К девушке своей тоже не получится — я ее видел сегодня, она одна из нас. Она некрасивая стала, кровь и мясо ей не идет. Агрессивные девушки вообще всегда меня немного пугали.

Так вот, Директор нашел меня, хотел, чтоб я присоединился к большому теперь уже стаду. И тут я понял, что не хочу больше никому подчиняться. Хватит с меня. Теперь, когда я такой беспредельщик, правилам подчиняться не буду. Я даже порычал на своего директора. Кстати, бывшего директора (и с маленькой буквы).

Думаю, я пойду в магазин, поем там говядины. Все лучше, чем ничего. Да-да, остальные будут надо мной смеяться, а мне по фиг.

Я чувствую, что мне дан второй шанс — быть таким, каким захочу. Пусть в таком виде, пусть я неполноценный, зато свободный.

Пойду к себе на дачу, доковыляю как-нибудь. Там пережду в булусе первые недели хаоса. А мясо… Ну и хрен с ним, мясом, буду зомби-вегетаринцем.

Индивидуальность, какая-никакая.

Андрей Брэм

МУЧИН КРЕСТ


Кладбище «Мучин Крест» являлось местом, где хоронили погибших и умерших арестантов якутской тюрьмы, которая находилась неподалеку. «Мучин Крест» считался кладбищем для бедных слоев населения: кроме арестантов туда свозили умерших на морозе бродяг.
Настоящие границы этого кладбища неизвестны.
Предположительная площадь на карте современного г. Якутска соответствует 140 кварталу (от пересечения ул. Дзержинского и Ф. Попова и почти до ул. Кальвица).


Непонятно — что за суета происходит в немецких окопах: все надели на головы какие-то маски с огромными глазницами и с хоботами, и стали похожи на бесов из преисподней. Что — хотят напугать? Не похоже на то, что готовятся к атаке, опять каверзу удумали.

К прапорщику подошёл ротмистр Корнилов:

— Гриша, похоже, газ пускать собрались. Смотри — баллоны выкатывают.

— Что за газ?

— Хлор.

Вот оно что! В войсках было известно, что этой весной немцы атаковали союзников газом, случилось невероятно огромное количество жертв.

— Фёдор Васильевич, нас же обещали снабдить противогазами и каким-то раствором…

— Обещанного, как говорится, три года ждут, Гриша!

В то же время приказ командующего фронтом о немедленном штурме позиций неприятеля не опоздал. Или опоздал… буквально на несколько часов.

— Началось, Гриша!

— Вижу… — со стороны неприятельских окопов поплыли облака жёлто-зелёного дыма, — это же верная смерть, ваше благородие!

Но приказы не обсуждаются, вполне возможно, что эта заведомо провальная операция была частью важного стратегического плана.

— Мы давали присягу, прапорщик, — капитан, кажется, с видимым интересом рассматривал в бинокль за происходящим, — надеюсь, Гриша, ты об этом не забыл?

Григорий промолчал.

Солдаты как в гипнотическом трансе угрюмо наблюдали из-за брустверов, как к ним неумолимо приближается сама Смерть. Кто-то не выдержал:

— Бегём, хлопци!

Корнилов развернулся, выстрелил из револьвера в воздух:

— Застрелю любого, кто побежит! — это возымело действие, паника была подавлена в зародыше. Ротмистр во весь рост встал на бруствер, и так, с поднятым вверх пистолетом, скомандовал: — в ата-аку-у! За-а мно-ой! — и, уже не оглядываясь, уверенный в том, что рота пойдёт, размашисто зашагал.

Григорий, по привычке крутанув барабан нагана об предплечье, повторил команду ротного:

— В атаку, братцы! — и так же, не пригибаясь, пошёл в полный рост: нельзя подчинённым показывать пример трусости.

Поначалу неуверенно, затем смелей, солдаты стали выходить из окопов, пошли с винтовками наперевес. Отставшие ускорили шаг, цепь выровнялась. Шли молча, в полной тишине, только слышно как чёрная после дождей грязь чавкает под сапогами.

— Почему не стреляют, Фёдор Васильевич?

— На газ свой надеются, Гриша! — весело ответил ротмистр, — а мы их на штык!.. Веселей, братцы! На штык возьмём немчуру!

— На штыки, братцы!.. — раздалось и у солдат.

Странная атака: ни выстрела, ни крика, — тишина. Только клубы страшного тумана приближаются. Фронт тумана шёл по косой: облака уже приближались к левому флангу, до правого еще было далеко.

Туман достиг левого фланга, солдаты начали спотыкаться и падать. Ротмистр выстрелил в сторону немецких траншей и закричал:

— Беглы-ым, аго-онь! — команду продублировали взводные с отделёнными.

Началась беспорядочная стрельба. Стреляли больше для поднятия духа, чем на поражение: уверенные в том, что русские до них не дойдут, неприятель из окопов не высовывался. Практика показала что газ — ещё и мощное психологическое оружие: часто войска, только завидев выпускающиеся из баллонов струи жёлто-зелёного дыма, в панике обращались в бегство.

По мере вхождения атакующих в желтовато-зелёный туман, цепь редела. Григорий посмотрел на правый фланг, там наблюдалось волнение: командиры уже угрожали пистолетами и гнали в атаку упирающихся солдат, которые поняли, что их ждёт: жажда жизни оказалась сильнее позора отступления. Двоих, кажется, застрелили.

— Агонь, агонь! — щёлкая курком револьвера с уже опустошённым барабаном, продолжает кричать прапорщик, — агонь, братцы!

— Молодец, Гриша! — весело крикнул ему ротмистр, — советую зарядить револьвер, прапорщик! Всякое бывает!..

