Джейн Стэнтон Хичкок

Обман зрения

Посвящается моей матери
1

На моей двери висит табличка «Оптические иллюзии». За умеренную плату я берусь расписать любую поверхность подо что угодно. Я умею имитировать мрамор, дерево, бамбук и черепаховый панцирь, а также любые архитектурные детали — арки, колонны, окна и двери. Могу заселить помещение животными, птицами и людьми, украсить гирляндами и лентами, пустить по потолку облака. Все это делается, чтобы привлечь внимание и позабавить людей, отвлечь их от реальности и заставить взглянуть, пусть даже мельком, на красоту иллюзорного мира.

Это кропотливое занятие, требующее большой усидчивости. Я не заляпываю краской холсты величиной с простыню, не испытываю муки творчества и не жду вдохновения. Не жажду славы и бессмертия. Я обычный ремесленник и лишь выполняю свою скромную работу. Меня не тяготит моя неизвестность. Я вполне довольна судьбой и не мечтаю о несбыточном.

Меня зовут Фейт Кроуэлл, мне тридцать девять, и я, как было принято говорить раньше, засиделась в девках. Этот факт доставляет мне какое-то странное извращенное удовольствие. Я никогда не стояла у алтаря, хотя один раз была от него совсем близко и даже купила себе свадебное платье. Но это совсем другая история. Подчас, возвращаясь в сумерки в пустую квартиру, я вспоминаю прошлое и размышляю, насколько иначе могла бы сложиться моя жизнь, выйди я тогда замуж. Но, оказавшись в своем крохотном жилище с котом, ситцевыми занавесками и любимыми безделушками — словом, всем тем, что так характерно для жизни одиноких женщин в большом городе, я чувствую себя вполне комфортно. После легкого ужина с бокалом вина берусь за книгу и читаю, пока меня не сморит сон.

В семь всегда просыпаюсь сама: привычка лучше любого будильника. Слегка перекусываю, принимаю душ, одеваюсь и оставляю коту миску с едой. В восемь пятнадцать я уже на улице.

Моя студия находится на третьем этаже неприметного дома из бурого песчаника, всего в десяти кварталах от моей квартиры. Мне нравится ходить пешком по утрам, когда все вокруг излучают энергию и деловитость. Изо дня в день я вижу одни и те же лица — владельцы маленьких магазинчиков, уборщики, загородные жители, спешащие на работу. Порой мы замечаем знакомое лицо и дружески киваем друг другу.

Моих соседей по дому я вижу довольно редко. Встретив кого-нибудь из них на лестнице, приветливо раскланиваюсь — и только. В Нью-Йорке не принято занимать у соседей сахар или забегать к ним на чашечку кофе, поэтому я ни с кем из них не общаюсь, что, впрочем, вполне меня устраивает.

Я живу в большом городе, потому что здесь находится моя работа, но с легкостью могла бы жить и в провинции. Когда-нибудь я обязательно туда перееду. В моей жизни есть только работа да несколько друзей. Я, конечно, одинока, по как подумаешь, сколько вокруг нервных расстройств и всяких несчастий, то получается, что мне еще повезло.

Несколько лет назад я вдруг начала страдать от бессонницы. Просыпалась среди ночи в ужасе от бессмысленности бытия — и прежде всего своего собственного. Вставала, бродила по комнате и, подходя к зеркалу, отшатывалась, увидев там искаженное лицо с лихорадочно горящими глазами, а по утрам чувствовала себя старой и немощной. Это стало отражаться на работе, дела пошли из рук вон плохо. В конце концов работу пришлось оставить — люди с нервическим темпераментом не могут создавать оптические иллюзии.

К счастью, кризис миновал довольно быстро. Через некоторое время я смогла взять себя в руки и перестала требовать от жизни слишком многого. Ведь мое пребывание на этой земле — всего лишь один шаг по бесконечной дороге бытия. Я стала воспринимать жизненные невзгоды, как некий пилигрим, который мирится с неизбежными неудобствами дальнего путешествия.

Я снова начала работать. Как это ни удивительно, но после вынужденного перерыва мастерство мое только возросло. В нем открылась какая-то новая глубина. Это заметили и мои клиенты. Вскоре посыпались заказы, и мой маленький бизнес стал процветать. Имитации вошли в моду.



Мои клиенты обычно не приходят в студию. Все заказы делаются дизайнерами по телефону. Поэтому я очень удивилась, когда в один необычно теплый апрельский день в домофоне послышался голос: «Фрэнсис Гриффин хотела бы видеть мисс Кроуэлл».

Каждый, кто хоть что-то понимает в искусстве, слышал о Фрэнсис Гриффин. Она и ее покойный муж, Холт Гриффин, начали коллекционировать картины и старинную мебель в те времена, когда и того и другого было в избытке. Собрание Гриффинов создавалось в течение нескольких десятилетий до и после Второй мировой войны. Тогда экспортные ограничения были не столь строги, как сейчас, и на мировом рынке появлялось немало подлинных шедевров. После смерти мужа Фрэнсис отдала многие картины в музеи, и среди них — лучшего Тициана, когда-либо находившегося в частной коллекции. Все, кто хоть немного интересовался искусством, знали эту пару и их прекрасное собрание.

Холт Гриффин, наследник старинного и богатого нью-йоркского рода, в отличие от многих себе подобных сделал блестящую дипломатическую карьеру. Нажив состояние на нью-йоркской канализации, семья удачно вложила его в недвижимость. В конце девятнадцатого века Элиас Холт, прадед Холта Гриффина, основал литейный завод, производивший чугунные крышки, которыми в те времена закрывали канализационные люки. Я знаю эту историю, потому что интересуюсь такого рода вещами — пикантные подробности, не имеющие практического значения, привносят в нашу обыденную жизнь некоторую остроту.

Коллекция была куплена на деньги Холта Гриффина, но главным действующим лицом была Фрэнсис, та самая дама, что преодолевала сейчас три пролета лестницы, поднимаясь ко мне в студию. Все знали, что семейными приобретениями руководила она. Ее безупречный вкус и чувство стиля вызывали уважение в самых фешенебельных кругах. Однако после смерти мужа эта легендарная собирательница и гостеприимная хозяйка стала настоящей затворницей, избегающей появления на людях.

