Хулио Кортасар

Выигрыши

\"…что делать романисту с людьми ординарными, совершенно «обыкновенными», и как выставить их перед читателем, чтобы сделать их сколько-нибудь интересными? Совершенно миновать их в рассказе никак нельзя, потому что ординарные люди поминутно и в большинстве необходимое звено в связи житейских событий; миновав их, стало быть, нарушим правдоподобие». Ф. Достоевский, «Идиот», ч. IV, гл. I
ПРОЛОГ

I

«Маркиза вышла в пять, – подумал Карлос Лопес. – Где, черт побери, я читал это?»

Они сидели в «Лондоне», на углу Перу и Авениды, было десять минут шестого. Маркиза вышла в пять? Лопес тряхнул головой, отгоняя непроизвольные воспоминания и отпил «кильмес кристалл». Пиво было тепловатое.

– Когда человека лишают его обычной обстановки, он словно рыба без воды, – заметил доктор Рестелли, рассматривая свой стакан. – Я, знаете ли, очень привык к сладкому мате [1] в четыре часа. Да, посмотрите, пожалуйста, вон на ту даму, что выходит из подземки. Правда, я не уверен, разглядите ли вы ее, здесь столько пешеходов. Вон, вон та блондинка. Окажутся ли такие симпатичные белокурые спутницы в нашем приятном круизе?

– Сомневаюсь, – сказал Лопес. – Обычно самые красивые женщины путешествуют на другом пароходе. Роковое правило.

– Ох и скептики эта молодежь, – сказал доктор Рестелли. – Хотя мои бурные годы давно минули, я еще могу при случае тряхнуть стариной. Я по-прежнему полон оптимизма. И уверен, что на пароходе нам составят компанию красивые девушки. Это так же верно, как то, что я припрятал в своем чемодане три бутылочки катамаркской виноградной.

– Ну это посмотрим, если, конечно, путешествие состоится, – ответил Лопес, – Да, кстати, о женщинах. Вон входит особа, из-за которой стоит повернуть голову градусов на семьдесят от Флориды. Так… стоп. Вон та, что разговаривает с длинноволосым типом. Судя по их виду, они наши попутчики, хотя, черт побери, я не представляю, какой должен быть вид у тех, кто будет путешествовать вместе с нами. А не выпить ли нам еще пива?

Доктор Рестелли охотно согласился. Лопес подумал, что в своем жестком воротничке с голубым галстуком в бурую крапинку он удивительно похож на черепаху. Рестелли носил роговые очки, которые отнюдь не способствовали дисциплине в государственном колледже, где он преподавал историю Аргентины (а Лопес – испанский язык), всем своим ученым видом провоцируя учеников на прозвища вроде Черного Кота и Шляпенции. «Интересно, каких прозвищ удостаиваюсь я?» – лицемерно подумал Лопес. Ему хотелось верить, что дальше какого-нибудь Лопеса-путеводителя ученики не пошли.

– Прелестное создание, – отметил доктор Рестелли. – Будет неплохо, если она станет нашей попутчицей. Не знаю, то ли соленый воздух, то ли перспектива ночей в тропиках, но должен признаться, я чувствую себя необычайно приподнято. За ваше здоровье, коллега и друг.

– За ваше, доктор и соудачник, – молвил Лопес, изрядно отпивая из своей пол-литровой кружки.

Доктор Рестелли уважал (правда, умеренно) своего коллегу и друга. На собраниях учителей он обычно отмежевывался от фантазерских суждений Лопеса, который упорно защищал отъявленных лоботрясов и лодырей – любителей списывать на контрольных работах или почитывать газету в самый разгар боя при Вилькапухио (а ведь и без того чертовски трудно, не роняя достоинства, объяснять про взбучку, которую задали испанцы нашему Бельграно). Но если не считать богемных замашек, Лопес вел себя как превосходный коллега и был всегда готов признать, что речь 9 июля [2] непременно должен произносить доктор Рестелли, который скромно сдавался на уговоры доктора Гульельметти и столь же горячие, сколь и незаслуженные, просьбы всего преподавательского состава. В конце концов, это было настоящей удачей, что именно Лопесу, а не негру Гомесу или преподавательнице английского с третьего курса достался выигрыш Туристской лотереи. С Лопесом всегда можно было договориться, хотя порой он впадал в излишний либерализм или даже в совсем непотребную левизну, а этого Рестелли никому не мог позволить. Но зато Лопесу нравились девушки и бега.

– Когда тебе исполнилось четырнадцать апрелей, ты предалась разгулу и веселью, – промурлыкал Лопес – Да, а почему вы купили билет, доктор?

– Я не мог устоять перед напором сеньоры Реборы, друг мой. Вы же знаете, что представляет собой эта женщина, когда войдет в раж. На вас она тоже насела? По правде говоря, теперь мы должны быть ей весьма благодарны.

– Восемь переменок подряд она выматывала мне душу, пристала, как овод, никуда не ускачешь, – отвечал Лопес – И совершенно непонятно, какая ей от этого выгода? Самая обычная лотерея.

– Ну у-ж, извините, ничего подобного. Это особая, специальная лотерея.

– Да, но почему билеты продавала мадам Ребора?

– Предполагается, – таинственно сказал доктор Рестелли, – что билеты этой лотереи предназначались для особой категории лиц, ну, что ли, для избранных. По всей вероятности, государство апеллировало, как это уже бывало в истории, к благосклонности наших дам и одновременно позаботилось, чтобы выигравшие, как бы это выразиться, не общались с людьми невысокого уровня.

– Выразимся так, – согласился Лопес – Но вы забываете, что обладатели выигрышей имеют право взять с собой до трех родственников.

– Дорогой коллега, если бы моя покойная супруга и моя дочь, супруга нашего молодого Робиросы, имели возможность сопровождать меня…

– Конечно, конечно, – ответил Лопес – Вы совсем другое дело. Но не будем ходить вокруг да около. Если бы, например, я спятил с ума и решил пригласить мою сестрицу, вот тогда вы бы увидели, что такое, выражаясь вашими словами, невысокий Уровень.

– Не могу поверить, что ваша незамужняя сестра…

– Она тоже не верит этому, – возразил Лопес – Но уверяю вас, она из тех, кто говорит неправильно, но считает, что «вырвало» очень грубое слово.

– В самом деле, слово действительно грубоватое Я бы предпочел «стошнило».

– Она же, напротив, скорее склонна к выражениям: «вернула обратно» и «выплеснула». А что вы скажете о нашем общем ученике?

Покончив с пивом, доктор Рестелли предался скучным размышлениям. Он никак не мог взять в толк, как это сеньора Ре-бора, назойливая, но совсем не глупая женщина, к тому же обладающая почти знатным именем, могла снизойти, опуститься до того, что стала распространять билеты среди учащихся старших курсов. В результате печальной случайности и невиданной удачи, о которой гласят лишь отдельные, да и то апокрифические хроники Монтекарло, кроме Лопеса и Рестелли, крупный выигрыш достался также ученику колледжа Фелипе Трехо – отъявленному лентяю и наглецу, гордившемуся тем, что позволял себе издавать непотребные звуки на уроках аргентинской истории.

