Павел Старовойтов
Воспоминания
Глава 1. И был день первый…
Такого в начале службы я и представить себе не мог… Мы стояли в оцеплении вокруг метро. Как потом выяснилось возле станции Курская (кольцевая). Наше подразделение организовывало упорядоченное движение эвакуируемых под землю людей…
Последний месяц мир жил в ожидании. Политические разногласия лихорадили всю планету. В основном трения касались нефтяных запасов и месторождений чёрного золота. Дело шло к войне…
Подъём по тревоге произошёл около 4.00. Получив автоматы, рожки с патронами и комплект химической защиты, мы построились перед казармой. Командир части вкратце обрисовал нам ситуацию и то, что от нас требуется.
Оказалось, первый удар уже нанесён. Немногие ракеты прорвали систему Московского ПВО, но и этого было достаточно. Поступило распоряжение срочно, не дожидаясь второй волны, загонять гражданское население в подземку. Благо ещё при Советском Союзе Московское метро было подготовлено к этому: снабжено запорными механизмами, герметичными воротами, запасом пищи и воды, а также аварийными генераторами электроэнергии. Сама же эвакуация ложилась, как раз, на наши плечи.
Вот так, под руководством старшего лейтенанта Холмогора, наша группа в количестве пятнадцати человек (вместе с лейтенантом) прибыла в Москву.
Людей было много… очень, очень много. За всю жизнь столько народу я видел только на плацу, перед приёмом пищи. Они стекались отовсюду, напирали, отступали, как бурный водяной поток. В руках почти каждый сжимал сумку или рюкзак. Кого-то несли на носилках. С другого входа солдатики в защитной форме оживлённо разгружали грузовики с палатками, продуктами, оружием, кроватями и матрацами. Люди походили на муравьёв, а вестибюль метро — на муравейник.
Все что-то делали. Стоял утомляющий гул, пока в один прекрасный момент из репродуктора не грянула сирена воздушной тревоги. Началась паника. Толпа нажала и смяла кордон. Нас понесли внутрь. Сделать уже ничего было нельзя, поэтому, пользуясь моментом, я хочу рассказать немного о себе.
Зовусь я Романом Гайкиным. Мне восемнадцать с половиной лет. Родился в Ульяновке. Это село близ города Пенза. Окончил среднюю школу под номером 8 и ушёл в армию. Девушки у меня не было, поэтому ушёл без зазрения совести и без страха её (девушку) потерять. Полгода служил во внутренних войсках. Часть моя, ещё с утра, располагалась между Балашихой и Москвой. А на шевроне — ястреб с зажатым в лапах мечом. Сейчас же стою под землёй и ощущаю, как смыкаются где-то сзади тяжёлые створки гермоворот, оставляя за собой выход и моё прошлое.
В метро я оказался впервые. Не то, чтобы я о нём не слышал. Нет, слышал. Просто ни разу не спускался. Даже по дороге в часть. Тогда с поезда нас сразу пересадили в машины, и метро я так и не увидел. Когда-то, в школе, нам конечно рассказывали про этот вид транспорта. Правда, без фотографий. И я знал, что оно есть в Москве, в Петербурге и ещё в некоторых городах бывшего СССР. Что за границей метро тоже есть, но другое — мелкого заложения. Поэтому живых людей там остаться не должно. Однако это всё теория, а сейчас передо мной настоящая платформа Московского метрополитена.
С первого взгляда станция напомнила мне казарму, только в светлом мраморе. Вместо взлётки была серая платформа (с чёрными квадратным орнаментом), запруженная людьми, по обеим сторонам которой, за частыми тонкими колонами, располагались не кубрики (жилые пространства), а рельсы. По середине, с левой стороны, была обширная лестница-переход. Станция почти не освещалась, но масштабы её поражали…
К счастью я быстро отыскал своих. Лейтенант построил их у выгруженного из грузовиков добра и что-то говорил. От них меня отделяли всего несколько десятков метров, но не успел я и шага сделать, как меня засыпали вопросами. Одни спрашивали, когда кончится сложившаяся ситуация. Другие интересовались, когда можно будет подняться обратно на поверхность. Женщины просто цеплялись руками, причитали и плакали.
Когда же я добрался до группы, то обнаружил, что здесь творится тоже самое, и люди вокруг чего-то от нас хотят. Видимо своим внешним видом мы сильно напоминали милиционеров — блюстителей порядка, ассоциирующихся теперь хоть с какой-то стабильностью. Все надеялись, что мы что-нибудь сделаем, скажем. В нас верили. И лейтенанту Холмогору ничего не оставалось, как взять командование станцией на себя.
Лейтенант забрался на ящики и объявил, что временное управление Курской берёт в свои руки. Просил людей не отчаиваться и всячески нам содействовать, как силой, так и знанием. Сказал, что с всеобщей помощью постарается организовать быт станции. И вообще, что всё будет хорошо, что, объединившись, мы преодолеем все трудности, лишения и невзгоды.
Сверху громыхнуло. Платформа под ногами качнулась. С потолка посыпалась пыль, но стены устояли.
— Второй удар — констатировал Тевтон шепотом.
Началось волнение. Пока народ роптал, лейтенант пообщался с дежурными по станции. Некоторое время спустя он уже владел связкой ключей и планом подсобных помещений Курской (в том числе и помещения с продовольственным запасом).
— Кружкин!
— Я!
— Ко мне! — скомандовал Холмогор и развернул на планшете только что полученный план.
— Есть! — козырнул Даниил и подбежал к лейтенанту.
— Значит так, Кружкин, ты теперь начальник продовольственного склада. Понял?
Кружкин кивнул головой.
— Он здесь — Холмогор ткнул пальцем в одно из помещений на плане, — Теперь… Что входит в твои обязанности? — лейтенант перевёл взгляд с планшета на Даню, — Во-о-от, в твои обязанности входит: первое — выдавать продукты под роспись два раза в день; второе — следить, чтобы склад не разворовали. Разворуют, убью. Понял?
— Понял.
— Далее… Ключи — Холмогор протянул связку Кружкину, — Возьми Величко, Тимохина, Карпа, Метелицу и дуй на склад за едой.
— Разрешите приступать?
— Погоди! Ключ от складской двери возьмёшь себе, остальную связку вернёшь мне. Понял?
— Понял!
— Ключ не потеряй! Понял?
