Народам и цивилизациям, обманутым и преданным пророками и политиками, — посвящается…
Сегодняшний день не похож на игру, Не так уж приятно стоять у стены. Вот опять чье-то имя погасло на ветру, Это наш знак. Это знак войны. Это редкий дар принимать всерьез Все, что было вчера. И чья вина В том, что вовремя не найден ответ на вопрос, В том, что в доме — пожар, В том, что завтра — война… Из песни группы «Пилот»
Единая Европа
Пешковец
19 июля 2063 года
03 часа 32 минуты
Полная луна выползла из-за облаков и залила холодным белым светом пустынную улицу полуразрушенного города. Плохо. Очень плохо. Теперь Жаку вред ли удастся прошмыгнуть мимо ублюдков незамеченным… Повезет, если придется всего лишь задержаться на пару часов. Не повезет — их убьют. Всех.
Артур не боялся драки. Ему было четырнадцать лет, и за поясом, в самодельном чехле, он носил широкий кухонный нож. С тех пор как ашаты убили отца и мать, Артур никогда с ним не расставался. Кусок острого железа неоднократно спасал жизнь ему и его сестренке. Если Артур еще за кого-то и боялся в этой жизни, то только за сестру. Испуганная тринадцатилетняя девчонка — не самый лучший попутчик в переполненном ашатами городе.
Ночью Артур видел немногим хуже, чем днем. Еще два месяца назад он был обычным имлинским ребенком, в чей город однажды пришел террор. С тех пор многое изменилось — в мире и в нем самом. Одни перемены приводили его в восторг, другие пугали до ужаса. Но очень скоро Артур перестал удивляться появившимся у него способностям, ощущениям, желаниям, присущим скорее зверю, чем человеку.
В конце улицы мелькнул силуэт. За ним второй, третий. Это были ублюдки. Ашаты, выходившие на безлюдные ночные улицы Пешковеца, чтобы грабить, насиловать, убивать.
Артур скрылся за углом дома. Он обернулся, посмотрел на чумазую светловолосую сестренку, прятавшую под отцовским пиджаком, доходившим ей почти до пят, старого плюшевого медвежонка. Марта посмотрела на брата испуганными глазами и шмыгнула носом. Она давно и безошибочно научилась чувствовать опасность. Артур подмигнул ей, мол, все в порядке, но Марта не поверила брату.
Звук чужих шагов приближался. Артур снова осторожно выглянул из-за угла и тут же отдернул голову. Трое ублюдков шли прямо на него — сытые, уверенные в себе хозяева ночного города. До них оставалось метров пятьдесят, не больше.
На размышления не было времени, и брат с сестрой бросились бежать.
Будь Артур один, он затаился бы и пропустил ублюдков. А если бы не оказалось шанса остаться незамеченным, выждал бы удобный момент и напал первым. Но сестра… Он не мог привязать ее к спине. А драться с ублюдками и постоянно оглядываться — это не дело.
Их заметили. Одному Богу известно, каким образом, но их заметили.
За спиной Артур слышал топот, улюлюканье и свист ублюдков. Он на бегу обернулся. Четверо. Теперь их было четверо. Двое высокие, двое ростом пониже. У одного в руках цепь, двое с тяжелыми железными прутами, четвертый с пустыми руками. Сердце сжалось в комок. С некоторых пор Артур не только мог видеть в темноте, он стал в сотню раз лучше слышать звуки и запахи. Среди его способностей появилось еще что-то, чего он до сих пор не смог объяснить самому себе. И это что-то подсказало ему, что на перекрестке их с сестрой подстерегают еще двое.
Артур втолкнул Марту в ближайшую арку двора, но было уже поздно. Ублюдки, притаившиеся на перекрестке, услышали шум, выбежали из укрытия и, заметив беглецов, бросились следом.
Заброшенный, захламленный двор, часть окон разбита, двери подъездов надежно заперты на ночь. Стучать бессмысленно, все равно никто не рискнет выйти. В левой части двора россыпь битого кирпича, сломанные оконные рамы, старая мебель. В углу три пластиковых мусорных бака, на асфальте обрывки рекламных плакатов, пустые консервные банки, прочий хлам.
Шесть ублюдков ввалились во двор и рассыпались полумесяцем. Не дожидаясь, пока они сомкнут кольцо, Артур выхватил нож и, пряча сестренку за спину, угрожающе оскалился. Ублюдки весело рассмеялись и обступили легкую добычу со всех сторон.
— Брось свою железяку, дурашка, — с довольной улыбкой сказал верзила в джинсовой куртке.
— Ой, а кто это у него за спиной? — лыбился прыщавый юнец. Кожаная куртка была ему великовата размера на два.
— Ха-арошенькая-а-а… — пропел третий.
— Чур, я первый, — с кривой улыбкой объявил четвертый ублюдок, килограммов под сто весом.
Артур никак не реагировал на сказанное. Слова ничего не стоят. Нож стоит жизни. Он знал, кто такие ублюдки, и был готов к драке. Он был готов умереть за сестру.
Невысокий широкоплечий ублюдок с кривыми ногами вышел на пару шагов вперед. Артур глухо, утробно прорычал, приглашая его на нож, и присел ниже, словно кошка на мягких лапах. Ублюдок хмыкнул, размахнулся и со знанием дела метнул в грудь Артуру камень.
Если бы не сестра, все было бы по-другому. Но сейчас увернуться — значило подставить под камень ее. Получив страшный удар в грудь, Артур согнулся пополам, отступил на пару шагов, упал на колени. Марта закричала, присела на корточки и закрыла лицо ладошками. В глазах потемнело, земля ушла из-под ног…
Артур пришел в себя от резавшего уши, истошного визга Марты. Стараясь не двигать головой, он приоткрыл глаза и осторожно осмотрел двор. Сквозь мутную пелену он увидел, как здоровяк, стоя на коленях между ног лежащей на битом кирпиче сестры Артура, одной рукой отбивается от ее тонких ручонок, а другой расстегивает свои брюки.
Приступ ярости, охвативший Артура, был мгновенно подавлен. Хищник живет расчетом, а не эмоциями.
Один ублюдок в пяти метрах от него стоит на коленях, двое держат Артура за руки. Еще один, чуть левее, в трех-четырех метрах, стоит к нему спиной, размеренно похлопывает по правой ноге его ножом. Пятый стоит рядом с его сестрой, похотливо скалясь, неровно дышит. Пятеро. Шестого он не видел. Будем считать, что он за спиной.
Еще не время…
Еще чуть-чуть…
Сейчас!
Артур собрал все силы и, расталкивая ублюдков, рванулся вперед. Ублюдки, считавшие, что парнишка больше не создаст им проблем, не ожидали от него такой прыти.
