Глен Дэвид Голд

Картер побеждает дьявола

Моей ассистентке, загадочной мисс Элис


Увертюра

Самое прекрасное, что мы можем испытать, – это чувство загадочного. Оно относится к фундаментальным эмоциям и стоит у колыбели истинных искусства и науки. Тот, кто перестал удивляться, просто живой мертвец. Альберт Эйнштейн
В пятницу третьего августа 1923 года, наутро после смерти президента Гардинга, репортеры осаждали вдову, вице-президента и фокусника Чарльза Картера. Сперва Картер пытался отделаться заявлениями вроде: «Замечательный человек, нам его будет недоставать» и «Кончина президента повергла страну в кризис, но мы преодолеем его с истинно американской стойкостью», затем, под натиском репортеров, подтвердил некоторые детали вчерашнего представления, на котором присутствовал президент. Впрочем, финал он комментировать отказался, сославшись на условие: подробности третьего акта не разглашаются.

Поскольку коронер не сообщил, чем вызвана смерть, поползли слухи, и газетчики всеми правдами и неправдами пытались уточнить, что же именно произошло в третьем акте, когда Картер побеждал дьявола.

Вечером репортер сумел проникнуть к Картеру под видом посыльного; на свою беду иллюзионист не удержался от ехидного замечания: «В то время, когда президент покидал наш мир, я в смирительной рубашке висел вниз головой над чаном с карболовой кислотой. Так что, предвосхищая ваш вопрос, отвечу: да, у меня есть алиби».

Картер почти сразу пожалел о своей несдержанности. На следующий день за утренним кофе он прочел в «Экзаминере» заголовок: «Великий Картер отрицает свою причастность к смерти Гардинга». Далее следовал рассказ зрителя, пожелавшего остаться неназванным, где в красках описывались все подробности шоу, включая третий акт. Свидетель не мог сказать наверняка, был ли президент жив к концу представления. Леденящее кровь описание того, что Картер проделал с главой государства, завершалось комментариями редактора: тот вспоминал убийство Линкольна в театре Форда пятьдесят восемь лет назад и неискренне призывал к сдержанности до окончания официального расследования.

Картер, человек трезвый, понял, что ему грозит суд Линча. Он немедленно велел слуге паковать чемоданы для шестимесячного путешествия и взял билет на поезд из Сан-Франциско в Лос-Анджелес, а дальше на океанский лайнер «Геркулес» из Лос-Анджелеса в Афины. Пресс-агент должен был сообщать всем, что мистер Картер отправился за вдохновением к Дельфийской сивилле и вернется к Рождеству.

В машине с шофером Картер отбыл из своего особняка на вокзал, где его немедленно окружила толпа фоторепортеров. Не отвечая на вопросы газетчиков, он поднял меховой воротник пальто, мало уместного в августовскую жару, и прошел в поезд.



К тому времени, как поезд прибыл в Лос-Анджелес, у всех выходов уже дежурили агенты Секретной службы, получившие приказ задержать мистера Чарльза Картера. Однако задача оказалась неожиданно трудной. Хотя багаж мистера Картера выгрузили с поезда, самого иллюзиониста нигде не было видно. Его слуг остановили и допросили, чемоданы открыли и досмотрели прямо на платформе, но сам Картер, очевидно, проскользнул незамеченным.

Агенты внимательно оглядывали пассажиров, поднимавшихся на борт «Геркулеса», и сравнивали их с полученными по телетайпу портретами Картера. Поскольку на фотографиях он был запечатлен в шелковом тюрбане, в гриме и с чертями на плечах, агентам передали также подробное описание: тридцать пять лет, волосы темные, глаза синие, нос прямой, кожа бледная, тонкая, телосложение худощавое, способствующее – говорилось в документе – исключительной подвижности. Источники не сообщали, входит ли в число сценических талантов мистера Картера умение молниеносно переодеваться; полиция Сан-Франциско считала, что нет, и он скорее специализируется на дематериализации. Надо сказать, последние слова агентов не успокоили. Осмотр пассажиров не дал результата, не оказалось мистера Картера и в помещениях для команды, а также в багажном отделении, хотя всё проверили самым тщательным образом.

Наконец агенты решили, что фокусник сбежал. «Геркулесу» разрешили отплыть. Как только лайнер вышел в открытое море, начальник порта разглядел в бинокль, что Чарльз Картер в котелке и пальто с шиншилловым воротником стоит на корме с бокалом шампанского и прощально машет рукой.

Официальным лицам на корабле и в портах сообщили, что Картер находится на борту, однако даже самые оптимистичные федеральные агенты не верили, что фокусника удастся поймать.



Это был далеко не первый провал Секретной службы, просто самый недавний. За те двадцать девять месяцев, что Гардинг управлял страной, государственная власть полностью разложилась. Скандал следовал за скандалом, и вскоре стало ясно, что Гардинг, в отличие от Вудро Вильсона, смотрит на коррупцию сквозь пальцы. Короче, все в правительстве поняли, что выживает подлейший.

Агент Джек Гриффин не разделял эту философию.

В тот день, когда Картер должен был выступать перед президентом, Гриффин получил указание явиться в театр «Кур-ран». Поручение формулировалось внушительно: «изучить обстановку на предмет возможных действий злоумышленников», однако агент понимал, что это проформа. В театре и без того принимаются все меры безопасности – фокусники страшно боятся, что конкуренты выведают их секреты. Более того, охрана тщательно проверит входы, выходы, а также то место, где будет сидеть президент. Тем не менее Гриффин решил составить подробнейший рапорт: за двадцать девять лет на самых мелких и незначительных заданиях он не утратил стремления доказать, что готов ответственно отнестись даже к такому пустяковому делу.

