Хулио Кортасар
Стихотворения
СТИХОТВОРЕНИЯ ИЗ СБОРНИКА «ТОЛЬКО СУМЕРКИ»
***
Слово не дело, дело не слово, ну и
так далее, слово за слово
Лучше всего: без какого-либо начала,
плясать от печки. Никакой хронологии,
карточная колода так перетасована, что
и сам черт не разберет. Если вспомню
даты - я их проставлю. Или - не про-
ставлю. И укажу место написания.
Или - не укажу. В любом случае вы
тоже будете решать, как вам поступить.
Жизнь: указательный палец вниз, авто-
стоп, hitchhiking: повезет или не пове-
зет, книги - что машины.
Вот одна приближается. Подсадят?,
оставят на обочине?
***
BILLET DOUX
Вчера я получил письмо - негаданно-нежданно.
Не выразить, как мне невыносимо быть одной.
Невыносимо - до слез, ведь мы друг друга любим,
но ныне
любовь опередила нас
и нежными руками
отсутствие скрывает наше».
Исписан весь листок.
И вот - конец.
Любовь моя ушедшая, я должен написать тебе,
я отвечаю:
Буэнос-Айрес, четвертое, ноябрь, год тыща девятьсот
пятидесятый. Четвертое, и
пленницей календаря - луна.
Нам так немного было нужно, чтобы были вместе:
уверенный шаг дня, прямая линия цветка,
определенность встречи.
Да, вот и все, что было нужно.
Легла монета решкой, ковер - изнанкой.
(Никто не виноват, что я живу, что так живу...)
***
ХРОНИКА ДЛЯ ЦЕЗАРЯ
И ты воздвигнешь великий город
И дороги великого города дойдут до других городов
так чумные крысы заражают других крыс и людей
Все живое в твоем городе восславит тебя
ты будешь почитаем
восхваляем и почитаем
и ты сам станешь произносить свое имя словно чужое
так как перестанешь различать разницу между
людьми и божеством
Вероятно ты будешь счастлив
как всякий мужчина с женщиной как всякий человек
в твоем городе
вероятно ты будешь прекрасен
как всякий идол с каменным ликом
как всякий лев прыгающий сквозь огненный обруч
и ты возведешь башню
будешь покровителем искусств
и каждого седьмого ребенка в семьях назовут
твоим именем
И тогда разве не пустяки что в тени появляется плесень
ведь фабрики дымом пишут в небесах твои инициалы
Меловой круг замкнется
и в пещерах ночи уже не нарисуют спасительных
изображений
Отныне и навсегда ты станешь верховным жрецом
а по утрам официантом у самого себя
И ты воздвигнешь великий город
как строят муравьи муравейник
дойдешь до Румынии
И будет безумная радость в записках
по поводу возвращения победоносного войска
Все это не выйдет за пределы твоего жилища
но от полудня до полуночи
ты все же воздвигнешь великий город
город-сердце город-память город-бесславие
Город человека перерастет в человека-город
и станут тебя защищать одни люди от других
потемки от потемок
собаки от собак
дети от детей
но женщины будут все так же спать с мужчинами
а пацифисты призывать к миру
Верю что ты умрешь веря
что воздвиг город
Верю что ты воздвиг город
Верю в тебя
и в город
И теперь да
я верю
теперь я знаю что ты воздвиг город
Ave Caesar
***
ГЕРОЙ
Его глаза сейчас глядят далёко,
его душа наивна и крылата,
он только начал путь и верит свято:
любую одолеет он дорогу.
Он видит звездный свет своих желаний,
и стрелы солнца, и огни сражений,
и темноты всемирной пораженье,
и фейерверков праздничных сиянье.
Он мчится все быстрее и быстрее,
он стал уже кентавром, весь - движенье,
найти дорогу в город он стремится,
грядущее вздымает, словно знамя.
Проспект манящий видит он далёко,
а что там дальше? Там - мираж, не боле.
К нему стремится, но достичь не может,
хоть верит, что достигнет, и - стремится.
Чтоб он упал - толкать его не надо,
всем телом ощутит свое паденье,
глаз не закрыв, постигнет на мгновенье:
лишь тьма вокруг. Нет света - только тьма.
А он все мчится, мчится...
И на руке - стального цвета сокол,
и камни на дороге ясно слышат
зов человека, мчащегося к цели.
А вскоре - осознанье:
конец не будет никогда началом;
и в глубине проспекта -
о, сколь прекрасным тот ему казался! -
он видит только дерево сухое
и сломанный, рассыпавшийся веер.
***
Когда подхожу к стереофонической установке
и с осторожностью «обуваю» голову в наушники -
моя голова столь хрупка,
но и аппаратура - вещь не менее хрупкая,
что же нужно больше беречь? -
то это именно я - тот, кто подходит к стереоустановке,
тот, кто просовывает голову
в иную ночь, в иную тьму.
