Если кто-то и называл Маунткеннон захолустьем, то только не Джо. Небольшая рыбацкая деревушка, красивая и уютная, за последние полгода, благодаря стараниям его жены Анны, стала для Джо настоящим домом. Ради сохранения брака и семьи, отношения в которой делались все напряженнее, она настояла на переезде из Штатов. Анна просила также, чтобы после того трагического случая Джо ушел из полиции, но он не хотел этого делать. Максимум, на что он соглашался, — это годичный отпуск. За последние девять месяцев ему предстояло решить, вернется ли он снова в полицию или уйдет оттуда совсем.
Тогда Джо и понятия не имел, куда на это время его занесет судьба. Анна, профессиональный дизайнер, время от времени принимала заказы на разработку интерьера, а однажды обратилась в журнал «Вог. Ваше жилище» с предложением восстановить одну из старинных построек, купленных журналом. Ей представили на выбор несколько зданий, и Анна предпочла давно заброшенный, избитый ветрами и непогодой маяк, стоявший в пустынном местечке Шор-Рок, неподалеку от деревушки Маунткеннон. Деревушку эту Анна полюбила еще в ту пору, когда ей было семнадцать.
Только приехав туда, Джо понял, что значили для Анны эти места. Ему же поначалу там было очень скучно. Он рвался назад, в Нью-Йорк, ежедневно ходил в местный магазинчик покупать газету «Ю-Эс-Эй тудэй», приходившую с большим опозданием, отчего он называл ее «США два дня назад». В телефонных разговорах с Дэнни Марки он шутил: «Если в Штатах случится что-нибудь серьезное, позвони мне денька через два, чтобы я мог сообразить, о чем ты говоришь». Дома, в Америке, он узнавал об Ирландии только из ностальгических воспоминаний героев телесериалов, выходцев оттуда. Жизнь на заброшенном маяке, возле забытой Богом деревушки, показала, что Ирландия не имеет ничего общего с сентиментальными балладами, написанными в Нью-Йорке. Но еще хуже обстояло дело с обычными бытовыми мелочами. В любом из трех баров он мог, сев за стол и заказав кружку пива, сразу же подружиться с кем-нибудь из посетителей, но вот посмотреть новый фильм или обменять чек на наличность в Маунткенноне было невозможно. Роль банкира выполнял Эд Данаэр, он же владелец бара, всегда готовый ссудить под небольшой процент деньги, только что принятые от посетителя.
Джо поднялся, передал Эду несколько банкнот и простился с сидящими. Домой он добрался через пятнадцать минут. За последним поворотом открывался великолепный вид на маяк, свежевыкрашенный яркой белой краской, мощно вырисовывающийся на фоне черного неба и моря. Он толкнул калитку и по неширокой, но длинной — почти стометровой — аллее прошел к центральному входу.
Кроме самого маяка, на утесе, широком, плавно спускавшемся к морю, стояло несколько зданий различной площади и высоты. Центральный дом был построен в 1800 году, после чего за полтора с лишним века вокруг него выросло множество самых разных, мелких и средних, построек. В 1960 году необходимость в маяке отпала, и он опустел. С тех пор здания стояли заброшенными. Из всех построек только три двухэтажных, отдельно стоящих строения были пригодны для жилья. На втором этаже одного из них Анна оборудовала зал, кухню, гостиную и большую кладовую, на первом — ванную и еще две просторные спальни, из них одну — для гостей. Из-за резкого наклона утеса второй дом, мощный, с маленькими окнами, казался громадным фундаментом первого. Он будто врос в камень. На втором этаже находилась спальня Шона, а на первом — винный погреб. Третье строение, круглая башня, и служило в свое время маяком. Стояла она позади главного жилого дома. Стены башни оставались целыми, зато внутри почти все пришло в абсолютную негодность. В верхней части утеса, почти на самом его краю, стоял сарай, тоже прочный, выстроенный из камня. Его Джо превратил в мастерскую, купив массу электроинструментов, частью которых только учился пользоваться. Он собственноручно сделал для дома то, что Анна назвала мебелью не первой необходимости. Она сказала это как комплимент, так что Джо остался доволен своей работой.
К концу года она хотела сделать дом комфортным и современным, но вместе с тем по возможности сохранить всю его оригинальность. Следует сказать, что для этого она выбрала самое подходящее место — плотников, кузнецов и строителей в деревушке было полно. Правда, в отличие от нью-йоркских они не отличались пунктуальностью. Для них ни сам журнал «Вог», ни график выполнения заказов ничего не значили. Вскоре и сама Анна привыкла к их вольному пониманию времени. Хотя работа шла и не так быстро, как хотелось Анне, но всего за полгода удалось восстановить стены зданий, а их сырые полуразрушенные внутренности, за счет небольшой перестройки, преобразовать в уютные помещения. Когда Джо, Анна и Шон впервые вошли в Шор-Рок, там царило запустение. Казалось, что люди бежали отсюда, бросив все, перед лицом какой-то страшной опасности. Все в домах пропиталось запахом моря и гниющего дерева, штукатурка на стенах давно осыпалась, уступив место громадным желто-зеленым пятнам сырости. Джо и Шон беспомощно рассматривали здания, и только Анна осталась довольна, назвав общий вид живописной разрухой.
Теперь вся внешняя кладка домов была отремонтирована и перекрашена. В основном доме в полу сделали подогрев, стены и деревянный пол побелили и покрасили. Комнату обставили простой белой мебелью с претензией на модерн. Первой отремонтировали спальню Шона. Последнюю точку в ее отделке поставила спутниковая тарелка, укрепленная на крыше дома. Анна старалась сделать все, чтобы ее шестнадцатилетний сын не слишком страдал от переезда. Мало того что, оказавшись в другой стране, он испытал культурный шок, его мир, такой большой прежде, внезапно уменьшился до размеров деревушки. Спутниковое телевидение помогало ему не чувствовать себя оторванным от недавней жизни. Для Анны же переезд в глушь, где не было ни художественных галерей, ни издательских концернов, ни примелькавшихся лиц, ни столь же надоевших пресс-конференций, стал настоящим праздником. Ей нравился Маунткеннон, где она знала всех соседей, где автомашину на любой улице можно оставить незапертой.
