Сергей Лобанов
Дмитрий Дашко
Штрафники 2017
Мы будем на этой войне
«Меч каждого человека будет против брата его».
Библия, Книга пророка Иезекииля, 38:21
От авторов
Предвосхищая вопросы и комментарии, спешим сообщить:
Авторы прекрасно осведомлены о различиях между штрафными батальонами и штрафротами, существовавшими во время Великой Отечественной войны. Однако просим читателя не забывать, что в романе действие происходит в недалеком будущем, потому принципы комплектования этих подразделений изменились.
Мы отнюдь не вдохновлялись сериалом «Штрафбат» и последними творениями Никиты Сергеевича Михалкова. Честно говоря, и то и другое еле смогли высидеть.
Также отнюдь не исключаем наличия в книге каких-либо ляпов или несоответствий с текущими армейскими реалиями. Авторов извиняет только то, что они отслужили свое столь давно, что это уже начинает казаться неправдой.
Еще мы столкнулись с тем, что многие лучшие стратеги и тактики находятся где угодно, но только не в рядах наших доблестных Вооруженных сил. Потому заранее просим направить все ваши знания, умения и навыки в более полезную для Отечества сторону, нежели на зубоскальство над полным вопиющей безграмотности романом двух абсолютных профанов.
Авторы считают свою книгу не просто «фантастикой», а романом-предупреждением. Им крайне не хочется описанного в «Штрафниках» развития событий. Однако случись что — мы будем выполнять наш долг. Вот только сидеть в одних окопах с теми, кто «раскачивает лодку», не собираемся. Хотя власть предержащую надо держать в тонусе — с этим полностью согласны.
И заранее приносим извинения за жесткие, порой жестокие сцены и ряд нецензурных выражений — по-другому написать не получилось. Иногда жизнь требует того, что в литературе пытаются стыдливо завуалировать. Но мы честно старались, чтобы всего этого безобразия было как можно меньше.
С уважением, Сергей Лобанов
и Дмитрий Дашко
Пролог
Из Конституции Российской Федерации:
Статья 20
1. Каждый имеет право на жизнь.
Давайте, уважаемый читатель, на минуту представим себя этак в году тридцатом двадцатого столетия. Мы, кто хорошо, а кто лишь в общих чертах, знаем, как развивались события той эпохи. Мир стоял на пороге Второй мировой войны.
И вот, представьте, как мы подходим к какому-нибудь человеку из того времени и начинаем рассказывать ему, какие ужасы вскоре ожидают мир. Миллионные жертвы, глобальные разрушения, концентрационные лагеря, крематории, геноцид, газовые камеры, бесчеловечные опыты нацистских врачей над военнопленными, и прочее и прочее.
Как думаете, что сказал бы человек той эпохи? В лучшем случае он покрутил бы пальцем у виска. Да разве возможно подобное, если мир совсем недавно пережил Первую мировую войну? Никогда!
Нас сочли бы сумасшедшими.
Ну, да ладно. Вернемся в наше время.
Сейчас ситуация весьма напоминает ту эпоху.
Начавшийся в 2008 году мировой кризис очень похож на коллапс 1929 года. Как все мы помним, он привел ко Второй мировой войне…
Некоторые события, имеющие то или иное значение для истории человечества в целом, порой повторяются пусть не в точности, но развиваются по похожему сценарию.
Разве нет?
Воля ваша.
А теперь, уважаемый читатель, давайте перенесемся чуть вперед. В год 2017 — год начала гражданской войны в России.
Центральный проспект запрудила возбужденная толпа. Казалось, весь город вышел сегодня на улицы.
Картина могла напугать любого стороннего наблюдателя: тысячи доведенных до исступления людей, горящие глаза, гневные лица, разинутые в крике рты, над головами торчащие вкривь и вкось транспаранты.
Крики и вопли, сливаясь в нескончаемый гомон, носились по улице и проулкам. Этот нестройный гул пронзали многочисленные сирены полицейских автомобилей.
Стражи порядка в синем камуфляже, сферических касках, с прозрачными щитами и резиновыми палками в руках плотным строем оттесняли поток митингующих от памятника Ленину.
Другие полицейские, повалив выставленные легкие ограждения, ринулись к жиденькой толпе мужчин и женщин, жмущихся на возвышении у памятника и пытающихся хоть как-то руководить беснующейся человеческой массой. Плотный лысоватый мужчина, один из организаторов митинга, что-то кричал в микрофон. Тот сильно фонил, и потому слова сливались с давящим на уши гулом. Разобрать хоть что-нибудь было невозможно, но, казалось, никто и не стремился к этому.
