухим. Но попробуй только задень его жену…

— Господи!

На долю секунды ван Герден снова ощутил ненависть и облегчение, освобождение от вчерашнего вечера: пятеро мужчин среднего возраста с лицами искаженными от гнева били его и руками и ногами. Драка продолжалась до тех пор, пока трем барменам не удалось их разнять.

Они молчали до тех пор, пока Кемп не остановился у какого-то здания на береговой линии.

— Четвертый этаж. «Бенеке, Оливир и партнеры». Скажешь Бенеке, что ты от меня.

Ван Герден кивнул и вылез из машины. Кемп проводил его задумчивым взглядом.

Ван Герден захлопнул за собой дверцу внедорожника и вошел в здание.



После того как хозяйка кабинета пригласила его сесть, он неуклюже плюхнулся в кресло, всем своим видом демонстрируя недостаток почтения.

— Меня прислал Кемп. — Вот и все, что он сказал.

Она кивнула, на мгновение остановила взгляд на его заплывшем глазе и разбитых губах, но сделала вид, что ничего не заметила.

— Мистер ван Герден, по-моему, мы с вами можем помочь друг другу. — Садясь, она подоткнула под себя подол юбки.

«Мистер», надо же! Пытается держаться с ним как с ровней. Знакомый подход! Ван Герден ничего не ответил. Он внимательно оглядывал лицо новой знакомой. Интересно, от кого из предков ей достались нос и рот. Большие глаза и маленькие уши. Генетика иногда выкидывает странные штуки. Передним сидела женщина, которую можно было назвать почти красавицей.

Она положила руки на столешницу и сплела пальцы.

— По словам Кемпа, у вас есть опыт сыскной деятельности, но в настоящее время вы не заняты этим на постоянной основе. Мне нужна помощь хорошего сыщика. — Женщина говорила легко и непринужденно. И явно была знакома с основами психологии. Ван Герден решил, что его новая знакомая не дура. По крайней мере, чтобы вывести такую из себя, понадобится больше времени, чем обычно.

Она выдвинула ящик стола, достала оттуда папку.

— Кемп говорил вам, что я опустился?

Руки на столе слегка дернулись. Хозяйка кабинета натянуто улыбнулась:

— Мистер ван Герден, ваш характер меня не интересует. Ваша личная жизнь меня не интересует тоже. У меня к вам деловое предложение. Я предлагаю вам временную работу за достойное вознаграждение.

Ах, чтоб тебя! Какие мы сдержанные! Как будто ей все известно заранее. Думает, раз у нее есть ученая степень и дорогой мобильник, ей ничего не страшно.

— Сколько вам лет?

— Тридцать, — не колеблясь ответила она.

Ван Герден покосился на ее руки. Кольца нет.

— Итак, мистер ван Герден, вы согласны?

— Зависит от того, что вам нужно.

2

Моя мать была художницей. Мой отец был шахтером.

Впервые она увидела его в холодный зимний день на подмороженном поле стадиона в Олиен-Парке. Его полосатая футболка с эмблемой команды порвалась в клочья. Он медленно брел к боковой линии, чтобы переодеться. Она увидела его великолепный торс, красиво развернутые плечи и плоский живот.

Потом она всякий раз подробно рассказывала, что небо в тот день было светло-голубое, серел выцветший, вытоптанный газон на поле. На трибуне сидела группка студентов — болельщики, которые шумно поддерживали свою команду, игравшую с шахтерами. Их фиолетовые шарфы казались особенно яркими на фоне скучных серых деревянных скамеек. Всякий раз, слушая маму, я представлял себе ее саму. Стройная фигурка, запомнившаяся по черно-белой фотографии тех лет, сигарета в руке, темные волосы, черные глаза. Такая задумчивая красавица. А мама рассказывала, что, как увидела отца, его лицо и фигура показались ей совершенно неотразимыми и правильными. Но за красивыми лицом и телом она сразу разглядела его душу.

— Я заглянула к нему в сердце, — говорила она.

В тот миг она совершенно точно поняла две вещи. Первое: ей хочется его нарисовать.

