Икона для Бешеного

Любимой жене Наташе и появившемуся на свет в день подписания этой книги в печать моему сыну Савушке, ПОСВЯЩАЕТСЯ
ПРЕДИСЛОВИЕ

Уважаемый Читатель!

Если по предыдущим книгам этой серии Вам довелось познакомиться с Савелием Говорковым по прозвищу Бешеный, прошу простить Автора за короткое напоминание об основных событиях одиссеи нашего героя. Делается это для тех, кто впервые встречается в этой, двадцать первой, книге серии с главными персонажами повествования.

Итак, Говорков Савелий Кузьмич родился в шестьдесят пятом году прошлого столетия, трех лет от роду остался круглым сиротой. Детский дом, рабочее общежитие, армия, спецназ, война в Афганистане, несколько ранений… Был несправедливо осужден. Чтобы доказать свою невиновность, бежал из колонии, встретил любовь — удивительную девушку по имени Варвара, был реабилитирован, но во время столкновения с врагами потерял любимую — Варвара погибла.

В отчаянии он снова отправляется в афганское пекло, чтобы найти там смерть. Получил еще одно тяжелое ранение, был спасен тибетскими монахами и в горах Тибета обрел Учителя, прошел обряд Посвящения…

Обстоятельства сложились так, что Савелию Говоркову пришлось сделать пластическую операцию, сменить имя и фамилию. Он стал Сергеем Мануйловым: невысоким, плотного телосложения блондином с тонкими чертами лица и пронзительно–голубыми глазами.

В предыдущей книге «Тень Бешеного» рассказывалось о том, как открытая российским ученым технология тотального контроля человеческого поведения привлекла внимание могущественных враждебных стране сил. С помощью своего друга и учителя Савелия Говоркова Константин Рокотов выходит на след профессиональных убийц, пытающихся завладеть дьявольским изобретением…

Книга заканчивается так:

«…Оказавшись в холле, Константин немедленно бросился к глобусу и крутанул его против часовой стрелки. Потайной вход за камином открылся, и Джулия нырнула туда, не думая о возможной опасности. В ее голове была только одна мысль, которая затмила все остальные, и ей до боли хотелось убедиться, что она ошиблась насчет тени.

Константин последовал за ней. Оказавшись внутри, он догадался надавить на красную кнопку подобия пульта справа от проема, и камин немедленно встал на место. Теперь тайный проход не скоро найдут, если найдут вообще: именно поэтому Константин прихватил кассету с записью.

Они помчались по слабо освещенному подземному коридору. Свет исходил от редких лампочек, укрепленных под потолком. Следовало быть внимательны ми, чтобы не натолкнуться на укреплявшие стены деревянные балки.

Через пару сотен метров они обнаружили короткую лестницу, ведущую вверх. Константин поднялся по ней и, осторожно откинув люк, выбрался наружу, затем помог подняться Джулии.

Они оказались в рыбацком сарайчике, судя по удочкам и сетям, развешенным на стенах. Сквозь щели между досками пробивался дневной свет.

Джулия распахнула дверь.

Это был берег реки. Прямо к ней уходил широкий деревянный помост. У его противоположного конца стоял на воде, едва покачиваясь, роскошный белоснежный катер. На палубе находился маленький столик с бутылкой шампанского и высокими хрустальными бокалами.

За столиком сидели трое: Водоплясов в своей коляске, улыбающийся человек средних лет с восточным типом лица и человек, сидевший спиной, лицо которого рассмотреть было невозможно.

Ничуть не удивившись появлению Рокотова и Джулии, улыбающийся человек поднял бокал, словно приветствуя их. Вслед за его жестом взметнулась рука и того, кто сидел спиной. В ней был виден какой‑то пульт. Через мгновение раздался мощный взрыв в том месте, где находился дом Молоканова. От лаборатории, которой так гордился Аристарх, не осталось и следа.

К счастью для милиционеров, взрыв раздался, когда они только подъезжали к воротам, и из них никто не пострадал.

В тот же момент мощный двигатель катера взревел, резко сорвался с места и исчез за речным поворотом, подняв большую волну, которая подкатила к самым ногам Джулии.

Костик сразу догадался, что этим третьим был его учитель Бешеный, только что преподавший ему очередной урок. Но Джулии, держа слово, данное Савелию, он, естественно, ничего не сказал…

Когда‑нибудь Константин узнает, что Бешеный оказался в доме Молоканова не случайно. Во всем разобраться помог наночип, обнаруженный Савелием в теле китайского профессора, на которого они вышли благодаря всеведущему Широши. Но обо всем этом когда‑нибудь в другой раз… А сейчас оставим наших героев в покое: им нужно отдохнуть, чтобы с новыми силами бороться со Злом, которого еще очень много на нашей маленькой Земле…»

ПРОЛОГ

Окрестности Ельца, 1385 год.

Время встречать своего брата, великий Тамерлан!

Тамерлан открыл глаза, но не торопился встать, чтобы выйти из шатра и наблюдать, как поднимается Солнце, его названый брат. Каждое утро верный Будиг–хан, сын Маликена, двоюродного дяди Тамерлана, будил его этой фразой. И каждый раз Тамерлан не торопился, чтобы слуги видели: Тамерлан не спешит склонить голову перед Солнцем. Они — Тамерлан и Солнце — равные хозяева этого мира: Тамерлан — на земле, Солнце — на небе.

