Стивен Фрей

Афера

Пролог

Февраль 1992 года

Жизнь была хороша. Эндрю Фэлкон надеялся, что ему вот-вот привалит куча денег. Всего пятнадцать месяцев назад он стал самым молодым компаньоном старейшего и наиболее уважаемого на Уолл-стрит инвестиционного банка «Уинтроп, Хокинс и К°» за всю стосорокадвухлетнюю историю существования. Глубоко затянувшись сигарой «Маканудо», Эндрю откинулся на спинку стула с подголовником и неторопливо выдохнул плотную струю дыма в высокий потолок «Рэкет-клаб», традиционного места встреч нью-йоркской элиты. Вообще-то сигар он не курил, но нынче вечером их вкус был приятен ему.

В голове у Фэлкона шумело. Ежегодный ужин компаньонов — первый в его жизни, поскольку компаньоном он стал лишь в прошлом году, — продолжался уже четыре часа. За это время Фэлкон пропустил несколько бокалов с коктейлем «Гленливе» и бутылку каберне к филе-миньон. Как раз в этот момент он заметил, что официанты в белых перчатках откупоривают огромные бутылки шампанского «Дом Периньон».

Чтобы обслужить семьдесят шесть компаньонов, официантам понадобится несколько минут, а Эндрю должен сохранить неколебимое хладнокровие. Совсем скоро начнут распределять годовые премии, и в предвкушении этого мига у всех подводило живот от волнения. Ведь это не обычные корпоративные премии, как говорится, «десять тысяч и поцелуй в придачу». Речь идет о настоящих деньгах, о деньгах инвестиционного банка. Фэлкон потянулся к графинчику с коньяком, стоявшему перед ним на льняной скатерти.

В неярко освещенном зале с панелями из красного дерева столы были расставлены в форме буквы U. Во главе расположился И.Грэнвилл Уинтроп Четвертый, праправнук основателя банка и прямой потомок первого губернатора колонии Массачусетс-Бэй. Другие компаньоны сидели по обе стороны от Уинтропа, в соответствии со сроком службы в банке: старейшины непосредственно слева и справа и так далее, по убывающей.

Место Фэлкона было в самом конце слева, напротив Роланда Томпсона, худого, аристократического вида мужчины тридцати восьми лет, который, несмотря на стопроцентное зрение, носил очки в черепаховой оправе. Томпсон стал компаньоном два года назад. Тогда он едва ли не в одночасье вывел банк в лидеры по кредитным операциям. Однако в нынешнем году — по крайней мере, среди компаньонов циркулировали такие слухи — Томпсон заключил несколько крайне неудачных сделок, обернувшихся для банка крупными потерями. Впрочем, точно знали об этом только Грэнвилл, еще четыре члена Исполнительного комитета и сам Томпсон. Согласно традициям «Уинтроп, Хокинс и К°», сведения о потерях в тех или иных подразделениях банка компаньонам не сообщались. Что, разумеется, не мешало им делиться друг с другом разными предположениями. Эндрю заметил, что Томпсон напился уже в самом начале ужина. Заметил он и то, что за аперитивом никто не стремился поддерживать с ним разговор. Теперь Томпсон набрался так, что едва держался на стуле.

Подразделение, в котором работал Томпсон, было, по слухам, не единственным, где дела шли ни шатко ни валко. Поговаривали, будто прибыль отделов твердых доходов и собственного капитала — двух ведущих подразделений банка — упала по сравнению с оптимистическими показателями предшествующих лет. Первоначальные взносы, гарантированная страховка, торговые показатели в этих подразделениях — все пошло вниз. И стало это результатом того, что президент Соединенных Штатов назвал экономической стабильностью — медленным, но неуклонным ростом. А в инвестиционных банках это называется иначе — анемией. Здесь не любят ничего медленного и неуклонного. Здесь любят темп и изменчивость, что и лежит в основе гигантских прибылей. А их-то в последнее время и нет, почти нет. Эндрю раскурил сигару. Быть может, не стоит ожидать от этого ужина слишком многого.

Фэлкон посмотрел на тех, кто сидел во главе стола. Грэнвилл улыбался своей обычной сдержанной улыбкой чему-то, что говорил ему сосед слева. Точно так же он улыбается, когда ему сообщают новости, причем не важно какие — хорошие, дурные, нейтральные. Вглядевшись в выражение лица Грэнвилла, Эндрю не заметил ничего, что хоть как-то прояснило бы вопрос с премиями. Грэнвилл идеально воплощал тот тип банкира, который на жаргоне Уолл-стрит назывался просто — \"Я\". Он никогда не выказывал чувств. Потому что иначе можно оказаться в проигрыше.

Эндрю поудобнее устроился на стуле и усмехнулся. За пределами Уолл-стрит Грэнвилл ведет себя иначе. Как правило, никого в банке он к себе слишком близко не подпускает, но для Фэлкона было сделано исключение. За последние четыре года Эндрю все чаще и чаще приглашали в гости на уик-энды в поместье Уинтропа в Ист-Хэмптоне, просторно раскинувшееся вдоль океанского берега, — в то время, когда Фэлкон еще не занимался многомиллионными сделками. Вот тут-то он и увидел Грэнвилла в домашней обстановке. Эндрю узнал, что тот обожает бега с участием чистопородных рысаков: у него в конюшне стояло четыре скакуна. Он владел великолепной коллекцией старинного оружия, а также огромной яхтой с командой из десяти матросов. Иногда они выходили в море на целый день и, вернувшись к закату, сразу садились за роскошный ужин, приготовленный домашней обслугой. А потом Эндрю с Грэнвиллом удалялись в обставленный старинной массивной мебелью кабинет хозяина, чтобы потолковать за бокалом столетнего шотландского виски о бизнесе и политике. Говорили они часами, и Фэлкон мотал на ус все, что скажет и посоветует Грэнвилл.

— Ну и что тут смешного?

Фэлкон обернулся. Вопрос задал Джим Кунковски, глава отдела процентных ставок.

— Ничего, — улыбка сползла с лица Фэлкона. Это было первое слово, сказанное им Кунковски, хотя последние два часа они просидели рядом. Но таковы уж нравы в инвестиционных банках. Говорят, иногда люди годы проводят в одном кабинете — и словом не обмолвятся. Они здесь для того, чтобы делать деньги. И все.

Приятным человеком Кунковски не назовешь. О его буйном характере ходили легенды, а о том, что сотрудники отдела презирают своего начальника, знали все. Но если не считать заканчивающегося года, он заработал банку кучу денег, так что открыто на него никто не позволял себе пожаловаться. Увеличение капитала — вот альфа и омега «Уинтроп, Хокинс и К°», и Кунковски увеличивал его. Однако в нынешнем году дела у него не заладились, и вокруг появились акулы.

— Ничего, — спокойно повторил Эндрю и отвернулся.

Фэлкон откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Отдел, занимающийся слиянием компаний — ведущее подразделение в банке, где Фэлкон и трудился по пятнадцать часов в день, — тоже переживал не лучшие времена. Но собственное положение не внушало Эндрю опасений, хотя вообще-то инвестиционные банки складывали трупы специалистов в этой области штабелями. Начальство любило его.

Грэнвилл Уинтроп недвусмысленно дал это понять не далее как вчера, когда они встретились в роскошном кабинете старшего компаньона на десятом этаже штаб-квартиры банка, расположенной на Уолл-стрит, 72. Оба посмеялись над тем, что кабинет Грэнвилла находится не выше десятого этажа этого здания-небоскреба, ибо как раз до него дотягиваются пожарные лестницы. А дальше, без всякого перехода, Грэнвилл вдруг обрушил на Фэлкона поток комплиментов. «Времена тяжелые, — заметил он, — и все же за минувший год вам удалось вдвое увеличить доходность. За вами несколько важных и солидных сделок, не говоря уж о новых и весьма серьезных клиентах. Мы все гордимся вами. Так держать». Эти слова все еще звучали в ушах Эндрю.