Джо скользнул в постель к Анне.
— Повернись, — прошептал он.
Полусонная, она улыбнулась и повернулась спиной к нему. Обхватив ее тонкую талию, он привлек Анну к себе, несколько раз поцеловал в затылок и уснул под шум разбивавшихся о скалы волн.
— Ирландский завтрак? — переспросил Джо, усмехаясь и указывая на Анну измазанной в масле лопаточкой. — Ты хочешь есть то же, что и твои соседи? — В одних джинсах он, согнувшись, стоял у плиты.
— Хочу попробовать, — рассмеялась она. — Не знаю, хватит ли у меня терпения изо дня в день готовить на завтрак одно и то же — яичницу, бекон, сосиски, черный пудинг, белый пудинг… — Анна поправила волосы, скинула тапки, босиком подошла к шкафу и потянулась к верхней полке.
— О, ты скоро совсем превратишься в мужчину, — заметил Джо.
— А ты уже превратился в толстяка, — отметила Анна.
— Для француженок все мужчины — толстяки, — парировал Джо.
— Не все, а только американцы.
— Ты нас обижаешь, — произнес Шон, усаживаясь в кресло и вытягивая под столом длинные ноги. — Гордись, пап. С сегодняшнего утра над маяком развевается американский флаг. — Он схватил нож и усмехнулся. Усмешка у него была точь-в-точь такая же, как у Джо. Гены семейства Лаккези оказались сильнее генов Бриоде, но, к счастью, не подавили их окончательно. От отца Шону достались темные волосы и смуглая кожа, а от матери — светло-зеленые глаза. Сочетание удивительное.
— Отлично, горжусь, — сказал Джо.
— Пап, надел бы ты рубашку.
— Что, завидуешь моей мускулатуре? — рассмеялся Джо. — Сейчас надену, вот только мясо дожарю. Боюсь, маслом запачкаю.
Он закончил готовить и разложил еду по тарелкам — себе и сыну.
— Мама даже не знает, что она теряет, — томно произнес Джо, вдыхая ароматный запах.
— Знаю, знаю, — хохотнула Анна и показала глазами на намечающееся брюшко мужа.
— Это ты об этом? — Джо похлопал себя по животу. — Ерунда. Пара хороших пробежек, и весь жирок как рукой снимет. Не сомневайся.
Анна недоверчиво покачала головой, хотя знала, что Джо прав. Он всегда сохранял форму, и даже если иногда и набирал пару лишних килограммов, то быстро их сбрасывал.
— Ну сама подумай: как я могу соревноваться в стройности с женой, которая ест лишь детское питание?
Анна расхохоталась. Джо натянул футболку, снова подошел к плите и поставил на огонь чайник. Когда тот вскипел, он достал с полки кофейник из небьющегося стекла, налил в него кипятку из чайника, покрутил, нагревая края, затем выплеснул воду в раковину. После этого он засыпал в него четыре чайные ложки кенийского зернового кофе и снова налил воды, на этот раз почти до самого края, чуть ниже хромированного ободка. Обдав кипятком крышку кофейника, он закрутил ее, повернув так, чтобы носик оказался закрытым, и стал наблюдать за кипячением. Спустя четыре минуты Джо слегка надавил на крышку кофейника, чтобы зерна прижались ко дну, затем повернул крышку, открывая носик, и стал разливать кофе по чашкам. Анна всегда внимательно следила за этим процессом.
— Вчера вечером звонил твой отец, — вдруг сообщила она. У Шона округлились глаза, но Анна сделала вид, что не заметила его удивления.
— Ну что ж. Звонил так звонил, — пробормотал Джо. — Что у него там нового?
— Он женится.
Джо, вскинув голову, посмотрел на жену:
— Не может быть! Ты чего, обалдела?
— Следи за своим языком. По-твоему, я могу такое выдумать? Он хочет, чтобы ты приехал к нему на свадьбу.
— На Памеле женится, конечно?
— А на ком же еще? Джо, ты невыносим.
— Если бы ты знала его, как я, то даже по телефону не разговаривала бы.
— Да, дедушка у нас может вытворить такое… — подтвердил Шон.
— Здравствуйте, гости дорогие. А вот и я, молодой жених. А это детки мои, полюбуйтесь-ка на них. Нравятся? Вот так-то. Я вам не маньяк какой-нибудь, а добропорядочный отец семейства, — сказал Джо, имитируя трескучий старческий голос.
— Ну и?.. — переспросила Анна.
— Что — ну и?..
— Мам, извини, что я вас прерываю, — вмешался Шон, — но у тебя нет моих детских фотографий? В смысле, ты сюда их не захватила?
— Да как же я могла их не захватить, Шон. Не все, конечно, но несколько есть. В моем ежедневнике. Сейчас принесу.
Она ушла в спальню и через пару минут вернулась с ежедневником, открыла его и вытащила конверт с тремя фотографиями.
— Посмотри, какой ты был. Здесь тебе всего два годика. — Она показала сыну первый снимок. На нем Шон сидел в ванне, весь окутанный мыльной пеной. — А вот тут тебе уже пять.
На втором Шон стоял в камуфляжной форме, с пластмассовым ружьем на плече, а на третьем задувал пять свечей на торте, испеченном в форме божьей коровки.
— Вот этот кошмар я и сейчас помню, — усмехнулась Анна и посмотрела на Джо. — Твой отец меня измучил, все следил, чтобы божья коровка получилась анатомически идеально правильной.
— И на вкус он был просто ужасный. Но я возьму вот эту, где я в камуфляже. Пусть это будет не политкорректно, но зато фотография хорошая. Мне нравится. А с жучком меня просто засмеют.
— Для чего тебе фотография? — спросила Анна.
— Для школьного веб-сайта. Мистер Рассел, наш учитель по программированию, сделал. Он в девяностых работал в какой-то крупной компьютерной фирме, но, похоже, чего-то там сжег и ушел в преподаватели. Нормально учит. Он попросил всех учеников принести свои детские фотографии. Любые, какие они сами захотят. Главное — типа покруче.
— Покруче? — Анна рассмеялась. — Это когда джинсы все обтрепанные и в дырках?
