С.А.Торопцев

Россия и Китай смотрят друг на друга











                     Оглавление

От составителя



Часть 1. Окно в Россию

         Взгляд очеркиста



Ван Мэн   Из кн. «К алтарю Советского Союза». Пекин, 2006



      1. Бесконечны думы о России

      2. Пирог с Катюшей

      3. Дождь ташкентским утром



Фэн Цзицай





Часть 2.  Окно в Китай

 1. Взгляд  очеркиста

Очерки С.Торопцева

 Свидание с Большим Буддой

 Это не лосанджелеский поезд…

В роще пахучих дерев гуйхуа

Остров Южнее Моря

 Венеция близ Чикаго

 За решеткой китайского парка...

 Зеркальный куб на костях тысячелетий



                    2. Взгляд писателя

                                Рассказы С.Торопцева

Учитель десяти тысяч поколений. Три притчи о  Конфуции

Бамбук

На дне колодца

Старое кресло

Аромат высочайшей любви

Домашний алтарь

Созвездие Агоу

 Письмо, лишенное адресата

Пирожки

Бутылочка «Коричного»

Цигун

 Будда в железобетоне

Возвращение к Великой Белизне



                               От составителя



Когда-то мы ходили друг к другу в гости через дверь, которая казалась широко распахнутой. На самом деле дверь была заперта, к ней был приставлен привратник, который приоткрывал ее, когда нужно и кому нужно. Потом дверь захлопнулась, замок проржавел и затянулся паутиной. А привратник перешел на другую работу…

Два десятилетия назад в стене начали прорубать окно. Для одних это было окно на Восток, для других – на Запад. Мы открыли для себя, что «у стен недвижного Китая» (А.Пушкин) началось движение, и даже столь стремительное! Окно распахнулось – широкое, светлое, прозрачное. Апофеозом сего великолепного события стали широкомасштабные «Год России в Китае» (2006) и «Год Китая в России» (2007) – знаковое начало цепи взаимного интереса уже не «старшего и младшего братьев», а равных партнеров и соседей. Скоро, совсем скоро мы поймем, что и окна не нужно – и снесем разделяющую нас стену!

А пока мы смотрим в это окно друг на друга – и восхищаемся друг другом, и завидуем, и учимся, а порой и критикуем друг друга, по-доброму, по-соседски. Поэтому в книге и представлены два ракурса: окно в Россию и окно в Китай.

В первой части на нас смотрят известные китайские писатели - Ван Мэн, недавно опубликовавший книгу «К алтарю Советского Союза», послесловие к которой имел честь написать составитель данного сборника, и Фэн Цзицай, чьи очерки взяты из книги о России.

Во второй части - российские произведения на китайскую тему: очерки о поездках в Китай, рассказы о сегодняшнем и традиционном Китае, созданные россиянином «изнутри» - так, как если бы это сделал китайский писатель.

Основу этих очерков и рассказов составляют материалы командировок в КНР в 80-90-е годы от Института Дальнего Востока РАН, где и происходило мое становление как китаеведа, как переводчика прозы и поэзии, очеркиста и – если читатель примет помещенные в этом сборнике рассказы – как писателя. Те материалы были дополнены более свежими впечатлениями.

Несомненно, очерки в частных деталях несколько устарели, однако я с самого начала старался ориентироваться не на преходящую информативность, а на образность, и непосредственная импрессионистичность живых впечатлений, смею надеяться, оставляет их актуальными и за пределами рамок времени, транслируя ауру вечности, пришедшую к нам из тысячелетий китайской истории.

Что касается рассказов, то творческая фантазия тоже выводит их за границы времени действия и создания. Автор смотрел на Китай не столько глазами, сколько сердцем, более зорким, чем глаза, и рукой автора водило чувство, внутренняя слиянность с Китаем, с его культурой, с его традициями, с его людьми, которые лишь поначалу кажутся закованными в броню «китайских церемоний», а когда начинают видеть в тебе друга, - раздвигают кокон, принимают тебя, привечают с невиданной искренностью.

Когда я писал эти рассказы, душа улетала в любимый Китай, и время размывало границы, пуская меня и в 20-й век, и в 8-й, где мне встретился гениальный поэт-Небожитель Ли Бо, и даже в царство Лу, где за 6 столетий до нашей эры великий мудрец Конфуций подарил миру ритуалы - не как догматизированный набор правил, а как естественные нормы цивилизации.