Насытившись, гражданские обитатели Курской немного успокоились и весь оставшийся день помогали нам ставить палатки. Главная трудность заключалась в том, что палатки эти не были предназначены для установки на твёрдых поверхностях — колья не вбивались. Поэтому пришлось фантазировать: натягивать между колоннами верёвки (благо они были) и вешать на них брезентовые перегородки с утеплителем.
После «установки палаток» мы опять перекусили и принялись за обустройство спальных мест. Кровати ставили между колоннами и по середине платформы в два яруса. Койки были металлические, серого цвета. Судя по всему очень старые. Даже в казармах мы спали на более лёгких и удобных. А эти, крашенные, перекрашенные. Я, кажется, видел их в каком-то чёрно-белом фильме про войну, причём со стороны немцев.
Расстановка кроватей успешно закончилась укладыванием на них матрацев около 23.00 (электронные часы над тоннелем ещё работали). Гражданское население готовилось ко сну, а лейтенант построил нас у гермоворот, чтобы назначить караульных. В связи с малым нашим количеством, людей поставленных сегодня в караул было всего четверо (в том числе и я). Они должны были не спать и стоять каждый в назначенном Холмогором месте всю ночь и в случае чего — поднять тревогу. Таких мест, как и караульных, было четыре — по одному у каждого тоннеля. У перехода на другую станцию никого решили не ставить, так как тот был завален.
Большинство людей уже спало. Кого-то мучила бессонница. На изредка доносившиеся всхлипы и плач я уже не обращал никакого внимания. Просто стоял на краю платформы, всматриваясь в темноту тоннеля, и думал. Думал о своих родителях, сестрёнке Оленьке, нашем доме с вишнёвым палисадником, селе. Их всех, наверное, уже нет на этом свете. А я есть. Вообще-то думать о чем-либо дорогом тебе в карауле опасно, теряется бдительность и увеличивается риск суицида, но я ничего не мог с собой поделать…
Ещё я думал о солдатиках, которые разгружали машины. Их увезли за полчаса до второго удара. Что с ними сталось? Успели ли они укрыться на соседней станции или последним их делом на земле стала выстроенная груда палаток, ящиков и мешков, некогда лежавшая на платформе?
Глава 2. Мы такие разные и, всё-таки, мы вместе
Ночь прошла без происшествий. Меня сменил Тевтонов, а я пошёл в подсобку спать. Да, Вы не ослышались именно в подсобку. Наша группа обосновалась именно там. Комнатка была не большая с синими стенами и белым потолком. В ней еле-еле помещались пять двухъярусных кроватей, маленький столик со стулом и оружейная пирамида в углу. Подтянув ремень, чтоб не болтался, я поставил автомат в пирамиду. Потом снял с плеча сумку с противогазом (потёртым, с выпадающими стёклами и крупицами песка внутри), положил её под голову и уснул.
Пока я спал, Холмогор решил выяснить точное количество человек живущих на станции. Для этого лейтенант выстроил всех обитателей Курской на платформе и начал производить их перепись. Вооружив Ларина заблаговременно разлинованной тетрадью и ручкой, Холмогор спрашивал имя, фамилию, возраст, род деятельности человека. Также интересовался возможностью покинуть станцию в ближайшее время. А Ларин слово в слово вносил полученные данные в тетрадь, после чего присваивал человеку индивидуальный номер гражданина Курской (кольцевой).
В общей сложности вышло, что вместе с нами на станции вот уже второй день проживает одна тысяча двести сорок три человека и покидать её пока никто не собирается. Так же, в процессе переписи, у нас появились: пять сантехников, один сапожник, четыре электрика, одиннадцать строителей (двое из которых назвались плотниками) и несколько врачей. Те же, чьи профессии показались лейтенанту бесполезными в данный момент, переводились в категорию разнорабочих. Женщины автоматически были отнесены к разряду поваров, швей и медсестёр.
Перепись оказалась мероприятием долгим и заняла почти весь день. После приёма пищи Холмогора посетила ещё одна мысль — обзвонить соседние станции. Список с номерами висел на стене у самого телефонного аппарата. Это дело он поручил Прохорову. Фёдор побежал исполнять, но на удивление быстро вернулся и сообщил, что телефон не работает.
— То есть, как не работает? — лицо лейтенанта выражало недоумение.
— Трубку снимаю, а там ничего: ни гудков, ни шипения.
— А язычок дёргал?
— Дёргал, несколько раз.
Воцарилось гробовое молчание. Прошло несколько секунд прежде, чем Холмогор распорядился позвать к нему электриков. Когда те прибыли, лейтенант отдал им приказание найти и устранить причину не работы телефона.
— По выполнении доложить — эти слова были первым, что я услышал, когда открыл глаза. Электрики вместе с Холмогором покинули подсобку и я проснулся окончательно. Чувство голода привело меня на продовольственный склад. Взяв у Кружкина суточную порцию тушенки, два кубика сахара и кружку кипятка, я вернулся обратно. Вскрыл ножом консервную банку, поставил её на стол рядом с кружкой. Достал свой вещмешок, порылся в нём. Вытащил ложку. Сел за стол и начал есть. Я не спешил, ведь следующий мой караул наступал только завтра, и сегодняшний вечер был абсолютно свободен. Я наслаждался. И тут в коморку зашёл лейтенант.
— Не понял, боец… Что, в караул захотелось?! Ешь в спальном помещении… Ну-ка выметайся отсюда!
Дабы не выводить Холмогора из себя окончательно, я быстро собрал ужин и удалился на платформу. Курская отходила ко сну, караульные скучали каждый у своего тоннеля, а я, пресытив голод, решил поведать Вам о ребятах, с которыми сюда попал. И начать бы хотел с человека, к которому за всё время службы относился с симпатией и большим уважением, с Алексея Тевтонова или просто Тевтона (так мы его называли).
Тевтон был москвичом. Причём, как он утверждает, коренным. Не знаю, что Лёша вкладывал в это понятие, но мне он нравился. Тевтон был начитан, многое знал и во многом разбирался. Видимо потому, что был старше нас и в армию попал сразу после университета. Тевтонов мне напоминал Тома Сойера. Эдакого образованного сорванца, готового ради пущего интереса не в меру усложнять даже самые простые и порой незначительные вещи.
