Детлеф Блюм

Тайна придворного шута

Посвящается Рут
Замок на крышке ларца состоял из пары задвижек. Мы сдвинули защелки, затаив дыхание и ожидая чего-то ужасного. И мгновение спустя увидели бесценные сокровища, которым не было счета. Нашему взору предстала груда золота и драгоценных камней, сверкавших так, что глаза наши ослепли. Эдгар Аллан По. Золотоискатель
31.10.1662 Я выполняю поручение лорда Сэндвича и сэра X. Беннета. Мы должны найти золото, спрятанное мистером Бекстерсом в одном из тайников. 7.11.1662 Третий раз копаем в башне, снова безрезультатно. Самуэль Лепи. Дневники
ГЛАВА 1

Утро вечера мудренее!

Симон Шустер вздрогнул. Он только сел завтракать, как со своей утренней велосипедной прогулки вернулась Клаудиа. Если она ночевала в доме отца, то по утрам всегда отправлялась в парк Грюневальд. Голова Симона гудела после вчерашнего, и громкие звуки голоса дочери вонзились в мозг, словно тысячи раскаленных иголок. Разумеется, виски, которое он решил попробовать, проводив гостей, было лишним. Поэтому сегодня он с большим удовольствием оставался бы в постели вместо того, чтобы выслушивать двусмысленные приветствия будущего этнографа.

Клаудиа поцеловала отца и уселась за накрытый стол. Она уже успела переодеться после прогулки в застиранные до безобразия джинсы и умопомрачительный красный топик. Черные волосы были мокрыми после душа.

— Ты выглядишь так, будто вчера обкурился сигар, — прокомментировала она вид отца.

— Дочке сейчас лучше помолчать, — буркнул в ответ Симон, не удостоив ее взглядом, и отправился в соседнюю комнату, чтобы пролистать утренние газеты.

Завтрак, приготовленный Джулией для Симона, явно был призван сгладить последствия мучившего его похмелья: свежие огурчики, яичница с беконом, колбаски, селедочка, бульон, зеленый чай и свежевыжатый апельсиновый сок. Просматривая статью о завершившемся вчера конгрессе этнографов, Клаудиа старалась не шуршать газетными страницами, чтобы не мешать отцу. Она прекрасно знала: если тот начинал разговаривать с ней в третьем лице, следовало быть очень осторожной. Невольно ей в голову пришла цитата из Элиаса Ганетти: «Там люди читают газеты два раза в год: когда заболевают и когда выздоравливают». Она не знала, знаком ли этот пассаж отцу, но вслух процитировать классика не решилась.

Симон не успел побриться и причесаться, волосы его выглядели словно стог сена, разметанный летней непогодой. Этот удручающий пейзаж тем не менее не испортил девушке воскресного настроения. Единственное, что не очень радовало, — установившаяся этим летом жара. На часах не было еще и десяти, а от ночной прохлады не осталось и следа. Солнце палило нещадно. Клаудиа прикрыла глаза и поудобнее устроилась в плетеном кресле. Она наслаждалась тишиной, царившей вокруг, с неудовольствием думая лишь о том, что сегодня, как и каждое первое воскресенье месяца, в их доме состоится собрание клуба Фонтане[1]. Симон, конечно, приведет себя к этому времени в порядок, и Клаудиа уже представляла, как отец, опираясь на трость из черного дерева, приветствует в холле гостей, убедительно давая понять каждому, что особенно рад видеть именно его.

Симон едва ли был выше среднего роста. Многие дамы, приходившие в дни собраний клуба в их дом, были выше его. Но весь его внешний вид, зоркие темные глаза, привлекательное лицо с четко обозначенными чертами, ненавязчивая элегантность, а также умение располагать к себе людей, все, что Клаудиа со смешанным чувством иронии и восхищения именовала «мистерия великой гармонии», позволяло ему почти повсюду быть в центре внимания. Тем более у себя дома, когда он выступал в роли гостеприимного хозяина.

Буркнув что-то по поводу того, что не мешало бы привести себя в порядок, Симон поднялся и направился в ванную. Клаудиа не слушала его, погрузившись в размышления об удивительном манускрипте, прочитанном ею недавно. Она думала о том, что надо непременно показать отцу этот раритет… но не сейчас, а чуть позже, когда отец приведет себя в порядок и вновь займет свое место за столом, чтобы выкурить обязательную утреннюю сигару. Воскресные утренние часы, которые Симон посвящал ей одной, были самыми любимыми. Можно было поболтать ни о чем, обсудить прочитанные книги, не отказывая себе в удовольствии немного поспорить. Сегодня Клаудиа намеревалась сообщить отцу нечто особенное.

Симон старался не смотреть на себя в зеркало, пока не побрился и не принял душ. Отражение собственного лица, помятого и заспанного, всегда вызывало в нем чувство отторжения. Когда же, приведя себя в порядок, Симон наконец подошел к зеркалу, он не мог не улыбнуться. Пятьдесят четыре прожитых года не оставили на не тронутом морщинами лице почти никаких следов. Симон прошел в спальню, чтобы переодеться. Одежда уже была приготовлена. Это была одна из привычек, выработанных еще с детства. Как бы поздно ни приходилось ложиться спать накануне и сколько бы ни было накануне выпито, костюм на утро готовился всегда с вечера. В детстве у них с братьями и сестрами не было своего шкафа, и вся одежда хранилась в комнате родителей. Дети всегда забирали свои костюмчики перед сном и аккуратно складывали в коридоре. Одевшись, Симон прошел наверх в библиотеку. На сервировочном столике, называемом в доме «алтарем», где выстроились бутылки с разными сортами виски, стояла коробка с сигарами. Симон выбрал одну и, с наслаждением закурив, второй раз за это утро спустился на первый этаж.

В гостиной все было подготовлено к сегодняшнему собранию. Джулия — вот уже более десяти лет она была его неизменным помощником в торговле антиквариатом — занималась и ведением домашнего хозяйства. Ее муж Фердинанд трудился у Симона экспедитором в книжном салоне на Кнезебекштрассе. К своим обязанностям супруги относились очень ответственно. Симон принял Фердинанда к себе на работу, когда тот освободился из тюрьмы и никто в Грюневальде не хотел иметь дела с бывшим уголовником. Поначалу сомнения были и у Симона. Но он отважился на этот эксперимент и никогда впоследствии не жалел об этом.

Некоторое время спустя отец и дочь снова сидели на террасе. Клаудиа держала в руках книгу. Он тотчас узнал ее по необычному переплету.

— Расскажи мне, пожалуйста, об этом издании.

— Ты взяла ее в библиотеке наверху? — проворчал он. Его всегда раздражало, когда дочь без разрешения брала книги. Клаудиа лишь нетерпеливо пожала плечами вместо ответа.

— Ну ладно. — Симон перевернул несколько страниц. — Это «Остров Фельзенбург» Иоганна Готфрида Шнабеля. — Он удостоверился в правоте своих слов, после чего продолжал: — Седьмое издание, 1751 года, в самом богатом, самом лучшем исполнении.

Клаудиа вопросительно посмотрела на отца.

— Это издание действительно ценится только из-за переплета. Работа переплетчика просто восхитительна. Голубая кожа и весьма оригинальный экслибрис. Мода на такие экслибрисы была в то время очень распространена в Европе. Здесь нет непосредственного указания на владельца книги, а лишь несколько знаков, его характеризующих. В данном случае ослиная голова, колода карт и игральные кости. Этакий гротеск. Так что заинтересовало тебя в этом экземпляре?

Клаудиа взяла книгу в руки и открыла.

— Прочти вот здесь. — Девушка провела пальцем по одному из абзацев.

Симон начал читать вслух:

— «В одной из пещер на восточном склоне оборудована уютная сторожка. Вместе с тремя установленными там орудиями домик был тщательно осмотрен нами. Особенно мы порадовались при этом обилию дичи, которая водится в окрестных лесах. Только шут может разгадать это. Ключ скрыт у КВД и в моей славе. Копать следует глубоко, отмерив 200 шагов от аллеи под номером 57. Найдутся три вещи: ларцы, Библия и сборник псалмов, а также другие подарки, которым очень обрадовалась молодежь. В назначенное время отправились мы в обратный путь на Альбертс-Бург».

— Достаточно, — прервала его Клаудиа. — Что ты скажешь на это?

Симон еще раз неторопливо перечитал этот пассаж и, немного помолчав, произнес:

— Последнее предложение совершенно бессмысленно. — Он взглянул на дочь. — Но я книгоиздатель и антиквар, германистика не мой профиль. Не знаю, что бы это могло означать.

Клаудиа протянула ему какую-то ксерокопию:

— Прочти для сравнения.

Симон снова начал читать вслух:

— «В одной из пещер на восточном склоне оборудована уютная сторожка. Вместе с тремя установленными там орудиями домик был тщательно осмотрен нами. Особенно мы порадовались при этом обилию дичи, которая водится в окрестных лесах. После чего в родовом имении Робертсонов было подано изысканное угощение, но только когда солдаты принесли в каждый дом Библию и сборник псалмов, а также другие подарки, которым очень обрадовалась молодежь. В назначенное время отправились мы в обратный путь на Альбертс-Бург».

Симон вновь открыл книгу и сравнил оба отрывка:

— Здесь часть текста отсутствует. Отрывок на копии имеет смысл. В самой же книге бессмыслица. Странно.