Тот, что стоял к Артуру спиной, обернулся, но было поздно. Артур прыгнул на него, обхватил голову руками, впился зубами в левую щеку и вырвал здоровый кусок кожи. Ублюдок заорал, выронил нож. Пытаясь сбросить с себя волчонка, он дергался из стороны в сторону, повалился на спину, но Артур, свирепо рыча, продолжал рвать его лицо зубами. Левая бровь, снова щека. Артур с силой оттянул подбородок противника, собираясь порвать зубами горло. Кто-то с чудовищной силой пнул его в левый бок, и Артур отлетел на несколько метров. У него перехватило дыхание, но корчиться от боли не было времени. Пару раз перекатившись, Артур схватил большой кусок кирпича и словно пушечное ядро метнул его в затылок ублюдку, стоявшему на коленях перед беззащитной сестренкой. Хруст лопнувшего черепа, брызги крови…
Истошный звериный рев Артура огласил ночную подворотню. Ублюдок повалился на Марту, заливая ее тело густой черной кровью, хлеставшей из проломленной головы.
Артур бросился на врагов, их численность значения не имела. Он их всех убьет. Ошарашенные смертью приятеля, ублюдки замерли в растерянности. Этих секунд Артуру оказалось достаточно. Он прыгнул на того, кто стоял к нему ближе, и руками разодрал ему лицо.
По его спине ударила тяжелая цепь. Артур повалился на асфальт вместе с изуродованным ублюдком, перекатился в сторону, чуть присел, готовясь к прыжку и выбирая новую жертву. Марта в истерике задыхалась, захлебывалась криком.
Ублюдки опомнились, двинулись на Артура. Двое. Их должно было остаться трое. Третий убежал или сзади? Не опуская глаз, Артур пошарил рукой под ногами и почти сразу же нащупал большой осколок стекла. Он был неудобной формы, но мальчишка лишь сильнее сжал пальцы. Ладонь стала влажной от теплой крови.
По голове его ударил тяжелый пластиковый мусорный бак. Артур втянул голову в плечи и, вставая, молниеносно развернувшись, рассек воздух осколком стекла. Парень в джинсовой куртке схватился за горло, захрипел, отшатнулся. Артур уже смотрел на тех двух ублюдков, что шли на него с двух сторон. Один размахивал над головой длинной толстой цепью, второй держал в руках его собственный кухонный нож.
Артур устрашающе оскалился, снова взревел, надрывая утробу. Почти не целясь, бросил кусок стекла в ублюдка с ножом и, пока тот прикрывал лицо рукой, прыгнул на него. По спине хлестнула цепь. Артур левой рукой сжимал кисть врага с ножом, правой не давал противнику вцепиться ему в горло. На мгновение их взгляды встретились. Артур посмотрел в обезумевшие от страха глаза ублюдка, после чего его зубы безошибочно нашли на шее громилы артерию. Ублюдок испуганно вскрикнул. Артур рванул зубами чужую плоть, выхватил из ослабевшей руки нож и, получив очередной удар по ребрам, на четвереньках рванул вперед, пытаясь тут же снова кинуться в драку. Искалеченный ублюдок хрипел и, катаясь по битому кирпичу, пытался зажать рану руками.
Ну вот и все. Шестого он убьет без особых усилий.
Очевидно, ублюдок подумал о том же самом. Продолжая крутить над головой цепь, он принялся озираться вокруг, уставился на корчащиеся, истекающие кровью тела и, внезапно бросив цепь, побежал к арке. Артур посмотрел ему вслед и, пошатываясь, направился к сестре.
Оказавшись под аркой, ублюдок вскрикнул, неловко всплеснув руками, упал на спину и затих. Артур обернулся на крик, сжался пружиной, приготовившись к новой схватке. Появившийся у входа в арку человек неспешно шагал к ублюдку. Запах, походка, звук шагов… Это был Жак. Артур распрямился и, убирая нож, снова направился к сестре.
Нагая, всхлипывающая Марта, подобрав ножки, сидела на битом кирпиче, прижимаясь спиной к старому шкафу, дрожащей рукой размазывая слезы по чумазой щеке.
— Все кончилось, не плачь, — сказал Артур. Марта снова захныкала, протянула к брату руки. Он присел рядом с сестрой, она крепко обняла его за шею. — Ну, все, все… — Артур прижался щекой ко лбу сестры, погладил ее по растрепанным волосам. — Их больше нет. Не плачь. Вот и Жак пришел.
Марта закивала, перестала всхлипывать, тыльной стороной ладони правой руки вытерла слезы. Артур огляделся. Одежда Марты, разорванная в клочья, валялась возле старого кресла, отцовский пиджак был залит кровью ублюдка. Артур снял с самого маленького ашата кожаную куртку и отдал ее сестре. Марта уже почти успокоилась, но ее дрожащее тельце все еще вздрагивало от беззвучных всхлипываний.
Жак, сгорбленный семидесятичетырехлетний старик, неспешно подошел к ублюдку, тяжело переставляя ноги, наступил правой ногой ему на голову и, пробурчав себе под нос «даже шкурку не попортил», выдернул из его глаза свой посох. Кряхтя, он наклонился, ловко обшарил карманы ублюдка и забрал все, что его заинтересовало. Складной нож, десять евро монетами, три пластинки фруктовой жвачки, мятая пачка сигарет, зажигалка. Негусто, но лучше, чем ничего. Наверное, это нападение у ублюдков было первым за ночь.
Куртка доходила Марте до колен. Погладив сестру по щеке, Артур занялся карманами других мертвых ублюдков. Все, что его интересовало, — деньги и еда. Но денег он не нашел, а из еды обнаружил лишь два шоколадных батончика и одно недозревшее яблоко.
— Как вы? — двумя руками опираясь о посох, спросил подошедший Жак.
— Нормально, — ответил Артур. — Марта только снова испугалась.
Девочка, кутаясь в куртку ублюдка, длинно всхлипнула и, озираясь по сторонам, принялась искать своего медведя.
— Я заметил их еще у библиотеки, — сказал Жак. — Думал, что уведу за собой. Когда понял, что за мной идут не все, испугался. Понял, что с Мартой ты не сможешь от них убежать. Пришлось убивать тех, кто шел за мной, и возвращаться. На перекрестке услышал ее крик… — Жак протянул Марте пластинку жевательной резинки, девочка шмыгнула носом, взяла резинку и спрятала ее в карман куртки. — Хорошо, что все обошлось.
Заметив медведя, Артур поднял его и протянул сестре. Марта как будто даже улыбнулась и, поцеловав грязную мордашку Пуха, прижалась к нему щекой. Артур взял сестру за руку.
— Скоро рассвет, — сказал Жак. — Пора искать для отдыха брошенную квартиру.
— Еще успеем, — ответил Артур. — Пока темно, сможем пройти с десяток кварталов. Ублюдки уже уходят с улиц.
— Она устала…
— Нам нужно торопиться, — настаивал Артур. — Если дядя был у нас дома и видел руины… Он мог подумать, что мы все погибли, и уехать из города, подальше от войны. Мы можем опоздать.
