Виталий Сертаков

КРЕМЛЬ 2222. ЮГО-ВОСТОК

1

ЛУЖИ

Когда стреляют в рожу, всегда больно.

Первая стрела ткнулась мне в плечо и повисла. Вторая шмякнула в щеку. Крепко шмякнула, из арбалета били, меня аж набок повело. Значит, ублюдки из своры Шепелявого, только у них самострелы ладные.

— Щиты поднять! Коней укрыть, сомкнуть строй! — рыкнул я. — Бурый, за спину!

Бурый зарычал не хуже меня, но послушался. Когда вонючки нападают издалека, псов надо беречь, нехай пока в строю потопчутся. Мужики с лязгом подняли щиты. Кудря свистом приманил своего пса. Фенакодусы затопали, засопели, чуя близкую кровь.

— Бык, видишь их? — Я вырвал стрелу из щеки, быстро глянул. С наконечника капало черное, пахучее. Опять та гадость, надоенная с жаб. Снова придется на морду примочку ставить. Ну, суки, вечно в рожу целят!

— За трубами ползут. Чую, ща кинутся, — Бык сидел на телеге, на самом верху, смотрел в половинку бинокля.

Двойной трубопровод тянулся справа вдоль дороги. Бетонка здесь рассыпалась, колеса телег прыгали, всюду лезла трава. Мы в этом месте завсегда пехом идем, на телеге хрен усидишь. Вот нас и подловили.

— Бык, ну-ка живо, ляж там! Кудря, готовь огонь!

Кудря выплюнул жевачную смолу, дернул вентиль огнемета.

— Твердислав, отошел бы ты взад, не дразни гадов!

Прилетели еще две стрелы. Одну, что навесом летела, я мечом сшиб. Другая стукнула Степану в щит.

— Славка, будешь с ими лялякать или сразу порубаем?

Степан в моей десятке — самый старый. Весь в шрамах, из дубленой кожи рукокрыла даже во сне не вылазит. Он-то знает, что десятнику прятаться не годится. Вонючки — они тупые, на открытого человека прут и прут. Побегешь — так, может, и не догонят, это хорошо. Но нам-то куда бежать? Нам заказ Химиков исполнять надо.

— Вперед, строй не ломать! — скомандовал я. — Не здесь, пусть окружат сперва!

Место для драки неудобное, узкое. Хотя где оно удобное?

Я своих верно вел — вдоль рельсов, по недельным меткам. Миновали место, где в старом гнойнике застрял кусок ржавого био. Железяка заморская в гнойник провалилась, когда меня еще не родили. Левую обочину вплотную подпирали горелые склады, крыши там обвалились, стены заросли травой. Наши цеховики с них кирпич ковыряют, вона сколько дыр наделали. А справа от бетонки, за двойным трубопроводом, за горами щебня, блестели Лужи. Стая ворон кого-то догрызала, каркали, дрались. До Гаражей оставалось — всего ничего, меньше километра.

— Славка, ты глянь, Шепелявый стрелы центровать навострился!

Это Голова, мой лучший друг, хоть он не с Факела, а с Автобазы. Поэтому в моей десятке он не подчинен. Был бы мой боец, я бы живо ему нос в морду забил. Нашел время стрелы изучать!

Шли быстро, шаг в шаг, вон уже развилка улиц, кости черные видать да противогазные морды в песке. Там на мине давно вояки подорвались, настоящие вояки, незнамо чьи.

— Эй, Шепелявый! — заорал я. — Кончай дурить, мы тебе порося принесли! Слышь, вонючка? Пропусти по-хорошему. Песка за гаражами возьмем и уйдем. А тебе порося жирного дадим!

Вообще-то ублюдков с Луж у нас зовут мутами. Это маркитанты их какими-то «вормами» кличут. Но на вонючек эти твари лучше откликаются. Сатанеют прямо. А что, вонючки и есть, Бурый вон их за сто метров чует, аж слюной заходится!

Прошли еще десять шагов. Бетон под ногами горбатился. Справа на отвалах скрипел щебень. Вонючки ползли.

В шлем Голове попала еще одна стрела. Не проткнула, застряла. Голова заржал не хуже жеребенка. Иногда, когда он тупо ржет, хочу ему не нос, а всю башку в плечи вбить. А ржет часто, ежели придумка новая у него сработает. Нынешняя его придумка — двойной шлем внутри с резиной.

— Твердислав, чо зазря глотку рвешь? — раздумчиво так укорил Степан. — Или хотишь у Шепелявого девку сочную сторговать?

Тут у мужиков разом улыбки до ушей. Припомнили мне, как баба из вонючего племени меня чуть не угрохала. Но я не обиделся, знал, что старый охотник прав. Муты толком не говорят, хотя порой с ними можно столковаться. Если у них совсем со жратвой туго.

Бурый вскинулся и дико залаял, за ним — другие псы. Когда они хором орут, аж в ушах звенит. Крысиная порода потому что. Батя говорит — из обычных крысособак их вывели. Уже который помет суки приносят, умные стали, к человеку ласковые, но крысиную хватку так легко не изведешь. С лая на визг срываются, и хвосты лысые, как у диких, и грызут что-то день-деньской, зубы точат. Да вот только дикие их сородичи за своих не принимают. Вмиг порвут, если ночью домашнего пса на пустоши оставить. Такие вот родичи, ага…

— Ну, с нами Бог! Самопалы — к бою! Ванька, Бык, — огонь по обочинам, меня не задень! — приказал я и рванул бегом. К перекрестку.

Вонючки посыпались отовсюду, как градины.

Бык встал на телеге, на дуле огнемета уже плясало пламя. Гавря снарядил пищаль, упер приклад в плечо. Пищаль у нас на десятку одна, и стрелять из нее можно, только когда телега на месте стоит. Или вообще ее надо с телеги снимать, упор в землю втыкать и тогда уж палить. Неудобная вещь для охотника, тяжеленная, хотя лупит здорово. Те пищали, что у нас на стенах да на башнях, их по двое обслуживают. Один порох готовит, пули, другой дуло чистит. Раз пальнули — минуту заряжай. Зато если попали — троих насквозь пробьет. Да еще и по кускам раскидает!

Ванька полоснул факелом по левой обочине, по краю кирпичной стены. Эх, жарко полыхнуло, трава и кусты разом пыхнули! Там на стене заорали, покатились вниз, роняя ножи и самострелы. Крыш-трава густо сквозь кирпич проросла, рассыпаться стене не давала, зато теперь пятки мутам жгла, вот потеха!