— То-то и оно. В твоем издании напечатано: «Только шут может разгадать это. Ключ скрыт у КВД и в моей славе. Копать следует глубоко, отмерив 200 шагов от аллеи под номером 57. Найдутся три вещи: ларцы…» Этого текста нет ни в одном другом издании «Острова»… Копия же взята из книги, которая хранится в Государственной библиотеке. Мне стоило большого труда получить эту копию. Я проверила еще пять изданий, вплоть до издания 1979 года. Ни в одном из них этого отрывка нет. Твой том уникален.

Клаудиа торжествующе откинулась на спинку кресла. Ей редко удавалось чем-либо озадачить отца. Сегодня, кажется, это получилось.

— Ты уверена?

— Я все проверила.

Симон посмотрел страницу на свет, провел пальцем по переплету.

— Без сомнения, отрывок в моем экземпляре набран тем же шрифтом, что и вся книга. Первый издатель должен был заметить измененный текст и заменить оригинальным. Либо выпустить весь тираж в той форме, которая представлена здесь. Однако он почему-то не сделал этого. Но тебе-то это все зачем? И вообще, как ты наткнулась на этот отрывок? Насколько мне известно, «Остров Фельзенбург» не входит в твой учебный план?

— Не совсем так. В рамках курсовой работы на тему «Европейская действительность и утопизм в робинзонадах XVIII века»…

Симон сделал рукой защитный жест.

— О\'кей. Так или иначе, для курсовой мне нужно было проработать некоторые отрывки «Острова», в число которых попала и эта страница. Вероятно, ты помнишь, что в прошлое воскресенье я кое-что читала здесь у тебя. Хотелось поскорее закончить анализ, а я забыла книгу в университете. Так что… поднялась в твою библиотеку и взяла это издание… Я совершенно точно помнила, что в университетской книге нет этих предложений. Тогда любопытства ради я и сравнила тексты. Результат перед тобой.

Симон недоверчиво покачал головой.

— Уже неделю я ломаю голову, что бы это могло значить, — продолжала Клаудиа. — Пока ясно одно: речь идет о зашифрованном указании на три закопанных ларца. Скорее всего это текстуальный план. Именно тот, кто вставил в книгу этот отрывок, и закопал эти сундуки. Но обычно так прячут либо то, что очень ценно, либо сильно обременяет, либо не знаю что еще…

— Клаудиа! — Симон засмеялся, взял сигару и не спеша раскурил. — Хочешь сказать, что всерьез рассматриваешь это как план, где спрятаны какие-то сокровища?

— Так далеко я еще не зашла, но исключать этого нельзя. Во всяком случае, такой вариант тоже стоит продумать.

Симон снова покачал головой.

— «Стоит продумать!» У нас нет ни одной зацепки, никакой географической привязки, только отрывочные данные. Где мы будем искать?

— У нас есть книга, — спокойно возразила Клаудиа. Симон задумчиво пускал кольца дыма. Конечно, было бы неплохо еще раз все проверить. Но почему Клаудиа должна ошибаться? Она достаточно щепетильный во всех вопросах человек. Однако затея по-прежнему казалась нелепой. Тем не менее Симон очень хорошо знал свою дочь. Если девочка что-то вбила себе в голову… Впрочем, заняться этим делом было бы неплохо еще по одной причине. Можно будет побольше узнать о первом владельце этой книги.

— Я тебе никогда не рассказывал о Томе? Томе Моргане?

Клаудиа отрицательно покачала головой.

— Том — мой старинный приятель. Когда-то, очень давно, мы познакомились в Лондоне. Он сотрудник Британского музея. Именно там хранится самая большая коллекция книжных экслибрисов в мире, более ста тысяч экспонатов. Сними-ка копию с этого экслибриса. Она мне понадобится в любом случае. Попробую уговорить Тома узнать о владельце экслибриса побольше. А там посмотрим. — Симон взглянул на часы. — Черт! Вот-вот должна прийти эта новая стипендиатка. Помоги Джулии и отнеси книгу в библиотеку. Хотя нет. Просто положи на мой рабочий стол…

Клаудиа улыбнулась. Внешне Симон оставался спокойным. Однако она чувствовала, что в голове отца начинает раскручиваться какая-то идея, стимулируемая табачным дымом и любопытством. Пока Симон предавался раздумьям, его взгляд упал на стены террасы. Он тут же рассердился. Оштукатуренные стены требовали срочного ремонта. После каждой зимы на них появлялись свежие трещины. Маленькая каменная лестница, которая вела в сад, не соответствовала никаким нормам строительства. И с крышей маленькой домашней мастерской вот-вот могло что-то случиться. Задумавшись обо всем этом, Симон припомнил, что вот уже более десяти лет дом не ремонтировался. Это никого особенно не волновало, но некоторые из членов клуба Фонтане, приходя к Симону, давали понять, что интерьер мог бы быть и получше.

— Господин Шустер, — между делом заметила как-то одна из дам, весьма обеспеченная вдова бывшего руководителя патентного бюро. — Я только что полностью отремонтировала свой дом силами польских рабочих. Представляете, с меня запросили всего каких-то десять марок за час работы…



Симон докурил сигару. В этот момент Клаудиа ввела на террасу гостью, стипендиатку клуба этого года Франциску Райнике.

— Добро пожаловать в Берлин. Вы привезли нам прекрасную погоду.

Такими словами приветствовал Симон молодую писательницу. Ей предстояло прожить в Берлине целый год. Он предложил гостье присесть, а Клаудиа осведомилась, что та хотела бы выпить. Пока шел обмен любезностями, Симон разглядывал молодую женщину. 32 года, он знал об этом из резюме. Свежее, ухоженное лицо выгодно отличалось от невзрачного фото на документах. Она была блондинка, короткая стрижка украшала милую головку. Легкое летнее платье не показалось Симону коротким, но тем не менее позволяло оценить стройные ноги. Голубые глаза Франциски спокойно и внимательно наблюдали за происходящим вокруг. Слегка полноватые губы как бы оттеняли изящный носик. Молодая женщина была родом из Мейсена и трудилась в качестве свободного литературного критика. До сих пор был выпущен только один сборник ее работ. Однако целью ее приезда в Берлин должно было стать издание первого романа.

— Вы прямо с вокзала?

— Мой багаж доставили раньше, так что я совсем налегке.

— Я еще позавчера распорядился отвезти багаж хозяину квартиры, в которой вы остановитесь. Вы будете жить у доктора Хартвига Мальца, бывшего директора банка — он на пенсии, — в его сказочных по красоте владениях. Дом находится в нескольких кварталах от нашего. Позже я представлю вас.

Франциска осмотрелась и сказала Симону:

— Ваши владения, — она подчеркнула эти слова, — тоже недурны. Я слышала, у вас издательство. В наше время этот вид деятельности все еще приносит хороший доход?

— Именно эту тему мы обсудим сегодня вечером. Об экономическом положении издательства, коль скоро эта тема интересует вас, следует говорить в спокойной обстановке. Но на замечание относительно этого особняка я, пожалуй, отвечу. Дом принадлежит попечительскому совету клуба, председателем которого я являюсь. Собственно говоря, ваша стажировка здесь, в Берлине, — тоже заслуга клуба Фонтане. — Симон бросил взгляд на часы. — Поэтому за то время, которое у нас есть в запасе, позвольте ввести вас в курс дела. Вот уже почти шестьдесят пять лет члены клуба Фонтане собираются в этом доме каждое первое воскресенье месяца. Клуб был основан Шарлоттой фон Фалькенберг как объединение людей, интересующихся литературой и постоянно проживающих здесь, в Грюневальде. Первоначально темой встреч было творчество Теодора Фонтане, но теперь это в прошлом. Госпожа Фалькенберг была замужем за известным этнографом, профессором. Господин фон Фалькенберг не поддержал идеи нацизма в годы третьего рейха и оказался не у дел. Вскоре после войны он скончался. Госпожа Фалькенберг и ее муж были постоянными покупателями в книжном салоне моих родителей. Позже магазин перешел мне по наследству. С семейством Фалькенбергов я имел честь познакомиться, когда начал трудиться у родителей помощником. Фалькенберги очень хорошо относились ко мне, а их начитанность просто очаровала меня. У Фалькенбергов не было ни детей, ни близких родственников. Свой дом и имущество госпожа Фалькенберг завещала фонду клуба Фонтане. А меня объявила председателем клуба и владельцем дома после ее смерти. Я унаследовал и маленькое издательство. Оно, правда, не выпускало ничего, кроме основанного профессором Фалькенбергом журнала «Дойче цайтшрифт фюр фолькскунде»[2]. Я изменил название журнала на более современное: «Берлинер блэттер фюр ойропеише этнографи»[3]. Делами издательства и журналом теперь занимается моя дочь Клаудиа, студентка факультета фольклористики, или, как сейчас принято говорить, этнографии. Офис издательства расположен здесь же, на втором этаже. Незадолго до смерти госпожи фон Фалькенберг мы официально зарегистрировали клуб Фонтане как добровольное общество и ввели стипендии. Я хотел чем-то помочь начинающим авторам, и члены клуба загорелись этой идеей. Благодаря личным контактам госпожи фон Фалькенберг с тогдашним сенатором по вопросам культуры удалось узаконить и правила выбора стипендиатов. Так называемый комитет, состоящий из четырех членов клуба, ежегодно выбирает стипендиата из числа молодых авторов, которому со стороны министерства культуры гарантируется ежемесячная стипендия. А клуб Фонтане доплачивает к этим деньгам еще некоторую сумму и предоставляет стипендиату кров на год.