Когда Тамерлан вышел, первые лучи Солнца пересекли реку Сосну от берега до берега, как перила золотого моста, соединившего Великую Русь и Золотую Орду.

Позади, за спиной Тамерлана, дымились руины русских монастырей, деревень и старинного города Ельца, устоявшего перед дикими набегами половцев, но захлебнувшегося в визжащем потоке хлынувших на Русь татарских полчищ Тамерлана.

Наша цель — Последний Берег Последнего Моря! — кинул клич великий Тамерлан.

И миллионы воинов, склонив головы, дали клятву верности, кровью поклялись выполнить приказ брата Солнца.

Зажмурившись, Тамерлан стоял на холме, подставив лицо ласковым лучам еще молодого светила и прислушиваясь к звукам оживавшего лагеря.

О, эти дивные звуки проснувшегося войска!

Крики нойонов и туменников, собирающих отряды для проверки.

Истошные вопли непотребных девок, которых плетьми гонят прочь из лагеря, потому что женщина в бою — плохая примета.

Ржание лошадей, вернувшихся с водопоя и жадно накинувшихся на овес.

Тысячи и тысячи тонких струек дыма, устремившихся к небу от костров, над которыми уже булькает в казанах вареная баранина с перцем — еда настоящего воина, от которого идет одуряющий запах по всему необъятному полю.

Тамерлан открыл глаза и тут же зажмурился.

Верный Будиг–хан подскочил к повелителю, ожидая приказаний.

Тамерлан молчал. Он не хотел, чтобы по войску пронесся слух, что Великий видел плохой сон. Это — дурное предзнаменование перед битвой за Москву.

Сегодня ночью Тамерлану снился адский огонь, пожирающий его людей и лошадей.

Тамерлан проснулся в холодном поту и велел вызвать толкователя снов. Но тот ничего не мог сказать, дрожащими руками перебирая нанизанные на бычью жилу человеческие позвонки. В гневе Тамерлан приказал привязать толкователя к четырем лошадям и выпустить в поле. После этого заснул спокойным богатырским сном.

— Велишь ли выводить войска в поле, Великий? — тихо спросил Будиг–хан.

Тамерлан кивнул и вернулся в шатер облачиться в доспехи. Он знал, что сеча будет страшная, русские так просто не расстанутся со своим городом, который считают святым. Но для Великого Тамерлана Москва — лишь заноза в пятке, полученная на пути к Последнему Морю.

Позже, когда Тамерлан стоял на холме в окружении нойонов и осматривал поле будущего сражения, он почувствовал что‑то неладное.

Вот она, русская земля — беззащитная, плодородная, с богатыми городами и сильными людьми. Скоро от них останутся обгорелые останки — законная добыча воронов.

Тем не менее что‑то настораживало, угнетало и мучило Тамерлана. Что‑то заставляло его медлить и не давать сигнал к наступлению.

Нойоны горячили коней, показывая удаль, воины пускали стрелы в воздух, определяя направление ветра, в лагере затаптывали костры и сворачивали шатры.

Войско замерло. Великий миг, кода мановение руки одного человека решает судьбы мира.

Тамерлан вздохнул, задумался, бросил поводья, готовясь дать сигнал…

И в этот миг словно порыв ядовитого ветра пробежал по полю. Сотни тысяч лошадей пришли в смятение, издавая безумное ржание, тряся гривами, выбивая копытами комья земли и задирая хвосты. Пена появилась на конских мордах.

Напрасно всадники пытались успокоить животных. Порядок, непререкаемый в войсках Великого Тамерлана, нарушился, стройные ряды распались.

Туменники носились между рядами, истошно вопя, охаживая плетьми людей и коней.

Вот уже кое‑кто из военачальников выхватил кривую короткую саблю и наотмашь рубанул одного–другого воина, наводя порядок.

Все напрасно.

Поле бурлило, как баранье рагу в огромном чугунном казане.

Войска пришли в смятение, никто не понимал, что происходит. Все смотрели на холм и ждали, что Великий Тамерлан одним своим словом восстановит ряды воинов, бросит в бой, и день закончится добычей, как всегда.

Однако Великий Тамерлан смотрел насупленным взором и не произносил ни слова. Он вспомнил давешний сон.

Вот оно, проклятое предсказание!

Внезапно послышался невнятный гул. Гул усиливался. Казалось, миллионы больших барабанов заговорили разом, предвещая что‑то страшное.

Поле вокруг Тамерлана разом взорвалось сотнями тысяч воплей.

Воины бросились успокаивать лошадей, одновременно тыча пальцами в небо.

Над полем вырос лес рук.

Люди издавали крики ужаса и зарывались лицами в лошадиные гривы, лишь бы не видеть невероятную картину, что заняла все небо.

Единственный, кто остался недвижим, чья лошадь даже не пошевелилась среди всеобщего хаоса, был Великий Тамерлан.

Он молча смотрел на небо. Смотрел словно в ожидании знака свыше. Какие мысли были у него в голове?

Только что светлое и безоблачное небо, наполненное пением птиц, пронизанное лучами свежего солнца, в мгновение ока изменилось.

Со всех сторон над войском собрались стаи свинцово–серых туч. Небо бурлило, переливаясь всеми оттенками серого и лилового, временами становясь иссиня–черным.

