Ветер усиливался и становился все пронзительнее. Он шумел и свистел вокруг с сатанинской силой. Когда Грегори снова открыл глаза, то за прицепом узрел тот самый вид, которым уже любовался с кургана. Поселяне, идущие по тропинке в темноте, темный дом Джиллиан у подножия холма, черная лента дороги, горстка огоньков, светящихся в темной деревне на дамбе. Кожа у него на животе и ногах между темными символами казалась мертвенно-бледной. Он был похож на труп. Грегори пришло в голову, что он давно уже должен был впасть в панику. Но затем он понял, что в его нынешнем состоянии, когда он не способен ни двигаться, ни разговаривать, когда он даже не ощущает биения собственного сердца и звук своего дыхания, паника просто невозможна.

У Грегори возникла абсурдная в данных обстоятельствах тоска по блокноту, по возможности записать свои мысли относительно того, что паника представляет собой чисто физиологическое явление. Затем он услышал скрежет колес трактора по гравию, и в поле его периферийного зрения вошла площадка перед длинным курганом: белый гравий, высокие серые мегалиты у входа, длинная черная насыпь кургана.

О нет, подумал Грегори. О нет! Только не это!

Трактор остановился, и жители деревни полукругом собрались за прицепом. Женщина из сувенирной лавки поднялась на ноги и стала лицом к ним, повернувшись к Грегори спиной. Волосы ее развевались на ветру, юбку порывами ветра прижимало к ногам.

– Всем нам хорошо известно, ради чего мы собрались здесь, – произнесла она громко, пытаясь перекричать шум ветра. – Давайте же начнем.

Она отошла в сторону, а на прицеп забрался мужчина – тот самый Кудрявый. Он выглядел одновременно и несколько смущенно, и торжественно в свободных брюках, свитере, галстуке – ни дать ни взять работяга в церкви. Только на нем были не туфли, а сапоги. Когда он приблизился, Джиллиан вскочила, а Грегори упал навзничь. Он услышал, как стукнулась его голова о деревянный настил прицепа, но ничего не ощутил. И только снова увидел звезды.

– Подождите! – крикнула Джиллиан.

Единственное, что смог разглядеть Грегори в своем нынешнем положении, был ее затылок и лицо женщины из сувенирной лавки.

– Почему Она всех их забирает? – возопила Джиллиан. Ее голос дрожал, в нем звучали рыдания. – Почему мне не оставят хотя бы одного? Почему я должна их всех терять?

Ей ответил всеобщий стон и хор возмущенных голосов.

– Каждый чертов год…

– О господи, только не начинай снова, Джиллиан…

– Давайте в следующий раз похороним ее саму.

– Глупая сучка.

Раздался звук сильного удара, и Грегори увидел, как от пощечины мотнулась в сторону голова Джиллиан. Женщина из сувенирной лавки опустила руку, схватила Джиллиан за плечи и изо всех сил начала ее трясти.

– Глупая корова! – воскликнула она злобно. – Идиотка! Таков закон столетий, ты понимаешь?! Кто ты такая, чтобы вставать у него на пути? А? Кто… ты… такая?!

Джиллиан смотрела на женщину, и плечи ее дрожали от рыданий. Она уткнулась лицом в плечо женщины из сувенирной лавки, а та обняла ее и начала гладить ей волосы. Джиллиан рыдала. Взглянув поверх головы Джиллиан, женщина кивнула, и Кудрявый всей своей массивной фигурой навис над Грегори, наклонился над ним, поднял и перебросил через плечо, словно пожарник, выносящий пострадавшего из огня.

И тут все вокруг Грегори покрыла тьма. Он больше ничего не видел, несмотря на то, что глаза его были широко открыты. Лицо его было прижато к широкой спине мужчины. Грегори услышал стук подошв по деревянному настилу прицепа, затем почувствовал, как несший его мужчина спрыгнул на землю, и услышал хруст сапог по гравию. Они остановились, и до Грегори донесся топот ног и звук переговаривающихся голосов. Среди голосов слышался даже смех.

Внезапно он вновь обрел зрение. Его поставили вертикально и повернули. Мир вращался вокруг Грегори: белый гравий, курган, небо и, наконец, широкий горизонт. Он понимал, что смотрит вниз по склону холма на лощину в направлении того круга в поле, который он видел днем. Сейчас же круг, покрытый инеем, поблескивал вдалеке в свете звезд. На ночном небе над кругом Грегори различил созвездие Плеяд, «Семь сестер», подобно яркому ожерелью, небрежно брошенному на черный бархат.