Выйдя на темноватую площадку, я увидела, как по лестнице с девичьей легкостью поднимается стройная, безукоризненно одетая дама. На тронутом временем, но по-прежнему красивом лице сияли ясные пытливые глаза. Ей, вероятно, было уже за семьдесят, но выглядела она гораздо моложе. Прекрасно сохранившаяся женщина, в которой, как это часто бывает у богатых, было что-то не совсем естественное. Изысканная одежда, сдержанное изящество движений и несколько притворное равнодушие к убожеству окружающей обстановки — сломанным ступенькам, облупившейся краске и кислому запаху на лестничной клетке — делали ее похожей на тщательно загримированную актрису, играющую какую-то роль.

— Здравствуйте, — произнесла миссис Гриффин, добравшись до площадки и протягивая мне узкую руку с безупречным маникюром. — Меня зовут Фрэнсис Гриффин.

— Рада вас видеть, миссис Гриффин. Я Фейт Кроуэлл, — ответила я неожиданно низким голосом.

На моей гостье был элегантный костюм из бледно-зеленой шерсти и шляпа того же цвета. В руках она держала белые лайковые перчатки и черную сумочку из натуральной кожи. Черные лодочки без каблука подчеркивали миниатюрность изящных ног. На правом лацкане жакета блестела золотая булавка в форме рыбки с зелеными и розовыми камнями.

Проведя даму в студию, я предложила ей чашку чая, которую она благосклонно приняла. Мы несколько скованно присели на позолоченные парадные стулья, которые мне заказали расписать под бамбук.

— Я слышала, что вы настоящий мастер своего дела, мисс Кроуэлл, — начала она с характерным аристократическим выговором жителя атлантического побережья.

Поблагодарив, я без ложной скромности ответила, что по праву горжусь своими работами. Прищурившись, миссис Гриффин вынула из сумочки очки и, водрузив их на нос, внимательно оглядела студию.

— Да, я вижу, вы очень искусны, — сказала она, рассмотрев мои последние работы — комод, зеркало и небольшую каминную полку, а потом взглянула на меня поверх очков. — Пытаетесь расцветить реальность?

— И в жизни, и в искусстве, — с улыбкой ответила я.

Она усмехнулась:

— У вас талант живописца. Мне больше всего понравился искусственный мрамор. Вот это, — указала она на каминную полку. — Ваша имитация просто великолепна. Я люблю искусственный мрамор, он выглядит не так тяжеловесно, как настоящий. Натуральный мрамор слишком холоден для жилого помещения.

— Согласна с вами. Однако люди по-прежнему платят за него большие деньги.

— А вот натуральный черепаховый панцирь очень уютен, но сейчас его не достанешь, — заметила она.

— Искусственную черепаху очень трудно делать. Если небрежно нарисовать узор щитков, будет похоже на плохую леопардовую шкуру.

— Но у вас прекрасно получилось, — кивнула она в сторону рамы для зеркала, сохнувшей у стены.

— Благодарю вас. Я закончила ее только вчера. Получилось с третьей попытки. Да, сейчас выглядит неплохо.

— Подделки всегда пользуются спросом, даже если легко достать оригинал.

— Поэтому у меня всегда полно заказов.

— В наши дни безвозвратно утрачены многие натуральные материалы. То, что мы раньше воспринимали как должное, теперь ушло навсегда, — вздохнула она. — У вас красивый легкий мазок… Да, очень мило… — Она снова оглядела комнату. — Я бы хотела, чтобы вы поработали у меня в «Хейвене».

Она говорила с уверенностью королевы, отдающей распоряжения своим подданным, прекрасно осознавая свое могущество и ту честь, которую она оказывает, предлагая поработать у нее в доме. Многие согласились бы только ради того, чтобы увидеть легендарный особняк на Лонг-Айленде, который еще ни разу не появлялся на страницах модных журналов.

— Большая честь для меня, — ответила я. — Я с удовольствием принимаю ваше предложение.

Улыбнувшись, словно она и не ожидала другого ответа, Фрэнсис сняла очки и, аккуратно сложив, убрала в сумочку.

— Там довольно много работы. Она займет у вас несколько месяцев при полном рабочем дне.

— О Господи! Не знаю, смогу ли я.

Она продолжала, словно не слыша моих слов:

— Это танцевальный зал. Он был построен много лет назад для первого бала моей дочери. Я хочу его отреставрировать, чтобы он выглядел, как в те времена. Никогда не поздно начать все заново.

Миссис Гриффин говорила ровно и без всякого выражения, но за ее внешним спокойствием я почувствовала какое-то напряжение. Она теребила ремень сумочки, накручивая его на пальцы, и время от времени внимательно смотрела на меня, словно хотела что-то вспомнить или заглянуть мне в душу. Я почувствовала неловкость.

— Но мне придется отказаться от всех других заказов. Это довольно сложно.

— Вы можете прийти ко мне уже завтра. Я бы показала вам, что хочу сделать, и тогда вы решите, как вам поступить.

— Миссис Гриффин, — медленно произнесла я, — я очень польщена вашим предложением. Можно спросить — как вы нашли меня?

Она чуть помедлила.

— Мне о вас рассказали друзья.

Она назвала двух самых богатых и влиятельных из моих клиентов. Поразительно, как тесен мир богачей. Это какое-то особое государство, не имеющее границ. Толстосумы, подобно членам королевских фамилий, знают друг друга лично или хотя бы понаслышке, независимо от того, где они живут. И поскольку многие из них проводят свою жизнь в постоянной погоне за роскошью, удовольствиями и материальными ценностями, они передают друг другу лучших мастеров и дизайнеров, дилеров, флористов и поваров, подобно тому, как богатые члены племени раздают подарки на индейском празднике потлач. Я не питаю никаких иллюзий относительно своего места в их мире. Художник там — всего лишь один из предметов потребления.

— И кроме того, вы, как и я, увлекаетесь Паоло Веронезе, — продолжала она. — Я читала вашу прекрасную статью о вилле Барбаро. Вы сумели по достоинству оценить художника, которого я обожаю.

Упомянутую ею статью о знаменитой вилле Барбаро в Мазере, неподалеку от Венеции, я несколько лет назад написала для малозаметного художественного журнала «Светотень». Там находилась моя любимая причудливая фреска Паоло Веронезе, выполненная в технике оптической иллюзии. Тот факт, что миссис Гриффин прочитала эту статью, необыкновенно польстил моему самолюбию.

— Рада, что вам понравилось. Я так люблю эту виллу. Помню, как я впервые стояла в зале, а с разрисованной галереи на меня смотрели люди, животные и птицы. Такие чудесные и совсем как настоящие.

— Моя дочь была такая же восторженная, как вы, — вдруг сказала она.

Я промолчала.

— Так вы придете ко мне завтра? — спросила Фрэнсис, покачиваясь на краешке стула.