Симон вновь взглянул на часы, отодвинул свой стул от стола и поднялся.

— Сейчас покажу вам дом.

Франциска поставила на стол бокал и взяла сумочку.

— Мы с Клаудией представим вас членам клуба и сегодняшним гостям. Уже упоминавшийся комитет имеет право пригласить на каждое собрание клуба до пятнадцати человек гостей, так что обычно собирается от 45 до 50 человек, включая постоянных членов клуба. Для этих встреч мы используем первый этаж дома и сад.

Симон вел гостью по дому. Три большие комнаты с видом на сад соединялись широкими дверями, которые были сейчас открыты.

— Среднюю гостиную мы называем салоном. Сюда можно пройти прямо из прихожей. А здесь, справа, — Симон направился дальше, — игровая комната. Здесь играют в бридж или блэкджек. Ставки небольшие…

Потом Симон провел Франциску в библиотеку первого этажа. В то время как стены гостиной и игровой комнаты украшали полотна XVIII и XIX веков, библиотека от пола до потолка была заставлена стеллажами с книгами. В дальнем правом углу комнаты стояла небольшая конторка, а перед ней полукругом в несколько рядов — стулья.

— Здесь сегодня вечером вам предстоит читать. Как мы уже договорились по телефону, я коротко представлю вас. В вашем распоряжении будет тридцать минут. Вполне вероятно, после выступления возникнет обмен мнениями, который я в следующие полчаса прерву: некоторые более пожилые члены клуба после вашего выступления, очевидно, пожелают пойти домой. Но не захотят быть настолько невежливыми, чтобы сделать это во время дискуссии. Так что отнеситесь с пониманием к тому, что позднее, уже в более узком кругу, к вам снова будут обращаться с вопросами.

В этот момент в дверях появилась Джулия.

— Симон, вам пора. Прибыли первые гости.

— Спасибо, Джулия. — Он повернулся к Франциске: — Держитесь рядом с Клаудией. Она позаботится о вас.

Франциска и Клаудиа последовали за Симоном в салон и расположились у окна.

— Ваш отец говорил, что позже в игровой комнате можно будет сыграть в блэкджек на небольшую, как он сказал, сумму. О каких деньгах идет речь?

— Точно не знаю. Никогда не играла. Но еще ни разу не было, чтобы кто-то много выиграл или проигрался. Я думаю, ставка составляет одну-две марки на кон. У вас есть желание поиграть?

— Почему нет? Разве я не такой же гость, как остальные?

— Разумеется, такой же. Но я еще ни разу не видела, чтобы стипендиат играл в карты с членами клуба. Вы не подумали о том, что можно проиграть свою стипендию или разорить вашего спонсора?

Франциска рассмеялась.

— Пожалуй, вы правы.

Большинство членов клуба были, как всегда, пунктуальны. Поэтому обязанность приветствовать гостей, возложенная на Симона, была не из легких. Он считал необходимым персонально подойти к каждому вновь прибывшему и сказать ему несколько слов. На одного гостя Симон отводил полминуты, иначе церемония приветствия грозила затянуться до конца вечера. Зимой и в межсезонье все было проще. Пальто и шляпы у гостей надо было принять. Хозяину обычно помогала Джулия. При этом члены клуба невольно вступали между собой в беседы, и у Симона было достаточно времени обойти всех. Но сейчас, летом, все было сложнее и одновременно проще. Симон наслаждался игрой: вспоминал состоявшийся недавно телефонный разговор, справлялся о детях, о собаках или о том, насколько удачным оказался для гостя последний визит в его книжный магазин, передавал приветы или просил «одну минуточку», чтобы перейти к следующему гостю. Нужно было позаботиться, чтобы его вопросы или приветствия не привели к затяжному обмену мнениями. А ответы были быстрыми и беглыми, чтобы успеть перейти к другим приглашенным. В этой игре Симон был непревзойденным мастером.

— Привет, Симон. — Доктор Хартвиг Мальц дружески похлопал его по плечу. — Мне не хватало тебя в минувшее воскресенье на ипподроме в Хоппегартене. Скачки были великолепны. Результаты оказались непредсказуемы.

Господин Мальц, бывший председатель правления ипотечного банка «Берлин-Дрезден», был среднего роста и довольно полный. Его густые, абсолютно седые волосы были подстрижены, по обыкновению, несколько длинно, особенно для банковского чиновника на пенсии. А плохо сшитый костюм весьма низкого качества едва ли указывал на его былую принадлежность к числу крупных банкиров. Мало кто, глядя на этого человека, смог бы предположить, что он до своей отставки затеял и довел до конца сенсационную по масштабам акцию по слиянию двух ипотечных банков Берлина и Дрездена. Мальц выглядел как финансовый клерк на пенсии. Но за скромной внешностью скрывалась натура опытнейшего стратега, чьи личные контакты были налажены во всех сферах и который по-прежнему играл не последнюю роль в закулисной жизни делового мира. Они дружили, хотя Симона и злила порой грубая самоуверенность доктора Мальца. Бывший банкир был членом правления клуба любителей скачек в Хоппегартене и постоянно играл на тотализаторе. Симон разделял любовь доктора Мальца к скачкам и тоже был частым гостем ипподрома. Только в прошедшее воскресенье он не смог найти времени для этого.

— Ты ведь знаешь, как я расстраиваюсь, если не удается выбраться на ипподром. Потом все расскажешь, в спокойной обстановке. Между прочим, — Симон все еще держал Мальца за руку и отвел его на несколько шагов в сторону, — можешь познакомиться с нашей новой стипендиаткой, она поселится в твоем флигеле для гостей на целый год. Ее зовут Франциска Райнике, она сидит вон там, рядом с Клаудией. Дочь представит вас друг другу.

И Симон направился к очередному члену клуба. Вечер пролетел незаметно, последние гости покинули дом чуть позже полуночи. Отец и дочь сидели на террасе. Столбик уличного термометра по-прежнему не опускался ниже плюс двадцати. На столе стояла бутылка любимого вина Симона.

— «Макаллен», 22 года, бочковая выдержка. — Клаудиа рассматривала этикетку. — Какой ты, однако, сноб!

Симон взял бутылку, наполнил два бокала и добавил воды, чтобы слегка разбавить крепкий напиток. Он игнорировал замечание дочери, чтобы избежать угрозы возникновения дискуссии о вкусах. Она наверняка перешла бы потом в область обсуждения сигар и скачек, то есть всех тех вопросов, по которым их мнения расходились. А стоило Клаудии немного выпить, желание спорить возникало у нее непременно.

— Как, собственно, Франциске Райнике пришло в голову сесть за карточный стол и начать играть? — Симон предпочел сменить тему. — Такого у нас еще не случалось.

— Твой друг, доктор Мальц, пригласил ее. Или она подкинула ему эту идею. Во всяком случае, Франциска ему очень приглянулась. Она, кстати, выиграла сто пятьдесят марок и с гордостью сообщила мне об этом. А как тебе Франциска? — В голосе девушки послышались язвительные нотки.

— В твоем вопросе мне слышится издевка.

— Ну, по крайней мере о ее ногах ты должен был составить какое-то мнение. Весь вечер ты разглядывал исключительно эту часть ее тела.

— Не болтай чепухи! Франциска годится мне в дочери!

— Мужчинам в твоей жизненной фазе разница в возрасте никогда не мешала!

— Сейчас я хотел бы вернуться к нашему утреннему разговору, а не обсуждать ноги новой стипендиатки.

Клаудиа улыбнулась, однако любопытство одолевало ее, и она приняла новую тему разговора. Симон продолжал:

— Если речь здесь действительно идет о чем-то ценном или даже о сокровищах, в чем я сильно сомневаюсь, потребуется кое-какая информация. Я полагаю, на этот счет даже есть закон и…

Клаудиа прервала отца:

— Все вопросы, так или иначе связанные с подобными делами, регулирует закон об охране памятников, принимаемый в каждой федеральной земле. Брошюра, где сведены воедино законы всех земель, лежит наверху на моем письменном столе. Наиболее важные моменты выделены желтым маркером. При чтении ты сможешь ограничиться этими выдержками.

— Какие еще будут указания? — довольно раздраженно отозвался Симон.

— Ну, утром у меня не было времени, чтобы рассказать тебе еще что-то, по понятной причине. Обдумай все спокойно. У меня пока все.

— Уже хорошо. Ты поедешь к себе?

Клаудиа получила в наследство от матери маленькую квартирку в многоэтажном доме в Вильмерсдорфе, но никогда не отказывалась денек-другой пожить в доме отца. Здесь у нее была своя комната.

— Да, сейчас вызову такси. Я сделала копию с экслибриса. Она тоже лежит на столе. Завтра ты можешь послать ее своему другу по факсу.

Еще несколько минут Симон сидел в одиночестве. С тех пор как он переехал в этот дом, каждое первое воскресенье месяца едва ли ожидалось с нетерпением. Да, он был горд своими обязанностями председателя клуба Фонтане, но… все чаще думал о том, как бы избавить себя от обязанности принимать гостей. Однако выхода пока не находил. Многие члены клуба просто надоели ему. Их самолюбование, ритуализированный ангажемент в вопросах культуры, пустая болтовня, которую ему приходилось слушать… Порой хотелось послать все куда-нибудь подальше.