Туман неумолимо приближался к Григорию. «Раствор… раствор…». Корчась в страшных муках упал третий от него, схватившись обеими руками за горло споткнулся второй, ближний… «Как странно, воздух будто посвежел…». Григорий вынул из кармана платок, сунул в жидкую грязь под ногами, быстро прижал к лицу, и тут же все нутро пронзило нестерпимо жаркое пламя. Подкосились вмиг ослабевшие ноги, упал…



— Где огонь, Гриша? — у кровати стояли не на шутку встревоженные мать с молодой кухаркой Евдокией, — опять что-то страшное приснилось?

— А!? Где я!?

— Дома ты, Гриша. Уже с месяц как дома, сынок.

— Прости, мама… — Григорий, тряхнув чёрными кудрями, откинул одеяло в сторону, сел, — дымом что-то пахнет.

— Да это соседи с вечера печку затопили, Гриша. Вроде лето на дворе. Чего это они? Евдокия, закрой окно, в самом-то деле — сюда затягивает! Спи, сынок, спи…

Мать нежно погладила сына по плечу, на выходе из комнаты Евдокия быстро глянула на молодого хозяина странным взглядом, обе вышли из комнаты…

— Покоя не можешь найти, Григорий Павлович?

Гриша обернулся — кухарка, раскидывая овёс перед суетящимися перед ней кудахчущими курицами, смотрела на него тем же странным взглядом, что и ночью.

Сунув руки в карманы, Григорий ответил:

— А с чего это у меня покоя нет, Евдокия?

— Так ведь Настя к другому ушла, пока вы, Григорий Павлович, войну воевали!

Вроде не шутит, взгляд серьёзный. Или намекает на что? Руки в карманах сжались в кулаки:

— Твоё какое дело!?

— Так ведь жалко мне вас, места себе не находите.

— Ты, Евдокия, знай — курей да свиней корми, а в своих делах я сам разберусь!

— Револьвертом? — несмотря на полуденную жару, почудилось, будто всего обдало холодом — «откуда она знает?», — такие дела так не делаются, Григорий Павлович!

— Да пошла ты!..

Уже находясь на крыльце дома, услышал:

— Ну, ежели что, подходите, завсегда подмогну…

Тяжелее чем память о войне была весть о том, что Настя его не дождалась, ушла к другому. «Другой» — это сын известного в городе купца Онуфриева — Иннокентий. Каждый вечер перед сном, сидя на кровати, Гриша долго крутил барабан своего револьвера об предплечье и, устремив пустой взгляд в никуда, рисовал в своём воображении картины страшной мести: вечером, дождавшись молодожёнов после прогулки, он их хладнокровно убивает, или — ворвавшись ночью в их комнату, стреляет, стреляет, стреляет!.. Стреляет до тех пор, пока не закончатся патроны в барабане! А курок всё будет щёлкать вхолостую как в той атаке!.. Ишь, проходит мимо под ручку с Кешкой, не замечает, глаза отводит! А ведь какие слова жаркие говорила, когда на войну провожала: и — люблю, и жить без тебя, миленький, не смогу… Баба гулящая!

Да, гулящая!.. Одно слово — баба! Бабам верить нельзя! …Странная эта баба — Евдокия. Чего только про неё не говорят: и порчу навести может, и креста на себе не носит, и с нечистью водится. По крайней мере, работящая и семье вреда от неё не было. А то, что в церковь по воскресеньям не ходит, так это от того, что работы по хозяйству невпроворот. Наговаривают люди… Двадцатый век: паровозы, телеграф, аэропланы, а суеверия — средневековые… Или не наговаривают?.. Отчего-то люди её не любили… Да ну её, взбредёт же в голову!.. Настя…

Григорий прекратил хрустеть барабаном, сунул пистолет под матрац — нужно поспать. Сон не шёл. Белые ночи, белая луна. Гриша встал, задёрнул тяжёлые бархатные шторы, в комнате стало темней. Прошел, наверное, час. Может и два. Теперь не давал покоя интимный мужской физиологический процесс: когда-то в среде молодёжи гуляла тетрадь ссыльного социалиста Залевского с пародиями на восточные сказки, где особой изюминкой в его похабных рассказах были такие слова как «перси», «нефритовый стержень» и что-то про «бутон прекрасного цветка». Когда на молодёжных вечеринках студенты вслух это читали, гимназистки густо краснели, смущались и фыркали. Тем не менее, слушали, с плохо скрываемым интересом.

Позже, говорят, церковь предала этого Залевского анафеме, но социалист только радовался: его рукопись студенты стали размножать и распространять с ещё большим рвением. Даже в семинарию одна такая тетрадь попала. Вот этот самый «нефритовый стержень», при воспоминании о Настиных «персях» и не давал покоя. А уж то, что обильный нектар с бутона сейчас, возможно даже в сию минуту, своим осиным жалом снимает Иннокентий — попросту ввергало в бешенство.

Мука-мучение: опять эти картинки с противогазами! Кажется, Настю в противогазе увидел: она стояла на бруствере вражеского окопа, и ветер развевал подол её большого жёлтого платья. Ветер дул в его сторону, и подол платья стал напоминать огромное страшное облако грозящее смертью, а на поле боя — полуистлевшие тела его солдат.

Вот ведь бесовщина… Как плохо, муторно на душе!

Надев брюки, Григорий откинул портьеру в сторону и вымахнул в окно. Встал босиком посреди двора наслаждаясь ночной прохладой, у ворот громыхнул тяжелой цепью пёс и приветливо замахал хвостом.

— Не спится, Григорий Павлович?