Нет, беспокоиться по поводу премии ему незачем. Она должна быть по крайней мере, на пятьдесят тысяч долларов больше прошлогодней четвертьмиллионной премии, которую он получил как один из вице-президентов. С другой стороны, вдруг подумалось Фэлкону, не исключено, что в ситуации, когда перспективы банка выглядят довольно безрадостно, Грэнвилл мог приравнять свои вчерашние похвалы к эквиваленту годовой премии, во всяком случае немалой ее части. А деньги Фэлкону были нужны, очень нужны. Прошлогодние двести пятьдесят тысяч, к которым следовало прибавить еще стотысячную годовую зарплату, каким-то образом испарились.

Фэлкон открыл глаза и сделал еще глоток коньяка. Хватит ли у него решимости осуществить задуманное? Достанет ли веры в себя? А может, даже если премия окажется меньше, чем он рассчитывает, не дергаться, остаться на месте?

Дождавшись, пока все бокалы наполнятся шампанским, Грэнвилл Уинтроп медленно поднялся. Эндрю смотрел на старшего компаньона сквозь стенку графинчика, по которой медленно стекали капли коньяка. Возможно, стекло искажало облик Грэнвилла, но он выглядел сейчас гораздо старше, чем вчера.

Медленно и важно Уинтроп направился к невысокой трибуне, установленной в углу зала. Время от времени он останавливался и шептал что-то на ухо сидевшим неподалеку компаньонам из высшего звена. Те явно воспринимали его, как коронованную особу, иные поднимались и нервно кивали в ответ на каждое его слово.

Фэлкон огляделся. Вокруг одни мужчины, мужское партнерство — компаньона-женщины в истории «Уинтроп, Хокинс и К°» еще не было; все продолжали переговариваться, но, хотя присутствующие и делали вид, будто не замечали, что Грэнвилл приближается к трибуне, за столом стало гораздо тише.

Компаньонам предстояло узнать, сильно ли ухудшились дела банка в минувшем году, и они явно нервничали. В просторном зале воцарилась напряженная атмосфера, чего, впрочем, Фэлкон — новичок на такого рода сборищах — не ощущал. Обычно собравшиеся, разогретые к этому моменту уже не только спиртным, но и надеждой на хорошее денежное вливание, не вызывавшее сомнений, едва сдерживались от нетерпения. Но сейчас, впервые за долгие годы, доходы, если верить слухам, упали. Насколько резко, большинство компаньонов не знали, но в том, что потери имеются, убеждены были все — об этом шептались в туалетах, немноголюдных залах заседаний, за обедом где-нибудь вдалеке от Уолл-стрит.

И вот теперь всем предстояло выяснить, что в действительности думают о каждом члены Исполнительного комитета — управляющего органа крупнейшего инвестиционного банка в мире. Те, кто находится в фаворе, скорее всего в любом случае получат значительные премии, пусть даже они сами или подразделения, возглавляемые ими, сработали не лучшим образом, — просто потому, что по тем или иным причинам их любят. Скажем, у них влиятельная фамилия. Или они входят в престижный загородный клуб. Или у них жена — переходящий приз, тайно доставшийся в минувшем году кому-нибудь из членов Исполнительного комитета.

А вот те, кто не входит в число фаворитов, вполне вероятно, не получат ничего. В «Уинтроп, Хокинс и К°» это называется «санкцией». Премия не выдается, вообще не выдается. Это означает, что Исполнительный комитет считает вас персоной нежелательной и хочет избавиться от вас. Чтобы вымести мусор из избы, ждали только того момента, когда дела ухудшатся. Таким образом, лишив человека премии, это спишут на экономические трудности. Но на самом деле вам не платят потому, что вы не нравитесь. Этот сигнал означает: убирайтесь. Потому что оборотных средств в «Уинтроп, Хокинс и К°» хватает всегда.

Последний раз санкция применялась в 1981 году, больше десяти лет назад. И хотя на самом деле премия жертве санкции не полагается, банк немедленно выкупает его компаньонскую долю с процентами, за полную цену, а это даже после налоговых вычетов составляет миллионы долларов. Санкция — удар не столько финансовый, сколько психологический. Она свидетельствует о том, что мировая банковская элита не хочет более иметь с вами дела, то есть по той или иной причине вы ей не подходите. И это становится известно всем членам того клуба избранных, который называется Уолл-стрит.

Грэнвилл дошел до трибуны. Эндрю немного подался вперед, наблюдая за тем, как седовласый глава компании с трудом поднимается на возвышение. Ходить Грэнвиллу было трудно всегда. Пуля снайпера раздробила ему в Корее коленную чашечку на правой ноге, и от последствий ранения он так и не избавился. По крайней мере, так утверждала молва.

Грэнвилл поправил стоявшую на трибуне небольшую, на золотой ножке, лампу, извлек из кармана смокинга очки и устроил их на своем длинном аристократическом носу. Как по команде зал погрузился в тишину. Недоговоренные фразы оборвались на полуслове.

Грэнвилл вдруг поднял руку с бокалом шампанского:

— Удачного вам Нового года, господа!

Присутствующие все, как один, с силой стукнули каблуками по полу и вскочили.

— Ура! — Голоса тоже слились в единый выдох, заполняя весь огромный зал.

Кое-кто украдкой взглянул на Фэлкона — не застала ли его врасплох эта традиционная церемония? Но он встал вместе со всеми в нужный момент. Хотя за стенами этого зала принятый порядок никто не разглашал, Эндрю не допустил ни единого промаха. Сей добрый знак указывал на то, что компаньон-неофит умеет добывать внутреннюю информацию, а в перспективе это обещало дальнейшее преуспевание всего сообщества. Для всех его членов получение такой информации — часть работы. Риск, на который приходится идти. Вчера Грэнвилл Уинтроп в своем кабинете сам раскрыл Эндрю все тонкости протокола, но об этом он никому никогда не скажет, потому что источники получения внутренней информации не раскрываются. Таковы правила.

— Господин президент, не будете ли так добры ознакомить компаньонов с основными результатами деятельности банка за финансовый год, истекающий тридцать первого декабря?

— Разумеется, господин председатель, — откликнулся Бен Уэйнгертен, сидевший справа от того места, которое только что оставил Грэнвилл.

Компаньоны, в черных смокингах, в накрахмаленных манишках, с запонками, все еще не опуская бокалов с шампанским, дружно задержали дыхание. Фэлкон почти улавливал, как бьются в унисон их сердца.

Уэйнгертен раскрыл большого формата блокнот в старинном кожаном переплете и начал читать. Голос его был звучен и чист.

— Господин председатель, за год, истекающий тридцать первого декабря, компаньоны заработали, без учета премиальных, которые предстоит выплатить служащим, пятьсот семьдесят четыре миллиона долларов, на шесть процентов меньше, чем в прошлом году.

Пятьсот семьдесят четыре миллиона! Фэлкон ушам своим не верил. Он быстро произвел в уме подсчеты. Получается, что на каждого компаньона приходится больше семи миллионов долларов. И это в неудачный год. Даже если двадцать процентов прибылей забирают пятеро членов Исполнительного комитета и еще пятнадцать уходит на премии служащим не из числа компаньонов, все равно остается почти триста семьдесят пять миллионов. А из этого следует, что каждому компаньону, не входящему в состав Исполнительного комитета, причитается около пяти миллионов долларов. Цифры доходов раскрывались только присутствующим в этом зале, банковским бухгалтерам и федеральному налоговому управлению. Они представляли собой одну из последних больших тайн Уолл-стрит. Несмотря на все усилия, Фэлкону так и не удалось получить доступ к этой информации до того, как он вошел в круг избранных. Теперь, зная все, Эндрю был оглушен. Может, ему стоит еще раз взвесить свое решение?

Компаньоны, казалось, издали общий вздох облегчения. Да, кривая доходов пошла вниз, но не так заметно, как они предполагали. Поэтому не исключено, что никакого кровопускания не последует.

— Благодарю вас, господин президент. — Уинтроп выдержал паузу и обежал взглядом присутствующих. — Ваше здоровье, господа. — Старший компаньон поднес бокал к губам и не отрывался от него, пока не допил бледно-золотистую жидкость до конца.

Его примеру последовали все остальные: все сели, только когда показалось дно. Официанты в белых перчатках вновь наполнили бокалы.