Как-то после спуска, Лёша сказал, что жить мы теперь будем, как настоящие черепашки-ниндзя. И очень удивился, когда я спросил его о том кто это. Потом понимающе улыбнулся и пояснил что-то совсем несуразное о четырёх мутировавших качках-художниках эпохи Возрождения, вооружённых японским оружием и знающих приёмы каратэ. Тут уже удивился я. Мне всегда представлялось (по крайней мере, так нас учили в школе), что Леонардо, Микеланджело, Рафаэль и Донателло жили в 15–16 вв. и творить, с катанами под мышкой, никак не могли, поскольку жили они в Италии. Но спорить я не стал, я слышал, что московское образование не самое лучшее в нашей стране.
Следующим в моём повествовании о сослуживцах будет Антон Величко. Красавец. По сравнению со мной, просто великан. Головы на две выше и гораздо шире меня в плечах. В часть прибыл из Липецка. Говорил, что до армии девицы на нём так и висли.
— Верите, нет, из дому выйти не мог, чтобы не переночевать у какой-нибудь новой знакомой — хвастался он, закуривая.
Врал, конечно. Все это понимали, но никто не перебивал, больно складно у Андрея получалось.
О земляках, то есть о пензенских ребятах, хотелось бы сказать отдельно. Помимо меня, в Холмогоровской группе, их было ещё двое: Алексей Ларин и Владимир Тимохин. Мы вместе учились в школе. И в часть прибыли тоже вместе. Вообще ребята они хорошие. Вот, например, Лёша — отличный товарищ и надёжный друг. Как-то даже отлил мне кастет и помог разобраться с задирами из соседнего класса. Он был как из сказки: не низок, не высок; не красив, не уродлив. Он просто был. Во рту, правда, не хватало зубов, но это его не портило.
А Вовка, Вовка то… Здоровенная детина. Лицо в шрамах. Не дюжая сила и выносливость сопутствовали ему, куда бы он не направился. Правда, было одно «но». Однажды в клубе его ударили по голове, и с тех пор он начал непроизвольно засыпать. То есть, делает чего-нибудь, делает и тут бах… спит.
Ещё до призыва Вовка мечтал о собственном мотоцикле. Односельчане смеялись, спрашивали зачем. Всё припоминали историю, когда тот, заснув на велосипеде, свалился с моста и чуть не убился. Но Вовка говорил, что велосипед — это одно, а мотоцикл — совсем другое дело. И что на нём он точно не уснёт.
Теперь о нашем начальнике продовольственного склада. Даниил Кружкин, парень с немного заторможенными (как ему казалось вальяжными) движениями. Служил почти год и при нормальных обстоятельствах скоро должен был быть уволен в запас. Создавал видимость бывалого человека, хотя о жизни явно знал меньше меня. Тевтон, за глаза, называл его «понторезом» из Воронежа.
Главной гордостью Дани были три буквы хэ (xXx) на правом плече. По его словам татуировку он сделал вместе с друзьями, чтобы показать некое единство. Тевтон на это только качал головой и улыбался. Видимо Кружкин не вызывал у Лёши никакой симпатии. Чего нельзя сказать о близнецах Прохоровых, Максиме и Фёдоре. Братья напоминали больших детей. Радовались всякой ерунде, отпускали глупые шутки и вообще умом не блистали. Зато они безоговорочно верили Кружкину, а татуировка вообще вызывала у них полнейший восторг и одобрение. Даня этим пользовался и во многом близнецов эксплуатировал.
Далее об Александре Кротких. Саша был таким человеком, которого лучше ни о чём не спрашивать. Желая ответить, как можно полнее, он вис. Возникшая пауза нервировала и раздражала. В конечном итоге, на Сашу махали рукой и больше никогда не подходили (во избежание напрасной траты времени и нервов).
Пойдём дальше. Виктор Волков, точнее сказать младший сержант Волков. Человек, по-моему, слабый и безвольный. Кто дал ему сержанта, и за какие такие заслуги, не знаю, но у меня он бы ничего не получил. Высокий, губастый, в очках. Больше похож на Снусмумрика, чем на сержанта. Служил в соседней роте ещё до моего приезда в часть. В группу к Холмогору попал вместе с Валентином Карпом. Тоже, кстати, странным пареньком.
Карп, как и большинство сослуживцев, мой ровесник. Паренёк не высокий, коренастый, молчаливый (фамилия наверно сказывается), с рыбьими, ничего не выражающими, глазами. Больше ничего о нём сказать не могу — не знаю. Но полной его противоположностью в нашей группе был Дмитрий Метелица, уроженец города на Неве.
Дима или Димитрий (как он любил себя называть) был малым длинным и болтливым. Говорил постоянно и без остановки, только, всякую ерунду. И если кто попадал с ним в наряд, уставал в два раза сильнее. Так Дима утомлял. Ну да Бог с ним, лучше расскажу Вам об обычном деревенском пареньке, Павле Пагоде.
Родом он был из-под Твери. В наше подразделение попал недавно — только присягу принял. Новобранец, стало быть. Из многодетной семьи. Очень весёлый и жизнерадостный человек с огромным размером ноги. Помню, как на взлётке, пришивая подворотничок, он улыбался во весь рот и рассказывал о том, как долго ему подбирали обувь в военкомате. Сапог сорок восьмого размера кладовщики не нашли, поэтому дали на размер меньше (сказали, всё равно разносятся). Так и отправили служить.
Попав к нам, Пагода прожужжал старшине все уши по поводу сапог и, в конце концов, выцыганил кирзачи нужного размера. Они были ему в пору и гораздо легче прежних, поэтому на зарядках Паша не бегал, он просто летал.
За Пагодой следует Николай Крылов. Холмогор его называет «наш баснописец». Неряшливый и неопрятный парень. Руки всегда чёрные, в какой-то смазке. Вероятно, она вырабатывается у Коли вместо пота. Однажды он так зарос грязью, что командир роты не выдержал и собственноручно потащил Колю мыться. Позор! А сейчас это чудо оказалось со мной в одной группе здесь, на Курской.
И в заключении о товарище старшем лейтенанте. Андрей (так его звали) Холмогор окончил какое-то военное училище и прибыл к нам в качестве замполита. Он был ровесником Тевтона. В части Андрей следил за нашим психическим состоянием, а здесь, как Вы уже знаете, за психическим состоянием всей станции. Вот, пожалуй, и всё…
Глава 3. Вниз по кольцу
Прошёл месяц. На станции установился армейский порядок. Каждый день начинался в 9.00 с подъёма и получасовой гимнастики (для разминки мышц и полного пробуждения людей). Затем шёл завтрак. Жители Курской выстраивались в очередь на продовольственный склад, получали продукты, возвращались в палатки и ели. Весь приём пищи, начиная с построения в очередь и до полного насыщения желудков, занимал около двух часов. В 13.00 происходил развод на работы. Большинство курян (кроме стариков, женщин, детей и людей нужных, по Холмогоровским меркам, профессий) направлялись на разбор завала в переходе и поддержание порядка на платформе. Затем, в 19.00, следовал ужин. По продолжительности и алгоритму действий ужин очень походил на завтрак. В 22.00 станция должна была спать. И так каждый день.