Полицейские налетели коршунами. Легко совладали с почти не сопротивляющимися людьми и, заломив им руки, повели к стоявшему неподалеку «пазику» с зашторенными окнами и открытыми передними дверями. После небольшого обыска задержанных заталкивали внутрь. На протесты стражи порядка внимания не обращали, более того — могли добавить от себя тем, кто начинал артачиться.
Арест организаторов заметили. От основной толпы митингующих понеслось вначале слабое, но быстро набравшее силу: «Позор!!!», «Позор!!!», «Позор!!!»
Страсти накалялись. Удерживать напор толпы становилось все труднее.
И тут произошло страшное: в первых рядах митингующих грохнул взрыв.
Громкий хлопок и яркая вспышка на миг перекрыли вопли и вой сирен, белесое облачко поползло во все стороны, закрывая упавших и корчащихся людей. Многочисленные истошные крики вмиг наполнили сердца паникой, началась давка…
Кто из толпы бросил гранату или самодельную бомбу, пока оставалось неясным, но не потерявшие самообладания стражи порядка понимали — это провокация. Тот, кто ее совершил, знал, что его самого осколками и взрывной волной не зацепит.
Сбитые в панике люди валились под ноги обезумевшей толпы и больше не могли подняться: по ним бежали, затаптывая насмерть.
Кольцо оцепления прорвали в мгновение ока. Дубинки и щиты оказались бесполезны перед натиском тысяч насмерть перепуганных обывателей.
Старлей-омоновец, которого прижало спиной к «пазику», отдавал команды своим бойцам, но те ничего не могли сделать — их, как и командира, закружило в стихийном водовороте толпы. Было бы больше — справились. А так…
Через несколько минут улица практически опустела.
Повсюду валялись брошенные транспаранты, флаги, растяжки и прочие атрибуты митингующих; ветер гонял по проспекту рваные газеты, листовки, катал опустевшие бутылки и банки из-под пива; кое-где виднелась слетевшая с ног обувь. Зияли провалами разбитые витрины разграбленных, раздерганных бутиков, у обочин сиротливо ютились покореженные легковые автомобили.
А еще остались тела людей, разбросанные в страшном беспорядке почти по всему проспекту. Некоторые стонали, подавая признаки жизни, но большинство лежали без движения. В основном женщины, девушки…
Старший лейтенант сидел на асфальте и, морщась от боли, зажимал кровоточащий правый бок: кто-то из толпы ткнул его ножом или заточкой. Левой рукой достал сотовый, набрал номер и, дожидаясь соединения, тяжело задышал, стараясь унять боль.
— Але… Марина, это я, — произнес он. — Как ты? Нормально? Хорошо. Я? Я в оцеплении… Да, опять. Марина, ты забери Юлечку из садика сегодня сама. Я не смогу, нет, не смогу. Я люблю тебя и дочку… Со мной? Нет, со мной все хорошо… Ты не волнуйся. Я люблю вас. Все, мне пора…
Офицер повалился на спину, раскинув руки. Из расслабленной ладони выпал завибрировавший телефон…
Подбежал омоновец, увидел кровь, выругался:
— Твою мать! Серега, Серега, держись… Не дури, рана пустяковая…
Однако по его тону было ясно — это не так.
Подтянулись другие бойцы. Один из них начал делать перевязку, но остановился, замер, а потом стянул с мокрой от пота головы шлем.
Парни обступили безжизненное тело.
— Серега, как же так…
Делавший перевязку боец подобрал бесконечно вибрирующий телефон, сбросил звонок, но сотовый начал вибрировать вновь. В конце концов, омоновец вырубил его совсем.
Тело осталось на асфальте у автобуса. Трогать его до прибытия СОГ
[1] нельзя.
Из салона выдернули лысоватого мужика — того, что кричал в фонивший микрофон. Он испуганно таращился на омоновцев, не понимая, чего от него хотят.
Отключивший телефон старлея боец изо всей силы врезал задержанному кулаком в грудь. Мужик отлетел, ударился спиной об автобус, но сумел удержаться на ногах, затравленно глядя на омоновца.
А тот зло произнес:
— Смотри, тварь! Смотри! Ты такой свободы хочешь?! Смотри, я сказал!!! — Боец схватил мужика за волосы, заставляя взглянуть на хаос, творящийся на улице. — А теперь сюда смотри!!! — Омоновец грубо развернул мужика к лежащему на асфальте телу офицера. — У него жена осталась и ребенок пятилетний! Ты, что ли, кормить их будешь?!