Тамерлан понял, что там, наверху, идет страшный бой. Бой между братом Солнца, покровителем Тамерлана и его дикой орды, и небесными покровителями Святой Руси.

Временами становилось так темно, что нельзя было видеть человека рядом с собой. Сражение шло отчаянное. Тьма сменялась таким ярким светом, что приходилось прикрывать глаза.

Внезапно со стороны Москвы в небо устремились лучи яркого света.

Крик изумления пронесся по войскам Тамерлана.

Все замерли в ожидании чуда.

Лучи достигли неба, отразились от него, как от гигантского зеркала, и устремились на поле, к войску Тамерлана. Достигнув поля, лучи на миг ослепили воинов и лошадей.

Воины с криками закрывали глаза, лошади кружились на месте, как безумные.

Лучи становились все горячее, от них исходил нестерпимый жар.

Еще миг–другой, и лучи прожгут насквозь кожаные шлемы и щиты, а от великого войска останутся обгорелые куски мяса — праздник для воронов.

Тамерлан понял, что не в силах удержать войско, которое вот–вот побежит, бросая оружие и навеки покрыв позором своего повелителя.

И Великий Тамерлан приказал отступить.

* * *

Польская граница, 1750 год.

Проклятый дождь лил, не переставая, третьи сутки подряд.

Крохотный шинок, притулившийся на обочине дороги, вившейся вдоль опушки, превратился в маленький островок, окруженный непролазной грязью.

Земля теперь была не земля, а топкое болото, окружившее шинок со всех сторон, оставив нетронутыми лишь подходы со стороны громадного черного леса. Едва заметно просматривалась колея на дороге, да глубокие следы лошадиных копыт.

— Зарядило тебя, нелегкая, — бормотала себе под нос старая шинкарка, восседая за широкой деревянной стойкой и протирая глиняные кружки грязной тряпицей. — Как жить‑то? Кто сюда приедет по такой‑то погоде?

Внутри питейного заведения темно: хозяйка экономила на свечах, а потому палила лучину. Вот и сейчас единый слабый огонек березовой щепочки, погруженной в постное масло, освещал убогое помещение. Провалившийся деревянный пол, грубые деревянные лавки, не скобленые деревянные столы… В углу — большие плетеные бутыли, содержимое которых не вызывало сомнения. И еще — деревянная лестница, уходившая под потолок: то ли на чердак, то ли на второй этаж.

Пожилая шинкарка закончила протирать последнюю кружку. Огляделась, достала из кармана кожаный кошелечек и вытряхнула деньги на стойку. В темноте раздался звон мелких монет, сопровождаемый горестным вздохом шинкарки. Едва она успела сбросить обратно в кошелечек свое жалкое богатство, как за дверью раздался грохот. Кто‑то споткнулся о стоявшую в сенях бочку с водой и громко выругался.

Еще через мгновение в шинок ввалились двое: грязные, усталые, мокрые, перевязанные тряпками, сквозь которые проступила кровь. Шинкарка обмерла, прижав к себе кошелечек.

— Здорова будешь, хозяйка, — приветствовал шинкарку мужик со здоровенным бельмом на глазу.

Оглянувшись по сторонам в поисках образов и не найдя их, он перекрестился на бутыль в углу и недовольно бросил:

— Что смотришь, как коза не доенная? А ну, живо, тащи водки, да еды какой собери то ж! Не видишь, с ног валимся…

Путники устало опустились на лавки и тяжело облокотились руками о грязный стол. От них шел сырой запах ночного леса.

Шинкарка не заставила упрашивать себя дважды, почуяв, что в накладе не останется. Тут же на столе появились кружки, миски с солеными огурцами, квашеной капустой и хрустящими рыжиками. На отдельном блюде был принесен изрядный шмат сала, и еще — большие куски волокнистой жесткой говядины. Из оплетенной бутыли шинкарка плеснула водки в высокий кувшин, прошаркала к столу и, не спрашивая, наполнила кружки до краев.

Двое вцепились потрескавшимися губами в кружки, выпили до дна и крякнули от удовольствия так, что едва лучина не погасла. И тут же вгрызлись в мясо, зачавкали капустой, захрустели огурцами да рыжиками.

Шинкарка стояла рядом, выжидая.

А что, хозяйка, — поинтересовался второй, с отвратительным рваным шрамом, тянувшимся через весь лоб, и острыми злыми глазками, — есть ли у тебя в кабаке, где переночевать?

Шинкарка замялась и промолчала.

Двое переглянулись, не отрываясь от еды.

Как же так, — деланно удивился мужик с бельмом, — шинок держишь, а гостям спать негде?

Я для гостей добрая! — отрезала шинкарка. — Только гости теперь разные пошли. Все более беглые: от бар да с каторги… Вот вы, добрые люди, откуда, к примеру, будете?

Мы‑то? — человек со шрамом улыбнулся. — Мы, значит, из славного села Залуцкое, что под Ярославлем. А ты лучше скажи нам, есть ли у тебя сейчас постояльцы?

Есть, да не про вашу честь! — отрезала она. — Коль задумали грабить — так не получится. Двое господ, да каждый — со слугою. И все — при агромадных пистолях. И они уезжать собираются, приказали слугам лошадей заложить. Вы платить‑то будете, али как?

Вовремя, значит, мы прибыли, — хмыкнул мужик с бельмом. — Еще часок — и плакали бы наши денежки. Не бесись, бабка, будет тебе барская расплата.