Впрочем, китайский сюжет для некитайского писателя – это лишь сегодня кажется нонсенсом. Но вспомните С.Третьякова с его фундаментальным романом «Дэн Ши-хуа» или увенчанную Нобелевским лауреатством увлекательную «Землю» Перл Бак.. Добрые традиции должны быть продолжены!



























                                 Часть 1



                           Окно в Россию



              Взгляд очеркиста

















































                                               Ван Мэн



           Из книги «К алтарю Советского Союза». Пекин, 2006







               1. Бесконечны думы о России



Министр Соколов

Закончил путевые заметки о моей поездке в Россию в 2004 году, но, похоже, думы мои о России не исчерпаны. Первой вспомнилась встреча с министром культуры господином Соколовым. Он – музыкант, бывший ректор Московской консерватории имени П.И. Чайковского, благородный, высокообразованный человек. Мы беседовали о том, что сегодня, в  условиях стремительного развития глобализации, необходимо сохранять многообразие мировой культуры и самобытность национальных культур, говорили, как важен культурный обмен между Китаем и Россией для здорового развития мировой культуры в целом. Когда речь зашла о влиянии русской музыки на китайское музыкальное искусство, я упомянул «Могучую кучку», Мусоргского, Бородина, Римского-Корсакова, а потом советских композиторов Шостаковича, Хачатуряна, Дунаевского, Соловьева-Седого. Знакомые, не нуждающиеся в переводе имена вызвали одобрительную реакцию принимающей стороны. Жаль, что пропустил Глинку, мне ведь известны и «Руслан и Людмила», и  «Иван Сусанин», а романс «Северная звезда» вообще один из самых любимых.

Когда я рассказывал о мирном развитии Китая и о своей  концепции культурного строительства, которую в последние годы я усиленно продвигаю, министр Соколов заметил: «Мы вовсе не чувствуем какой-либо военной угрозы со стороны Китая, в настоящий момент главную угрозу Китай представляет для нас в области спорта…» И хозяева, и гости дружно рассмеялись, а я по достоинству оценил чувство юмора господина министра, его умение шуткой выразить дружеские чувства и даже восхищение. К тому же, в его шутке, боюсь, есть доля правды: на последней Олимпиаде Китай завоевал золото во многих дисциплинах, в которых раньше бесспорно лидировал СССР. 



 Диплом Почетного доктора

Директор Института Дальнего Востока РАН академик Титаренко раньше работал в структурах ЦК КПСС, имеет большой  научный и общественный вес. Он очень рад, что Китай и Россия окончательно урегулировали все вопросы по границе, и не скрывает, что российское правительство учитывало мнение его института. Не трудно предположить, что  академик лично внес вклад в успешное разрешение пограничного вопроса. Во время беседы Титаренко не раз поднимал вопрос о том, что в России слишком мало китайских инвесторов, что, как выразился академик, не гармонично с дружественными отношениями двух стран.

  Слушая академика, я  вспомнил, как с началом реформ и открытости наступила оттепель в китайско-советских отношениях, и в Китай с визитом прибыл Архипов, возглавлявший в 50-е годы Группу советских советников в Китае. Когда Архипов встретился с одним из руководителей нашей страны, они крепко обнялись, у обоих на глазах заблестели слезы. Этот кадр показывало наше телевидение. Китайско-советские отношения постепенно… Как у Ли Цинчжао:  «Кап, кап…».

Думаю, что в нашей партии выходцы из интеллигенции, вероятнее всего, находились под сильным советским влиянием, а вот те, кто из крестьян, в большинстве своем приходили в революцию, руководствуясь практическими интересами  земельной реформы, безусловно, они относились к проблемам намного реалистичнее, прагматичнее. А в том, что политика одновекторности  изменилась, в конечном счете, есть и заслуга  председателя Мао.

     А еще от академика Титаренко я узнал, что Сталин любил музыку, классическую литературу, ежедневно играл на рояле и пел. Об этом я тоже никогда раньше не слышал.



Дела минувших дней

Вернувшись в Пекин, я позвонил вдове моего друга G. Она пришла ко мне домой, я передал ей фотографии, на которых мой друг запечатлен юношей полным сил. Фотоальбом меня попросила отвезти в Китай одна латышская поэтесса из Москвы, а вдова моего друга посвятила меня в детали старой истории.