— Да ну тебя, ты не понимаешь.
Анна легонько шлепнула Шона ежедневником по плечу.
— Ладно, пусть я не понимаю. Бери ту, которая покруче. И не опоздай на занятия.
Джо с улыбкой смотрел на жену и сына. Шон, закончив завтрак, подхватил рюкзак и направился к двери. Уже выходя из дома, он крикнул:
— Увидимся в шесть, на школьном вечере!
Когда входная дверь за ним захлопнулась, Анна обратилась к мужу:
— Позвони отцу.
— Холошо, холошо, — передразнил он Анну, чей английский был бы безупречным, научись она получше выговаривать букву «р».
Анна укоризненно посмотрела на него.
— Плекласно выглядишь, дологая, — произнес Джо с самым серьезным видом. — Плосто плелестно.
Анна, не выдержав, расхохоталась.
Сэм Тэллон, коротконогий толстячок, общительный и добродушный, стоял в служебном помещении на втором ярусе маяка.
— Да… — вздохнул он. — Прошли те славные времена, когда вот за этим столом сидел смотритель, вел журнал… — Он умолк и показал на ступеньки металлической лестницы. — Здесь придется потрудиться: сначала содрать ржавчину, а уж потом только красить.
Сэм был у Анны главным экспертом по ремонту. В прошлом он работал инженером-электриком в крупной компании, обслуживающей маяки. Анна чувствовала себя неловко, ведь это из-за нее Сэм в свои шестьдесят восемь вынужден едва ли не ежедневно подниматься по узкой винтовой лестнице почти на самый верх маяка.
— Ну ладно. Полезем дальше. — Сэм вступил на вторую лестницу и медленно, крепко держась за круглые металлические перила, преодолел ее, затем с трудом протиснулся через низенькую дверь в комнату, где находился поворотный механизм самого маяка.
Затем Анна услышала его смех, эхом отозвавшийся по всей башне, и поднялась следом.
Сэм присвистнул и, посмотрев на Анну, пробормотал:
— Вот это да…
— Что? — спросила она. — Работы много?
— Рук не хватит, — рассмеялся он.
— Я так и думала.
— Правильно думала, — покачал головой Сэм. — Тут слой ржавчины в сантиметр, и вся она давно окаменела.
В центре комнаты находилась массивная опора, на которой стоял громадный, наполненный ртутью цилиндр, удерживающий пятитонную линзу маяка. Снизу, оттуда, где стояли Анна и Сэм, можно было разглядеть только опору, да и то не полностью. Основная ее часть и линза находились выше, на галерее. Сэм посмотрел на датчик ртути, расположенный на цилиндре.
— Уровень немного упал, но не критично. Пожалуй, давление на ролики под линзой чуть больше, чем следует, но главное — не держать маяк включенным все время.
— Мне бы хоть иногда зажигать его — и то хорошо.
— Ну, время от времени зажигать его вполне можно. — Сэм кивнул. — Тем более что включать маяк надолго тебе не разрешат. Кстати, и направлять его на море нельзя, только на сушу. Деревню освещать будешь на праздники. — Он засмеялся.
Когда Сэм стал осматривать опору и поворотный механизм, Анна от волнения почти не дышала.
— Гляди-ка… — наконец снова заговорил Сэм. — Даже удивительно. Ведь почти сорок лет прошло, а все исправно. Знаешь, дочка, тебе повезло — мы заставим его работать.
— Слава Богу, — облегченно вздохнула Анна.
— Там внутри, — он показал наверх, — расположена сетка. По форме она напоминает фитиль свечи. Если ее нет, то светиться нечему. В этом случае маяк работать не будет. Призмы, из которых сделана линза, отражают свет — и вот тебе твой луч. Вся система поворачивается — и луч ползет по морю. Все понятно?
— Понятно, — кивнула Анна.
— Ну тогда давай-ка взглянем, что там у нас с линзой. — Смахивая паутину, Сэм начал подниматься на линзу. — Плохо дело, — донесся его голос. — Сетка в некоторых местах разрушилась. Придется ставить новые куски. Ну, этим мы позже займемся, когда ты стены и лестницу очистишь.
Они стали спускаться. Выходя из башни, Сэм осмотрел входные двери.
— Их тоже придется менять. Больно слабенькие.
— Уже заказала, завтра-послезавтра должны привезти.
Сэм уважительно посмотрел на Анну.
— Молодец. В общем, мне тут работы ненадолго. Ролики подчищу, проверю насосы, керосинчику в них подолью. А чистить стены, лестницу и линзу ты уж сама будешь. Так что запасайся растворителем, тебе его тут много понадобится.
— Хорошо. — Анна улыбнулась. — Спасибо вам.
— Да что ты! — Сэм махнул рукой. — Мне самому интересно посмотреть, как он будет светить. Все подчистим, подлатаем, потом проверим, как он крутится.
— Если не возражаете, то начнем не завтра, а дня через два-три. У меня еще есть кое-какие дела.
— Да когда хочешь, — ответил Сэм.
Стихли последние обрывки разговоров, и зрители повернулись к сцене. Зал наполнила чарующая музыка. Вперед выступила Кэти Лоусон и начала петь. Шон заулыбался, глядя на свою подругу. Пела она превосходно, и голос у нее был великолепный. Такого приятного голоса Шон никогда еще не слышал. Кэти изменила его жизнь. Он очень не хотел уезжать в Ирландию. В Америке его жизнь бурлила почти двадцать четыре часа в сутки — учеба, бейсбол, друзья, кабельное телевидение. Когда Шон понял, что со всем этим ему придется расстаться, он впал в настоящее отчаяние. В Ирландию он приехал с тяжелым сердцем. Но тут в его жизнь вошла Кэти. Он увидел ее в первый же день, в школе, и с той минуты уже ничего не замечал. Он обратил на нее внимание, когда она, войдя в класс, рассмеялась — звонко и заразительно. Она прошла к своему столу, села, откинув назад длинные густые каштановые волосы, бросила взгляд на Шона, и его сердце екнуло. В Кэти все было естественно, без малейшего следа косметики — светлая кожа, светящиеся легким румянцем щеки, яркие глаза. В общем, одного ее взгляда оказалось достаточно, чтобы Шон сразу влюбился.