По вторникам и субботам проводился банный день. Вода на Курской бралась из скважины, но напор оставлял желать лучшего.
Туалета было два, но люди в них почти не ходили. У каждого в палатке стояло ведро. По мере надобности его относили в уборную, вываливали содержимое в унитаз и сливали воду. Такой порядок на Курской установился относительно недавно. Раньше в туалеты выстраивались огромные очереди. Люди переживали, толкались и спорили. А после того как кто-то, не выдержав, нагадил прямо на платформе, Холмогор распорядился перерыть все подсобные помещения, найти как можно больше вёдер и раздать их населению под нужники.
Это произошло в один прекрасный день… или ночь. К тому времени грань смены времени суток у меня полностью стёрлась и на часы я уже не смотрел. Холмогор собрал дежурных по станции и нас у одного из тоннелей. Речь шла об организации вылазки на одну из соседних станций. Телефон всё ещё не работал.
Добровольцами вызвались я и Тимохин. Я — для того, чтобы метро посмотреть, а Вовка — просто так (на Курской сидеть ему, видите ли, надоело). В провожатые нам дали одного из дежурных. Холмогор исходил из следующих соображений: дежурный по станции должен отлично знать московскую подземку и, в случае чего, сориентироваться и направить разведгруппу в нужном направлении.
Двигаться решили вниз по кольцу. К Таганской. Точного расстояния до неё никто сказать не мог. Дежурные разводили руками, говорили только, что средняя скорость поезда московского метрополитена составляла 50 км/ч, а время, за которое он преодолевал расстояния между кольцевыми станциями — около трёх минут. Опираясь на эти данные, Холмогор произвёл некие математические вычисления. По окончании коих у лейтенанта вышло, что расстояние между нами и Таганской (кольцевой) составляло 2,5 км. И учитывая, что скорость человека примерно 5 км/ч, то его (расстояние), при удачном стечении обстоятельств, мы должны были преодолеть минут за тридцать-сорок.
Однако задача осложнялась тем, что пробираться к Таганской предстояло в кромешной мгле. Ведь фонарей у нас не было (из подсобки, где они когда-то хранились, их давно украли), а сами тоннели никакого освещения не имели. У гражданского населения Курской фонарей тоже не оказалось, и Холмогор приказал идти так, на ощупь.
Взяв с собой оружие, подсумки с тремя рожками (четвёртый в автомате) и противогазы, мы спрыгнули с платформы. Пути, по словам дежурного, были обесточены ещё перед спуском людей в метро, для их же безопасности и экономии запасов электроэнергии. И через десять минут станция уже скрылась за поворотом.
Шли мы медленно, стараясь особо не шуметь. Дежурный — впереди, по межрельсовому жёлобу, а мы с Вовой — по краям, вдоль стен тоннеля. Вокруг была абсолютная чернота. Хоть глаз коли. Ничего не видать. Я даже попробовал глаза закрыть — ничего не изменилось, только с шага сбился. Дежурный остановился, спросил всё ли в порядке. Я кивнул (зачем, ему же меня не видно), сказал, что оступился, и мы двинулись дальше.
Казалось, мы идем целую вечность, как вдруг наш проводник охнул и повалился на пол. Вовка, вскинув автомат, прильнул к стене. Я же всматривался в темноту прямо перед собой…
— Кажется, ногу сломал — раздался впереди стон дежурного.
Нас немного отпустило. Закинув оружие на спину, мы поспешили к месту, где лежал наш горе-проводник. Я, впрочем, как и Вовка, ожидал чего-то совсем другого. Более страшного что ли. Чего-то такого, встреча с чем грозила бы гибелью или сильным увечьем, а тут всего-навсего нога. Но в глубине души я радовался, что всё обошлось.
Дальше двигаться мы не могли. Голень проводника сильно болела. Соорудив из автоматов импровизированные носилки и водрузив на них раненого, мы потихоньку зашагали назад, к Курской. Обратная дорога заняла гораздо больше времени, нежели туда. Идти было неудобно. Мы часто останавливались и отдыхали.
Первым увидал нас караульный Метелица. Он послал кого-то за лейтенантом, а сам помог перетащить проводника на платформу. Вокруг собирался народ.
Холмогор был разочарован. Он не ожидал нас так скоро, да ещё и с таким (никаким) результатом. Лейтенант не хотел терять больше времени. Сказал, что вместо раненого проводника группу возглавит рядовой Тевтонов. Он — москвич и метро, наверное, хорошо знает, раз в нём катался. Мы возражать не стали.
Идти по тоннелю Тевтону ой как не хотелось, но всё-таки его сняли с караула (ведь сегодня была его очередь), дали всё необходимое и прислали к нам. Посетовав на лейтенанта и склад его ума, Лёша спрыгнул на пути, и вторая попытка штурма тоннеля к Таганской началась. Пройдя мимо позолоченного щита-дверцы с надписью «Курская большого кольца», мы скрылись в темноте тоннеля. Шли теперь мы гораздо осторожнее, выставив вперед стволы автоматов, как щупы.
Прошагав часа три, мы заметили, что мрак, окружавший нас всю дорогу, потихоньку отступает. Впереди показалась Таганская. Что-то квадратное стояло напротив платформы и, занимая почти весь тоннель, загораживало дорогу. Подойдя ближе, мы поняли, что это вагоны.
— Стой! Кто идёт? — раздался оклик с платформы.
Мы остановились и посмотрели наверх. На самом краю стояли трое вооружённых людей с серой форме. Разузнав, кто мы, откуда и с какой целью прибыли к ним, караульные помогли нам подняться. Потом забрали оружие, и повели к начальнику станции (тот жил в штабной палатке на противоположном конце платформы).
Таганская (кольцевая), по сравнению с Курской, казалась совсем не большой станцией. Хоть на ней и преобладал белый цвет, светлой её назвать было никак нельзя. Наверно из-за огромного количества палаток и толстых колонн, наличие коих свидетельствовало о плохой геологии станции. Колонны были украшены светлой, местами позолоченной, лепниной с лазурными вставками, а проходы между ними закрыты брезентовыми «простынями». От ветра, как пояснили караульные. Вообще, складывалось впечатление, что станцией управляет кто-то очень хозяйственный и домовитый.