— Может, все же попробуем пройти днем?
— Нет, — Артур покачал головой. — Марта ни за что не выйдет днем на улицу. После того как убили родителей, она боится чужих людей.
Жак пожал плечами и, улыбнувшись, щелкнул Марту по носу. Старик и двое детей продолжили путь.
Единая Европа
Брюссель
22 июля
16 часов 07 минут
Герхард Оллацд сидел в мягком кожаном кресле и с тоской смотрел на Микеле Коссо, тучного, высокого, светловолосого итальянца пятидесяти двух лет, руководителя департамента анализа национальных и религиозных конфликтов при Совете безопасности Европы. Он заранее узнал о предстоящей командировке, но ехать в Пешковец ему очень не хотелось. Более того, еще вчера Герхард рассчитывал выпросить неделю отпуска, съездить в Ниццу, развеяться. Полтора месяца в Африке его вконец измотали. И на тебе, подарочек. Снова на войну.
— Я могу отказаться?
— Можете, — ответил Микеле. — Но я надеюсь, вы этого не сделаете.
— Тогда у меня одно непременное условие. — Микеле Коссо хоть и слыл либералом, но ультиматумов не терпел. На том и строился расчет Герхарда. — В качестве сопровождения со мной поедет группа майора Ефремова из русского батальона бригады миротворцев.
— Не возражаю, — неожиданно легко согласился Коссо. — Ваша поездка меньше всего будет походить на прогулку.
— Я смотрю телевизор.
— К черту телевизор. По нему не показывают и половины того, что происходит в Пешковеце. Начало ашато-имлинского конфликта, как бывает чаще всего, банально. Ссора торговок на рынке, через час драка в торговых рядах, еще через несколько часов — побоище в имлинских кварталах. Полиция провела аресты среди ашатов — подстрекателей беспорядков. В ответ — взрывы в имлинских кварталах. Официальные причины конфликта тоже стандартны. Одна религия угрожает другой, коррумпированные политики-имлины притесняют народ ашатов. Результат — полгода взаимного террора. Взрывы, убийства, погромы. Но последний месяц в Пешковеце творится черт-те что. Местные жители готовы поверить во все: от упырей до инопланетян. Представители ашатов и имлинов в органах самоуправления предупреждены о предстоящем визите наблюдателя, как и о том, что если вам начнут чинить препятствия, в Пешковец будут введены войска и объявлено военное положение. Да и без этого предупреждения сотрудничество с наблюдателем в их же интересах. Они сами напуганы, ситуация давно вышла из-под контроля. В организационном плане схема контроля за миссией наблюдателя стандартная. Как обычно, сигнал с ваших датчиков-имплантатов непрерывно отслеживается. В экстренном случае дадите код бедствия. Команда эвакуации готова забрать вас из любой точки Пешковеца и пригородов в течение пятнадцати минут.
— Моя задача?
— Попытаться разобраться, что там, черт возьми, происходит. По возможности постараться определить возможные варианты примирения, приемлемые для сторон.
— Время.
— Президент дал нам месяц. — Микеле нажал кнопку селектора. — Агнешка, подготовьте для Герхарда данные по ашато-имлинскому конфликту.
— Сколько было наблюдателей до меня?
— Мы направляли девять групп, ООН — четыре. Безрезультатно. Крови пролито достаточно, война перешла на уровень личной мести. Были и частные наблюдатели. Точное число неизвестно, но, по нашим данным, около тридцати.
— Жертвы среди наблюдателей?
— Шесть человек погибли при невыясненных обстоятельствах, двое пропали без вести, одиннадцать в госпиталях. Осколочные, огнестрельные ранения. Побои. Среди частных наблюдателей — двенадцать погибших, семь пропали без вести. Но эти данные не подтверждены.
— Прекрасно… — вздохнул Олланд. — И после всего произошедшего вы направляете только одного наблюдателя? Пусть с хорошими угрозами за спиной, но одного?
— Герхард, Европе не нужна войсковая операция. Армия может за двадцать четыре часа погасить конфликт, разрушив полгорода и уничтожив треть полумиллионного населения. Но никто не хочет крови. Скоро выборы. Вы самый опытный сотрудник нашего департамента…
— Мои полномочия?
— Наблюдатель.
— И все? — Герхард невольно хмыкнул.
— Поверьте мне, этого больше чем достаточно. И ашаты, и имлины знают, что вы их последний шанс. Ваш вертолет завтра, в четыре утра.
Олланд как будто загрустил. Причины этнических и религиозных вооруженных конфликтов действительно всегда одинаковы. Но очень скоро они отходят на задний план, а на передний выходит личное горе. Сложность примирения заключается в том, что идеологи быстро теряют контроль над ситуацией. А когда нет централизованного подчинения конфликтующих сторон… Нельзя договориться со всеми сразу.
«Ну и пусть, — думал Герхард. — Слетаю, честно предложу зарыть топор войны, постращаю Гаагским трибуналом. Надоело. Войны, террор, протесты. Вечно кто-то чем-то недоволен. Кому-то всегда кажется, что его обделили. А на деле они уже не могут жить без тайной угрозы. Без образа врага. Кого-то всегда нужно обвинить в неудачах и собственных просчетах. Вернусь из Пешковеца, переведусь в департамент защиты прав человека».
— Если у вас все, — Коссо прервал размышления Герхарда, — не смею задерживать.
Олланд поднялся из кресла, выслушал пожелания удачи, попрощался и вышел из кабинета руководителя департамента анализа вооруженных конфликтов. Агнешка вспорхнула из-за стола, казенно улыбаясь, показала на картонную коробку, стоявшую на журнальном столике. Герхард подошел к столику, снял с коробки крышку, взглянул на часы и обреченно вздохнул. Шестнадцать двадцать два. Ночь обещала быть длинной…
Единая Европа
Пешковец
22 июля
16 часов 40 минут
Воскресный день Пешковеца в последние месяцы мало чем отличался от вторника или, скажем, четверга. Почти пустые, унылые улицы, давно забывшие, что такое детский смех, и хорошо помнящие, что такое крик матерей на похоронах. Редкие прохожие, спешащие поскорее миновать опасные кварталы, совместные полицейские патрули, пешие и на машинах, искренне желающие прекращения кровопролития. Полупустые кафе и магазины.
Большая часть доходов Пешковеца зависела от туризма. Архитектурный бум второй научно-технической революции его практически не коснулся, и в последнее время среди европейцев стало модно провести пару недель отпуска среди старины. Пешковец подходил для этого как нельзя лучше. Обилие каменных построек начала и середины XX века, старинные церкви, музей скульптур, самая большая в Европе коллекция художественного стекла. Война все перечеркнула. Великолепные пляжи пустовали с начала сезона, по средневековому замку бродили лишь привидения и скучающие экскурсоводы. Европейский фестиваль документального кино, не самый представительный, но проходивший в Пешковеце с 1908 года, пришлось перенести в Милан. Никто не хотел рисковать собственной жизнью.
