Алекс Баркли

Темный дом

Начинается шторм, меркнет свет, влюбленные приникают друг к другу, и дети прижимаются к нам. Но как только мы перестаем держаться друг друга, как только мы теряем взаимное доверие, море и мрак поглощают нас. Джеймс Артур Болдуин
Пролог

Нью-Йорк

Тощие руки торопливо защелкнули на тоненькой талии восьмилетней девочки небольшой пояс с висящей на нем маленькой коробочкой. Доналд Риггз ткнул в нее худым узловатым пальцем и, лениво растягивая слова, сказал:

— Это что-то вроде пейджера, малышка. По ней полиция найдет тебя, если ты вдруг потеряешься. А сейчас мы поедем домой, к мамочке. Хорошая у тебя мамочка, Хейли?

Девочка молча несколько раз кивнула. Закусив нижнюю губу, она с простодушным интересом наблюдала за его движениями.



Четвертый день принес Элайзе Грей уверенность в том, что ее мучения кончились. Невыносимая боль, вызванная похищением дочери и сопровождавшая ее все это время, уступила место бешеной ярости. Задыхаясь от злости, она обвиняла во всем происшедшем уже не незнакомца, укравшего ее дочь, а своего мужа. Это он, Гордон Грей, через свою компанию растрезвонил всем о своем богатстве. Хотел стать знаменитым, а сделал из своей семьи мишень для подонков, наживающихся на похищении людей и шантаже. Разумеется, и ее муж, и сама она с дочерью застрахованы и на такие случаи, но какими деньгами можно измерить семейное счастье? И что все их деньги значат в сравнении с Хейли, ее маленьким солнышком?

Элайза Грей сидела за рулем «БМВ» своего мужа, рядом с ней, на другом сиденье, лежал мобильный телефон — его прислал ей этот подонок вместе с запиской о выкупе. Странно, но мысли Элайзы в эти минуты занимал Гордон. Директор страховой компании посоветовал им сменить обычный режим дня, но разве Гордон знает, что это такое — сменить? Он ведь с самого утра делает все по раз и навсегда заведенному распорядку, и всегда одно и то же — на завтрак варит кофе, затем делает тосты, потом чистит яблоко, банан и персик, и всегда именно в этой монотонной и унылой последовательности. «Тупица, — думала Элайза. — Непроходимый тупица. И весь твой порядок тупой. И вся твоя жизнь — не размеренная, а тупая. За таким тупицей и следить долго не нужно — ты в одно и то же время выходишь из дома, отвозишь Хейли в школу, в одно и то же время заезжаешь за ней и возвращаешься домой. И так изо дня в день. Ты ведь даже не остановишься, чтобы купить ей шоколадку. У тебя все по графику, все по расписанию. Тупица».

Она опустила голову на руль, и в это время вспыхнул экран лежащего рядом телефона. Элайза засуетилась, схватила трубку и, прежде чем нажать кнопку, отметила про себя, что телефон играет мелодию «Улица Сезам». «Вот сволочь, он закачал сюда ее любимую мелодию».

— Давай трогай, сучка, — произнес размеренный спокойный голос.

— Куда мне ехать?

— За дочерью. Если будешь хорошо себя вести, получишь ее живой и невредимой.

Голос оборвался, послышались короткие гудки.

Элайза завела мотор, нажала педаль газа и вскоре встроилась в ряд идущих машин. Сердце у нее стучало. Раздражал прилепленный к спине микрофон с небольшой антенной. Позвонив утром в полицию, Элайза изменила финальную часть своих испытаний. Правда, даже сейчас она не была совсем уверена, что поступила правильно.



Детектив Джо Лаккези, коротко стриженный, темноволосый, с едва заметными серебряными нитями на висках, неподвижно сидел на водительском сиденье, внимательно разглядывая улицу. Он снова подумал о том же: хватит ли у Элайзы Грей сил пройти все до конца? Джо не имел представления, куда может двинуться преступник или что предпримет, когда поймет, что ему — крышка. Он не шелохнулся, даже когда его давнишний друг и в последние пять лет бессменный напарник двадцатипятилетний крепыш Дэнни Марки сказал:

— Да, подбородок у тебя — не промажешь. Только врезать тебе я бы не осмелился.

Джо повернулся и посмотрел на друга. Ясно выраженной линии подбородка у того не было, небольшая голова, заканчиваясь чем-то неопределенным, плавно переходила в кадыкастую жилистую шею. В его невыразительном лице все казалось бледным — глаза, кожа, морщины.

— Ну, что скажешь? — Он покосился на Джо.

Джо перевел взгляд на машину Элайзы. Она как раз начала отъезжать от тротуара. Дэнни, ожидая, что Джо немедленно тронется за ней, уперся руками в приборную панель. Джо усмехнулся краем рта. Дэнни верил в приметы, поэтому старался быть максимально предусмотрительным. Когда-то он познакомил Джо со своей теорией, как он ее называл, «черно-белого бытия». «Знаешь, Джо, — сказал он, — в этой жизни все люди делятся на умников и говнюков. Первые, прежде чем сесть на толчок и облегчиться, обязательно проверят, есть ли в туалете бумага; вторые сначала садятся, облегчаются и только потом проверяют. Ты — умник, а я по своей природе — говнюк». Джо ждал, пока машина Элайзы немного удалится от них.