Грегори находился между двумя мужчинами, один из которых сзади поддерживал его голову. Грегори слышал шум их дыхания.

– Скажи нам правду, Тед, – прошептал тот, что стоял слева. Это был Кудрявый. – Он прошел сегодня полный круг?

Нет! – хотелось выкрикнуть Грегори. Я прошел только часть пути вокруг круга камней!

– Ну, в общем, – ответил Тед, стоявший справа от Грегори, заговорщическим шепотом, – для дела он прошел достаточно.

Мужчины удовлетворенно усмехнулись и приподняли Грегори немного повыше. На расстоянии примерно десяти футов от них бармен одной рукой поднимал фотокамеру, а другой размашисто жестикулировал. Грегори не мог повернуть голову, однако краем глаза видел, что с обеих сторон его окружают две группы людей, выстроившиеся в линию.

Несколько человек поспешно просеменили перед ним в поисках предназначенного для них места, и одна из них – пожилая женщина – остановилась и уставилась на Грегори. Это была миссис Спидвелл, его хозяйка из Солсбери; она окинула его критическим взглядом, словно он не совсем подходил для доверенной ему миссии. Если бы мог, Грегори, несомненно, закричал бы. Оглядев его, миссис Спидвелл посмотрела куда-то вправо и сказала:

– В нынешнем году вы неплохо сделали свою работу, капитан Орр.

Пока она ковыляла на свое место в строю, раздалось несколько одобрительных возгласов:

– Да, в самом деле работа отличная!

– Даже лучше, чем в прошлом году.

– Вы настоящий художник, капитан Орр!

– Большое вам спасибо, миссис Спидвелл, – отозвался капитан.

Его голос дрожал от какой-то идиотской гордости.

– Внимание! – выкрикнул бармен.

Шарканье ног и скрип гравия прекратились, уступив место зловещей тишине, в которой слышался только шум ветра.

– Скажите «сыр», – выкрикнул бармен. Затем последовал щелчок и… ничего.

– Черт! – выругался бармен.

– Что случилось? – спросил кто-то.

– Вспышка не сработала, – прокомментировал Кожаная Кепка, стоящий слева.

– Новая камера, – робко попытался оправдаться бармен, отведя фотоаппарат в сторону и что-то разглядывая в ней при свете звезд. Все громко и почти одновременно выдохнули, и вновь послышалось беспокойное шарканье ног. Тед и Кудрявый, стоявшие по обе стороны от Грегори, несколько ослабили хватку, и он сразу обмяк у них в руках.

– Ну вот, – произнес кто-то. Из строя людей рядом с Грегори вышел человек и подошел к бармену.

Когда человек и бармен склонились над фотоаппаратом, Грегори почувствовал, что фигура этого человека по какой-то причине ему очень знакома.

– А ты батарейки-то вставил? – спросил Мартин Клоуз. Грегори впервые за все время почувствовал нечто близкое к физическому ощущению – что-то вроде тошноты. Она начала быстро нарастать и усиливаться, пока не перешла в откровенное возмущение и злобу. Ему так хотелось закричать, но, конечно, он не смог выдавить из себя ни звука.

– Аппарат совершенно новый, – запротестовал бармен. – Пришлось проехать всю дорогу до чертова Суиндона, чтобы его купить.

– Гм-м… – произнес Мартин, поднес камеру к глазам и чем-то щелкнул. – Вот, попробуй таким образом.

Бармен кивнул, Мартин снова засеменил в строй и исчез из поля зрения Грегори.

– Все хорошо, кажется, наладили! – громко провозгласил бармен. – У всех прошу прощения.

Шарканье ног вновь прекратилось, люди затаили дыхание. Грегори приподняли на несколько дюймов повыше.

– Смотрите в эту сторону, – скомандовал бармен. – Улыбайтесь!

На камере сверкнул маленький красный огонек, и Грегори ослепила вспышка. Затем все снова пришло в движение: люди начали болтать, словно на вечеринке, послышался хруст гравия под ногами. Грегори же двое мужчин потащили внутрь кургана. Он видел, как безжизненно волочатся за ним две его ноги, и слышал звук шаркающих ног тех участников церемонии, что также последовали во внутреннее помещение могильника. В закрытом пространстве, где не было слышно шума ветра, покашливание, посапывание и перешептывание свистящим эхом разносились в неподвижном сыром воздухе.