На лестнице раздался грохот сапог, и в шинок спустились двое, по внешнему виду — благородные господа. Их одежда была если не очень модной, зато дорогой и удобной для путешествия. Парики они не носили, предпочитая фетровые треуголки, которые и в холод согреют, и в дождь от влаги предохранят. Оба были при шпагах, в тяжелых сапогах с ботфортами. У обоих был очень высокомерный вид, выдававший людей, знающих себе цену.

Двое из Залуцкого побросали еду и уставились на господ. Те стояли посреди шинка, натягивая кожаные перчатки с длинными раструбами. Где‑то во дворе заржала лошадь. В доме все молчали.

Двери распахнулись, и вошли двое, одетые хорошо, но просто, что выдавало в них людей дворового сословия. Господин постарше бросил им пару слов на иностранном языке. Поклонившись на ходу, слуги бросились вверх по лестнице.

Не вы ли те господа, что из Святого Рима? Из Ватикана? — внезапный вопрос страшного типа со шрамом прорезал тишину шинка. — Если да, то мы — из Залуцка. Подарочек тут для вас имеем, как договаривались…

Ни один мускул не дрогнул на лицах господ. Лишь тот, что помоложе, переступил с ноги на ногу и бросил вопросительный взгляд на пожилого.

Натягивая перчатку, пожилой произнес, не глядя на сидевших за столом:

— Ждать заставляете, милостивые государи. Третий день мы в этой дыре с клопами в горелки играем, — говорил он, как иностранец, долгое время проживший в России: медленно, выговаривая каждый звук, с тягучим акцентом. — А раз подарочек есть, то надо его показать.

Двое из Залуцка с шумом отодвинули в сторону миски и кружки. В их движениях чувствовалась усталость. Было заметно, что оба едва не валятся с ног.

Мужик с бельмом вытащил из‑под стола грубую дорожную торбу. Оттуда он достал что‑то квадратное, завернутое в тряпку, похожую на церковное покрывало, покрытое бурыми пятнами. При виде пятен шинкарка едва удержалась, чтобы не закричать. Тряпка сползла, на миг приоткрыв то, что было в ней завернуто.

Присутствующие вздрогнули. Настолько неожиданным было мгновение, когда темный и грязный шинок осветился дивным сиянием, исходившим из‑под тряпицы. Это длилось лишь миг.

Мужик поспешно завернул предмет в тряпку, вылез из‑за стола и протянул ношу пожилому господину.

Тот с брезгливостью взял протянутое, держа сверток кончиками пальцев в перчатках. По его лицу блуждала гримаса отвращения.

Компания в шинке заметно напряглась. Что дальше‑то?

Вернулись слуги, принесли дорожные сундучки господ и длинные дорожные плащи.

Пожилой поднялся наверх, держа перед собой сверток. Когда господин вернулся обратно, то с трудом сдерживал торжествующую улыбку. И тут же кивнул своему молодому спутнику.

Тот поспешно полез в нагрудный карман и извлек красивый вышитый кошель.

Мужик с бельмом не стал ждать. Вырвав кошель из рук иностранца, он высыпал содержимое на стол.

Шинкарка ахнула. По столу раскатились золотые монеты, матово блеснув в свете лучины.

Двое из Залуцкого жадно пересчитывали монеты и не видели, как слуги иностранцев подобрались сзади.

Еще миг.

Мужик с бельмом надрывно охнул и схватился за бок, из которого потоком хлынула кровь.

Человек со шрамом стоял, раскачиваясь и держась за перерезанное от уха до уха горло. Еще миг — и они попадали на пол.

Старый домик заходил ходуном.

Слуги стояли, вопросительно глядя на господ. Пожилой, все с той же брезгливой миной, посмотрел на рассыпанное золото и сделал пренебрежительный жест.

Повинуясь ему, отталкивая друг друга, слуги бросились собирать монеты и запихивать за обшлаги рукавов, в карманы кафтанов и даже в рот.

Пожилой передал молодому сверток из Залуцка, обернулся к обмершей от страха шинкарке и бросил ей пару золотых, добавив при этом:

— Это вам за беспокойство, мадам.

Затем, повернувшись к слугам, строго произнес:

— Вы, двое, ведете себя, как свиньи, что собирают желуди. А ну, канальи, ite, misa ets![1]

Люди ушли.

Оставшись одна, шинкарка попробовала монеты на зуб, довольно улыбнулась щербатым ртом. Посмотрев на трупы, скривилась и плюнула в сторону двери:

— Снова за вами прибирать, песьи дети. Иезуитское отродье…

Глава 1

НА ОСТРОВЕ

Щеки Савелия ласкал легкий теплый бриз. Где‑то совсем рядом раздавалось знакомое попискивание и урчание. Он нехотя открыл глаза, и перед его несколько удивленным взором предстал хорошо известный ему просторный вольер.

Прочно вцепившись коготками в проволочную стену вольера, на задних лапках стояли Лаврентий и Чика. Их блестящие глазки дружелюбно изучали Савелия, и оба зверька громко и радостно свиристели. Савелию даже показалось, что они приветливо улыбаются.

«Неужели узнали, чертенята?» — такова была первая непроизвольная мысль, пришедшая в голову.