— Слышал, что старина Ник в будущем месяце уходит на пенсию? — снова заговорил Дэнни.

Виктор Никотеро, один из старейшин их отделения, всю жизнь прослужил в дорожной полиции.

— Устраивает вечеринку. Ты пойдешь?

Джо кивнул. Он со свистом втянул воздух, стараясь унять внезапную боль в висках. Дэнни удивленно вскинул брови, ожидая ответа, но Джо не отвечал, хотя и видел его недоумение. Потянувшись к двери, он вытащил из расположенного под ручкой отделения две упаковки таблеток, выдавил одну болеутоляющую и две противовоспалительные и, ничем не запивая, с трудом проглотил.

— Да, я и забыл, к тебе же родственники из Франции приезжают, — вспомнил Дэнни. — Семейный ужин с людьми, которых ты ни черта не понимаешь. — Он коротко рассмеялся.

Когда Элайза отъехала метров на пятнадцать, Джо завел мотор и поехал следом. Немного погодя двинулся и синий «форд» с Ником и двумя агентами ФБР, Маллером и Холмсом. От Джо их отделяли три машины.



Элайза Грей медленно ехала вдоль тротуара, ежеминутно поглядывая на него, словно ожидая, что сейчас вдруг появится Хейли и с радостным криком запрыгнет в салон. В тишине машины снова зазвучала мелодия «Сезама». Элайза схватила трубку. Послышался тот же размеренный спокойный голос:

— Ну что, мамочка, где ты сейчас находишься?

— Подъезжаю к углу Второй авеню и Шестьдесят третьей улицы.

— Двигайся на юг, на Пятьдесят девятой улице повернешь налево и въедешь на мост.

— На Пятьдесят девятой улице повернуть налево и ехать на мост, — повторила Элайза.

Три машины въехали на мост, ведущий на Северный бульвар. Судьбы всех пяти сидящих в них пассажиров находились в руках одного человека, Доналда Риггза. Он сделал последний звонок:

— Теперь сворачивай на бульвар Фрэнсиса Льюиса, а потом иди налево на Двадцать девятую авеню. Там и встретимся.

Джо и Дэнни переглянулись.

— Он едет в парк Бауна, — произнес Джо, набрал номер командира группы и передал трубку Дэнни.

— Шеф, похоже, встреча будет в парке Бауна. Можно подтянуть туда парочку парней из сто девятого отделения? Хорошо, мы едем. — Он положил трубку.



Доналд Риггз медленно вел автомобиль, поглядывая то на дорогу, то на идущих по тротуару людей. Изредка он поглаживал едва заметный шрам на левой щеке, давно превратившийся на худом смуглом лице в бледное пятно. Он оглядел себя в зеркале заднего вида, поднял руку, чтобы погладить себя по длинным темным волосам, но вовремя вспомнил про гель и укладку. Всего час назад Риггзу сделали одну из тех модных причесок, которые так нравятся женщинам, и его волосы еще хранили на себе следы широкой длиннозубой расчески. Сзади они заканчивались точно у воротника рубашки, правая сторона волос зачесывалась на левую. Сегодня ему предстояла встреча с особенной женщиной, поэтому он не только постригся, но еще и побрился, дав себя обрызгать жидкостью после бритья из темно-синего флакона, и даже прополоскал рот темноватой жидкостью с легким привкусом корицы.

Риггз обернулся и посмотрел на пол перед задним сиденьем, где под старым вонючим одеялом лежала девочка.



В половине пятого дня к кабинету начальника двадцатого полицейского участка лейтенанта Терри Крейна, где, кроме него, находились еще пять детективов, шаркающей походкой, приглаживая на ходу седые волосы, подошел старина Ник. Прищурив серые глаза, он посмотрел сквозь рифленую стеклянную стенку, прислушался к приглушенному разговору и подумал, что там, возможно, обсуждают его уход на пенсию. «А если они вздумают снова подколоть меня, я им точно скажу пару ласковых, — решил он. — И кто бы мог подумать, что Лаккези, тот, которого я сам же сюда привел, меня же и выдаст? А кто же еще все им разболтал? Больше некому». Не так давно Ник проговорился Лаккези, что после выхода на пенсию собирается засесть за мемуары, и попросил подарить ему ручку, дорогую серебряную ручку с золотым пером, солидную, как у маститых писателей, которую ему было бы не стыдно вытаскивать из кармана, чтобы делать записи в тяжелом кожаном блокноте размером с ежедневник, — его Ник к тому времени уже купил. Лаккези выдал его — про ручку он ничего не сказал, а вот про желание стать писателем намекнул кому-то, сейчас уже не важно кому. Главное, что об этом все узнали. Ник подошел к двери кабинета, оперся худым плечом о стену, его фуражка чуть съехала с узкой головы набок. Голоса стали слышнее. Крейн инструктировал детективов:

— Нам только что сообщили: похититель движется в сторону парка Бауна. Кто он — неизвестно. Мы прочесали каждый дом вокруг школы, но ничего не выяснили. Девочка стояла на тротуаре, он остановился, открыл дверь, схватил ее, втянул в машину и сразу же отъехал. Все проделал так быстро, что поначалу никто ничего не понял. Даже марку машины никто не запомнил. Потом уже закричала учительница, а вскоре подъехал и отец ребенка. Обследование пакета, который сукин сын подбросил на следующий день, тоже ничего не дало — бумага обычная, никаких отпечатков, никаких зацепок.