Наши псы взвились, кинулись в драку.

— Гавря, слева трое!

Ух, жахнула пищаль! В кого-то точно попали, визг поднялся! Я от своих в три прыжка оторвался, выскочил на перекресток. Мне самострельщиков изловить надо, уж больно хорошо устроились! Следом громыхала наша пустая телега, Бык еле удерживал фенакодусов. С горы лежалого щебня ко мне летели трое вонючек, еще четверо шустро пылили сбоку, по дороге, то на ногах, а то, как псы, припадая на передние лапы.

Ближних двух уродов я отмахнул щитом. Щит у меня тяжеловат, полпуда будет, зато верхнюю кромку Голова ай как ладно заточил! Первый гад вскочил с колен, то ли руки у него, то ли лапы, рыло вытянутое, все в волдырях… Вот поперек рыла я ему заточенным щитом и съездил. Он так и отлетел, кусок черепа мне оставил. А второму уже следом досталось, нечего под ногами болтаться. Пока он облезлой башкой тряс, я ему щитом шейку тощую рубанул. Пусть без головы побегает!

— Сзади, мужики! Берегись!

Грохнул самопал Головы, за ним — другой. Я рыжего самопалы по звуку узнаю, шесть раз должно громыхнуть. Те, что прыгнули со щебня, завертелись, схватившись за глаза. У одного с морды сорвало кожу, другой потерял глаз и нижнюю челюсть, но упрямо махал топором. Антересный такой, как моя сестренка говорит. Любаха вообще много слов знает, даром что к детям учить приставлена. Антересный такой, с топором. Вроде как в клеенку обернут, или она вместо кожи у него, навсегда прилипла. Клеенка с цветочками, гнилая вся, но красивая, ага.

Третьим выстрелом Голова сделал в клеенке много-много дырок. В левой руке у него тлела длинная спичка, а правой он тянул из петли очередной самопал.

— Бык, коней береги, отводи назад! — крикнул я, сам с мечом крутанулся. Еще одного достал, тот с зазубренной саблей лез. А коней сберечь — дело первейшее, без них мы хрен чего довезем. Они, конечно, сами кого хошь затопчут, но не для того мы их так дорого покупаем.

— Понял, увожу! — Бык в последний раз стеганул огнем по трубопроводу, его баллон опустел. Пара гадов, что прятались за трубой, заметались с воплями. Хорошо горели, ярко. Бык — молодец, лихо развернул коняшек и погнал назад. Железным колесом аккурат проехало по мелкому горбатому муту. Шипами тварь зацепило и поволокло, только ошметки полетели. Мне не понравилось, что Гаври на телеге не видать. Он уже должен был второй раз пальнуть, но грохота так и не было.

— Мужики, держи круг!

Мог и не приказывать. Мои встали плечом к плечу. Степан поднял на меч коричневого гада, распорол снизу доверху. Тот орал на мече, зубами за сталь хватался. Кудря отступал к развилке, коротко поливая огнем. За ним на дороге горели и корчились трое. Еще трое скалились издалека, подобраться не решались.

Я рванул навстречу тем уродам, что по-собачьи бежали. Щит одному кинул, пока он ловил — мечом с оттягом полоснул. Гад завыл истошно, покатился по земле, весь в грязи и кровище. Тоже антиресный, ребра не внутри, а наружи. Голова таких любит ножичком расковыривать.

Зря я обернулся. Нельзя в бою отвлекаться. Гавря лежал поперек дороги, держался за дырку в животе. То есть уже не держался, помер. Вот гады, второй боец с моей десятки здесь гибнет! И всего за месяц!

Иван, прижавшись спиной к Кудре, целил из самопала. Одного хрена он уже свалил, да только башка у того крепкая оказалась, или мозгов под костью не было. Упал, дырявой башкой помотал и — снова в драку. Тут его Кудря поджарил, славно так. Гад долго еще факелом бегал и орал. У Кудри смесь в баллоне вышла. Запасные — на телеге, за собой же две штуки не утащишь!

Но громче всех орала наша связанная порося на телеге. Хотя Бык угнал коней далеко взад и там ждал.

— Прикрой меня!

— Эй, Голова, есть еще баллон?!

— Вон они, сверху пристрелялись!

В меня стукнули несколько стрел. Пробили штанину, кровь потекла. Я столкнулся на перекрестке еще с одним уродом. Этот серый попался, весь в каких-то веревках, точно на части рассыпался. Но с ножом длинным кинулся, прямо на меч. Меч у меня добрый, гнутый маленько, из рессоры потому что, сам отец мне правил, а потом еще в Поле Смерти закалял. На такой меч не стоит с ножиком соваться. Но этот серый сунулся, ага, без лапок теперь скачет.

Добивать его не стал, побежал дальше, за развилку, к кустам. Надо ж было срочно выкурить ихних стрелков, не то они всех моих издалека перебьют!

— Бурый, ко мне! Ищи!

Бурому только того и надо. Осьминогами его не корми, дай паршивой вонючке в горло вцепиться! А чо, зубы у него славные, руку перекусывает. Хороший пес, ласковый. Мы с ним в кусты вломились, под трубу поднырнули и полезли вверх по щебеночной горе. Бурый, конечно, впереди. Пригнулся, хвост дугой и — прыжками в гору! На вершине я оглянулся — парни отстреляли все пули, взялись за мечи и аркебузы. Раскачивались все, как положено, кроме Головы. От пули пляска такая, конечно, не шибко спасет, но от стрелы увернуться можно.

Голова под обломком трубы менял баллон в огнемете. У него вечно есть про запас! Голову прикрывал Леха, с двумя аркебузами кружился, самый молодой в моей десятке. Вроде пока парень ничего, держится, хотя на штанах кровь и рожа расцарапана. Вокруг них три трупа догорали. Голова двоих еще из самопала грохнул, мне бы так стрелять!

— Степа, вон он, гнида, по трубе ползет!

— Десятник, Гаврю убили!

— Она кусается, сволочь! Ванька, я ей башку срубил, все равно кусается!

Едва я перевалил вершину, с двух сторон накинулись. Один ткнул штыком граненым, в коленку угодил. Больно, но терпимо. Пока он удивлялся, чего ж я не падаю, Бурый ему в морду вцепился. Упали и покатились вместе. Здоровый, черт, оказался! Три раза Бурого штыком бил, пока не сдох. Не туда бил, дурак, брюхо-то у пса доспехом закрыто!