От неожиданности Гриша вздрогнул — в раскрытое окно на него пристально смотрела Евдокия.

— Жалко мне вас, Гриша…

Ругаться не хотелось:

— Да, уснуть не могу, — молодой человек подошёл к окну кухарки, — отвык я от белых ночей.

— Ага, в Якутске оно завсегда так, летом то.

Гриша смутно понимал, что Евдокия от него не любовных утех желает, а действительно хочет помочь. Только от этой помощи тоже веяло чем-то люто страшным и жутким. Но ведь и его собственные мысли наверняка ещё страшней.

— В Петербурге летом так же.

— Да!? Вот ведь чудные дела, это ж где Питербурх, а где ж мы!

— Что ты мне хотела сказать? — Григорий понял, зачем он выскочил в окно, он решился!

Евдокия, кажется, этот вопрос и ждала:

— Душе вашей помочь желаю, Григорий Павлович, ведь места себе не находите из-за этой…

— Каким образом помочь?

— А тем самым, о чём и вы мните, разве что по-другому.

Григорий понял, что Евдокия подразумевала под «тем самым», но вот «по-другому» — этого он никак не мог взять в толк:

— Объясни.

— С револьвертом вас мигом на каторгу, — Евдокия понизила голос, — здесь по-другому надобны, штабы самому чистым остаться. Есть один человек, он поможет. Никто и ведать не будет!

Григорий долгим взглядом посмотрел на большую щербатую луну, затем в глаза Евдокии. Глаза определённо не лгали, ей доверять можно:

— Убивца нанять что-ли?

Глаза у кухарки стали сплошь чернющими, даже белков не видать. Но это видимо оттого, что долго на луну смотрел.

— Дорого, возьмет, наверное.

— Да вы что, хозяин! Полиция это вмиг! — Евдокия торопливо с придыханием зачастила: — и так про вас уже всякое говорят, Настасью родители оберегают, сразу про вас вспомнют, Григорий Павлович. Я ж говорю — «по-другому», и нанимать никого не надыть!

— Ладно, как это «по-другому», не томи, Евдокия!

— Тот человек в Залоге живёт, к нему идти надобны. Никто и не догадается что к чему, не раз испытано. Да и не он это сделает, а «другой».

— Кто это «другой»? — по коже поползли мурашки: интонация, с которой Евдокия произнесла слово «другой», отметала сомнения в том, что дело затевается нечистое, тёмное. Однако, не зазря люди про неё всякое говорят. Белки глаз всё ещё не были различимы, будто чёрные стекляшки в глазницы вставлены. Гриша машинально посмотрел на луну, затем на белую шею кухарки — в глубокой прорези рубахи видны большие белые груди, креста и в самом деле нет, — ты про что это?

— Глядите, Григорий Павлович, добра желаю. Да не смотрите вы на меня так, мне же стеснительно! — Евдокия запахнула ворот, — всё-таки душевное здоровье, говорят, беречь надобны. Все болезни от этого.

Гриша отвёл взгляд в сторону:

— Ладно, с утра пойдём к нему, Евдокия.

— Спокойной ночи, хозяин! — ласково бросила в спину. Григорий не ответил, но подумал — «ведьма!».

Ночь была спокойной, только странные чёрные зеницы без белков мерещились. Тем не менее, Григорий в первый раз по возвращении с войны хорошо выспался.

Григорий с кухаркой направлялись в глухой район города — Залог. Проходя мимо Богородицкой церкви, Гриша, глядя на купола, перекрестился, кухарка же шла так, чтобы хозяин как бы прикрывал её от храма, кажется, даже ростом чуть меньше стала — до того ужалась. Перекрестилась ли она, Григорий не заметил, да это его и не интересовало: душа пылала жаждой мести.

Миновав пару кварталов, остановились у пустыря.

— Пришли, Григорий Павлович.

Молодой человек растерянно огляделся:

— Куда?

— К «нему».

В центре пустыря стоял неприметный, срубленный из сосны, старый дом. Создавалось впечатление, что вокруг этого дома стоит невидимая глазу крепкая ограда: теснившиеся вокруг дома как бы не решались сдвинуться на это пустое место, теснились и теснились, не осмеливаясь развернуться хозяйствам вширь на свободной территории. Оттого и дворы у ближних домов были невероятно малы.

— Смелее, Григорий Павлович, — засмеялась кухарка. На миг показалось, что глаза у неё вновь стали сплошь чёрными, — это за что же вас георгиевской медалью наградили, куды ж вся храбрость то подевалася?

Гриша и в самом деле смутился не на шутку. День ясный, весёлый, небо чистое, а на душе тревожно. Грудь кольнуло — комар, наверное, Гриша прихлопнул. Снова кольнуло. Нащупал. Нет, это серебряный крестик как-то боком встал, колется.

Вспомнил — почему этот район города Залог называется: знающие люди говорили, что в старину именно на этом месте находилась «божедомка» — это общая яма, могила, которую устраивали во время мора, а также здесь было место погребения убитых во время восстаний язычников-туземцев, нищих и самоубийц. «Залаживали» их в яме сверху брёвнами, и всё. «Заложные» покойники должны были хорониться за речкой, так оно и было. Позже город разросся, подобные погребения приняли цивилизованный характер, и кладбище для отбросов общества устроили ближе к тюрьме.

Машинально поправив крест, отметая нахлынувшие сомнения, уверенно сказал:

— Веди, Евдокия!..

— …Крещёный, господин офицер?

— Конечно! — Гриша, не найдя в красном углу иконы, быстро перекрестился на окно и начал было расстегивать ворот гимнастёрки, — вот…

— Не нужно! — торопливо остановил хозяин мрачного дома, — значит, составим договор.