Исполинское здание театра «Курран» недавно модернизировали, чтобы давать гала-концерты и грандиозные эстрадные шоу. Оркестровую яму расширили, и теперь она вмещала сто музыкантов; на балконе разместили будку киномеханика. Старую викторианскую роспись – скажем, берн-джонсовских серафимов – дополнили египетскими мотивами. Теперь на стенах пестрели иероглифы, а по краям авансцены высились сфинксы, у которых в темноте зажигались глаза.

Гардинг приехал в Сан-Франциско в рамках «Турне понимания». Целью поездки было вдохнуть новую жизнь в пошатнувшуюся государственную власть, поэтому представлялось вполне вероятным, что во время представления президент выйдет на сцену или даже примет участие в одном из цирковых номеров. Гриффину поручили определить, в каком акте это будет выглядеть наиболее достойно.

Агент пришел в театр во второй половине дня, когда рабочие проверяли тросы и вешали черные бархатные полотнища. Он поговорил с главным постановщиком трюков, сутулым выходцем из Бельгии по фамилии Ледок. Старик носил ремень и подтяжки, а также имел обыкновение часто чесать за ухом с риском уронить ермолку. Гриффин записал в блокноте: «Еврей».

Ледок не позволил Гриффину осмотреть оборудование на сцене, но подробно описал представление. Шоу начинается «метемпсихозом», в котором доспехи оживают и гоняются по сцене за недотепой-служителем. (Гриффину это показалось дешевым фарсом, и он отметил, что в первом номере президенту лучше не участвовать.) «Заколдованный дом» – серия быстрых превращений и дематериализации, затем «Ночь в старом Китае» – выступления жонглеров с горящими факелами и прочие фокусы с огнем. В блокноте Гриффин отметил номер как «опасный и сомнительный». После этого Картер приглашает на сцену кого-нибудь из зрителей – обычно красивую девушку – и сажает ее на простой деревянный стул, который затем сам собой поднимается на воздух. Картер задает девушке забавные вопросы, нагнетая напряжение, потом вынимает пистолет, заряжает и стреляет в девушку – стул падает на сцену, а жертва растворяется в эфире. («Абсолютно исключено!» – записал Гриффин в блокноте и подчеркнул оба слова.)

После антракта коллега Картера мадам Зора демонстрирует левитацию, чтение мыслей и предсказание будущего. («Возможно, – записал агент в блокноте, – но не повредит ли имиджу п-та?»)

– Какие еще будут номера? – спросил он.

Ледок почесал за ухом и сощурился.

– Ну, их не так много. Есть номер с исчезновением слона.

– Не опасен ли слон для президента?

– Ничуть. – Ледок улыбнулся. – Хотя вряд ли республиканцам будет приятно, когда слон исчезнет.

Гриффин вычеркнул исчезающего слона.

– Есть ведь еще третий акт?

– Да. Да. Трудно объяснить, что там будет.

– Сказать по правде, – вздохнул Гриффин, – меня не интересуют все подробности каждого номера. Главное, в каком из них принять участие президенту.

Ледок хохотнул.

– Уж поверьте, вы не захотите подпускать президента к сцене, когда Картер будет воевать с дьяволом!



Час спустя в «Палас-отеле» Гриффин отпечатал доклад на портативном «Ремингтоне», подправил чернилами те буквы, которые не пропечатались на втором экземпляре, отнес в Бюро и вернулся домой. Дважды он поднимал телефонную трубку и спрашивал телефонистку, не было ли звонков. Та отвечала отрицательно.

Перед самым представлением шеф Бюро встретился в вестибюле с восемнадцатью агентами, включая Гриффина, раздал им программки и сообщил, кто где будет стоять. Кроме того, он объявил, что президент действительно выйдет на сцену – в качестве добровольца в третьем акте. Гриффин пытался было возразить, но услышал (в довольно резкой форме, поскольку все начальство хорошо его знало), что обсуждать тут нечего. Президент и Картер встретились и решили, что главе государства просто необходимо выступить в номере – при этих словах Гриффин состроил возмущенную мину – «Картер побеждает дьявола».

Не дослушав возражений, его отправили в дальнюю часть зрительного зала. Здесь он вполголоса чертыхался, пока не погас свет, после чего стал незаметно показывать кукиш шефу Бюро и прочим начальникам, сидевшим впереди на восьмидолларовых креслах.

Занавес разошелся. Декорации на сцене изображали кабинет Картера, демонстративно захламленный и перевернутый вверх дном. Слуга, стоя посреди разгрома, запричитал:

– Восемь часов, представление начинается, а в кабинете еще не убрано! Хозяин мне шею намылит!

Он принялся обмахивать мебель метелочкой, поднимая клубы пыли, и, дунув на старинную книгу, закашлялся. В зале засмеялись, но Гриффину это не показалось смешным. Ему почему-то было жаль беднягу на сцене. В спешке слуга случайно толкнул старинные рыцарские доспехи, они упали и рассыпались на много частей.

Слуга собрал их обратно и вновь занялся уборкой, но тут доспехи подкрались сзади и пнули его в зад. Зал грохнул. Гриффин с обидой смотрел на публику и думал: «Вот они, образованные умники! Нагородить столько потайных пружин и зеркал, чтобы поизмываться над простым малым, который честно делает свое дело».