— Обязательно, хотя мне надо хорошенько обдумать, как ваше заманчивое предложение повлияет на мой жизненный уклад.

Миссис Гриффин еще раз обвела взглядом мою загроможденную душную студию.

— В любом случае оно его изменит, — безапелляционно заявила она.

С этими словами она поднялась со стула. Я проводила ее к выходу.

— Извините за некоторую нерешительность, — сказала я, открывая ей дверь, — но прежде чем раскрасить поверхность, я обычно внимательно ее изучаю. Возможно, даже слишком внимательно.

— У вас есть время подумать.

— Я провожу вас вниз.

— Нет, спасибо. Я дойду сама. Жду вас завтра, скажем, часа в четыре. Обсудим все за чашкой чая. Вот это поможет вам добраться.

Она протянула мне карточку с изображением своего особняка, на обратной стороне которой была схема проезда. Я не стала говорить, что знаю, где находится ее дом.

Попрощавшись, она ушла.

Вечером я возвращалась домой в состоянии, близком к панике, словно Фрэнсис Гриффин была вестником судьбы. Мне совсем не хотелось нарушать привычное течение жизни. Но с другой стороны, работа у столь выдающейся личности — это большая профессиональная удача. И надо признать, в ее обаянии было нечто завораживающее.

Я уже давно смирилась с тем, что жизнь моя будет серой и скучной, как написанная в технике гризайля картина. Постепенно я стала чувствовать разницу между атмосферами одиночества и уединения. Первая была сырой и тягостной, вторая — прохладной и бодрящей. Мне было ненавистно расхожее мнение о том, что люди, живущие и работающие в одиночестве, становятся оторванными от жизни. От одиночества нас спасает воображение. Без него теряет краски даже самая богатая событиями жизнь. Воображение же любой пустяк превращает в событие.

К счастью, мое искусство сродни ремеслу, оно более земное, чем другие его виды. Это скорее друг, чем возлюбленный. Приступы одиночества здесь не столь остры, как у моих творческих коллег, хотя и мне пришлось испить из этой чаши. Сейчас я почувствовала, как на меня снова накатывает знакомая волна. Мне срочно требовалось с кем-нибудь поговорить.

Выход был только один. Я купила два артишока, телячьи отбивные и сладкий французский пирог, после чего позвонила своему лучшему другу Гарри Питту в надежде, что у него свободен вечер. Надежды мои оправдались.

Гарри Питт, как и я, вел отшельническую жизнь, предпочитая обществу людей свои книги, картины и мистера Спенсера, маленького лохматого шнауцера. Ему было уже за семьдесят, и он всю жизнь прожил холостяком. В свое время он был известным артдилером, тонким эстетом и ухаживал за светскими дамами определенного возраста, когда они находились, как деликатно выразился один острослов, «между мужьями».

Сейчас же он был лысым и толстым, что явилось следствием светской жизни, большая часть которой прошла за роскошными обедами и ужинами. Он знал множество никчемных подробностей о не менее никчемных людях, что делало его общество особенно интересным. Ему было известно и о роскошном саване, заказанном для миссис Огастас Бложе, и о привычке принца де Греве посылать мальчишек из трущоб Рио к дантисту, чтобы он вырвал им зубы, потому что так у них лучше получается минет.

Гарри знал все и обо всех и с удовольствием потчевал меня непристойными рассказами о «пустом блеске светской жизни». Я провела в его компании немало забавных вечеров, когда он, восседая, как паша, на шелковых подушках с кисточками и теребя длинный белый шарф на шее, дымил сигаретой в черном лакированном мундштуке и рисовал картины прошлой и настоящей жизни высшего общества. Проведя большую часть жизни среди богатых и знаменитых, он пришел к выводу, что почти все люди рано или поздно становятся негодяями.

— Среди своих пожитков и домашних животных чувствуешь себя как-то надежнее, — любил говорить он. — С ними можно не притворяться, да и обходятся они дешевле.

За ужином я рассказала ему о визите Фрэнсис Гриффин.

— Фрэнсис Гриффин… Фрэнсис Гриффин… — повторил он это имя, перекатывая во рту букву «р», словно смакуя хорошее бордо. — Интересная женщина, сложная и глубокая натура. Необычайно острый глаз. Ты, конечно, знаешь эту историю с ее камином?

— Нет, — заинтригованно ответила я.

— О, она похожа на анекдот, но, тем не менее это сущая правда. Я знаю… знал того архитектора. Теперь он уже умер.

— Гарри, ты еще ни разу не обманул моих ожиданий.

Усевшись поудобнее, я приготовилась слушать очередную байку Питта. Он был моим Марко Поло, возвращавшимся из дальних странствий с увлекательными сказками о сокровищах и принцессах. Рассказывая, Гарри не переставал методично поглощать свою отбивную так, как это делают только американцы: отрезав кусок, он каждый раз клал на стол нож и перекладывал вилку в правую руку. Мой друг называл это одной из своих «обременительных причуд».

— В тот день, когда было закончено строительство ее замечательного особняка «Хейвен», куда ты, счастливица, попадешь уже завтра, она обошла его вместе с архитектором, чтобы удостовериться, что все сделано как надо. Войдя в одну из комнат, она вдруг остановилась как вкопанная и, осмотревшись, заявила: «Здесь что-то не так». Бедняга архитектор в ужасе застыл на месте и стал что-то лепетать. История не сохранила его сбивчивых слов, но он, мягко говоря, был обеспокоен. Мадам тем временем медленно обернулась вокруг своей оси и наконец заявила: «Это камин. Он расположен не по центру, разве вы не видите?» Посмотрев на злосчастный камин, архитектор, у которого тоже был неплохой глазомер, сказал, что ничего не замечает. На его взгляд, с камином было все в порядке. Дело кончилось тем, что они взяли линейку и измерили стену. И, о Боже, камин действительно был сдвинут дюймов на девять от центра.

Итак, миссис Гриффин оказалась права. «Пожалуйста, исправьте свою ошибку», — заявила она архитектору. Тот чуть не поперхнулся. «Миссис Гриффин, я обещаю вам, что когда комнату обставят, никто ничего не заметит». — «Достаточно того, что заметила я». — «Но, миссис Гриффин, вы не понимаете. Я не могу переместить камин. Тогда придется взламывать все пять этажей». На что она ответила: «Меня не интересует, как именно вы это сделаете». С этими словами она вышла из комнаты, а ему пришлось разворотить весь дом — за ее счет, конечно, — чтобы камин оказался строго по центру стены. Через два года она вновь обошла особняк и, оставшись довольна, наконец въехала туда. Современная версия «Принцессы на горошине», не так ли?