Второй, горбатый, сам от меня побег. Быстро так побег, может, вспомнил что важное. Я — за ним, в пылище да в колючках, вниз да вниз. Так на жопах вместе с горы и скатились, я чуть штаны не порвал. И сразу на другом отвале арбалетчиков увидал, и самого Шепелявого. Арбалетчиков двое было и с ними заряжающий, двое винты крутили, торопились, третий лежал, по дороге целил. Укрылись хитро, кустиков в камень навтыкали. Если б я не успел, точно положили бы кого из мужиков!

Шепелявый у своих арбалет отобрал, к пузу прижал, в меня выстрелил.

— Твердислав, ты где? У меня заряды целы! — Это Бык где-то там, на телеге, прыгает, в бой рвется. Нет уж, пока обойдемся.

Я качнулся, как отец с детства учил. И — к вонючкам, в горку, клинок сзади, на отлете держу. Еще один болт заточенный мимо свистнул.

— На тебе, сука, на! — Это Кудря, его голос. И меч его, сладко так свистит.

Позади зашипело, черный дым поднялся. И сразу — дикий вой. Ага, Голова второй баллон успел прикрутить, нашим дорогу чистит! Вонючки по земле катаются, да только этот огонь землей не собьешь. Пока с жиром да с кожей вместе не выгорит, не уймется!

Шепелявый понял, что второй болт выпустить в меня не успеет, бросил арбалет — и деру! Я б на его месте все же попытался. Ежели в упор, да эдакой точеной железкой…

— Бей его, Степа! Бей!

— Леха, где огнемет? Вон они, сзади лезут!

Шепелявому кто-то зубы выбил, он с тех пор шипит да плюется. Я с этой гнидой дважды сталкивался, все никак не прищучить. Сам жилистый, точно кот голодный, хитрее всех своих дружков. Харя пластырем залеплена, один глаз маленько криво висит, руки волочатся, пальцы слиплись, чисто рачьи клешни, а на башке кастрюля. Еще мой отец с ним по молодости махался. Живучий, гад, чуть чо — сразу в нору. Он и теперь успел в люк провалиться. Знает, что один я за ним не полезу.

Того, что лежал с арбалетом враскоряку, я пополам разрубил. Встать ему не дал. Возле уха вдруг свистнуло, я отпрянул кое-как.

Видать, он прятался. Страшный такой, лысый, кожа на всей башке пульсирует, кость не затянулась. Он крутил в руке проволоку с шипастыми гирьками. Поганая штука, хрен увернешься. Теперь я знал, кто убил Макара из патрульной роты. Меч поднимать было некогда, сдернул я с пояса нож, рванул вплотную к лысому гаду.

И тут мне — справа, точно оглоблей, по виску врезали. Показалось, день погас, так в глазах потемнело. Кажись, я на коленки упал. Ножом вокруг себя машу, сам не вижу, кого отгоняю. Слышу только — свистит.

Лысый, который с черепом без костей, гирьки раскрутил. Мне тогда показалось, вроде как медленно летят. А позади сопят, и несет гнилью, и тот, кто меня дубиной огрел, он уже снова замахнулся…

Бурый меня спас, и Голова подоспел. Я не видел, но слышал хорошо. Дубина рядом упала, прямо мне на ногу, я потом хромал три дня. Ох и здоров же был тот кабан! Я его дубину поднять-то смог, но биться ею — да легче рельсой махать! Бурый на этого гада налетел, клешню ему прокусил, ага.

— Славка, держись! На, зараза, получай!

Вжикнуло коротко, дважды. Голова, подумал я. Дык, конечно, Голова, у кого еще аркебуз спаренный? Сразу два шарика метает, один за другим. Сложная маленько штука, но занятная. На то Голова и умник, такие вот смертельные штуки изобретать! Аркебузы, ешкин медь, они вообще надежнее бьют, почти как пулями.

В кого-то Голова точно попал. Захрипел кто-то, с откоса покатился.

А я успел под гирьки летящие поднырнуть. И ножом лысому снизу брюхо вскрыл.

— Вот те, — говорю, — ешкин медь, за Макара!

Кишки его склизские на меня высыпались. Уж не знаю, чем муты с утра завтракали, но явно не малиной. У меня от вони аж зрение вернулось, но свой завтрак, каюсь, я там и оставил.

— Это ничего, — рассудил где-то рядом Голова. — А здорово я придумал, шлемы двойные, с подкладкой паять?

— Да, это ты здорово придумал, — только и сказал я. И меня снова вывернуло. Но уже не от вони. В башке мозги сотряслись. Кое-как от гадости оттерся, огляделся. Шлем с меня сорвало, по шву треснул, сплющился, на голову точно не налезет. И нога болит сильно.

Вспомнил, что я командир, надо дело делать. Лысый гад ногами сучит, но уже не боец. Бурый мой визжит, ухо лижет. А рядом — ничком лежит и дергается туша кило под сто, среди братков Шепелявого такие часто попадаются. Это он мне дубиной приложил. В обмотках, кожа струпьями лезет, а позади…

Я сперва не понял, пока Голова мечом не поддел. Третья нога у него возле жопы висела, ага, тощая такая, почти как хвост.

Тут и наши подоспели, доспехами бренчат, пыхтят.

— Гаврю проткнули, мы его на телегу, завернули пока. Сразу помер, не мучился.

— Эх, мамка его завоет…

— Слава, они Кудрю ранили!

— Ничо, дойду, царапина!

— Ты как, десятник, цел? Ой, мамочки, ну и страхолюдина!

— Твердислав, давай-ка на телегу!

— Нет, — я оперся Степану о плечо, встал, покрутил шеей. — Чо разорались? Быстро оружие заряжать! Степан, Голова, — в очередь караулить! Леха, ешкин медь, перевяжи Кудрю! Иван — баллоны с телеги возьми, огнеметы снаряди!

— Есть снарядить! Есть караулить!

Всё, разбежались по местам, делом занялись, остыли маленько. Самопалы да огнеметы зарядить — первейшая задача. Без того дальше не пойдем.