— Какой договор? Евдокия, ты же говорила найма не будет…

— Слушай, Григорий, — непривычно жёстко остановила Евдокия своего хозяина. Григорий стушевался, оробел от такого наглого поведения кухарки, — слушай, Григорий, что тебе говорят!

Обстановка в доме была обычная, только удивляло отсутствие икон, а то что всё как-то неряшливо, так это наверняка из-за отсутствия женской руки. Сам хозяин — невзрачный бельмоватый мужичок, неопределенного возраста, по улице мимо пройдёт — и не заметишь.

— Дело довольно щепетильное, — глядя прямо в глаза, сказал мужчина, — как бы опосля ты разворот не дал, подстраховаться бы мне следовало, сам должен понимать. Я, как бы это сказать, всё-таки, какой-никакой, а «исполнитель заказа».

Зазвучали малиновым звоном колокола Богородицкой церкви, лицо мужчины перекосилось как от мучительной внутренней боли, или, как это бывает — когда скребут гвоздём по стеклу. В помещении тут же запахло жжёной серой. Мужчина несколько раз глубоко вздохнул полной грудью, казалось, именно от этого запаха ему стало намного лучше:

— Не в детские игрушки играем, Гриша, полдела и ты должен сделать. По крайней мере, обещаю — с моей стороны всё будет исполнено гладко, комар носа не подточит.

— Хорошо, — взяв себя в руки, ответил Григорий, — что нужно сделать? — злая ревность, гнев и обида взяли верх над здравым смыслом: всё-таки он осознал о каком «договоре» идёт речь.

Хозяин поставил перед ним на стол глиняную чашу, рядом положил острозаточенный якутский нож:

— Плесни сюда своей крови!

Отвернув рукав, Григорий, нисколько не сомневаясь, полоснул ножом по тыльной стороне ладони, в чашу полилась кровь.

— Достаточно, много не нужно.

Евдокия тут же перевязала ладонь чистой тряпицей, будто уже заранее знала об этом зловещем ритуале, наверняка загодя и приготовила.

— Сегодня же найдёшь на погосте «мучин крест» свежую могилу без креста на надгробии, наберёшь в любой церкви святую воду, и в полночь жди меня у западного входа на кладбище.

— На «мучином кресте»? — уточнил Григорий.

— Я не ясно выразился? — вопросом на вопрос ответил мужчина.

— Понял, сделаю.

— Не забудь взять с собой лопату.

— Зачем?

— Там увидишь…



«Мучин крест». Это кладбище для захоронения воров, насильников, самоубийц и нищебродов пользовалось в городе дурной славой, люди и днём старались обходить его стороной, а уж ночью — тем более. Когда-то, говорят, там был мученически убит и распят на перевёрнутом кресте припозднившийся беспечный прохожий, полиция так и не смогла найти преступников. Отсюда и пошло название погоста. Тем не менее, крестов на могилах там было мало, в основном кресты устанавливали богатые родственники известных померших.

Направляясь на поиски свежей могилы, прихватил с собой и револьвер, он никому не позволит дать себя в обиду. Однако свежая могила нашлась сразу — мужчина сорока лет, от чего он умер — неизвестно. Запомнив место, Григорий направился в Никольскую церковь за святой водой, и сразу домой.

Долгое состояние крайнего возбуждёния и ожидание близкой развязки дали о себе знать: в животе ощущался неприятный холодок, как во время массированного вражеского артобстрела тяжёлыми орудиями, когда при близких разрывах снарядов всё тело сковывал животный страх, и хотелось забиться как можно глубже в землю. При этом, осознавая, что в случае чего и земля не поможет выжить.

В знойном июльском воздухе явно чувствовался запах горелой серы, этот запах преследовал Гришу повсюду. По возвращении домой дворовый пёс при виде молодого хозяина заскулил, поджал под себя хвост и забился в конуру, чего раньше с ним никогда не бывало. К великому удивлению, сняв перед обедом повязку, обнаружил, что рана на руке полностью зарубцевалась!

Дождавшись, когда домочадцы уснут, Григорий взял лопату, склянку со святой водой, и направился на погост «мучин крест». Думы ни на секунду не оставляли его: тщетно силился понять — как позволил втянуть себя в эту, попахивавшую глупейшей средневековой дикостью, авантюру. Но обратной дороги уже не было: отказ от «договора» означал бы поруганную честь.

В полночь к воротам подошёл «исполнитель»:

— Показывай!

Григорий понял, привёл его прямиком к могиле:

— Здесь…

— Копай!

Превозмогая страх и ужас, Гриша приступил к раскопке могилы. Земля ещё не успела достаточно осесть, копалось довольно легко. Светила полная луна, напоминая о чёрных глазах Евдокии, на соседней старой могиле жутко фосфоресцировала прогнившая оградка, вкривь и вкось торчали редкие покосившиеся кресты. Страх подгонял копателя: «скорей бы всё это закончилось!».

Наконец лопата стукнула по дереву.

— Открывай, Григорий и выйди из могилы, — ухмыльнулся «исполнитель», в его глазах мелькнули языки пламени, — рано тебе ещё. Сам недавно из могилы вышел так и ближнему подмогни, не стыдись добро делать… — смех исполнителя был густым и громким. Он явно не боялся, что его кто-то услышит. По всей видимости, кладбищенский сторож, если таковой и есть, запер двери на все запоры и сейчас трясётся от страха и ужаса.