У штаба было полно народу. Начальник станции, человек не высокий, лет тридцати, с животиком, расхаживал вдоль палатки и, полушутя, отчитывал подчинённых. Те, в свою очередь, приняв виноватый вид, опустили головы и задумчиво смотрели в пол.
Нам приказали остановиться. Один из конвойных отделился от группы и направился к палатке с докладом.
— Рома, Рома — Вовка дёргал меня за рукав. — Смотри… старшина!
Я вгляделся и не поверил глазам. Перед нами стоял бывший старшина нашей роты, прапорщик Гераськин. Только совсем лысый. Сколько я себя помнил, старшина всё время носил бакенбарды. Тевтон даже шутил на эту тему. Говорил, что если Гераськина покрасить в рыжий, получится настоящий Роман Трахтенберг (какой-то известный телеведущий). Мне же своей внешностью и манерами старшина часто напоминал поросёнка. В части он заведовал нашей каптёркой и снабжал роту всем необходимым: мылом, полотенцами, работой. А теперь он — начальник Таганской (кольцевой).
Прапорщик, видимо, тоже не ожидал нас встретить. Но очень обрадовался. Спросил откуда мы и даже пожал руку. Сказал, что часто нас вспоминал, что мы — настоящие бойцы и, если бы в его группу (тогда, в части) определили нас, а не этих четырнадцать раздолбаев… так он и сказал… то он бы горы мог свернуть.
— Они даже палатки поставить не могли, представляете — распространялся старшина, в сердцах.
Тут мы вспомнили себя. Лёша даже покраснел от неудобства. А старшина продолжал. Он говорил, что долго промучился с обустройством станции. Спрашивал, видели ли мы вагоны, у самой платформы. Когда мы ответили, что да, он рассказал историю об их появлении здесь, на станции.
Сразу после атаки места на платформе катастрофически не хватало. Люди просто на ней не помещались. А тут выясняется, что в тоннелях, по направлению к Павелецкой, стоят два бесхозных поезда. Только место зря занимают. Тогда-то прапорщик и решил вытянуть их прямо к платформе. Сказано, сделано. Собрал народ, выдал колья, верёвки и выполнил намеченное. Потом оборудовал вагоны под жилые помещения и поселил людей. Благодаря этому жилая площадь Таганской увеличилась почти на треть и проблема с перенаселённостью станции пропала.
Ещё Гераськин пытался наладить контакты со смежными станциями: Марксистской и Таганской (радиальной). Заключить, так сказать, некий союз. Однако из-за непонимания друг другом сторон ничего у него не вышло.
— Я им одно говорю, они мне — другое. Я им — одно, они мне — совершенно другое — жаловался на смежников старшина.
Наступило время ужина. Прапорщик распорядился выдать каждому из нас по сухому пайку. Откуда они у него — он не говорил. И пока мы разогревали кашу (таблетки сухого спирта находились в каждой коробке) и открывали банки с тушёнкой, Гераськин сказал, что сейчас в Москве зима и лежит снег.
— Товарищ прапорщик, какой снег? Когда из части выезжали, лето только кончалось — в глазах Тевтона читалось недоумение.
Прапорщик лишь улыбнулся, а затем поведал нам о недавних пробных вылазках в город.
Недалеко от Таганской находился главный телеграф. Попыток добраться до него было несколько. Но ни одна не увенчалось успехом. Сверху была слишком сильная радиация и многие, вернувшиеся обратно, умерли. Остальные мучились от высокой температуры, ломоты в костях и тошноты. Поэтому планы по освоению наружного пространства пришлось пока отложить до уменьшения радиационного фона.
Мы слушали раскрыв рты. Ведь на Курской у нас до такого пока никто не додумался. Может оно и к лучшему конечно, но сейчас, в метро, слушать о мире сверху было безумно интересно.
Гераськин окончил и принялся за еду. Тут слово взял Вова. Он в красках описал первый месяц жизни на Курской (кольцевой). Старшина слушал. Он был рад, что начальником станции стал именно наш замполит. Каким-то дьявольским огнём заблестели его глаза в этот момент. Такой огонёк мы видели не раз, в казарме и очень его не любили, он означал, что Гераськин чего-то придумал.
— А что, бойцы… Отведёте меня к Холмогору-то? Уж очень хочется мне с ним повидаться — спросил старшина, наконец.
— Товарищ прапорщик — заныл Лёша — Это так долго…
— Отчего же?
— Да у нас фонарей нет, а без света по тоннелям двигаться тяжело. Еле, вот, до вас добрались.
— Тю-ю-ю… Так это дело поправимое — сказал прапорщик и послал человека на склад, за фонарями.
Глава 4. Под «белым флагом»
Я не знаю, о чём говорили прапорщик с лейтенантом, но после той встречи между ними завязалась активная переписка. Посыльные с пакетами являлись на станцию по два раза на дню. Холмогор почти не выходил из подсобки, всё думал, размышлял.
Так продолжалось полтора месяца, пока однажды, исхудалый, но счастливый Холмогор не построил нас на платформе и не объявил, что они, вместе с прапорщиком Гераськиным, решили объединить все кольцевые станции и создать некий союз. Главной задачей этого союза, на подобии стен средневековой крепости, должна была стать защита жителей центральной части Московского метрополитена от возможных вторжений извне. Сами же устои и законы внутренней жизни союза, по словам старшего лейтенанта, были придуманы и записаны им во внутреннем уставе союза…
— Наверное, это та книжица, которой он размахивает перед нами — предположил Тевтон шёпотом.
Так же Холмогор сказал, что исполнению данного плана не суждено сбыться, если сейчас же не организовать посольства (для начала одно) для отправки на остальные станции кольца. И сделать это обходимо незамедлительно, так как телефон всё ещё не работает, а действовать уже надо начинать.
Вообще-то посольством, по-моему, называлось здание, в котором жили и работали граждане других государств (послы). Поэтому я совершенно не понимал из чего, а главное для кого мы будем сооружать такие места на соседних станциях. Но Тевтон мне вовремя растолковал, что посольством может называться не только сооружение, но и группа людей, ведущих переговоры…
— Тевтонов… Тимохин… Гайкин… Выйти из строя! — скомандовал Холмогор.
— Есть! — отрапортовали мы и сделали по два шага вперёд.