Зазвучали скрипки, затем мелодия Элгара из цикла «Торжественные и церемониальные марши», и на сцене под грохот аплодисментов появился Чарльз Картер собственной персоной – во фраке, с белой «бабочкой», в чалме. Доспехи замерли. Картер отчитал слугу за беспорядок и спросил, почему доспехи стоят посреди комнаты. Пытаясь объяснить, что латы за ним гонялись, слуга слегка их толкнул. Они рассыпались на куски – внутри никого не было. Напрасно бедолага убеждал хозяина, что не врет.

– Я верю тебе, брат, – шепнул Гриффин.



Через два часа начался третий акт. Как писал «Экзаминер» на следующее утро: «В первых двух актах зачарованные зрители смотрели, затаив дыхание, как на их глазах разворачиваются десятки виртуозных номеров, каждый из которых превосходит великолепием предыдущие. Слышали, как сам президент заметил: «Даже если бы представление закончилось прямо сейчас, зрелище все равно бы осталось незабываемым».

Здесь первый газетный отчет заканчивался в соответствии с просьбой Картера (напечатанной в программке и на афишах при входе в театр), чтобы третий акт оставался тайной.

Действие началось на совершенно пустой сцене. Картер вышел и объявил, что он – величайший маг всех времен и народов, как убедительно доказывают первые два акта, и не видит смысла продолжать представление. Он попросит публику разойтись, если только не появится еще более великий кудесник.

Блеснула молния, поднялся столб черного дыма, распространилось адское зловоние – запах пороха и тухлых яиц. На сцене возник сам Дьявол – в черном трико, маске и красной накидке с капюшоном, увенчанным двумя острыми рогами.

Дьявол бросил Картеру вызов: каждый будет показывать фокусы, и лишь сильнейший уйдет со сцены живым. Как только Картер согласился, Дьявол материализовал газету и вытащил из нее кролика. Тогда Картер бросил в чан четыре яйца, и они, едва коснувшись воды, превратились в утят. Дьявол взмахнул рукой, и на сцене появилась девушка, Картер тут же заставил ее исчезнуть. Адский соперник вновь вернул ее – в виде старой карги. Картер щелкнул пальцами, вспыхнула магнезия, и старуху окутало пламя.

Потом некоторое время они показывали фокусы независимо, каждый на своей стороне сцены. Дьявол материализовал скрипку, трубу и бубен, которые без чьей-либо помощи вполне сносно исполнили «Ночь на Лысой горе». Картер забросил в зрительный зал удочку и вытащил из воздуха живого окуня. Дьявол распилил девушку пополам, не пряча ее в ящик. Картер рукой изобразил на стене тени животных, которые тут же ожили и умчались за кулисы.

Дьявол вытащил пистолет, зарядил и выстрелил. Картер отразил пулю серебряным подносом, после чего тоже вытащил пистолет и выстрелил в Дьявола, который поймал пулю зубами.

Они материализовали двух «индийских факиров» в тюрбанах. У каждого в животе была просверлена сквозная дыра, сквозь которую светили софиты. Дьявол продел руку в одного факира и с другой стороны показал Картеру кулак. Картер поднес второму стакан воды и поймал в серебряный кубок хлынувшую, как из крана, струю.

На сцену выкатили две пушки. Картер и Дьявол велели факирам залезть в жерла. Бабах! Индусы взлетели под купол, столкнулись над головами зрителей и рассыпались дождем лилий под ликующие вопли публики.

Картер вскричал: «Довольно!» и предложил решить спор по-джентльменски – игрой в покер. Выигравший и будет победителем. Дьявол согласился, и тут Картер нарушил обычный ход программы: подошел к рампе и спросил, кто из зрителей вызовется честно и беспристрастно судить игру. Софит отыскал президента Гардинга, который благожелательно махнул рукой, показывая, что уступает просьбе зрителей и готов выступить судьей.



Гриффин зажмурился, как под артиллерийским обстрелом. Во время каждого номера он убеждал себя, что наблюдает оптическую иллюзию, и президенту ничего не грозит. Однако там были ножи, горящие факелы, револьверы и – страшно подумать! – пушки! Гардинг шел между рядами, пожимая протянутые руки и одаривая зал улыбками, немного смущенными, но в то же время торжествующими.

На сцене стало видно, какой он крупный мужчина – на несколько дюймов выше и шире Картера. Его лицо выражало неподдельное удовольствие.

Картер, Гардинг и Дьявол сели за покерный стол, где лежали непомерно большие – с газету – игральные карты. Гардинг героически пытался перетасовать исполинскую колоду, пока один из ассистентов Картера не пришел ему на выручку. По ходу игры Дьявол нагло жульничал: например, за левым плечом у Картера возникло огромное зеркало. Оно исчезло, только когда Гардинг на него указал.

Картер демонстрировал этот номер уже две недели. Каждый вечер происходило одно и то же: он показывал явно выигрышную комбинацию, которую Дьявол жульническим образом перебивал. Тогда Картер вскакивал, опрокинув стул объявлял, что джентльменская игра окончена, поскольку Дьявол – не джентльмен, и выхватывал ятаган. Дьявол бросал к свернутому в бухту канату и взмывал на нем под потолок. Через мгновение Картер, зажав в зубах ятаган, взбирался следом по собственному канату. Затем, под аккомпанемент стонов и воплей, Картер весьма впечатляюще и кроваво демонстрировал, как надо побеждать Дьявола.

Программка сообщала, что в зале дежурит медсестра – на случай, если кому-нибудь из зрителей станет дурно.