Ник приоткрыл дверь и, просунув голову, спросил:

— А где это все произошло?

— Привет, Ник, — кивнул ему Крейн. — На углу Семьдесят пятой улицы и западной части Центрального парка.

Убедившись, что разговор в кабинете идет не о нем и не о его выходе на пенсию, Ник закрыл дверь и двинулся дальше по коридору, затем остановился и направился обратно. Он снова открыл дверь кабинета.

— Говорите, он едет к парку Бауна? Значит, этот район ему хорошо знаком. Может, он и к школе ехал этим путем, — поделился он внезапно пришедшей ему мыслью. — Если так, то он должен был проехать по Сорок второй улице, а на ней установлена скрытая камера. Проверьте пленку — может быть, этот парень сквозанул на красный свет.

— Спасибо, Ник. И не забудь рассказать об этом случае в своих мемуарах. — Крейн подмигнул детективам, снял трубку телефона и принялся набирать номер отдела дорожной полиции.

— Да ну вас к черту! — Ник, махнув рукой, вышел из кабинета.

Через полчаса на столе Крейна лежал список из восемнадцати машин, нарушивших в день похищения правила дорожного движения на Сорок второй улице. За тремя владельцами числились уголовные преступления. Один из них год назад проходил по делу о похищении с целью выкупа, но был оправдан за отсутствием доказательств.



Джо почувствовал действие таблеток. Боль начала стихать, мышцы расслабились, голова словно погрузилась в тепло. Он открыл и закрыл рот. В ушах еще стоял легкий звон. Джо несколько раз глубоко вдохнул через нос и выдохнул через рот. Приступы этой странной болезни начались у него лет шесть назад — мышцы шеи вдруг начинали деревенеть, уши закладывало, голову сковывала дикая боль, а челюсти сводило так, что несколько последующих дней он не мог ни есть, ни пить, ни разговаривать. Начинались приступы внезапно. Нередко собеседники Джо, видя, как тот немеет на глазах, приходили в ужас.



Хейли Грей думала о Красавице и Чудовище. Всем казалось, что Чудовище злое и страшное, на самом же деле оно было очень добрым. Оно кормило Красавицу супом, играло с ней в снежки. Может быть, и этот мужчина тоже хороший, хотя на вид он очень неприятный. Внезапно машина остановилась. Хейли было холодно, она поежилась и вдруг услышала мамин голос.

— Хейли! Хейли! Где моя дочь, мерзавец?! Отдай мне ее! Слышишь, скотина! — кричала мама.

Хейли показалось, что мама чем-то напугана. Раньше она никогда не кричала и уж тем более не ругалась такими словами. Кто-то забарабанил по стеклу, машина тронулась, быстро набирая скорость. Мамин голос стих. Доналд Риггз одной рукой расстегнул рюкзак, ощупал туго набитые пачки.



Дэнни взял микрофон.

— Пятнадцатый, он отъехал. Идет в сторону Нью-Йорка. Диктую номер. — Он несколько секунд подождал, чтобы центральный диспетчер смог взять ручку и бумагу, затем продолжил: — Записывай. Коричневый «шевроле-импала», Адам, Сэм, Эдди четыреста восемьдесят пять. АСЕ четыреста восемьдесят пять, — повторил он.

— Принято, — прозвучал ответ.

Джо перешел на специальный общегородской канал связи, на котором работали Маллер, Холмс и еще сто девять полицейских, находившихся в парке. Он заговорил быстро и отчетливо:

— Он взял деньги и уехал. Про девочку ничего не сказал. Спокойнее, ребята, мы пока не знаем, где она. Оставайтесь на своих местах. До связи.

Дэнни повернулся к нему и произнес:

— Возрадуемся, братие, ибо он обрел свой прежний голос.

— Этот сукин сын не из Нью-Йорка, — заметил Джо, не обращая внимания на шутливый тон друга.

— Как ты догадался?

— Акцент. Я уверен — он читал инструкции.

— Ну ты даешь. Стоит тебе потерять дар речи, как ты тут же обретаешь музыкальный слух.

— Если бы… — пробормотал Джо, хотя внутренне согласился с Дэнни. Действительно, некоторое время назад он заметил одну странность — боль, сдавливающая его голову, одновременно обостряла внимание.

* * *

Проехав половину Двадцать девятой авеню, Доналд Риггз прижал машину к тротуару, резко обернулся и, сбросив с девочки одеяло, скомандовал:

— Все, вылезай из машины, быстро.