Однако эти люди были его лучшими клиентами в книготорговле и антикварной торговле. Он и клуб Фонтане были единым организмом, разрушить который, не навредив себе, он едва ли смог бы. Симон налил себе еще виски.

ГЛАВА 2

Одна из дверей в прихожей дома Симона вела в антикварный магазин. Собственно говоря, это был не совсем магазин, а что-то наподобие хранилища и офиса, откуда владелец управлял распределением и рассылкой товаров клиентам. Приходили сюда только постоянные покупатели, да и то строго по предварительной договоренности с самим хозяином. Симон же занимался здесь составлением баз данных, отслеживал движение товаров, выписывал счета, распределял заказы, которые Джулия затем упаковывала, а Фердинанд отвозил на почту. Антикварные вещи, главным образом книги, можно было увидеть в доме повсюду. Целых две комнаты в доме Симона на первом и втором этажах были отведены под литературу для продажи. Личная библиотека, если уместно говорить о таком понятии применительно к дому, где живет букинист, размещалась в спальне и рабочем кабинете хозяина на втором этаже. Больше всего Симон любил проводить время именно в тех комнатах, где хранились книги на продажу. Заниматься делами издательства ему приходилось от случая к случаю. Главная роль в этих вопросах отводилась Клаудии и профессору кафедры европейской этнографии Университета им. Гумбольдта Фридриху Клаге, который был по совместительству редактором выходившего в издательстве журнала и к тому же вел один из учебных курсов дочери Симона. Число подписчиков в последние годы немного сократилось, но оставалось все еще достаточным для того, чтобы, умело используя доходы от рекламы на страницах журнала, сохранять все предприятие в целом прибыльным.

Один из недавних рекламных проектов позволил Клаудии и Симону, которые официально были совладельцами предприятия, закупить новые компьютеры. Симон проводил в издательстве — офис был расположен на Кнезебек-штрассе — едва ли половину своего рабочего времени.

До августовского собрания членов клуба Фонтане оставалось еще целых два дня, и у Симона было достаточно времени, чтобы заняться составлением нового каталога изданий, который он намеревался разослать своим клиентам в преддверии открывающейся во Франкфурте-на-Майне ежегодной книжной ярмарки. Сегодня он как раз сортировал книги, связанные с темой табакокурения. Ему удалось собрать за последние три года более двухсот самых разнообразных работ на эту тему, выпущенных за последние три века. Специальный каталог, объединявший сведения об этих книгах, и был предметом трудов Симона. Запросы на такого рода литературу приходили все чаще — культ сигары, распространенный до сего времени главным образом в Америке, достиг наконец и Европы. Симону очень не хотелось прерывать свое увлекательное занятие, но именно в этот момент запищал факс. С первых строк послания стало ясно, что отправителем был не кто иной, как Том Морган.

«Дорогой Симон, как замечательно снова иметь возможность пообщаться с тобой. Жаль, что в марте нам не удалось пересечься на Лондонской книжной ярмарке, но не было никакой возможности прервать командировку. Может, в следующем году повезет больше.

Теперь коротко по твоему запросу. Большая удача, что коллекция экслибрисов существует теперь и в электронном виде. Мне достаточно было задать в различных вариантах параметры поиска: ослиная голова, игральные кости, колода карт — и через несколько минут справка была готова. Владельцем книги, личность которого ты пытаешься установить, был некто Иоганн Эрнст Шнеллер. Родился 14 апреля 1700 года в Берлине. В 1750 году он прибыл в Дрезден и был зачислен на службу ко двору курфюрста Фридриха Августа II Саксонского. 31 августа 1756 года, спасаясь от ареста по подозрению в государственной измене, покончил жизнь самоубийством.

За отведенное тобой на поиски время большего узнать мне не удалось, но ты можешь попытаться сделать это сам. Зачем тебе это нужно? Извини мое любопытство.

Горячий привет из Лондона.

Твой Том».

Итак, Дрезден. Вот дьявол! Всего неделю назад один из коллег предложил ему для букинистической коллекции около пятидесяти титульных листов книг и карт о Дрездене. Где же его координаты? Около пяти минут ушло на поиски нужного телефонного номера. Автоответчик на противоположном конце линии вежливо предложил оставить сообщение. Симон назвал себя и попросил коллегу перезвонить.

Затем спустился по лестнице и зашел в офис издательства. Судя по репликам Клаудии, говорившей по телефону, на другом конце был сам профессор Клаге. Симону ничего не оставалось, как устроиться на диване в углу комнаты и ждать, пока дочь закончит разговор. Несмотря на то что окна комнаты выходили на северо-восток, солнечные лучи проникали внутрь, и было очень жарко. На лбу у Симона выступила испарина. Температура была явно выше тридцати градусов. Метеосводки обещали на сегодня аж тридцать три! Наверху еще можно было дышать, здесь же жара казалась невыносимой. Клаудиа наконец положила трубку и села напротив отца.

— Клаге время от времени напоминает мне будильник. Каждый раз, когда я предлагаю новых авторов для нашего журнала, у него как будто кончается завод.

Симон молча протянул ей факс. Ему очень не хотелось вникать сейчас в суть очередного конфликта между профессором и дочерью. Он, конечно, не мог не замечать, что царившие до недавнего времени добрые деловые отношения между Клаге и Клаудией постепенно стали охладевать. Клаудиа стала взрослой, более самостоятельной, ей хотелось идти своим собственным путем. Если бы она была лишь студенткой, ничто не мешало бы ей так и сделать. Но приходилось считаться с делами издательства, а здесь голос профессора Клаге еще значил очень много. Невообразимое стечение обстоятельств: когда Симон стоял у руля издательства, Клаге был у него частым гостем. Здесь он и познакомился с Клаудией, которая была тогда совсем маленькой девочкой. Идея привлечь дочку, когда та уже стала студенткой, к работе в издательстве принадлежала Симону, однако он не думал, что ему скоро вновь придется вмешиваться в дела издательства, чтобы разрешить грозящий взрывом конфликт.

— С ума сойти! — Клаудиа радостно захлопала в ладоши. — Даже не ожидала, что мы сможем так скоро приступить к делу. Твой лондонский друг — просто сокровище! Ну, куда двинемся дальше?

— Я никогда не рассказывал тебе о Гансе Хильбрехте?

— Не могу вспомнить.

— Хильбрехт — юрист и профессор Технического университета Дрездена. Мы познакомились в Берлине спустя несколько недель после объединения Германии. Сейчас уже и не вспомню, кто нас свел. Ганс долгое время занимался историей Дрездена, и в нашу первую встречу он как раз имел при себе манускрипт по истории города. Он тогда просил меня помочь ему с публикацией рукописи в одном из западных издательств. Я предложил ему обратиться к моему старому приятелю Фрицу Бергу. Книгу выпустили, и она пользовалась большим успехом. В прошлом году вышло уже третье издание. Хильбрехт бывал у меня несколько раз, да и я к нему заглядывал, бывая в Дрездене. Итак, позвоню ему и попрошу о встрече. Он обязательно расскажет нам что-нибудь об этом Шнеллере. Я сразу дам тебе знать, как только договорюсь с Гансом.

Вернувшись к составлению каталога, Симон наткнулся на книгу, изданную в 1751 году: «Подробное описание разновидностей курительного и нюхательного табака, названия сортов, способы выращивания и химический состав. Применение в медицине и хирургии. О курении и злоупотреблении им. О никотиновой зависимости. Об употреблении нюхательного табака и вреде от него». Далее следовал еще подзаголовок. Симон усмехнулся. Заголовки книг эпохи позднего барокко ему очень нравились. Тут же пришла в голову мысль, что эта работа издана в том же году, что и его экземпляр «Острова Фельзенбург», и вполне могла быть частью домашней библиотеки Иоганна Эрнста Шнеллера. Оба тома имели одинаковый формат. Сразу возникла идея, как он объяснит Гансу Хильбрехту свой интерес к личности Шнеллера. Ибо г-н Хильбрехт непременно спросит его об этом. Идея казалась довольно плодотворной… Шустер позвонил переплетчику издательства и договорился, что подъедет завтра по неотложному делу.

Чуть позже позвонил молодой коллега относительно книг по истории Дрездена и карт города. К счастью, он еще не успел продать их. Поторговавшись, библиофилы сошлись в цене, и Симон приобрел сразу весь комплект. Коллега обещал прислать материалы на следующий день.

— Процесс пошел! — Симон удовлетворенно хмыкнул и откинулся на спинку кресла.

ГЛАВА 3

На следующий день Симон положил в свой портфель «Остров Фельзенбург» и книгу о табаке, не спеша позавтракал и вызвал такси. Едва оказавшись на улице, он почувствовал, что сегодняшний день обещает быть еще жарче, чем вчерашний. Даже тени от могучих каштанов не спасали от пекла.