В 50-е годы мой друг G учился в Москве. Накануне Нового года нескольким счастливчикам выпала удача попасть в Кремль на вечер, организованный ЦК КПСС. Мой друг и та самая поэтесса с латышскими корнями, которая в те годы была студенткой, оказались в числе приглашенных. На вечере они танцевали, и от их пары невозможно было оторвать глаз. Девушка в белом платье была ослепительно хороша.

Увы, их любовь не имела будущего, когда G заканчивал учебу в Москве, в отношениях Китая и СССР уже появилась трещина.

Сегодня пути Латвии и России разошлись, а вот китайско-российские отношения напротив с каждым днем все крепче.  Но мой друг G и поэтесса уже далеки друг от друга, как человек и Небо. Время нельзя повернуть вспять.



Анданте кантабиле        Кажется, Чайковский всегда жил в моем сердце. Связь с преклонением перед Советской Россией в 50-е годы, безусловно, есть, но если грезы о Советской России было нетрудно развеять – хотя, если начистоту, не настолько и просто, – то чувства к Чайковскому унять невозможно. Чайковский - часть меня. Музыка Чайковского легко воспринимается, благодаря ее мелодичности,  эмоциональности, талантливости. Некоторые вальсы и пьесы  написаны так живо, так свежи и естественны, чисты и солнечны, в то же время так пьянящи, так многоцветны. Кто не знает «Вальс цветов», «Лебединое озеро» фортепьянный цикл «Времена года», пьесу «Мелодия» из скрипичного цикла?! Они помогают людям радоваться свету, любить жизнь. Чайковский – композитор, воспевающий жизнь красотой мелодии и ритма. Без Чайковского наша жизнь лишилась бы стольких красок и радостей!

     Но еще больше меня восхищают те произведения Чайковского, в которых звучат безысходная тоска, прекрасное страдание, тяжкие вздохи. Неподражаемы его печаль, многообразие чувств, свобода. Мне всегда казалось, что в этих глубоких вздохах таится особая привлекательность и безмятежность, схожую манеру я отыскал лишь у Су Дунпо. Возьмем, к примеру, Шестую симфонию Чайковского, «Патетическую». Первая часть вызывает в памяти  стихи Ли Шанъиня - одновременно безбрежные и близкие сердцу, броско красивые и потаенно глубокие, нежные и раскованные… Слушаешь дальше, особенно вторую часть, - нет, все-таки вновь возвращаешься к Су Ши. У Чайковского дар самовыражения. Искусство - это объяснение вечного страдания, музыка – избавление от неизбывной печали. Избавление, а за ним - новая печаль, требующая нового избавления. Для истинного художника  страдание – это глубина, больше того, красота глубины, достигшей предела. А красота – это свет, озаряющий горестную жизнь человека. Страдание - красота, а красота - свет. Страдание превращается в красоту, изливается в красоте, и так находит утешение. Страдание и красота рождены вместе, они ударяются друг о друга, как волны о скалу, дополняют друг друга. Печаль и избавление, темница души и огромный мир света – вот как рождаются переливы, вот он, апогей красоты.

Это, если хотите, философия. Жизнь человека горестно коротка и горестно горька. Но есть красота, есть стремления, не подвластные человеку, и сотворенное человеком вечное искусство, озаряющее бренный мир. Поэтому слабый человек тоже может  ощутить гордость, по меньшей мере, обрести утешение, радость. В этом и заключается философия Шестой симфонии Чайковского.

А его Пятая симфония и скрипичный концерт До мажор в равной степени проникнуты как изумительной горечью, так и талантливой искренностью и страстностью. Я чувствую, что лик создателя такого мира музыки, того, кто дышит такой музыкой, омыт  горькими слезами и сияет от гордости. Его открытость и естественность соседствуют со сдержанностью и страстью. Центром мироздания служит страдание, но мир этот совершенен, без малейшего изъяна. Ты словно только что любовался рассветом, но через миг вновь видишь людской мир, злой и радующийся жизни, не имеющий границ и подвижно-живой. Ты будто видишь женщину средних лет, улыбающуюся сквозь слезы, которая не в силах изменить, но и не в силах отказаться от уготованной ей, равно как мне и тебе, судьбы.

Да, именно переливы, в них магия музыки чародея  Чайковского. Как бы ни было горько и тяжко, от переливов его музыки остается лишь чувство прекрасного.