Хейли поднялась на сиденье.

— Спасибо, я знала, что ты хороший, — проговорила она, открыла дверь, высунулась из машины и покрутила головой, ища маму. Та стояла метрах в тридцати от них. Хейли выпрыгнула на тротуар и бросилась к ней. Быстро бежать она не могла — от долгого лежания на узком полу в неудобном положении ноги у нее сильно затекли.



Теперь, когда Элайза Грей остановилась, Джо и Дэнни ехали следом за Риггзом. Позади них шла машина с агентами Маллером и Холмсом. Дэнни передавал все, что видел, Джо сидел и размышлял. Его мучило дурное предчувствие. Слишком все гладко и спокойно закончилось. Устрашающе спокойно, если иметь в виду, что преступник — самый настоящий маньяк. Он повернулся и посмотрел на Джо.

— Тебе не кажется странным, что этот скот слишком уж быстро отдал девочку? Очень подозрительно.

Джо ударил по тормозам, высунул правую руку в окно и несколько раз коротко махнул. Маллер знак понял и, обойдя Джо, последовал за похитителем. Джо прижал машину к тротуару, повернулся и посмотрел назад, туда, где стояла Элайза Грей, обняв дочь.

В самом деле все произошло как-то очень просто. Джо открыл дверь, собираясь выйти из машины, и в это время зазвонил его мобильник, лежащий на панели управления. Джо взял его, открыл, поднес к уху и услышал голос Крейна:

— Джо, сейчас начинаем.

— Коричневый «шевроле-импала», — повторил он.

— Да, знаю. Владелец Риггз Доналд, возраст — тридцать четыре года, родился в задрипанной деревне с громким названием типа Говновилл в штате Техас, белый, судим за мелкое воровство, мошенничество, подделку чеков, проходил по делу о похищении с целью выкупа. — Крейн немного помолчал, затем продолжил: — Слушай, Лаккези, плохо дело. Этот тип служил в спецподразделениях, в девяносто седьмом году проходил подготовку в Неваде. Ладно, мы начинаем брать этого любителя музыки кантри, а то тут меня еще переговоры с заложниками ждут, — закончил он скороговоркой.

Джо бросился к Элайзе. Он бежал на пределе возможностей, думая только об одном — чтобы его сердце выдержало внезапную нагрузку.



Доналд Риггз доехал до угла Сто пятьдесят четвертой улицы и Двадцать девятой авеню. Он покачивался взад-вперед в кресле, сжимая и разжимая тонкими узловатыми пальцами руль, осматривая все вокруг цепким натренированным взглядом, поглядывая в зеркало заднего вида. Ничего подозрительного он не видел, если не считать, что черного цвета «форд-таурус», шедший за ним, вдруг прижался к тротуару, а его место заняла обошедшая его темно-синяя «тойота-корона». Что-то в этом маневре Риггзу показалось странным. Он продолжал неторопливо ехать вперед и вдруг нутром почуял опасность. У него перехватило дыхание. Он еще немного проехал и, не доезжая следующего перекрестка, медленно остановился и начал осматривать дорогу впереди. Его внимание сразу же привлекла какая-то странная суета возле припаркованного у входа в парк микроавтобуса без окон, с надписью «Ассоциация „Эдисон и К°“» на борту. Из его кабины вышли двое мужчин, одетых в униформу компании, и, перебросившись несколькими фразами, пошли открывать задние двери, откуда вышли еще двое. Риггз перевел взгляд на зеркало заднего вида — темно-синяя «тойота», которая шла за ним, неумолимо приближалась, двигаясь, в нарушение всех правил, по встречной полосе. Перегнувшись через пассажирское сиденье, Доналд Риггз приоткрыл дверь и, подхватив рюкзак, бросился из машины. Продираясь сквозь кусты, он бежал в глубь парка. К тому времени, когда Маллер и Холмс, остановив машину, подбежали к коричневому «шевроле», его уже осматривали четыре агента ФБР в униформе ассоциации «Эдисон и К°».

— Вперед! За ним! — прокричал Маллер, и все шестеро рванули в гущу парка.



— Ты звонила на мой пейджер? — спросила Хейли, ткнув пальчиком в висевшую у нее на поясе коробочку, на которой замигал желтый огонек. Элайза выпрямилась и начала тревожно осматриваться по сторонам, надеясь найти кого-нибудь, кто бы ей разъяснил, что все это означает. В душе, правда, ответ она знала, но не хотела с ним мириться. Ее умоляющий взгляд остановился на приближающемся к ним Джо.



«Вот сука. Вот же дура…» Сжимая в одной руке лямки рюкзака, а в другой — небольшой темный предмет, Доналд Риггз стремительно бежал по парку. Он устал, ноги, все тело и мозг его начали затекать. Остановившись, он присел на корточки. Еще несколько минут такого бега, и он потеряет сознание. Он осмотрелся, затем перевел полузастывший взгляд на зажатый в руке темный предмет. От напряжения руку начала сводить судорога, большой палец, дернувшись, скользнул на кнопку детонатора.