— Потрясающе!

— Она патологически взыскательна, — продолжал Гарри. — Поразительное чувство пропорций. Известна тем, что, приходя в гости, обязательно дает указания хозяевам, как они должны расположить кусты роз в саду или переставить мебель в доме. И, что самое удивительное, всегда оказывается права. У нее глаз — алмаз. Как-то раз, придя в музей, она заявила, что одна из картин Грёза у них поддельная. Разразился ужасный скандал. Но картина действительно оказалась фальшивкой!

— Где же она этому научилась?

— Такому не научишься. Ее вкус и чувство гармонии — это как абсолютный слух: либо он есть, либо его нет. Но и знаний у нее тоже хватает: в старой живописи и антикварной мебели разбирается не хуже искусствоведа.

— А откуда она?

— Не знаю. Происхождение у нее довольно сомнительное, — фыркнул Гарри. — Но после замужества она заблистала. Утверждала даже, что ее отец был дипломатом. Но с этой профессией его роднит лишь то, что он успел дипломатично исчезнуть и тем самым лишил нас возможности уличить его дочь во лжи.

Мы оба рассмеялись. Гарри начал возводить пирамиду из оторванных листьев артишока.

— Я помню ее в молодости. Не слишком красивая, но очень стильная и общительная, душа любой компании. Каким-то образом ей удалось забраться в самый верхний ящик комода и вытащить оттуда завидного жениха — мистера Гриффина, приведя в ярость всех остальных девиц на выданье. В то время это вызвало настоящий скандал. Представляю, как все они облизывают ее сейчас.

— Да, в ней определенно что-то есть, — согласилась я. — Какая-то загадочность. Держу пари, что в молодости она была очень сексуальна.

— В молодости мы все были такими, — заметил Гарри, водружая на вершину пирамиды вилку. — Ходили слухи, что Холт Гриффин чуть не стал геем — во всяком случае, был от этого в двух шагах. Но она сумела удержать его на краю пропасти, приманив некими экзотическими сексуальными техниками. В этом смысле ее всегда сравнивали с герцогиней Виндзорской. Ну, ты понимаешь — кокаин на гениталии, объятия Клеопатры и все такое прочее.

— Объятия Клеопатры? — недоуменно переспросила я, втыкая вилку в кусок телятины.

— Это когда женщина напрягает мускулы влагалища, так что возникает ощущение массажа пениса, — равнодушно объяснил Гарри. — Очень эффективная техника, которой пользуются куртизанки и некоторые предприимчивые дамы. Но, честно говоря, я не очень-то в это верю. Скорее всего он просто в нее влюбился. Она была обворожительна и вызывала интерес. В той унылой среде, где он вращался, эта женщина была как глоток свежего воздуха. И к тому же она окружила его целенаправленной заботой. Говорили, что еще до знакомства она досконально его изучила — знала все его привычки, любимые вина, гастрономические пристрастия, интересы и увлечения, книги, сексуальные наклонности и тому подобное. Поэтому при встрече с ней ему показалось, что он обрел родную душу.

— Откуда ты все это знаешь?

— Это широко известные факты. Все были так поражены, когда она его окрутила, что высказывалась масса предположений относительно того, как ей это удалось. Ты же знаешь, каковы люди — они обожают докапываться до истины, чтобы затем смешать все с грязью. А все дело было в том, что джентльмены типа Холта Гриффина любят, когда их облизывают. Они не интересуются слабонервными девицами из высшего общества, которые разочарованы в жизни, постоянно жалуются на обстоятельства, и никогда не будут спать с мужчиной, если у них нет настроения. В конце концов они начинают пить, потому что им кажется, что им чего-то недодали. Такие мужчины, как Холт Гриффин, предпочитают, чтобы их ублажали, причем со знанием дела. Фрэнсис Гриффин проявила в этом незаурядное мастерство.

— Я представляла ее совсем иначе. Она казалась мне настоящей дамой.

— Она такая и есть. Поистине великая женщина, — торжественно объявил Гарри. — Ты зря думаешь, что сомнительное прошлое лишает людей величия. Наоборот, оно придает им вес, ведь им пришлось через многое пройти. Эти дураки, которые думают, что происхождение дает им право претендовать на возвышенность и благородство, вызывают у меня только смех. Фрэнсис Гриффин благородна в истинном смысле этого слова — она тверда, независима и обязана всем себе самой. Настоящая амазонка.

— А ты был с ней лично знаком?

— Она не водит знакомства с такими, как я, — задумчиво произнес Гарри. — Но я ее видел. Когда-то давно она зашла в мой магазин и с ходу купила потрясающий рейзеновский комод. Правда, перед этим она торговалась. Очень упорно, но не агрессивно. Это была одна из лучших моих вещей, вне всякого сомнения. Вряд ли кто-нибудь еще мог похвастаться такой редкостью. И она мгновенно его оценила. Сказала, что у меня прекрасный вкус, и попросила поискать для нее кое-что на аукционах. И мы действительно нашли пару-тройку изумительных вещей.

— Так часто бывает с теми, кто создал себя из ничего, — заметил Гарри после паузы. — Они легко отличают настоящее от поддельного, потому что в них самих много наносного и фальшивого. Правда, получается это не у всех. Но у нее выходило отлично. Я бы правую руку отдал за то, чтобы побывать у нее дома, но, увы, мне так и не повезло. У меня была мысль поехать к ней вместе с грузчиками, доставлявшими комод, но потом я решил, что это будет выглядеть слишком пошло.

— Завтра захвачу с собой «Полароид», — поддразнила я его.

— Боже упаси! — завопил Гарри. — Я все равно ничего не увижу на снимках. Ты знаешь, я, кажется, начал слепнуть.

Я потрепала его по щеке. Он был похож на старого грустного пса.

— Лучше бы я оглох, — вздохнул мой друг. — Я уже достаточно наслушался в этой жизни, но смотреть мне еще не надоело. Боже, как же я люблю красоту. Как можно жить без музеев и галерей? Проклятие!

Сняв очки, он двумя пальцами потер переносицу. Вид у него был усталый и раздраженный.

Я стала убирать грязные тарелки. Потом принесла пирог и отрезала от него большой кусок для Гарри. Он прямо-таки набросился на него.

— Мой любимый! Хорошая девочка.

Я закурила и стала смотреть, как Гарри расправляется с пирогом.

— Итак, она получила то, что хотела, — произнесла я через некоторое время. — Везет же людям.