Не сдерживая больше эмоций, омоновец врезал мужчине кулаком по лицу. Тот упал и скрючился, зажав лицо ладонями. Между пальцами обильно потекла кровь.
Боец рванулся к упавшему, но его оттащили товарищи.
— Не связывайся с этим дерьмом, Миха, развоняется опять — задохнемся, — сказал один.
— Обязательно! Я этого так не оставлю, — пробубнил мужчина.
Он уже сидел на асфальте, откинувшись спиной на колесо.
На его светлую рубашку и синие джинсы быстро капала кровь, расплываясь большими пятнами.
— Заткнись, гнида, — презрительно сказал боец.
— Глас народа вам не заткнуть, — напыщенно произнес побитый.
— Ты, что ли, народ? — вызверился омоновец, хватая мужика за грудки, легко вздергивая вверх. — Сука ты продажная, а не народ. Пошел в автобус!
Рывком развернув мужчину к дверям, боец пнул его, заставляя быстрее забраться в салон.
— Слушай, тебя, кажется, на камеры засняли. Закрыть могут, — предупредил бойца другой омоновец. — Сам знаешь, нас теперь козлами отпущения будут делать.
— Плевать, — равнодушно сказал Михаил. — Теперь найти бы того урода, что гранату бросил. И того, кто Серегу пырнул.
— Найдем, кто-то обязательно их видел. Не мог не увидеть. На наши камеры они точно попали.
Подъехали судмедэксперты и две бригады «Скорой помощи». Работы им предстояло много.
Совместно с полицейскими они занялись своим скорбным трудом. А «пазик» с омоновцами и задержанными поехал к ближайшему райотделу.
Большой рынок гудел многолюдьем. Он раскинулся на территории бывшего завода, давно приказавшего долго жить. Часть производственных корпусов снесли, часть реконструировали, переделав под торговые комплексы или офисные здания, тем самым подарив им вторую жизнь.
Прилегающую территорию облагородили: выложили плитку, поставили павильончики и навесы.
Когда-то завод принадлежал «оборонке», потом поток госзаказов иссяк, властям стало не до армии и ее нужд. Переналадить производство не получилось, на экспорт выйти не удалось. Как итог — закономерное банкротство, к которому приложили руки все, кому не лень.
Предприятие являлось градообразующим: половина города трудилась в его цехах. После закрытия завода с работой стало совсем плохо. Но люди приспособились, выжили, а некоторые даже сумели прилично заработать на появившихся повсеместно рынках и торговых комплексах.
Этот выходной в начале весны сулил коммерсантам приличные барыши: люди готовились к сезону и закупались необходимым. Людской водоворот кружил по проходам между рыночных рядов, создавая заторы в наиболее узких местах. Покупатели обменивали свои кровные на китайский ширпотреб и такого же качества товары из бывших союзных республик.
И хоть повсюду еще лежал снег — грязный, покрытый коркой из почерневшего льда, солнышко уже припекало по-весеннему, наполняя сердца ожиданием скорого тепла, возрождения природы от зимней спячки.
Мощный взрыв грохнул в центральной части рынка…
Взрывной волной опрокинуло ближние прилавки, раскидало людей во все стороны вместе с кучей тряпья.
Смертельным ураганом понеслись куски рубленых гвоздей, нанося окружающим многочисленные увечья, пробивая насквозь фанерные листы прилавков, дробно хлеща по металлическим стенкам контейнеров.
Серо-черный дым пополз между покореженных торговых рядов, на время укрывая хаос разрушений, корчащиеся и неподвижные тела, кровавые кляксы на стенах киосков и прилавках…
Округа взорвалась истошным визгом и воплями напуганных людей.
Центр рынка очень быстро опустел, лишь погибшие и тяжелораненые оставались там, где их настигла беда — всеми брошенные, без признаков жизни или стонущие, кричащие…
Отхлынувшие на окраины окровавленные, подавленные, а то и возбужденные люди были не в себе, отовсюду доносились нервные возгласы, плач, крики потерявшихся, зовущих друг друга, кто-то уже полез обратно, осознав, что его родственники и близкие остались там…
На подъездах к рынку мгновенно образовалась пробка. Стоящие последними в заторе водители, не понимая причин задержки, нервно сигналили, выходили из салонов, пытаясь понять, что же произошло.
Послышались завывания сирен. Автомобили «Скорой медицинской помощи», МЧС, полиции безнадежно застряли в этой пробке. Врачи и полицейские своим ходом устремились к месту теракта, лавируя в замершем стальном потоке. Многие водители, поставив машины на сигнализацию, бросали их прямо на проезжей части, спешили туда же: кто-то за жареной сенсацией, другие из праздного любопытства, а иные — влекомые желанием помочь, оказаться полезными.