Элайза Грей знала свою судьбу. Она в последний раз крепко обняла дочь, прижала ее к груди и торопливо прошептала:

— Доченька, дорогая моя, я очень-очень люблю тебя.

Затем раздался страшный взрыв, сверкнуло пламя, такое яркое, что Джо зажмурился, и снова воцарилась тишина. Розовые, алые и белые куски разметались по веткам и листьям близлежащих деревьев, смешавшись с корой, засыпали траву там, где только что стояли, прижавшись друг к другу, мать и дочь. Они даже не попрощались.

Джо стоял, парализованный жутким зрелищем. К нему снова вернулась судорожная боль и сдавила шею так, что он едва мог дышать. На глаза навернулись слезы. Боль нарастала, делаясь нестерпимой. Он ощутил запах теплого бетона. Медленно опираясь на дрожащие руки, приподнялся, затем встал. Сегодня его тело испытало слишком многое: казалось, оно переполнено эмоциями. Затрещала висящая на поясе рация.

— Мы потеряли его, — послышался голос Маллера. — Похоже, он движется прямо на тебя, вдоль игровой площадки. Будь внимателен.

Теперь Джо испытывал лишь одно чувство, оно затмило все остальные, включая боль, и это было чувство дикой ярости.



«Нет, Хейли, твоя мамочка поступила неправильно. Она оказалась нехорошей. Это я — хороший, а она — нет», — хрипло бормотал Риггз, задыхаясь, словно выбрасывая слова. Он бежал тяжело, пригнувшись и пошатываясь от усталости. Но даже сейчас звериное чутье не подвело его — за деревьями раздался легкий шум, и рука его отчаянно метнулась к внутреннему карману пальто. В этот момент перед ним появился Джо с девятимиллиметровым «глоком» на изготовку.

— Стоять! — скомандовал он. — Руки вверх!

Джо никак не мог вспомнить его имя. Риггз резко остановился, правая рука его непроизвольно качнулась вправо, затем влево, и тут же обе его руки беспомощно заболтались в воздухе, а тело содрогнулось под ударами шести пуль, выпущенных Джо ему в грудь.

Риггз рухнул навзничь. Он лежал, раскинув руки, упершись застывшим взглядом в небо. Джо подошел к нему и принялся неторопливо шарить мыском ботинка в траве, ища оружие, которого не было. И это он отлично знал. Внимание его привлек предмет, лежащий на правой ладони Риггза. Джо нагнулся. Это был маленький значок темно-бордового цвета с золотой окантовкой — ястреб с распахнутыми крыльями и опущенной головой. Риггз до последнего сжимал его так крепко, что булавка значка впилась ему в ладонь.

* * *

Два дня спустя.

Штат Невада, государственная тюрьма усиленного режима в городе Илай

— Заткнись, ублюдок. Закрой пасть, ширяло, и помолчи. Дай послушать передачу. Иди ты в задницу со своими птичками. Плевать я на них хотел, Блевонтин.

Дюк Роулинз лежал ничком на кровати в тесной, восемь на десять футов, камере. Каждый мускул его длинного тощего тела был напряжен.

— Не называй меня так, — проворчал он. Лицо его нахмурилось, полные губы побледнели. Он провел рукой по немытым светлым волосам, длинным сзади и коротким спереди. Грязная челка свисала над глазами, синими и холодными как лед.

— Это с какой стати? — спросил Кейн. — Раз ты Блевонтин, я и буду звать тебя так.

Дюк ненавидел общие камеры, в которых сидят скоты и мелют всякую чушь. Кейн не на шутку разозлил его. Откуда он мог узнать, что именно так Дюка дразнили в школе?

— А вот и ястреб наш летит, широко раскинув крылья. Летит-летит, видит — кролик. Ястреб камнем падает, да как хрясь кролику клювом в задницу — тут ему и труба. Заверещал кролик, а ястреб полетел дальше, домой, к своему другу Блевонтину.

Дюк спустился с кровати, вытащил руки из-под подушки, сжимая пальцами кусок плексигласа, заточенного с двух сторон, и выбросил вперед руку. Кейн в страхе отпрянул, ударившись головой о стену. Дюк снова выбросил руку вперед, потом еще и еще. Острие самодельного ножа рассекало воздух у самого горла Кейна. Он в ужасе следил за стремительными движениями Дюка.

Голос охранника прервал затянувшуюся пытку.

— Ты что, парень? Хочешь получить у меня билет в один конец до Карсон-Сити? Кому сказал, прекратить!

В Карсон-Сити находилась специальная тюрьма для смертников. Все знали, что надолго там не задерживаются. Максимум неделя, а дальше — кто что выберет: выстрел, укол яда или электрический стул.

Охранник отпер дверь и ввалился в камеру. Дюк метнулся к своей кровати.

— А ну дай сюда! — Охранник надел хирургическую перчатку и медленно вытянул из руки Дюка самодельное оружие. Он действовал абсолютно спокойно, хорошо понимая, что только осел пустит в ход оружие незадолго до освобождения. Уж кого-кого, а Дюка он ослом никогда бы не назвал.