В маленьком ресторанчике «Пегас» имлины играли свадьбу. Рождение детей, свадьбы и похороны — пожалуй, только это не смогла отменить война.
Сидя напротив «Пегаса» в летнем кафе, Анна пила кофе. Ее длинные, черные как смоль волосы время от времени колыхал ветер, солнце в голубом безоблачном небе жарило от души. Через два столика сидела пожилая чернокожая пара; они что-то оживленно обсуждали за стаканчиком виски.
«И как можно пить в такую жару? — рассуждала Анна. — Наверное, американцы. Туристов теперь не увидишь. Скорее всего, они работают в Пешковеце. Говорят, в городе полно международных террористов, имлины щедро им платят. ЦРУ? Ерунда. Слишком бросаются в глаза. Логичнее использовать агентов, которые легко затеряются среди коренного населения. Возможно, они из ООН. Или из какой-нибудь комиссии Евросовета. Надо же, какие мысли появляются у бывшего дизайнера. Раньше, сидя в кафе или заглянув в магазин, я думала, насколько удачно или безвкусно оформлен интерьер. Сейчас же меня чаще всего интересует, кто посетители и чего от них ждать».
Ахмед принес еще по чашечке кофе и пару кремовых пирожных. Он поставил чашку перед Анной, сел за столик.
— О чем задумалась? — спросил Ахмед и аккуратно откусил от пирожного.
— О приметах времени, — ответила Анна. — У каждого времени свои приметы.
— И какие приметы у нашего времени?
— Охранники с энергодетекторами на свадьбе, — Анна качнула головой в сторону ресторана.
Ахмед обернулся. У дверей стояли шесть имлинов в темно-синей форме охранной фирмы «Львы». Они были вооружены короткоствольными протонными автоматами, двое из них держали в руках портативные детекторы для обнаружения источников энергии.
Из подъехавшего такси вышли трое джентльменов, во фраках и цилиндрах, с огромными букетами цветов. Охрана проверила у них пригласительные билеты, обшарила энергодетекторами и только после этого разрешила войти в ресторан.
Ахмед отвернулся, сделал глоток кофе.
— Ты веришь, что это что-то изменит?
— Я не собираюсь что-то менять, — с заметной злобой в голосе ответила Анна. — Не я должна менять, а те, кто принес горе моему народу. Но так уж устроены имлины. Пока не захлебнутся собственной кровью, они не прекратят убивать.
— Вчера ублюдки сделали налет на лагерь беженцев у четырех холмов. Восемь человек убили, двадцать девять покалечили.
— Мой дядя работал там поваром, — сказала Анна. — Ему сломали три ребра, раздробили ключицу. На прошлой неделе ублюдки убили трех учителей из университета, месяц назад изнасиловали двух школьниц, задержавшихся в кинотеатре и затемно возвращавшихся домой. Ублюдками командует полковник Эрлдан. Я не думаю, что он пропустит свадьбу своего сына. И помощники полковника придут. Это они разрабатывают планы налетов на международных наблюдателей, чтобы обвинить во всем ашатов.
— Имлинам нет места в Пешковеце, но я все равно не одобряю взрывы, — сказал Ахмед. — Этим мы настраиваем против себя мировую общественность.
— Убийца должен быть наказан.
— Я всегда предлагал публичный расстрел. Во-первых, казнь — это акт правосудия. Во-вторых, смерть на людях — это не смерть по телевизору, пронимает лучше. В-третьих, нет случайных жертв. Взрывая автобусы или школы, мы выглядим трусами, воюющими с детьми.
— А ты хоть раз глядел в глаза ублюдку? — прошипела Анна. — Ты видел, как они убивают твоих детей? Как отрезают голову твоей матери?
— Я знаю о твоем горе, — сказал Ахмед. — Я знаю, что имлины с двенадцати лет водят своих детей в тир, где учат стрелять по мишеням с лицами ашатов. Но массовые убийства не идут на пользу нашей борьбе. В глазах всего мира мы становимся такими же мясниками, как и имлины.
— Мы все умрем, — сказал Анна. — Невинных Всевышний простит, виновных покарает. Те, кто останутся в живых, поймут, что нельзя проливать кровь ашатов, не заплатив своей жизнью. Сотнями жизней.
— Как сказал пророк, силе может противостоять только сила. Остановить убийство можно только убийством.
— Ашаты не убийцы. Мы мстим за смерть наших детей, отцов и сестер. Мстим за разоренные дома.
— Анна, ты меня не слушаешь. — Ахмед не знал, какие еще слова сказать тридцатилетней женщине, потерявшей четырех детей, мужа и мать, чтобы убедить ее в своей правоте и не оскорбить. — Давай придем к полковнику домой. Ночью. Отрежем ему язык, клевещущий на ашатов, выведем на улицу, поставим к стенке и расстреляем. Это будет хоть как-то похоже на правосудие. А взрыв свадьбы похож на варварство.
— Тогда зачем ты здесь, если не веришь, что от этого будет толк?
Ахмед снова взял в руки чашку и посмотрел на вход в ресторан.
Охрана выполняла свою работу. Двое следили за тем, что происходит в конце улицы, двое за прохожими, что приближались к ресторану, еще двое были готовы помочь им в любую секунду.
Чернокожая пара расплатилась за виски и направилась к выходу.
— Имлины убили моего друга, — сказал Ахмед. — Кто-то должен защищать его семью. Идет война, и все мы солдаты. Солдат не обсуждает приказ. Тем более что я согласен с его сутью. Мне лишь не нравятся методы. И для того чтоб моим друзьям не пришлось защищать мою семью вместо меня, а моей жене мстить за смерть наших детей, я сделаю то, что должен.
На краю улицы показался старенький «Фольксваген». Анна тронула Ахмеда за руку, тот поставил чашку на стол, посмотрел на машину, затем на Анну. Полковник Эрлдан еще не пришел, но операция уже началась. Ее нельзя остановить. Мать, мстившая за смерть своей семьи, и солдат, мстивший за семью друга, молча смотрели друг другу в глаза. Через минуту они могут умереть, но они были готовы к этому. Через минуту полмира назовет их убийцами, но это не имело никакого значения. Через минуту они выполнят приказ, принесут имлинам возмездие. Кровь за кровь, смерть за смерть. Если хочешь остановить убийства, возмездие должно быть десятикратным. Убийца должен быть сломлен духом. Убийца должен знать, что пощады не будет. Ему не спрятаться.
Между «Фольксвагеном» и рестораном оставалось не более пятнадцати метров. Охрана давно заметила автомобиль, медленно кативший по улице, и приготовилась к худшему. Таковы правила: всегда готовиться к худшему.
