уже с давних времен
все растет и растет рой пчелиный.
И это - все те же цветы и все те же пчелы.
Половодье света уничтожает тяжесть
земного времени,
затопляет жажду горького ожидания.
Люди, смиренно потупившие глаза,
ребенок или преступник, -
войдите в простор откровений.
Изумляюще ослепительны
ангелов крылья, райский свет!
Пусть старухи узнают
о блуде и о невинности.
Пусть младенец вопрошает
о творящемся вкруг него.
Пусть подростки глядят
на пляшущую Саломею.
Свет объяснит изображенное,
покажет,
как создается цветок и нимб,
как гладкая поверхность
сохраняет свой образ - свою судьбу.
Таинство соединяет, словно голоса в хор,
покаяние и наказание; и жизнь, и смерть
приходят на свидание покоя. О, таинственный
ковер,
о, магические судь6ы!, закрыть глаза,
а открыть их - на Иордане, и увидеть: ржавеют
ключи от Дома,
где нет Пастуха и Голубки.
Таинство приводит хаос в порядок,
уверуй и жди. Ты увидишь, услышишь, ощутишь,
как светящимися созвездиями струится кровь.
Вот Святой Иаков, вот Иосиф, вот Константин, -
они покинули уже свое стеклянное жилище.
Вот Святая Мария Египетская покидает неф,
и поля, кухни, прихожие затопляет рассказ
о ее судьбе,
она проходит по улицам, как и прежде,
и снова смиренный лев помогает ей удержаться
на краю могилы.
Вот Святой Иаков, вот Иосиф, вот Константин,
и Мария Магдалина, укрытая волосами слез
своих,
Марфа, грустная во время вечери Учителя,
и пляшущая Саломея, -
красные одежды танца,
словно пламени языки.
Выбери свое изображение.
Вот святой, вот судия, еретик, мученик и палач,
и блудный сын, уходящий из дому
с соколом на руке.
Возьми свою карту - иди
по жизни.
II
На высоте человеческого роста, лицом к лицу,
позволяя себя разглядывать, -
идут дароносцы: плотники, кузнецы, пекари,
скорняки, ювелиры, кожевники,
и каменщики, впрягшиеся в камень,
и самаритянские водоносы, дающие лунные
ночи в обмен на монеты.
Но выше, выше, к Таинственному.
Душа смиренно
отыскивает путь,
нас возвышающий, ночную дорогу
меж волком, разбойником и блудницей
к скиту в горах, и небо - словно плащ
Святого Мартина, укрывающий того,
кто продрог и наг.
Но выше, выше, к таинственным письменам.
О, тщеславные фигурки, вы - вечны
в своей славе, своей любви, в своих страданьях,
святые на праведном пути,
пророки, изрекающие нетленные слова,
высокие башни, -
словно цветок, тщательно
вписанный в центр мира, -
сколько детского удивленья, сколько веры!
Витражи распахиваются навстречу тому,
кто пришел ради мира и ради счастья.
Словно один ребенок другому, -
просящему показывают они пророчества Библии,
даруют ему белые камешки,
и утреннюю звезду,
и землю с людьми,
и аквариум с рыбами,
и все многоцветье сна.
Человек выходит из церкви:
его настигают голод, налоги,
стрелы страдания
и отчаянье без предела.
Но в центре - остается собор,
и в его спелое яблоко вгрызается солнце.
***
ВЕТЕР НА УГЛУ
Вечерний ветер, встречай меня здесь, на углу.
Что ты несешь мне? Ударяешь
медовою лапкой в колокола.
Пахнешь платаном, тихой рекой, мостом,
кошкой на крыше, воробьями, бумажным змеем.
Ты дуешь - потому, что тебе самому так хочется,
потому, что не можешь не дуть. Разматываешь
мой шарф,
похлопываешь по шляпе. Цветам
посвистал, пролетая; старикам нашептал:
подумайте-ка о пенсии... Ну, хорош!
Я расплачусь - мне хочется плакать, -
так мальчишка за последнею партою плачет,
ибо я - не поэт, не мужчина, не лист на древе, -
пульс, ускользающий в мир, что древней крови
моей предназначен.
Федерико Гарсиа Лорка
\"Двойная поэма озера Эдем\"
***
НЕЖНОСТЬ
Эта нежность, и эти свободные руки -
кому подать их? Столько винограда -
зеленого для лисы; и жадным призывом
дверь настежь раскрыта - для никого.