Это и есть талант, я убежден, природа таланта - красота. Это - вино, превращающее любой трагический опыт в цветок поэзии, в зоревые облака. Талант – дар Неба, и самым драгоценным подарком оно одарило этого русского человека. Это -  утешение, ниспосланное Небом людям, чей век так скоротечен. Получив  такой подарок, людям следует быть более благодарными и  умиротворенными. Чайковский учит беречь жизнь, талант, красоту, свет. Лишь умеющий дорожить /вечными ценностями/ не проживает свою жизнь зря. И такую красоту невозможно уничтожить, она «в огне не сгорит, и в воде не утонет». Последняя фраза – цитата из советской, революционной песни. Простим тем несчастным, кто был далек от чувства прекрасного, но знал, как «править» людей, их участь и без того горька.            

В моем злополучном рассказе «Новичок в орготделе» его герои Линь Чжэнь и Чжао Хуэйвэнь слушают «Итальянское каприччио». Самое трогательное в ее мелодии -  переливы-колыхания, словно ты качаешься на волнах, словно прилив сменяет отлив, словно переливаются блики солнечного света. В жизни человека столько горя, да и век его краток, но есть чарующая, изумительная, берущая за душу, печальная и одновременно такая светлая музыка Чайковского, неувядающая в памяти весна. Достаточно ли назвать его романтиком? Если не ошибаюсь, музыковеды относят Чайковского к романтическому направлению.

Когда я был в Италии в 1987 году, я проезжал дом-музей Чайковского в пригороде Флоренции. Увидел мельком белую ограду в зарослях кустарника. Увы, лишь такую встречу подарила нам судьба, и спорить бессмысленно.

Я предпочитаю называть Чайковского композитором-лириком. Возможно, вся музыка лирична. В то же время в великолепии   Бетховена большую роль играет сияние рациональной гармонии, Моцарт для меня – небесная флейта юности, удивительно-чудесная музыка Малера ассоциируется у меня с прекрасной незнакомкой. Только Чайковский способен воспеть мои чувства, уловить мои грезы, омыть главу чистым учением. Он позволяет мне любить жизнь, молодость, литературу, не дает поверить, что люди, как волки и шакалы, вечно пожирают друг друга. Я верю в силу красоты, могущество Чайковского. Он - композитор, который вызывает настоящие слезы. Он наследует лирике Пушкина и Лермонтова и лирической прозе Тургенева и Чехова. Я верю, что это -  добро, которое человечество никогда не утратит, что это –  путеводный знак Неба в кромешной тьме.

Мне близка такая манера – нет, правильнее сказать, что я покорен и опьянен ею. Особенно в юности, лишь в ней я находил вкус жизни, любви, страданий, творчества. Чайковский – композитор, который сгущает чувства и вкусы, композитор, который выплескивает без остатка предельное множество чувств. 

Некоторые произведения Чайковского так мелодичны и просты, что можно вторить вслед. Пожалуй, самое известное из них, -  «Анданте кантабиле», вторая (медленная) часть Первого струнного квартета. В переводе с итальянского «анданте кантабиле» означает «певучее анданте», на китайском название тоже звучит очень красиво и точно передает характер музыки Чайковского. У меня есть повесть «Анданте кантабиле», которое стало частью судьбы моего главного героя, частью моей судьбы. Фэн Цзицай как-то признался, что он тоже выбрал это название для своего произведения, но я «перехватил инициативу». Что тут скажешь! Старина Фэн! Тебя с Чайковским не связывает то, что связывает с ним меня. Не знаю, смог ли читатель моей повести услышать в ней музыку Чайковского. У меня есть и другие ранние произведения, где я называю Чайковского своим кумиром и опорой.

По-настоящему глубокие чувства - бесценны. Пусть пора расцвета давно позади, пусть мы уже не так чисты, пусть то и дело  останавливаемся и зализываем раны, пусть все сильнее  недовольство собой… Ничего не поделать! Но когда опускается тихая ночь, послушай «Анданте кантабиле» Чайковского и, возможно, вновь по щекам заструятся юношеские слезы. Пока ты жив, чувства не покинут тебя.

И за это – благодари Чайковского.            