Сидя в удобном шезлонге, Бешеный протянул руку и по очереди погладил свинок. Они тщательно обнюхали его пальцы, заверещали еще пуще и начали подпрыгивать на месте. В глубине вольера Савелий заметил еще два пушистых копошащихся комочка.

«Вот и потомство появилось», — довольно подумал он.

Но блаженное состояние — ласковый ветерок, милые зверюшки — продолжалось ровно мгновение.

Сверкнула молнией мысль: «Как он опять оказался на этом Богом забытом острове?» Последнее, что вспомнил Бешеный, — взрыв шикарного дома и быстроходный катер, уносивший их от дымящихся развалин. Он напряг память. На катере были еще инвалид и его девица. Савелий потайным ходом спас их из дома, в котором бушевала схватка непонятно кого и с кем. Припомнилось и то, как довольный Широши, обычно отвергающий алкоголь, предложил выпить по чуть–чуть за удачное завершение операции…

А дальше — полный провал.

«Ну сволочь Широши! Конспиратор чертов! Никак не может без своих дурацких штучек! Ну зачем он меня опять вырубил? Как будто я не знаю координаты этого проклятого острова! А вдруг он опять лишил меня возможности нормально ходить? — со злостью подумал Бешеный. — Ну, когда я ему устрою красивую жизнь».

Савелий рывком вскочил и сделал несколько шагов. Ноги безупречно повиновались ему. Он потянулся, размял мышцы и огляделся вокруг.

Между большим домом и хозяйственными постройками появилось уютное на вид бунгало, которого раньше не было. На открытой веранде в инвалидном кресле восседал спасенный им парень. Заметив, что Савелий смотрит в его сторону, он приветственно–призывно помахал рукой. Бешеный махнул в ответ и продолжил осмотр окрестностей.

Обычно на острове постоянно проживали человек двадцать—двадцать пять. У каждого были свои строго очерченные обязанности, и каждый занимался своим делом. Вместе они собирались только вечером, когда спадала жара, смотрели телевизор или видеофильмы и что‑то громко обсуждали на непонятном языке.

Сейчас же Савелий увидел несколько групп молодых мужчин, темноволосых и темнокожих, по внешнему виду уроженцев одной из стран Юго–Восточной Азии, которые вытаскивали на причал какие‑то большие металлические и деревянные ящики и тюки.

На рейде на якоре стоял приличных размеров сухогруз под неизвестным Бешеному флагом. Между сухогрузом и берегом сновало десятка два моторных лодок и катеров. В рощице за хозяйственными постройками несколько человек что‑то мерили на земле, и было слышно, как в почву вгрызается мощный турбобур.

Машин на острове раньше и в помине не было, и когда удивленный Бешеный обернулся на звук, напомнивший ему шум мотора, то увидел самоходную буровую установку, медленно продвигавшуюся в глубь острова в сопровождении дюжины мужиков. В той стороне не было никаких жилых построек, и на пальмах и в густом кустарнике обычно находили себе приют летевшие через океан птицы.

Бешеный, естественно, поискал взглядом Широши. И обнаружил его в центре толпы на причале. Обычно невозмутимый, Широши был, очевидно, взволнован, о чем свидетельствовали громкие команды, которыми он сыпал на незнакомом Савелию языке и при этом энергично размахивал руками.

Неспешно, по дороге продолжая разминать затекшие мышцы, Бешеный направился к причалу. Заметив его приближение, Широши резко прекратил свою руководящую деятельность и с широкой и немного плутоватой улыбкой произнес:

— Приветствую и поздравляю с возвращением в родные пенаты, дорогой Савелий Кузьмич! Вижу и чувствую, что вы, как всегда, в великолепной форме!

Проигнорировав его откровенную лесть, Савелий угрюмо, но твердо заявил:

— Феликс Андреевич! Я требую, чтобы вы раз и навсегда прекратили свои штучки!

Какие штучки? — казалось, искренне удивился Широши.

Бешеный просто рассвирепел:

— Разве не вы опять лишили меня сознания, чтобы привезти на этот поганый остров, который я уже видеть не могу?!

Уж и не знаю, чем вам так не угодил мой мирный и чудесный остров, — обиженно надул губы Широши. — А в остальном ваши претензии, конечно же, справедливы. Но поймите и меня. Вас пришлось усыпить за компанию.

Какую еще, к бесу, компанию? — не успокаивался Савелий.

Вам наверняка и в голову не пришло, что у нашего гениального изобретателя и у его дамы никогда не было заграничных паспортов. Чтобы выправить их и получить соответствующие визы, нужно несколько дней, а счет у нас шел буквально на секунды… Об этом вы, надеюсь, не забыли?

Не забыл. Но у меня и паспорт, и все визы были в полном порядке, — гнул свою линию Савелий.

При всем при этом и вам, Савелий Кузьмич, лишний раз перед пограничниками мелькать не следует. Неровен час какого‑то знакомого встретите. Уж простите меня старика, — примиряюще произнес Широши.

Предупреждаю серьезно. Прощаю в последний раз, — строго сказал Савелий.

Может, логичнее было оставить вас в Москве, — начал размышлять вслух Широши, — тем более, вы там очень скоро понадобитесь. Хотя наземный транспорт у меня в распоряжении был, но я предпочел не рисковать, поскольку разъезд гостей от развалин дома Молоканова, надеюсь, вы согласитесь, был, мягко говоря, несколько сумбурным, и вы ненароком могли пострадать…

А зачем мне опять нужно ехать в Москву? — с любопытством перебил витиеватого собеседника Бешеный.