— Уважаемые компаньоны, много времени я у вас сегодня не отниму. Понимаю, содержимое того, что лежит передо мной, интересует вас больше, чем мои слова. — Уинтроп указал на семьдесят шесть запечатанных конвертов. Они аккуратной стопкой лежали на подносе из чистого серебра, установленном на тумбочке рядом с трибуной. — И все же, перед тем как раздать их, следует сказать несколько слов.

Компаньоны неловко заерзали — в тоне Грэнвилла прозвучало некое предостережение.

— Как вы все только что слышали, доходы в этом году уменьшились. Прошу также всех иметь в виду, — Уинтроп выдержал внушительную паузу, — что ваш личный заработок будет значительно урезан из-за высоких налогов на так называемых богатых, который новая администрация протащила через Конгресс.

При упоминании о высоких налогах зал тихо зароптал.

— Однако же и при экономических трудностях, — продолжал Уинтроп, — со снижением прибылей мириться нельзя. Ни в коем случае нельзя.

Ну вот, час пробил. Компаньоны впились ладонями в край стола, особенно пожилые, те, что прошли чистку 1981 года, когда санкции были применены против шестерых.

— Помимо уменьшения доходов, мы столкнулись и с острой потребностью в наличных. Мы завершили переоборудование наших помещений. Установили несколько самоновейших компьютерных систем. И в июле мы купили маркетинговую фирму «Бейтс и Хилгер». А поскольку было решено не включать никого из ее старших служащих в состав наших компаньонов, пришлось заплатить за покупку исключительно наличными. В конечном счете, это приобретение с лихвою окупится. Нам следует выразить признательность нашему новому компаньону господину Фэлкону за проявленную инициативу — а это была его идея — и удачно осуществленную, от нашего имени, сделку. — Грэнвилл кивнул в сторону Эндрю.

Эндрю мгновенно опустил глаза, почувствовав, как на него устремились взгляды присутствующих. Он знал, что не всем была по душе эта самая сделка, главным образом потому, что деньги на нее шли и из их карманов.

— Все это, — продолжал Уинтроп, — требовало наличных. Потому, господа, прошу вас не удивляться, если премии окажутся меньше, чем в минувшем году. Мы в Исполнительном комитете тщательно избегали уравниловки и оценивали ваши усилия только по результату, то есть пошли путем, которого в прошлом избегали благодаря чрезвычайно высоким прибылям.

По залу словно прокатилась волна. Руки собравшихся так сильно впились в край стола, что даже костяшки пальцев побелели. Лица, суровые и сосредоточенные, явно выдавали испытываемое каждым напряжение.

Грэнвилл кивнул официантам. Те мгновенно разделили между собой конверты и быстро, безошибочно вручили каждому.

Фэлкон устремил взгляд на вполне обычный, кремового цвета, конверт, лежащий перед ним на столе. На лицевой стороне было четко отпечатано его имя — то, которое он назвал семь лет назад, поступая на службу в этот инвестиционный банк, то же, что за два года до того назвал в Гарварде, на экономическом факультете, а еще за четыре года — в Пенсильванском университете. Эндрю Уильям Фэлкон. При рождении его назвали иначе.

Жизнь, как ведомо всем на Уолл-стрит, решается за несколько судьбоносных секунд. В эти моменты все, что было раньше — учеба, исследования, подготовка, — либо окупается, либо нет. Ты выигрываешь или проигрываешь. Вот сейчас такой момент и наступил.

Мучительно фиксируя собственное дыхание, Фэлкон глубоко втянул в себя воздух. Несмотря на выпитое, чувства его вдруг предельно обострились, ни единое движение в зале не ускользало от его внимания. Кровь неистово пульсировала.

Справа от каждого из компаньонов стояла светло-голубая коробка от Тиффани — ее поставили туда в самом начале застолья. В коробке лежал серебряный нож для бумаги с выгравированным на нем именем компаньона и датой. Эта дата останется в памяти владельца навсегда, то ли как символ радости, то ли как символ печали. Иные из собравшихся с трудом вспомнили бы день собственной свадьбы, но дни, подобные сегодняшним, из памяти не стирались никогда.

Фэлкон потянулся к коробке, стоявшей рядом с так и не понадобившейся вилкой для десерта, взял нож и снял с гладко отполированного лезвия защитную оболочку из голубого фетра. Вперившись на мгновение взглядом в нож, он решительно повернул к себе конверт лицевой стороной, прицелился острым кончиком в слегка отлепившийся клапан и надрезал небольшой конверт. Бумага подалась легко, и в ту же секунду Фэлкон смутно ощутил, что так же подаются и еще семьдесят пять точно таких же конвертов. Эндрю нервно сглотнул слюну и извлек содержимое — крохотный листок бумаги с напечатанным на нем его именем. Прямо под ним стояла цифра. Фэлкон не сразу разобрал ее — знаки плыли перед глазами. Кровь шумела в голове. Внезапно Фэлкон похолодел. Миллион долларов. Он замигал и вновь всмотрелся в цифры. Один миллион долларов!

Это больше, чем иные зарабатывают за всю жизнь. Это больше, чем мог бы вообразить его отец, рабочий-литейщик, все еще живущий в убогом многонаселенном доме в западной части Филадельфии, том самом доме, где вырос Фэлкон. Пусть не пять миллионов, которые, как подсчитал Эндрю, приходятся в общем итоге на каждого из компаньонов — не членов Исполнительного комитета, но ведь он стал компаньоном всего год назад, а на протяжении этого года банку пришлось выплатить крупные суммы наличными и оставить какой-то резервный капитал, чтобы обеспечивать будущий рост. Да что там говорить, ведь даже в самых престижных юридических конторах Нью-Йорка не все компаньоны, в том числе и старшие, получают такие гигантские суммы. А ведь это люди, работающие в юстиции десятилетиями. Для человека, которому едва исполнился тридцать один год, деньги невероятные. Да, впрочем, для любого это невероятные деньги.

Но никакого смущения, получая такую премию, Фэлкон не испытывал. Он заслужил ее. Исполнительный комитет платит ему так много, потому что он хорошо работал. Нет, не просто хорошо. Очень хорошо. Ему платят столько за то, что одним своим горящим взглядом, ровным голосом и обширными познаниями в области финансов, налогового законодательства и бухгалтерского дела он мгновенно завоевал целую аудиторию, состоящую из администраторов, занятых в корпоративном бизнесе. Ему платят за то, что он наделен природным и каким-то сверхъестественным чутьем на деньги — чутьем, недоступным другим. Наконец, ему платят за то, что он заработал для банка гигантские деньги — в сорок раз больше, чем его премия. Ему заплатили столько, сколько заплатили, потому что его ценят и не хотят отпускать. Кому бы пришло в голову, что Фэлкон откажется от таких сумасшедших денег, особенно учитывая его отношения с Грэнвиллом.

Внезапно Фэлкон успокоился. Этим своим спокойствием он уже успел прославиться в банке. Возбуждение прошло. Миллион долларов — приемлемая сумма, но ему нужно больше. Гораздо больше. И не когда-нибудь, а очень скоро.

— Ах вы, мерзкие ублюдки! — прорычал, вскакивая, Кунковски. Стул с подголовником, на котором он сидел, с грохотом врезался в деревянную обшивку стены.

Фэлкон быстро повернулся на крик. Указательным пальцем Кунковски тыкал в сторону, где сидело начальство. Уинтроп уже вернулся с трибуны на свое место во главе стола.

— Сукины дети! — неистовствовал явно пьяный Кунковски.

Фэлкон искоса взглянул на лежавший перед соседом по столу листок бумаги. Под именем Кунковски не значилось ничего. Стало быть, имелось в виду одно — санкция. Итак, акулы набросились на свою жертву.

— Что вы себе позволяете? Думаете, со мной можно играть, как с куклой?

В зале повисла мертвая тишина. Кунковски не сводил с Грэнвилла остекленевшего взгляда.

Тот кивнул метрдотелю. Казалось, он улыбается, словно что-то рассмешило его. Или улыбка просто почудилась Эндрю.

Неверными шагами Кунковски обогнул угол стола, где сидел Фэлкон, и направился к Грэнвиллу. Несколько старших партнеров при приближении Кунковски поднялись со своих мест, но Грэнвилл сидел, невозмутимо посасывая огромную сигару.