— Но жизнь ее сложилась трагично.

— Приятно слышать. И что же случилось?

— Эта ужасная история с ее дочерью.

— А что с ней стряслось?

— Разве ты не знаешь? Я думал, это известно всем. Ее дочь звали Кассандра — как тебе нравится? Богачи столь самоуверенны, что называют своих детей Корделиями, Электрами и Кассандрами, совершенно не думая о последствиях. Они считают, что им все сойдет с рук.

— Так что же с ней случилось?

— Она умерла.

— В самом деле? О Господи. Как же это произошло?

— Неужели ты действительно не знаешь? — с видимым удовольствием спросил Гарри, постепенно оживляясь. Он обожал сплетничать — это придавало ему силы. — Пятнадцать лет назад Кассандру Гриффин зарезали в ее комнате.

— Не может быть!

— И до сих пор неизвестно, кто это сделал. Преступление так и не было раскрыто.

— Какой ужас!

— «Ужас» не то слово. Это случилось как раз в «Хейвене». Удивительно, как старушка Фрэнсис может там жить. Я бы не смог оставаться в доме, где зарезали моего ребенка, а ты? — несколько игриво спросил Гарри.

— Никогда в жизни…

— Этот случай наделал много шума, но разговоры как-то быстро утихли, и потом уже никто об этом не вспоминал. Наверное, из уважения к семье.

— Как давно это случилось?

— Лет пятнадцать-шестнадцать назад. Холт Гриффин был тогда представителем в ООН или кем-то в этом роде. Такое громкое дело, удивительно, что ты об этом не слышала. Наверное, просто не обратила внимания по молодости.

— Мне тогда было не до того, — ответила я, мысленно возвращаясь в те годы. — А сколько ей было лет — я имею в виду дочке?

— Двадцать пять — двадцать шесть. Что-то около этого.

— Значит, сейчас ей было бы столько же, сколько мне. Или чуть больше.

— Угу.

— Какой все-таки кошмар. И убийцу так и не нашли? Невероятно.

— Действительно, странно. Но я уверен, что мы многого не знаем.

Я заметила, что Питт пристально смотрит на пирог.

— Еще кусочек?

— Ну разве что маленький ломтик.

Я отрезала ему большой кусок. Теперь он поглощал его медленно, снимая сверху яблоки, чтобы потом похрустеть оставшейся корочкой.

— Вкусная у него корочка. Прямо как домашнее печенье, — заметил Гарри. — Я только со второго раза могу распробовать еду.

— Как можно пережить такое? Ужасно, когда дети умирают от болезни или несчастного случая, а уж убийство… Она была единственным ребенком?

— Да, единственным, — коротко ответил он.

— Миссис Гриффин попросила меня расписать зал, который она построила для первого бала своей дочери. А потом сказала, что я на нее похожа.

— Правда? — с интересом спросил Гарри. — Насколько я знаю, ее дочь была совершенно неуправляемой. Во всяком случае, так считалось. После довольно бурной молодости она выскочила замуж за какого-то жиголо.

— И все же она нашла в нас что-то общее.

— Наверное, вы похожи внешне.

Я пожала плечами.

— Бедняжка.

— Ну, смотри веселей, моя девочка, — сказал Гарри, погладив меня по руке. — Видишь, деньги не всегда приносят счастье.

Я вспомнила сегодняшний визит.

— Как все-таки странно. Вот уж никогда бы не подумала, что у моей посетительницы такая судьба. Это в корне меняет дело. Теперь мне стало по-настоящему интересно. Как ты думаешь, что ей на самом деле нужно?

— Вот поезжай завтра и выясни.

— Но, Гарри, мне же придется отказаться от всех других заказов.

Он просто пригвоздил меня взглядом.

— Не валяй дурака, Фейт. Она кладезь полезных знаний. На нее стоит поработать. Это все равно что королевский заказ, даже лучше. Для тебя это счастливый шанс, ведь работа у нее — это лучшая рекомендация. Ты сделаешь себе имя.

— У меня и так есть имя.

— Но это будет громкое имя.

Браш вскочил на стол и стал лапой скрести Гарри по рукаву. Тот погладил его по выгнутой спине. Я попыталась прогнать кота.

— Оставь его, — остановил меня Гарри. — Ему хочется немного ласки, так ведь, Браши?

— Сколько лет твоему мистеру Спенсеру?

— Сто двадцать на человеческий счет. Он сварливый, беззубый и бесполезный, но я обожаю этого негодника. В следующий раз будем ужинать у меня. Он будет рад тебя видеть.

Ужины у Гарри носили крайне хаотический характер. У него было множество соусов, и он вечно их путал. Однажды он испортил чудесную баранью ногу, залив ее карамельным соусом, который принял за подливку.

— На твоем месте я бы не стал переживать из-за других заказов, — продолжал Питт. — После нее тебя просто завалят работой.

— Думаешь, мне хочется столько времени торчать в одном месте?

— Но, дорогая моя, ведь речь идет не о лачуге. «Хейвен» — один из лучших домов в мире, а ты сделаешь его еще прекрасней. Честно говоря, тебе давно пора сменить обстановку. Ты ведешь слишком замкнутый образ жизни, как будто уже собралась на покой. Я был гораздо старше, когда поставил на себе крест.

— А ты его поставил, Гарри?

— Видишь ли…

Мой друг откинулся на спинку стула и вставил в мундштук сигарету. Казалось, изящный стул в стиле английского ампира вот-вот развалится под тяжестью его грузного тела. Взяв серебряную зажигалку в форме обезьянки, которую он подарил мне на день рождения, Гарри нажал на ее хвост и прикурил от маленького язычка пламени.

— Хочешь услышать мудрый совет старого астматика? — спросил он, выпуская длинную струю дыма.

Я с готовностью кивнула.

— Я всегда жалел о некупленных мной картинах, несостоявшихся путешествиях и так и не случившейся любви. Иными словами, я жалел только об упущенном и никогда — о содеянном, — авторитетно заявил Гарри. — По-настоящему сожалеть стоит только о том, чего мы не совершили.

Я задумалась, имеет ли это отношение ко мне. И чем дольше я размышляла о картине своей жизни, тем мрачнее и бесцветнее казалось мне ее полотно. Когда-то давно на его поверхности появилось яркое пятно — пронзительно-алая вспышка моей единственной любви. Но даже оно со временем выцвело и посветлело, превратившись в водянистые розоватые разводы. Были ли в моей жизни моменты, когда я не сделала чего-то важного или прошла мимо человека, которого могла полюбить?