Кэти закончила петь, смущенно раскланялась под шумные аплодисменты и, сойдя со сцены, села рядом с Шоном.
— Ну ты зажгла! — восхищенно прошептал он.
Кэти вспыхнула:
— Да ну тебя, скажешь тоже…
— Точно тебе говорю. Это полный улет.
Следующей выступала Эли Данаэр, лучшая подруга Кэти, которая должна была прочитать стихотворение собственного сочинения. Она еще не успела рот открыть, а Шон уже улыбался, уверенный, что стих будет таким же мрачным и тяжелым, как платье самой Эли — черное, длинное — и как тени у нее под глазами. Для пущего эффекта она выкрасила волосы в огненно-рыжий цвет, а на руках провела тонкие линии-шрамы, которые постоянно демонстрировала, приподнимая рукава платья. Эли старалась не думать о том, что родилась и выросла в богатом доме, в достатке и комфорте, чтобы, как она говорила, «творчество не пострадало». Свое стихотворение она закончила на совсем уж трагической ноте:
…И гниль, пронзая белизну слоновой кости,
Ночами к нам приходит в гости.
И хочешь — прячься, хочешь — нет,
А дать придется ей ответ.
Эли наградили вежливыми аплодисментами. Шон и Кэти обрадовались, увидев, что и их родители тоже аплодируют. Последним закончил хлопать Эд Данаэр, вслед за своей супругой, на которую он изредка бросал взгляды, пока выступала дочь.
Выступления закончились. Джо взял Эли под руку, проводил до двери и легонько чмокнул в щеку. Затем, присоединившись к Эду Данаэру, отправился в его заведение. Анна, улыбаясь, проводила их взглядом и повернулась к подошедшему к ней Питеру Гранту, завучу школы. Внешне он отличался от всех остальных — смуглолицый, с темными короткими волосами, остриженными там, где они начинали виться, с мягким взглядом почти миндалевидных глаз под черными бровями. Грант очень редко смотрел прямо в лицо своему собеседнику. Разговаривая, он покачивался из стороны в сторону, одновременно чуть поворачивая голову и держа перед собой руки, как игрок в бейсбол, следящий за полетом мяча и всегда готовый поймать и передать его.
— Добрый вечер, миссис Лаккези, — начал он. — Рад видеть вас на нашем концерте. Вам понравились выступления? Кэти очень мило поет, вы не находите? Хорошая девушка, симпатичная. Я несколько раз был у нее на репетиции, очень впечатляет.
Лицо Анны вспыхнуло.
— Кстати, — продолжал Грант, — я хотел бы поговорить с мистером Лаккези. Вы не в курсе, он завтра не занят? Что? Доделывает стол? Замечательно. Думаю, я ему не помешаю. Так я завтра к вам зайду, сразу после обеда?
Каждую пришедшую в голову мысль Питер тут же высказывал своему собеседнику, чем ставил некоторых в тупик. Он был донельзя инфантильным, а поскольку это качество либо нравится, либо вызывает отвращение, то и ученики школы разделились в отношении к нему на две группы — одни его беззаветно любили, другим он категорически не нравился. Анна обожала этого двадцатипятилетнего мальчишку, вежливого, остро чувствующего и очаровательного. Питер искренне интересовался всем, что касалось маяка, и тем снискал себе уважение и симпатию Джо. Правда, говорить о маяке он мог так долго, что в конце концов начинал надоедать, оттого Анна старалась при всей его обаятельности отделаться от Питера как можно быстрее. К Джо он приходил частенько и каждый раз сначала вежливо справлялся о делах, а затем облокачивался спиной о стену и часами рассказывал историю ирландских маяков. Иногда Джо слушал его не без удовольствия, но чаще вполуха.
— Разумеется, заходите, мистер Грант, когда у вас будет время. Джо вам всегда рад, — пригласила Анна.
— Спасибо, спасибо огромное, миссис Лаккези, — поблагодарил Грант и сразу замолчал. Он никогда не мог понять, можно ли поставить точку в разговоре, и потому всегда терялся в раздумьях — продолжать его или нет.
Тяжелая связка ключей оттягивала Шону карман. В его обязанность входило подметать лужайки и помогать ремонтировать коттеджи — небольшие дощатые домики. Лето прошло, стоял сентябрь, и многие из них пустовали. Шон надеялся вечером забраться с Кэти в один из коттеджей. Она сказала матери, что идет в гости к нему, он, в свою очередь, предупредил родителей, что отправляется в гости к ней. Марту Лоусон нелегко было обмануть, но своей дочери она доверяла.
— Похоже, что сегодня вечером у нас намечается маленькая тусовочка, — сказала она, подойдя к Шону и Кэти. — Я только что разговаривала с твоей матерью, и она мне сообщила, что ты собираешься к нам.
«Вот черт!» — подумал Шон.
— Да, мы с Кэти хотели посмотреть кино «Чужие».
— Ничего подобного, — возразила девушка. — Мы будем играть в приставку у меня. Спорим, ты опять мне продуешь?
— Ну что ж, поехали домой. — Марта Лоусон направилась к машине.
Кэти недовольно поморщилась.
— Ладно, пока, — бросила она Шону и поплелась вслед за матерью.
* * *
Анна вместе с несколькими другими родительницами — Джо называл их пылесосами — осталась в школе еще на два часа, прибрать зал после концерта. Закончили они лишь к полуночи. Она вышла из здания школы и направилась к дому. Задумавшись, Анна шла возле церкви, как вдруг услышала за спиной хрипловатый голос:
— Вот те раз. Неужели это наша прекрасная Анна?
Дыхание у нее перехватило. Она обернулась и едва не отпрянула. В нескольких шагах от нее стоял Джон Миллер — в стельку пьяный, он едва держался на ногах. Но не его состояние ошеломило Анну, а скорее вид. Одутловатое лицо Джона было багровым, грязные седоватые волосы взъерошены, из-под полурасстегнутой рубашки виднелся голый живот. Его мотало из стороны в сторону, однако говорил он на удивление внятно.
— А… — Он безнадежно махнул рукой. — Не смотрите на меня. Я знаю, что выгляжу как кусок дерьма.