Кунковски, крупный, ростом почти в пять футов шесть дюймов, крепко сбитый мужчина, остановился в десяти шагах от него. Габариты свои Кунковски использовал для запугивания людей — Фэлкон не раз становился тому свидетелем. Ему такие выходки не нравились, и сейчас он с интересом наблюдал за происходящим, чувствуя, что на сей раз демонстрация физической силы не поможет Кунковски.

— Вы, ребята, всегда ненавидели меня за то, что я поляк и католик. — Голос Кунковски неожиданно стал хриплым. — Вы презираете меньшинства.

— Чушь! — Грэнвилл продолжал посасывать сигару. — Вам прекрасно известно, что господин, сидящий справа от меня, Бен Уэйнгертен, президент нашего банка, — еврей.

— Наполовину юрей. — Кунковски проглотил начало слова.

— Вы совершенно пьяны, мистер Кунковски. Возвращайтесь на свое место. — Впервые в голосе Уинтропа прозвучало раздражение.

Хороший совет, подумал Фэлкон. Быстро обежав взглядом стол, он убедился, что санкция применена еще к троим, в том числе Роланду Томпсону. Их унылый вид со всей очевидностью свидетельствовал о том, что они изо всех сил старались скрыть. Но этим троим не хватало смелости Кунковски — или его глупости. Они сидели на своих местах, как пришпиленные. Спорить с членами Исполнительного комитета — чистое безумие. Коли уж санкция объявлена, решения никто и никогда не изменит. Можно продолжать работать в банке сколько угодно, получая те же самые сто тысяч в год, что и остальные компаньоны, но о премии надо забыть. А ста тысяч долларов не хватит на ежегодное обновление гардероба жены, не говоря уж о выплатах за дом, машинах, яхтах и драгоценностях, купленных на прибыль. А если жаловаться или тем более оскорблять этих господ, они способны изрядно затруднить получение компаньонского процента: например, растянуть выплату на долгие годы, постоянно предлагая вам все меньшую и меньшую сумму, — вы ведь нуждаетесь в наличных. Так что лучше уйти тихо, забрать побыстрее свои проценты и поискать работу в каком-нибудь другом инвестиционном банке, помельче.

— Не собираюсь я никуда возвращаться! Не собираюсь молчать, как вам того хотелось бы! — Кунковски повернулся к рядовым компаньонам. — Ну, что же вы? Кому еще воткнули в задницу раскаленную кочергу? Я ведь знаю, не только мне.

Трое с пепельными лицами, те, кого только что вычислил Фэлкон, всячески избегали взгляда Кунковски. Остальные смотрели ему прямо в глаза. Фэлкон похвалил себя за то, что умеет читать по лицам, но эта способность была для него не внове. В конце концов, большую часть своих подпольных расходов он покрывал за счет выигрышей в покер.

— Ну, что же вы, нам надо быть вместе. Только так нам удастся побить этих ублюдков.

Никто не откликнулся.

— Ну, пожалуйста же...

По-прежнему молчание.

И тут Кунковски вдруг понял, что его эмоциональный всплеск был роковой ошибкой. Понурившись, здоровяк вновь повернулся к начальству. Старейшины молча смотрели на него, и Фэлкон ощутил в их взгляде ненависть. Никто еще не позволял себе говорить с членами Исполнительного комитета так, как Кунковски. Они — боги. И боги немилосердные.

Какое-то мгновение Кунковски смотрел налившимися кровью глазами на Грэнвилла, затем прижал к ним ладони. В зале стояла оглушительная тишина, слышны были только рыдания Кунковски и негромкое потрескивание сигары Грэнвилла.

Тишину нарушили шаги четверых здоровенных охранников, которых, повинуясь кивку Грэнвилла, вызвал метрдотель. Но в них уже никто не нуждался. Кунковски был повержен.

Фэлкон наблюдал, как человек распадается у него на глазах.

* * *

Грэнвилл Уинтроп сидел один в небольшой комнате для отдыха на четвертом этаже «Рэкет-клаб», выходившей окнами на Парк-авеню. Покуривая третью за вечер сигару, он задумчиво глядел на огни пробегающих внизу автомобилей. В этот ночной час Нью-Йорк казался таким мирным, особенно в легкой пелене падающего снега.

Фэлкон замешкался на пороге. Разговор предстоит нелегкий. Может, стоило подождать до понедельника? Он шагнул внутрь.

— А, Эндрю, заходите, — спокойно проговорил Уинтроп. — Дверь только за собой закройте.

Все, пути отрезаны. В семьдесят один год Уинтроп сохранил отменное чутье. Даже после всего выпитого — а выпито прилично — от внимания старика ничего не ускользает. Глубоко вздохнув, Фэлкон вошел в комнату. Конверт с премией надежно покоился во внутреннем кармане смокинга.

— Ну, как вам первое причастие?

— Любопытно. Правда, для мистера Кунковски и еще нескольких людей это был весьма неприятный вечер. — За спиной Эндрю щелкнул замок.

— Да, но это было необходимо, — бесстрастно отозвался Грэнвилл. Он не хотел говорить о Кунковски, которого для него больше не существовало.

— Довольны премией, Эндрю? — Голос Грэнвилла звучал так же ровно, но в глазах вспыхнули искорки.

Фэлкон опустил взгляд на мягкий голубой ковер. Грэнвилл всегда сразу берет быка за рога.

— Конечно. Бог мой, ведь есть люди, которые за всю жизнь столько не заработали. — Эндрю подумал об отце. Быть может, в этот самый момент сидит отец в своей квартирке, в обшарпанном двухэтажном доме, по соседству с такими же, как он, смотрит по черно-белому телевизору какой-нибудь старый фильм и кутается в одеяло, потому что нет у него денег отапливать зимой продуваемое со всех сторон жилье больше чем до четырнадцати градусов.

— Ну, там, откуда это пришло, денег побольше будет. Гораздо больше. — Грэнвилл махнул рукой так, словно миллион долларов — мелочь в кармане. — Я старался подкинуть вам еще полмиллиона, но другие члены комитета заупрямились. Банк носит мое имя, однако приходится быть дипломатом. — Грэнвилл умолк и фыркнул так, будто именно дипломатия — самая неприятная сторона его работы. — И все же это почти вдвое больше, чем за всю историю нашей компании получил компаньон со стажем в один год. — Грэнвилл немного помолчал. — Но вы заслужили эти деньги. Заслужили вплоть до последнего цента. — Грэнвилл поморщился, словно с неприязнью вспоминая перепалку с коллегами по Исполнительному комитету из-за премиальных Эндрю.

— Поверьте, я очень признателен вам, даже слов не подберу. — Фэлкон смущенно переступил с ноги на ногу.

Старик внимательно посмотрел на свою юную звезду.

— Наверное, не стоило бы говорить вам этого, Эндрю, — Грэнвилл повернулся к окну и тут же вновь перевел взгляд на Фэлкона, — но вы напоминаете мне меня самого в молодости. Блестящий, настойчивый, решительный и, конечно, любимец женщин. — Уинтроп широко улыбнулся, и морщинки по обе стороны его рта сложились в четко очерченную решетку. — Похоже, ко мне вы никогда не приходили с одной и той же дамой.

Они засмеялись, пожалуй, несколько принужденно, ибо в шутке Уинтропа проявилась явная симпатия к Фэлкону, отчего оба испытали неловкость. Люди вроде Уинтропа редко позволяют себе такую откровенность.

Он глубоко вздохнул.

— В один прекрасный день, Эндрю, вы станете старшим компаньоном. И день этот не так уж далек. Возможно, старую гвардию это не осчастливит, но в наши дни инвестиционные банки — игра молодых. Новые технологии обгоняют нас, стариков. Мы все еще выдаиваем клиентов, с которыми банк поддерживает отношения добрую сотню лет. Какое-то время это еще будет приносить дивиденды, но настанет час, когда источник иссякнет. И тогда нам понадобитесь вы.

Фэлкон опустил взгляд.

— Понимаю, понимаю, Эндрю, вам неловко слушать все это. Но это пьяный разговор — как, впрочем, и весь вечер. Правда, как подумаешь, что за год банк заработал около шестисот миллионов долларов, голова и без выпивки кругом идет. Особенно, если почти половина этой суммы принадлежит тебе лично.