Поднатужившись, Гриша вскрыл плохо сбитую крышку ящика — именно в таких сколоченных ящиках и хоронили на этом погосте, благо он был забит деревянными гвоздями, а не железными, и перебросил её через насыпь. Пахнуло плесенью и трупным запахом. Стараясь не смотреть на покойника, выбрался из могилы и сразу обнаружил на земле ту самую чашу, в которую он ещё днём нацедил свою кровь. В чаше, покачиваясь, отражалась не белая, а багровая луна — она отражалась от не свернувшейся за день крови.

Исполнитель стоял поодаль, по нему было видно, что сейчас он тоже чего-то боится, но явно не покойника:

— Вылей в чашу воду! — не то испуганно, не то брезгливо передёрнулся, — да смотри, ни капли мимо не пролей!

Григорий послушно выполнил приказ — бережно, стараясь не расплескать, налил из склянки святой воды. Он почувствовал, как на голове зашевелились волосы: вода в чаше тотчас забурлила!

— Это кипит твоё благородное негодование, юноша! — нехорошо засмеялся исполнитель, в голосе вновь зазвучала стальная уверенность, — возьми чашу и вылей содержимое на покойника!

Григорий выполнил указание, и отошёл как можно дальше от могилы. Всё происходящее казалось кошмарным сном. Но всё это происходило в реальности: смердящий труп, луна, жаркий воздух, грязная одежда. Он еще не знал, какие жуткие потрясения ждут его впереди, и какие страшные муки уготовлены его душе в вечности!

В яме послышалось слабое копошение, затем показались две руки, которые беспокойно шарили по краю могилы в поисках какого-нибудь предмета или куста, за который можно было бы уцепиться. Ничего не найдя, руки принялись энергично загребать землю, наподобие того, как начинающий пловец загребает воду, мертвецу удалось перекинуть туловище на свежую насыпь. Покойник вышел из могилы и встал во весь рост перед «исполнителем», в сумерках его неподвижное лицо напоминало бездушную немецкую маску-противогаз, только без хобота-шланга: большие тёмные глазницы и ввалившийся рот.

Исполнитель, видно, вошёл в раж, и ему уже плохо удавалось сохранять человеческий облик: зрачки глаз стали вертикальными, черты лица исказились, и голова стала похожа на череп с мышцами по верху. Небрежно направил чрезмерно удлинившийся острый палец на Григория и приказал мертвецу:

— Он твой хозяин, слушай его!

Покойник развернулся и молча подошёл к юноше, ноги двигались медленно, как бы отдельно от тела, руки — невпопад шагам. Словно невидимый начинающий кукольник управлял посредством верёвочек мёртвым телом. Это было невероятно, но Григорий видел это! От объявшего его леденящего ужаса Гриша не смог проронить ни слова. Горло будто захлестнула удавка, не пуская на волю крик, все члены онемели.

— Говори, Григорий! — в глухом смехе исполнителя сквозил лютый ужас, будто голос раздавался из-под земли, — что, ни разу покойников не видел?

— Настя… — только и смог выговорить несчастный.

— Веди его, Григорий, он всё сделает!..

— Здесь, — не глядя на мертвеца, Гриша показал рукой на дом купца Онуфриева, — здесь она…

Вязкая тишина ночи была нарушена: от удара ладонью с треском вылетела из петель калитка крепких ворот. Мертвец, от ходьбы уже вполне размявший окостеневшие мышцы, уверенно прошёл к крыльцу, ухватившись за ручку, дернул дверь на себя, мимо пролетел выскочивший из пазов кованный металлический крюк и громко стукнул об воротину. «Что я творю, Господи!?» — успел подумать поздно раскаявшийся Григорий, и в этот момент в доме раздался сдавленный девичий крик, тут же умолк. Похоже, Настя даже не успела толком проснуться. В конуре продолжала тихо скулить дворовая сучка.

— Настя! — закричал обезумевший молодой человек, в окнах заплясали огоньки зажжённых свечей, — я сейчас, Настя! Я сейчас! — Григорий вбежал в дом, выхватил из кармана револьвер, крутанул барабан. Навстречу ему вышел сам хозяин дома — купец Онуфриев:

— Гра-абя-а!.. а-ах… — его рёбра хрустнули в объятиях подошедшего сзади покойника, свеча упала на ковёр и погасла, следом повалилось грузное тело. Гриша выстрелил в исчадие зла, но мертвяк, не обратив на это ни малейшего внимания, уверенно направился в соседнюю комнату…

На глазах несчастного влюблённого восставший из ада покойник убил семерых домочадцев. Семь пуль пытались остановить зло, но — безуспешно…



Версия полиции была такова:

Убив всех членов семьи купца Онуфриева ненайденным впоследствии орудием преступления, отставной прапорщик Мучин Григорий Павлович, на почве душевного расстройства после пережитых военных действий, раскопал могилу недавно захороненного убийцы, и, выпустив в его мёртвое тело семь пуль из своего наградного револьвера системы «наган», отрубил лопатой голову. После чего покончил жизнь самоубийством через повешение на своём поясном ремне на воротах погоста «мучин крест».

Он действовал один: возле могилы были найдены только его следы, и следы ног покойника. Было похоже на то, что отставной прапорщик зачем-то ставил мертвеца на ноги, это поведение лишний раз доказывало психическую невменяемость несчастного при жизни.

Немудрено — в последнем бою он один в живых остался со своего взвода — кто ж такое выдержит. Безутешная мать поставила на его могиле большой крест, и до конца своих дней слёзно молила Бога о прощении сыновней души.

Но утаить тот факт, что полиция обнаружила многочисленные следы ног кладбищенского покойника и в доме купца — не удалось, эта молва разлетелась по городу с быстротой молнии.