– Поверьте, Лопес, этому гаденышу не должны были разрешить сесть на пароход. Ведь ко всему прочему он несовершеннолетний.

– Он не только сядет на пароход, но и прихватит с собой родственников, – возразил Лопес, – Я узнал об этом от приятеля репортера, который ухитрился взять интервью у некоторых обладателей выигрышей.

Бедняга Рестелли, бедный важный Черный Кот. Тень колледжа теперь будет неотступно преследовать его в течение всего путешествия, если, конечно, оно состоится, и звонкий смех учащегося Фелипе Трехо отравит ему невинный флирт, празднество Нептуна, шоколадное мороженое и обычно столь забавную процедуру морского крещения. «Если б он только знал, что я распивал пиво с Трехо и его приятелями на Пласа Онсе и что это от них я узнал о Шляпенции и Черном Коте… У бедняги такое косное представление о том, каким должен быть преподаватель».

– Это как раз хороший признак, – с надеждой промямлил доктор Рестелли. – Присутствие родителей всегда сдерживает. Вы не согласны? Впрочем, как можно с этим не согласиться.

– Обратите внимание, – прервал его Лопес, – на этих двойняшек, а может, очень похожих друг на друга сестер, они идут со стороны улицы Перу, сейчас пересекают Авениду. Видите?

– Не совсем уверен, – сказал доктор Рестелли. – Одна в белом, а другая в зеленом?

– Совершенно верно. Но та, что в белом, красивее.

– Да, хороша. Именно эта, в белом. Гм, отличные ножки. Может, только слишком семенит. Не направляются ли они к нам нa собрание?

– Нет, доктор, они явно пройдут мимо.

– Какая жалость. Должен вам признаться, была у меня однажды девушка. Очень похожа на одну из этих.

– На ту, что в белом?

– Нет. На ту, что в зеленом. Вечно буду помнить, как… Впрочем, вам это, наверно, не интересно. Да? Ну что, закажем еще пива, ведь до собрания целых полчаса. Девушка эта была из порядочной семьи и знала, что я женат. И все же, как говорится, сама бросилась мне в объятия. О, какие это были ночи, друг мой!…

– Я никогда не сомневался в вашей Кама Сутра, – заверил Лопес – Роберто, еще пива!

– Ну и жажда у сеньоров, – сказал Роберто. – Сильно парит. Наверняка пойдет дождь. Да и в газетах об этом было.

– Ну уж если в газетах, значит, святая правда, – сказал Лопес. – Я, кажется, начинаю догадываться, кто будет нашими товарищами по путешествию. У них лица выражают то же, что и у нас, не то радость, не то недоверие. Присмотритесь, доктор, и вы сами убедитесь в этом.

– Почему недоверие? – спросил Рестелли. – Ваши подозрения необоснованны. Вот увидите, мы отчалим точно во время, указанное на обороте билета. Это вам не какая-нибудь лотерея, а государственная. Билеты распространялись в лучших кругах, и трудно ожидать подвоха.

– Я восхищаюсь вашим доверчивым отношением к бюрократическим порядкам, – заметил Лопес – По-видимому, таков ваш внутренний склад. А я вот неуравновешенный человек, я всегда во всем сомневаюсь. Не то что я не доверяю этой лотерее, но просто не раз спрашивал себя, а не получится ли так, как с «Хельрией».

– «Хельрия» была организована, по всей видимости, еврейскими агентствами, – сказал доктор Рестелли. – Даже ее название, если вдуматься, говорит об этом… Я не антисемит, уверяю вас, но уже на протяжении нескольких лет я замечаю, как всюду проникает эта нация, если хотите, в некоторых отношениях весьма достойная. За ваше здоровье.

– За ваше, – сказал Лопес, едва сдерживая смех. «А в пять и часов вышла маркиза?» В дверь с Авенида-де-Майо то и дело заходили завсегдатаи. Лопес воспользовался этнографическими, по всей видимости, размышлениями своего собеседника, чтобы как следует осмотреться. Почти все столики были заняты, но лишь за немногими царил дух предстоящих странствий. Стайка девушек покидала кафе, как обычно смущенно толкаясь и смеясь, поглядывая на своих доброжелателей и недоброжелателей. Почтенная сеньора, окруженная детьми, направлялась в небольшой зал с чинно застеленными столами, где другие сеньоры и тихие парочки поглощали прохладительные напитки, пирожные и даже аперитивы. Вошел юноша (парень что надо) с очень хорошенькой девушкой (пальчики оближешь) и уселись поодаль. Они были возбуждены, настороженно переглядывались, стараясь скрыть волнение, которое выдавали их руки, теребившие портфель и сумочку, разминавшие сигареты. За окном в привычном беспорядке бурлила Авенида-де-Майо. Вопили газетчики, громкоговоритель расхваливал какой-то товар. Яростно светило летнее солнце в половине шестого пополудни (в этот обманчивый час, подобный стольким убежавшим вперед или запоздавшим часам), тянуло смесью бензина, раскаленного асфальта, одеколона и мокрых опилок. Лопес даже удивился, но Туристская лотерея на какой-то миг показалась ему бессмысленной. Только длительная привычка портеньо [3] – чтобы не сказать больше и не впасть в метафизику – помогала отыскать смысл в спектакле, который разыгрывался вокруг и увлекал его. Самое хаотичное представление о хаосе бледнело перед таким столпотворением при тридцати трех градусах в тени, движением в разных направлениях, бесчисленными шляпами, портфелями, регулировщиками, номерами «Расон» [4], автобусами и пивом – всем, что было втиснуто в каждый отрезок времени с головокружительной быстротой сменяло друг друга. Вот женщина в красной юбке и мужчина в клетчатом пиджаке идут навстречу друг другу, приближаются, пока доктор Рестелли опрокидывает в рот кружку пива, а прекрасная девушка (наверняка прекрасная) достает губную помаду. Теперь женщина и мужчина уже разминулись, показав один другому спину, кружка медленно опускается, а губная помада чертит извечную кривую. Но кому, кому могла показаться странной эта лотерея.

II

– Два кофе, – заказал Лусио.

– И стакан холодной воды, пожалуйста, – добавила Нора,

– С кофе воду всегда подают, – сказал Лусио.

– Верно.

– Ты все равно никогда ее не пьешь.

– А сегодня у меня жажда, – ответила Нора.

– Да, здесь жарко, – меняя тон, сказал Лусио. И, наклонившись к ней, добавил: – У тебя усталый вид.

– Еще бы, с этим багажом столько забот…

– По-моему, слова «заботы» и «багаж» не очень сочетаются, – заметил Лусио.

– Да.

– Ты действительно устала.

– Да.

– Этой ночью выспишься.

– Надеюсь, – ответила Нора.

Как всегда, Лусио говорил самые невинные вещи, но Нора уже научилась понимать тон, каким они были сказаны. Наверно, она опять не выспится, ведь это будет ее первая ночь с Лусио. Их вторая первая ночь.