Я всегда четко знала, что нужно делать, и редко сомневалась в правильности выбранного пути. Если не считать той любовной истории, я всегда твердо стояла на земле и уверенно шла вперед, не испытывая никаких колебаний. «Вперед к могиле», — вдруг промелькнуло у меня в голове.

— Все так быстро кончается, Фейт, — продолжал Гарри. — Гораздо быстрее, чем тебе сейчас кажется. Ты вдруг чувствуешь, что машина стала заедать, и, оглядываясь назад, с изумлением спрашиваешь себя: «Да моя ли это жизнь?» Ты и оглянуться не успел, как она пролетела. Все прошло как во сне. Поэтому старики так много говорят о своем прошлом: они стараются понять, что же с ними произошло. А ведь то, что было, — и есть эта самая жизнь, единственная и неповторимая.

Гарри сардонически хмыкнул и вдруг зашелся в приступе сухого отрывистого кашля. Я заставила его выпить воды, и он затих. Потом мы какое-то время сидели, молча глядя в пространство. Гарри пару раз прочистил горло.

— Фейт, дорогая, я вынужден тебя оставить, — сказал он устало, с трудом поднимаясь со стула. — Спасибо за угощение. Было очень вкусно.

— Забирай с собой пирог. Для меня здесь слишком много.

— Нет, дорогая, я на диете. — Он посмотрел на часы. — О Господи, уже так поздно. Мистер Спенсер будет мной недоволен. Он, вероятно, уже описал весь дом.

Я проводила Гарри до двери. Он шел, задыхаясь.

— С тобой все в порядке, Гарри?

— Надеюсь, что да. Я просто слишком стар. Пора закрывать лавочку.

Я поцеловала его в щеку.

— Фейт, дорогая, я ведь всегда говорил, что тебя ждет блестящее будущее. Это только начало.

— Спокойной ночи, мой милый друг.

— Обещай мне, что ты не откажешься, — попросил он, беря мои ладони в свои.

— Хорошо, обещаю.

2

На следующий день я поехала в «Хейвен». Он находился на северном побережье Лонг-Айленда, где с начала века и до Второй мировой войны выросли самые крупные поместья. С тех пор многие из них стали жертвами времени, небрежения и прогресса и были расчленены на куски или разрезаны проложенными через них шоссе. Однако некоторые уцелели и царственно выделялись на фоне унылого современного пейзажа с его непременными бензоколонками, дешевыми закусочными и торговыми центрами.

С дороги дом был не виден. Пытаясь найти ворота, я объехала все поместье по периметру. Оно было огорожено осыпающейся каменной стеной, увитой виноградом. За ней были видны старые раскидистые деревья. Ограда была необычайно живописна и выполнена во вполне европейском духе. Такие часто встречаются в старинных французских усадьбах. Нижние камни стены утопали в густой траве, трещины заросли мхом. Но в этой запущенности было что-то нарочитое, словно над стенами потрудилось не время, а искусная рука дизайнера. Казалось, что выбоины равномерно разбросали по поверхности, добиваясь некоего эстетического эффекта. Я подумала, что это искусственно созданная руина с умело поддерживаемым заброшенным видом.

В конце концов я обнаружила въезд. Он оказался довольно скромным — два каменных столба, на одном из которых строгими буквами было высечено «Хейвен». Среди деревьев вилась дорога, посыпанная светлым гравием. Через некоторое время я выехала на открытое место. Внезапно выглянувшее солнце осветило изумрудный веер лужаек, раскинувшихся по обе стороны дороги. Они сменились причудливым калейдоскопом сада с роскошными цветами и фигурно подстриженными деревьями.

Наконец за поворотом показался дом, залитый полуденным солнцем. Я остановилась на небольшой, вымощенной булыжником площадке и вышла из машины. На улице заметно похолодало. Был один из тех весенних неприветливых дней, когда кажется, что наступила осень. Порывы ветра трепали верхушки деревьев. В воздухе стоял едва уловимый запах лилий.

Вблизи дом выглядел более фактурным и живым. Построенный из бледно-желтого природного камня в стиле французских замков, он поражал совершенством пропорций. Его роскошь выражалась скорее в формах, чем в размерах. Настоящая жемчужина архитектуры, вполне достойная той легендарной дамы, что обитала в нем.

Не успела я поднять дверное кольцо в виде бронзового льва, как дверь распахнулась, и в проеме показался седой человек в черном костюме дворецкого, жестом пригласивший меня войти.

— Вы мисс Кроуэлл? — спросил он.

— Да.

— Миссис Гриффин ждет вас. Проходите, пожалуйста.

Очутившись после яркого солнечного света в прохладном полумраке холла, я невольно прищурила глаза.

Наверху мерцал огнями металлический светильник в виде воздушного шара братьев Монгольфьер. Пол был похож на шахматную доску из белого и черного мрамора. Маленькие неровные плитки были стерты от времени, словно их перенесли сюда из старинного французского замка. Стены покрывала серовато-голубая глазурь. Над величественным комодом восемнадцатого века висела очень милая картина Каналетто с видами Венеции. Уж не тот ли это рейзеновский комод, который она купила у Гарри?

Меня повели по коридору, на стенах которого висело несколько тщательно подсвеченных картин. Это были пейзажи самого отменного качества. Звук наших шагов гулко разносился по дому. Проводив меня в библиотеку, выходящую окнами в сад, дворецкий спросил, не хочу ли я чего-нибудь выпить. Я отказалась. Тогда он объявил, что миссис Гриффин сейчас спустится, и ушел.

Сев на диван, я оглядела комнату. Над камином висела картина Делакруа, изображавшая мавританского юношу, держащего под уздцы черного жеребца. У стены на столе из красного дерева расположилась целая коллекция бронзовых лошадей. На стене, свободной от книжных шкафов, была стеклянная витрина с выцветшими призовыми ленточками, по обе стороны от нее — живописно развешанные кнуты и хлысты. В камине лежали дрова, переложенные бумагой и готовые к растопке. В комнате стоял легкий запах горелого дерева. Повсюду были расставлены наградные серебряные кубки с букетами ярких садовых цветов. На кофейном столике были аккуратно разложены журналы о верховой езде, а в углу я заметила поднос со всякого рода напитками. В этой комнате ненавязчиво звучала тема денег и роскоши, словно играла тихая приятная музыка, и, сидя там, вы медленно погружались в атмосферу комфорта и дорогих увлечений.