Почти на весь день город поразил коллапс телефонной связи. Операторы просто не справлялись с наплывом звонков. Все куда-то звонили, что-то выясняли, беспокоились за родственников, делились впечатлениями.
Объединяло все эти разговоры одно — война. Идущая пока где-то далеко и вроде как ненастоящая, она оскалила свои страшные клыки и здесь, клацнула ими, ухватила неосторожно подвернувшихся.
К вечеру ведущие всех местных информационных каналов, едва не сотрясаясь от азарта, излагали свои версии происшедшего, то и дело ссылаясь на некие анонимные источники. Наиболее удачливые из журналистской братии раздобыли записи наружных камер наблюдения, запечатлевших момент взрыва. Эти журналисты выглядели триумфаторами, будто лично обезвредили террористов. Они взахлеб смаковали столь громкое событие, неоднократно прокручивая в репортажах те самые записи с того или иного ракурса — вот он, рынок, все тихо-мирно. И вдруг… Бесшумный огненный столб взметнулся на несколько этажей, гибнущие люди, паника, кровь, давка…
Другие телеканалы довольствовались предоставленными очевидцами записями с сотовых телефонов — прыгающие, дерганые кадры, мелькающие испуганные лица, окровавленные тела, хаос разрушений.
Ответственность за теракт никто на себя не взял. Но люди понимали — кто-то не просто создает нервозность, а целенаправленно, с иезуитской расчетливостью сеет панику, нагнетая недовольство правительством, неспособным обеспечить безопасность граждан.
Судя по выпускам новостей, подобное происходило повсеместно, где-то жители и впрямь пошли на митинги, побуждая власти к активным действиям. Эти шествия нередко перерастали в массовые беспорядки и столкновения митингующих между собой и с полицией.
Большинство уже понимало: просто так это не кончится. Надо валить из этой проклятой богом страны, а если нет возможности — затариваться жратвой, солью, сахаром, спичками, лекарствами и молиться тому же богу, чтобы пронесло…
Движение поездов по железнодорожной магистрали парализовали возмущенные беженцы. Они большой толпой демонстративно уселись на рельсы, перегородив оба направления. На этот поступок людей подвигло повсеместное равнодушие властей к их проблемам.
Беженцы непрекращающимся потоком уходили из регионов, граничащих с бывшими среднеазиатскими республиками. В тех краях шла жуткая бойня. С сопредельных, далеко не мирных государств прорвались вечно воюющие радикальные исламисты и устроили кровавую резню, карая «нерадивых» единоверцев, не в должной мере чтущих Коран и Аллаха.
Напуганные люди устремились на территорию России. А здесь их никто не ждал. Всех вынужденных переселенцев надо было где-то разместить, предоставить работу, социальную и медицинскую помощь, устроить детей в детсады и школы, и прочее, прочее, прочее…
Власти оказались не готовы к такой ситуации.
Да и в центре самой России давно уже не помнили спокойных времен — постоянные митинги, демонстрации, столкновения.
А тут еще эти пришлые…
Они вызывали недовольство у всех: какого хрена приперлись, только вас тут не хватало!
И тогда группа наиболее решительных из многих отчаявшихся беженцев пошла на крайние меры.
Диспетчеры вовремя предупредили машинистов, ведущих составы. Движение на многие километры остановилось. К месту стихийного затора начали стягиваться пассажиры одного из застрявших поездов. Выяснив причину задержки, они стали возмущаться и требовать освободить проезд. Уговоры, призывы к совести не подействовали. Беженцы уперлись, в ход пошла грубая сила.
Перебранка и короткие стычки переросли в потасовку.
Прибывшие наряды полиции попытались разнять — да куда там! Пришлось ждать подкрепления, едва-едва сдерживая накалившиеся добела страсти граждан.
Появились местные депутаты — из тех, что постоянно мелькают на телеэкранах, с апломбом произносят умные, и не очень, речи и, разумеется, очень пекутся о благе народа, а на деле — о собственных рейтингах. Вот и сейчас они почуяли возможность заработать политические дивиденды и лишний раз «залезть в телевизор», поэтому загодя прихватили с собой журналистов.
Вальяжных, пузатых и щекастых слуг народа в дорогих костюмах окружили со всех сторон и засыпали вопросами, жалобами, предложениями, требованиями.
Кое-как с участием полиции удалось убедить беженцев освободить магистраль. Поезда с многочасовым опозданием двинулись по назначению.