Сегодня Картер любезно предложил президенту сыграть третьим. С трудом удерживая огромные карты, тот присоединился к игре. Когда пришло время показывать комбинацию, Картер продемонстрировал каре тузов и десятку, Дьявол – четырех королей и девятку. Зал разразился ликующими возгласами: Картер победил Дьявола!

– Господин президент! – воскликнул Картер. – Прошу вас показать свою комбинацию.

Гардинг несколько смущенно развернул карты к публике: флешь-рояль! Снова грянули аплодисменты, которые Картер остановил взмахом руки.

– Сэр, позвольте спросить, как у вас может быть флешь-рояль, если все тузы и короли – у нас? – И, прежде чем Гардинг успел ответить, загремел: – Джентльменская игра окончена, и вы, сэр, не джентльмен!

Картер и Дьявол оба выхватили ятаганы и одним ударом разрубили карточный стол. Гардинг упал вместе со стулом, вскочил, бросился к свернутому в бухту канату и взмыл на нем под потолок. Картер и Дьявол по своим канатам взобрались следом.

Гриффин лихорадочно искал глазами других агентов, чтобы прочесть на их лицах подтверждение увиденному. В последние две недели поездки Гардинг ходил ссутулившись, будто под тяжким бременем. В Портленде отменил выступление, сославшись на нездоровье. А тут выделывает акробатические номера!.. Откуда в пятидесятисемилетнем мужчине такая прыть?

Зрители пребывали в таком же замешательстве: часть сцены была освещена ярко, часть – тускло, так что фигуры на мгновение расплывались и тут же вновь становились четкими. Мозг не успевал переварить то, что видели глаза. На этом и строился следующий номер. Ибо если зрительное восприятие подводило, то слуховое не оставляло никаких сомнений: публика требовала продолжения, которое и не замедлило последовать: сверху донесся лязг ятаганов.

На сцену с глухим стуком упала отрубленная нога.

Крики сменились перешептыванием, в театре воцарилась жуткая тишина. Не прячется ли кто-нибудь в черном бархате? Не различил ли слух удар черного резинового каблука?

Тишину нарушил пронзительный женский вопль:

– Это его нога! Нога президента!

За первой ногой на сцену рухнула вторая, потом рука, половина торса – вскоре сверху дождем посыпались окровавленные части тела. Гриффин вытащил из кобуры кольт и сделал несколько шагов вперед, убеждая себя, что все это фокус, а не шутка безумца: заманить президента на сцену и убить на глазах у жены, Секретной службы, газетчиков и тысячи зрителей.

В зале творилось что-то невообразимое: кто-то вскочил и перекликался с соседями, кто-то успокаивал близких к обмороку женщин. В этот самый миг сверху донесся голос Картера: «Леди и джентльмены, вот вам глава государства!», и на авансцену с глухим стуком рухнула отрубленная голова президента Гардинга.

Женщины завизжали. Несколько смельчаков бросились мимо Гриффина к сцене, но все замерли, когда театр огласился могучим рыком, из-за кулис на сцену выбежал огромный лев и принялся пожирать кровавые останки.

– Он жив! Я знаю, с ним все должно быть хорошо! – истерически завопила миссис Гардинг, перекрывая крики толпы. Внезапно грянул выстрел. По театру прокатилось эхо. Картер вышел из-за кулис на середину сцены в пробковом шлеме поверх чалмы. В руке у него было ружье. Лев теперь лежал на боку, лапы его слабо подергивались.

– Леди и джентльмены, прошу еще минутку терпения. – Картер говорил спокойно и сдержанно, как будто он один здесь сохранил хладнокровие.

Ручной бензопилой он вскрыл льву брюхо, и оттуда выступил президент Гардинг, веселый и здоровехонький. Гриффин сел на пол, держась за грудь и мотая головой.

По мере того как зрители осознавали, что видели фокус, аплодисменты становились всё громче: публика восхищалась мастерством Картера и особенно смелостью президента. Зал рукоплескал стоя. Гардинг подошел к рампе и обратился к жене: «Все хорошо, Герцогиня![1] Я отлично себя чувствую и готов хоть сейчас ехать на рыбалку!»

Через два часа он скончался.



Четыре дня спустя, в понедельник шестого августа, останки Гардинга направлялись в последний путь к месту упокоения в Мэрион, штат Огайо. «Геркулес», на котором, по всей видимости, по-прежнему неуловимо скрывался Чарльз Картер, боролся с южным штормовым ветром у тропика Рака. В полдень Джек Гриффин и его начальник, полковник Эдмунд Старлинг, прибыли на пароме из Сан-Франциско в Окленд и взяли такси до Хилгерт-серкл, что на берегу озера Мерритт, куда самые богатые семьи перебрались после крупного землетрясения. Дом номер один по Хилгерт-серкл – розовато-серая вилла в итальянском вкусе – семью этажами-ступенями расположился на склоне Чайна-хилл. Соседние особняки были выстроены в виде крепостей с башенками, дом номер один изумлял ампирной роскошью: арки, терракотовые купидоны, горгульи, шпалеры, завитые страстоцветом. Никто не упрекнул бы архитектора в недостатке воображения.

Гриффин в ужасе взглянул на ведущие к вилле сто мраморных ступеней, потом закатал брюки и двинулся вверх. Меньше чем на середине пути его настигла одышка. Недавно он начал заниматься зарядкой, однако такая нагрузка была ему явно не по силам. Старлинг, на тридцать лет моложе, легко взбежал по лестнице.