– Красоточка моя, – гладя ей руку, сказал Лусио. – Миленькая красоточка.

Норе припомнился отель «Бельграно», первая ночь, проведенная с Лусио, но, пожалуй, это следовало скорее забыть, а не вспоминать.

– Вот глупая, – сказала Нора. – Положила ли я в несессер лишний тюбик губной помады?

– Хороший кофе, – сказал Лусио. – Как думаешь, у тебя дома не догадались? Это меня не очень беспокоит, но хотелось бы избежать неприятностей.

– Мама уверена, что я ушла в кино с сестрой.

– Завтра наверняка ужасный скандал поднимут.

– Теперь они уже ничего не поделают, – ответила Нора. – Подумать только, совсем недавно мы праздновали мой день рождения… Буду надеяться в первую очередь на папу. Он не плохой человек, но мама вертит им как хочет, да и всеми остальными.

– А здесь становится все жарче.

– Ты нервничаешь, – сказала Нора.

– Да нет, просто хочется скорей сесть на пароход. Тебе не кажется странным, что нас попросили сперва прийти сюда? Наверное, повезут в порт на автобусах.

– Интересно, а кто еще поедет с нами? – спросила Нора. – Вот эта дама в черном, как ты думаешь?

– Нет. С какой стати станет путешествовать такая дама. Может, те двое, что беседуют за соседним столиком.

– Да, поедет много, человек двадцать, не меньше.

– Ты что-то бледна, – сказал Лусио.

– Это из-за жары.

– Ну, теперь отдохнем на славу, – сказал Лусио. – Хорошо, если б нам досталась удобная кабина.

– С горячен водой, – добавила Нора.

– Да, и с вентилятором и с иллюминатором. И чтобы на верхней палубе.

– Почему ты говоришь «кабина» вместо «каюта»?

– Да так. Кабина, по-моему, как-то красивей… А то каюта, вроде койки без уюта… Я тебе говорил, что ребята из конторы хотели прийти проводить нас?

– Проводить нас? – удивилась Нора. – Как так? Значит, они все знают?

– Ну, не нас, а меня, – сказал Лусио. – Они ничего не знают. Я говорил только с Медрано, в клубе. Он свой парень. Не забудь, он ведь тоже едет, так что лучше было заранее ему сказать.

– Надо же, такое совпадение, – сказала Нора. – Даже не верится!

– Сеньора Апельбаум предложила нам билеты одного разряда. А остальные, кажется, разошлись в Бока. Почему ты такая красивая?

– Скажешь тоже, – ответила Нора, позволяя Лусио пожать себе руку, Всякий раз, как он испытующе наклонялся к ней с подобным вопросом, она слегка отстранялась, но так, чтобы не обидеть его. Лусио посмотрел на ее улыбающиеся губы, открывшие ряд ослепительно белых мелких зубов (сбоку виднелась золотая коронка). Если бы им досталась хорошая каюта и Нора смогла бы как следует отдохнуть этой ночью. И еще ей надо было кое-что выкинуть из головы (а ведь ничего особенного не произошло, просто надо было выкинуть из головы эту нелепицу, за которую она держится). Он заметил Медрано, входившего со стороны Флориды вместе с какими-то разодетыми типами и дамой в кружевной блузке. Почти успокоенный, он поднял руку. Медрано узнал его и направился к их столику.

III

«Лондон» – неплохое место в такое пекло. От Лории до Перу всего десять минут ходу, а потом можно освежиться и полистать «Критику»… Куда труднее было улизнуть от Беттины, чтобы не вызывать у нее подозрений. Медрано придумал собрание выпускников тридцать пятого года с аперитивом в каком-нибудь баре и ужином в «Лопрете». После выигрыша в лотерею он уже наплел столько небылиц, что последняя почти ненужная ложь ничего не меняла.

Беттина осталась лежать в постели голая, с романом Пруста, на ночном столике жужжал вентилятор. Все утро они занимались любовью, отрываясь лишь для того, чтобы немного поспать либо выпить виски или кока-колы. Закусив холодным цыпленком, они обсудили достоинства пьесы Марселя Эме, поэмы Эмилио Бальягаса [5] и курс, по которому котируется мексиканский орел. В четыре часа Медрано принял душ, а Беттина открыла роман Пруста (до этого они еще раз предались любви). В метро, сочувственно разглядывая студента колледжа, который изо всех сил старался казаться подвыпившим, Медрано мысленно подвел итог первой половине дня и остался доволен. Можно было начинать субботу.

Проглядывая «Критику», он продолжал думать о Беттине, сам немного удивляясь этому. Прощальное письмо (ему нравилось называть его посмертным) было написано предыдущей ночью, когда Беттина спала с распущенными волосами, выпростав из-под простыни ногу. Все было объяснено, за исключением, разумеется, новых возражений, какие могли прийти ей в голову, а личные дела решены. С Сусаной Дапери он порвал таким же образом, даже не покидая страны, как сейчас; каждый раз при встрече (особенно па вернисажах, куда обязательно стекался весь Буэнос-Айрес) Сусана улыбалась ему, как старому другу, не высказывая ни упрека, ни сожаления. И он представил себе, как, столкнувшись с пим на Писарро, Беттина дружески ему улыбнется. Ну хотя бы просто улыбнется. Но скорее всего, Беттина возвратится к себе на Раух, где ее ждут ничего не подозревающие безгрешные родичи и две кафедры родного языка.

– Доктор Ливингстон, I suppose [6], – сказал Медрано.

– Позволь представить тебе Габриэля Медрано, – сказал Лусио. – Садись, че [7], и выпей чего-нибудь. – Он пожал робкую Норину руку и заказал сухого мартини. Нора не ожидала, что у Лусио такой старый друг. Ему было не меньше сорока, но выглядел он очень элегантно в костюме из итальянского шелка и белой рубашке. Лусио никогда не сумеет так одеться, даже если у него заведутся деньги.

– Как вы находите этих людей? – спросил Лусио. – Мы пытались угадать, кто из них отправится путешествовать. Кажется, в газете опубликован список пассажиров, по у меня его нет.

– Список, к счастью, Далеко не полный, – сказал Медрано. – Кроме моей персоны, там пет еще двоих пли троих, очевидно пожелавших избежать огласки или семейных скандалов.

– Здесь также и провожающие.

– Да, конечно, – согласился Медрано и подумал о спящей Беттине. – А вот, кстати, и Карлос Лопес с каким-то важным сеньором. Вы не знакомы с ними?

– Нет.

– Лопес года три тому назад посещал клуб, с тех пор я его и знаю. Вероятно, это было незадолго до вашего вступления. Пойду спрошу, не едет ли он тоже.