Депутаты дали несколько интервью с громкими заявлениями и с чувством выполненного долга убрались восвояси, со спокойным сердцем выбросив из головы весь выплеснувшийся на них негатив уставших и озлобленных людей.
Вечером кто-то забросал палаточный лагерь беженцев бутылками с зажигательной смесью. Тушили долго: не хватало воды, пожарные расчеты задержались в дороге. Кареты «Скорой помощи» прибыли с опозданием.
А уже утром толпа возбужденных, полных гнева и отчаяния беженцев шла в стоявший неподалеку город. Шла убивать.
Глава I
Примета
Они собрались впятером в этом небольшом уютном баре: все молодые — самому старшему не так давно стукнул «четвертак», — энергичные, поджарые, в хорошей физической форме. По значительному поводу переодетые в парадку. А повод и впрямь знатный: одному из них — Павлу Гусеву, присвоили очередное воинское звание «старший лейтенант».
С самого начала договорились: в банальную пьянку событие не превращать. Потому и закуску взяли нормальную: не каждый же день звание обмывают!
Народу в баре было немного, вечер только начинался. Парни пришли одними из первых и заняли свободную нишу с приятным неярким освещением и столиком на несколько персон.
Динамики музыкального центра выдавали какую-то вполне подходящую для такого заведения мелодию — что-то спокойное, ненавязчивое, когда можно разговаривать, не напрягая голосовые связки и не приникая к самому уху собеседника.
Молодая официантка с любопытством смотрела на парадную военную форму, ладно сидящую на офицерах, и старалась выглядеть привлекательнее, двигаясь плавно, улыбаясь больше, чем требовала ее работа. Однако парням она не понравилась. Была б посимпатичнее, или офицеры — чуть пьянее, обязательно закадрили бы. А так — все в рамках сугубо деловых отношений.
Звездочки, как и положено, лежали на дне двухсотграммового граненого стакана, до краев наполненного водкой.
Павел встал по стойке «смирно» и обратился к командиру роты:
— Товарищ капитан, разрешите обратиться? Лейтенант Гусев.
— Обращайтесь, — ответил ротный.
— Разрешите представиться по поводу присвоения очередного воинского звания — старший лейтенант?
Ротный тоже встал. За ним поднялись остальные, держа в руках наполненные лишь наполовину стаканы.
— Разрешаю, — ответил капитан.
Гусев начал аккуратно пить, стараясь не делать больших глотков, но и не смакуя, чтобы не окосеть раньше времени.
Ритуал предполагал следующее: после того, как водка выпита, звездочки необходимо поймать зубами и положить на каждый погон. Процедура, в общем-то, нехитрая. Другое дело, что не все способны зараз одолеть стакан водки. Но это уже традиция. Хочешь не хочешь, а надо.
До этого дня Павел никогда не пытался глушить водку стаканами. Во-первых, много, во-вторых, ни к чему столь сомнительное геройство. Всегда пил стопками — так, чтобы «нормально пошло», как говорится. А тут пришлось взяться за стакан.
«Традиция», — сказал ротный перед застольем, когда только обсуждалось, где «накрыть поляну».
Приказы в армии обсуждать не принято.
Уже на половине стакана Павел почувствовал, что водка не идет. Более того, лезет обратно. Многовато, черт возьми, многовато! Отчаянно содрогнувшись, Гусев проталкивал в себя горькую обжигающую жидкость, ударившую в нос нестерпимым запахом.
Не выдержав, закашлялся, покраснел, не допив почти четверть стакана. Сипло вдохнул, смахивая рукой выступившие слезы. Мученически морщась, опять начал пить, судорожно сглатывая.
Остатки водки потекли по подбородку и шее. В тот момент, когда звездочки оказались в зубах, новый приступ предательского кашля вырвался из груди. Звездочки полетели на стол.
«Черт, плохая примета», — подумал Павел, одновременно испытывая чувство стыда перед товарищами и командиром.
И, действительно, есть такое поверье: если звездочки в стакане остались либо не легли на погоны сразу после выпитого, носить их недолго. Знает об этом не одно поколение офицеров всех родов войск. Знали и присутствующие. Выражения их лиц оставались нейтральными, но каждый думал именно так.
Окончательно сконфузившись, Гусев подобрал со стола звездочки и положил на погоны, не прикрепляя.
«У остальных, не в пример мне, только по полстакана, им легче, — думал он. — Надо было настоять на стопке. В других ротах так пьют — и ничего».
— Разрешите сесть, товарищ капитан? — просипел Павел.