После игры она ждала его снаружи, среди руководства команды и игроков второго состава. Наконец он вышел — в куртке и при галстуке, волосы еще не высохли после душа. И он увидел ее в сумерках, угадал ее нетерпение, вспыхнул и подошел к ней, как будто заранее знал, что она его хочет.

У нее в руке был клочок бумаги.

— Позвони мне, — сказала она, когда он остановился рядом с ней.

Его окружили товарищи по команде, поэтому мама просто сунула ему записку со своим именем и номером телефона. И сразу ушла, вернулась в дом на Том-стрит, где она проживала и столовалась.

Он позвонил поздно вечером.

— Меня зовут Эмиль.

— Я художница, — сказала она. — Я хочу нарисовать картину.

— Вот как! — Он не сумел скрыть разочарования. — Какую картину?

— Тебя.

— Почему?

— Потому что ты красивый.

Он рассмеялся, недоверчиво и натянуто. Позже он признался маме, что ее слова его удивили. С девушками ему не везло. Мама заметила: ему не везло потому, что он стеснялся.

— Ну, не знаю… — неуверенно промямлил он.

— В качестве платы можешь пригласить меня куда-нибудь поужинать.

Мой отец в ответ только рассмеялся. Но через неделю, холодным зимним воскресным утром, он сел в свой «моррис-майнор» и из Стилфонтейна, где жил в холостяцкой квартирке, поехал в Потхефстром. Мама села к нему в машину, положила на заднее сиденье мольберт и краски и велела ему ехать по Карлтонвил-роуд к Боскоп-Дам.

— Куда мы едем?

— В вельд.

— В вельд?

Она кивнула.

— А разве рисуют не… не в салоне?

— Место, где работают художники, называется студия.

— Да.

— Иногда.

— Вот как?

Они свернули на проселочную дорогу и остановились на вершине невысокого холма. Он помог ей вынести из машины все ее вещи, наблюдал, как она растягивает холст на мольберте, открывает ящик и чистит кисти.

— Можешь раздеваться.

— Догола не буду.

Она молча смотрела на него.

— Я даже не знаю твоей фамилии.

— Джоан Килиан. Раздевайся!

Он снял рубашку, потом туфли и заявил:

— Ну и хватит!

Она не стала возражать.

— Что мне теперь делать?

— Поднимись вон на ту скалу.

Он взобрался на высокий утес.

— Не стой так скованно. Расслабься. Можешь пошевелить руками. Посмотри туда, на плотину.

А потом она начала рисовать. Он о чем-то спрашивал ее, но она не отвечала, только несколько раз просила его постоять спокойно, переводила взгляд с него на холст, смешивала краски. Наконец он оставил попытки завязать с ней разговор. Прошло чуть больше часа, и художница позволила натурщику отдохнуть. Он засыпал ее вопросами. Тогда он узнал, что она — единственная дочь актрисы и преподавателя драматического искусства из Претории. Он смутно помнил их имена из старых фильмов на африкаансе, снятых в сороковых годах.

Наконец она закурила сигарету и начала складывать свои инструменты.

Он оделся.

— Можно посмотреть, что ты нарисовала?

— Не «нарисовала», а «написала». Нет, нельзя.

— Почему?

— Увидишь, когда я закончу.

Они вернулись в Потхефстром и выпили горячего шоколада в кафе. Он спрашивал ее об искусстве, она его — о работе. И вот под вечер в тот зимний день в Западном Трансваале он долго смотрел на нее, а потом сказал:

— Я хочу на тебе жениться.

Она кивнула, потому что это была вторая вещь, которую она точно поняла, когда увидела его в первый раз.

3

Женщина-адвокат посмотрела на папку и медленно вздохнула.

— 30 сентября прошлого года Йоханнес Якобус Смит погиб от огнестрельного ранения. Его застрелили грабители, которые проникли к нему в дом на Морелетта-стрит в Дурбанвиле. Пропало все содержимое встроенного сейфа, в том числе завещание, согласно которому он передает все свое имущество своей подруге, Вильгельмине Йоханне ван Ас. Если завещание не найдется, будет считаться, что мистер Смит скончался, не оставив завещания, и тогда все его имущество отойдет государству.

— Велико ли его состояние?

— На данный момент оно оценивается приблизительно в два миллиона.