Симон вышел из машины на Гольцштрассе, что в районе Шонеберг, и направился к парадному одного из старых, недавно отремонтированных домов. Внутри здания царила приятная прохлада. Переплетная мастерская находилась на четвертом этаже заднего корпуса. Здесь хозяйничал Вернер Шульц, высокий, почти двухметрового роста мужчина с огромными руками. В целях самосохранения Симон поприветствовал его, как обычно, не прибегая к рукопожатию. Они были знакомы еще со студенческой поры, когда оба начинали учиться в Свободном университете Берлина. Вернер, правда, скоро понял, что профессия философа не его дело, и занялся изучением переплетного ремесла. Мастерская, где он когда-то начинал учеником, стала теперь его собственностью. Главным источником его доходов была реставрация ценных старинных книг.

Именно благодаря Вернеру Симон смог спасти в свое время от тлена пару очень ценных изданий XVIII века, которые, как казалось, сохранить было невозможно. Симон знал, для Вернера высокая оценка его мастерства значит куда больше, чем щедрая оплата, поэтому никогда не скупился на добрые слова. Переборщить было невозможно, потому что Вернер действительно был профессионалом высочайшего класса.

— У меня к тебе большая просьба, — начал Симон, доставая принесенные тома.

Он позволил Вернеру спокойно рассмотреть книги, заранее предвидя, как удивится его друг.

— Зачем ты принес мне это чудо? Они совершенно не нуждаются в реставрации.

Для Вернера любой том, которым он занимался, становился пациентом, а он чувствовал себя врачом, который во что бы то ни стало должен помочь больному. Для Симона оставалось загадкой, откуда у Вернера появилась эта черта характера.

— Все так, если пользоваться книгами самому, — многозначительно произнес букинист, как бы намекая на причуду некоего неназванного оригинала. — Мне бы хотелось, чтобы ты отделил книжные блоки от переплетов, поменял их местами и снова собрал каждую книгу, но с переплетом от другой. Экслибрисы также надо поменять местами. Они хорошо сохранились и достаточно крупные, так что проблем возникнуть не должно. Это надо сделать аккуратно, по крайней мере чтобы неспециалист не смог заметить подмену. — Симон увидел, как вытянулось лицо Вернера, но тем не менее продолжал: — Оба тома нужны мне как можно скорее. Поверь, что причина, по которой я прошу тебя сделать эту работу, очень веская.

— Ты с ума сошел! Ты же все-таки антиквар! Как можно настолько безжалостно поступить с этими замечательными книгами? Ты же разрушаешь историю!

Симон предусмотрел такую реакцию. Вернер был очень чувствителен к подобным экспериментам.

— Вернер, я никогда не просил тебя ни о чем подобном. И не хуже тебя знаю, что преступно так поступать с книгами, тем более с такими. Но это действительно необходимо!

— Невозможно! — Переплетчик начал метаться по мастерской, как разъяренный зверь. Наконец он остановился перед окном. — Во-первых, я не могу взяться за работу, которая никому не нужна. А во-вторых, сделать ее за короткий срок — значит погубить оба экземпляра. Знаешь…

— Конечно, — перебил его Симон, — конечно, я понимаю, что тебе надо намного больше времени, не только рабочего, но и твоего личного времени. Нужно подготовить клей, бумагу, материалы. Но у меня нет этого времени. Книги нужны мне так быстро, как это только возможно. Во всяком случае, книга о табаке в сафьяновом переплете. Ты же не допустишь, чтобы я пошел с этим делом к Курпфушеру?

— Это шантаж!

— Понедельник?

Вернер отошел от окна и с грустью взял книги в руки. Симон добился того, чего желал.

— Ладно, понедельник.

Симон прогуливался по рынку на Винтерфельдплац. Он редко заходил сюда в последнее время. Когда-то давно, когда он жил поблизости, наведывался на рынок за продуктами каждую неделю. Сейчас он не смог вспомнить, когда был здесь последний раз. Сама прогулка по рынку, толчея в торговых рядах, голоса продавцов, запахи, доносившиеся с прилавков, доставляли ему ни с чем не сравнимое удовольствие. Он с аппетитом проглотил колбаску в старой закусочной. Заведение располагалось на этом месте с незапамятных времен. Хозяйка была так же приветлива, как и много лет назад.

Именно здесь, на рынке, Симон Шустер когда-то познакомился со своей женой, Ханной. Вот уже пятнадцать лет, как ее не стало. Она погибла в автокатастрофе на Кантштрассе. Та трагедия унесла и его лучшего друга, Хуберта. Симон и Клаудиа тоже были в машине — на заднем сиденье — и остались живы. Колено, поврежденное в той аварии, до сих пор давало знать о себе, вынуждая его опираться при ходьбе на трость.

— Что-то долго вы к нам не заглядывали. — Голос хозяйки закусочной вернул его в сегодняшний день. — Все еще живете в Берлине?

— Да, в Вильмерсдорфе. Совсем нет времени выбраться.

Компания молодежи, ввалившаяся в кафе, явно туристы, прервала едва начавшийся диалог. Симон пообещал скоро заглянуть еще и поспешил попрощаться. Его путь лежал к станции метро «Ноллендорфплац».

Времени было еще достаточно. В магазине его не ждали так рано. Симон оставил запас времени на случай, если бы пришлось обедать с Вернером, не уговори он его выполнить свою просьбу так быстро. Впрочем, с Вернером он пообедал бы с удовольствием. Но как-нибудь в другой раз.

В метро Симон ездил редко, поэтому пришлось задержаться на минуту перед схемой подземки. Ему бросилось в глаза, что «Ноллендорфплац» находится всего лишь в трех перегонах от Потсдаммерплац. Он даже не знал, что эта линия снова работает.

Было около часа дня, когда Симон поднялся наверх на Потсдаммерплац. И оказался перед высотным зданием информационного комплекса с экспозицией плана развития города и смотровой площадкой. Он не был здесь ни разу с момента объединения Германии и с интересом осматривал сменяющие друг друга макеты зданий, новые кварталы, планы улиц и площадей. Так, переходя от экспоната к экспонату, Симон добрался до смотровой площадки. Открывшаяся панорама давала возможность представить, каковы будут изменения, которые он видел внизу на схемах и макетах. Но кое-что показалось ему странным. Архитекторы, похоже, совсем не стремились подчеркнуть величие старого города, который снова стал единым. Разглядывая окрестности, Симон вспомнил попавшуюся ему на глаза совсем недавно газетную статью. «Дух Востока, — говорилось там, — исчезнет сам собой, как только правительство переедет в возрожденный и отреставрированный Берлин. Возродится дух Западного Берлина». И никто не заметил, что вместе со Стеной было разрушено и многое из того, что составляло этот самый дух, а архитекторы, проектируя новый центр города, совершенно не задумывались над тем, чтобы новые постройки хоть как-то вписались в старую архитектуру. Новый город жил как бы своей, не связанной с прошлым жизнью.

Симон жестом подозвал такси и попросил отвезти его на Курфюрстендамм. По дороге он раздумывал о своем будущем, о будущем своего дела. В следующем году делу, основанному еще его дедом, исполнится семьдесят пять лет. А структура и принципы управления мало изменились с тех пор. Кроме того, в конце года истекал срок аренды помещения, которое занимал его магазин, и Симон не без тревоги задумывался о предстоящих переговорах. Старый дом был продан пять лет назад в счет уплаты наследственного долга одной крупной риэлтерской конторе. Его прежние соседи, арендовавшие помещение в этом здании, не выдержали кабальных условий, предложенных новыми хозяевами, и переехали. С новым арендатором Симон никак не мог наладить контакт, так как владелец фирмы был весьма занятым человеком, владел еще одним предприятием в Мюнхене и очень редко появлялся в Берлине. Помещение по соседству занимал итальянский ресторан, владелец которого, Гвидо, балагур и шутник, мало интересовал Симона как деловой партнер.

Он вышел из такси, свернул в переулок, подошел к парадному одного из доходных домов, история которого уходила в глубину веков. Табличка на входной двери указывала, что здесь расположен офис весьма известной в мире фирмы «Й. Хёфль & сыновья». Фирма занималась продажей рукописей великих людей со всего света. Симон нажал кнопку звонка. Из домофона раздался голос самого Иоахима Хёфля.

— Это Шустер, Симон Шустер, не потревожил?

— Шустер? Да, поднимайтесь.

Щелкнул электронный замок, и Симон оказался в огромном, ярко освещенном холле, стены и потолок которого были покрыты великолепной росписью. Он поднялся по широкой лестнице на второй этаж, где его поджидал хозяин. Хёфлю было чуть больше семидесяти лет. Он был одного роста с Симоном, носил длинные, почти до плеч, волосы, одевался просто, но удобно. Сегодня на нем были вельветовые брюки и белая рубашка. Костюм дополнял со вкусом подобранный жилет. Очки, закрепленные на тонкой серебряной цепочке, висели на шее. Хёфль и Шустер были, разумеется, довольно давно знакомы, но особых симпатий друг к другу не питали — каждый занимал свою нишу в антикварном бизнесе, а интересы их пересекались крайне редко.

Хёфль препроводил Симона в свой кабинет, указал на стул рядом с письменным столом и не спеша уселся сам.

— Что привело вас ко мне, Шустер?

Хёфль обращался к любому посетителю именно так, по фамилии, не более того.

— Меня интересуют рукописи некоего Иоганна Эрнста Шнеллера…

— Придворного шута? — прервал его Хёфль.

— Именно.

Иоахим Хёфль задумчиво посмотрел на гостя.