— Ну что вы… — неуверенно пыталась опровергнуть его слова Анна.
— Не спорь! Я — кусок дерьма. А гребаные французишки всегда выглядят на «отлично». Провалитесь вы все…
Анна не знала, что сказать.
— Вот… Значит, я не ошибся. Это Анна Люки-кези. — Он презрительно скривил губы. — И муж у тебя Джо Люки-кези. Повезло ему. Здорово повезло. Слышь, может, потрахаемся?
— Джон, что ты такое говоришь!
— Что говорю, то и говорю. Ну так как?
— А где твоя жена? — спросила Анна.
— Все еще торчит в Австралии. А меня выкинула оттуда. Не поверишь — бросила к чертям собачьим. Так я и торчу тут, вдвоем со своей мамашей. Кочерга старая, надоела. Во-он там живем, на холме. — Он выбросил в сторону руку. — Она хочет фруктовый сад разводить. На хрен мне сдался ее сад?..
— Пока, Джон. — Анна повернулась и зашагала прочь.
— Ты отличная баба, Анна. И задница у тебя отличная! — крикнул он ей вдогонку.
Анна вся дрожала. От волнения руки у нее тряслись, лицо горело.
Но Джон снова появился, на этот раз перед ней. Возник внезапно, словно из ниоткуда. Он сгреб ее в охапку и, обдавая тяжелым запахом лука и виски, прижал к церковной ограде. Одежда его воняла рыбой. На щеке виднелся небольшой шрам. Анна оперлась об ограду и с силой оттолкнула его от себя.
— Джон, иди домой и проспись.
— Ну ты и стерва. Всегда была стервой. Не хочешь со мной потрахаться…
Она молча посмотрела ему в лицо и не увидела там даже следа того Джона, которого когда-то любила.
Глава 2
Стингерс-Крик, Северный Техас, 1978 год
— Да не укусит он тебя, не укусит, Дюк. Его клюва можешь не бояться. Бойся лап, он когтями может будь здоров как оцарапать — на всю жизнь шрамы останутся. Когти — главное его оружие. Он твою тощую ручонку лапами так сдавит — черта с два вырвешься.
Дюк хмуро посмотрел снизу вверх на смеющееся лицо дяди Билла и не понял — шутит он или нет.
— Не волнуйся, малыш. Соломон — умный, он тебя не тронет. Ты же кормишь его. Он понимает, кто его друг, а кто — враг. К тому же если он только попробует тебя схватить, я его тут же пристрелю.
— Нет, не убивай его, дядя Билл. Не нужно. Я запрещаю.
— Хорошо, хорошо… — Он рассмеялся и потрепал племянника по голове. Затем чуть поднял ту руку, на которой сидел ястреб, снял с его лап путы и подбросил вверх. Освобожденная птица взмыла вверх, полетала немного и плавно опустилась на ветку стоящего неподалеку тополя.
— Слушай, Донни, — Билл, улыбаясь, обратился к другу своего племянника, — сходи за ястребом, а то, похоже, Дюк его еще немного побаивается.
От злости глаза Дюка сузились, а лицо покраснело. Он бросился к Донни и, вцепившись в рубашку, повалил на землю и сам упал. Поднимаясь, он прошипел сквозь стиснутые зубы:
— Дюк Роулинз никогда и ничего не боится.
— Отлично, Дюк. Только действуй спокойнее, понял? Осторожнее, не свались, а то он тебе всю руку располосует. Донни, ты-то как там, в порядке?
— Нормально, — буркнул мальчик.
Дюк отряхнул джинсы, взял протянутую ему дядей кожаную перчатку и натянул ее на руку. Билл положил ему на ладонь кусок сырого мяса, достав его из висевшей у него на боку холщовой сумки. Мальчик сжал его большим и указательным пальцами.
— Ну давай иди, — легонько подтолкнул его Билл. — Вставай под дерево так, чтобы он тебя видел, вытягивай руку — ту, что в перчатке, — поверни ее локтем вверх и жди, когда он на него сядет.
Ждать пришлось не больше пары минут. Соломон взмахнул крыльями и опустился Дюку на руку, одновременно вцепившись клювом в мясо.
— Теперь покажи ему другую руку, пустую, а то он будет думать, что у тебя еще есть мясо, — скомандовал Билл.
Мальчик поднял чуть дрожащую левую руку и раскрыл ладонь.
— А сейчас осторожно берись за путы на его лапах, чтобы не улетел.
Дюк чуть замешкался, ястреб захлопал крыльями, но взлететь не смог — мальчик успел крепко схватить пальцами путы.
— Отлично, Дюк, отлично. А теперь отпусти его. Помнишь, как я это делал?
Мальчик кивнул, отпустил путы и слегка подкинул ястреба. Тот взмахнул крылом и снова опустился на тополь.
Билл направился к врытой в землю наклонной жерди, на которой сидела самка.
— Ну что, Шеба, давай-ка и мы полетаем. — Он отпустил ее, та замахала крыльями, взлетела невысоко и сразу же опустилась на другой тополь. Едва усевшись, она сразу же начала вращать головой из стороны в сторону.
— Вот так они и живут, вечно смотрят туда-сюда, вечно чего-то ждут, — задумчиво произнес Билл, переводя взгляд с Соломона на Шебу.
Вдруг Соломон спрыгнул с ветки, распахнул крылья, снизился и быстро полетел над землей. Мальчики смотрели ему вслед. Затем снова раздался треск крыльев, и Шеба последовала за Соломоном.
— Побежали за ними! — крикнул Билл, махнув мальчикам рукой. — Они явно кого-то увидели.
— А ты как узнал? — спросил Донни.
— По полету. Вырастешь — поймешь, что о ястребе можно многое узнать по его полету, — на бегу скороговоркой ответил Билл.
Они добежали до небольшой открытой поляны, покрытой высохшей травой, и сразу же увидели в центре ее мечущуюся из стороны в сторону куропатку.
— А, так вот за кем они погнались, — сказал Билл. — Ну, теперь ей конец. Они от нее не отстанут, пока не убьют. Одним словом — хищники.