Полковник – из молодых и многообещающих – стремительно рос по службе и привык, что с его мнением считаются. Каждое утро он вставал в пять, чтобы до работы прочесть главу из Библии, сделать зарядку вместе с шефом Бюро и плотно позавтракать. Вдобавок природа наградила его приятной наружностью и неиссякаемым жизнелюбием. Довольно часто (на взгляд Гриффина, чересчур часто) полковник принимался насвистывать мелодии Стивена Фостера. Однако тяжелее всего было снести всегдашнюю, неподдельную кротость Старлинга. Гриффин ненавидел полковника и одновременно презирал себя за это недолжное чувство.

С вершины лестницы перед ними открылся великолепный вид на озеро, центр Окленда и, за туманной дымкой, силуэт Сан-Франциско. Гриффин остановился отдышаться, делая вид, что любуется панорамой.

– Эх, сейчас бы ружье, – шепнул Старлинг.

– Думаете, понадобится?

– Нет, мистер Гриффин. Я про уток на озере. Кажется, есть даже несколько нырков, хотя сейчас не сезон.

Гриффин кивнул, силясь выглядеть понимающим, или умным, или еще каким-нибудь, а не просто бесполезным придатком к полковнику. Он пережил тяжелые дни (муки совести, депрессия, решимость искупить свою вину) и потратил много часов, роясь в темном прошлом Чарльза Картера. Свои подозрения – а их было много – он изложил Старлингу, который ограничился единственным словом: «Хорошо», которое могло означать, что угодно.

Старлинг вынул часы.

– Если не ошибаюсь, в эту самую минуту «Геркулес» в штормовом море приближается к Панамскому каналу. Очень занятно.

Гриффин постучал в дверь дома номер один по Хилгерт-серкл. Открыл, почти без промедления, Чарльз Картер.

Он был в носках без ботинок, черных брюках и рубашке, к которой не успел пристегнуть воротничок. При виде гостей на лице хозяина отразилось приятное изумление. Он оглянулся на прихожую, потом вышел наружу и прикрыл за собой дверь.

– Доброе утро. Вы – Чарльз Картер? – сказал Гриффин.

– Да. Чем могу служить?

– Гриффин и Старлинг, агенты Секретной службы. – Гриффин вытащил жетон. Картер повертел его и вернул. Гриффин указал на правую руку иллюзиониста, которой тот по-прежнему придерживал дверь.

– Вы что-то прячете?

– Просто боюсь выпустить кошку.

– О\'кей. Мы бы хотели задать вам несколько вопросов о событиях второго августа.

– Пожалуйста.

– Может, войдем в дом?

Картер нахмурился.

– Полагаю, не стоит.

Гриффин взглянул на Старлинга, тот кивнул – очевидно, они застали фокусника зачем-то противозаконным. Гриффин продолжил:

– Мистер Картер, будьте любезны пропустить нас в дом.

Картер посторонился.

Прихожая вела в гостиную первого этажа. Картер собирал редкости со всех концов земного шара, и у агентов разбежались бы глаза, если бы одна деталь не привлекла их внимания в первую очередь. Повсюду стояли туземные статуэтки, индонезийские бамбуковые музыкальные инструменты, друзы кристаллов на пыльных серебряных подставках и прочие занятные безделушки, но главное – Гриффин даже схватился за пистолет – на большом, почти во всю комнату, персидском ковре сидел огромный африканский лев. Он припал к полу, готовясь прыгнуть. Гриффин тронул Старлинга за плечо, и тот тоже застыл. Грудь зверя вздымалась, хвост бил по ковру.

– Я сказал, что не хочу выпускать кошку, – заметил Картер.

Гриффин сглотнул.

– Он может укусить?

– Ну, – задумчиво проговорил Картер, – если укусит, расслабьтесь и не двигайтесь. Так ему скоро надоест, и он рано или поздно вас отпустит.

– Мистер Картер, – процедил Старлинг, – я был бы очень признателен, если бы вы на несколько минут заперли вашу кошку в соседней комнате.

– Конечно. Идем, Малыш. – Картер свистнул и щелкнул языком. Малыш нехотя отвел взгляд от агентов и вслед за хозяином вышел из комнаты.

– Мама родная! – Гриффин вздохнул и поправил галстук. – Ну почему всё так сложно?!

– Хотите сменить работу, мистер Гриффин?

Через несколько секунд вернулся Картер в шелковом халате поверх рубашки.

– Может, по коктейлю?

– Вы сами будете их готовить? – спросил Старлинг.

Картер сморгнул, потом затянул пояс халата и отвесил легкий поклон.

– Да, мистер Старлинг. В последние несколько дней я сам выжимаю себе апельсины.

В продолжение обмена репликами Гриффин недоуменно переводил взгляд с полковника на фокусника и обратно.

Картер продолжал:

– Бишоп всегда мечтал побывать в Греции. Вы же знаете, он рисует пейзажи.

Гриффин попытался встретиться с полковником глазами. Какой Бишоп? О чем вообще речь? Снова его ни во что не посвятили.

Старлинг, выбирая, куда сесть, взглянул на огромный кожаный диван, где лежали раскрытые тома Британской энциклопедии за 1911 год.

– Мистер Гриффин, пожалуйста, запишите: «На борту корабля находится Александр Бишоп, слуга Картера. – Затем он обратился к Картеру: – Шиншилловый воротник был особенно удачным штрихом.

– Это пальто всегда ему нравилось. Так не желаете перекусить?