Один боец погиб. Это плохо. Дорого сера нам нынче далась. Но иначе — никак. Иначе… разве что эту самую серу изнутри с баков нефтяных соскребать. Такую хитрость механики давно предлагали. Да только ничего не вышло. Грязная там сера, мокрая, сплошной асфальт. Пороха из такой не сделаешь…

Смердело паленым мясом, хоть нос зажимай. Прикатил Бык, коняшки от вредной мертвечины морды воротят. Помолчали мы над Гаврей, пожелали ему скорее встать под стяг Спасителя. Я взял у Быка бинокль, поглядел по сторонам. Насчитал двенадцать мертвяков, что ли. Еще, кажись, в кустах валялись. Двое живых удирали, но далеко. Оружия у них путного не нашлось. Да и трогать не хотелось. Две сабли гнутые подобрали, клинки у них старые, с заморскими письменами. Кудриного пса такой саблей подранили, вместе с хозяином. Пес Степана погиб. Мертвой хваткой на муте поганом повис, так и не смогли оторвать.

Лужи начали слегка парить, светляки там запрыгали, это плохо, дело к вечеру. Я Лужи особо тщательно оглядел, оттуда всякое может приползти. Но вроде бы туманилось, как обычно, и шагай-деревья вдоль воды ковыляли себе на юг. Они мразь всякую тоже чуют, зря не пойдут. На развалины кирпичных складов, распугав ворон, начали слетаться падальщики. Скоро выползут крысы и земляные черви, а к ночи и рукокрылы прилетят. Ага, хорошо, в темноте сожрут трупы, вылижут вчистую.

— Кудря, ты как, а ну покажись! Если слаб — взад пойдем!

Кудря уперся, хотя бок вспороли глубоко. С его слов, вонючка бился по науке, а потом подло снизу саблей зацепил. Леха Кудрю туго перевязал, примостили на телегу. Потом Степан занялся самим Лехой. Оказалось, что у нас двое раненых. Только молодой бодрился, стыдно ему было, что порвали внизу спины. По спине в штаны текло, аж пятки кровью намокли, а он, дурилка, молчит!

— С комаров яду надоили, скоты, потому и не больно! — оценил Степан, задрав Лехе на спине кожаную рубаху. — Вишь, вроде царапина, а текет и текет! Ща глинкой залеплю, а дома уж сразу — к берегиням, в лазарет.

Кое-как построились, влезли на телегу. Дальше можно ехать, бетонка снова ровная.

— Слушай меня! Не галдеть! Осмотреть товарища! Проверить ремни, подсумки, оружие! Щиты — за плечо!

Трещит у командира башка или нет — никого это не касается. Десятник свою лямку тянет, за ним остальные тянутся. Я сам проверил Голову, все ли в порядке с амуницией, он — Степана, и так далее. Как говорит мой батя, уставы Факельщиков кровью писаны. Кто про то забыл — червей кормит.

— Ничо, мужики, — сказал я. — До ночи обернемся, под факелом родным помолимся. Смотреть в оба, не галдеть!

Коняки зашагали бодро. Вдоль отстойников дыры в бетоне пошли, только колеса постукивали. Раненый Леха сменил у вожжей Быка.

— До ночи, говоришь? — тихо спросил меня Степан. — Только назад этой дорогой уже не пойдем или как?

Старый охотник снова был прав. По трупам взад не ходят. Значит, придется обходить по чужим кварталам, а это худо. Я поглядел на запад.

Солнце садилось слишком быстро.

ЧУЖАК

Солнце еще не село, когда на гребне полуразрушенной стены показался человек. Он выбрался на стену так ловко и бесшумно, что даже птицы заметили его не сразу. Когда заметили — взлетели, подняли гвалт, но человек уже не прятался. Он уже увидел сверху, что хотел. Цепким взглядом охватил недавнее поле боя, заметил, куда бежали уцелевшие мутанты, куда уехали телеги Факела. Некоторое время человек без движения лежал на гребне стены, наблюдая, почти не дыша. Затем одним ловким текучим движением спустился вниз. Глядя издалека, никто бы не ответил точно, мужчина это или женщина, настолько гибкими и мягкими были движения чужака. Он двигался плавно и экономно, похожий на охотящуюся кошку. Но ни за кем не охотился. Щуплый, невысокий, покрытый плотной короткой шерстью, он совсем не походил на мутантов-нео. От обычных хомо из промзоны он тоже сильно отличался. Плоский нос, узкие щелочки глаз, чуткие уши. По меркам Капотни, у мужчины даже не было приличного оружия и хорошей одежды. Его бедра облегала полоска грубой ткани, на спине крепился полупустой мешок, грудь крест-накрест пересекали ремни.

Чужак.

Очутившись внизу, на дороге, мужчина сделал все, чтобы не оставлять следов. Он ступал, как настоящий разведчик, тщательно выбирая сухие камни. Ставил ногу лишь там, где не было грязи, луж и крови. Хотя кровь и привлекла внимание незнакомца. Он опустился на корточки возле недавно убитых мутантов, собрал их кровь в пузырьки, плотно запечатал крышки, засунул пузырьки в заплечный мешок. Много внимания гость уделил мертвой собаке. Разжал ей челюсти, зачем-то пересчитал зубы, затем обмерил ее тело веревкой с узелками…

Внезапно незнакомец замер, готовясь в любой миг сбежать. Его круглая голова, покрытая короткой гладкой шерстью, быстро поворачивалась из стороны в сторону. Его ладони легли на разбитый бетон, мышцы напружинились. Чужак ощутил, как ползут под землей черви к свежим мертвецам. Он слышал ладонями стук копыт, слышал, как топчется далеко на востоке громадный стальной биоробот. Какой-то звук или дрожание почвы показался чужаку опасным.

Миг — и его не стало. Даже кусты не шелохнулись. Не прошло и минуты, как со стены спикировали самые голодные падальщики.

Пир начался.

2

ГАРАЖИ

— Здеся, — кивнул Голова. — Точно этот вагончик, крестиком меченный. Вона там, у лесочка, мы в прошлом году с Рябым болотника порубали. Сосал себе деревяшку мирно и вдруг на нас полез.

Место тут было чудное, меня от него слегка мороз пробирал. Не то, чтоб страшно, в Пепле вон намного страшнее. Но мне в Гаражах всегда не по себе. Вечно хочется оглянуться, что ли. И ходить сюда стараемся пореже, только если богатый заказ или батя попросит. Вот Лужи, к примеру, — там все ясно. У бати есть эта, как ее… технологическая схема, во, выговорил! Схема старая, еще до Последней Войны рисована. Там так все запутано, но батя у меня самый умный. Он говорит, что Лужи — это отстойники, короче, такие ямы, куда все Капотнинские заводы еще до войны дерьмо сливали. Потому ничего удивительного нет, что вокруг Луж всякая мерзость плодится. Там только муты и рыбачат, ну туда им и дорога.