Лопес ехал, и они поздоровались, весьма довольные тем, что повстречались при таких приятных обстоятельствах. Лопес представил доктора Рестелли, который заметил, что лицо Медрано ему знакомо. Медрано, увидев, что соседний столик освободился, поспешил пригласить Нору и Лусио. На это ушло некоторое время, ибо в «Лондоне» не так-то просто пересесть на другое место, не вызвав явного недовольства у официантов. Лопес подозвал Роберто, и тот с неохотой помог им переселиться, опустив в карман целый песо, за который даже не поблагодарил. Расфуфыренные юнцы расшумелись и требовали по второй порции пива. Нелегко было вести беседу в этот час всеобщей жажды, когда все старались втиснуться в «Лондон», жертвуя последним глотком кислорода ради жалкой кружки пива или «индиан тоник». Уже не было никакой разницы между баром и улицей, по Авениде вверх и вниз двигалась плотная толпа с пакетами, газетами и портфелями, особенно много было портфелей всевозможных цветов и размеров.

– Итак, – сказал доктор Рестелли, – если я правильно понял, все мы, здесь присутствующие, будем иметь удовольствие совершить совместно это увлекательное путешествие…

– Да, будем иметь, – сказал Медрано. – Однако боюсь, как бы к нашему обществу не присоединилась и часть вон той шумной компании, что слева от нас.

– Вы так думаете, че? – с беспокойством спросил Лопес.

– У них совершенно бандитский вид, – сказал Лусио. – Сидеть рядом с такими на футболе куда пи шло, но охать на пароходе…

– Кто знает, – возразила Нора, считая своим долгом вступится за современную молодежь. – Может, они очень симпатичные.

– Вот, пожалуйста, – сказал Лопес, – какая-то скромненькая девушка, кажется, намерена к ним присоединиться. Да, так оно и есть. А ее сопровождает дама в черном, по виду весьма добродетельная.

– Это мать с дочерью, – безошибочно определила Нора. – Бог мой, как они вырядились.

– Несомненно, – сказал Лопес, – они тоже поедут и тоже приедут с нами, если мы вообще отправимся и возвратимся…

– Вот она демократия… – начал доктор Рестелли, по голос его потонул в шуме и криках, донесшихся от метро. Расфуфыренные юнцы, казалось, поняли поданный им сигнал, и тут же один из них ответил диким воплем, а другой, сунув два пальца в рот, пронзительным свистом, -…низведенная до панибратства, – закончил наконец доктор Рестелли.

– Совершенно верно, – вежливо подтвердил Медрано. – Между прочим, никак не пойму, зачем это люди пускаются в плавание.

– Простите, не понял.

– Я говорю, с какой целью они отправляются в морское путешествие.

– Ну, по-моему, – сказал Лопес, – это всегда увлекательней, чем оставаться на суше. Я лично очень доволен, что могу совершить такое путешествие за десять песо. К тому же не забывайте, жалованье за это время нам выплачивается, а это уже значительный выигрыш. Такую возможность упускать нельзя.

– Согласен, пренебрегать этим не стоит, – сказал Медрано. – Что же касается меня, то благодаря выигрышу я смог пока закрыть свой кабинет и таким образом хоть ненадолго избавиться от созерцания кариозных зубов. Но признайтесь, вся эта история… У меня не раз возникало предчувствие, что кончится она как-то… Ладно… определение можете подобрать сами – это легко заменимый член предложения.

Нора посмотрела на Лусио.

– По-моему, вы преувеличиваете, – сказал Лусио. – Если каждый начнет отказываться от выигрыша из опасения, что его надуют…

– Не думаю, чтобы Медрано имел в виду обычное надувательство, – сказал Лопес, – скорее, он чувствует здесь какой-то, если можно так сказать, возвышенный обман. (Заметьте, только что вошла дама в платье, которое… Словом, она тоже едет. А вон там, доктор, в окружении любящей семьи обосновался наш ученик Трехо. Кафе все больше начинает походить на трансатлантический лайнер.

– Никак не возьму в толк, как это сеньора Ребора могла продать билеты учащимся, и тем более этому, – сказал доктор Рестелли.

– Невыносимая жара, – сказала Нора, – пожалуйста, закажи мне что-нибудь прохладительное.

– На пароходе нам будет хорошо, вот увидишь, – сказал Лусио, махая рукой, чтобы привлечь внимание Роберто, обслуживавшего компанию молодых весельчаков, которых становилось все больше и которые заказывали кофе с молоком, молоко с шоколадной трубочкой, сандвичи с колбасой и черное пиво, меню необычное для этого заведения или, во всяком случае, для столь раннего часа.

– Да, я тоже думаю, там будет прохладней, – сказала Нора, с опаской посматривая на Медрано. Она продолжала испытывать беспокойство от разговора с Лусио и теперь старалась скрыть свое волнение, поддерживая пустой разговор. У нее побаливал живот, и, может, надо было сходить в туалет. Но не хотелось подниматься из-за стола на глазах у всех этих господ. Может, потерпеть? Да, конечно. Наверное, просто болят мышцы. Какая им достанется каюта? Если с двумя узкими койками одна над другой, она бы предпочла верхнюю. Но Лусио, облачившись в пижаму, наверняка заберется и наверх.

– Нора, а вы когда-нибудь путешествовали по морю? – спросил Медрано. Судя по всему, он привык, едва познакомившись с девушкой, называть ее по имени. И вообще перед женщинами не робел. Нет, она никогда не путешествовала, каталась по дельте, но это, конечно… А он путешествовал? Да, немного поездил в молодости (как будто он старый) – в Европу, Соединенные Штаты, на конгрессы одонтологов и как турист. Франк за десять сентаво – представляете себе.

– Здесь, к счастью, все оплачено, – сказала Нора и прикусила язык. Медрано смотрел на нее с симпатией и немного покровительственно. Лопес тоже смотрел на Нору с симпатией и с восхищением истинного портеньо, который не пропустит ни одной красотки. Если бы все мужчины на пароходе оказались такими приятными, путешествие удалось бы на славу. Нора отпила гранатового напитка и чихнула. Медрано и Лопес продолжали покровительственно улыбаться, а Лусио словно приготовился защитить ее от столь дружеского проявления симпатии. Белая голубка опустилась на перила у входа в метро. В толпе, снующей вверх и вниз по Авениде, она казалась чужой и безразличной. И так же безразлично она взмыла в воздух. В угловую дверь вошла женщина, ведя ребенка за руку. «Еще один ребенок, – подумал Лопес. – Этот уж наверняка поедет, если мы вообще поедем. Скоро пробьет шесть, роковое время. В этот час всегда что-нибудь случается».

IV

– Здесь должны подавать вкусное мороженое, – сказал Хорхе.

– Ты так думаешь? – спросила Клаудиа, с заговорщицким видом поглядывая на сына.

– Конечно. Лимонное, да еще с шоколадом.