– Нет, спасибо, сэр.

– А вы, мистер Гриффин? Уверен, вы не откажетесь от булочек. – Картер величаво махнул рукой в сторону кухни, будто сейчас по его команде оттуда выплывет яичница с ветчиной и поджаренный хлеб.

Старлинг с непринужденным видом, словно сидеть на шикарных кожаных диванах для него – самое обычное дело, заглянул в блокнот.

– Мистер Картер, разговаривали ли вы с покойным президентом наедине вечером накануне его смерти?

– Да.

– О чем?

– Перед представлением мы встретились за сценой в присутствии агентов Секретной службы, потом были одни, наверное, минут пять. Я рассказывал про разные иллюзии. Он выразил желание выступить в третьем акте. И всё.

– Как выглядел президент?

– Мне он показался подавленным.

– Вы спросили, что его беспокоит?

– Жизненный опыт научил меня не задавать подобные вопросы сильным мира сего.

– Было ли в вашем разговоре что-нибудь необычное?

– Только… не знаю, как объяснить. В нем чувствовалась душевная усталость. Однако когда я сказал, что на сцене его разрубят на куски и скормят диким животным, он заметно приободрился. – Картер покачал головой. – Очень странно, согласитесь?

Старлинг кашлянул.

– Президент и впрямь в последнее время переутомился.

Старлинг взглянул мимо Картера на японскую гравюру с изображением актера Кабуки.

– Он не упоминал некую Нэн Бриттон?

– Нет.

– А Кэрри Филипс?

– Нет.

– Он о ком-нибудь говорил?

Картер посмотрел на потолок.

– Он говорил о моем слоне – одобрительно, о своих собаках – тоже одобрительно, о моем льве – с чуть меньшим одобрением; о людях, по-моему, речь не заходила.

Картер улыбнулся, как ребенок, сыгравший фортепьянный этюд.

Гриффин поморщился.

– Послушайте, Картер, для вас это, может быть, шуточки, но смерть президента – вопрос государственной важности.

– От чего именно умер президент?

Агенты переглянулись, и Старлинг ответил:

– Причина не определена. Три врача сходятся на том, что это был апоплексический удар, однако вскрытие не производилось.

– Почему? – спросил Картер.

Гриффин ответил:

– Здесь вопросы задаем мы. Возможно, сыграло свою роль и то, что усталому человеку пришлось целый вечер лазить по канату.

Лицо Картера разгладилось.

– Мистер Гриффин, для меня это отнюдь не шуточки. Я зарабатываю на жизнь благодаря тому, что не раскрываю свои фокусы. Однако если вам будет легче… с того момента, как президент встал из-за карточного стола, его трюки исполнял мой переодетый ассистент. Президент прятался до той секунды, когда я дал Малышу команду притвориться мертвым. Президенту не пришлось напрягаться, и, уверяю, я никак не связан с его смертью.

– Тогда почему вы сбежали, Картер? – спросил Гриффин.

– Но вы же видите, что я не сбежал. Уловка с «Геркулесом» была нужна, чтобы разгневанный народ не вздернул меня на сук. Я рассчитывал, что Секретная служба меня найдет, и не ошибся, – заключил он с ноткой гордости за агентов. – Вы еще что-нибудь хотите спросить?

– Мы скажем, когда соберемся уйти, приятель, – угрожающе произнес Гриффин и тут увидел краем глаза, что Старлинг уже закрыл блокнот. – О\'кей, – проговорил Гриффин без прежнего апломба, – уходим. Не уезжайте из города. Возможно, нам потребуется задать еще вопросы.

Картер кивнул, словно признавая, что в жизни каждого человека бывают мелкие неприятности, отчего Гриффину захотелось двинуть ему в морду.

Картер проводил агентов до двери. Гриффин начал спускаться по ступеням и уже добрался до первой площадки, когда услышал сзади голос Стерлинга. Полковник просил его подождать. Гриффин остановился и поднял глаза. Футах в пятидесяти выше стояли начальник и подозреваемый, в свою очередь глядя на Гриффина. Он похлопал по перилам, чувствуя, как отдается вибрация, потом, смирившись с тем, что обо всём важном говорят без него, повернулся к озеру.

В первые секунды Старлинг молчал, оценивая собеседника, потом обратился к Картеру:

– Какой у вас интересный сад!

По обеим сторонам лестницы росли цветы в ящиках, кусты жасмина и жимолости. Картер указал на несколько высоких растений:

– Это тайский базилик, а это – кинза, но она ушла в цветы, так что будет кориандр. Из всех поездок я привожу семена – на радость повару.

– Фотография в гостиной… ваша жена?

– Жена… покойная. Я – вдовец, – коротко сказал Картер.

– Простите. – Старлинг растер лист мяты, поднес его к носу и закрыл глаза.

Картер заговорил:

– У президента были неприятности?

– Смотря что под этим подразумевать, – произнес Старлинг, снова открывая глаза. – Вы что-то заметили?

Иллюзионист пожал плечами.

– Я провел с президентом лишь пять минут. – Он устремил взгляд на озеро. Над водою лениво кружил пеликан. – У нас, у фокусников, странная жизнь. Я встречался с президентами, королями, премьер-министрами и несколькими восточными деспотами. Почти все хотели знать, как я выполняю свои трюки, или показать мне карточные фокусы, которым научились в детстве. Мое дело улыбаться и восклицать: «Превосходно!». Впрочем, это не такая плохая профессия, если не ввязываться в свары о том, кто какой номер придумал.