А в Гаражах тихо. Вьются заросшие кустами проселки. Гаражи крыш-травой густо заросли, хрен теперь повалишь. Насквозь трава прогрызла, ешкин медь, топором не прорубить. Прежде тут были не кусты, а крепкие дороги, еще заметно по столбам и насыпям. А нынче — крысиные тропы, собачьи норы, птицы стайками прыскают. Сотни их тут, гаражей и всяких ангаров. А сбоку еще ржавые пути с вагонами. Муты Шепелявого тоже где-то в Гаражах ночуют, ага, но западнее, у самого Берега. Голова клянется — сам видал, как вонючки голыми руками в реке рыбу ловят. Это ж какое надо брюхо стальное иметь, чтобы рыбу из реки запросто жрать? Да и био заморские сюда редко забредают, обычно они вдоль реки круги кружат и за кладбищем, а тут им чо? Жратвы не найти, давить некого.

Уж больно тихо в Гаражах. Может, потому что кладбище близко?

— Степан — наверх, Леха, ходить можешь? Возьми собак, прикрой нас с дороги. Бык, Иван и Голова, — берем лопаты, за мной!

Я и сам взял с телеги лопату. В башке еще маленько кружилось, но ничо так. Втроем мы откатили скрипучую дверь. Вагон весь в дырах, проржавел насквозь, внутрях ласточкиных гнезд полно.

— Это что, она и есть — сера? — Лопата зазвенела о желтую застывшую кашу. Каша занимала половину вагона.

— Она и есть, — подтвердил Голова. — Вона тама мы с химиками в прошлый раз интенсивно копали.

Бык долбил штыком и бурчал. Бык вечно бурчит.

— Ты чем недоволен? — спросил я, когда мы высыпали в телегу первые мешки.

— Так химикам надо, пусть сами бы и ходили! Вон, Гаврила из-за них погиб.

— Дурень ты, Бык. Химиков меньше, чем нас?

— Ну… почитай втрое меньше. Сотни три, может, наберется.

— А кто порох будет мастерить, если они охотниками заделаются? А сыр кто будет делать? А спирт лекарям кто выгонит? А свечи кто сварит?

— Спирт мы и сами бы смогли, — запыхтел Бык. — Вон, я слыхал, на совете инженеров порешали, что мыло сами варить будем. Вот так. А если мыло свое, то и порох наладим!

— Ага, ты, Бык, сперва со своей бабой наладь, — сквозь дыру в крыше поддержал меня Степан. — Только слухи по ушам гоняешь. Дьякон Назар на совете сказал иначе. Что мыло будем варить на самый крайняк, если химики цену не скинут. А про порох он молчал. Давай свой самопал, я тебе туда серы напихаю, поглядим, много ль ты настреляешь! Молчишь? Вот так, молчи и копай. У химиков на заводе своих секретных порошков куча, а лаборанты тайны хранят еще с прадедовских времен. Дьякон Назар верно говорит — каждый свою долю должен честно нести. Ежели каждый цех свое дело будет крепко знать, так и всем выгода.

Я кидал лопатой задубевшую серу и помалкивал. Когда так сладко про моего отца говорят, мне стыдно, что ли, делается. Вроде как дьякон Назар — герой, а я за его спиной в похвалах греюсь. Батя мой, конечно, герой, главный в совете инженеров и первый дьякон Факела уже лет десять. А Степан, как был с юности охотником, так и остался. Но с батей они крепко дружат. И вместе открывали главный люк убежища, когда наружу без хоботов резиновых стало можно вылазить. Это давно было, до того, как меня родили…

— Кони дергаются, — Иван понюхал воздух. — Десятник, может, кусты подпалить немного, вычистить? Как бы крысопсы не подобрались.

— Не, — сказал я. — На огонь поглазеть еще неизвестно кто пожалует.

Первая телега нагрузилась с верхом. Кидали глыбами, хрен ее разломаешь, серу эту. Да, жаль, что рельсы раскололись да под землю вросли, а то мы вагон бы прямо до Факела дотолкали.

Кудря поближе подогнал прицеп. Кудря мне совсем не нравился, белый весь стал и глаза мутные.

— Вань, немного подпалить не получится, — подтвердил с крыши Степан. — Подожгем на хрен всю округу.

А кони дергаются вон чего. В «спальнике» могильщик шляется. Дайте мне бинокль!

По тряской лесенке я живо влез к Степану на крышу. По очереди поглядели с ним в стекло. Жаль, в бинокле один ствол остался, приходилось, ешкин медь, глаз жмурить. «Спальниками» южные кварталы называли еще старики, когда из убежища вылазили только в защитке. Мой батя говорит, что до Последней Войны люди сами так про свои кварталы шутили, он в книжке читал. Дивное время было, небось. Мне и не представить, как это жить, к примеру, на пятом этаже, а до кузни или там до базара топать целый час.

А Степан угадал верно.

Био шагал по улице, с вагона не видать по какой, но приближался к нам. Шагал как-то странно, будто браги перепил, водило его маленько. Вокруг его круглой башки торчали остатки многоэтажных домов, точно гнилые дырявые зубы. Которые дома на бок завалились, а которые — еще ничего так. Одну башенку я вспомнил — мы там внутрях с дверей стекла снимали.

— Километра три будет, — прикинул Степан. — Не нравится мне это, не его время.

— Может, оголодал? На кладбище идет?

— На кладбище он бы пауков своих послал.

Тоже верно.

— Смотри, там еще один. Тоже могильщик, аж трясет всего.

Я послал Степана вниз, чтоб мяса коням нарубил, а сам остался следить. К счастью, прицеп уже набили. Псы тоже дергались, Бурый весь извелся на цепи.

— Кудря, разворачивай, уходим.

— Чего тама, Славка? — Ко мне влез весь желтый Голова. Замолчал, нахмурился, едва глаз в окуляр вставил. Долго смотрел, вихры рыжие чесал. Наши уже через рельсы телегу протащили, на дороге строились. Но я Голову не торопил. Потому как он самый умный, против правды не попрешь.

— Могильщик, зараза, да тока незнакомый, другая модель, на плечах артиллерия, — почесал за ухом Голова. — Тот, что выше, я его номер помню, он зимой речку переходил. Прежде он по квадрату бродил, точно часовой, а потом сбился.

— Дай-ка мне! — Я покрутил колесики. Да, первый био оказался старым знакомцем. Наши мортиры в нем вмятин уже наделали, и под огнемет попадал, с одной стороны почернел.