                                                  Перевела Н.Демидо             





     2. Пирог с Катюшей



     Сверкающая медная чеканка. Старинный заморский  корабль под семью парусами – большими и малыми. Квадратный верхний наполнен крепким океанским ветром и похож на летучую мышь, которая летит, раскинув крылья. Волны, точно пятнистые драконы, запустили извивающиеся гребни на борт корабля. Парусник из симфонической поэмы Римского-Корсакова «Шехеразада» отправляется в путь, вздрагивает, плывет. В левом верхнем углу сверкает четырехконечная звезда, под ней отливают золотом паруса, а самый верхний маленький парус оторвался от корабля и птицей взмыл в небеса.

      Эта чеканка – подарок советского китаеведа Торопцева. В начале сентября его жена, Нина Боревская, прибыла в Китай в составе делегации советских работников просвещения и передала для меня этот милый подарок ко дню рождения.

     А еще Торопцев, обмакнув кисть в красную тушь, написал мне китайские стихи: «Первую половину жизни ездил на тощем одре, во вторую – заиграл на домре. О, грезы о море, не так уж вы запоздали, с попутным ветром парус летит к горизонту».

    Трудно требовать изящества от китайского стихотворения, написанного иностранцем, но чувства, заложенные в него, волнуют. Первые две строки извлечены из моей повести «Чалый», третья – из рассказа «Грезы о море», а в последней, вероятно, имеется в виду тот парусник с чеканки, которую он подарил мне.

   И вспомнился замечательный вечер, проведенный в московской квартире Торопцева.

  В марте 1984 г. работник нашего посольства в Москве товарищ Ван Дэшэн, вернувшийся на родину, рассказал мне о советском китаеведе Торопцеве, о котором я раньше не слышал. Ему, по словам Вана, очень понравились мои произведения, он считал, что советские читатели могут хорошо принять их, а больше всего ему понравилась повесть «Чалый», и если б он сам сочинял, то, вероятно, писал бы в том же ключе.

Ван Дэшэн сообщил мне, что Торопцев столь самозабвенно переводит мою прозу, что его жена даже немножко ревнует, говорит, что часть любви мужа похищена.

Такое чувство – волнует! Я написал Торопцеву письмо, сообщив, что собираюсь в СССР на Ташкентский кинофестиваль.

К Первомаю я получил от него поздравительную открытку с приглашением по приезде в Москву посетить его дом.

Так долго мы были отрезаны друг от друга, и вот письмо московского друга заставило ощутить перемены. Нет, пожалуй, мои чувства были еще сложнее. 

 Я как-то говорил, что мое стремление выразить не какое–то «единое чувство», а  сложное чувство,  «сплетенное из ста чувств», могут назвать «потоком сознания». Но даже этот художественный прием бессилен, чтобы рассказать о Москве, полученном письме, поздравительной открытке.

20 мая в час тридцать по московскому времени мы прибыли в международный аэропорт Москвы, и товарищ из нашего посольства, первым приветствовавший меня, сообщил: Торопцев встречает в аэропорту.

После томительно долгой процедуры пограничного контроля мы наконец-то вышли в зал ожидания, и я увидел его. Высокого роста, в белом европейском костюме, широкий, оранжевый с лиловыми прожилками галстук. Большой лоб с залысинами, продолговатое лицо, тонкие брови, довольно крупный нос, чуть припухлая нижняя губа. На лице затаилась улыбка – чистая, приветливая, терпеливая.

«Я – Торопцев», - с усилием произнес он по-китайски. Его письменный китайский был безошибочен, даже свободен.

Он чуть заикался: «Сможете ли Вы посетить мой дом?» - и ожидал ответа.

Только вечером по телефону мы уточнили время. «Я очень рад», - дважды повторил он.

Он выглядел интеллигентным, скромным и, я бы сказал, искренним. Его сконфуженный вид, когда он говорил по-китайски, брал за душу. И даже засыпая, в мыслях я вновь перебирал «картинки» того, как он с усилием подыскивает слова по-китайски, и словно сам переживал те же трудности.

В шесть часов вечера 21 мая наша делегация китайских кинематографистов в полном составе в сопровождении  первого секретаря нашего посольства Чжан Миньао пришла к нему домой. Обычный для Москвы многоэтажный дом. Три комнаты по 12-14 квадратных метров – не слишком просторно, но и не стесненно. Паркетный пол, обои «под кирпич». Попервоначалу даже можно спутать с настоящей кирпичной стеной. На стенах – пейзажи и фотографии. На книжных полках – разнообразные статуэтки, фигурки, произведения искусства. В узком коридорчике – телефон. Такое впечатление, что квартира переполнена.