Повертев в руках смертоносный кусок пластика и удивленно хмыкнув, охранник направился к двери, но, не дойдя, достал из кармана распечатку статьи из «Нью-Йорк таймс», скачанной с веб-сайта газеты, и повернулся к Роулинзу.

— По-моему, тебя это должно заинтересовать, — произнес он. — Почитай на досуге.

Роулинз поднялся с кровати, вразвалку подошел к охраннику и взял листок. В глаза бросился заголовок: «ПОХИЩЕНИЕ РЕБЕНКА ЗАКОНЧИЛОСЬ ТРАГЕДИЕЙ — ПРЕСТУПНИК ВЗОРВАЛ ДЕВОЧКУ ВМЕСТЕ С ЕЕ МАТЕРЬЮ» — и фотография Доналда Риггза. Прочитав начало статьи, Роулинз сразу заглянул в конец: «Мать и дочь погибли, похититель скончался от полученных тяжелых ранений». Руки его задрожали, ноги начали подкашиваться.

— Неправда! Нет, нет, Донни, нет! Нет! — завопил он и стал медленно оседать на пол. Затем его начали бить судороги, изо рта брызнул фонтан тошноты, залил пол и ботинки охранника.

Прежде чем Роулинз потерял сознание, к нему подскочил Кейн и принялся колотить по обмякшему телу.

— Вот! Вот тебе, сволочь, — кричал он. — Сдохни! Сдохни скорее, удод-урод! Ой, как замечательно. Наконец-то ты подыхаешь!

— Эй-эй, потише, парень, — проговорил охранник, потряхивая попеременно ногами, чтобы стряхнуть с форменных брюк и ботинок капли рвоты. — А ну марш на свою кровать! — Он повернулся и, открыв дверь, вышел из камеры.

Глава 1

Уотерфорд, Ирландия, год спустя

На всем южном побережье нет заведения древнее, чем бар Данаэра. Построенный два столетия назад, хорошо сохранившийся, с мощными каменными стенами, изнутри обшитыми деревом, и с деревянным полом — на них пошли доски и бревна с потерпевших здесь крушение кораблей, — он словно впитал в себя, помимо табачного дыма, еще и дух прошлых времен. Даже постоянный полумрак, царивший в нем, казался частью его истории. Старину его подчеркивали почерневшие балки под низким потолком с развешанными на них позеленевшими рыбацкими сетями и рядами проржавевших массивных металлических кружек. В большом очаге всегда горели поленья. Туалет в баре называли гальюном. Двери в одном из них не было.

— За прошедшие века оттуда ничего не исчезло, — любил приговаривать владелец бара Данаэр.

Джо Лаккези сидел за столом и отвечал на вопросы.

— Так когда вы все-таки приказали преступнику остановиться? После первого выстрела или после второго? — спросил Хью. Он поднял кружку, сразу закрывшую треть его лица, и сделал несколько глотков. Высокий, неуклюжий, во время разговора Хью смешно наклонял голову вбок, словно собирался выходить через низкий дверной проем. Его длинные и вьющиеся черные волосы были связаны в хвост, а выбившиеся оттуда пряди он то и дело поправлял длинными тонкими пальцами.

Его приятель Рэй закатывал глаза от смеха.

— Признавайтесь. Но помните — все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде, — продолжал импровизированный допрос Хью.

Джо рассмеялся.

— Ладно, не приставай к нему, — сказал Рэй. — Слушай, Джо, а действительно, тебе приходилось когда-нибудь выбивать признания?

Все трое захохотали. Джо не помнил дня, чтобы кто-нибудь, когда он появлялся в баре, не начинал расспрашивать его о прежней работе.

— Если вы так интересуетесь происшествиями, вам бы, ребята, нужно почаще на улице бывать, — посоветовал он.

— Да брось ты. Что может случиться в таком захолустье? — Хью махнул рукой.

Если кто-то и называл Маунткеннон захолустьем, то только не Джо. Небольшая рыбацкая деревушка, красивая и уютная, за последние полгода, благодаря стараниям его жены Анны, стала для Джо настоящим домом. Ради сохранения брака и семьи, отношения в которой делались все напряженнее, она настояла на переезде из Штатов. Анна просила также, чтобы после того трагического случая Джо ушел из полиции, но он не хотел этого делать. Максимум, на что он соглашался, — это годичный отпуск. За последние девять месяцев ему предстояло решить, вернется ли он снова в полицию или уйдет оттуда совсем.

Тогда Джо и понятия не имел, куда на это время его занесет судьба. Анна, профессиональный дизайнер, время от времени принимала заказы на разработку интерьера, а однажды обратилась в журнал «Вог. Ваше жилище» с предложением восстановить одну из старинных построек, купленных журналом. Ей представили на выбор несколько зданий, и Анна предпочла давно заброшенный, избитый ветрами и непогодой маяк, стоявший в пустынном местечке Шор-Рок, неподалеку от деревушки Маунткеннон. Деревушку эту Анна полюбила еще в ту пору, когда ей было семнадцать.