— Сдается мне, Славка, гадость эти кинестетики замышляют, — Голова потрогал рыжие усики. Он их вечно трогает, все надеется, что отросли уже. — Я тута с лаборантами лялякал… Они думают, что нормального био, даже могильщика, лихорадка не возьмет.

— Чего ж он трясется, мобыть, шестерню где заело? — Я повел биноклем по кругу. Над Факелом дымы не поднимались, стало быть, все спокойно, тревогу не объявляли. Зато сильно дымило за рекой, отсюда не видать. И пальба доносилась.

— А того и трясется… — понизил голос мой друг. — Лаборанты покась не уверены… но как бы железяки до свинцовых гробов не добралися.

Я снова попытался поймать в крестик незнакомого робота. Но, к счастью или нет, оба био свернули и исчезли за высокими домами. Тут до меня маленько дошло, что сказал Голова. Во-первых, лаборанты. Я лично, сколько на охоту хожу и химикам грузы таскаю, а лаборанта только издалека видал. Они вечно заняты, как мой батя, а наружу с химзавода под сильной охраной выходят. Только когда на базар что-то редкое подвезут, уж очень редкое и непонятное. А Голова с ними, старцами, запросто лялякает. Вот же проныра! Ну чо, на то он и Голова, хоть двадцати еще не стукнуло.

Во-вторых, могильники. Закрытые, запаянные. Мы бы про них не знали, кабы река сильно берег не подмыла.

— А если добрались, то чо?

— Меняются они, — еще тише сказал рыжий.

— Ешкин медь, куды ж дальше-то меняться? И так мертвечиной котлы набивают.

— То-то и оно. Мертвечина мертвечине рознь. Лаборанты думают, может, на могильниках микроб какой завелся, шестеренки у био жрет.

— Пошли, быстро!

Мы скатились вниз, забрали собак. Тяжелогруженые телеги катили мягко. Солнышко кидало длинные тени, над Лужами висел туман, зычно перекликались жабы.

— Обратно идем через Асфальт, — постановил я. — Глядеть в оба, поставить запасные баллоны, не галдеть!

Фенакодусы тянули бодро, чуяли, что скоро в конюшню, костяшек с кухни погрызут. Кудря совсем ослабел, испариной покрылся. Леха держался молодцом, хотелось парню в моем десятке закрепиться. Я следил за Бурым, он впереди нас, высунув язык, рыскал. Я следил, а сам все думал про могильники.

— Твердислав, вроде крысопсы увязались! Поджарить?

— Не галди! На стволы не полезут.

А сам на всякий случай обернулся. Так и есть, штук восемь крупных серых тварей рысили, опустив носы к земле. Змейкой шли между ржавыми танковыми ежами, между обломками моста. Тут когда-то мост висел. Реки нет, а мост висел, вот чудеса. Батя мой говорит, мост цеха соединял, прямо через дорогу. Его био ракетами разнесли. Хорошо, что они ракеты свои давно отстреляли.

Крысопсы пока не нападали, кровь раненых им в носы шибала, вот и не отставали. Голодные, шерсть вылезла, ребра втянулись. Голодные и умные. Вожак, едва мой взгляд заметил, морду узкую задрал, нагло так уставился…

— Славка, ты куда, свалишься! — Голова меня вовремя за шкирку поймал.

— Десятник, худо тебе? — вскинулся Степан.

Вот так на крыс поганых смотреть. И не заметишь, как с телеги навернешься!

— Степан, плесни-ка в меня водой! — попросил я.

После ковша воды полегчало. Я огляделся. Позади темень ползла, впереди — полоса костров. Костры из горюн-травы, день и ночь в канавы траву подсыпают, а золу взад черпают, для огородов. С той поры, как Факел с Химиками и Автобазой договорились, стали канавы рыть сообща. Я про то время, ясное дело, не помню, меня еще не родили тогда. Зато помню, как вокруг Асфальта последний ров копали, тогда с Асфальтовыми дружили, ага, все им помогали. Ров копали, бабы траву носили и сразу поджигали. А уж когда кольцо рвов по всей промзоне замкнули, вот праздник-то был! С той поры ни одна скорлопендра не пролезла. Издалека огонь чуют, обходят. Живоглот пролезал, жук-медведь пролезал, когда в дожди заливало, но их потом изловили да поджарили. А вот дрянь всякая ползучая теперь остерегалась…

Уже близко костры. Только бы Асфальт проскочить…

— Голова, ты их видел?

Рыжий меня, как всегда, без слов понял.

— Ну тощие, зараза, как черви. Не к добру это, жратвы им не хватает.

— Я и смотрю, живности меньше стало, что ли?

Громада элеватора уже вздыбилась над нами. Странно, что башня до сих пор не свалилась, бомбили тут сильно. Справа у самой дороги воронки метров по двадцать, заросли давно колючкой, крапивой всякой, а все равно глубоко.

Бурый зарычал на кого-то, шерсть вздыбил. Это ерунда, я знаю, когда он всерьез рычит. Проехали старую проходную. Ворота всмятку, балки бетонные всмятку. Куски заводских машин, сплошная ржа, и земля тут насквозь рыжая. А я все думку думал…

Могильники. Могильники. Свинцовые. Цинковые. Какую же заразу запаяли там внутри?

Прежде мы один свинцовый видали, раздолбанный. Здоровый такой, вроде бункера, внутри почти пустой, река давно размыла. Я еще малой был, когда взрослые охотники его на пули резали. А потом разом человек пятнадцать выкосило. За два дня мужик крепкий вчистую сгорал, желудок с себя выхаркивал. Спасибо пасечникам, они травники отменные, спасли тогда Факел. Я помню — взрослые сутками не спали, одежу жгли, вещи все жгли от умерших, а караулку с лазаретом огнем поливали, ага.

С той поры на Кладбище никто особо не ходит.

— Справа шагай-деревья, — доложил Бык.

Ну теперь я понял, на кого Бурый рыкнул. Целая роща продиралась на юг, по краю бомбовой воронки. И куда они прут, чо им на месте не расти, как обычным елкам? На юге и земли-то доброй нет, спальные кварталы, а дальше — берег.

Берег и могильники.

А если био и вправду перемалывать чумной перегной начали? Чего от них тогда ждать? Отцу надо немедля доложить, что чужого робота видели…

— Десятник, впереди граница Асфальта. Что делать будем, в обход или напрямки?

Я встряхнулся. Умаялся за день, голова еще сильно болела, в ухе звон, да щеку все сильнее нарывало. Устал, да еще вонючки настроение запортили.