Ахмед и Анна достали скорострельные иглолучевые пистолеты, спрятанные под одеждой, и прямо из кафе начали расстреливать охрану. Те попытались ответить, но было поздно. Под голубыми иглами Ахмеда и Анны падали случайные прохожие, турки и французы, имлины и ашаты. Но для великой цели возмездия это не имело значения. Все мы когда-то умрем. Всевышний разберет, кто прав, а кто нет, и простит невинных.
«Фольксваген» остановился в метре от входа в ресторан. Из банкетного зала к выходу уже бежали солдаты. Полицейский патруль с соседней улицы спешил к месту перестрелки. Из автомобиля выскочил шестнадцатилетний ашат с рюкзаком за спиной и метнулся в здание. Анна и Ахмед побросали иглолучевики и кинулись в разные стороны. Их работа была выполнена, смертник вошел в ресторан. Дойдет он до зала или его пристрелят, не имело значения. Часовой механизм через пять секунд взорвет тикриновую бомбу.
Внутри ресторана послышался женский крик, одиночные выстрелы.
Раздался страшный взрыв. Улицу заволокло пылью и дымом, в четырех ближайших кварталах из окон домов вылетели стекла. Совместные ашато-имлинские полицейские патрули оцепляли место трагедии, надеясь помочь выжившим, из ближайших больниц спешили машины «Скорой помощи», жители улицы без промедления начали разбирать завалы…
Единая Европа
Пешковец
23 июля
09 часов 56 минут
На гражданском аэродроме Пешковеца наблюдателя департамента анализа религиозных и межнациональных конфликтов Герхарда Олланда встретили тепло, можно даже сказать с радостью. За одиннадцать лет службы в департаменте Герхард почти безошибочно научился определять, насколько искренни слова, произнесенные официальными лицами при встрече. В Пешковеце его действительно ждали. Неужели он для них и вправду последняя надежда?
Первыми из вертолета вышли затянутые в легкую броню русские. Аэродром был оцеплен полицией, но для них это как будто не имело большого значения. Еще на подлете к Пешковецу они активировали генераторы скорострельных протонных ружей, сняли предохранители. Оказавшись на бетоне вертолетной площадки, десантники бегло осмотрелись, после чего старший группы, майор Ефремов, разрешил Герхарду выйти. Некоторую условность этого ритуала понимали и отцы города, и полицейские, и прилетевший наблюдатель. Все, кроме русских. Для них это была работа.
— Господин Олланд, рад приветствовать вас на земле Пешковеца, — стараясь перекричать угасающий гул вертолета, сказал мэр.
— Спасибо, господин Булле, — ответил Герхард. — Надеюсь, что сообща мы найдем те шаги, которые хотя бы на время принесут мир на эту землю.
— Мы готовы оказать вам любую помощь.
— Азиз Родригес, начальник полиции, — представил говорившего мэр. — Старший офицер и наряд полиции будут сопровождать вас во всех поездках по городу.
— Это излишне, — ответил Герхард. — Для моей безопасности прибывших со мной десантников более чем достаточно.
Олланд подошел к делегации, встречающей его на аэродроме, и с каждым поздоровался за руку. Представители ашатов и имлинов, полиции, мэрии, городского совета по очереди пообещали оказывать всяческое содействие.
Олланда вместе с десантниками и мэром Булле посадили в микроавтобус и в сопровождении эскорта из трех патрульных машин повезли в гостиницу. Еще у вертолета Герхард заметил, что мэр нервничает. Что-то его тревожило.
Через десять минут эскорт уже петлял по улочкам Пешковеца. Русские несли службу, поглядывали за дорогой, пытаясь угадать, что им готовит город, Герхард смотрел на мелькавшие за окнами дома. Обычный европейский городишко. Не столица, но и до медвежьего угла далеко. Постройки очень старые, но ухоженные, в основном трех-пятиэтажные, церкви вперемешку с мечетями. Улицы просторные… Может, Герхарду так показалось из-за того, что для туристического городка на них было маловато прохожих? Полицейские патрули действительно смешанные. Значит, отчет не врет, стараются ребята. Да и как не стараться, если по-другому не выжить.
— Красивый город, господин мэр, — сказал Герхард. — Вы его крепко держите в руках.
— Спасибо, господин Олланд. Но нам это дается очень непросто.
— С такой красотой от туристов, наверное, нет отбоя.
— Все в прошлом, — вздохнул мэр, — все в прошлом. А теперь… Если нас не убьет террор, то погубит отсутствие туристов.
— Война — плохая реклама для туризма, — согласился Олланд.
— А я предупреждал. И совет Европы, и парламент. Нельзя было пускать дело на самотек. Права человека, право нации на самоопределение — это святое. Но есть, черт возьми, еще и закон. И меня не интересует, как это выглядит со стороны. В конституции не написано, что заполнение тюрем преступниками должно быть строго пропорционально этнической численности населения на территории проживания. Если пять ашатов и десять имлинов будут признаны судом виновными в совершении преступлений, значит, пятнадцать человек должны сидеть в тюрьме. Пятнадцать, понимаете? Ане десять, потому что кому-то, видите ли, в этом видится преследование по национальному признаку.
Вот, значит, что его терзает. Ему было необходимо высказаться, подумал Герхард, а вслух сказал:
— И что вам отвечали?
— Хм… Что я сошел с ума. Советовали сменить одного чиновника на другого. А толку? Стоило пойти на уступки ашатам, как тут же свои претензии заявили имлины. И как прикажете поступать?
— Не знаешь, как поступить, поступай по закону, — сказал Герхард. Он прекрасно знал, о чем говорит Булле.
— Ну да. Не успел я пригласить на должность департамента юстиции специалиста из Зальцбурга, как ашаты и имлины в два голоса обвинили меня в расизме.
— Что-то я с трудом представляю, как после погрома в квартале имлинов и поджога ашатских торговых рядов они плечом к плечу стоят под окнами мэрии и размахивают плакатами.
— Их никто не заставлял стоять под окнами мэрии плечом к плечу. В парламент было отправлено полторы тысячи писем от ашатов и имлинов, жителей Пешковеца.
— Вы проверили авторов?
Мэр посмотрел на Герхарда с таким удивлением, как будто тот спросил, пишет ли он под Рождество письма Санта Клаусу.
— Чтобы меня обвинили в нарушении конституции и преследовании по национальному признаку? Я еще не сошел с ума.
— А я проверил, — сказал Герхард. — Раньше жители Пешковеца не отличались тягой к письмам, адресованным парламенту. Все это смахивает на спланированную акцию.
— Я так в этом просто уверен. Кто-то подумал, что я постараюсь замять это дело, уйду в отпуск, а после отпуска попрошусь в отставку. А я собрал городской совет и как младенцам на пальцах объяснил этим идиотам, что их этот кто-то использует, надеясь разжечь беспорядки и под шумок обтяпать свои темные делишки.