Только приехав туда, Джо понял, что значили для Анны эти места. Ему же поначалу там было очень скучно. Он рвался назад, в Нью-Йорк, ежедневно ходил в местный магазинчик покупать газету «Ю-Эс-Эй тудэй», приходившую с большим опозданием, отчего он называл ее «США два дня назад». В телефонных разговорах с Дэнни Марки он шутил: «Если в Штатах случится что-нибудь серьезное, позвони мне денька через два, чтобы я мог сообразить, о чем ты говоришь». Дома, в Америке, он узнавал об Ирландии только из ностальгических воспоминаний героев телесериалов, выходцев оттуда. Жизнь на заброшенном маяке, возле забытой Богом деревушки, показала, что Ирландия не имеет ничего общего с сентиментальными балладами, написанными в Нью-Йорке. Но еще хуже обстояло дело с обычными бытовыми мелочами. В любом из трех баров он мог, сев за стол и заказав кружку пива, сразу же подружиться с кем-нибудь из посетителей, но вот посмотреть новый фильм или обменять чек на наличность в Маунткенноне было невозможно. Роль банкира выполнял Эд Данаэр, он же владелец бара, всегда готовый ссудить под небольшой процент деньги, только что принятые от посетителя.

Джо поднялся, передал Эду несколько банкнот и простился с сидящими. Домой он добрался через пятнадцать минут. За последним поворотом открывался великолепный вид на маяк, свежевыкрашенный яркой белой краской, мощно вырисовывающийся на фоне черного неба и моря. Он толкнул калитку и по неширокой, но длинной — почти стометровой — аллее прошел к центральному входу.

Кроме самого маяка, на утесе, широком, плавно спускавшемся к морю, стояло несколько зданий различной площади и высоты. Центральный дом был построен в 1800 году, после чего за полтора с лишним века вокруг него выросло множество самых разных, мелких и средних, построек. В 1960 году необходимость в маяке отпала, и он опустел. С тех пор здания стояли заброшенными. Из всех построек только три двухэтажных, отдельно стоящих строения были пригодны для жилья. На втором этаже одного из них Анна оборудовала зал, кухню, гостиную и большую кладовую, на первом — ванную и еще две просторные спальни, из них одну — для гостей. Из-за резкого наклона утеса второй дом, мощный, с маленькими окнами, казался громадным фундаментом первого. Он будто врос в камень. На втором этаже находилась спальня Шона, а на первом — винный погреб. Третье строение, круглая башня, и служило в свое время маяком. Стояла она позади главного жилого дома. Стены башни оставались целыми, зато внутри почти все пришло в абсолютную негодность. В верхней части утеса, почти на самом его краю, стоял сарай, тоже прочный, выстроенный из камня. Его Джо превратил в мастерскую, купив массу электроинструментов, частью которых только учился пользоваться. Он собственноручно сделал для дома то, что Анна назвала мебелью не первой необходимости. Она сказала это как комплимент, так что Джо остался доволен своей работой.

К концу года она хотела сделать дом комфортным и современным, но вместе с тем по возможности сохранить всю его оригинальность. Следует сказать, что для этого она выбрала самое подходящее место — плотников, кузнецов и строителей в деревушке было полно. Правда, в отличие от нью-йоркских они не отличались пунктуальностью. Для них ни сам журнал «Вог», ни график выполнения заказов ничего не значили. Вскоре и сама Анна привыкла к их вольному пониманию времени. Хотя работа шла и не так быстро, как хотелось Анне, но всего за полгода удалось восстановить стены зданий, а их сырые полуразрушенные внутренности, за счет небольшой перестройки, преобразовать в уютные помещения. Когда Джо, Анна и Шон впервые вошли в Шор-Рок, там царило запустение. Казалось, что люди бежали отсюда, бросив все, перед лицом какой-то страшной опасности. Все в домах пропиталось запахом моря и гниющего дерева, штукатурка на стенах давно осыпалась, уступив место громадным желто-зеленым пятнам сырости. Джо и Шон беспомощно рассматривали здания, и только Анна осталась довольна, назвав общий вид живописной разрухой.

Теперь вся внешняя кладка домов была отремонтирована и перекрашена. В основном доме в полу сделали подогрев, стены и деревянный пол побелили и покрасили. Комнату обставили простой белой мебелью с претензией на модерн. Первой отремонтировали спальню Шона. Последнюю точку в ее отделке поставила спутниковая тарелка, укрепленная на крыше дома. Анна старалась сделать все, чтобы ее шестнадцатилетний сын не слишком страдал от переезда. Мало того что, оказавшись в другой стране, он испытал культурный шок, его мир, такой большой прежде, внезапно уменьшился до размеров деревушки. Спутниковое телевидение помогало ему не чувствовать себя оторванным от недавней жизни. Для Анны же переезд в глушь, где не было ни художественных галерей, ни издательских концернов, ни примелькавшихся лиц, ни столь же надоевших пресс-конференций, стал настоящим праздником. Ей нравился Маунткеннон, где она знала всех соседей, где автомашину на любой улице можно оставить незапертой.

Джо скользнул в постель к Анне.

— Повернись, — прошептал он.