Журналиста «Якутскiх въдомостей» Новгородова, осмелившегося опубликовать правду, лишили аккредитации. Но скоро началась лютая и кровавая гражданская война — белые… красные… Ужасная история, в своё время взбудоражившая весь город, канула в лету…

Николай Татаринов

ОДНА ЧЕТВЕРТАЯ ДОМА

Пожалуй, Глеб нервничал. Хотя нет… определенно Глеб нервничал, еще как. Его раздражал этот беспечный девичий хохот, глухой стук ног об стену и вообще, его определенно раздражала эта атмосфера всеобщего праздника. На столе стояла пустая бутылка, в руке был зажат холодный, граненый стакан. В черном окне отражался небритый субъект в драной бесцветной футболке. Субъект сидел за столом, в руках он держал стакан и смотрел в окно.

— «Совсем как бич» — подумал Глеб, глядя в свое отражение в стекле. Черное как космос вечернее окно, не показывало то, что творилось снаружи, зато отлично отражало то, что творилось внутри. А внутри творился уже недельный запой, одного маленького человека с непростой судьбой.

Не так давно, если не брать по меркам судьбы одного отдельно взятого человека, когда вся страна праздновала Новый год, Глеб и его боевые товарищи выживали в полуразрушенном войной городе. Там среди серых улиц Грозного, Глеб и его взвод двое суток удерживал многоэтажный дом. Сорок восемь часов сплелись в один короткий миг, доверху наполненный страданием, порохом и смертью. Тогда умер тот Глеб, бесцельный, непонятый никем и ничего сам не понявший, и появился новый, хладнокровный механизм войны. Что-то тогда в нем умерло, он сам чувствовал, что то не так. Куда делся страх? Куда исчезло то обилие мыслей: а вдруг меня убьют, а вдруг я не смогу? Все в один миг испарилось и на смену этому пришли холодный расчет и железная логика. Как же после этого ему стало легко, Глеб превратился в какой-то стреляющий и раздающий приказы механизм. Раньше боялся он, теперь бояться они. Он отрезал их уши и носил как сувениры на веревочке… Не просил пощады, но и не давал ее.

Но война закончилась, и он вернулся. Растянулись серые будни мирной жизни, дни наполненные непониманием вперемешку со злобой и ночи рождающие давно забытые кошмары с отблесками былой человечности. Два года Глеб ждал изменений в себе, верил, что тот потерянный в Грозном Глеб вернется. Пока однажды не сорвался. Сосед квартирой сверху, один из тех людей для которых конфликты с окружающими как способ самовыражения, стал устраивать каждодневные попойки, с дикими танцами и драками до рассвета, как раз над квартирой Глеба. Внизу тихий алкаш с поломанной судьбой, наверху эгоист плюющий на всех и вся. Первое предупреждение, так же как и второе и третье не вразумили юнца. Тогда, прямо в разгар очередного застолья, Глеб поднялся к соседу. Последовала короткая схватка и сосед полетел вниз со второго этажа. В итоге шесть лет спец поселения для одного и инвалидное кресло на всю жизнь для другого. Когда Глеб рубил лес в тайге, в Чечне опять шла война. Все нутро, вся сущность Глеба рвалась туда в его стихию, которая стала для него родной и единственно понятной. — «Если бы не тот случай»… — думал Глеб, не испытывая, впрочем, сожаления или угрызений совести, потому что война научила его делить мир только на черное и белое. Своих и врагов, которых надо убивать и ничего более. Освободившись, Глеб опять взялся за бутылку, плавно стекая на дно жизни.

В подъезде снова раздался взрыв девичьего хохота. Рука Глеба нервно сжала стакан.

— «Надо выгонять их» — думал Глеб — «Не выгонишь сейчас, потом придут снова, да не одни, а с компанией таких же малолетних дур». Поднявшись из-за стола, Глеб накинул поверх футболки мастерку и пошел к входной двери.



— По последним данным, китайское правительство подписало указ о вводе на территории страны военного положения. Повторяю, на территории Китайской народной республики вводится военное положение. Наши корреспонденты в Китае сообщают, что во многих провинциях наблюдается массовая, стихийная миграция населения, дороги и населенные пункты наполняются военной техникой и солдатами. У нас на прямой связи находится наш постоянный корреспондент в Пекине, Виктор Смирнов.

На экране телевизора появился, не выспавшийся мужчина в мятой рубашке.

— Виктор, Здравствуйте. Расскажите нам о ситуации в столице Китая? — проворковала молоденькая ведущая.

— Здравствуйте Яна. Ситуация действительно сложная. С вечера прошлого дня в городе слышна стрельба, в некоторых местах видны пожары. Ситуацию также обостряет не совсем понятное молчание большинства китайских СМИ. Только что мы наблюдали как над городом пролетели боевые вертолет.

— Виктор, вы можете подтвердить информацию что в город вошла бронетехника?..

— Да, по нашим данным, в город действительно вошли танки, в сопровождении грузовиков с пехотой. Пока, мы не знаем, что именно происходит, но можно предположить что это что-то действительно серьезное. Журналистов блокировали в здании телецентра. С нами здесь журналисты из Израиля и Германии, у них тоже нет никакой информации.

— Виктор, а что вы можете сказать об эпидемии, что это, новый штамп вируса, или же один из известных? У вас есть какая-либо информация по этому поводу?

— Информации по этому поводу у нас пока нет, но смею предположить, что сегодняшняя ситуация в стране прямое следствие эпидемии.

— Спасибо Виктор, оставайтесь с нами на связи. До свидания. Только что с нами на связи был наш постоянный корреспондент в Китае Виктор Смирнов.