— Садитесь, старший лейтенант, — сказал ротный.
Это послужило командой для всех. Офицеры опустились на свои места, потянулись к закуске. Соседи, сидевшие слева и справа от новоиспеченного старлея, принялись прикреплять звездочки к погонам товарища.
Гусев чувствовал, что начинает пьянеть. Он не ел с самого обеда, а целый стакан на голодный желудок да еще с непривычки — то еще удовольствие. Он вилкой натыкал разной закуски себе в тарелку и стал есть, незаметно наблюдая за реакцией товарищей.
Вроде все нормально.
«Ерунда все это, — думал Павел. — Подумаешь, выплюнул звездочки на стол, так что теперь, верить в плохую примету? Не, ерунда, дослужусь до генерала, или я — не я буду».
Словно подтверждая его мысли, ротный произнес, обращаясь к сидящему рядом с ним молодому лейтенанту, командиру третьего взвода:
— Иванов, наполняй стаканы, только не по полной, а как в первый раз. Да вот так. Хм… Товарищи офицеры, предлагаю поднять тару за то, чтобы виновник торжества пил коньяк с генеральскими звездами на дне фужера.
Все загалдели, сдвигая стаканы. А Иванов вроде в шутку сказал:
— Только после вас, товарищ капитан. Ну, вы-то к тому времени уже генерал-полковником будете.
Ротный довольно улыбнулся.
Все изобразили веселье.
«Жополиз. Службу понял. Далеко пойдет, еще и командира обгонит», — подумал Павел, выпивая водку.
Вторая порция пошла значительно легче. Да и головокружение куда-то отступило. Он исподтишка поглядывал на свои погоны, испытывая чертовски приятное ощущение от того, что количество звездочек на них прибавилось.
Веселье шло по накатанной. Музыка гремела, народ сновал по бару. Ротный ушел, сославшись на дела, напоследок наказав, что завтра всем, как штык, быть на разводе. Следом за ним удалился Иванов. Остались только свои, так сказать.
Офицеры расслабились, разговаривая обо всем сразу и ни о чем конкретно. Изредка сдвигали наполненные только на четверть стаканы, уже просто так под «давай», ибо все тосты сказаны, да и не нужны они, особо среди своих.
Постепенно разговоры скатились к главному, что, признаться, беспокоило всех: ситуация в стране. А ситуация была аховая. Нищета в одних регионах, недовольство, митинги, столкновения с полицией, жертвы, разбитые витрины магазинов, горящие на улицах легковые автомобили и относительное спокойствие в других регионах странно переплетались по всей стране, где-то кипя накалом страстей, а где-то опасливо замерев в тревожном ожидании. Одни твердили, что лучше худой мир, чем хорошая война. Другие утверждали, что давно пора все менять, жить так дальше нельзя и невозможно.
Захмелевший Павел слушал своих не менее хмельных товарищей, рассуждавших о возможной войне как о непреложном факте.
— Будет война, я тебе говорю, — твердил лейтенант Косов — командир четвертого взвода.
— Согласен, — приобняв расслабленной рукой плечи Косова, вторил его собеседник — Мирон Давыдов — старший лейтенант, командир первого взвода. — Предлагаю за это выпить.
— Не понял. Ты че, в натуре, хочешь, чтобы война началась? — удивился Косов.
— А мне плевать — война так война. Скажут стрелять, буду стрелять, — ответил Давыдов.
— Даже в безоружных гражданских? — покачал головой Косов.
— Вот че ты подкалываешь? — начал заводиться Давыдов. — Хочешь сказать, что ты не будешь, если попрут на тебя толпой, а тебе прикажут открыть огонь?
— Буду, — подумав, кивнул Косов. — Иначе затопчут.
— Товарищи офицеры, предлагаю выпить, — вернулся к главному Давыдов.
— И закусить, — глубокомысленно изрек молчавший все это время Павел. — А то вы тут устроили угадайку — буду не буду. Прикажут — будете… Мужики, пьем за всех нас!
В который уже раз сдвинули наполненные на четверть стаканы, взаимно ощущая особое единение, что наступает у подогретых алкоголем людей.
Музыка плыла по бару. От заполненных гомонящими посетителями столиков столбами валил сигаретный дым, исправно поглощаемый вентиляцией.
— Пойду, отолью, — пробубнил Павел, с усилием поднимаясь из-за стола.
Товарищи вроде как и не услышали его, тыкая вилками в остатки закуски.
Гусев, покачиваясь, дошел до туалетной комнаты, толкнул дверь. Не занято — хорошо. Сделав дела, достал телефон, выбирая из списка номер Оксаны.