У Старлинга были очень маленькие глаза. Когда они устремлялись на кого-то, у собеседника возникало впечатление, что его взяли на мушку.

– Понимаю. Вы сами создали завораживающую программу.

– Спасибо.

– В качестве восхищенного зрителя, сэр, я хотел бы задать вопрос и надеюсь, он не покажется вам грубым. Не мог ли я прежде видеть какие-то ваши трюки?

– Так, как я их показываю – нет.

– Значит, вы сами их придумали?

Внимание Картера вновь привлекло что-то интересное за плечом Старлинга – на этот раз огромный подсолнух.

Старлинг продолжил:

– Потому что Тёрстон[2] – я имел счастье присутствовать на его выступлении – тоже демонстрирует трюк с индийским канатом. А несколько лет назад я видел Голдина,[3] и у него тоже были два факира. Может быть, какие-то из ваших номеров…

– Нет, – резко отвечал Картер. – Вообще-то, полковник Старлинг, практически все иллюзии придуманы давным-давно. Дело в том, как их преподнести.

Старлинг не ответил – иногда полезнее промолчать.

– Другими словами, я не изобрел сахар и муку, но пеку вполне съедобный пирог.

– Значит, коллеги так же уважают вас за качество исполнения, как и тех иллюзионистов, которые придумывают собственные номера, – простодушно произнес Старлинг.

Картер сложил руки на груди, улыбнулся и подмигнул.

– В какой-то момент наш разговор ушел от президента

Гардин га.

– Виноват. Мне любопытны все виды надувательства. – Старлинг вытащил из нагрудного кармана визитную карточку, быстро оглядел ее и протянул Картеру. – Если еще что-нибудь вспомните…

– То позвоню.

Старлинг спустился к Гриффину и вместе с ним двинулся вниз, потом внезапно остановился и обернулся.

– Мистер Картер!

– Да?

– Президент ничего не говорил о тайне?

– О какой?

– Несколько людей сообщили, что в последние недели жизни президент задавал им вопрос… – Старлинг открыл блокнот и прочел: – «Что бы вы сделали, если бы узнали страшную тайну?»

В глазах Картера блеснул интерес.

– Как любопытно! Что бы это могло быть?

– Мы выясним. Спасибо.

Картер провожал агентов взглядом, пока те не спустились с лестницы и не сели в такси. Над озером теперь кружили несколько пеликанов. День выдался спокойный и ясный – прекрасный повод навестить своего друга Буру, или пройтись по парку, или выпить кофе в итальянской кафешке. Такси с агентами выехало на Гран-авеню. На Адамс-пойнт строилось несколько зданий, и такси пришлось обгонять грузовики с кирпичом, досками и трубами. Картер смотрел на машину, пока та не скрылась за поворотом.

Потом порвал карточку Старлинга и бросил клочки на лестницу.



С годами все люди делятся на две категории: тех, кто видел много, и тех, кто видел слишком много. Чарльз Картер, несмотря на молодой возраст – всего тридцать пять лет, – относился ко второму типу. Каждые полгода он пытался уйти на покой, хоть и понимал, что другой профессии у него нет. Однако фокусник, утративший интерес к жизни, долго не протянет. Ледок так часто делал ему внушения, что Картер мог бы сам их повторить, включая вкрапления на французском и на идиш: «Решай, Чарли. Выбери, жить или умереть, но перестань киснуть. Хватит мотать нам нервы».

Иногда Картер ходил на военное кладбище. После испано-американской войны, если солдат совершал самоубийство, на могильном камне изображали ангела, закрывшего лицо левым крылом. Однако в менее просвещенные времена надгробий вообще не ставили – самоубийц просто хоронили лицом вниз.

Шесть вечеров в неделю, порой дважды за один вечер, Картер изображал перед зрителями, что побеждает смерть. Ирония состояла в том, что он не хотел побеждать. Он мог по часу представлять, как лежит лицом вниз и будет лежать так вечно. Со времени войны он научился различать товарищей по несчастью, людей, которые видели слишком много: даже на вечеринках их можно было узнать по запавшим глазам, словно каждый понимал, что при взгляде в зеркало увидит всего лишь веселящегося идиота. Красноречивее всего была вымученная, неискренняя улыбка.

За час до начала заключительного представления в театре «Курран» Картер наблюдал за установкой оборудования. Внезапно появились агенты Секретной службы, исключительно опрятного вида молодые люди в одинаковых темно-синих пиджаках, черных брюках и начищенных до блеска ботинках – живой щит президента Гардинга.

Страна по-прежнему любила своего избранника. Из Вашингтона только-только начали просачиваться слухи, что наверху не всё гладко. Гардинг не скрывал, что окружает себя людьми, которые ему нравятся. А нравились президенту льстецы. В Вашингтоне он простодушно заявил корреспондентам: «Хорошо, что я не женщина. Я был бы постоянно беременным, потому что не умею говорить «нет».

Несмотря на явно избыточный вес и выпирающий живот, Гардинг по-прежнему выглядел представительно: смуглая кожа, жесткие седые волосы, густые черные брови и нос римского сенатора. Впрочем, внимательный наблюдатель с первого взгляда различал симптомы пресловутой слабохарактерности: несколько подбородков, чересчур влажные губы, мягкие вкрадчивые глаза. Многие, видевшие президента в последнюю неделю жизни, отмечали, что он сдал. Даже если не знать о навалившихся на него заботах, мешки под глазами говорили сами за себя.