Соломон не успел схватить добычу, куропатка сделала отчаянный рывок к краю поляны, туда, где росло несколько мескитовых деревьев, резко остановилась. Ястреб перелетел через нее, не успев изменить курс, и взлетел на дерево, почти к самой макушке. Но Шеба, летевшая не за куропаткой, а перпендикулярно ей, камнем упала на нее, как только та замерла, и впилась в ее тело. Спустя секунду с ветки сорвался Соломон и рухнул на голову куропатке.
— Ну вот и все. Джекилл и Хайд сделали свою работу. Минуту назад они парили в воздухе, разглядывая мир, а потом — хвать! — и разорвали часть его в клочья. Вон смотрите, как они помогают друг другу. — Билл махнул рукой, показывая на ястребов. — Да, что ни говори, а убивать они умеют.
В баре «Амазонка» Ванда Роулинз считалась звездой. Его завсегдатаи, беззубые пьяницы, никогда не выезжавшие дальше полицейского участка, могли поклясться, что лучше красотки нет даже на самом Бродвее. «Ох, хороша сучка», — приговаривали они, разглядывая Ванду. В таком захолустье, как Стингерс-Крик, на танцовщицу даже такого невысокого класса смотрели как на подарок судьбы. Но через десяток лет, когда груди Ванды обвисли и сморщились, она превратилась в то, что называется «на безрыбье». За десять долларов она могла поработать рукой, за двадцать — неподвижно полежать несколько минут, а за двадцать пять подставить рот. Она никому не отказывала — есть «кокс», так хоть с пятницы до понедельника делай с ней что хочешь. Ее сынишка Дюк равнодушно смотрел на проделки своей мамаши, но только один из ее постоянных поклонников вызывал у него острое чувство страха. Дюку тогда было восемь лет. Рядом с ним Ванда выглядела как столетняя старуха — худущая, кожа да кости, лицо в морщинах.
Впервые Дюк застал свою мать в постели с мужчинами, когда ему едва исполнилось четыре года. Сначала он подумал, что ее душат. Так оно и было на самом деле — один из мужчин, здоровый и жирный как хряк, опираясь волосатыми руками о стену, с силой входил в нее, а второй, стоя рядом, сдавливал ее шею красным шарфом, свитым в веревку. Как потом понял Дюк, ей это нравилось. Лицо ее было красным, веки набухли и отяжелели. Тот, что входил в нее, не переставая двигаться и сопеть, повернул к Дюку пьяную физиономию, растянутую в блаженной улыбке. Дюк повернулся и пошел на кухню. Минут через пять туда вошла мать. Из-под незастегнутого халата виднелось дряблое тело.
— Ох, ну и здорово! — восторженно прошептала она. Затем, повернувшись к сыну, нагнулась и заорала в самое его ухо: — А ты чего тут торчишь?! Проваливай давай!
Дюк опрометью выскочил из кухни. После следующего раза, когда он застал мать в постели с очередным «Джоном», от его детской наивности не осталось и следа.
Уэстли Эймс сразу же внушил Дюку страх. Грузный, коротконогий, с постоянно слезящимися глазами и каплей на кончике носа, он ходил сгорбившись, будто просил прощения или что-то вынюхивал. Жена его, маленькая и худенькая, была похожа на мышку. Тихое, бессловесное, забитое существо, она родила Эймсу трех дочерей, таких же бледных и невзрачных, как она сама. Человек слабый, в последние два года тот вел с самим собой изнуряющую битву, не решаясь сделать первый шаг к удовлетворению своих сексуальных фантазий.
Во двор к Ванде Роулинз он крался окольными путями, через заросли и стройки. В кармане у него лежал пакетик с полуграммом «кокса», аккуратно завернутый в бумажку. Он подошел к ее дому и постучал. Вышла Ванда и, опершись о косяк, спросила:
— Привет, Уэстли. Чего хотел? — и поднесла ладонь к глазам, закрываясь от слепящего солнца. В юности она была очень хороша собой — смуглая, с великолепной, словно выточенной фигуркой и красивым лицом со вздернутым озорным носиком и пикантными ямочками на щеках. Сейчас она была полной противоположностью той Ванде, которая десять лет назад могла наповал сразить любого мужчину своей привлекательностью. Она похудела и осунулась, кожа выцвела, местами покрывшись желтыми пятнами, лицо заострилось, взгляд голубых глаз стал пустым. Худые ноги торчали из стоптанных высоких ботинок тонкими хворостинками.
Второй раз Эймс пришел через неделю, в пятницу, и остался до понедельника. За это время он смертельно надоел Ванде, но не сексом, а своим диким занудством. Она едва дождалась того момента, когда Эймс уйдет.
Ванда открыла дверь, провожая его, и в этот момент из-за угла дома выскочил Дюк, чумазый, перепачканный красной и синей краской. Ему было тогда четыре года. Увидев Эймса, Дюк резко остановился.
— А кто это такой красавчик? Какой супермен, вы только посмотрите на него, — осклабился Эймс. Дюк осторожно приблизился к матери и спрятался за ее юбку. Эймс посмотрел на Ванду так, что ее бледные глаза расширились от ужаса. — Поди-ка в дом, малышок, мне нужно кое о чем поболтать с твоей мамочкой, — проскрипел он, повернувшись к Дюку.
Ванда Роулинз стояла на кухне, облокотившись локтями на стол, и, подкрашивая лицо, подпевала доносившемуся из радиоприемника голосу Тони Орландо: «Не думай о себе так, как я думаю о тебе; ему не нужны твои дети, ты никогда не станешь для него частью жизни. Скажи мне, что не веришь в мою любовь, и я уйду. Скажи мне, что я принял тебя за другую».
Она внимательно смотрелась в маленькое зеркало, старательно замазывая краской морщины, совершенно не обращая внимания на жуткие детские крики, доносившиеся из спальни.
Недели через две Дюк шел по школьному двору и вдруг в воротах увидел сутулую фигуру Эймса, который мрачной тенью вырисовывался на фоне заходящего солнца. Дюк замер. Внутри его все похолодело, желудок вдруг свело, к горлу начала поступать тошнота, ноги подкосились, и через секунду он уже лежал на земле, содрогаясь и обдавая все вокруг себя рвотой.