Длинные гудки следовали один за другим. Наконец прозвучало:
— Алло.
— Ксю, привет. Ты дома?
— Привет.
Даже в хорошем подпитии Павел почувствовал отчуждение в ее голосе. В этом коротком ответе было все: и нежелание разговаривать, и отвечать, дома она или нет.
— Мы тут с парнями в баре «Старый друг», ну, знаешь такой, да? Приезжай, бери такси, я оплачу, — предложил Гусев, понимая, что это бессмысленно, ненавидя за собственную слабость свое отражение в зеркале.
— Ты уже пьяный?
Все тот же холодно-отстраненный голос.
— Да ну, скажешь тоже! Нормальный я.
— Я так и подумала.
— Не приедешь, значит?
— Паша, мы уже обо всем переговорили, зачем ты начинаешь снова?
— Между прочим, мне сегодня очередное звание присвоили.
— Поздравляю, Паша. Извини, мне некогда.
— Подожди… Подожди… Я к тебе сам приеду.
— Нет, не приедешь.
— Ну… Последний раз поговорим…
Короткие гудки оборвали его на полуслове.
Кто-то настойчиво дергал закрытую дверь туалетной комнаты.
Павел открыл щеколду, вышел, пропуская недовольного парня, поспешившего закрыть за собой дверь.
Вернувшись за столик, Гусев увидел устремленные на него глаза товарищей.
— Опять ей звонил? — догадливо спросил Давыдов.
— Мое дело: кому хочу, тому и звоню, — проворчал Павел, бухаясь на место, потянувшись к почти пустой бутылке.
— Что ты по ней сохнешь? Других баб нет?
— Есть, — покорно ответил Павел. — Но мне обидно, что она вот так со мной. Как будто я лох какой.
— Ты когда замуж ее звал, что она ответила? — не унимался Давыдов.
— Что не хочет по гарнизонам мотаться. Молодость у нее одна, второй не будет.
— И правильно, в общем-то. Был бы ты полковником — тогда другое дело. А замуж за лейтенанта можно только по любви. Отсюда, какой вывод, Паха?
— За старшего лейтенанта, — угрюмо проворчал Гусев.
— вот-вот. Ладно, что ты паришься? Станешь генералом, вот тогда бабы сами начнут на тебя вешаться.
— На тебя, вон, и сейчас вешаются, — возразил Гусев.
— Тут вот какая штука, Паха. Бабы сейчас меркантильные. Да, в общем-то, всегда так было. Они ведь в первую очередь вперед заглядывают, о семейном очаге думают. А у тебя какой очаг? Офицерская общага? Поэтому тут любовь нужна. Чтобы, как в омут головой, не думая ни о чем.
— Сам говоришь, что бабы меркантильные, и тут же — про любовь, — не согласился Павел.
— Так ты дослушай сначала, — начавшим заплетаться языком возразил опьяневший Давыдов. — Вот я и говорю. Ты им замужество предлагаешь, не имея ничего за душой. А я их просто трахаю, не напрягая им мозг. Им со мной легко. Поэтому у меня их много. Понял, нет?
— А где тут про любовь и про омут? — подначил Гусев.
Но его перебил Косов, обращаясь к Давыдову:
— А, кстати, как у тебя с этой-то, как ее? С Ирой? Точно, с Ирой. Давай, колись.
— С Ирой? — довольно переспросил Давыдов. — С Ирочкой у меня взаимность.
— Ну-ка, поведай, че там? — ухмыляясь, предложил Косов.
Разговор, как это водится в мужском коллективе, окончательно перешел на женщин. Гусев слушал рассеянно, занятый мыслями о разговоре с Оксаной.
«Поеду к ней, — решил он. — Просто поговорю».
— Ладно, парни, пойду я. Завтра вставать рано. К разводу надо в форме быть.
— Можно подумать, нам не надо, — возразил Косов. — Ведь к ней намылился.
— Не твое дело, — огрызнулся Гусев.
— Иди-иди, мне-то что. Тебе Мирон правильно толкует, а ты все одно.
— Паха, не ходи, поехали лучше спать, — предложил Давыдов. — Завтра действительно вставать рано. Я тебя потом с подружкой Иркиной познакомлю. Классная девчонка, Марина зовут. Я, честно говоря, сам хотел было. Да с Иркой еще не наигрался. Так и быть, тебе уступлю. Только не парь ей мозг замужеством, сразу предупреждаю.
— Договорились, — кивнул Гусев. — Ладно, я пошел.