— Шустер, — начал он, — вы можете приобрести у меня письма Гёте или Карла Мая, или даже авторскую партитуру Пауля Дессау, очень ценные рукописи папы римского Урбана VIII, датированные 1643 годом, и другие документы Ватикана. Мой самый дорогой товар — письмо Рене Декарта, написанное им в 1641 году Томасу Гоббсу. Впрочем, это письмо дорогое, у вас вряд ли хватит денег, — добавил он насмешливо.

Улыбка исчезла с лица Хёфля так же резко, как и появилась.

— Насколько я знаю, вы не занимаетесь коллекционированием рукописей. На кой дьявол вам понадобились манускрипты Шнеллера?

— Так они у вас есть?

Хёфль отрицательно покачал головой.

— Послушайте, — Симон повысил голос, — меня это интересует не как коллекционера. У меня чисто личный интерес к этой исторической персоне. Я изучаю время, в которое он жил. Не более.

— Гм. Лет двадцать назад я продал одному человеку из Вены несколько записок Шнеллера. Не рукописи, а копии его дневниковых записей, причем уже отпечатанные. Это была только часть дневника. Товар весьма редкий и потому ценный. Больше никаких документов, связанных с этой личностью, через мои руки не проходило.

— Бумаги ушли в архив или в музей? — спросил Симон.

— В частный архив. Имя покупателя я, естественно, назвать не могу. Однако, дружище, я мог бы попросить его сделать для вас копию. Впрочем, это будет стоить недешево. Ведь речь идет, как уже было сказано, об уникальном документе.

Симон уже догадался, куда клонит Хёфль. Старик с ухмылкой пригладил волосы.

— Фейхтвангер, — только и произнес он.

Много лет назад Симон приобрел у известной писательницы Ингеборги Венд 23 подлинных письма самого Лиона Фейхтвангера. Переписка длилась всего два года и прервалась со смертью писателя в 1959 году. Но глубина и содержательный смысл этих писем были настолько велики, что редкий собиратель отказался бы иметь их в своей коллекции. Хёфлю стало известно, что письма оказались у Симона, и при каждой их встрече он донимал последнего просьбами продать их ему.

— Каким годом датированы дневниковые записи Шнеллера? — спросил Симон.

Хёфль встал и прошел в соседнюю комнату. Его не было десять минут. Он вернулся с каталогом аукциона, на котором были проданы записки шута. Открыв нужную страницу, показал ее Симону.

«Шнеллер, Иоганн Эрнст, 1700—1756, придворный шут курфюрста Фридриха Августа II Саксонского. Выдержки из дневника на немецком языке. (Оригинал (французский язык) утерян.) С предисловием переводчика. 62 машинописные страницы. Перевод 1939 года, сохранился лишь частично. Содержание: жизнеописание с 1754 по 1756 год (с пропусками). Незначительно пострадали во время пожара. Исключительно редкий экземпляр».

Цена была замазана.

— Не очень выгодная сделка. Двадцать три подлинных письма Фейхтвангера против шестидесяти двух ксерокопий непонятно чего.

Хёфль пожал плечами.

— Шустер, если вас действительно так заинтересовали эти бумаги, я посмотрю, по-моему, копии первых страниц дневника сохранились у меня. Тогда был еще один желающий купить эти записки, и пришлось сделать несколько копий для него. Он не хотел покупать товар, не ознакомившись хотя бы с несколькими страницами. В конце концов перед самым аукционом отказался от сделки и вернул мне копии… Попробую поискать.

— Если это вас не затруднит. — Симон с трудом сдерживал себя.

Хёфль ухмыльнулся и снова направился в архив. Симон слышал, как тот копошится в соседней комнате. Наконец старик вернулся.

— Вот они. Можете не торопиться, посмотрите внимательно.

Симон взял семь пожелтевших от времени листочков, сел за письменный стол и начал читать. Первые страницы сопровождались комментариями переводчика.

«Во второй половине дня 9 ноября 1938 года я готовился к лекциям, сидя в своей квартире на Гендель-штрассе. Неожиданно домой вернулся мой младший брат Ганс, с которым мы тогда жили вместе. Через некоторое время он вошел в мою комнату в своей форме и напомнил, что сегодня вечером запланирована очередная акция. Я ответил, что скорее всего не смогу принять в ней участие, так как планирую проработать до глубокой ночи.

Около девяти часов вечера Ганс позвонил и сообщил, что его отделение находится в доме профессора Соломона Г., еврея, и что все книги вынесены во двор и их вот-вот подожгут. Он знал, что я никогда не одобрял подобные акты вандализма, но в сложившейся ситуации поделать ничего не мог. Требовалось мое вмешательство, чтобы предотвратить уничтожение книг.

Частная библиотека профессора была известна далеко за пределами Дрездена. В ней хранилось очень много книг по истории города, ценные архивные материалы. Уточнив у брата фамилию командира их группы, я связался с гауляйтером. Тот пообещал немедленно позвонить на виллу профессора и прекратить вакханалию. Кроме того, за мной тотчас была отправлена машина, чтобы я мог приехать и лично проконтролировать ситуацию.

Около десяти часов вечера я прибыл в особняк. Картина, представившаяся моим глазам, была весьма удручающей. Дом серьезно не пострадал, но было сожжено большое количество книг, прежде чем гауляйтер дал приказ прекратить уничтожение. От имени гауляйтера я потребовал немедленно освободить и опечатать дом. Всю следующую неделю вместе с моими студентами мы перевозили документы и книги в институтскую библиотеку. Студенты время от времени интересовались у меня, насколько ценен был тот или иной документ. Так в моих руках оказался дневник придворного шута И. Шнеллера. Сразу стало ясно, что это лишь фрагменты рукописи, и я дал указание еще раз просмотреть весь привезенный материал, чтобы найти какие-то бумаги. Найти, к сожалению, больше ничего не удалось. Оставшиеся бумаги либо погибли в огне, либо были утрачены еще раньше. Самого профессора уже переправили, и узнать что-либо об истории рукописей было больше не у кого.

Сохранившийся текст начинается с записей, датированных ноябрем 1754 года. Многих страниц недостает. Последняя запись дневника датирована 31 августа 1756 года, днем, когда Шнеллер покончил с собой. Кроме выдержек из писем, все фрагменты собственноручно подписаны Шнеллером. Перевод с французского сделан с учетом особенностей современного немецкого языка. Я попытался тем не менее сохранить некоторые особенности языка того времени. Для лучшего понимания некоторые главы содержат мои пометки (в квадратных скобках).

Профессор, доктор фил. Фриц Рубен. Дрезден, 14 января 1939 г.».

— Этот Рубен отвратителен, вы не находите? — повернулся Симон к Хёфлю. — Как он о бедном еврейском профессоре: «…был переправлен». Словно вещь какая-то… Вы что-нибудь слышали об этом Рубене?

Хёфль покачал головой. Симон начал читать перевод, начинавшийся с середины одной из записей Шнеллера.

«…это было довольно смело. Уже забытый многими Бруст[4] смог так организовать сбор налогов с извозчиков и почтовых станций, как никому еще не приходило в голову. Король наделил его полномочиями, о которых никто другой не мог и мечтать. Через пару лет в личных конюшнях Бруста было уже более сотни лошадей, а его состояние могло сравниться с богатством самых сильных аббатств королевства. Какой делец! И очень проницателен, как и я.

Его светлость[5] похож на Генриха III. В некоторых вопросах ему тоже недостает прозорливости. Он живет несколько в ином мире, в мире искусства, в мире духовных ценностей. И я ничего не имею против. Плохо, что его интересы зачастую лишь этим и ограничиваются. Впрочем, может, это и неплохо. Все остальные дела он переложил на меня и еще на фон Брюля[6], с самого начала своего премьерства ставшего моим недругом. В вопросах торговли курфюрст следует моим советам, и это правильно, так как в этом деле я понимаю значительно больше, чем фон Брюль. Он советуется со мной и по интимным вопросам. Но не считаться с фон Брюлем нельзя. Он хитер как лис, имеет влияние на министров, членов тайного совета, епископат. Очень силен в вопросах государственной политики. Он занимается поставками культурных ценностей ко двору, близок с господином секретарем Карлом Генрихом фон Кайнекеном, человеком весьма сведущим в вопросах искусства. Его верные агенты Алгаротти и Росси скупают по всей Италии произведения искусства и везут их ко двору. За это курфюрст благоволит к фон Брюлю. В конце концов это может повредить мне.

Вот уже сорок лет я много путешествую. Мир за это время стал более доступным. На всех почтовых дорогах появились патрули, путешествовать стало намного безопаснее и быстрее. Раньше часто приходилось ночевать под открытым небом. Теперь к моим услугам множество постоялых дворов и почтовых станций. Развитие почты усложняет структуру двора и раздувает наш чиновничий аппарат. Это тоже дает дополнительные козыри фон Брюлю.

Тем не менее мое место по-прежнему подле моего курфюрста и господина. Но все чаще мои советы по вопросам налоговой политики и дипломатии высмеиваются в моем присутствии этим фон Брюлем. Только он, окруженный толпой министров и секретарей, оказывается, способен разбираться в этих вещах. Никому другому это не дано…

Его величество стал меньше советоваться со мной по вопросам политики. Это огорчает меня.

— Мой дорогой Иоганн, — сказал мой господин несколько дней назад, — позволь уж заниматься этим фон Брюлю. Мы хорошо управляем государством с нашим премьер-министром. — Он улыбнулся. — Ты же оставайся моим придворным фокусником, моим шутом, занимайся торговлей и будь моим доверенным лицом и другом в минуты печали и радости, раздумий и веселья. Дела оставим Брюлю.