— Депутаты городского совета спросили, какие именно делишки этот кто-то собирается обтяпать, — продолжил слова мэра Герхард.
— Вы читали стенограмму городского собрания?
— Естественно.
— Значит, какое решение было принято, вы тоже знаете.
— Знаю, — ответил Герхард. — И вы были совершенно правы, предполагая попытку передела депутатских мест в городском совете.
— Конечно же, все понимали, что с огнем играют. Но, очевидно, рассчитывали, что смогут контролировать ситуацию. Решили поиграть до определенного момента. Политика, — вздохнул мэр. — Любую оплошность оппонента, любое обострение ситуации необходимо использовать в своих целях. Война — это продолжение политики. Политика иными средствами. Где вы сейчас видите политику? Здесь даже не война, здесь бойня. Планомерное истребление ашатского и имлинского населения. Когда появились первые жертвы, я снова собрал городской совет. Снова попросил одуматься. Все без толку.
— Началась игра в гляделки. Кто первый не выдержит и отвернется.
— Господин Олланд…
— Можно просто Герхард.
— Герхард, мне сказали, что вы один из самых опытных наблюдателей. Я искренне надеюсь на ваш опыт. Как ни прискорбно, но я вынужден признать: с тем, что происходит в Пешковеце, справиться самостоятельно мы не в силах. Да и вам, я думаю, с подобной ситуацией сталкиваться еще не приходилось. Я не снимаю с себя ответственности. Но… если в ближайшее время мы не исправим ситуацию, мне придется уйти в отставку.
— Я просмотрел копии полицейских отчетов. Зверские убийства совершались во многих конфликтах, но в таком количестве… Насколько я помню, это действительно впервые. И меня насторожил тот факт, что потерпевшие чаще всего ашаты. Как будто кто-то намеренно пытается приписать зверства имлинам. В обычных налетах, нотшых грабежах, от разбоев страдают все жители города. Процентное соотношение пострадавших разных национальностей почти одинаковое. Но зверства имлинов… Они всегда считались миролюбивой нацией.
— Более того, — сказал мэр, — и ашаты никогда не вели себя агрессивно. Посмотрите историю, ашаты всегда были средними вояками. Сейчас же полиция уверяет меня в существовании прекрасно обученных групп ашатских боевиков.
— А что, раньше в Пешковеце случались беспорядки? Студенческие, профсоюзные… Может, футбольные болельщики…
— Никогда. Ни до, ни после объединения Европы, — покачал головой мэр. — Тихий город у моря, десяток пляжей, полторы сотни памятников архитектуры, ежегодный фестиваль документального кино. Смешение культур и религий, мирное сосуществование сорока наций и народностей.
Герхард поймал себя на мысли, что мэр ему-симпатичен и он искренне ему сочувствует.
После объединения в Европе многое перемешалось. Культуры, традиции. Сорок лет назад, во время последнего экономического кризиса, произошло гигантское смешение народов. В поисках лучшей жизни румыны переселялись на испанские земли, шведы — на голландские, итальянцы — на немецкие. Появилась мода на имена не своей народности. Поляки называли своих детей на арабский манер, немцы — на еврейский, французы — на финский. И наоборот. Ашаты с имлинами не были исключением. Все шло к появлению новой, всех объединяющей нации — европеец.
— И года не проходит, чтобы в мире не вспыхнул новый пожар, — продолжил мэр. — Ближний Восток, Латинская Америка, Африка, Юго-Восточная Азия… Соединенные Штаты и те докатились до гражданской войны. Только не Европа. Я даже готов допустить, что люди слишком долго жили без войны, отчего их чувства притупились. Порог чувствительности отодвинулся. Но вот все произошло. Если не в твой дом, то в дом соседа пришло горе. Пора бы и опомниться, остановиться. Два месяца назад ашаты и имлины почти одновременно попросили меня быть посредником на переговорах. Я устроил им встречу. В первый же час было заключено перемирие. Десять дней без крови. В Пешковец начала возвращаться жизнь. В мэрию пошли запросы от туристических компаний: через какой срок мы сможем возобновить прием туристов? В город приехали первые представители страховых компаний. И тут случается первое зверское убийство ашата. Затем еще одно, и еще. Через два дня убийство девяти имлинских активистов. По оценкам наших экспертов, работа была выполнена ювелирно. Есть свидетели, утверждающие, что это были ашаты, но они отвергают все обвинения. И я готов им поверить. Даже имлины им верят. Все хотят мира, только мира нет.
— Вы сказали, первое зверское убийство… А до перемирия или вообще до конфликта подобных убийств не было? — поинтересовался Герхард.
— Нет, — мэр уверенно покачал головой. — Пешковец — самый безобидный город на Земле. По крайней мере был таким. Если угодно, Родригес даст вам код доступа в базу данных комиссариата, и с компьютера отеля вы сможете получить любую интересующую вас информацию.
— За код буду благодарен, но подробный отчет по всем случаям насильственной смерти, зафиксированным с момента ссоры на рынке, был бы совсем не лишним.
— Завтра к обеду вы его получите.
— А кто такие ублюдки?
— У меня нет достоверной информации. Насколько я знаю, ее ни у кого нет. Имлины говорят, что это подростковые банды ашатов, ашаты, наоборот, утверждают, что это банды имлинов. Но и те и другие, как и все горожане, регулярно страдают от ублюдков.
— Третья сила?
— Возможно, — Булле снова пожал плечами. — А может, кто-то из непримиримых.
Возле лестницы, ведущей к дверям отеля, стояли две патрульные машины, у самых дверей топтались восемь полицейских. Заметив эскорт, они не вытянулись по струнке, словно солдаты роты почетного караула, а всего лишь выбросили сигареты и перетащили скорострельные протонные ружья из-за спины на грудь. Наблюдатель департамента конфликтов не обратил на это внимания, а майор ВДВ оценил поведение полицейских положительно. Отсутствие показухи — плюс к профессионализму.
Первым из микроавтобуса вышел мэр Булле, за ним десантники. Из машин эскорта высыпали сопровождающие лица. Олланд вышел последним. Задрав голову, он посмотрел на голубое небо, закрыл глаза, втянул ноздрями прохладный утренний воздух. Вот он и на месте.
Герхард открыл глаза и посмотрел на отель. Четырехэтажное здание начала двадцатого века. Ремонт ему пока еще не нужен, но выглядит как-то уныло. Наверное, из-за запаха страха и смерти, витающего в воздухе.
Булле не стал провожать Олланда до дверей номера, сказал, что у него очень много дел, еще раз предложил обращаться при первой же необходимости, пожелал удачи, попрощался и уехал. Представители ашатских и имлинских общин, начальник полиции, прокурор города, депутаты последовали примеру мэра. Это обстоятельство несколько озадачило Герхарда. Обычно вокруг него вились консультанты, помощники, представители. В Пешковеце даже это было не как везде.