Скоро все узнаете, — Широши привык темнить.

Савелий настолько уже свыкся с этим, что оставил интересующую его тему. Он зашел с другой стороны:

— Имею я право знать хотя бы, что творится на острове? Чем вызван всплеск необычайной активности? Вокруг выгружают, строят, бурят… Не иначе как вы открываете фабрику по производству клонов Бешеного? — язвительный вопрос сам собой сорвался с его губ.

Если бы, — театрально вздохнул Широши и возвел очи к небу. — Я всего лишь предпринимаю самые минимальные меры для укрепления обороны острова.

Он взял Бешеного под руку, подвел его к одному из продолговатых ящиков и сдвинул крышку. Там, засыпанный древесными стружками, покоился конический предмет, в котором Савелий без особого труда узнал ракету класса «Земля — Воздух», впрочем, неизвестной ему конструкции.

Самый новейший и модифицированный вариант «Стингера», — с гордостью пояснил Широши. — Мои конструкторы поработали на славу.

А там что копают? — Савелий повернулся в сторону хозяйственных построек.

В одном бункере расположится арсенал, а другой предназначен для нас. Там мы сможем укрыться во время нападения и руководить обороной. — Широши говорил необычайно серьезно и даже несколько торжественно.

Савелий никак не мог позволить себе упустить случай еще раз его подразнить:

— Вот до чего вы докатились, Феликс Андреевич, в своем недоверии ко мне. Сами тут готовитесь к горячим сражениям, а меня, старого и верного бойца, отправляете в Москву. Не ожидал я от вас такого откровенного предательства…

Широши деланно улыбнулся, но шутливый тон Бешеного не подхватил. Напротив, с назидательными интонациями в голосе ответил:

— Не перестаю удивляться вашей наивности, Савелий Кузьмич! Похоже, вы и в самом деле не понимаете, кто волею судеб попал на остров и, очевидно, будет на нем находиться довольно продолжительное время. Спасенный нами инвалид — гениальный изобретатель!

Честно говоря, Савелий не слишком понимал, о чем конкретно идет речь:

— А что этот парень такого замечательного изобрел?

Именно он изобрел наночип — крошечное устройство, которое и позволило мерзавцу Молоканову разбогатеть, уничтожив немало людей.

Так Молоканов, стало быть, просто украл изобретение этого бедняги? — возмутился Савелий.

Не только украл, но и успешно использовал в своих грязных целях, — охотно подтвердил Широши.

Вот скотина! — Трагическая несправедливость случившегося впервые предстала перед Бешеным во всей ее неприглядности.

Теперь вы понимаете, какой интерес может вызвать подобное изобретение у наших с вами общих противников?

Каких противников? — живо спросил Савелий.

Расскажу вам все и очень скоро. — Широши принял свой излюбленный загадочный вид. — А пока пойдите и пообщайтесь с Иннокентием. Мне нужно проследить за выгрузкой оборудования для его будущей лаборатории.

А где вы планируете ее разместить? — поинтересовался Савелий.

Естественно, под землей, точнее, прямо под его бунгало. Лаборатория для его удобства будет оснащена и небольшим лифтом. Этот инвалид — человек уникальных способностей, которые мы просто обязаны использовать во благо человечества. В немощной физической оболочке заключены могучий ум и нежная, добрая душа.

Иными словами, ради блага человечества он сменил тюрьму Молоканова на вашу, которая, признаюсь, более уютна. Он уже приговорен вами к вечному заключению на острове. Мне‑то как повезло! Мое заключение оказалось не таким уж долгим. Бедный парень! — Бешеный не на шутку разозлился, потому что вспомнил месяцы, проведенные на острове в томительном безделье, да еще по воле гостеприимного хозяина, временно потеряв способность ходить на собственных ногах.

Какое вы имеете право так говорить — в тюрьме! — взорвался Широши. — У Молоканова он был в тюрьме, согласен, а здесь он получит исключительные условия для работы, будет окружен заботой и вниманием!

Вот и выходит, что он просто поменял плохие тюремные условия на более комфортабельные, — не унимался Бешеный. — Раньше Иннокентий работал на Молоканова, а теперь будет горбатиться на вас, хитроумного Феликса Андреевича.

Смуглое лицо Широши, казалось, еще более потемнело.

Вы не шутите, откровенно намекая на то, что я намерен использовать талант этого человека для собственного обогащения?

В каждой шутке есть только доля шутки, — ушел от прямого ответа Бешеный, чувствуя, что Широши уже на самом деле страшно злится.

Что нужно настоящему ученому–изобретателю? Возможность спокойно работать в комфортабельных условиях, не думать, где добыть средства для пропитания и необходимые приборы и материалы. Почему российские ученые сотнями уезжают в США, Германию, да бог знает куда — туда, где они могут отрешиться от быта и полностью отдаться любимому делу? Так вот, зная меня, вы не можете сомневаться в том, что условия у него будут самые лучшие. И любящая женщина рядом… Что еще нужно?

Но у него как не было свободы, так и не будет! — с вызовом заявил Савелий.

Какую свободу вы имеете в виду? — с раздражением поинтересовался Широши.

Ну, к примеру, заработает он с вашей помощью кучу денег, — Бешеный насмешливо глянул на Широши, — и захочется ему попутешествовать, да еще вместе с женой.