К моменту поворота пустых мест в строю уже не было — ребята сомкнули ряды. А лейтенант продолжал. Общий смысл его дальнейших слов сводился к следующему. Для посольства требовалось три человека, но утруждать себя отбором новых людей Холмогор не хотел, поэтому просто назначил тех же, что ходили на Таганскую (кольцевую), то есть нас. Тевтон сник. Хоть теперь у нас и были фонари, но уходить куда-либо с Курской ему всё равно не хотелось. Выход со станции должен был состояться завтра в 12.00.
По негласным дипломатическим правилам для переговоров обязательно нужен был белый флаг (у нас его, конечно, не оказалось). Флаг решили сделать из обычной белой простыни. Однако ни одной, даже мало мальски походящей на знак перемирия, тряпки на Курской не нашлось. Что делать?
Первым мысль об использовании вместо флага чьих-нибудь кальсон выдвинул Метелица, так ради смеха. Лейтенант шутки не понял и предложение поддержал, приказав Диме сдать своё нижнее бельё. Метелица долго припирался, спрашивал почему именно он, говорил, что без кальсон ему будет холодно и дискомфортно. Но лейтенант был непреклонен, ведь в армии, как известно, инициатива всегда наказуема исполнением.
Наступило утро. Я проснулся и никого кроме Ларина в подсобке не увидел. Лёша выглядел уставшим. Он сидел здесь ещё со вчерашнего вечера и ксерил вручную лейтенанто-прапорщицкие труды. Я потёр глаза, встал с койки и, поприветствовав Лёшу, начал одеваться.
Тевтона и Тимохина я нашёл в очереди на продовольственный склад. Получив утренний паёк, мы поели, собрали всё необходимое для предстоящего похода и, устроившись на краю платформы, стали ждать Холмогора.
На часах было 12.05, а лейтенант всё не появлялся. Видимо решал какие-то вопросы. Вместо него к нашей делегации подошёл совершенно не знакомый мальчуган лет семи. Он поздоровался и плюхнулся рядом.
Парнишку, как оказалось, звали Ваней. Друзья его завтракали. А он, ожидая их, слонялся по платформе и сильно скучал. К нам же мальчик подошёл, чтобы хоть как-то скоротать время и узнать (заодно), как милиционеры борются со скукой, когда им нечего делать. Тому, что мы не милиционеры, а обычные солдаты-срочники Ваня ничуть не огорчился, даже наоборот. Парнишка вообще стремился разузнать побольше о солдатской жизни. И, поскольку Ваня всем нам приглянулся, мы решили удовлетворить его непомерное любопытство.
О самой службе рассказывать было скучно и совсем не весело, поэтому перешли сразу к развлечениям, так сказать «играм». Первая «игра», с которой решили познакомить Ваню, называлась «БТР». Она как можно лучше подходила в данной ситуации, ведь в роли боевой машины в ней выступала именно двухъярусная кровать. Проводилась «БТР» обычно ночью. В самом начале «игры», из числа дембелей (солдат почти окончивших службу), выбирался ведущий, который, в свою очередь, набирал экипаж машины. В него входили:
1. Водитель. Садился спереди, брался за душку и вёл БТР вперёд.
2. Механик. В «игру» вступал сразу после объявления ведущим о какой-либо поломке боевой машины. Главной задачей механика являлась устранение всяческих неисправностей БТРа и поддержание машины на ходу.
3. Стрелок. Единственный человек, сидевший на втором ярусе кровати, со шваброй-пулемётом в руках. В случае нападения (тоже говорил ведущий) должен был защищать БТР от врагов.
4. Медик. Главной его обязанностью было лечение раненых членов экипажа.
Иногда «игра» усложнялась наличием в БТРе разведгруппы из нескольких человек (тоже набирал ведущий). Большую часть времени она просто сидела на кровати, лишь изредка посылаясь на разведку местности вокруг машины. Вообще «игра» эта не несла особого смысла, она имела больше увеселительное назначение. «БТР» продолжалась до тех пор, пока ведущий не засыпал. Как только это происходило экипаж боевой машины тут же развоплощался и отходил ко сну.
Тут Тевтон вспомнил ещё об одной «игре» для двухъярусных коек. Называлась она «Летучая мышь». Для участия в ней требовалось всего два человека (судья и летучая мышь). Судья, как и в случае с «БТРом», выбирался из дембелей. Затем, из новобранцев, назначалась летучая мышь. Далее, по правилам «игры», летучая мышь должна была, цепляясь пальцами ног и рук, повиснуть на сетке пружин кровати второго яруса. Судья же ложился на нижний ярус (под летучей мышью). Смысл «игры» заключался в том, чтобы провисеть как можно дольше. Причём спускаться летучей мыши разрешалось только тогда, когда судья покидал нижний ярус…
— А если она падала? — перебил Ваня.
— Кто?
— Ну… мышь летучая.
— А если летучая мышь падала на судью… — Лёша посмотрел на нас — То, она проигрывала.
Вовка и я прыснули в руку.
К тому времени, как подошёл Холмогор (13.20), мальчуган знал уже большую часть «армейских игр». Лейтенант быстро отогнал от нас сорванца. Построил нас и выдал массу всего интересного.
Первым, что вручил нам Холмогор, была схема Московского метрополитена (для лучшего ориентирования в тоннелях). На обратной же её стороне была реклама какой-то уже давно не существующей юридической конторы.
Вторым, но намного значительнейшим предметом, стал листок формата А4. Под надписью «Члены Кольцевого союза» в нём находилась разлинованная натрое таблица. В первом столбце были аккуратно написаны названия всех кольцевых станций (в том числе Курской и Таганской). Второй и третий столбцы, как объяснил нам Холмогор, должны были заполняться исключительно начальниками станций, согласными с условиями заключения союза. А именно, привожу дословно: «Согласные с условиями заключения кольцевого союза начальники станций должны были написать свою должность (или звание) и фамилию, напротив подчинённой им станции, во втором столбце. Всё просто. Третий же столбец отведён для подписей. Поняли?». Кстати, подписи напротив Таганской и нашей станции уже стояли.
Третьей же необходимой в нашем посольстве вещью, стала стопка из десяти красно-белых конвертов (суточная работа Ларина). В каждом из них находилось, как само предложение вступления в кольцевой союз, так и устав с внутренними устоями. Их мы должны были давать начальникам станций для ознакомления и оставлять им в случае их согласия на вступление в наш союз.