Вещей у Олланда было меньше, чем у его охраны. Поднявшись с новыми постояльцами на третий этаж, портье проводил их до дверей номера, получил от Герхарда чаевые, сдержанно поблагодарил, сказал, что явится по первому требованию, и тут же исчез.
В этот раз Герхарда поселили в президентском номере. Огромная гостиная, три спальни, рабочий кабинет со всей полагающейся электроникой. Десантники сразу же занялись установкой систем безопасности и проверкой привезенного снаряжения, а Герхард, побродив несколько минут по номеру, прошел в кабинет. Достав из сумки ноутбук, он соединил его с кодирующим устройством, выдернул из розетки модемный провод стоявшего на столе компьютера гостиницы и воткнул свой. Активировав мини-видеокамеру, включил ноутбук, соединился с кабинетом начальника департамента в Брюсселе, доложил о прибытии и начале работы.
Покончив с докладом, Олланд подготовил свое рабочее место. Разобрал привезенные с собой документы, рассортировал материалы, переданные мэром, начальником полиции, конфликтующими сторонами.
— Майор.
— Слушаю вас, Герхард.
Олланд отобрал несколько папок из числа привезенных с собой и протянул их Ефремову.
— Ознакомьтесь. Я думаю, вам лучше быть в курсе того, что происходит на улицах, по которым нам с вами придется ездить не один день.
— Нас инструктировали, — начал Ефремов, принимая папки, но Олланд не дал ему договорить:
— Здесь есть кое-что, чего вам наверняка не говорили. Когда мы сможем выехать на ознакомительную поездку?
— Хоть сейчас. Но… Если вы считаете, что есть что-то, чего я не знаю, я хотел бы взглянуть на новые данные. Пары часов мне будет достаточно.
— Прекрасно, — сказал Герхард. — Через два часа мы выезжаем. Цель: ознакомление с городом, визит в мэрию, управление полиции, городской совет, благотворительные миссии.
24 июля
22 часа 40 минут
Ночь была тихой и теплой. Черное безоблачное небо, обсыпанное звездами, белый диск луны. В воздухе висел запах горелой резины, звук пролетевшего вдалеке военного вертолета долго отзывался тихим эхом. По проспекту неспешно проехал полицейский броневик. Шум двигателя на короткое время ворвался на улицу, но вскоре снова растворился в ночной тишине. На одиноком дубе, зацепившись за его скрюченные мертвые ветви, висела грязная, когда-то красная тряпка. Три месяца назад с фасадной стены кинотеатра «Иллюзион» она приглашала посетить очередной ежегодный фестиваль документального кино, а теперь, сорванная ветром, висела на ветвях засохшего дуба. На всю улицу уцелело всего два фонаря — один почти у перекрестка, второй в двадцати метрах от дуба, ближе к кинотеатру.
За остовом сгоревшего автомобиля, в разоренной прачечной, на дереве, за забором соседнего дома, словно гиены, затаившиеся в ожидании жертвы, прятались ублюдки. Те же повадки, та же тупая злость в глазах, то же инстинктивное желание убийства. Та же уверенность в своих силах. Гиене глупо бояться лани. Тем более когда гиена не одна, а со своей стаей.
На перекрестке показался человек. Остановившись, он осмотрелся по сторонам и неспешно пошел по пустой улице. Он был сутуЛз чуть прихрамывал, опираясь на старую лыжную палку. Его сильно потрепанная куртка висела на нем мешком. Старик — легкая добыча. Ублюдки почти безошибочно определяли, насколько опасна потенциальная жертва. Они никогда не рисковали. Какой смысл рисковать, если город полон безобидной добычи. А старик — просто подарок. В его карманах наверняка нечем поживиться, но зато развлечение будет на славу. Если одним стариком станет меньше, значит, в мире станет свободнее.
А старик, ничего не подозревая, шел по ночной улице. Нельзя сказать, что он не боялся. Но ночью в Пешковеце на любой улице одинаково опасно. Проклятая война. Ждать до утра старик не мог. Ему удалось достать нужное лекарство. Дома его ждали дочь и больная внучка.
Вдруг старик что-то почувствовал. Запах. Еле уловимый, неприятный запах грязи и пота. В городе можно было найти тысячу мест с похожими запахами, но старик понял, что это не случайно. Слабый ветер снова дыхнул ему в лицо мерзостью. Это он принес запах. Старик словно начал преображаться. Дряхлость медленно уходила куда-то, освобождая мышцы, зрение понемногу становилось острее. Сутулиться стало неудобно, но старик сдержался, не расправил плечи. С каждым шагом запах принимал все более конкретные очертания, как и тени, от которых он исходил. Здесь были ублюдки, старик это уже понял.
Ублюдок, прятавшийся за углом полуразрушенного дома, поднял с мостовой ржавую железку и, прицелившись, бросил ее в голову старику. На секунду тот словно случайно наклонился, отряхнул штанину, а сам проводил взглядом брошенную в него железяку и, когда та ударила по водосточной трубе, повернул на звук голову.
С криком и визгом ублюдки выпрыгнули из своих укрытий. Старик беспомощно заозирался. На этот раз ублюдков было больше десятка, и все высокие, крепкие ребята. Что бы им в армию пойти…
— Привет, папаша, — сказал один из ублюдков.
— Куда шлепаешь, старое корыто? — спросил другой.
— Так это… домой иду, — дрогнувшим голосом ответил старик.
— Расслабься, дед, — предложил еще один ублюдок. — Домой ты сегодня не придешь. Будешь хорошо себя вести, утром патрульные подберут, отвезут в больницу.
— А будешь вести себя плохо, мы тебя сами похороним. Бесплатно.
— Но зато живьем, — гоготнул третий ублюдок.
Что будет дальше, старик знал, еще когда уловил неприятный запах. Он действительно тянул время, но не для того, чтобы попытаться уболтать ублюдков или в надежде, что на улице появится кто-то и спугнет их. Старик тянул время, рассчитывая, что еще до драки все ублюдки выйдут из своих укрытий и он, прикинув свои шансы, выберет правильную тактику боя. Сегодня вариантов было немного. Ребята все крепкие, одиннадцать человек. Всех не убьешь, никак не успеть. Значит, придется бежать.
— Давай, — сказал ублюдок, — выворачивай карманы.
Старик чуть крутанул лыжную палку в руках. Ублюдки, конечно же, удивились, как ловко он это сделал, но было уже поздно. Каленый наконечник вонзился ближайшему ублюдку в горло, точно под подбородок. Старик выдернул палку и тут же наотмашь огрел ею ублюдка у себя за спиной. Стоять на ногах остались девять, и, пока они в испуге выхватывали ножи и спрятанные за спиной стальные прутья, старик расправил плечи, держа лыжную палку двумя руками, словно винтовку со штыком, развернулся на триста шестьдесят градусов, по взгляду определил, кто у ублюдков главный, и встал к нему лицом. Он не видел, что происходит у него за спиной, но все прекрасно чувствовал.