Затем Грегори подняли и при ярком свете фонарей придали ему эмбриональную позу, крепко связав колени. Помещение бешено вращалось, но Грегори вполне отчетливо осознавал, что его поднимают, переворачивают на бок и кладут в каменную нишу, которую он видел всего несколько часов назад. Он явно не помещался в ней, поэтому Грегори вытащили оттуда и попытались засунуть вновь, сопровождая свои действия проклятиями и нелестными характеристиками в адрес его веса и роста. Наконец им удалось уложить его, словно спеленатого младенца, на усыпанный песком пол погребальной камеры. Теперь в свете фонарей Грегори разглядел несколько пар ног, топтавшихся рядом. Видимо, шло какое-то совещание. Пара мокасин, рабочие сапоги, мотоциклетные ботинки Мартина.

– Кому-нибудь пришло в голову измерить его? – спросил Кожаная Кепка. – Он же слишком длинный.

Кто-то вздохнул, и Грегори узнал специфический вздох своего продюсера, пытающегося найти выход из сложной ситуации.

– Полагаю, вы думаете, что это – мое упущение, – провозгласил Мартин.

– Конечно, мы можем найти способ пристроить его, – сказал капитан Орр, ища путь к компромиссу.

– Сломать ему лодыжки? – спросил Кудрявый. – Такое разрешается?

– Нет, – решительно возразила женщина из сувенирной лавки. Она находилась где-то в проходе, так как ее голос отозвался гулким эхом в узком каменном пространстве. – Подобное, конечно же, совершенно исключено! Тело не должно быть повреждено! В противном случае Она не примет его.

Нервное бормотание продолжалось. Наконец Грегори подняли снова, повернули на другую сторону и затолкали в нишу несколько иначе, прижав подбородок почти к самой груди.

– Довольно! – провозгласил бармен, громко выдохнув. Затем кто-то поднес фонарик к нише, в которой лежал Грегори, и осветил неровную поверхность стены перед ним.

Глянув в том направлении, где находились его колени, Грегори увидел людей, по одному входящих в узкий проход. Их ярко освещенные лица были повернуты под углом в девяносто градусов. Каждый из них клал на камень какой-нибудь маленький предмет. Грегори задумался, что мог означать каждый из этих предметов, значил ли он что-то для всей их компании или же имел только некий индивидуальный смысл.

Кожаная Кепка оставил что-то завернутое в кусок ткани, незнакомая женщина положила терку для сыра, а бармен – «Обед пахаря», ярко-красный помидор, маленький кусочек хлеба и ломоть сыра «стилтон». Один за другим с характерным шарканьем люди входили в полосу света и выходили из нее. Последним появилось лицо Мартина. Он положил в нишу маленькую пластиковую игрушку – заводную подпрыгивающую гориллу. К счастью, он ее не завел, а просто поставил рядом с Грегори. В это мгновение их взгляды встретились.

– Удобно, Грегори? – спросил Мартин. – У тебя нет претензий?

– Ты не должен разговаривать с ним в таком тоне, – раздался из темноты за спиной Мартина укоризненный голос женщины из сувенирной лавки. – Он отправляется к Ней.

– Извини, – ответил Мартин и опустил глаза. Казалось, он совершенно искренне сожалеет о своем легкомыслии. – Я молю Ее о прощении.

Он отошел в сторону, и перед Грегори появилась женщина из сувенирной лавки. Даже не взглянув на него, она положила рядом с ним пару серег в стиле «кругов на полях» и тоже отошла в сторону. Какое-то мгновение Грегори ничего не видел, кроме яркого света фонаря, и слышал только звон и стук приношений. Донесся звук шагов по песку и чье-то всхлипывание. К Грегори приблизилась Джиллиан, поддерживаемая кем-то. Она прижимала к груди сложенный кожаный пиджак Грегори. Ему показалось, что она очень-очень долго стояла, всхлипывая, и смотрела на него до тех пор, пока кто-то осторожным движением не взял у нее из рук пиджак и не помог поместить его в нишу. Грегори успел разглядеть лицо того, кто это сделал. Лицо Фионы… На ней была простенькая серенькая косынка, завязанная в узел под острым подбородком.