Сложив всё добро в вещмешок, мы привязали наш «белый флаг» к самому короткому деревянному палаточному колу и вставили Тевтону за ремень. Вовка подметил, что Лёша с флагом за спиной сильно походит на асигару — лёгкого пехотинца средневековой Японии. Затем, закинув автоматы на плечо, мы взяли фонари и встали по стойке смирно. Холмогор нас осмотрел, остался доволен и, пожелав удачи, отправил на переговоры.
Глава 5. Шаг в сторону
От кальсон на деревянном коле старшина был просто в восторге. Он встретил нас на платформе (видимо знал время выхода с Курской). Сказал, что заждался и предложил зайти. Мы хотели отказаться, но Гераськин был неумолим (видимо имел на нас какие-то виды). Так мы снова оказались на Таганской (кольцевой)…
— Ребята — начал прапорщик — Я знаю о вашей задаче. Я даже, можно сказать, участвовал в её разработке. И знаю, как мало у вас времени, но есть тут одна станция…
Мы поняли, что это надолго.
— Очень интересная станция — продолжил Гераськин — Милиция ей заправляет. И ни одного военного, представляете? Хорошо бы контакт с ней наладить, сродная всё-таки организация у руля (и форма как у нас серая). Может, проводите человечка?
— Какого ещё человечка? — удивился Тевтон.
— Да парламентёра моего…
— А что за станция — уточнил Лёша, доставая из кармана выданную лейтенантом схему метро.
— Тут не далеко, сейчас объясню…
— Название, товарищ прапорщик. Скажите название.
— Ну, Новокузнецкая.
Тевтон опустил глаза и сверился со схемой.
— Так это ж крюк какой, товарищ прапорщик! — воскликнул Лёша — Нам сворачивать не велено…
— Какой крюк, Тевтонов, какой крюк? — засуетился Гераськин — Шаг в сторону, не больше. Давайте так: я даю вам четыре пайка дневного рациона (ведь не известно согласятся ли вас кормить на других станциях), а вы, по старой дружбе, проводите вон того молодого человека — старшина указал на парнишку у стены, шнурующего берцы — до Новокузнецкой и всё. Ждать его и вести назад не нужно. Подумайте, а… Бойцы…
Тевтон недоверчиво смотрел на старшину. Он чуял в предложении прапорщика како-то подвох.
— Подумайте… А с Холмогором я как-нибудь договорюсь.
Лёша перевёл взгляд на нас с Вовой. Мы пожали плечами.
— Еда в пути лишней не бывает — сказал Тимохин.
— Да и четвёртый автомат может пригодится — поддержал я.
— А сам он что, не дойдёт что ли? — Лёша опять уставился на старшину.
— Дойти-то дойдёт, но с вами как-то надёжней.
Тевтон потёр подбородок, как если бы у него была борода, подумал немного и, наконец, согласился.
— Ладно — сказал он — Давайте пайки, доведём мы вашего волонтёра!
— Вот и ладно, вот и славненько — старшина стал похлопывать Лёшу по плечу.
— Кстати, как его зовут?
Сопровождаемого волонтёра звали Мишей. Фамилию и остальное мы узнавать не стали. Я видел его как-то в части, в наряде по столовой, но знакомы мы не были.
После визита на продовольственный склад и получения обещанного питания, мы двинулись дальше. Первой на нашем дипломатическом пути, освещаемом прапорщицкими фонарями, была Павелецкая. Тевтонов часто говорил о ней. Лёша был уверен, что на станции мы встретим кучу иногородних жителей, а может даже и иностранцев. Ведь там, всё-таки, Павелецкий вокзал, говорил он и с задумчивым видом поднимал указательный палец вверх.
Через час мы уже видели свет. Правда, не Павелецкой. До платформы было ещё далеко. Свет исходил от прожектора под самым потолком тоннеля. Правая сторона его (тоннеля) была занавешена куском брезентового полотна, а под прожектором стояли люди. Судя по всему, это нагромождение представляло собой некий импровизированный блокпост, но полной уверенности в этом у нас, конечно, не было.
— Стойте! — прозвучал несколько трескучий, но громкий голос.
Мы остановились.
— Ого — сказал Тевтон — у них даже мегафон есть.
Сколько людей стояло на посту, разобрать мы не могли, прожектор бил прямо в глаза. Однако вскоре к нам подошёл вооружённый человек в потрёпанном и несколько выцветшем камуфляже.
— Ровесник, наверное — подумал я.
Паренёк спросил, сколько нас и, зачем мы идем. После чего собрал наши автоматы и попросил следовать за ним.
На посту, кроме нашего провожатого, было ещё четыре караульных. За брезентовой ширмой стояла двухъярусная кровать, на которой спал ещё кто-то. Видимо часовые несли караул по очереди: кто-то спал, кто-то бодрствовал и наоборот.
— Они к Фролову — сказал паренёк сослуживцам и повёл нас к платформе.
Павелецкая (кольцевая) сильно отличалась от нашей станции. По структуре она больше походила на Таганскую. Основой её являлись толстые колонны непонятной формы из светлого мрамора. Каждая колонна была украшена угловатым орнаментом бордового цвета и несколькими резными решётками. Почти все порталы станции были заставлены палатками. Также палатки стояли и на платформе. Как нам показалось несколько в хаотичном порядке. Пол Павелецкой был в основном серый с красными вставками. С одной стороны платформа заканчивалась тупиком с какой-то очень тёмной (а потому непонятной) композицией, а над головой висели громадные десяти рожковые люстры. Посередине же, находилась лестница-переход с белоснежным мраморным ограждением. Сама лестница была невзрачная, а вот ограждение мне тогда очень понравилось. Проходя мимо, я даже провёл по нему рукой…
Караульный остановил нас у ряда палаток, приказал ждать, а сам быстро нырнул в один из брезентовых домиков.
Мы осмотрелись. На Павелецкой было людно. По платформе то и дело сновали люди, где-то даже играла музыка. Я не поверил ушам и даже хотел пойти посмотреть, но Лёша меня остановил.
— Никуда не уходи — сказал он — Вот разберёмся с делами, тогда и посмотришь…
Пока мы ожидали начальника станции, Вова заметил, как из тоннелей, с противоположной от нашего прихода стороны, то и дело прибывали люди. Они шли группами и по одиночке. Грязные, напуганные, многие с трясущимися руками.
— Откуда это они интересно — спросил Лёша вслух.
— Извините, уважаемый! — обратился Вова к проходящему мимо павелецчанину — Скажите, что это за люди?