– Ужасная смесь, но если тебе нравится…

Стулья в «Лондоне» были на редкость неудобные, словно созданные для одной цели – поддерживать тело в строго вертикальном положении. Клаудиа устала от сборов в дорогу, в последнюю минуту она обнаружила, что недостает кое-каких необходимых вещей, и Перено пришлось сбегать в магазин (к счастью, у него уже все было готово, он собрался, как на небольшой пикник), пока она запирала квартиру и писала письмо, одно из тех писем, которые пишутся в последнюю минуту, бездумных и лишенных всяких чувств… Зато теперь она отдохнет до изнеможения. Ей давно следовало бы отдохнуть. «Давно надо было устать, чтобы потом отдохнуть», – поправилась она, лениво играя словами. Перено скоро явится, в последний момент он вспомнил, что не запер какие-то бумаги в своей таинственной комнатке в Чакарите, где хранил книги по оккультным наукам и рукописи, которые никогда не будут напечатаны. Бедный Перено, вот кому действительно следовало отдохнуть. Просто счастье, что Клаудии разрешили (после телефонного звонка доктора Леона Левбаума некоему инженеру) взять Перено как дальнего родственника и почти контрабандой протащить его на пароход. Перено, как никто другой, заслужил этот лотерейный выигрыш, Перено – бессменный корректор у Крафта, вечный постоялец дешевых пансионов в западной части города, любитель ночных прогулок в порту и по улочкам Флореса. «Ему больше, чем мне, пойдет на пользу это несуразное путешествие, – думала Клаудиа, рассматривая свои ногти. – Бедный Перено».

От кофе ей стало лучше. Значит, она отправляется в путешествие с сыном, прихватив в придачу старого друга под видом дальнего родственника. Она ехала, потому что выиграла в лотерею, потому что Хорхе, а еще больше Перено полезен морской воздух. Снова и снова повторяла она про себя: «Значит, отправляемся…» Клаудиа рассеянно отхлебнула кофе, снова отдаваясь своим мыслям. Нелегко ей было пуститься в этот путь, решиться па такой шаг. Уехать па три месяца или на всю жизнь не слишком большая разница. Не все ли равно? У нее не было ни большого счастья, ни большого горя, а ведь только эти крайности помогают преодолеть резкие перемены. Муж оплатит содержание Хорхе в любом уголке земли, куда бы она ни уехала. В ее распоряжении рента, деньги на черный день, аккредитивы.

– Все, кто здесь, поедут вместе с нами? – спросил Хорхе, отрываясь от мороженого.

– Нет, конечно. Но если хочешь, давай отгадывать. Вот эта сеньора в розовом наверняка поедет.

– Ты так думаешь? Она очень некрасивая.

– Хорошо. Не станем ее брать. А теперь давай ты.

– Вон те сеньоры за дальним столиком, вместе с сеньоритой.

– Очень может быть. Кажется, они симпатичные. У тебя есть носовой платок?

– Да. Мам, а пароход большой?

– Думаю, да. Это, кажется, какой-то особый пароход.

– А его кто-нибудь видел?

– Возможно, и видел, но никто о нем ничего не знает.

– Значит, он некрасивый, – меланхолично заметил Хорхе. – Красивые корабли все знают. Перено! Перено! Мам, вон Перено.

– Перено, и вдруг пунктуален, – сказала Клаудиа. – Можно подумать, лотерея изменила все привычки.

– Перено пришел! А что ты мне принес, Перено?

– Новости с планеты, – ответил Перено; Хорхе с восхищением посмотрел па него.

V

Учащегося Фелипе Трехо очень интересовало то, что происходило за соседним столиком.

– Представляешь, – говорил Фелипе отцу, вытиравшему

пот со всем изяществом, па какое только он был способен. – Часть этих кикимор поедет вместе с нами.

– Ты бы мог выражаться поприличней, Фелипе, – запричитала сеньора Трехо. – И когда только этот мальчишка научится хорошим манерам.

Беба Трехо внимательно изучала косметику у себя на лице с помощью зеркальца от Эйбара, которое при случае использовала как перископ.

– Ладно, а вот эти каракатицы, – снисходительно процедил Фелипе. – Представляешь? Эти наверняка с рынка.

– Не думаю, что все они поедут, – сказала сеньора Трехо. – Возможно, вот эта пара и вот эта сеньора, по всей видимости мать девушки.

– Фу, как они вульгарны, – сказала Беба.

– Фу, как они вульгарны, – передразнил сестру Фелипе.

– Не дури.

– Тоже мне, герцогиня Виндзорская. И такая же красавица, вылитая.

– Дети, прекратите, – сказала сеньора Трехо.

Фелипе наслаждался сознанием своего неожиданного превосходства, но пользовался им пока осторожно. В первую очередь стоило поставить на место сестрицу и отомстить ей за все, что он вытерпел от нее до сих пор.

– За другими столиками вполне приличные люди, – заметила сеньора Трехо.

– Очень прилично одетые люди, – ответил сеньор Трехо.

«Они мои приглашенные, – ликующе подумал Фелипе и чуть не закричал от радости. – Предок, старуха и эта дура. Теперь буду делать все, что захочу». Он обернулся к сидевшим за соседним столиком и подождал, чтобы кто-нибудь из них обратил на него внимание.

– Вы случайно не отправляетесь в путешествие? – спросил он у брюнета в полосатой рубашке.

– Я нет, молодой человек, – ответил брюнет. – А вот этот юноша с мамой и эта сеньорита со своей мамой едут.

– А-а. Вы пришли провожать.

– Да. С семейством. Вам повезло, молодой человек.

– Ничего, – сказал Фелипе. – Может, вам повезет в следующей лотерее.

– Конечно. Надеюсь.

– Точно.

VI

– Кроме того, у меня есть новости от восьминожки, – сказал Перено.

Хорхе положил локти на стол.

– А где ты ее нашел, под кроватью или в ванной? – спросил он.

– Она карабкалась по пишущей машинке, – ответил Перено. – Как ты думаешь, что она делала?

– Печатала на машинке.

– Какой умный мальчик, – сказал Перено Клаудии. – Разумеется, она печатала на машинке. Я принес ее письмо и сейчас прочту из него отрывок. Вот слушай: «Он уехал гулять по синему морю, бросив меня в горе на косогоре. И теперь множко и еще немножко станет ждать его бедная восьминожка». И подпись: «Твоя восьминожка, с любовью и укором».

– Бедная восьминожка, – сказал Хорхе. – Чем же она будет питаться без тебя?

– Спичками, графитными стержнями, телеграммами и баночкой сардин.

– Она же не сможет ее открыть, – сказала Клаудиа.

– Что ты, восьминожка все умеет, – ответил Хорхе. – А как наша планета, Перено?

– На планете, видимо, прошел дождь, – сказал Перено.

– Да, там шел сильный дождь, – подхватил Хорхе, – и муравье-человекам придется взбираться на плоты. Там был потоп или чуть поменьше?

Перено не был твердо уверен, но предполагал, что муравье-человеки сумеют выкарабкаться из беды.

– Ты не принес подзорную трубу? – спросил Хорхе. – Как же мы будем на пароходе наблюдать за планетой?

– С помощью астральной телепатии, – ответил, подмигивая, Перено. – Клаудиа, вы, видимо, устали.