Так он и подозревал.

— Ван Ас — ваша клиентка.

— Она прожила с мистером Смитом одиннадцать лет. Помогала в делах, готовила ему еду, убиралась в доме, следила за его одеждой и, по его настоянию, сделала несколько абортов.

— Он не… не делал ей предложения? Не собирался на ней жениться?

— Он не был сторонником брака.

— Где была она в тот вечер, когда…

— Тридцатого? В Виндхуке. Он сам и послал ее туда. По работе. Она вернулась 1 октября и нашла его мертвым. Его привязали к кухонному стулу.

Ван Герден развалился в кресле.

— Вы хотите, чтобы я отыскал завещание?

Адвокат кивнула.

— Все возможные законные отсрочки я уже использовала. Последнее заседание суда состоится через неделю. Если мы к тому времени не разыщем подлинник завещания, Вилна ван Ас не получит ни гроша.

— Через неделю?

Она кивнула.

— Смита убили… почти десять месяцев назад.

Адвокат снова кивнула.

— Значит, полиция зашла в тупик.

— Они старались как могли.

Ван Герден посмотрел на нее, а потом на два сертификата на стене. Ужасно болели ребра. Он недоверчиво хмыкнул. Стало еще больнее.

— Через неделю, значит?

— Я…

— Разве Кемп вам не сказал? Я больше не совершаю чудес.

— Мистер ван…

— Прошло десять месяцев после гибели человека. Ваша клиентка напрасно тратит свои деньги. Разумеется, для адвоката деньги клиента — не вопрос…

Адвокат прищурилась; ван Герден заметил, что на щеке у нее проступило маленькое розовое пятнышко в форме полумесяца.

— Мистер ван Герден, я профессионал и не намерена обсуждать свои нравственные принципы.

— Ну да, конечно, особенно если вы вселили надежду в миссис ван Ас! — съязвил ван Герден и подумал: интересно, надолго ли ее хватит.

— Мисс ван Ас, — первое слово было подчеркнуто, — всецело проинформирована о том, что, возможно, все усилия ни к чему не приведут. Но она готова заплатить вам, потому что вы — ее последняя надежда. Разве что вы сами, мистер ван Герден, не уверены в своих силах. Что ж, вы не единственный человек, обладающий нужными нам талантами.

Полумесяц на щеке был уже пунцовым, но голос оставался таким же ровным и спокойным.

— Ну да, поищите кого-нибудь, кто только обрадуется, узнав, что можно и дальше грабить вашу несчастную мисс ван Ас, — сказал ван Герден и подумал, покраснеет ли пятно еще больше. К его удивлению, адвокат улыбнулась.

— Не стану спрашивать, где вы получили ваши раны. — Она ткнула в него холеным, наманикюренным пальчиком. — Но я, кажется, начинаю понимать, как они вам достались.

Полумесяц на щеке бледнел. Разочарованный ван Герден задумался.

— Что еще, кроме завещания, находилось в сейфе?

— Она не знает.

— Не знает?! Спит с мужчиной одиннадцать лет и не знает, что лежит у него в сейфе?!

— Мистер ван Герден, вам известно, что находится в платяном шкафу вашей жены?

— Как вас зовут?

— Хоуп, — не сразу ответила адвокат.

— Хоуп? Надежда?

— Мои родители были людьми в чем-то романтичными.

Ван Герден несколько раз произнес ее имя и фамилию — «обкатал». Хоуп. Бенеке. Окинул ее внимательным взглядом. Как тридцатилетняя женщина может уживаться с таким именем? Хоуп, надо же! Потом посмотрел на ее короткие волосы. Стрижка как мужская. Вскользь подумал: боги, наверное, очень веселились, создавая ее лицо. Но то была старая, сейчас почти забытая игра.

— Хоуп, у меня нет жены.

— Я не удивлена. А вас как зовут?

— Мне и «мистер» сойдет.

— Так вы согласны, мистер ван Герден?



Вилна ван Ас оказалась женщиной неопределенно-среднего возраста. В ее фигуре не было ни одного острого угла; она была низкорослая, кругленькая и разговаривала тихим голосом. Они сидели в гостиной дурбанвильского дома, и Вилна рассказывала им с Хоуп о Яне Смите.