Щелчок пульта управления и на экране сменилось изображение, это тоже были новости, но уже местные. Серый фон, темный пиджачок, ведущая читающая с листка бумаги на столе. Ага, значит произошло что-то срочное, раз телеведущей не дали времени на подготовку. Шел блок новостей на якутском языке. Константин пытался понять, что же произошло по видео ряду: туманное зимнее утро, здание аэровокзала, из-за ворот выезжают кареты скорой помощи, в сопровождение милиции, пожилой врач дает интервью. Отдельные фрагменты пока не укладывались в голове. Что же, спешить не куда подождем русскоязычной части программы. Далее следовали уже другие новости: сгоревший магазин, проводы якутских спортсменов на соревнования, собрание правительства.

Константин начал было уже подремывать в кресле, когда начался русскоязычный блок новостей:

— Сегодня в аэропорту Якутска, в восемь тридцать утра по местному времени совершил посадку самолет Ту-154, следовавший рейсом из Харбина. На его борту находилось восемьдесят шесть туристов из Якутии. С начала этой недели самолет принадлежащий авиакомпании «Якутия» был заблокирован в аэропорту города Харбина, в связи с чрезвычайным положением в Китайской Народной Республике. Сегодня, благодаря вмешательству Российского правительства, самолетам принадлежавшим российским авиакомпаниям было разрешено возвратиться в Россию. Для соблюдения мер предосторожности в связи с угрозой распространением нового штампа вируса, сразу после приземления, все находившиеся на борту, в том числе и экипаж были отправлены в карантин.

Происходившие в мире, настораживало Константина. Будучи ученым хоть и на пенсии, он как немногие другие понимал объективную опасность новых вирусов. Появление вируса вызвавшего введение военного положения в огромной стране, сильно встревожило его. Наверняка это какой-то новый штамп вируса, по скорости распространения, можно предположить, что вирус передается воздушно-капельным путем, а учитывая информацию которую только, что выдали новости, Константин предположил о фатальных последствиях заражения новым вирусом. Это что-то новое. Старые вирусы не смогли бы вызвать такой паники у населения, значит, у болезни есть какие-то внешние проявления, ее атрибуты.

Пенсионер с трудом поднялся с дивана и пошел на кухню, налить себе еще чаю. По пути туда он продолжал размышлять: — Может быть болезнь вызывает страшные язвы на коже или заставляет делать инфицированных какие-нибудь странные действия. — Старый чайник не успел остыть, налив горячей воды, старик опустил в стакан свежий пакетик чая. — Одно можно точно сказать, никакое военное положение не сможет остановить новый вирус, хоть как перекрывай границы, ставь инфекционный контроль, вирус все равно выйдет за пределы Китая. Вполне возможно он уже в России.

Константин устроился на диване досматривать новости.



В это время конфликт в подъезде набирал обороты.

— А какое у вас право выгонять нас из подъезда?! Мы что, здесь засрали что-то? — воскликнула молоденькая девчонка в полосатом пуховике.

Глеб ответил:

— У вас есть свой подъезд, вот идете и орите там.

— Надо просить нормально, а не приказывать как собакам — сказала другая.

— Дуры, ну-ка вон отсюда! — вскипел Глеб.

— Ты что орешь псих?! Все мозги себе пропил? — кричали теперь уже одновременно подруги.

— Собрались и ушли из подъезда!

— Вот, не уйдем, мы не бичихи какие-то чтобы ты на нас так орал, дядя.

— Вас как просто выкинуть из подъезда?!

— Попробуй, потом мой папа засадит тебя в тюрьму где ты и сдохнешь!



Допив чай, Константин собрался выйти в подъезд выкурить сигарету. Год как умерла его жена, запрещавшая курить дома, но привычка выходить курить в подъезд осталась. Только сейчас, он услышал громкие крики из подъезда. Выйдя в подъезд Константин понял, что конфликт назревает серьезный.

— Опять Глеб, собрался выгонять молодежь, надо вмешаться пока, что не вышло — подумал Константин. — Молодой парень, как бы на свою беду не сделал чего плохого. Искалечила война парнишку, он знал его еще когда была жива мать Глеба. Они переехали в эту квартиру, когда Глеб учился в старших классах и его мать частенько забегали к ним на чай. Всегда рассказывала, какой у нее Глеб молодец, интересуется всем, ходить на бокс, на гитаре играет, в кружок радиотехников записался. Потом Глеб ушел в армию и все покатилось по наклонной вниз. Война, заплаканная мать, инфаркт, сын опоздал на похороны… Жалко парня.

— Здравствуйте! Чего шумим молодежь? — Константин подоспел как раз вовремя, Глеб уже взял обоих девчонок за шиворот и тащил к выходу, те отчаянно сопротивлялись, царапая и кусая Глеба.

— Глеб, сынок отпусти детей — попросил Константин, Глеб послушался. Освободившись школьницы, закричали указывая на Глеба:

— Псих! Он же больной, его в Котенко надо, он же поубивает здесь всех!

— Тихо, тихо девочки — Константин умиротворяя поднял руки. — В чем проблема?

— Этот псих, нас убить хотел! Его посадить надо за это! — кричали школьницы.

Глеб же на это достаточно спокойно ответил:

— Эти, уже с обеда здесь сидят, орут как резаные, загадили весь подъезд.

— Понятно. Ну девочки вам действительно пора собираться. Сейчас жильцы с работы будут возвращаться все равно вас попросят уйти. Вон, мусора накидали.

— Это не мы — возразили подруги.

— Верю, что не вы. Но у нас тут на пятом майор милиции живет, он то я думаю не поверит. Так, что давайте, собирайтесь барышни, пожалуйста.