– Эта сеньора в белом ответила бы, что во всем виновата повышенная влажность. Да, Перено, вот мы и здесь. Что-то нас ждет?

– Ах, вы об этом. У меня не было времени изучить этот вопрос, но я разрабатываю план.

– Какой план?

– Фронтальный. Каждую вещь, каждый факт необходимо изучать с разных сторон. Люди обычно избирают один и тот же метод и достигают половинчатых результатов. Я же всегда разрабатываю фронтальный план и синкретизирую результаты.

– Понимаю, – сказала Клаудиа, но по тону ее было понятно, что ничего она не поняла.

– Надо действовать push-pull [8], – сказал Перено. – Не знаю, сумел ли я выразить свою мысль. Иные вещи, что называется, преграждают нам путь, и необходимо сдвинуть их с места, чтобы увидеть, что происходит впереди. Например, женщин, не при ребенке будь сказано. А иные надо хватать за ручку и тянуть. Этот парень Дали знает, что делает (правда, может, и не знает, но это неважно), когда изображает человеческое тело со множеством ящичков. Мне представляется, что у многих явлений есть ручки. Вдумайтесь, например, в поэтические образы. Если не вникать, то улавливаешь лишь поверхностный смысл, хотя порой он скрыт глубоко внутри. Вы довольствуетесь поверхностным смыслом? Конечно, нет. Необходимо потянуть за ручку, чтобы проникнуть в глубь ящика. Потянуть – это значит овладеть, усвоить и выйти за обычные рамки.

– А-а, – сказала Клаудиа, делая незаметный знак Хорхе, чтобы он высморкался.

– Здесь, например, каждый элемент полон значения. Каждый столик, каждый галстук. Я вижу элемент порядка в этом ужасном беспорядке. И я спрашиваю себя, чем все это кончится.

– Я тоже. Это забавно.

– Все забавное всегда зрелищно; но не будем вдаваться в анализ, не то обнаружится его отвратительная суть. Учтите, я не против развлечений, но всякий раз, перед тем как развлечься, я сначала закрываю лабораторию и выливаю кислоты и щелочи. Следовательно, я уступаю, подчиняюсь условностям. Вы прекрасно знаете, сколь драматичен юмор.

– Прочти для Перено стихотворение про Гаррика, – сказала Клаудиа сыну. – Очень хороший пример к его теории.

– Увидев Гаррика, английского актера… – громко начал декламировать Хорхе. Перено внимательно выслушал мальчика, наградил его аплодисментами. За другими столиками тоже захлопали, и Хорхе покраснел.

– Quod erat demostrandum [9], – сказал Перено. – Конечно, моя мысль носила более общий характер: любое развлечение подобно маске на нашей совести, которая, словно ожив, заменяет собой подлинное лицо. Почему смеется человек? Смеяться не над чем, разве что над самим смехом. Заметьте, что дети, которые много смеются, потом всегда плачут.

– Ну и глупые, – сказал Хорхе. – Хотите я вам прочту стихотворение про ловца жемчуга.

– На палубе парохода, вернее, на спардеке, под мерцающими звездами ты сможешь продекламировать все, что захочешь, – сказал Перено. – А теперь мне бы хотелось понаблюдать немного за этой полугастрономической средой, которая нас окружает. Что значат эти бандонеоны [10]?

– Мадонна, – сказал Хорхе зевая.

VII

Черный «линкольн», черный костюм, черный галстук. Остальное расплывчато. Самым примечательным у дона Гало Порриньо были шофер с могучей спиной и кресло-каталка, где резиновые детали соперничали с хромированными. Чтобы посмотреть, как шофер и сестра милосердия вытаскивают дона Гало из автомобиля, собралась целая толпа. Жалость к немощному кабальеро, выразившаяся на лицах людей, умалялась от сознания, что он достаточно богат. В довершение всего дон Гало, походивший на общипанного цыпленка, смотрел столь высокомерно, что так и хотелось пропеть ему в лицо «Интернационал», правда, никто этого никогда не сделал бы, как заметил Медрано, хотя Аргентина свободная страна и музыкальное искусство широко распространено в лучших кругах ее общества.

– Я совсем забыл, ведь дон Гало тоже выиграл. Да и могло ли быть иначе? Но я никак не предполагал, что он может отправиться в это путешествие. Это просто невероятно.

– Вы знакомы с этим сеньором? – спросила Нора.

– Кто в Хунине не знает дона Гало Порриньо, достоин того, чтобы его закидали камнями на самой красивой площади с широкими тротуарами, – сказал Медрано. – Превратности профессии дантиста занесли меня в сей просвещенный город, где я долго страдал, пока пять лет тому назад, о счастливое время, не перебрался в Буэнос-Айрес. Дон Гало был едва ли не первым нотаблем, которого я узнал в Хунине.

– На вид он человек почтенный, – сказал доктор Рестелли. – Но откровенно говоря, если ты ездишь в таком автомобиле, как-то странно…

– С таким автомобилем, – сказал Лопес, – он может выбросить капитана за борт и из парохода сделать пепельницу.

– На таком автомобиле, – сказал Медрано, – можно заехать очень далеко. Так сидите, до Хунина и даже до «Лондона». Один из моих недостатков – это сплетнеграфия, хотя должен сказать в свое оправдание, что меня интересует лишь высшая форма сплетен, а именно история. Ну что я могу рассказать вам о доне Гало? (Так обычно начинают некоторые романисты, которые прекрасно знают, о чем будут повествовать дальше.) Итак, ему, скорее, подошло бы имя Гай. Причину этого вы сами сейчас узнаете. В Хунине имеется большой магазин «Золото и Лазурь» – сакраментальное название; но если вы путешествовали по Буэнос-Айресу, в чем я весьма сомневаюсь, то знаете, что нa улице Двадцать Пятого Мая [11] расположен другой магазин «Золото и Лазурь» и что вообще во всех центрах обширной провинции имеются свои филиалы «Золота и Лазури», расположенные на стратегически важных перекрестках. Одним словом, миллионы песо текут в карман дона Гало, трудолюбивого испанца, который, полагаю, приехал в нашу страну, как все его соотечественники, дабы с присущим им упорством трудиться в этой сонной и ленивой пампе. Дон Гало, одинокий паралитик, живет в своем палермском дворце… Хорошо вышколенная администрация заботится обо всех филиалах «Золота и Лазури»; управляющие – глаза и уши короля – следят, слушают, информируют и санкционируют. Я вас не утомил?

– О нет, – сказала Нора, ловившая каждое его слово.