Хоуп Бенеке представила его так:

— Мистер ван Герден, наш следователь. — «Наш». Как будто он отныне принадлежал им.

Когда хозяйка предложила им что-нибудь выпить, он попросил кофе. Три совершенно чужих друг другу человека напряженно помолчали.

— Я понимаю, что разыскать завещание к сроку почти невозможно, — как бы извиняясь, сказала ван Ас, и ван Герден посмотрел на Хоуп Бенеке. Она не отвела взгляда, но выражение ее лица было непроницаемым.

Он кивнул.

— Вы уверены в том, что такой документ вообще существует в природе?

Хоуп Бенеке резко вздохнула, как будто собиралась возразить.

— Да, однажды вечером он принес его домой. — Хозяйка махнула рукой в сторону кухни. — Мы сидели за столом, и он зачитывал мне завещание пункт за пунктом. Оно оказалось недлинным.

— И главным его смыслом было то, что вы получаете все?

— Да.

— Кто составлял завещание?

— Он сам. Оно было написано от руки.

— Его кто-нибудь засвидетельствовал?

— Он засвидетельствовал его в полицейском участке здесь, в Дурбанвиле. Его подписали двое тамошних сотрудников.

— Завещание было только в одном экземпляре?

— Да, — покорно ответила Вилна ван Ас.

— Вам не показалось странным, что он не поручил составить завещание юристу?

— Ян вообще был такой.

— Какой?

— Скрытный.

Последнее слово повисло в воздухе. Ван Герден молча ждал, когда хозяйка заговорит снова.

— По-моему, он не очень-то доверял людям.

— Вот как?

— Он… мы с ним… жили просто. Работали, а вечером приезжали домой. Иногда он называл свой дом убежищем. Да и друзей у него в общем-то не было.

— Чем он занимался?

— Классической мебелью. Ее чаще называют старинной или антикварной. Ян говорил, что в Южной Африке настоящей старинной мебели нет, страна еще молода. Мы торговали оптом. Находили мебель и продавали ее посредникам, а иногда вели дела напрямую с коллекционерами.

— Чем занимались вы?

— Я начала работать на него лет двенадцать назад. Кем-то вроде секретарши. Он разъезжал по стране, выискивая нужную мебель. Заглядывал в глушь, на фермы. Я вела дела в конторе. Через полгода…

— Где находится контора?

— Здесь, — ответила Вилна ван Ас. — На Веллингтон-стрит. За магазином «Пик энд Пэй». Такой маленький старый домик…

— В конторе не было сейфа?

— Нет.

— Вы сказали: «через полгода», — напомнил ей ван Герден.

— Я быстро освоилась. Он был в Северной Капской провинции, когда вдруг позвонили из Свеллендама. У них был йонкманскас, то есть платяной шкаф, если я правильно запомнила, девятнадцатого века, хорошо сохранившийся, с инкрустацией. В общем, я перезвонила Яну. Он велел мне взглянуть на шкаф. Я поехала и купила его почти даром. Когда он вернулся, то очень обрадовался. Постепенно я все больше и больше втягивалась в бизнес.

— А кто же принимал звонки, вел бухгалтерию и так далее?

— Сначала мы делали это по очереди. Потом в конторе стал оставаться он один.

— Вы не возражали?

— Мне нравилось.

— Когда вы начали жить вместе?

Ван Ас смутилась.

— Мисс ван Ас… — Хоуп Бенеке подалась вперед, подыскивая нужные слова. — К сожалению, мистер ван Герден вынужден задавать вам вопросы, которые могут показаться вам неприличными, неудобными. Но ему очень важно узнать обо всем как можно больше.

Ван Ас кивнула:

— Да, конечно. Просто… Я не привыкла обсуждать свою личную жизнь. Ян был… Он говорил, что никому ничего не надо знать. Потому что люди обожают сплетничать.

Она поняла, что ван Герден по-прежнему ждет от нее ответа.

— Через год после того, как мы начали совместную работу.

— Одиннадцать лет. — Ван Герден не спрашивал — утверждал.

— Да.

— В этом доме.

— Да.

— И вы ни разу не заглядывали в сейф.