За пределами, кажется, все неизменным осталось:
освещенная комната,
Кэрол, читающая роман Вирджинии Вулф,
пачка сигарет, кошка по кличке Фланель - она играет
с бумажным комком -
все то же самое, как если бы и я был здесь, -
и все совершенно иное, ибо внешняя тишина,
наступившая
из-за резиновых кружков, зажимающих уши,
уступает место иной тишине,
внутренней - планетарный ток крови,
черепные каверны, слух открывается для иного
звучанья,
тишина - в ожидании,
бархат тишины, осязание тишины, нечто, похожее
на разбегание галактик, музыка сфер, задыхающаяся
тишина, безмолвное звучанье звездных сверчков,
сгусток ожидания (две, три секунды), и вот - он
проколот,
бывшая ранее тишина исчезает, сверкающее безмолвие
еще остается
в чертом (или красном, или зеленом) плюше наушников,
и вот взрывается первый аккорд,
тоже внутри меня, музыка - внутри моего хрупкого
черепа -
в Британском музее я видел хрустальный череп,
в прозрачной глуби которого вспыхивал космический
свет, -
так и музыка не приходит через наушники, она
возникает внутри меня,
я сам - свой собственный слушатель,
прозрачное простанство, в котором бьется ритм,
и наконец, в центре черепной пещеры музыка
начинает ткать желанную мной паутину.
Как же не поверить, что и поэзия, в некотором
роде, - слово, которое прислушивается к себе, надев
невидимые наушники, едва лишь стихи начинают свое
волхвование?! Мы можем абстрагироваться, читая рас-
сказ или роман, жить во времени, которое принадле-
жит прочитанному более, чем время нашего чтения, но
все равно мы связаны с окружающей жизнью, и узнан-
ное продолжает оставаться тем, что мы знали, только
с эстетическим, иносказательным, символическим плю-
сом. А стихи говорят только: они - стихи, и не бо-
лее. Оправданность их рождения и существования в
том, чтобы вернуть нас к истокам нашего внутреннего
«я», точно так же, как наушники разрушают мост меж-
ду внешним и внутренним мирами, чтобы создать осо-
бое душевное состояние - присутствие и существова-
ние музыки, которая приходит, поистине, из глубин
темной пещеры.
Никто не описал этого лучше, чем Райнер Мария
Рильке, - в первом из сонетов, посвященных Ор-
фею:
О Orpheus singt! О Hoher Baum im Ohr!
(Поет Орфей! Растущим древом - звук!)
Внутренним древом: лесом, мгновенно вырастаю-
щим, шелестящим всей своей листвой в квартете
Брамса или Лютославского. И Рильке завершает со-
нет - интуитивный образ, утверждающий свою под-
линность и все очищающий - изображением диких
зверей, усмиренных пением языческого бога, и обра-
щается к Орфею:
da schufst du ihnen Tempel im Gehor.
(ты их вводил в свой голос, словно в Храм).
Конечно, Орфей - музыка, а не поэзия, но, как
говорил Валери, они - «подруги, почти близняшки».
Если благодаря наушникам музыка приходит к нам из
самых своих глубин, то поэзия внутри себя вслушива-
ется в наушники глагола; напечатанное - пульсирую-
щее - слово, сначала прочитанное глазами, вырастает
затем высочайшим древом внутреннего слуха.
***
Ощущение поэзии в детстве... я бы и рад порасска-
зать об этом побольше, но боюсь впасть в невольный
грех лжи, начну вспоминать из hic et nunc и почти
наверняка искажу прошлое (Пруст, как бы он ни ста-
рался, - не исключение).
Есть воспоминания, что налетают внезапно и требу-
ют немедленно их воспроизвести, воспроизвести ду-
шевное состояние ребенка: вот я на четвереньках под
стеблями помидоров или кукурузы в саду, в Банфил-
де, король в своем собственном королевстве, разгляды-
ваю насекомых без какого-либо энтомологического
пристрастия, вдыхаю - чего уже не могу сделать сего-
дня - запах влажной земли, листьев, цветов. Если пе-
рейти к кругу чтения - вижу себя над страницами «Со-
кровищницы юношества» (она издавалась сериями, и
«Книга поэзии» вбирала в себя все - от античности до
модернизма). Для меня нераздельно: Олегарио Андра-
де, Лонгфелло, Мильтон, Гаспар Нуньес де Арсе, Эд-
гар Аллан По, Сюлли-Прюдом, Виктор Гюго, Рубен
Дарио, Ламартин, Беккер, Жозе Мариа де Эредиа...