Оба некоторое время молча, с застывшими лицами смотрели друг на друга. Затем Грэнвилл снова расплылся в широкой, непринужденной улыбке.

— Внизу еще есть кто-нибудь, Эндрю, мальчик мой?

Фэлкон покачал головой. Он ценил то, что Грэнвилл всегда обращался к нему по имени. Все остальные в банке звали его «Фэлкон». Безотчетно, должно быть.

— Нет, все ушли. Ведь уже три часа.

— Что, естественно, заставляет меня задать следующий вопрос: вы-то что здесь делаете?

— Сам толком не знаю. Просто решил поболтаться. Уходить не хотелось.

— Что-то никогда я не замечал, чтобы вы просто болтались. Вы ведь не из тех, кто транжирит время. Вы ни минуты не стоите на месте. Когда-нибудь это доведет вас до беды. Внутри у вас словно мотор заведен, я почувствовал это уже через три минуты после начала нашего собеседования в Гарварде. Оттого, конечно, я и взял вас на работу. Любой ваш шаг преследует определенную цель. Тому, что вы делаете, всегда есть причина. И сегодня вы задержались позже всех тоже не случайно.

Фэлкон поднял взгляд на старика. Последние четыре года Грэнвилл был его наставником и другом. Уже давно Эндрю не имел такого близкого, почти как отец, человека. Он вовсе не отличался сентиментальностью, но вдруг понял, что Грэнвилла Уинтропа ему будет не хватать. Но старик поймет его, и они навсегда останутся друзьями.

— Я ухожу из банка. — Фэлкон всегда говорил прямо, это было у него в характере, как и у Грэнвилла. Он попытался угадать по его лицу, как тот отнесся к услышанному, но тщетно. — У меня появилась некая возможность, — вновь заговорил Фэлкон, смущенный бесстрастием собеседника. — Возможность завести собственное дело. Мы с партнером разработали программу, которая, как нам кажется, найдет широкое применение в области здравоохранения. В перспективе это золотой дождь.

Уинтроп сдержанно улыбнулся.

— Миллиона за один вечер вам недостаточно? — спокойно осведомился он.

Фэлкон пропустил вопрос мимо ушей и продолжал уже более возбужденно. Сдержанная улыбка — дурной знак.

— У меня есть шанс заняться чем-нибудь самостоятельно. Это шанс заработать действительно большие деньги. Если все пойдет, как мы полагаем, через два-три года компания будет стоить от пятидесяти до шестидесяти миллионов долларов. И это по самым скромным подсчетам. Может, гораздо больше. И конечно, мы разместим свои средства в «Уинтроп, Хокинс и К°».

Грэнвилл отвернулся к окну.

— Я очень ценю все, что вы для меня сделали, Грэнвилл. Я расплатился со всеми долгами за обучение в колледже и университете, обзавелся кое-какими очень славными вещами, получил стартовый капитал для нового предприятия. И все это благодаря щедротам банка. И сегодняшней премии. Мне все еще не верится, что фирма — то есть вы — отвалили мне такую кучу денег. И все же я должен попытаться. Никогда не прощу себе, если не сделаю попытки. Знаю, шаг рискованный, но какого черта, семьи у меня пока нет, иждивенцев тоже. Самое время рискнуть. И мне совершенно не хочется ждать десять или пятнадцать лет, пока я стану старшим компаньоном здесь, в банке. А может, и никогда не стану. Да, я знаю, вы за меня, но кое-кто против. И если вам не удастся подставить плечо... — Фэлкон умолк. Сердце бухало в груди, как паровой молот. — Разумеется, и вы это прекрасно понимаете, из всей этой затеи может ничего не выйти. Девять из десяти новых начинаний в бизнесе не выдерживают и года. И если получится именно так, то есть если меня ждет провал, то я приползу назад и, надеюсь, местечко...

— Даже и не думайте, Фэлкон, возвращаться в «Уинтроп, Хокинс и К°», — отчеканил Уинтроп ледяным голосом. Казалось, четыре последних года мгновенно стерлись из его памяти. Он посмотрел Фэлкону прямо в глаза.

Тот слегка отступил, словно его обдало порывом холодного воздуха.

— Извините... — В груди его внезапно зародилось нечто похожее на ненависть.

— Прошу вас немедленно оставить помещение. — Голос Уинтропа звучал совершенно бесстрастно, точно так же, как при разговоре с Кунковски. — И не пытайтесь прийти сюда в понедельник, вас попросту не пустят. Я сам дам указания охране. Ваши личные вещи перешлют вам домой. Как компаньон со стажем всего лишь в один год вы, по нашим внутренним правилам, не можете претендовать на свою долю участия в акционерном капитале. Если не верите, сами посмотрите устав. Желаю удачи в вашем начинании. Всего доброго, мистер Фэлкон.

Эндрю подумал, не лучше ли дать задний ход, протянуть старику руку. Но тут же понял, что это бесполезно. В мгновение ока он, с точки зрения Уинтропа, переместился в то же измерение, что и Кунковски. Его попросту не существовало.

Глава 1

Февраль 1996 года

Фэлкон вглядывался в цифры отчета. Не надо было быть финансовым гением, чтобы понять их смысл. Товарищество с ограниченной ответственностью, занимающееся обеспечением компьютерных программ для медицинской промышленности, основанное четыре года назад им и Ридом Бернстайном, располагало всего десятью тысячами долларов наличных — этого не хватит даже для пятничной зарплаты. А поступлений, по крайней мере в ближайшие две недели, не предвидится, а если они и будут, то окажутся скудными, явно недостаточными для текущих расходов и опять-таки очередной недельной зарплаты.

Фэлкон откинулся на мягкую спинку удобного стула и начал подсчитывать крохотные трещинки в протекающем кафельном потолке. Если не случится чего-то экстраординарного, притом в ближайшее время, товарищество пойдет ко дну. Как говорится на Уолл-стрит, «падай и гори ясным пламенем, малыш. Падай и гори».

Фэлкон насчитал пятьдесят трещинок в одной кафельной плитке, понял всю бессмысленность этого занятия и, развернувшись на стуле, вгляделся через большое окно позади стола в здания и улицы городка. Отсюда, из кабинета, расположенного на четвертом этаже, он хорошо видел шпиль часовни Принстонского университета. Она величественно устремлялась в безоблачное, лазурное небо. День в средней части штата Нью-Джерси выдался великолепный.

Эндрю с шумом выдохнул воздух. Сейчас их товариществу следовало бы уже прочно стать на ноги, а его первоначальному пятисоттысячному вкладу принести десятки миллионов прибыли. Но юный мистер Бернстайн, этот якобы компьютерный бог и разработчик первоначального продукта фирмы, проморгал убийственный вирус в программе. Вылечить систему ему тоже не удалось, и замыслы Фэлкона превратились в дым, а его пятьсот тысяч долларов — в груду никому не нужной, по мнению большинства, бумаги.

Эндрю медленно повернулся к столу и посмотрел через стеклянную дверь кабинета на свою новую секретаршу. Она печатала какое-то письмо. Дженни Кейгл была привлекательной девушкой. Весьма привлекательной. Ее длинные каштановые волосы свободно падали на плечи, подчеркивая тонкость черт лица, бездонность голубых глаз, прикрытых пушистыми темными ресницами, полные и мягкие губы, гладкую кожу. Эндрю набрал в грудь воздуха.

Тут тоже есть свои проблемы. У Дженни три дырочки в мочке левого уха, цепочка на шее с выгравированным на ней именем хозяйки. Нередко на щеках у нее слишком много румян, а помада наложена кричаще толстым слоем. Да и туши на ресницах могло бы быть поменьше. В общем, это не тот стиль, к которому Эндрю привык в Нью-Йорке. Впрочем, большую часть недостатков легко устранить, если Дженни нанесет хоть один визит в какой-нибудь салон красоты на Пятой авеню. А пока требовать многого не приходится. В конце концов, Дженни — всего лишь девчонка из рабочей среды Джерси. И хотя познакомились они совсем недавно, знал ее Эндрю, можно сказать, всю жизнь.