Картер, которому нередко приходилось мгновенно составлять мнение о человеке, заметил еще более опасный симптом. Что-то подобное он видел в Новой Зеландии: попугай, эволюционировавший в среде, где нет природных врагов. Яркие беззаботные птицы утратили способность летать и ковыляли вразвалку, не ожидая ничего дурного. Когда появлялись люди и стреляли в стаю, уцелевшие птицы удивленно застывали на месте, уверенные, что произошла ошибка. Охотники без труда хватали их и убивали ударом о землю.

Гардинг шагнул к Картеру, на ходу протягивая руку.

– Очень, очень рад познакомиться с вами, сэр.

– Здравствуйте, господин президент.

Они обменялись рукопожатиями, и Гардинг чуть не подпрыгнул: в руке у него оказался букет тубероз.

– Для миссис Гардинг, – мягко произнес Картер.

Гардинг огляделся, словно спрашивая у своих спутников, прилично ли выразить восторг, потом воскликнул:

– Герцогинины любимые! Замечательно! Вот это фокус!

Влиятельным людям Картер всегда дарил живые цветы – по возможности из собственного сада. В середине лета его туберозы были прекрасны и благоухали.

– А теперь, думаю, нам стоит поговорить о моем возможном появлении на сцене. У меня есть мысль.

– Да?

– Вы, наверное, не знаете, но в детстве я очень любил показывать фокусы.

– Неужели?

– Давайте я расскажу про самые удачные.

Картер, изобразив улыбку, сосредоточился на умении задерживать дыхание и считать сердцебиения. Дождавшись, когда Гардинг закончит, он сказал:

– Давайте подумаем.

Гардинг подался вперед и зашептал:

– Говорят, сегодня в представлении участвует слониха. Мне можно ее увидеть?

Картер замялся.

– Вас я провести могу, но не ваших помощников. Она в тесном помещении, толпа может ее напугать.

Гардинг повернулся к агентам Секретной службы, те отрицательно покачали головой. Президент оттопырил нижнюю губу.

– Видите, Картер? Мало радости быть великим!.. – Он погрозил агентам пальцем. – А теперь слушайте. Я пойду смотреть слона. Ведите, Картер.

Раздув щеки, как будто протащил через Конгресс новый акциз, Гардинг прошел за портьеру, которую придержал ему Картер. Они рядом двинулись по узкому коридору.

По пути им попался Ледок. Он вежливо кивнул президенту и постучал по часам.

– Времени не так много, Чарли.

– Спасибо.

– Бумажник при тебе?

Картер потрогал задний карман брюк.

– Да.

– Хорошо. Всегда бери с собой бумажник на сцену.

Гардинг хохотнул. Видимо, тишина действовала на него угнетающе, во всяком случае, по дороге он успел рассказать, что никогда не видел слона вблизи, хотя во время недавней экскурсии в Йеллоустонский парк кормил с руки медведицу с медвежонком. Он описывал свою плохо организованную поездку на ферму по разведению лам, когда Картер отодвинул высокую бархатную портьеру.

– Господи!

Они оказались в нешироком, но высоком загоне, отделенном от остального театра звуконепроницаемыми перегородками. В загоне стояли две клетки, одна со слоном, другая со львом. Животные были совершенно одни, никто за ними не присматривал. Слониха ела сено. При виде Картера она дважды топнула по полу, тот в ответ погладил ей хобот. На голове у слонихи был убор, расшитый стразами и блестками. Прежде чем подойти к слону, Гардинг мельком взглянул на Малыша.

– Неопасно?…

– Ничуть. Вот. – Картер протянул президенту арахис.

Гардинг боязливо показал слонихе орех, та взяла его хоботом и сунула в рот.

– Ой, ладони щекотно! Еще орехи есть?

Картер протянул весь пакетик, который Гардингу пришлось спрятать за спину, чтобы слониха не дотянулась хоботом.

– Как ее зовут?

– Таг.

– Какая симпатичная! И очень смирная. Я всегда думал, что слоны ревут, бьют ногами и всё такое. Но ты ведь умница, Таг?

Слониха взяла с руки у президента несколько орехов, и он погладил ее хобот.

– Неужели ее надо все время держать взаперти?

– По счастью, нет. Таг живет на ферме в ста милях к югу. Когда мы отправляемся на гастроли, ей приходится терпеть неудобства, но не больше, чем нам всем.

Гардинг приблизил лицо к слоновьей морде.

– Эх, если бы она могла всегда жить на ферме!

– Вы с Малышом знакомы?

Гардинг пожал плечами.

– Не люблю кошек. Аллергия, понимаете ли. У меня пес.

– Ах да. Лэдди-бой.

Гардинг расплылся в удивленной улыбке.

– Вы про него знаете? – В следующий миг лицо президента помрачнело. – Как глупо. Представляете, мистер Картер, я на миг позабыл, что я – президент. – Он замолчал и продолжил кормить Таг орехами. Потом заговорил сбивчиво: – Сейчас я считал своих псов. У меня их было много. Люди так жестоки к собакам, правда? В детстве у меня был Джамбо – большой ирландский сеттер. Его отравили. Потом Хаб – мопс. Его тоже отравили. Думаю, соседский мальчишка – пес ему никогда не нравился. Лэдди-бой в этом плане счастливчик. Если кто-нибудь его отравит, об этом напишут во всех газетах.

Таг осторожно тронула его ладони, которые он протянул вперед, показывая, что угощения больше нет.

– Прости, солнышко, орехи кончились. Ты съела весь пакет.