А много ли в жизни путешествовали академики Курчатов, Зельдович, Харитон, создававшие первую советскую атомную бомбу? Да они, извините, в туалет ходили в сопровождении двух охранников! — Широши не на шутку разозлился.

Савелий пожал плечами. Он и сам не знал, зачем затеял этот горячий, но, в сущности, бессмысленный спор. Скорее всего потому, что временами его раздражала самоуверенность Широши и его непоколебимая убежденность в том, что он, Широши, может распоряжаться судьбами любых людей.

А вы за Иннокентия не волнуйтесь, Савелий Кузьмич! Будет он и путешествовать. Я уже заказал ему самые современные протезы. Настоящее чудо техники. Они позволят ему передвигаться самостоятельно, — гордо заключил Широши. Потом повернулся к ловко разгружающим лодки людям, давая понять, что разговор окончен.

Направляясь к бунгало, Савелий был вынужден признать, что Широши и в этом случае не изменил своей обычной предусмотрительности.

Инвалид с блаженной улыбкой оглядывался вокруг. В его улыбке было что‑то детское, сразу располагавшее к симпатии и доверию.

Давайте по–человечески познакомимся, — Бешеный протянул ему руку. — Савелий Говорков.

Иннокентий Водоплясов. — Инвалид крепко пожал протянутую руку.

— Ну как, нравится вам здесь? — спросил Савелий, чтобы завязать разговор.

Иннокентий даже прикрыл глаза и причмокнул от удовольствия:

— Спрашиваете! Нравится, еще как нравится… а вам? — И тут же, немного робея, предложил: — Может, давай на «ты»?

Давай, — легко согласился Савелий. — Мне тоже здесь нравится. Только я здесь не в первый раз. Даже жить какое‑то время приходилось.

Счастливый ты, — протянул Водоплясов, — я ведь только сейчас в первый раз море‑то увидел.

Не море, а океан, — поучительно поправил Савелий. — По круче будет.

Ну, тем более. Так охота в этой водичке поплескаться!

Плавать‑то умеешь? — деловито поинтересовался Савелий.

Мальчишкой в Иртыше вроде нормально плавал, — доложил Водоплясов.

Океан тебе не речка! — назидательно сказал Савелий. — Большая волна подхватит и так далеко унесет, что до берега не доплывешь, пойдешь на пропитание акулам.

А они тут есть? — испуганно спросил Иннокентий.

А ты как думал? Когда прилив, бывает, подплывают близко к пляжу.

Да я недалеко от берега, побарахтаюсь немного и все. Уж очень воду люблю, не зря фамилия у меня такая — Водоплясов.

Фамилии надо соответствовать, — с улыбкой согласился Бешеный.

Аля, мы с Савелием на пляж идем. Ты с нами? — крикнул инвалид.

Алевтина, крепко сбитая, голубоглазая, с круглым, типично славянским лицом, вышла на террасу с растерянным видом:

— А у меня купальника нет…

— Ну и что! — настаивал Водоплясов, — по песочку походишь, да по колено зайдешь. Это же тебе не лужа какая‑нибудь, а океан.

Долго уговаривать Алевтину не пришлось. Она не позволила Савелию катить кресло, и они втроем отправились на берег. Там инвалида раздели, Бешеный взял Иннокентия на руки и отнес его в воду, где тот принялся барахтаться и плескаться со щенячьим наслаждением.

Давай поплывем подальше, — предложил Савелий, — я тебя буду страховать.

Не надо, Кеша, — закричала испуганная девица, — в другой раз поплывешь!

Водоплясов послушно остался у пустынного берега.

Алевтина, убедившись, что Савелий уплыл очень далеко, быстро скинула с себя одежду и вошла в воду. Белые гребешки волн ласково касались стройных ног, пышных бедер, шелковистого заветного треугольника, набухших вишенок сосков и блестящими каплями стекали по обнаженному молодому женскому телу. Алевтина с наслаждением окунулась в воду, но не поплыла вслед за Савелием, а обернулась и посмотрела на лежавшего у берега своего суженого. Иннокентий с восхищением наблюдал за ней. Алевтина приблизилась к нему, опустилась на колеи, ласково погладила его волосы, призывно посмотрела ему в глаза и со значением тихо спросила: — Как ты думаешь, милый, он надолго уплыл?

Неужели тебя волнует его быстрое возвращение? — Иннокентий улыбнулся, прижался к ней всем телом, нежно лаская мгновенно набухшие сосочки.

Вовсе нет… — томно прошептала Алевтина, вздрагивая всем телом, которое с каждым разом все сильнее отзывалось на ласки его мощных рук. — Господи, как же я люблю твои руки! — воскликнула она. — Просто с ума схожу, когда долго их не ощущаю…

Теперь мы всегда будем рядом, — прошептал он и медленно опустил ее на спину в набегавшие теплые воды океана.

Никогда в жизни я не представляла, что можно так любить… — тяжело дыша, прошептала женщина, ощущая, как его руки опускаются все ниже и ниже. Едва пальцы прикоснулись к сводам ее пещеры, она страстно выкрикнула: — Да, милый, войди в меня, моя девочка так соскучилась по своему мальчику!