Мост железный надо рвом развернули, коняшек провели. Огонь позади остался. И правда — граница — лоскуты по ветру трепыхаются. Ежи стальные ржавые, стена вся в дырах, а дальше — скрученная в узел штанга с рекламой. Якобы была до войны у народа блажь — реклама, это мне сестра рассказала. Торговцы картинки на улицах прямо вешали и товар свой рисовали. Я Любахе, конечно, не поверил. Она хоть и учительша, но тут напутала. Не станет ни один нормальный маркитант свои товары рисовать. Их прячут чаще, чем на свет кажут.

— Стой, — скомандовал я. — Бурый, ко мне.

Бурый рычал почти беззвучно и другие псы тоже. Чуяли чужих, много чужих впереди. Решать предстояло быстро, и решать не общим криком. Я тут главный, пока Факелу не поклонимся. Если пойдем огородами, вдоль границы Асфальта, потеряем еще час. Солнце вовсе закатится. Башка у меня болела все сильнее. Я поглядел на ослабшего Кудрю и объявил:

— Идем через Асфальт. Если что, говорю я один. Огнеметы пока убрать.

— Если нарвемся на ихний патруль, без стрельбы не обойтись, — заметил Степан. — Десятник, может, все же в обход?

— Поздно, — скривился Голова. — Уже нарвалися. Тока это не патруль.

3

АСФАЛЬТ

Их было девять. Тех, кого я видел. Все верхом, в тяжелой броне. У одного, на упоре, — картечный самопал. Серьезная пушка, не хуже Гавриной пищали, если вблизях стрелять. Вдаль, конечно, не пальнешь, разброс большой. Зато оба дула такие, что мой кулак пролезет. Я еще подумать успел — вот ежели с двух стволов пальнет, так его ж отдачей вместе с конякой взад откинет.

— Вот так встреча, ядрить твою, — просипел Дырка. — Сильно спешишь, Твердосраль?

Дырку встретить я не ожидал. Он приказчиком к торговцам нанимался, потом сгинул месяца на три, со сломанной ногой лежал. Злой он, бешеный, и дырка в горле. Про «твердосраля» я сделал вид, что не услышал. Дырка умнее ничего сочинить не может. Я еще мелким был, когда ихние пацаны меня скопом лупили. Били и хохотали, мол, я кирпичами сру. Потому что твердый. Что тут сделаешь, твердых они не любят.

Хорошее время было. Мы тогда с Асфальтом не воевали.

— Слава, дай я ему руку сломаю, — предложил Бык.

У Быка с асфальтовыми свои делишки. Особливо с Дыркой, они уже дрались раза три на пустоши.

— Дырка, у меня двое раненых и убитый, — сказал я.

— А у меня приказ. Без пошлины никого не пропускать.

— На нас вонючки напали.

— Мне плевать. Факел нас тоже не пропускает.

— Сколько ты хочешь?

Мои мужики заерзали. Знамо дело, асфальтовым только раз дай — уже не отстанут.

— А что везешь, твердый? Чем поживились?

— Песок для химиков.

Я с ним лялякал, а сам думку думал. Было их девять против нас семерых, да двоих раненых долой. Псов спускать глупо, пристрелят. У них такие же самопалы, не хуже наших.

— Полрубля серебром гони, — ухмыльнулся Дырка. Зубы у него торчали вкось, это Бык ему в прошлой драке пару штук удалил.

— И еще полушку за то, что без спроса к нам влезли, — добавил бородатый мужик с двухствольным самопалом. Банку с углями он держал у фитиля.

— Голова, ты понял, — сквозь зубы прошептал я.

— Ну, — рыжий за моей спиной тихо-тихо поднял аркебуз.

Я не сомневался, что он успеет. Вгонит оба подшипника бородатому в харю до того, как тот подожжет порох.

— Нет у меня серебра, Дырка, — мирно сказал я. — Откуда у меня? Я охотник, а не маркитант. Хочешь, забери свинью. Просто так, дарю.

Мои мужики успокоились. Подарить — это хорошо, пошлину платить всяким дурням — это стыдоба.

— Сам свою падаль жри, твердосраль, — Дырка тронул коня, нахально подъехал ближе. Своим бойцам удаль показывал, что ли. Брагой от него на пять метров несло. — И чего, скажи, химики вас нанимают? Мы что, хуже охотимся?

Не сдержался, вон его что ломало. Обида его жрала, что мы зарабатываем, а его молодцы картоху тощую грызут да уток стреляют.

— Давай, я тебе, Дырка, все понятно объясню, — предложил я. — Смотри-ка хорошенько. Мои держат семь да семь, сколько стволов будет? Ага, да еще огнеметы. Твои тоже не лапу сосут, но мои в телегах, за коваными бортами… Погоди, не галди. Вдруг ежели кто случайно огонь пустит, так чо, от твоей армии полтора уха останется? А скоро нас хватятся, дьякон Назар сюда сотню с огнеметами пригонит.

Насчет сотни я загнул.

— И механики тоже, — пообещал Голова.

— Вы чего-о, слизняки, на моей земле мне грозить вздумали? — раздулся Дырка.

— Не, куды мне грозить, — я показал ему пустые ладони. — Давай вот чо, без пушек на дорожку спустимся, и я тебе подробно растолкую, как много серебра заработать. Готов полялякать, что ли? Или в нужник приспичило?

— Драться будем? — обрадовался бородатый. Поперек он был шире, чем в длину.

— Ой, нехорошо-о, — протянул Степан. — Нельзя тут биться. Надо бы на пустошь да судилу честного…

Дядя Степан их ни капли не боялся. Просто он такой, жалостливый, что ли. Не любит он людей зазря убивать.

— Кудря, собак привязать, — приказал я.

— А ну слазий! — Дырка спрыгнул на рассыпчатую бетонку, отстегнул ремень с самопалами, потянул с загривка меч. — Все слазийте, коли такие смелые!

Момент был плохой. Я готовился упасть ничком, прямо в кучу серы, если хоть один огонек в сумраке дрогнет. Но асфальтовые потянулись за вожаком, спешились.

Я ждать не стал, пока Дырка своим мечом налюбуется. Толкнулся и сверху на него полетел. Разом сшиб с ног, кулаком по морде добавил и сразу в сторону перекатился. Дырка в железе упал, тяжелый, аж бетонка загудела. Его дружки на меня гурьбой кинулись. Сразу видать — никто их толком воевать не учил. На одного кинулись, а про парней моих забыли.