— Ладно, мы пойдем. — девочки забрали свою недопитую бутылку кока-колы и зашагали вниз, напоследок бросив Глебу. — Вот, как надо разговаривать псих! Поскорей бы ты сдох!

Глеб сжал кулаки, но удержался.

— Успокойся Глеб, дети еще, за языками не следят, вырастут самим стыдно будет — сказал Константин закуривая сигарету.

— Не могу я Константин Егорович, чуть что завожусь. — Глеб взял сигарету из протянутой Константином пачки.

Закурив, мужчины облокотились об стену подъезда.

Глеб выпустив клубы дыма, сказал: — Нервы, не могу сдержать, извините…

— Бутылка помогает? — спросил Константин.

— Да, пьяным спокойнее. Трезвым просто хочется взять автомат и перестрелять всех к чертовой матери! — Глеб сильно затянулся сигаретой.

— К смерти идешь сынок, подумай, мало ты прожил чтобы так закончить.

— Да хоть бы и к смерти… Надоело, не могу больше. — тихо сказал Глеб.

Поправив очки Константин, посмотрел прямо в глаза Глебу:

— А что бы мать подумала Глеб? Зачем тебя рожала, воспитывала, кормила, чтобы ты спился?

— Я выхода не вижу Константин Егорович…

— Выход всегда есть сынок. Девушку себе найди, работу нормальную. Сторожем работая ты многого не добьешься.

— Да кому я такой нужен?

Внизу запищал открываемый домофон.

— Ты Глеб, смелый парень, служилый тем более. Хочешь я поговорю со своим другом пожарником, пройдешь комиссию, он устроить тебя у себя?



По лестнице поднималась молодая пара. Девушка с заметным даже через шубу, округленным животом счастливо улыбалась держась за руку молодого парня.

— Здравствуйте! — поздоровались молодожены.

— Здравствуйте, здравствуйте, ну что кто у нас там мальчик или девочка? — улыбаясь спросил Константин. Молодой парень пожал руки курящим мужчинам.

— Мальчик, Константин Егорович! Ой как накурено тут, ему не понравиться — ответила будущая мать, показывая на свой живот.

— Да, да конечно, извините, проходите скорее — замахал руками Константин, отгоняя дым. Глеб непроизвольно задержал дым внутри легких.



Молодые поднялись к себе в квартиру.

— Неужто, ты так не хочешь Глеб? — спросил Константин.

— Хочу… Наверное…

Так все в твоих руках, Глеб. Надо только…

Фразу оборвал громкий стук в дверь домофона. Кто-то отчаянно барабанил в дверь. — Откройте! Откройте! — кричали за дверью девичьи голоса.

— Хмм… Что это могло случиться? — мужчины спустились вниз. Только нажав на кнопку открытия двери, как в подъезд вихрем влетели те две шумные подруги. С круглыми от страха глазами они одновременно выпалили:

— Там человек, мужчину ест!

— Что?!

— Там на дороге, мужик человека ест!

— Как это ЕСТ?! — удивились Глеб с Константином.

— Вы выйдите и посмотрите, только осторожно!

Выйдя на крыльцо, мужчины в шоке остолбенели. Посреди дороги, лежало тело, над которым склонился крупный мужчина. Из под лежачего вытекала лужа крови, испаряющаяся на морозе. Было похоже, что мужчина ест. Издавая чавкающий звук, мужчина пальцами оторвал кусок мяса из туловища лежащего.

После секундного замешательства Глеб опомнился и крикнул:

— Эй! Ты чего творишь?

Мужчина над телом замер, впрочем, как и Глеб с Константином. Глеб повторил. Мужчина не сказав ни слова, приподнялся, развернул голову. Под светом уличного фонаря, открылось страшное лицо людоеда. Кровь стекающая, густым потоком на грудь, хищно оскаленные зубы и пара глаз, горящих дикой, не человеческой злобой. Мгновение и людоед сорвался с места, с нечеловеческой скоростью он несся к крыльцу.

В кровь Глеба выбросился, забытый адреналин. Мозг словно сбросив тяжелые оковы снова прояснился! Вот оно, старое ощущение опасности и смертельного риска. Выступив на шаг вперед Глеб, приготовился к драке. А окровавленный мужчина уже подбежал к подъезду, секунда и он уже взбирается по крыльцу с яростью дикого волка. Сильный удар ноги и людоед падает со ступенек, но сразу же встает обратно и с звериным ревом снова идет в атаку. В это мгновение, Константин хватает Глеба за руку и затаскивает в подъезд, закрывая за собой дверь.

Тут же железную дверь обрушивается шквал ударов. Казалось будто бы за дверью беснуется не разумный человек, а дикий и опасный зверь.

— Идем, идем! — поторапливает Константин остальных. Девочки от ужаса молчат и только рев людоеда сотрясает подъезд. Из-за двери выглядывает Миша, молодой супруг беременной девушки: — Что случилось?!

— Михаил звони в милицию, там человека убили! — крикнул Константин.

— Ни хрена это не человек, взгляд у него нечеловеческий… — тихо сказал Глеб.

— Пройдемте в квартиру — распахнув дверь квартиры, сказал Константин. Зайдя в квартиру, Константин схватил трубку домашнего телефона. В комнату вошел Миша, он уже безуспешно пытался дозвониться до милиции: — Занято!

— Черти, что твориться! — Глеб сел в кресло.



С улицы донеслись громкие хлопки, которые в морозном воздухе, отражаясь от стен домов приобрели пугающую объемность. Все замерли, чутко прислушиваясь к новым звукам, короткий перерыв и новая серия хлопков. Глеб не забыл этот звук.