Его взгляд скользнул по глубокому вырезу легкого свитера, едва прикрывавшему полную грудь девушки. Как-нибудь Эндрю придется поговорить с ней о фасоне платьев. Инженеров компании такой стиль одежды полностью обезоруживает.

Заметив, что Дженни поднимается со стула и направляется к нему в кабинет со стопкой писем, Фэлкон поспешно отвел взгляд.

— Эндрю?

Он притворился, будто полностью погружен в бумаги.

— Эндрю, — повторила Дженни, не повышая голоса.

— Да, Дженни? — Он оторвался от колонок с цифрами.

— Вот письма, которые были вам нужны.

— Отлично, давайте их сюда. Сразу же и подпишу.

Дженни смотрела, как он быстро раскладывает письма. Такие, как Эндрю Фэлкон, прежде ей не встречались. Высокий мужчина, больше шести футов двух дюймов ростом, с угольно-черными волосами, точеным лицом и широкими плечами. Но не только внешность делала Фэлкона таким привлекательным. У него было то, что Дженни называла «изюминкой» — скрытая, но несомненная уверенность в себе, что выражалось в голосе Эндрю, походке, чуть кривоватой улыбке, в том, как он постоянно и методично разминал левую руку. Глядя, как Эндрю подписывает письма, Дженни вдруг ощутила, что ее очень тянет к нему. Впрочем, глупости все это.

— Кофе хотите? — спросила Дженни, забирая у него письма.

— Да неплохо бы, спасибо.

Дженни немного потопталась на месте. Ответ его прозвучал слишком формально, слишком отчужденно.

— Все нормально?

Не отрывая головы от бумаг, Эндрю кивнул. Дженни направилась к двери, и боковым зрением он заметил, как при ходьбе легко колышется ее коротенькая юбка, едва прикрывающая бедра.

— Да, Дженни, послушайте-ка...

— Да? — Дженни остановилась на пороге.

Фэлкон подавил искушение вновь посмотреть на нее.

— Вам удалось разыскать Рида?

Казалось, Дженни разочаровал этот вопрос, словно она ожидала чего-то иного. Девушка покачала головой, и ее длинные каштановые волосы, как опахало, прошлись по лицу.

— Нет. Несколько раз звонила домой. В машину. Даже в университете, в кабинете профессора Байрона, искала. Увы!

— Ясно. Ищите дальше, ладно? Он мне очень нужен к половине пятого, когда здесь будет лорд Фроуворт.

— Конечно. — Дженни чуть задержалась в дверях, словно хотела спросить о чем-то, но потом передумала и вышла в приемную.

Эндрю вновь погрузился в мрачные финансовые прогнозы. Компания явно не сводила концы с концами, и хотя деньги еще не закончились, корпоративный счет тощал на глазах. Изначальная идея была довольно проста: связать врачебные кабинеты со страховыми компаниями напрямую, через компьютерную сеть, так чтобы заказы выполнялись немедленно, еще до того, как пациент выйдет на улицу. В результате врачи будут получать свои гонорары в течение не месяцев, а дней, и к тому же у них заметно поубавится бумажной работы. Страховые компании, в свою очередь, сильно сократят накладные расходы, а стало быть, и сэкономят много денег на налогах на заработную плату. Товарищество создает программное обеспечение, продает его страховым компаниям и врачам и прилично зарабатывает — не только на самих дисках, но и на обслуживании, а также усовершенствовании системы.

Словом, хорошо всем, кроме несчастных ублюдков, которым не останется места в страховых компаниях. И разумеется, пациентов, правдами-неправдами добивающихся бесплатного медицинского обслуживания. Впрочем, наплевать и на тех, и на других. Снижение расходов — вот ключ к бизнесу девяностых. Большое количество рабочих мест открывало шлюзы для предпринимателей, получающих возможность заменить людей компьютерами, — компьютерами, которые не заламывают суммы в трудовых договорах, не считают пропущенные по болезни рабочие дни, не создают эмоциональных проблем, оборачивающихся простоями и неэффективностью в работе. Крохотные компании по производству компьютеров обогатились буквально в одночасье, когда процветающие производственные предприятия начали платить сотни миллионов долларов за «решения». Вот тогда-то эти компании приобрели широкую известность, а их владельцы, как в сказке, рванули из грязи в князи.

Сотни миллионов долларов прибыли — столько должно было получить к этому времени товарищество с ограниченной ответственностью. Но не получило. Прошлой осенью в программе завелся вирус. Поначалу Рид Бернстайн, инженер, с которым Фэлкон организовал фирму, сказал, что это ерунда, избавиться от вируса — минутное дело. Но октябрь сменился декабрем, а теперь вот и февраль подошел, а проблема все еще не решена, видно, коренится она в самой сути огромной программы. Больше того, положение стало даже серьезнее, чем вначале, хотя Фэлкон призвал на помощь нескольких знакомых профессоров из Принстонского университета. Бернстайн воспротивился участию ученых, но в трубу-то вылетают не его деньги, а Фэлкона, так что партнеру пришлось уступить.

На прошлой неделе из-за этой самой проблемы договор с фирмой расторгли ее крупнейшие клиенты — две гигантские страховые компании. А ведь они обеспечивали семьдесят пять процентов годовых доходов товарищества, так что этот отказ от дальнейшего использования продукта делал практически невозможными и иные продажи. Обе компании выражали готовность возобновить сотрудничество, как только проблему разрешат, но скоро не будет ни товарищества, ни тем более продукта — если только Эндрю не наскребет денег, чтобы удержать дело на плаву, пока продолжаются попытки избавиться от этого чертова вируса.

Фэлкон неровно поерзал на стуле. По природе он отличался хладнокровием, неправдоподобным хладнокровием, особенно в трудных обстоятельствах. Но сейчас потолок того и гляди обрушится. Взгляд Эндрю медленно скользил по цифрам отчета. Под откос шла его жизнь, и Фэлкон, что было ему прежде совершенно несвойственно и даже чуждо, чувствовал подступающую панику.

— Ваш кофе, Эндрю. — Дженни неторопливо прошла в глубь просторного кабинета Фэлкона, неся перед собой дымящийся кофейник.

— Спасибо. — Он даже не оторвал взгляда от стола.

Дженни опустила кофейник на подставку и украдкой посмотрела на босса в надежде, что он оторвется от этих дурацких цифр. Правда, она понимала, что сейчас ему не до того — слишком много на него навалилось. Дженни вдруг сообразила, что глядит прямо в пронзительно-голубые глаза Фэлкона.

— Чем-нибудь могу быть полезен? — Фэлкон вопросительно изогнул бровь.

— Э-э... да нет... нет, пожалуй. Я просто подумала... не надо ли послать за этим сэром Фротвисом машину на вокзал?

— Не Фротвис, а Фроуворт, и машины никакой не надо. Но все равно спасибо. Он прилетит из Нью-Йорка на вертолете, и я попросил одного из наших техников встретить его.

На сей раз Фэлкон не посмотрел вслед секретарше, а повернулся к окну. После ужина компаньонов, казавшегося теперь таким далеким, у него на банковском счете, даже после уплаты налогов с той гигантской премии, осталось больше семисот тысяч долларов. Теперь не было почти ничего, если не считать двадцати пяти тысяч на номерном счете в «Сити-бэнк», который ему удалось утаить от Бернстайна. Но двадцать пять тысяч удержат его на плаву не более шести месяцев. Да что там говорить, если только по закладной надо платить три тысячи, да еще за «порше» по шестьсот в месяц.

Фэлкон медленно потер подбородок. И все же товарищество способно выжить. Все, что нужно, — еще один раунд финансовых рисков. Он был убежден в этом. Еще один крупный вклад, и трудные времена останутся позади и все пойдет в гору. Последние несколько месяцев Фэлкон пытался найти деньги на стороне, чтобы дело не останавливалось, пока идет борьба с вирусом. Но выяснилось, что проблемы, с которыми столкнулась компания, весьма затрудняют привлечение инвесторов. Сейчас из всех потенциальных партнеров, с которыми Фэлкон вел переговоры, остался лишь один — лорд Фроуворт, владелец крупной английской венчурной фирмы. Вообще-то Фроуворт заинтересовался предложением Фэлкона и подумывал о вложении, но выложить пятьсот тысяч, необходимые Эндрю, не решался. Между тем товариществу, чтобы удержаться на плаву, деньги требовались срочно, ибо волки подвывали уже у самых дверей.