Однако Иннокентий не спешил исполнять ее просьбу: его пальцы медленно обследовали все своды пещеры, старательно не пропуская ни одного участка, ни одного углубления. Тело женщины напряглось от экстазного исступления, и она, не в силах более сдерживаться, низверглась мощным потоком любовного нектара, неустанно приговаривая:

— Да, милый, да… еще, еще… да… да… — И в самом конце наивысшего наслаждения закричала во весь голос: — Боже мой, как же такое возможно! Какое счастье, милый!

Ее голос возбудил Иннокентия еще больше. Она, благодарно поглаживая его руку левой рукой, правой нежно прикоснулась к его вздыбившемуся клинку.

Он сейчас взорвется от желания, — прошептал Иннокентий и резко направил его в ее пещеру…

Когда Савелий подплыл к ним, они лежали в набегавших волнах, счастливые и обессиленные. Алевтина уже натянула платье, оно было мокрым и легко просвечивало все ее прелести, но это женщину нисколько не волновало. Она устало взглянула на Савелия.

Помочь донести до кресла? — предложил он.

Нет уж, — резво вскакивая на ноги, возразила Алевтина, — своя ноша не тянет! — Женщина легко подхватила на руки Иннокентия и спокойно понесла в сторону одиноко стоящего кресла.

Лицо Иннокентия светилось от восторга. Он подмигнул Савелию. Затем, устроившись удобно в кресле, окинул взором океан, потом берег и еле слышно произнес:

— Ну точно, я в рай попал за все свои прошлые муки…

— Может, за грехи? — подколол Савелий с улыбкой.

— Может, и за грехи! — серьезно ответил Иннокентий и задумчиво уставился в великие просторы океана…

По возвращении на веранду, как Савелий и ожидал, Водоплясов буквально засыпал его вопросами:

— Объясни мне толком, Савелий, где мы? Как мы сюда попали? Чем ты и этот Феликс Андреевич занимаетесь? А что стало с Аристархом, пропади он пропадом? — Вопросы сыпались из Иннокентия, который, казалось, все еще не верил, что все происходящее ему не приснилось. Он привык ждать от жизни какого‑то подвоха: вот попал он в сказку, а вдруг эта сказка кончится так же неожиданно, как и началась?

Савелий ненадолго задумался, прежде чем сказать:

— Вопросов ты, Кеша, задал много, Начну отвечать с последнего. Уверен я, что Аристарх Молоканов погиб, и сейчас в аду черти его на кусочки рвут за страшные грехи. А вот дальше ответить тебе много сложнее. История эта такая странная и запутанная, что не меньше недели потребуется. Ты человек неглупый, сам потихоньку разберешься.

Ты точно парень русский, констатировал Иннокентий.

А какой же еще? — улыбнулся Савелий.

Не бандит? — не без робости спросил Водоплясов. — Только ты не обижайся и не сердись!

Тут уж Савелий не удержался от громкого хохота. Иннокентий и Алевтина как‑то сразу притихли, глядя на него с откровенным недоумением.

Насмеявшись вдоволь, Савелий ответил:

— Не бойтесь, ребята, не бандит я, скорее, наоборот! Офицер я, спецназовец, служил и в Афгане, бывал и в других горячих точках.

Семейство Водоплясовых на глазах успокоилось.

Ты, значит, задание здесь, на острове, выполняешь? — полюбопытствовал Водоплясов.

Можно сказать и так, — уклонился от точного ответа Бешеный.

А эти темненькие ребята, кто такие? — спросил Водоплясов, кивая в сторону группы смуглых молодых людей, целеустремленно двигавшихся мимо их веранды в глубь острова.

Эти? — Савелий понимал, что Иннокентию про ракеты рассказывать не стоит. — Рабочие, лабораторию тебе будут строить.

Феликс Андреевич мне обещал лабораторию с самым совершенным и современным оборудованием. — В голосе Иннокентия смешались надежда и сомнение. — Слушай, Савелий, — понизив голос, спросил Водоплясов, — а этот Феликс Андреевич русский или нет?

Похоже, это его почему‑то сильно волновало.

Не дрейфь, возьми и сам спроси, — посоветовал Савелий, — мне он говорил, что среди его многочисленных кровей есть и русская. Знаю точно одно: к нашей Родине он относится замечательно и всегда старается ей помочь!

Спасибо, родной, — тихо поблагодарил Водоплясов, — успокоил ты меня, снял с сердца тревогу. Боялся я, что мы к каким‑нибудь китайцам попали или корейцам и что они будут заставлять меня против нашей страны работать.

Такого точно не будет, — твердо сказал Савелий, — я лично тебе это обещаю!

Водоплясов, как и большинство людей которым приходилось сталкиваться с Бешеным, мгновенно ощутил к нему полное доверие. Обделенный настоящей мужской дружбой, инвалид увидел в Говоркове надежного товарища, а главное — своего, простого парня.

Андреич мне пообещал, что в лаборатории, которую он мне оборудует, я буду заниматься, чем захочу. Ему‑то можно верить? — осторожно спросил Иннокентий.

Естественное в его положении недоверие продолжало веселить Бешеного, который вновь не удержался от смеха.

Что тут смешного? — немного обиженно спросил Водоплясов. — После этого черта Молоканова я хочу заранее знать, с кем имею дело. Что уж, я и на это права не имею?

Все права у тебя есть! Только чего ты такой недоверчивый? — немного подколол собеседника Савелий, прекрасно понимая, какая боль стоит за его наивными вопросами.