Мы напекли хлеба - белейшего хлеба
для уже мертвых ртов,
налили чаю - холодного
от рассветного ветра.
Взяв инструменты, стали играть для
слепого гнева
теней и забытых шляп. Мы уселись
за бесполезно накрытый стол
и в полночь, стыдящуюся себя,
выпили пунша.
Но - кому это нужно,
кому?
***
В Буэнос-Айресе мы слышали по радио голос Луи
Армстронга, вопрошавшего: How long, how long I\'ll
have to wait?, и я вспоминал одну аргентинскую пес-
ню, в которой звучал вопрос: \"Когда моя жизнь, ког-
да?\" И вот:
АРГЕНТИНСКИЕ ЧИНОВНИКИ, УР-РА!
Этот - живет на жалованье,
тот - жалуется на жизнь.
Французская булка, дешевая болонская
колбаса,
залив Ла-Плата.
Идет, идет пароход.
Сидите и ждите свое когда
среди сотен тысяч других когда.
Где - это мы знаем:
кафе
ипподром
дешевый курорт в горах, Сан-Исидро,
работа - одиннадцать месяцев и столько-то
дней -
в конторе с бесшумными вентиляторами,
и начальников - только пять.
Когда, моя жизнь, когда.
***
Я вернулся в Буэнос-Айрес, а два года спустя сно-
ва уехал из него - я не мог вынести постоянной лжи,
она была всюду: от внутренних переживаний до внеш-
ней жизни, из которой улицы перонистского Буэнос-
Айреса вычеркивали меня. Но для чего говорить сей-
час об этом, если стихи - без слов - и так говорят о
том же? Ирония, печальная нежность, постоянное об-
думывание планов бегства - все это было словно за-
вещанием некоего аргентинца, который не ощущает и
никогда не ощутит себя беглецом, а только хозяином
положения - пусть и продаст все до последней книги
и последней пластинки, чтобы уехать: уехать, не дер-
жа на сердце зла, вежливо, простившись на пороге с
друзьями и родственниками, с теми, кто никогда не
прочтет этого завещания.
МАМА
Встав впереди тебя, я гляжу на себя в зеркало -
и оно не отражает происшедших со мной перемен,
галстука моего нового и прически. Я вижу себя
таким, каким ты видишь меня, - частью тебя,
от тебя отторгнутой.
О, мама, вот твой сын, это он потупил твой
взор - пусть зеркало замолчит, и мы сможем
найти общий язык. И пусть о разном, по разные
стороны бытия, будем мы говорить одинаковыми
словами. Ты - это урна с прахом (я сжигал тебя),
но все так же висит мое детское полотенце,
и сероглазый огромный сыч все еще ожидает
моих речей о справедливости, честности и радио-
телефонной морали. Мама, я не могу воссоединиться
с самим собой, не могу стать тем, кого ты все
еще видишь. Не могу освободиться от себя,
нынешнего, а в зеркале нежной улыбки твоей
все еще отражается тот, кто мною раздавлен -
славный пингвинчик, уходящий и возвращающийся,
и до последней минуты бесстрашный, тот, каким
ты хотела видеть меня: честный, счастливый,
ласковый и получивший образование.
Прийти на мгновенье. Даже не
обернуться: я всегда
уходящий. Смотрю на все,
уходя, падаю, уходя.
Фратиско Урондо. «Каноны»
***
ОТЛОЖЕННОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
In memoriam Марио Альбано
На берегу реки, под ветром, с непокрытой
головой,
насмешливый, исхлестанный насмешками,
не уходи, помешкай,
ты - нам судья, постой
над этой убегающей водой.
Заступничество,
знание-викарий,
и письма, рукописи - все ничто.
Свиданье без свиданья; жажда и вода -
вот что есть истина; нам жадным ртом
до яблока не дотянуться никогда.
(Не остановишься; последнее «прости» -
цветок, срываемый губами;
на ощупь знают пальцы:
насколько краток день,
а красота, одевшись нищенкой, проходит мимо,
и вымученная улыбка
соскальзывает в бездну.)
В Буэнос-Айресе, столице страха,
ты, крестоносец,
надел кольчугу - чтоб не услышали биенья
сердца твоего,
в котором обитали дожди и время,
и женщины, и цены,