— Вот упертый, — вздохнул Давыдов. — Сам-то дойдешь, нет?
— Дойду.
— Ну, давай. Смотри, на патруль не нарвись. Сам знаешь, время какое. Лучше сразу у бара тачку возьми. Дороже выйдет, зато безопаснее. Деньги остались?
— Есть еще. До завтра, мужики.
— Давай, мы тоже скоро двинем.
Застегивая на ходу шинель, Гусев вышел из бара, отворачиваясь от секущих лицо колючих снежинок. По освещенной фонарями вечерней улице гулял порывистый ветер. Переливалась огнями реклама, по дороге катились автомобили, слепя глаза светом фар.
Вдохнув прохладного бодрящего воздуха, Павел осмотрелся.
— Куда едем, командир? — опустив боковое стекло, спросил таксист — коротко стриженный, молодой крепкий парень в спортивном костюме.
Его серебристая, тонированная «Тойота», красуясь шикарными дисками, стояла первой, неподалеку от выхода из бара.
— Смотря, сколько возьмешь, — вступил в торг Гусев, с легким чувством зависти разглядывая «точилу».
— Договоримся, ценник ломить не стану, — располагающе улыбнулся таксист. — Куда едем?
— Давай в центр, там покажу, — ответил Павел, садясь на пассажирское сиденье рядом с водителем.
Всю дорогу он молчал, размышляя о словах Давыдова.
«Наверное, таким и надо быть, — думал Павел. — Потому бабы его любят. Да вроде и я не размазня, никогда не замечал за собой подобного. А с Ксюхой веду себя, в натуре, как лох. Ладно, сейчас расставим все точки над известной буквой. Хотя, что там расставлять, все уже сказано. И все равно ведь еду. Зачем?»
Рассчитавшись с таксистом, и впрямь взявшим по-божески, Гусев зашел в подъезд серой панельной пятиэтажки. Поднявшись по плохо освещенному — всего две лампочки — подъезду на четвертый этаж, надавил на кнопку знакомо тренькнувшего звонка.
Через некоторое время раздался голос, приглушенный дверью:
— Кто?
Гусев узнал его. Да и кто тут еще мог быть, если Оксана живет здесь одна? Эту двухкомнатную квартиру купили ей родители.
Знать, прав Давыдов: не любит Ксюха его. Квартира-то есть. Уже в общаге ютиться не надо. Войсковая часть Павла сразу за городом, служебный автобус ходит, собирает офицеров и прапорщиков из тех, кто без машин.
Он же не просит, чтобы Ксю прописала его. Прописка у него есть в офицерской общаге. И на метры ее он не претендует. Могли бы жить здесь, как люди. Нет… не любит она его.
— Это я, Ксю.
— Зачем ты приехал?
— Открой, поговорим.
— О чем?
— Просто поговорим. Чего ты?
Спустя растянувшиеся до бесконечности секунды щелкнул замок, дверь приотворилась, на темную площадку легла полоска света.
Оксана была в коротком платье, облегавшем стройную фигуру. Красивые длинные ноги, туфли на высоком каблуке. Тщательно уложенное каре темных волос, неброский макияж, столь любимый Павлом тонкий запах духов.
Выглядела она совсем не по-домашнему, как будто только с вечеринки или собиралась на нее.
— Привет, — с натянутой улыбкой произнес Гусев.
Девушка промолчала.
— Не впустишь?
— Зачем?
— Так и будем в щель разговаривать?
— О чем вообще разговаривать? Все уже сказано.
Из глубины квартиры донесся мужской голос:
— Оксана, кто там?
Укол ревности кольнул Гусева в самое сердце. Спазм перехватил горло.
— Ты не одна? — сдавленным голосом спросил он.
— Не твое дело, — отстраненно ответила девушка.
— Не мое, значит? — спросил Павел, чувствуя, как буря негодования захлестывает разум.
— Уже давно не твое. Я тебе говорила. Уходи, — решительно произнесла Оксана, делая попытку закрыть дверь.
Однако Гусев рванул ее на себя.
От неожиданности девушка вскрикнула.
— Кто там у тебя?! — зло спросил он, оттесняя девушку в коридор квартиры.
Из комнаты вышел молодой парень, примерно одногодка Павла, хорошо сложен, но хиловат мышцами, черные брюки тщательно отутюжены, свободный белый свитер подчеркивает некую бледность лица с утонченными, почти аристократическими, чертами, возмутительно «неуставные» своей длиной темные волосы аккуратно уложены на пробор.
Он с ходу ринулся на Гусева, схватив того за отвороты шинели, выталкивая в подъезд.