Лицо Фионы представляло собой образ смиренного благочестия, как у какой-нибудь старлетки из голливудской библейской эпопеи пятидесятых годов. Обняв Джиллиан за плечи, она взирала на нее с таким умилением, словно вдова фермера была ни дать ни взять самой Девой Марией. У Грегори возникло непреодолимое желание вылезти из ниши и схватить ее за горло. Но в его нынешнем состоянии оно было совершенно бессмысленным и к тому же каким-то неопределенным, как будто это желание внушил Грегори кто-то далекий и совершенно чуждый ему.

Тем временем губы Джиллиан задрожали, глаза наполнились слезами, и Фиона, обняв ее, прижала к себе и поцеловала в лоб.

– Я понимаю, понимаю, дорогая, – прошептала она, поднимая глаза к потолку. – Ее любовь ужасна.

Джиллиан всхлипнула и сделала шаг вперед. Затем, заколебавшись, оглянулась через плечо назад, куда-то в темноту, не освещенную лучом фонаря. Там в темноте женщина из сувенирной лавки кивнула, и Джиллиан наклонилась и с искренним чувством поцеловала Грегори в лоб.

– Прощай, – прошептала она хрипло. – Я буду любить тебя вечно.

Джиллиан снова поцеловала его и прижалась к нему; затем Фиона и женщина из сувенирной лавки почти силой оттащили ее от него.

– Я люблю его! – кричала Джиллиан слабым голосом капризной и непослушной девчонки. – Он мой! Я люблю его!

Фиона, наклонив голову, ушла в темноту. Зато из темноты появился бармен и обнял Джиллиан, а женщина из сувенирной лавки, зажав лицо Джиллиан между ладонями, провозгласила нежно, но твердо:

– Именно поэтому ты и должна расстаться с ним! Неужели ты не понимаешь? В противном случае все наши труды напрасны.

Бармен и женщина из сувенирной лавки увели Джиллиан; еще некоторое время, пока она шла по погребальной камере, доносились ее рыдания и вопли:

– Я буду любить тебя вечно, дорогой! Я буду любить тебя вечно!

Вдруг рыдания прервались, и несколько мгновений Грегори вообще ничего не слышал. Потом раздался звук шагов по песку, перед глазами возникла крепкая мускулистая рука. Она потянулась к фонарю и выключила его. Грегори окутала полная тьма. Он услышал, как стучат друг о друга укладываемые камни. До него доносились мужские голоса, тяжелое дыхание, проклятия и ругань.

– Боже, с каждым годом становится все сложнее.

– Черт побери!

– Подвинь-ка ногу.

Наконец финальный скрежет мастерка и все завершающий глухой удар. Грегори еще слышал голоса мужчин, но уже довольно смутно и как будто издалека.

– Хорошенько, хорошенько ее запечатывай, Мик, – произнес кто-то. – Ты же не хочешь, чтобы повторилось то, что было в прошлом году.

– Фью… – произнес кто-то еще и чем-то поскреб по обратной стороне камня – наверное, снова мастерком, – и вслед за этим наступила уже полная тишина.

Грегори ощущал только размеренный ритм своего дыхания. Во всем остальном его окружала абсолютная темнота и столь же абсолютная тишина. Затем он почувствовал какое-то покалывание в конечностях и к своему неописуемому ужасу понял, что к нему возвращается осязание. Не теперь, подумал Грегори, обращаясь с мольбой к Богу, в которого больше не верил, пожалуйста, Господи, только не теперь. Какой смысл? Он уже ощущал движение языка во рту и попытался молиться вслух: «Господь – пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться…»[2] Но звук его голоса был ужасен – глухой, гортанный и прерывистый, – и Грегори решил не продолжать.

Не делай больше подобных попыток, сказал он себе. Пройдет совсем немного времени, станет нечем дышать, и ты потеряешь сознание. Оставалось лишь надеяться, что это произойдет уже очень скоро.

Со мной ничего подобного не могло случиться. Ведь я же профессор кафедры.

Грегори ощутил последнюю и столь же безнадежную, как и все остальное, вспышку злобы на них всех: миссис Спидвелл, Мартина, Фиону и даже на Кэтрин и на капитана Кука. И тут ему на память пришла та самая шутка Мартина. Он уже хорошо владел губами и языком и потому, если бы захотел, смог бы произнести вслух: «Девяносто девять, девяносто девять, девяносто девять…» Где-то в глубинах его естества возникло и стало расти странное желание. На сей раз он не стал его сдерживать.

Грегори Эйк наконец-то понял шутку Мартина.

И начал смеяться… смеяться… смеяться…