Прохожий пояснил нам, что это беженцы. Бегут сюда с Добрынинской.
— Там, говорят, сейчас анархия. Стрельба каждый день слышна. Начальника станции-то нет, зато оружия полно — вот и дерутся, собаки, за власть над станцией, а о людях совсем не думают. До того дошли, что трупы на Полянке складывать стали. Так, по крайней мере, беженцы говорят…
— Да-а-а-а — протянул Лёша — А ведь нам туда идти…
— А о разладе между солдатами и жителями Парка культуры вы знаете? — поинтересовался абориген, будто и не слыхал Тевтона — Там долгое время командовали рязанские десантники. Как они там очутились, никто точно сказать не может, но после недавнего бунта на станции они ушли к Спортивной. И больше от них ни слуху, ни…
Тут из палатки показался паренёк, что забирал оружие, и жестом позвал нас внутрь.
Согласие на вступление в союз было получено быстро. Капитан Фролов — начальник станции, оказался весьма весёлым и очень лёгким в общении человеком. Договор подписал, почти не читая. Капитан был рад всякому перемирию с соседними станциями, особенно сейчас, когда под самым боком чудила неспокойная Добрынинская. Фролов вернул нам автоматы, просил передавать пламенный привет начальнику и вообще сказал, что на Павелецкой (кольцевой) мы всегда сможем найти себе ночлег и еду.
— Вот бы и Холмогор так — сказал Вова, когда мы покидали палатку.
Капитан нам очень понравился.
Для продолжения нашего посольства оставалось только проводить Мишу. Задача была не сложная. Для этого необходимо было совершить переход на Павелецкую (радиальную) и просто дойти до Новокузнецкой. Вернуться мы планировали ещё к вечеру.
Спустившись вниз и преодолев коридор из белого мрамора, мы оказались перед лестницей ведущей на смежную станцию.
— Ну что, пошли? — сказал Тевтон и первым рванул по ступеням наверх…
Павелецкая (радиальная) оказалась большой станцией, очень похожей на нашу Курскую. Куча тонких светлых колонн, верх каждой из которых был увенчан позолоченным перекрестием серпа и молота. Проходы между колоннами представляли собой высоченные арки. Вдоль путей на белом потолке виднелась диагональная лепнина в виде цветочных гирлянд, а переход, из которого мы только что вышли, располагался, как и на большинстве станций Московского метрополитена, в середине платформы.
У самого перехода стоял стол. Возле него находилось два солдата: один — записывал входящих и выходящих, другой — держал в руках автомат и следил за порядком в очереди. Параллельно с нами на станцию поднимались беженцы с Добрынинской. Записывать и забирать оружие на пункте контроля у нас не стали, так как шли мы не на платформу, а мимо. Просто проводили до тоннеля в сторону Новокузнецкой и всё. Там мы спрыгнули на пути и, не спеша, двинулись вперёд.
Не прошло и получаса, как мы услышали выстрелы. Сначала один. Затем ещё один. И вот воздух полосонула уже целая автоматная очередь. Мы погасили фонари и припали к земле. Было ясно, что на станции идёт бой…
Глава 6. Пожалуйста, не стреляйте
Новокузнецкая показалась мне небольшой и очень мрачной станцией. Наверное, из-за непомерных колонн тёмно песчаного цвета. Вся она была испещрена лестницами-переходами и заставлена палатками. На платформе царил хаос. Люди прыгали на пути и уходили в сторону Павелецкой. Оборону вели лишь немногочисленные милиционеры. Среди них, конечно, попадались люди в военной форме (видимо со смежных станций), но их было очень мало. Станция еле держалась.
Нападавшие вели огонь из противоположного от нас тоннеля. Судя по количеству автоматных вспышек, их было человек пять. Пользуясь тем, что нас не видно, Тевтон снял автомат с предохранителя и лёг в межрельсовый приямок. Лёша был лучшим стрелком у нас в роте. Выбивал двадцать восемь очков с трёх патронов. Как ему это удавалось, не знаю. Лично я бил в молоко. Автомат, по-моему, вообще очень неточное оружие. Но меня оно всегда поражало: ничего никуда заливать, насыпать не надо, а нажмёшь на курок — стреляет… Волшебство. Только чисти и смазывай своевременно. Для этого даже пенал со специальными насадками в прикладе предусмотрен, во как.
В общем, Тевтон прицелился и дал по тоннелю залп. Что-то тёмное повалилось с той стороны. Автомат в руках Лёши тявкнул ещё раз и недавний квинтет нападавших превратился в трио. Нападавшие решили, что подоспело большое подкрепление и бежали.
— Спасибо вам, ребята — сказал сидевший за колонной милиционер — Пособили. А то и носа показать нельзя было…
«Раненый! Раненый!», — раздалось с противоположной стороны платформы и поблагодаривший нас представитель Новокузнецкой власти, как и многие его сослуживцы, побежал к тоннелю. На платформе показался ротвеллер.
— Да у них здесь и собака есть — подумал я — Настоящая собака …
— Волькин! Бандит, ты, проклятый! — ругались на раненого столпившиеся над ним вояки — Всё не успокоишься никак?! Думаешь, оружие украл, теперь людей валить можно?!
— За что Хромина убил? — причитали женщины — На одной же станции жили? Дружили…
Раненый только корчился и просил о немедленной медицинской помощи. Пуля Тевтона ужалила его в левое бедро. Идти он не мог, поэтому на платформу его доставили несколько человек. Ещё двое — затащили труп другого нападающего…
— Ладно, Миша, иди — сказал Тевтон, обращаясь к волонтёру Гераськина — Теперь здесь, вроде, спокойно…А мы пойдём.
На Павелецкую наша группа вернулась несколько позже запланированного. Около часа ночи. Фролов спал, но караульные нас узнали и разрешили поспать на укрытой брезентом койке.
Утром, поделив между собой и часовыми содержимое двух продовольственных пайков, выданных старшиной, мы позавтракали. Поблагодарили служивых за ночлег, собрали пожитки и, проследовав мимо платформы, растворились во мраке тоннеля ведущего к Добрынинской…
Прошагав около часа, мы увидели платформу. До неё было метров сто, как вдруг с перрона по нам открыли огонь. Вовка упал на пути первым. Следом повалился я, а Лёша вжался в тюбинги тоннеля, слева от нас.
— Живой? — спросил Тевтон.
Я кивнул головой.
— Вова! — крикнул Лёша.
Тимохин продолжал неподвижно лежать.
— Вова! Ты живой?!