На меня снизошел мир и покой. Я стала размышлять о том, что мы подчас недооцениваем те блага, что несет нам богатство, как вдруг мое внимание привлекла единственная фотография в комнате. Это был черно-белый портрет молодой женщины в белом атласном платье. Вероятно, это была Кассандра. Ее нельзя было назвать ни красавицей, ни дурнушкой, скорее она находилась где-то посередине. На лице женщины застыло напряженное выражение, словно фотограф настойчиво советовал ей улыбаться. В некотором смысле она действительно походила на меня: узкое лицо, миндалевидные глаза, некоторая неловкость или, скорее, застенчивость. Фигура у нее была замечательная, в особенности длинная грациозная шея и покатые плечи, эффектно подчеркнутые глубоким овальным вырезом платья. Темные волосы были уложены в аккуратный шиньон, шею украшало изящное колье из жемчуга и бриллиантов. Вероятно, в жизни, когда интеллект и характер расцвечивали ее лицо дополнительными красками, оно, как и мое собственное, выглядело красивее, чем на фотографии. И все же фотография была хороша. В ней чувствовалось романтическое настроение прежних дней.

Было трудно представить, что эта молодая женщина, такая чистая и невинная в своем белом платье, избранница судьбы, надежно огражденная от мира насилия и зла, была убита столь жестоким и безжалостным образом. Мне вдруг показалось, что фотография залита кровью. Я быстро отвернулась, потом поднялась и подошла к металлическим книжным шкафам, в которых были видны аккуратные ряды книг. Старинные фолианты, переплетенные в кожу, и собрания сочинений были расставлены без какой-либо системы. Мне показалось, что при покупке их решающую роль играло не содержание, а красота переплетов. Я уже собралась вытащить пару книг, когда в комнату вбежала маленькая собачка с выпученными глазами и длинной белой шерстью. Она принялась виться вокруг моих ног, царапая их своими крошечными лапками.

— Нельзя, Пом-Пом! Нельзя! — послышался крик у двери.

Я подняла глаза. В дверях стояла миссис Гриффин, одетая в простое платье из кремового шелка. Собачонка продолжала скакать вокруг меня, не обращая внимания на возгласы хозяйки.

— Пом-Пом! Немедленно прекрати!

— Ничего страшного. Я люблю животных, — сказала я.

Наклонившись, я погладила маленькую головку, еле различимую под копной белой шерсти.

— Не сердитесь на Пом-Пома, — произнесла миссис Гриффин. — Он еще щенок и не обучен, как себя надо вести. Наверное, это моя вина. Я не умею никого воспитывать.

— Он, наверное, почуял запах моего кота, — предположила я. — Ты унюхал кошку, малыш?

Миссис Гриффин подошла ко мне, чтобы пожать руку.

— Какие у вас холодные руки! — воскликнула она.

— Зато сердце горячее, если верить известной поговорке, — парировала я.

— Иногда нужно, чтобы было наоборот, — чуть улыбнулась она.

«У нее есть чувство юмора», — подумала я.

— Так у вас есть кот, — продолжала она. — Я тоже предпочитаю кошек. Они гораздо спокойнее и эстетически более привлекательны, вам не кажется? Как они двигаются! С таким грациозным безразличием. Но к сожалению, у меня на них аллергия.

Миссис Гриффин опустилась на диван и жестом пригласила меня последовать своему примеру.

— Иди сюда, нехороший песик, — сказала она, поднимая лохматый комочек с пола и кладя его рядом с собой на диван.

— А какая это порода?

— Померанский шпиц. Поэтому его зовут Пом-Пом. Не слишком оригинальное имя. Говорят, что собака — прекрасный компаньон. Хочу в этом убедиться. А как зовут вашего кота?

— Браш.

— Браш, — повторила она. — Какое симпатичное имя. У него большой пушистый хвост[1]?

— Нет, самый обычный кот. Я нашла его на улице рядом с моей студией и взяла к себе.

— Так жаль этих бродячих животных. Даже больше, чем бездомных людей, — вздохнула она.

— Не уверена, но животные действительно кажутся такими беззащитными. Браша я нашла совсем маленьким котенком. Бедняга громко плакал от голода…

— О, не надо, — прервала она меня, протестующе подняв руку. — Не могу слушать такие истории. С возрастом все труднее говорить о грустном. Но ирония состоит в том, что чем старше становишься, тем больше получаешь грустных новостей.

Она посмотрела на фотографию, стоящую на столе.

— Моя дочь тоже любила кошек.

— Это ваша дочь? — спросила я, заранее зная ответ.

— Да, это Кассандра. Мы звали ее Кэсси. Я уже говорила, что вы похожи. Посмотрите, сходство действительно есть.

Она взяла фотографию и стала на нее смотреть.

— Ее сфотографировали перед первым балом. Получилось не очень хорошо. В жизни она была гораздо красивее, хотя не прилагала для этого никаких усилий. Она не хотела фотографироваться. Это видно по ее лицу. Все повторяла, что по туземным поверьям камера забирает у человека душу. Учитывая состояние современного общества, эти туземцы не так уж далеки от истины.

Она поставила фотографию обратно на стол.

Я не знала, стоит ли сказать, что мне известно о трагической смерти Кассандры. Вероятно, миссис Гриффин была уверена, что об этом знают все. И хотя до вчерашнего дня я пребывала в неведении, мне было как-то неловко касаться этой темы. С такими людьми, как миссис Гриффин, не стоит переходить черту. Несмотря на свою открытость, они не любят, когда суют нос в их дела. Я не хотела, чтобы меня сочли бестактной или чересчур любопытной. Зачем бередить старые раны? Поэтому я сочла, что лучше сменить тему разговора.

— Какая красивая комната, — восхитилась я.

Обсуждение интерьера — самая безопасная тема в разговорах с богачами. Однако это невинное замечание почему-то удивило Фрэнсис.

— Вы так считаете? — несколько озадаченно спросила она. — Я уже сто лет не заходила сюда, и, на мой взгляд, здесь все несколько устарело. Надо будет ее переделать.

— А кто завоевал все эти ленты?

— О, это Кэсси. Она любила ездить верхом, но потом потеряла к этому интерес. Господи, как же здесь пахнет сыростью… А какая сегодня погода? Я еще не выходила на улицу.

— Погода отличная. Правда, немного прохладно, как будто наступила осень.

— Надо выйти проветриться, — с неохотой сказала она. — Хотя я больше не люблю гулять — с возрастом становишься ленивей. Приходится себя заставлять. Давайте пройдемся вместе.

Она поднялась с дивана. Пом-Пом немедленно соскочил на пол.