– Итак, – продолжал иронически Медрано, упиваясь своим красноречием, которое, как он был уверен, мог оценить до конца лишь Лопес, – пять лет тому назад праздновалась бриллиантовая годовщина бракосочетания дона Гало с магазинами тканей, пошивочными мастерскими и прочая и прочая. Местные управляющие прослышали, что патрон ожидает от служащих чествований и намеревается произвести смотр всем своим магазинам. Я в то время дружил с Пеньей, управляющим хунинского филиала, он был сильно озабочен предстоящим приездом дона Гало. Пенья узнал, что визит будет носить чисто деловой характер и что дон Гало собирается проверить все вплоть до последней дюжины пуговиц. Вероятно, сыграла свою роль тайная информация. Все управляющие были одинаково обеспокоены, и в филиалах началась настоящая гонка. В клубе со смеху покатывались, когда Пенья рассказывал, как ему удалось подкупить двух коммивояжеров, которые сообщили о приготовлениях в филиалах на улице 9 Июля и в Пеуахо. Сам он старался изо всех сил: в магазине работали допоздна, и служащие ходили злые и напуганные.

Триумфальную поездку в собственную честь дон Гало начал, кажется, с Лобоса, посетил три-четыре магазина и в одну прекрасную солнечную субботу появился в Хунине. В те времена у него был синий «бьюик», но Пенья приказал подать открытый автомобиль, на котором не отказался бы въехать в Персеполь и Александр Македонский. Дон Гало был приятно поражен, когда Пенья со свитой встретил его у городских ворот и пригласил перейти в открытую машину. Кортеж величественно въехал на главный проспект. Я, никогда не пропускавший подобных зрелищ, устроился на краю тротуара, совсем рядом с магазином. Когда машина приблизилась, служащие магазина, расставленные в стратегических пунктах, принялись аплодировать. Девушки бросали белые цветы, а мужчины (в большинстве своем нанятые) приветствовали юбиляра золотисто-голубыми флажками. Во всю ширину улицы наподобие триумфальной арки висел транспарант, на котором красовалась надпись: «Добро пожаловать, Дон Гало!» Пенье этот порыв радушия стоил бессонной ночи, но старику правилось рвение его подданных. Машина остановилась у магазина, аплодисменты усилились (извините, но эти надоевшие штампы здесь необходимы), и дон Гало, примостившись, как обезьяна, на краешке сиденья, изредка приветственно помахивал правой рукой. Конечно, он мог бы махать и двумя руками, по я вспомнил, что это был за фрукт, Пенья ничуть не преувеличивал. Феодал посещал своих вассалов, снисходительно и в то же время недоверчиво принимая почести, которые ему воздавали. Я ломал голову, стараясь вспомнить, где я видел подобную сцепу. Но интересовало меня не внешнее сходство – то же самое можно встретить на любой официальной церемонии с флажками, плакатами и букетами цветов, – а то, что скрывалось за ним (но мне-то было ясно), что объединяло между собой перепуганных продавцов, беднягу Пенью и дона Гало с его полускучающим, полухищным лицом. Когда Пенья взгромоздился на скамейку, чтобы зачитать приветственную речь (должен признаться, что большая часть ее принадлежала мне, ибо чем еще развлечься человеку в маленьком городишке), дон Гало взъерошился на своем сиденье и время от времени утвердительно кивал головой, с холодной вежливостью отвечая на оглушительные хлопки служащих, раздававшиеся точно в тех местах, которые накануне указал Пенья. И в ту самую минуту, когда Пенья подошел к самому волнующему месту (лил в подробностях описали подвиги дона Гало, selfmade man [12], самоучки и т. д. и т. п.), я заметил, что чествуемый герой сделал знак своему гориллоподобному шоферу, которого вы теперь видите перед собой. Горилла вылез из машины и что-то сказал человеку, стоявшему у тротуара, тот покраснел и шепнул на ухо соседу, который в свою очередь очень смутился и стал лихорадочно оглядываться по сторонам, словно искал спасения… Я понял, что дело близится к разгадке, еще немного, и я узнаю, почему происходящее кажется мне столь знакомым. «Наверно, он попросил серебряный урыльник, – мелькнуло у меня в голове. – Да это же Гай Тримальхион! Боже мой, все в мире повторяется!…» Но нет, он, конечно, просил не урыльник, а всего-навсего стакан воды: это был прекрасно задуманный ход, направленный на то, чтобы сразить Пенью, свести на нет пафос его речи и восстановить свое превосходство, утраченное после трюка с открытой машиной.

Конца истории Нора не поняла, но ей передался смех Лопеса. Официант только что с трудом примостил дона Гало за столиком у окна и принес ему апельсиновый напиток. Шофер отошел и встал в дверях кафе, болтая с сестрой милосердия. Каталка дона Гало мешала всем, и это, по-видимому, доставляло ему огромное удовольствие. Лопес был поражен до глубины души.

– Не может быть, – повторял он. – С его увечьем и с его богатством отправляться в путешествие только потому, что оно бесплатное?

– Не совсем бесплатное, че, – ответил Медрано. – Лотерейный билет обошелся ему в десять песо.

– В старости некоторые деловые люди позволяют себе детские капризы, – заметил доктор Рестелли. – Я сам, хоть мне и повезло, спрашиваю себя, а следовало ли…

– Вон идут какие-то типы с бандонеонами, – сказал Лусио. – Не для нас ли?

VIII

Сразу было видно, что это кафе для пижонов, с его министерскими креслами и официантами, которые строили кислые физиономии, стоило только попросить полную, без лишней пены кружку пива. Обстановка здесь не располагала, в этом-то и была вся беда.

Атилио Пресутти, более известный как Пушок, запустил правую пятерню в свои густые кудри морковного цвета и с трудом протащил ее до затылка. Затем подкрутил каштановые усы и взглянул па свое веснушчатое лицо в настенном зеркале. Очевидно, не удовлетворенный, он вынул из кармашка пиджака синюю расческу и, помогая себе обеими руками, привел в порядок шевелюру. Заразившись его аккуратностью, двое друзей Пушка тоже принялись поправлять прически.

– Это кафе для пижонов, – повторил Пушок. – Кому еще придёт в голову устраивать проводы в таком месте.

– А мороженое здесь хорошее, – сказала Нелли, стряхивая с лацкана Пушка перхоть. – Почему ты надел синий костюм, Атилио? От одного его вида меня в жар бросает, честное слово.

– Если бы я положил его в чемодан, он весь смялся бы, – ответил Пушок. – Я бы скинул пиджак, но тут как-то неудобно. А ведь могли бы собраться в баре на Ньято, там уютнее.

– Помолчите, Атилио, – сказала Неллина мать. – После того, что случилось в воскресенье, я не хочу слышать ни о каких проводах… Боже мой, как только вспомню…

– Да ничего и не случилось, донья Пена, – сказал Пушок. Сеньора Пресутти сурово посмотрела на сына.

– Как это ничего не случилось, – сказала она. – Ах, донья Пепа, уж эти дети… По-твоему, ничего не было? А твой отец в постели с вывернутой лопаткой и вывихнутой ногой.

– Подумаешь, – сказал Пушок. – Да старик посильнее паровоза.

– А что все-таки случилось? – спросил один из друзей.

– Разве вы не были с нами в воскресенье?

– А ты и не помнишь, что нас не было? Я тренировался перед боем. Когда тренируешься, никаких праздников. Да я тебе говорил, ты вспомни.

– Вот сейчас вспомнил, – сказал Пушок. – Ты много потерял, Русито.