* * *

Скрестив на груди руки, Фэлкон наблюдал, как сверкающий, цвета морской волны, вертолет мягко касается брюхом огромного посадочного знака в форме буквы X на вертодроме, расположенном в дальнем конце дороги номер 1. Не отрывая глаз от вертолета, Эндрю слегка повернул голову.

— Эй, Дженни!

— Да, сию минуту, — донесся голос из приемной.

В двери из вертолета появились две фигуры, спустились по трапу и, пригибаясь под вращающимися стальными лопастями, поспешно прошли к поджидающему их «бьюику».

Наблюдая за ними, Фэлкон стиснул ладони. Вот еще один из тех редких моментов, что определяют направление жизни. Предстоящая встреча с лордом Фроувортом решит, стоит ли хоть чего-то его полумиллионное вложение в начатое дело или ему придется вернуться в Нью-Йорк и заняться поисками работы, связанной с финансами. Некогда Эндрю пошел на огромный риск, после чего у него осталось лишь несколько долларов в кармане да изрядно обветшавший гардероб. От встречи с Фроувортом зависит все — а Бернстайна нет как нет.

Фэлкон смотрел, как «бьюик» со своим драгоценным грузом выезжает на дорогу номер 1; в этот час дня она была почти свободна. У поворота к зданию, где располагался офис товарищества, машина слегка притормозила и въехала на стоянку. Фроуворт вот-вот будет здесь.

— Дженни?..

— Да, да. — Дженни стояла в нескольких шагах от Фэлкона за его спиной. Прежде она никогда не слышала, чтобы он говорил таким напряженным тоном.

— Когда вы последний раз звонили Бернстайну?

— Пять минут назад.

Фэлкон рванул трубку стоящего на столе аппарата и набрал домашний номер инженера. Вслушиваясь в ужасающе-монотонные гудки, он не сводил взгляда с Дженни.

— Из-за Рида все может пойти прахом. Черт, он ведь уже три недели назад предупрежден об этой встрече. Я ему каждый день напоминал. На технические вопросы мне самому не ответить.

— Не поможет ли вам какой-нибудь другой инженер?

Фэлкон покачал головой:

— Нет, Фроуворот хочет говорить с Бернстайном. — Он повесил трубку. — Ступайте встретьте Фроуворта. И почаще улыбайтесь. Вы понимаете, о чем я.

Дженни молча вышла из кабинета.

Через пять минут она вернулась в сопровождении двух людей, прилетевших на вертолете.

Лорд Фроуворт, высокий и худощавый человек лет шестидесяти пяти, для своего возраста, по мнению Эндрю, выглядел вполне прилично. Длинные седые волосы аккуратно зачесаны. Дорогой и явно сшитый на заказ костюм сидел на нем, как влитой, а узконосые туфли были начищены до блеска.

Фэлкон встретил гостей у дверей.

— Добрый день, лорд Фроуворт, рад наконец-то воочию видеть вас, а то мы раньше только по телефону разговаривали. — Голос Эндрю звучал неестественно, а ведь если вы держитесь слишком дружелюбно или, напротив, слишком враждебно, эти акулы-инвесторы сразу чуют вашу неуверенность. А если они уловят хоть малейший намек на это — все, встреча станет для вас последней. Бог знает отчего, но им больше нравится, когда вы выказываете равнодушие. Они думают, что не очень-то вам и нужны деньги, и вот это и заставляет их с какой-то безумной страстью вкладывать их. — Спасибо, что нашли время выбраться к нам из Нью-Йорка, — продолжал Эндрю, проводя гостей в кабинет.

— Мне так или иначе надо было посетить Принстон, — сказал Фроуворт с аристократическим английским акцентом, и тон у него был еще более натянутым, чем у Фэлкона. — У меня тут сестра в университете занимается. Кажется, есть какая-то программа научных обменов между Оксфордом и Принстоном, хотя, убей бог, не пойму, зачем ей понадобилось на четыре года уезжать из Англии в Соединенные Штаты. — Фроуворт подошел к окну и выглянул наружу.

Фэлкон пожал руку помощнице Фроуворта — маленькой, как мышка, даме с коротко стриженными каштановыми волосами. Она робко улыбнулась Фэлкону, но тот почти не удостоил ее внимания — решения принимает не она.

— Прошу вас, садитесь, лорд Фроуворт.

— Спасибо.

Фэлкона раздражал его акцент, но ему были нужны деньги этого человека — очень нужны.

— Кофе?

— Чаю. Горячего чаю, — откликнулся Фроуворт, усаживаясь вместе со своей спутницей на стулья возле стола Фэлкона. — А то ведь вы, американцы, под чаем разумеете, кажется, исключительно чай со льдом. — Высказав это нехитрое наблюдение, Фроуворт засмеялся. Мышка тоже.

Фэлкон кивнул Дженни. Та закатила глаза и вышла из кабинета, виляя бедрами больше обычного. Эндрю откинулся на спинку стула, и в этот самый момент перехватил сальный взгляд Фроуворта. Тот не сводил глаз с развевающейся юбки.

— Кресла у вас кожаные, мистер Фэлкон? — Фроуворт повернулся к Эндрю.

— Да.

— Дорогое удовольствие, надо полагать.

— Честно говоря, не знаю точно, сколько они стоят. — Фэлкон понимал, куда ветер дует. Капиталистам-спекулянтам не нравится, когда хоть четвертак идет на что-нибудь сверх необходимого — по крайней мере, до появления на рынке. А уж потом они начинают швыряться деньгами, чтобы придать компании роскошный вид и сделать ее максимально привлекательной для инвесторов. — Это подарок друга, — пояснил Эндрю, умолчав о том, что друг этот — девушка. Главное, чтобы гость не подумал, будто у него есть какие-либо иные серьезные увлечения, кроме самого дела.

— Ясно. — Фроуворт помолчал. — Ну и где этот ваш Бернстайн? Где мозг организации?

Фэлкон покорно принял этот острый удар слева и тут же напустил на себя скорбно-торжественный вид.

— Видите ли, к несчастью, сегодня утром внезапно скончался близкий родственник мистера Бернстайна, и ему пришлось срочно уехать к семье в Филадельфию. Он сказал, что постарается вернуться к половине шестого. — Фэлкон покачал головой так, словно эта смерть выбила из колеи и его. Лгать он умел, когда надо, очень убедительно.

— Весьма печально, мистер Фэлкон, весьма печально, но, видите ли, я специально взял с собой мисс Маллинз, чтобы она разобралась в программе и, естественно, в причинах сбоя непосредственно с мистером Бернстайном. — Фроуворт кивнул в сторону Мышки. — Кстати, он еврей? — Губы его слегка искривились.

— По-моему, да.

Фроуворт засопел.

— А что, это имеет значение? — Пульс у Фэлкона слегка участился. Эндрю не был ни религиозен, ни особенно близок к Бернстайну, хотя они и организовали совместно это дело, но он сохранил свойственное выходцу из рабочей семьи отвращение к любому проявлению снобизма.

— Конечно, нет. Какое мне дело до вероисповедания мистера Бернстайна?

Фроуворт не умел лгать так лихо, как Фэлкон.

Дженни вернулась с чаем для лорда Фроуворта и его помощницы.

— Горячий чай. По-американски. — Она поставила чашки на стол и, ожидая, когда Фроуворт отведает чаю, ослепительно улыбнулась гостю.

Фроуворт сделал небольшой глоток.

— Ну как? — осведомилась Дженни.

— Спасибо, отлично. — Фроуворт вдруг оживился.

Фэлкон подавил улыбку. Дженни делала все от нее зависящее.

Выходя из кабинета, она незаметно подмигнула боссу.

Фроуворт посмотрел ей вслед со сластолюбием пожилого мужчины, но стоило скрыться за дверью, как поведение его резко изменилось.

— На какой машине вы ездите, мистер Фэлкон?