На службе у фон Брюля восемь секретарей и несметное число лакеев. С их помощью он окутал моего господина сетью интриг и заговоров. Они следят за каждым его шагом. Никто не может попасть к курфюрсту, миновав шпионов премьер-министра. А его светлость смирился с этим, он не хочет ничего слышать о том, что фальшивомонетчик фон Брюль только и ищет способ, чтобы избавиться от моего влияния при дворе. Счастье еще, что фаворитка моего господина глупа как гусыня. Она как дурочка смеется над моими шутками и делает испуганно-удивленное личико, когда я показываю некоторые из моих не самых сложных фокусов. Она падает в обморок, когда с помощью спрятанного под столом магнита я начинаю двигать на столе монетки и другие мелкие вещички. Не Брюль, но я имею влияние на нее. Однако толку от этого мало. Вряд ли мой господин обсуждает с ней какие-нибудь важные вопросы. Она совсем необразованна для этого».

Симону нужен был, конечно, весь текст. Он посмотрел на Хёфля и понял: торговаться бессмысленно.

— Ладно, — произнес он с тяжелым сердцем, — вы получите письма Фейхтвангера.

— Сделаю все, что в моих силах, чтобы добыть для вас этот дневник, Шустер. Я свяжусь с вами.

Иоахим Хёфль не спеша вернулся в свой кабинет, достал старую записную книжку. Его сыновья уже давно сделали базу данных клиентов и поставщиков с адресами и телефонами, но он больше доверял своей голове и записной книжке. Отыскав нужный телефон, старик набрал номер в Вене. Похоже, Клаус Рубен держал руку на телефонной трубке, потому что снял ее после первого гудка. Хёфль изложил ему суть дела. Рубен недолго поразмыслил и согласился подготовить копию всего дневника. Ему были любопытны данные человека, который интересовался личностью Иоганна Шнеллера. О сумме вознаграждения договорились очень быстро. Положив трубку, Хёфль расхохотался. Он никогда еще не зарабатывал столько денег так легко, ибо сумма, запрошенная Рубеном, была чисто символической и скорее всего вообще не интересовала владельца копий.

Так оно и было. Деньги были совершенно не нужны Клаусу Рубену. В этот момент в его магазине не было покупателей. Рубен подошел к двери, запер ее, потом налил себе коньяку и залпом выпил. Он снова и снова спрашивал себя, правильно ли поступил.

Когда-то он получил в наследство чемодан, где лежали удивительные документы, относившиеся к личности Шнеллера. Не было там только дневников шута. Проследить их судьбу в неразберихе послевоенной Европы было невозможно. Потом судьба подарила ему то, что он так долго искал. Этой судьбой стал Иоахим Хёфль. Правда, ни одна из дневниковых записей так и не вывела его на след сокровищ, поискам которых он посвятил двадцать шесть лет своей жизни. И вот наконец нашелся некто, готовый заплатить за эти бумаги большие деньги. В том, что Хёфль не продешевил, Рубен не сомневался. Итак, Симон Шустер, книготорговец и библиофил из Берлина. Может, в его руках оказались какие-то другие источники, указывавшие на след сокровищ. Это следовало проверить.

Рубен просчитывал возможные варианты. После того как его отец неожиданно скончался летом семьдесят второго, Клаус, разбирая его вещи, наткнулся на чемодан с документами из библиотеки своего дяди Фрица. Профессор Фриц Рубен погиб во время одной из бомбежек 13 февраля 1945 года в Дрездене. Отец рассказывал Клаусу об этом, но никогда не упоминал о чемодане, который он прихватил с собой, убегая на Запад.

Целыми днями Клаус занимался тем, что изучал обнаруженные документы. Так он узнал об Иоганне Эрнсте Шнеллере и его сокровищах. Дядя, вероятно, наткнулся на эти архивы случайно, еще студентом, в 1926 году. Десятилетиями документы лежали в городском архиве Дрездена, и никто не обращал на них внимания. Дядя же, обнаружив их, начал планомерно собирать все, что имело хоть какое-то отношение к личности Шнеллера, и даже завел специальный реестр. Это не было прихотью. Это было поручением партии, национал-социалистской партии Германии, в ряды которой он вступил в середине двадцатых годов. Операция имела даже кодовое название — «Золотой след». После прихода нацистов к власти руки у Фрица Рубена были развязаны, и он мог спокойно вести поиски во всех архивах. Однако приблизиться к разгадке тайны ему не удалось. Сегодня все документы операции «Золотой след» хранились в банковской ячейке его племянника Клауса в одном из банков Вены. Интересно, сколько могли бы стоить все эти драгоценные камни, украшения, золотые монеты? Клаус Рубен, конечно, не мог определить точно. Но он почти наизусть помнил один из документов, а именно опись имущества, составленную бухгалтерией двора. Все финансовые операции Шнеллера были тогда очень тщательно реконструированы. Все покупки, сделки, контакты с ювелирами, все, что отчуждалось Шнеллером в чью-либо пользу… Клаус Рубен усмехнулся. Сегодня отследить финансовые махинации конкретного человека было бы не так просто. Счета в швейцарских банках, оффшорные зоны на Карибах, законы о тайне вкладов… Финансовые инспектора XVIII века, наделенные огромными полномочиями в отличие от своих нынешних коллег, могли работать быстро и эффективно. Когда Фридрих Великий захватил Саксонию, его людям удалось немного продвинуться в поисках — посчитать, сколько всего сумел спрятать Шнеллер. Сам же клад оставался ненайденным до сегодняшнего дня. Десять, пятнадцать миллионов марок? Именно так оценивал Клаус Рубен стоимость сокровищ в современных ценах. Конечно, официальная цена товара была в несколько раз выше. Но сбывать драгоценности все равно пришлось бы на черном рынке, а его законы Клаус Рубен, торговец антиквариатом, знал очень хорошо.

Допив коньяк, он еще раз подумал, что поступил очень правильно, согласившись на сделку с Хёфлем. Вполне возможно, дело наконец сдвинется с мертвой точки. Можно еще сегодня отправить в Берлин посылку с документами. Рубен подошел к телефону и позвонил в Дрезден своему старому школьному приятелю.



Симон неторопливо шагал в сторону своего магазина. Ему очень не хотелось отдавать письма Фейхтвангера Хёфлю, но он понимал, что иной возможности получить заветные дневники у него не будет. Симон проголодался и, дав знать в магазине, что задержится еще ненадолго, завернул в ресторанчик Гвидо. Впрочем, в магазине все равно было нечего делать. В такую жару это было неудивительно. Симона, однако, несколько тревожило отсутствие покупателей. Гвидо получил разрешение открыть на улице рядом со своим рестораном павильон.

— Самая страшная бюрократия в мире — немецкая, — так прокомментировал как-то при встрече Симон многомесячные потуги итальянца получить это разрешение.

— Есть бюрократия еще более страшная, — смеясь, откликнулся Гвидо, — итальянская.

Один из столиков в павильоне был постоянно зарезервирован для господина Шустера. Симону нравилось приходить сюда в послеполуденные часы. Посетителей почти не было, и брат хозяина, великолепный повар, имел возможность не спеша приготовить обед для Симона. Летняя пристройка была оборудована с большим вкусом. От уличной суеты посетителей отделял невысокий, увитый зеленью заборчик, а огромный голубой навес защищал от солнечных лучей и дождя.

На противоположной стороне улицы Юрген Клемм раскладывал на столиках перед витриной своего магазина новые книги. Обливаясь потом от усердия, он выкатывал одну за одной тележки с литературой. Сегодня вход в магазин украшала вывеска «Встреча с книгой». Еще пять лет назад над входом светились неоновые буквы «Книжный салон Гезины Клемм». Потом старая хозяйка умерла, и магазин перестал быть тем островком книготорговли, где царил дух преклонения перед красотой настоящей литературы. Сынок Гезины — Юрген — имел совершенно противоположные маменькиным взгляды на предназначение книги в жизни человека, и спустя очень короткое время полки магазина заполнили томики совсем иного содержания. Классическая, серьезная литература исчезла с прилавков. Вместе с ней исчезли и постоянные покупатели. Но это не отразилось на доходности предприятия, ибо спрос на бульварную литературу нарастал, издания раскупались значительно быстрее, чем в былые времена. Новый хозяин отлично чувствовал конъюнктуру. Он отремонтировал помещение и переоборудовал его так, чтобы максимально учесть интересы большей части покупателей. Сократив до минимума численность персонала, он еще больше увеличил прибыль и превратился в преуспевающего бизнесмена. Смена вывески, как, впрочем, и смена содержания бывшего книжного салона г-жи Клемм, мало отразилась на доходности предприятия самого Симона. Его магазин, расположенный по соседству, ничего не потерял, даже, наоборот, приобрел несколько новых клиентов, коими стали институтские библиотеки. Вопросы конкуренции с Юргеном мало волновали его. Гораздо страшнее, по его мнению, была та неприкрытая злоба, с которой молодой Клемм превратил дело жизни своей матери в груду мусора. Симон не мог этого понять. Как можно ориентироваться только на сиюминутную выгоду и интерес определенной части населения к книжонкам, которые принято называть бульварными? Сам Симон был совершенно уверен, что его делу такая участь не грозит. Слишком сильным противовесом выступал клуб Фонтане. Почти все члены клуба были клиентами Симона. Более того, они постоянно вкладывали в развитие книготорговли свои средства. Среди них были предприниматели и представители политической элиты, видные писатели и деятели искусства. Симон добился, что любой человек, вступая в их круг, фактически брал на себя обязательство покупать литературу только у него.