— Вы только посмотрите, какой у нас есть симпатичный Блевонтинчик. — Эймс рассмеялся. Его младшая дочь, пробежав мимо лежавшего на земле Дюка, прыгнула на руки отцу.
* * *
Дюк, улыбаясь, шел от дяди Билла. Он никогда раньше не только не держал, но даже и не видел ястребов вблизи. Дюку нравилось общаться с дядей Биллом, потому что он не разрешал никого обижать или дразнить. «Вот только бедную куропатку жалко. Как ее ястребы круто забили! Бах на нее, шарах ей по башке — и конец», — размышлял Дюк. Еще он думал о людях, которые могут убить. Одного из них он знал. Повернув за угол своего дома, он сразу увидел его. Высокий худощавый молодой мужчина лет тридцати с небольшим, одетый в шикарные лаковые туфли, обтягивающие тело новенькие, с иголочки, рубашку и джинсы, положив руки на бедра, стоял под деревом так прочно, будто врос в землю. Он был почти недвижим, лишь иногда поднимая руки и приглаживая тонкими пальцами жидкие волосы. Его холодные голубые глаза резко контрастировали с мягким, почти мальчишеским лицом. Бегающий цепкий взгляд ловил все, что происходило вокруг. В груди Дюка похолодело, он поежился. Остановившись как вкопанный и склонив голову набок, он принялся разглядывать мужчину. Наглого и бесстрашного, его побаивался почти весь городок.
Он неоднократно приходил к Дюку и всякий раз старался утешить его, унять слезы. Те слезы давно уже высохли, но имя визитера, точнее кличка, в его памяти осталось — Ля-Ля. «Не надо ля-ля», — любил повторять он.
Глава 3
Анна села на диван, положила на колени книгу об ирландских маяках и начала ее просматривать. На побережье почти в две тысячи миль их насчитывалось восемьдесят шесть. Пролистав несколько страниц, она повернулась к Джо:
— Интересно. Послушай, какой девиз у фирмы, обслуживающей маяки: in salutem omnium — ради всеобщей безопасности. Знаешь, когда я смотрю на маяк, я действительно чувствую себя в безопасности. Представляю, с какой надеждой моряки, находящиеся в бушующем море, когда вся их жизнь зависела от крошечного мерцающего огонька, смотрели на берег.
— Можно только восхищаться работой смотрителей маяков.
— Послушал бы ты Сэма, у него столько историй про смотрителей маяков. Он мне рассказывал, что некоторые из них приходили в бар с ключом от аппарата Морзе и во время игры в покер отстукивали морзянку, чтобы не терять навык.
Зазвонил телефон. Анна сняла трубку.
— Это Хлоя звонит, — прошептала она Джо через минуту, встала с дивана и, волоча за собой желтый телефонный провод, направилась в спальню. Джо заметил, как Анна нахмурилась. — Нет, нет, как раз в традиционных нарядах мне и не нужно. Нет, я видела работы Грега, ну эти, которые он привез из Исландии, три фотографии Бьорк, иглу, они мне не очень понравились. Мне больше подошел бы этот ирландец, Брендон.
Она закатила глаза, показывая Джо, как утомляет ее Хлоя.
— Нет, постой. Послушай. Да, я видела его снимки. Отличные. Он отойдет от общепринятых клише, не волнуйся. Конечно, я ему звонила. Несколько раз. Замечательно… — Анна осеклась. — А разве я тебе говорила, что мне нужны фотомодели-ирландки? Знаешь что! — вскипела она. — Француженки и американки нам вполне подойдут! Мы не красоток будем фотографировать, а интерьер зданий. Куклы нам не нужны!
Анна отвела трубку от уха, а когда Хлоя замолчала, снова заговорила:
— Хорошо, я еще раз позвоню ему, попрошу прислать тебе книгу и фотографии. Да-да, те самые, которые я видела в ирландских журналах. А ты потом сообщишь мне свое решение. До свидания. — Анна повесила трубку.
Джо уважительно посмотрел на жену. Даже здесь, в нескольких тысячах километров от своего офиса, она умела отстоять свое мнение.
— Эта Хлоя — просто тупица. — Анна покачала головой.
— Это понятно. Ты скажи, что тебе приготовить к чаю?
— Пару бутербродов с тефтельками и соусом барбекю.
Джо сзади обнял Анну, прижал к себе.
— Самые лучшие тефтельки — это у тебя.
Анна рассмеялась, несмотря на испорченное настроение.
— Как в мелодраме. Да, кстати, сегодня должны привезти двери.
— Зачем? Чем тебе эти не нравятся?
Анна посмотрела на мужа, поморщилась и мотнула головой:
— Quel curieux caractere.
Он узнал фразу, ставшую популярной после сериала «Игрушечные истории». В точном, а не буквальном переводе на английский она звучала как «странный жалкий маленький человечек».
После обеда в воротах показался фургон. Он ехал медленно, громыхая по мощеной аллее. За рулем его сидел Рэй. Анна подошла к окну и рукой показала ему в сторону маяка. Повернув влево, фургон двинулся по склону и прямо по газону подъехал к самому входу в маяк. Рэй вышел из кабины и, подняв руки, крикнул Анне:
— А дальше-то что с ними делать будем?!
Анна бегом направилась к нему. Подбежала, запыхавшись, произнесла:
— Подожди, не торопись. Сейчас вызовем группу поддержки.
— Узнаю жену полицейского, — усмехнулся Рэй.
— Посмотрим? — Анна кивнула на фургон.
— Почему не посмотреть? Пожалуйста, — ответил Рэй, открыл его и откинул брезент. Под ним лежали новые двери для маяка.
— Боже мой, — прошептала она, прижимая руки ко рту. — Это бесподобно.
— Да брось ты, — отмахнулся Рэй. — Ничего особенного. Двери как двери. Только настоящие деревянные, а не как сейчас привыкли делать, из всякой ерунды.
— Нет, Рэй, не скромничай. Это необыкновенные двери. Откуда ты взял рисунок?
— У меня на стене висит картина с изображением части старого маяка. Вот с нее и взял.
— Великолепно! — Анна восхищенно разглядывала двери.
— Ну вы уж меня совсем захвалили. — Рэй засмеялся. — Чего в них особенного-то?