«Нет, этот тип положительно невозможен, — подумал Фэлкон. — Он хочет убедиться, что я веду жизнь нищего и отсюда все мои поползновения. Мол, я на все готов, лишь бы компания добилась успеха. Какая свинья, право». Но Фэлкон не выдал своих чувств.

— На «тойоте-королле». Больше ста тысяч миль набегала. — Право, он убьет Бернстайна за то, что тот заставляет его одного терпеть все это.

— Да ну? — удивился Фроуворт.

Фэлкон молча кивнул.

— А что у вас за жилье?

— Боюсь, не совсем понимаю, что вы имеете в виду. — Прекрасно все Фэлкон понимал.

— Дом или квартира?

— Я арендую городской дом с двумя спальнями. Одну использую как кабинет.

Фэлкону опять показалось, что мышка смотрит куда-то в сторону.

— Расскажите мне о вашей семье.

Фэлкон глубоко вздохнул.

— Мой отец живет в очень небольшом доме, в том районе Филадельфии, где селятся люди, принадлежащие к нижнему слою среднего класса. Мать умерла двадцать четыре года назад. Братьев и сестер у меня нет.

Фроуворт надолго припал к чашке, затем поставил ее на блюдце и пристально посмотрел на Фэлкона.

— Ну вот, наконец-то я получил правдивый ответ. Интересно, вы унаследовали от отца умение лгать?

— От матери, — тут же отозвался Фэлкон. Ему почудилось, что по лицу собеседника скользнуло подобие улыбки.

— Что ж, дам вам, пожалуй, еще один шанс, мистер Фэлкон. Сколько у вас денег на счету в банке?

Врать уже не имело смысла. Лорд Фроуворт или, вероятнее всего, эта серая мышка провела необходимую подготовку к сегодняшней встрече. Вполне возможно, они осведомлены о его доме и «порше» лучше, чем он сам.

— Чуть больше четырех тысяч на текущем счету в местном банке и двадцать пять на номерном в «Ситибэнк».

— Отлично, мистер Фэлкон. Так, пожалуй, мы до чего-нибудь договоримся. — Фроуворт откинулся на спинку стула. — Итак, вы хотите, чтобы я вслед за вашими пятьюстами тысячами швырнул в эту прорву ровно столько же из своих честно заработанных денег? Я правильно вас понимаю?

Внезапно Фэлкон почувствовал, как устал от этого надутого лорда Фроуворта и его бессловесной помощницы. За последние три месяца он часто встречался с инвесторами, но большинство из них вели себя куда скромнее, чем этот напыщенный тип. Но в общем-то все они почти одинаковы. Задают множество вопросов, скорее всего чтобы показаться и почувствовать себя умниками, однако в конце концов вкладывать деньги отказываются. «Слишком рискованно. Хорошее дело, но не для нас. Не наша область». Фэлкон это уже сто раз слышал. И Фроуворт повторит то же самое. Так что придется искать работу в Нью-Йорке. Пора примириться с этим фактом.

— Да, лорд Фроуворт, именно этого я и хочу.

Фроуворт уже открыл рот, чтобы задать очередной вопрос, но запнулся. Посмотрев в окно за спиной Фэлкона, он покачал головой.

— Знаете, мистер Фэлкон, я собирался задать вам еще множество вопросов, как и положено в начале долгих и нудных переговоров. Но, вникнув в цифры и проблемы с вашей программой, думаю, нам не стоит тратить времени. Ведь если вы даже партнера своего не можете привести...

Окончания этой фразы Фэлкон не расслышал. Его отвлек шум, нарастающий за закрытыми дверями кабинета. Слышались голоса, звучавшие все громче; раздались какие-то удары, кто-то оглушительно барабанил в дверь. Фроуворт умолк и повернулся к двери. Мышка прижалась к стене.

Услышав, как вскрикнула Дженни, Фэлкон вскочил со стула. Дверь с грохотом распахнулась, и кто-то втолкнул девушку в кабинет. Она упала на колени и истерически разрыдалась. Вслед за тем спокойно вошел Рид Бернстайн и закрыл за собой дверь. В руках он держал большое ружье. Фэлкон сразу признал в нем двухстволку, которую несколько недель назад одолжил Бернстайну, собравшемуся якобы на утиную охоту.

— Рид, во имя всего святого... — Фэлкон сделал шаг к Дженни, полагая, что ей нужна помощь.

— Заткнись, Фэлкон. Устал я от всего твоего словесного поноса. Заткнись! — Бернстайн угрожающе ткнул в его сторону ружьем, и Фэлкон инстинктивно отступил к окну.

Дженни рыдала, прижав ладони к глазам.

— И ты заткнись, шлюха ты эдакая, идиотка. Уж как я тебя обхаживал, а ты — ноль внимания. Ну конечно, раз Фэлкон здесь, для тебя больше никого не существует. Ненавижу! — Бернстайн злобно пнул Дженни носком ботинка, и она ничком упала на пол. Фэлкон снова подался к ней, а Бернстайн тут же навел на него ружье. Но на сей раз он спустил курок. Позади Фэлкона с грохотом брызнуло вдребезги разлетевшееся стекло.

— Ты что, рехнулся?! — Фэлкон почувствовал, что ему обожгло щеку. Он вскочил и шагнул к Бернстайну.

— Фэлкон, стой где стоишь! — прошипел тот и опустил ружье, так что оба ствола оказались на уровне груди Фэлкона. — Ясно?

Фэлкон застыл на месте и посмотрел в глазок направленного на него дула. Он вдруг вспомнил, что постоянно задавал себе вопрос, как поведет себя, оказавшись под прицелом. Но сейчас ему совсем не хотелось выяснять это.

Бернстайн повернулся к лорду Фроуворту:

— А ты, наверное, и есть та акула из Англии, что должна была стать нашим избавителем? Вставай. — Бернстайн посмотрел на пожилого господина с презрительной ухмылкой. В ней было что-то безумное.

«Все ясно, — подумал Фэлкон. — Напряжение последних месяцев, безуспешные попытки излечить программу довели Бернстайна до края». Фэлкон метнул быстрый взгляд на Фроуворта. Тому тоже явно не приходилось прежде стоять под прицелом.

Фроуворт медленно поднялся.

— Я — лорд Фроуворт. — Его глухой голос явственно дрожал. — Я руковожу...

— Да по мне хоть Махатмой Ганди. — Бернстайн с ухмылкой повернулся к Фэлкону: — Отчего это я вдруг Ганди вспомнил? Надо как-нибудь на досуге подумать об этом. — В голосе его послышались серьезные нотки, но затем Бернстайн расхохотался.

— Рид...

— Сказал же я тебе, Фэлкон, заткнись. — Бернстайн обвел взглядом кабинет. — Говори, когда к тебе обратятся. Именно это всегда твердила мне мать. Детей делают для того, чтобы смотреть на них, а не слушать. Да, мать у меня была старушенция что надо.

Фэлкон заметил, что из-под пыльной бейсболки с эмблемой «Бостон ред сокс», почти прикрывавшей копну темных курчавых волос, у Бернстайна стекают крупные капли пота.

— Ну что, Эндрю, англичашка раскошелился или, как все другие, соскочил с крючка? Вложит он в нас денежки или к черту пошлет?

Фэлкон ощутил на себе взгляд Фроуворта, но никак на него не отреагировал.

— Почему бы тебе у него самого не спросить, Рид?

— Черт, а ведь ты прав. И как это я сам не подумал? — Бернстайн помахал дулом перед Фроувортом. — Так что, дашь немного денег под мое маленькое изобретение, хотя что-то в нем немного и поломалось? Ну... как? — с холодной серьезностью осведомился Бернстайн.

— Э-э... трудно пока сказать.

— Нет, старичок, так не пойдет, — презрительно фыркнул инженер.

— Уверен, мы можем прийти к какому-нибудь соглашению. — Голос Фроуворта снова дрогнул. Оттуда, где притаилась мисс Маллинз, послышались рыдания.

— Лжешь! — Бернстайн решительно прицелился и выстрелил. Пуля попала Фроуворту в грудь и прошла навылет. Стена окрасилась кровью. Бернстайна отшвырнуло назад: задев стул, он рухнул на пол.