Издав рев раненого зверя, старик сделал молниеносный выпад в сторону вожака, чудом увернувшегося от стального наконечника. Ублюдки двинулись на старика со спины, но он опередил их и, развернувшись, начал бить, колоть, пинать. Это продолжалось всего несколько секунд. Ублюдки отхлынули, оставив на мостовой покалеченных и убитых. Старик бросил палку, прыгнул на голову ублюдка, преграждавшего дорогу в переулок, и, прежде чем они повалились на асфальт, свернул ему шею.
Оказавшись на мостовой, старик перекатился, словно еж, свернувшийся в клубок, встал на ноги и нырнул в темный переулок.
— Это оборотень! — срываясь на хрип, крикнул один из выживших ублюдков.
— Догнать! — заорал вожак.
У старика было несколько секунд форы. Достаточно, чтобы, оторвавшись от преследователей, затеряться в развалинах. Заметив на третьем этаже развороченное взрывом окно, старик по отвесной стене забрался наверх и, перевалившись через остатки подоконника, затаился. В переулке послышались крики и топот ублюдков. Они пробежали мимо, в переулке снова стало тихо. Старик запустил дрожащую руку за пазуху, достал из внутреннего кармана две упаковки с ампулами, осмотрел их. Кажется, ни одна не разбилась.
Осторожно выбравшись из квартиры на лестницу, старик поднялся на чердак, оттуда на крышу. По крышам он прошел два квартала, спустился вниз и продолжил свой путь. Ему нужно было спешить. Дома его ждали дочь и больная внучка.
27 июля
16 часов 15 минут
Вокруг разоренного летнего кафе толпились сотни четыре пешковчан. В основном имлины. Полицейские с трудом сдерживали натиск родственников убитых и раненых. Медики оказывали пострадавшим первую помощь, кого-то спешно грузили в машины «Скорой помощи» и развозили по ближайшим клиникам.
Микроавтобус Герхарда Олланда подъехал через двадцать минут после побоища. Полицейские раздвинули толпу, организовали коридор. Олланд прошел в кафе. Азиз Родригес, разговаривавший с тремя полицейскими, заметил Олланда, знаками дал понять, что через минуту освободится, и продолжил что-то втолковывать чернокожему капитану.
Герхард осмотрелся. Опрокинутые и поломанные пластиковые столики, разбросанные стулья, поваленные, порванные, затоптанные клеенчатые зонты. Куски водопроводных труб, арматуры, бейсбольные биты. И везде кровь. Много крови. Сгустки, брызги, лужи.
— По предварительной информации, около четырех часов группа ашатских подростков двенадцати-пятнадцати лет ворвалась в летнее кафе — в это кафе часто ходят имлины — и железными прутами, обрезками труб, палками начала избивать посетителей. Четверо погибли на месте, один скончался по дороге в больницу. Девять человек находятся в критическом состоянии, шестнадцать получили ранения разной степени тяжести. В это время кафе обычно забито до отказа. Со слов очевидцев, нападавших было человек тридцать. Имлины пытались оказать сопротивление, в ход пошли стулья, пустые бутылки. Среди нападавших один убит и от пяти до семи ранены. Буквально за две-три минуты до прибытия первого полицейского патруля они ретировались.
— Их кто-то предупредил?
— Думаю, что да. Нападение не первое, схема знакомая. По нашей информации, нападавшие делятся на три основные группы: группа наблюдения, ударная группа и группа прикрытия. Выбрав момент, когда патрули на наибольшем удалении, совершается налет. Скоротечный погром или побоище, дымовые шашки и бегство.
— Уличные банды используют военную стратегию, проверенную веками, — с трудом веря в услышанное, вздохнул Герхард.
— Это не уличные банды, господин Олланд, — сказал Родригес, — а хорошо обученные боевики.
— Скажите, Азиз, на улицах города полно полицейских патрулей, горожане, чтобы помочь им, готовы сделать все, что в их силах, и даже больше. Каким образом тридцать подростков, вооруженных арматурой и палками, могут пройти по улицам и не привлечь к себе внимание?
— Хм-хм, — улыбнулся Родригес. — Не думаете же вы на самом деле, что они ходят строем? Ашаты делятся на группы по три-пять человек, в нужное время собираются недалеко от места нападения, по условному сигналу движутся к выбранной цели, и начинается веселье. Банды имлинских подростков тоже совершают нападения. Но вы знаете, это еще не самое страшное. Во всех беспорядках, учиненных имлинами, не было зафиксировано ни одного факта применения огнестрельного или холодного оружия.
— Так радоваться надо.
— Можно, конечно, и радоваться, — вздохнул Азиз, — если забыть о том, что они зубами рвут ашатам глотки.
— В отчете, предоставленном департаменту конфликтов, действительно несколько раз встречаются случаи, когда имлины травили ашатов собаками, — подтвердил Герхард. — Но если это не так, почему в отчете липа?
— А вы что хотите, чтобы полиция завела полторы сотни дел о том, что имлин загрыз ашата? В лучшем случае меня обвинят в клевете и национализме, а потом отправят в отставку. В худшем — до конца дней упрячут в лечебницу.
— Азиз, это серьезное заявление. С чего вы вообще взяли, что имлины… — Герхард замолчал. Не то что поверить, произнести эти слова было непросто, — что… хотя бы раз зафиксирован случай, когда один человек перегрыз другому горло?
— У меня есть показания очевидцев, фотографии ран, заключения экспертов. Я готов передать их в ваше распоряжение. Электронная экспертиза без труда сможет определить достоверность снимков. Есть даже видеозапись одной драки. Она любительская, но достаточно качественная.
— Не понимаю, — покачал головой Олланд. — Не могу понять. Как? Почему? Почему есть факты только зверства имлинов?
— Именно что зверства, — подтвердил Родригес.
— А ашаты? Были случаи, чтобы ашаты…
— Ни одного, — не дал ему договорить Родригес. — Сто пятьдесят четыре эпизода с потерпевшими ашатами, ни одного с имлинами.
После разговора с начальником полиции Олланд неспешно обошел кафе. Десантники шли в паре метров от него, стараясь не путаться у наблюдателя под ногами и в то же время держать дистанцию между ним и толпой, так и норовившей просочиться за ленточное ограждение.
— Ни днем ни ночью от них покоя нет. Хоть из дому не выходи, — вздохнул за спиной Олланда женский голос.
Герхард обернулся. Рядом с ним стояла пожилая дама в платке, накинутом на плечи. Одета она была по-домашнему, очевидно, жила где-то рядом.
— Вы слышали о бандах, по ночам нападающих на прохожих? — спросил у дамы Олланд.
— А кто об этом не слышал? — вставил высокий черноволосый мужчина, и толпа, стараясь перекричать друг друга, загудела на все голоса.