— Не смейся надо мной, Рэй. Двери исключительные.
— Я и не смеюсь. Это в школе я смеялся над девчонками, которые мне нравились. — Он подмигнул Анне.
— Это кто тут с моей женой флиртует? Опять ты, Рэй? — раздался голос подошедшего к ним Джо. — Учти, мне уже за сорок и к тридцатилетним ловеласам я отношусь плохо.
Одного роста с Анной, Рэй казался ниже из-за своих широких плеч. Глядя на его темные брови и складки на переносице, его лицо можно было назвать как чувственным, так и глуповатым. По натуре же он не был ни тем, ни другим.
— Отличные двери, Рэй. — Джо провел рукой по отполированному дереву.
— Сейчас у меня голова от ваших похвал закружится, — не переставая улыбаться, сказал Рэй. — Вы лучше скажите, будем их выгружать или нет? Анна, ну где там твоя группа поддержки?
— Подожди, сейчас я приведу Хью. — Анна убежала и вскоре вернулась с соседом, которого оторвала от его обычного утреннего занятия — чтения таблоидов. Вчетвером они вытащили двери и, поддерживая за углы, навесили на петли.
Рэй удивленно поднял брови.
— Что, парень? — Джо положил ему на плечо тяжелую ладонь. — Не такой благодарности ты ожидал, а?
— Если честно, сейчас мне ничего не нужно. Вот когда будете фотографировать, пригласите меня, я постою в обнимку с вашими фотомоделями. Думаю, на снимках я буду выглядеть круто. Специально ради такого случая надену яркий свитер, новенькие джинсы и ковбойские сапоги. Купил их недавно по случаю.
— Так, ладно. Я вам больше не нужен? — спросил Хью.
— Нет, спасибо.
Сосед ушел.
— Я тоже вас оставляю, — сказал Рэй, залезая в кабину, и на прощание добавил: — Если двери немного расшатаются, просто подкрутите шурупы в петлях, а если совсем упадут — зовите меня.
Анна сразу не поняла шутки и нахмурилась. Джо рассмеялся и подмигнул Рэю. Анна взяла мужа за руку.
— Хочешь, покажу тебе свой ночной кошмар? — Она отперла замок, открыла двери и повела мужа вверх по винтовой лестнице. Они поднялись сначала в служебную комнату, а затем по короткой лестнице — в помещение, где находился поворотный механизм маяка.
— Взгляни сюда, — попросила Анна и постучала костяшками пальцев по металлической стене.
— А если попробовать сильным растворителем? — предложил Джо.
— Даже и не думай. За сорок лет ржавчина окаменела. Температура, влажность… В общем, намучаемся. — Анна вздохнула.
— Ты хочешь сказать, что за счет расширения и сжатия металла ржавчина вошла в стену?
— Именно. Даже не представляю, что и делать.
— А может быть, нанять бригаду поскоблить тут? — спросил Джо.
Анна молча кивнула.
— Не переживай, что-нибудь придумаем. Послушай, я надеюсь, вот эту штуку, — он показал на наполненную ртутью опору, — нам ремонтировать не придется? Я полагаю, что она не работает. А ртуть оттуда не потечет? — Он вопросительно посмотрел на Анну. По его взгляду она поняла, что если он и шутит, то только отчасти.
— Не волнуйся, не потечет. — Она отвернулась. Ей казалось, что нет необходимости посвящать мужа во все свои планы относительно маяка.
На краю футбольного поля стояли маленькие кабинки. Шон зашел в одну из них, поставил сумку на бетон.
— Ни хрена себе у вас тут раздевалочка, — недовольно проговорил он.
— А где ты тут увидел раздевалку? — спросил его Роберт, оглядывая маленькие стенки. Ему нравилось подзуживать друга. — Здесь у нас есть место для переодевания. Небольшое. А больше тут и не нужно. Вошел, надел форму — и на поле. В любую погоду. Не бойся, задницу не отморозишь.
К шуткам друга Шон относился спокойно и даже радовался им. Прожив в Ирландии всего месяц, он понял, что если здесь над кем-то не подшучивают — значит, и относятся к нему неважно.
— Посторонись-ка, — легонько подтолкнул Шона один из учеников, выбегая на поле. Вскоре за ним, по направлению к ослепляющим огням, последовали и остальные, поеживаясь в тоненьких шортах и футболках с короткими рукавами. Трава на поле подмерзла, земля застыла. Было не по сезону морозно. По краю поля мелкой трусцой бегал, согреваясь, тренер Ричи Бейтс в черно-белом спортивном костюме «Найк» и такого же цвета кроссовках. Высокий мускулистый двадцатипятилетний здоровяк с короткой шеей и идеально плоским бобриком на голове, он всю свою жизнь посвятил спорту, следя за состоянием каждого своего мускула. Он служил в полиции — в Ирландии она называется «гарда» — в звании сержанта. Когда Ричи не гонял ребят на поле или не бегал кросс сам, его можно было найти в полицейском участке Маунткеннона. Энергия в нем била через край — даже через час интенсивной тренировки он продолжал так же бегать, но уже по полю, и все время кричал:
— Давайте, ребятки, давайте! На поле надо бегать, а не задницами трясти! Пошевеливайтесь!
— Черт. Как же холодно, — пробормотал Роберт и рванулся за мячом.
— Побегай по-настоящему — и сразу согреешься, — сказал Ричи.
— Ну конечно, — бросил ему Роберт.
Он совсем недавно вышел на поле. Остальные ребята уже согрелись, лица их покраснели, изо рта валил белый пар. Один Роберт оставался бледным как привидение. Спортсменом он был неважным — немного грузный, с крупными волосатыми ногами, он быстро начинал потеть и задыхаться. Зато он хорошо писа́л про спорт, поэтому его выбрали спортивным корреспондентом школьной газеты.
Шон получил мяч и стремительно побежал к воротам. Гол, казалось, неминуем, но метрах в семи от ворот Шон вдруг зацепился мыском кроссовки за мерзлую землю и упал.
— Вставай, Лаккези! — сразу же закричал тренер.
Шон, тяжело дыша, поднялся, но Ричи решил остановить игру.
— Все, ребята, на сегодня хватит. Все молодцы, можете отправляться по домам.