Жену Торопцева зовут Нина Боревская, она тоже  китаевед, выглядит доброй и веселой, лицо прямо-таки светится улыбкой, разлитой по ее лицу. По-китайски говорит довольно бегло. Ее трудами прямоугольный стол ломился от снеди и питья. Наибольшее впечатление на меня произвели маленькие овальные тыковки с неровными краями, похожие на игрушки. Пахучую, как анис, травку можно есть просто так, а можно для аромата добавлять в борщ. В напитках - шампанском, сухом вине, коньяке и водке – недостатка не было. Я сам выпил несколько рюмок водки, и ощущение оказалось сильнее, чем в молодости, когда я впервые попробовал ее в ресторане «Москва»  на советской выставке (сегодня он называется «Ресторан Пекинской выставки»). Оказывается, возраст влияет и на субъективные ощущения, помогая принять то, что раньше воспринималось как незнакомое. 

И наконец, на столе появился большой, как шэньсийская миска, пирог. «В России, - объяснила Нина, - говорят: не красна изба углами, а красна пирогами», - и все радостно рассмеялись.

У четы Торопцевых всего одна дочь лет одиннадцати-двенадцати по имени Катюша. Полное имя, наверное, Катерина? Не знаю, прав ли, но уменьшительное, кажется, Катя.

У Катюши была короткая коса, украшенная шелковым бантом, одета просто, невычурно. Удивительно тихий и воспитанный ребенок. Пока мы беседовали и смеялись в гостиной, она оставалась в своей комнате, и оттуда не доносилось ни звука.

В середине обеда Нина позвала Катюшу и объявила: «Следующий номер программы – «Катюша» в исполнении Катюши».

Катюша робко начала петь, и Нина поддержала ее, мы тоже включились согласным хором, отбивая такт руками и ногами.

В одном месте (по китайскому тексту – «Катюша вышла на отвесный берег, песня полилась ясной весной») она чуть сфальшивила. Ну, что ж в том особенного? Ребенок же! Непосредственность, ажиотаж приема гостей, смущение и  одновременно радость встречи компенсируют любую фальшивую ноту!  

 И до чего же прекрасно ее имя - Катюша!

Песня закончилась, мы зааплодировали, и под звуки аплодисментов она перешла к пианино и сыграла небольшую пьеску.

Лица Нины и Сергея светились каким-то особым светом. Мне захотелось чуть подправить ту поговорку о «пирогах»: красна изба не углами, а Катюшей.

«Спасибо», - поблагодарила нас Катюша по-китайски.

Потом подали кофе, и мы пили продлевающий жизнь бальзам из столицы Латвии Риги, ели еще один приготовленный Ниной пирог, уже не такой огромный, но ароматный и румяный, словно облитый розовым маслом.

И все же какая-то скованность оставалась – какая-то настороженность, если начистоту, и мы стали прощаться, хотя было едва за восемь, солнце и не думало идти спать, и небо оставалось светлым. Я привез хозяевам в подарок семь своих книг, вышедших в последние годы, а они мне подарили толстого парнишку, игрушку, которая по-русски зовется «матрешка». Кукла оказалась пустотелой, как сосуд для масла, но розовощекой и довольной.

И мне мало-помалу становилось все лучше.



Уж не знаю, каким образом, но в 11 лет, вскоре после окончания войны сопротивления Японии, на учебном собрании партийцев-подпольщиков первой прогрессивной песней, которую я узнал, как раз и была советская «Катюша». В ту пору моему возбужденному сознанию она казалась недостаточно «революционной». Но ее бодрый ритм и прекрасные весенние чувства очень скоро покорили меня, и, напевая «Катюшу», я самозабвенно мечтал о новой истории, новой жизни, новом мире.   

Прошли суровые времена, и в прошлом году первой советской песней, которое передало Центральное телевидение и разучивали наши дети, стала опять  «Катюша» - по-прежнему «расцветали яблони и груши…»

Чиста Катюша. Ее любовь поддерживает бойца на «дальнем пограничье». Пусть же песня Катюши поддержит возрождение и развитие китайско-советской дружбы!

Раскройся, душа! Будь счастлива, Катюша! Будь счастлив, дом с прекрасными пирогами, дом моих новых друзей Торопцевых. 



                                                                        Перевел С.Торопцев





          3. Дождь ташкентским утром   

























































                                       Фэн Цзицай







































































                         Часть 2



 Окно в Китай