Симон перевел взгляд на фасад дома, где расположился магазин Клемма. На одном из балконов пятого этажа он заметил двух ребятишек. Сначала он не смог понять, как ему вообще удалось разглядеть таких малышей за высоким парапетом. Но скоро понял, в чем дело: дети то и дело забирались на стул, чтобы дотянуться до огромных деревянных ящиков с цветами, висевших с внешней стороны балкона. Малыши усердно поливали растения. Они по очереди приносили большие садовые лейки и старательно увлажняли землю в ящиках. «Как бы ребята не перестарались», — только и успел подумать Симон, как первые капли воды набухли на дне цветочного ящика. Через мгновение капли полетели вниз, прямо на только что расставленные Юргеном Клеммом столы с «шедеврами» бульварной литературы. Так как воды в ящики было вылито достаточно, скоро с балкона полился настоящий дождь, сопровождаемый комьями земли. Симон закрыл глаза.

— Эй, вы что, совсем одурели?

Голос Юргена вернул Симона к реальной жизни. Он открыл глаза и увидел, как Клемм, стоя перед дверью с искаженным от злобы лицом, орал на своих продавцов, лихорадочно пытавшихся спасти разложенные на лотках книги. Симон поднял глаза и увидел, что дети исчезли с балкона, видимо, осознав, что натворили. А служащие Клемма, выстроившись цепочкой, пытались спасти от воды то, что еще можно было спасти. Сам Клемм, красный как вареный рак, продолжал орать, как будто криком можно было хоть что-то исправить.

Пробуя первый кусочек принесенного официантом кролика, Симон с улыбкой подумал: «Вот уж действительно — кошке игрушки, мышке слезки».

Ровно в 16 часов Симон пригласил к себе в кабинет Регину Кляйн, коммерческого директора своего книжного магазина. Ей было тридцать восемь лет, и в свое время она была ученицей у его родителей, потом стала полноправным сотрудником фирмы. После смерти Ханны, жены Симона, у них с Региной случился короткий роман, который довольно быстро закончился. Эта любовная история никак не отразилась на их отношениях по службе. Регина была человеком весьма прагматичным и самостоятельным. В ее компетенции были вопросы закупок товара, распределение персонала по рабочим местам, организация презентаций, бухгалтерия и практически все текущие вопросы. Впрочем, Симон платил госпоже Кляйн весьма приличную зарплату. Та же прекрасно понимала, что ни у одного из сколько-нибудь серьезных книготорговцев Берлина она не сможет претендовать на тот статус, который имела в магазине Симона.

Сам Симон решал кадровые вопросы, определял финансовую политику, вел все дела с наиболее крупными клиентами и представителями городской администрации. В общем, позиции в деле у обоих были примерно равными, они прекрасно ладили и понимали друг друга.

Раз в месяц Симон и Регина запирались у него в кабинете на несколько часов. Это время они посвящали анализу развития бизнеса, обсуждали предстоящие сделки и все вопросы, требовавшие совместного решения. При этом выпивалось огромное количество зеленого чая, а напоследок деловые партнеры позволяли себе расслабиться, открыв бутылочку виски.

— Последний пункт. — Регина поставила галочку у себя в плане. — Чтения в следующий четверг. На сегодня получено сорок заявок на участие. Все они зарегистрированы.

— Значит, у нас снова будет полный дом гостей. В дверь постучали.

— Да!

В приоткрытую дверь просунулась голова Георга.

— Доктор Мальц просит принять его.

Симон вопросительно посмотрел на Регину:

— У нас все?

— Только один вопрос. Кому поручим приветствовать гостей на следующей неделе и кто представит госпожу Хансен?

— Может, ты? — Симон с надеждой посмотрел на Регину.

— Лучше не надо…

— Значит, снова я, — вздохнул Симон и кивнул Георгу, чтобы тот пригласил посетителя.

Хартвиг Мальц был давно знаком с Региной и крепко пожал ей руку. Однако, пока госпожа Кляйн не вышла из кабинета, он не позволил себе присесть.

— Господи, Симон, почему ты до сих пор живешь бобылем? Каждый день быть рядом с такой замечательной женщиной — и оставаться одному. Как ты это выносишь?

Симон предложил ему сигару.

— Ты же, старый сводник, в курсе всей нашей истории. Регина уже вне игры. Ладно. Что привело тебя ко мне? Надеюсь, ты явился сюда не для того, чтобы устраивать мою личную жизнь?

Доктор Мальц вежливо отказался от предложенной сигары, сославшись на то, что у него совершенно нет времени, что он просто шел мимо и заглянул всего на минутку.

— Если помнишь, на следующей неделе в Хоппегартене чемпионат Европы по скачкам. Я забыл спросить, придешь ли ты.

В календаре Симона этот день был обведен красными чернилами. Только очень важные даты господин Шустер отмечал таким образом. Скачки с призовым фондом четыреста тысяч марок были, пожалуй, самым значительным событием для всех завсегдатаев берлинского ипподрома.

— Естественно, я не могу пропустить это мероприятие.

— Буду очень рад, если ты составишь мне компанию. Моя жена не сможет прийти, у нее, как всегда, какие-то неотложные дела. Но в нашу компанию приглашен доктор Шнайдер, один из руководителей ипотечного банка «Берлин-Дрезден». Банк является главным спонсором чемпионата, и присутствие такого человека, естественно, необходимо. Кстати, вы знакомы?

Симон отрицательно покачал головой.

— Это ничего, я представлю вас друг другу. Он очень милый парень и должен тебе понравиться. К сожалению, в скачках ничего не смыслит. Если ты приедешь, сможешь немного приобщить его к правилам. Ты же у нас дока в этих вопросах, я не настолько компетентен.

Конечно, было бы слишком утверждать, что Хартвиг Мальц крупный специалист по скачкам, но все, кто бывал с ним на ипподроме, знали, какой это азартный болельщик и как способен завести всю компанию. Симон заверил своего друга, что непременно введет господина Шнайдера в курс дела и объяснит ему правила тотализатора.

— Вот и отлично. — Мальц поднялся с кресла. — Захватишь с собой Клаудиу, если у нее найдется время?

— Ты же знаешь мою дочь. Скачки ее не интересуют. Это было мягко сказано. Клаудиа именовала соревнования скакунов не иначе, как «изысканное живодерство».

— Может, хоть на этот раз тебе удастся ее уговорить. У меня есть один свободный билет. Ну ладно, мне действительно пора. Привет Клаудии.

Хартвиг Мальц исчез. Симон только сейчас вспомнил, что хотел справиться у него о Франциске. Ну ладно, время еще было. Он захватит с собой сигнальный экземпляр романа госпожи Хансен и на досуге познакомится с этим произведением подробнее. Надо было еще связаться с Клаудией. Симон уже протянул руку к телефону, но тут аппарат зазвонил.

— Шустер. Слушаю вас. Добрый день.

— Симон, дружище, это Ганс Хильбрехт из Дрездена. Как ваши дела?

— Вот так сюрприз! Спасибо, хорошо… А как у вас?

— Тоже неплохо. Симон, только что мне сообщили, что в следующий понедельник в Берлине состоится совещание ректоров высших учебных заведений страны и я должен участвовать.

— Так, значит, вас можно поздравить? Вас назначили ректором Технического университета Дрездена?

— Еще нет. Пока нет. Но наш ректор заболел, а из трех его заместителей только я в достаточной степени владею информацией, чтобы заменить его. Мы могли бы встретиться, если вы не против, даже у вас дома.

— Разумеется. Я попрошу Джулию приготовить нам что-нибудь вкусненькое.

— Великолепная мысль. Совещание продлится часов до шести вечера. Потом небольшой прием. Я мог бы подъехать часам к восьми, возможно, чуть позже.

— Договорились. Ганс, знаете, это очень удачное совпадение, что вы собрались в Берлин именно сейчас. Я даже хотел звонить вам по одному делу. Если позволит время в перерывах между подготовкой к совещанию, составьте мне, пожалуйста, маленькую справочку о личности некоего Иоганна Эрнста Шнеллера.

— Вы имеете в виду придворного шута Фридриха Августа II Саксонского?

— Именно.

— Я понял. Нет проблем. Особенно много готовиться мне не придется, да и времени скорее всего не будет. Но все, что знаю, расскажу.

— Отлично. Тогда до встречи в понедельник в двадцать ноль-ноль. Может, мне удастся познакомить вас с дочерью.

— Буду рад. И постараюсь не наедаться, чтобы прийти к вам голодным.

— Чудесная мысль. До встречи.

После этого разговора Симон позвонил наконец Клаудии и договорился поужинать с ней в ресторане Джанни. Он решил прогуляться до Фазаненплац, где жила его дочь, пешком. Хозяин ресторана как раз принимал заказ у одного из посетителей, но, заметив вошедшего господина Шустера, повернулся к нему.

— Клаудиа уже звонила! — крикнул он Симону и указал на один из свободных столиков. — Аперитив?