– А что, был несчастный случай?

– Еще какой. Старик свалился с крыши во двор и чуть не убился насмерть… Ну и суматоха поднялась.

– Настоящий несчастный случай, – сказала сеньора Пресутти, – расскажи, Атилио. А то у меня, только вспомню, мурашки по всему телу.

– Бедная донья Пепа, – сказала Нелли.

– Бедняжка, – повторила Неллина мать.

– Да ничего там не было, – сказал Пушок. – Просто собралась паша компания, чтобы проводить Нелли и меня. Старуха испекла отменный пирог, а ребята принесли пива и бисквитов. Мы здорово устроились па плоской крыше; я с одним пареньком натянул тент, приволокли проигрыватель. Всего было вдосталь. А собралось нас не меньше тридцати человек.

– Больше, – возразила Нелли, – я считала, почти сорок. Помню, жаркого едва хватило.

– В общем, мы там отлично обосновались, не то что здесь, в этом мебельном складе. Старик, уселся во главе стола, рядом с доном Рана, из судоверфей. Ты знаешь, как мой старикан любит заложить за воротник. Погляди, какую рожу корчит старуха! Что, не правда, скажи? Да что в этом плохого? Одно помню, когда подали бананы, все мы здорово навеселе были, а старик пуще всех. Как он заливался, мама миа. И вот тут-то взбрело ему в голову провозгласить тост за наше путешествие; поднялся он с кружкой в руке и только собрался было разинуть рот, как на пего напал кашель, да такой, что он попятился назад и полетел кубарем во двор. Ну и грохот учинил. Бедный старик. Точно мешок с кукурузой, ей-богу.

– Бедный дон Пипо, – сказал Русито, пока сеньора Пресутти доставала из сумочки платок.

– Ну, что ж вы, Атилио! Свою маму довели до слез, – сказала Неллина мать. – Не плачьте, донья Росита. В конце концов, ничего страшного не случилось.

– Конечно, – сказал Пушок. – Ты бы, че, только видел, какая кутерьма поднялась. Мы все бросились вниз, я был уверен, что старик свернул себе шею. Женщины голосили, словом, кутерьма. Я велел Нелли выключить проигрыватель, а донье Пепе пришлось оказывать помощь старухе, которой стало плохо. Бедняга, как она извивалась.

– А что с доном Нино? – спросил Русито, жаждавший крови.

– Старик просто чудо, – сказал Пушок. – Я как увидел его бездыханным на каменных плитах, подумал: «Все, теперь остался я без отца». Паренек побежал вызывать «скорую помощь», а мы стали стаскивать со старика рубаху – посмотреть, дышит ли он еще. А он, как только открыл глаза, сразу же полез в карман проверить, не сперли ли у него бумажник. Уж такой он, наш старик. Потом пожаловался, что у него болит спина, но ничего страшного не было. По-моему, он был не прочь продолжить попойку. Помнишь, старуха, как мы тебя притащили, чтобы ты посмотрела, что с ним ничего не приключилось? Куда там, вместо того чтобы успокоиться, она еще сильней ударилась в слезы.

– Значит, впечатлительная, – сказала Неллина мать, – Однажды в моем доме…

– Словом, когда прикатила «скорая», старик уже сидел на земле и все мы хохотали, точно сумасшедшие. Жаль только, что два фельдшера со «скорой» ни за что не захотели оставить его дома. Словом, беднягу увезли, по зато я воспользовался тем, что какой-то тип попросил меня подписать не знаю какую там бумажку, за это мне посмотрели ухо, которое иногда закладывает.

– Потрясающе, – повторил Русито. – Надо же, какая жалость. Как раз в этот день у меня была тренировка.

Другой приятель, в огромном твердом воротничке, вдруг вскочил:

– Смотрите, кто идет! Ребята! Потрясающе!

Торжественные, с напомаженными волосами, в безупречных клетчатых костюмах бандонеонисты из джаза Асдрубала Кресиди прокладывали себе дорогу между шумными столиками. Следом за джазистами вошел молодой человек в жемчужно-сером костюме и черной рубашке, в его кремовом галстуке красовалась булавка с эмблемой футбольного клуба.

– Мой брат, – сказал Пушок, хотя ни для кого не была секретом эта важная подробность. – Видите, пришел сделать мне сюрприз.

Известный исполнитель Умберто Роланд подошел к столику и с жаром пожал руки всем, кроме своей матери.

– Ну, брат, феноменально! – сказал Пушок. – А па радио тебя кто-то подменил?

– Придумал, будто у меня болят зубы, – ответил Умберто Роланд. – Иначе эти типы вычли бы у меня денежки. Вот ребята из оркестра тоже захотели проводить вас.

Роберто угрюмо придвинул еще один столик и поставил четыре стула. Артист заказал черный кофе с сахаром, а оркестранты предпочли пиво.

IX

Паула и Рауль вошли в кафе со стороны Флориды и уселись за столиком у окна. Паула едва взглянула на посетителей, Рауль же стал отгадывать, кто из этой толпы потных портеньо отправится с ним в морское путешествие.

– Не лежи у меня в кармане приглашение, я бы подумал, что это шутка одного из моих приятелей, – сказал Рауль. – Правда, невероятно? Как по-твоему?

– По-моему, сейчас просто невероятно жарко, – ответила Паула. – Но думаю, игра стоит свеч.

Рауль развернул кремовый листок бумаги и торжественно провозгласил:

– В восемнадцать часов в этом кафе. За багажом приедут на дом утром. Просьба являться без провожатых. Все прочее обеспечивает Организационное ведомство… Странная лотерея! Почему именно в этом Кафе, скажи на милость?

– Я уже пыталась разобраться во всей этой истории, – сказала Паула, – но поняла только, что ты выиграл в лотерею и взял меня с собой, навсегда лишив возможности попасть в «Кто есть кто в Аргентине».

– Напротив, это загадочное путешествие придаст тебе еще больше веса. Скажешь, что ты нуждалась в творческом уединении, что работала над монографией о Дилане Томасе, который моден сейчас в литературных кафе. А вот я считаю, что прелесть любого безумия как раз в том, что оно плохо кончается.

– Да, порой это действительно прелестно, – сказала Паула. – Как говорится: Le besoin de la fatalit? [13].

– В худшем случае нас ждет обычное морское путешествие, только без определенного маршрута, которое продлится от трех до четырех месяцев. Должен признаться, именно последнее обстоятельство заставило меня решиться. Куда нас могут увезти за такое время? В Китай, что ли?

– В какой из двух?

– В оба, дабы не поступиться традиционным аргентинским нейтралитетом.

– Дай бог, но вот увидишь, нас завезут в Геную, а оттуда в автобусе прокатят по всей Европе, пока от нас одни ошметки останутся.

– Сомневаюсь, – сказал Рауль. – Будь это так, они бы растрезвонили об этом всюду. А потом поди узнай, что у них там приключилось во время посадки.

– Так или иначе, – сказала Паула, – но о каком-то маршруте все же говорилось.