— Когда-нибудь он сломает себе шею. Я тебя отдам назад, если будешь делать дома пи-пи, — сказала хозяйка, погрозив собачке пальцем.

Мы вышли из комнаты. Пом-Пом засеменил следом, скользя на мраморном полу. Спустившись в холл, миссис Гриффин подошла к застекленной двустворчатой двери и нажала на длинную бронзовую ручку. Двери, как по волшебству, распахнулись, и мы очутились в комнате.

— Это гостиная, — объявила она, щелкая выключателями, спрятанными за стенной панелью рядом с входом.

Комната вдруг выступила из темноты, словно некая театральная декорация. Прелестно обставленная, полная света и красок, она была заполнена изумительными произведениями искусства и антиквариатом, но, несмотря на явную роскошь обстановки, дышала уютом и теплотой. Еще три застекленные двери были распахнуты в небольшой сад, где росла огромная глициния. Легкий ветерок шевелил бледно-желтые шелковые шторы. Я опять почувствовала запах лилий. Казалось, он витает повсюду.

Здесь было собрано столько замечательных произведений искусства, картин и антикварной мебели, что я просто не знала, на что смотреть. Миссис Гриффин молча наблюдала, как я топчусь по комнате, пока мое восторженное внимание не привлек небольшой секретер, инкрустированный фарфоровыми пластинами с цветочным рисунком, который притулился в дальнем углу.

— Вам нравится? — спросила она. — Он принадлежал Марии Антуанетте.

— Просто изумительно. А какая работа!

Я провела рукой по изящной подставке из золоченой бронзы и замысловатым инкрустациям, восхищаясь изяществом линий и тонкостью работы.

— Да, миленькая вещица. Мастерство всегда вызывает восхищение. К тому же он с сюрпризом. Вот посмотрите.

Миссис Гриффин нажала на одну из фарфоровых пластинок, и из секретера выдвинулся потайной ящичек.

— Ой, как хитро придумано! — воскликнула я.

— Здесь лежат два подлинных письма Марии Антуанетты, — сообщила миссис Гриффин, подавая мне тонкий пакет, перевязанный красной шелковой лентой. — Мы обнаружили их, когда осматривали секретер. Никто даже не подозревал об их существовании. К сожалению, они не слишком интересны: одно предназначалось ее портнихе, Розе Бертен, а другое — просто коротенькая записка к подруге. Жаль, что так много пропало во время революции.

Глядя на пакет, я пыталась представить, как злосчастная королева сидит за этим уникальным секретером и строчит свои записочки. Было как-то странно думать, что такое сокровище было всего лишь частью ее повседневной жизни. Точно так же, как и для Фрэнсис Гриффин. Я уже привыкла совершать постоянные экскурсы в историю. Это одно из преимуществ работы на просвещенных богачей с хорошим вкусом. И все же я не перестаю испытывать трепет перед красотой антикварных вещей и картин в контексте с судьбами великих людей и историческими событиями.

Возвращая пакет миссис Гриффин, я случайно бросила взгляд на небольшую картину, висевшую у нее за спиной. Банальный и очень средний натюрморт, явно современный, выглядел белой вороной среди прекрасных старинных полотен. Миссис Гриффин перехватила мой взгляд.

— Это Кэсси рисовала, — пояснила она. Положив пакет обратно в ящичек, Фрэнсис задвинула его в секретер.

— Очень мило, — неуверенно пробормотала я.

— Он не идеален, но для десятилетней девочки не так уж плохо.

— Правда? Она нарисовала его в десятилетнем возрасте? — спросила я с проснувшимся интересом.

— В десять или одиннадцать лет. Мы с Холтом были поражены. Но тогда у Кэсси было много талантов. Даже слишком много. Боюсь, она относилась к этому как к должному. Лучше, когда люди добиваются успеха трудом, тогда они больше его ценят.

Выйдя из гостиной, мы обошли весь дом. Миссис Гриффин показала мне каждую его комнату. Все они были посвящены какой-либо теме: индийская, китайская комната Чиппендейла, комната стеклянных колокольчиков, голубая, гобеленная, розовая и так далее и тому подобное. Хозяйка с явным удовольствием объясняла, что послужило толчком для выбора темы — какая-нибудь необыкновенная мебель, которую она привезла из очередного путешествия, картина или просто ощущение, что комната должна выглядеть именно так. Она сказала, что часами просиживала в этих комнатах, пока ее не осеняла какая-нибудь идея.

— У меня очень развито чувство пространства, — заявила Фрэнсис. — Я сразу вижу, правильно оно заполнено или нет. У комнат, как и у людей, есть своя индивидуальность. Совершенно не переношу нарушения пропорций ни в помещениях, ни в людях. Любая непропорциональность меня раздражает — возникает ощущение, что скребешь ногтем по школьной доске.

Я вспомнила историю с камином.

К концу экскурсии я совершенно потерялась. Дом, поражавший простотой и четкостью фасада, внутри оказался лабиринтом из коридоров и беспорядочно разбросанных помещений. Взятые в отдельности, все его комнаты были безупречны, но они никак не сочетались друг с другом. В их форме и размерах царил полный разнобой, а внутреннее убранство диктовалось лишь конкретной идеей. Казалось, что миссис Гриффин, не в силах выбрать подходящий для себя стиль, решила перепробовать их все. Обстановка здесь менялась так же легко, как платье.

— Мне хотелось иметь дом, где были бы собраны плоды моих фантазий, — сказала Фрэнсис, разливая чай, сервированный в гостиной на серебряном подносе. — Копилка путешествий, которые мне довелось совершить в жизни. Таким он и получился — настоящий сундук с диковинами. Я не часто бываю в этих комнатах, но меня греет их присутствие. Они напоминают мне о прошлом. О счастливом прошлом.

Она сделала особое ударение на слове «счастливом», словно не все ее прошлое было таким.

— Да, это вы хорошо придумали — сделать из комнат сувениры, — сказала я.

Меня и впрямь позабавила необычность этой идеи.

— Мы с мужем всегда путешествовали вместе, — продолжала она. — Когда мы поженились, я сказала ему, что у нас должно быть место, где бы мы могли собрать все, что как-то связано с нашей жизнью. Поэтому мы построили этот дом и всю жизнь заполняли его. Теперь он великоват для меня одной. Пора переезжать, но очень трудно оторваться от того, что составляло всю твою жизнь.

— А где танцевальный зал? — спросила я.

— Он не в доме. Это небольшой павильон в саду, я покажу вам его позже. Давайте сначала допьем наш чай. Расскажите мне о себе. Где вы выросли?