Ну ничего, те им живо напомнили. Бык с двух рук крест-накрест рубил, словно по воде плыл. Против него двое наладились. Бились молча, чтоб патруль не слыхал, дык все едино звон стоял по округе.

Леха не ждал, от бедра нож кинул, бородатому тому в морду попал. Хрен его свалишь, громилу. Нож выдернул, как щепку, и давай кулаками молотить. Ивана свалил, ешкин медь, Леху свалил, я уж напужался, что сейчас всех моих заломает…

Молодец Леха! Даром что молодой, а смекалистый! Сам упал под кулаком, но едва бородатый шагнул, так снизу ему промеж ног меч вставил. Тому стало не до патруля, заревел медведем, кровища хлещет, приседает, а меч-то выдернуть — никак. Ну и вояк набрал Дырка!

Я в сторону от Дырки откатился, на меня разом Хобот с дружком его скаканули. Хобот — не то чтоб сильный, а подлюга еще та. Он меня в детстве чуть глаз не лишил, ага, склянкой с ядом кинул. Матушка потом глаза мне неделю промывала, спасла-таки и заставила побожиться, что к асфальтовым драться не пойду. Ну я слово сдержал. До Рождества святого. А как праздник справили, тут уж, как водится, прежние клятвы позабыты. Нашел я Хобота, ага. Ну с тех пор его Хоботом и зовут, не смогли ему взад нос разогнуть.

Хобот пока мечом замахивался, я ему ступню ножом к дороге прибил. Ох, как он задрыгался, точно жук, а ногу-то выдернуть не может! Дружок его, чернявый, легко так на меня попер, с двух рук наяривает, я аж загляделся. Одним клинком достал в плечо таки, паскуда такая! Тут мне всерьез за меч взяться пришлось, потому что Дырка на ноги вскочил. Вдвоем они крепко на меня навалились. Отступать я стал назад, все дальше от телег наших, меч подставляю, а они знай себе молотят, аж искры летят! А мне тяжко драться, нога болит и башку почти не повернуть.

Смотрю — все ж девять их против нас пяти, не годится друг друга убивать-то! Бык, как обещал, одному асфальтовому руку сломал, с другим обнялся, по траве катаются. Бык вообще-то добрый, просто нравится ему, когда кости хрустят. Он еще мелким был, помню, все на кухню бегал, кости грыз.

— Дырка, — кричу, — слышь, Дырка, может, хватит, что ли?

А он не слышит, зубьями скрипит, в одной руке меч, в другой — вилы. Ну чтоб для перехвату. И чернявый этот, антиресный такой, в первый раз его вижу, может приблудный, скалится и то наскочит, то отскочит, никак не могу его достать. У меня ж один клинок, ешкин медь, хотя длиньше ихних будет. Я и не дерусь толком, так, отбиваюсь, щит-то на телеге остался.

— Славка, ты где?! Ваньке палец отрубили! — Это Кудря с телеги.

— Славка, дай я их огоньком, сволочей!

Дырка услыхал, испугался.

— За огонь договору не было! — кричит, а сам норовит мне вилами в глаза ткнуть.

— Да у меня с тобой, сука такая, вообще договоров нету!

И тут завопил Голова. Он даже вопли Хобота перекрыл. Подельники Дырки прижали рыжего к борту телеги и давай месить. Голова за самопал схватился, не выдержал, да и кто выдержит, когда два лба здоровых тебе харю чистят? Но зажечь спичку ему не дали, из рук выбили, по башке сзади топором огрели, хорошо хоть обушком, а не лезвием.

— Твердый, ты куда, кирпичей в штаны наложил? — заревел Дырка.

Я когда рванулся, рыжий уже на коленки падал. Один из этих гадов ему ногой в харю метил. Другой — тоже ногой, в живот бил да в пах попасть норовил.

Ванька Голове помочь не мог, отрубленный палец ниткой стягивал. Молодой наш, Леха, с двумя рубился. Пока что отбивался, но я видел — полный замах у него не выходит, спину-то ему вонючки порвали! А Бык со Степаном давно мечи побросали, на кулачках с асфальтовыми дрались. Там в куче пыхтели, не разобрать, где чужие, где свои!

— Десятник, к ним еще двое на выручку прибежали! — Кудря с телеги матерится, огнемет за ствол держит, но подсветить без моего приказа, ясное дело, не решается.

Псы стервенели, лаяли дико, но я сказал — не отвязывать.

Наши с ихними как махались, так на коняку чужого кучей налетели, он со страху всех подряд кусать стал. Ну, ясное дело, нельзя так животинку пугать! Они хоть и зверюги, а все ж ласки требуют. Толкнешь раз — потом всех грызть начнет, куда уж с им на сечу идти?

— Твердый, стой, мы не договорили! — Дырка совсем сдурел, вилы в меня метнул.

Я хотел ему сказать, мол, погодь маленько, братков твоих угомоню, а то они трое на одном сапогами топчутся… да не успел. Вилы мне сбоку в плечо и голову стукнули, а голова-то, без шлема! Больно очень, ага. Ой, как больно!

— Ну, гниды, — говорю, — серебра вам захотелось? Я вам сейчас устрою серебро!

А сам присел и с корточек на чернявого прыгнул. Ладно тот махался, с двух рук, и близко к себе не подпускал. Но я ему один клинок пополам разрубил, второй из рук вышиб, только пальцы хрустнули.

Побежал парень, через ржавые ежи быстро так запрыгал, пальцы сломанные на груди зажимая. Коняку своего свистнул, тот в ответ заржал и затопал следом.

— Стой, куда?! — заорал своему служивому Дырка.

Тут я ему плашмя мечом промеж ушей врезал. Ой, как славно врезал, будто в било где зазвонили, красиво так!

Дырка плюхнулся на жопу и замолчал. Вроде как задумался. Я спохватился — и на выручку к своим. Того удальца, что Голову сапожищем промеж ног бил, я позади за шейку-то ухватил и покрутил маленько. И отпустил его с миром, чего держать-то? У него морда теперь антиресно так, там где зад оказалась.

— Патруль! Дырка, патруль!

Второму гаду, что на Голову с топором кидался, я нос в щеки забил. За волосья уцепил левой, а с правой настучал. Ага, и Бурому под телегу его кинул. Бурый обрадовался, хвостом замахал, вкусное чует. Тут и Степан кого-то под телегу закинул.

— Собаку убери! Ааа! Собак уберите, сволочи!

— Хобот, где Дырка? Коней уводите!

Вдруг светло стало, я аж зажмурился. Факелы с горюн-травы заполыхали.