Полусонная, она улыбнулась и повернулась спиной к нему. Обхватив ее тонкую талию, он привлек Анну к себе, несколько раз поцеловал в затылок и уснул под шум разбивавшихся о скалы волн.



— Ирландский завтрак? — переспросил Джо, усмехаясь и указывая на Анну измазанной в масле лопаточкой. — Ты хочешь есть то же, что и твои соседи? — В одних джинсах он, согнувшись, стоял у плиты.

— Хочу попробовать, — рассмеялась она. — Не знаю, хватит ли у меня терпения изо дня в день готовить на завтрак одно и то же — яичницу, бекон, сосиски, черный пудинг, белый пудинг… — Анна поправила волосы, скинула тапки, босиком подошла к шкафу и потянулась к верхней полке.

— О, ты скоро совсем превратишься в мужчину, — заметил Джо.

— А ты уже превратился в толстяка, — отметила Анна.

— Для француженок все мужчины — толстяки, — парировал Джо.

— Не все, а только американцы.

— Ты нас обижаешь, — произнес Шон, усаживаясь в кресло и вытягивая под столом длинные ноги. — Гордись, пап. С сегодняшнего утра над маяком развевается американский флаг. — Он схватил нож и усмехнулся. Усмешка у него была точь-в-точь такая же, как у Джо. Гены семейства Лаккези оказались сильнее генов Бриоде, но, к счастью, не подавили их окончательно. От отца Шону достались темные волосы и смуглая кожа, а от матери — светло-зеленые глаза. Сочетание удивительное.

— Отлично, горжусь, — сказал Джо.

— Пап, надел бы ты рубашку.

— Что, завидуешь моей мускулатуре? — рассмеялся Джо. — Сейчас надену, вот только мясо дожарю. Боюсь, маслом запачкаю.

Он закончил готовить и разложил еду по тарелкам — себе и сыну.

— Мама даже не знает, что она теряет, — томно произнес Джо, вдыхая ароматный запах.

— Знаю, знаю, — хохотнула Анна и показала глазами на намечающееся брюшко мужа.

— Это ты об этом? — Джо похлопал себя по животу. — Ерунда. Пара хороших пробежек, и весь жирок как рукой снимет. Не сомневайся.

Анна недоверчиво покачала головой, хотя знала, что Джо прав. Он всегда сохранял форму, и даже если иногда и набирал пару лишних килограммов, то быстро их сбрасывал.

— Ну сама подумай: как я могу соревноваться в стройности с женой, которая ест лишь детское питание?

Анна расхохоталась. Джо натянул футболку, снова подошел к плите и поставил на огонь чайник. Когда тот вскипел, он достал с полки кофейник из небьющегося стекла, налил в него кипятку из чайника, покрутил, нагревая края, затем выплеснул воду в раковину. После этого он засыпал в него четыре чайные ложки кенийского зернового кофе и снова налил воды, на этот раз почти до самого края, чуть ниже хромированного ободка. Обдав кипятком крышку кофейника, он закрутил ее, повернув так, чтобы носик оказался закрытым, и стал наблюдать за кипячением. Спустя четыре минуты Джо слегка надавил на крышку кофейника, чтобы зерна прижались ко дну, затем повернул крышку, открывая носик, и стал разливать кофе по чашкам. Анна всегда внимательно следила за этим процессом.

— Вчера вечером звонил твой отец, — вдруг сообщила она. У Шона округлились глаза, но Анна сделала вид, что не заметила его удивления.

— Ну что ж. Звонил так звонил, — пробормотал Джо. — Что у него там нового?

— Он женится.

Джо, вскинув голову, посмотрел на жену:

— Не может быть! Ты чего, обалдела?

— Следи за своим языком. По-твоему, я могу такое выдумать? Он хочет, чтобы ты приехал к нему на свадьбу.

— На Памеле женится, конечно?

— А на ком же еще? Джо, ты невыносим.

— Если бы ты знала его, как я, то даже по телефону не разговаривала бы.

— Да, дедушка у нас может вытворить такое… — подтвердил Шон.

— Здравствуйте, гости дорогие. А вот и я, молодой жених. А это детки мои, полюбуйтесь-ка на них. Нравятся? Вот так-то. Я вам не маньяк какой-нибудь, а добропорядочный отец семейства, — сказал Джо, имитируя трескучий старческий голос.

— Ну и?.. — переспросила Анна.

— Что — ну и?..

— Мам, извини, что я вас прерываю, — вмешался Шон, — но у тебя нет моих детских фотографий? В смысле, ты сюда их не захватила?

— Да как же я могла их не захватить, Шон. Не все, конечно, но несколько есть. В моем ежедневнике. Сейчас принесу.

Она ушла в спальню и через пару минут вернулась с ежедневником, открыла его и вытащила конверт с тремя фотографиями.

— Посмотри, какой ты был. Здесь тебе всего два годика. — Она показала сыну первый снимок. На нем Шон сидел в ванне, весь окутанный мыльной пеной. — А вот тут тебе уже пять.

На втором Шон стоял в камуфляжной форме, с пластмассовым ружьем на плече, а на третьем задувал пять свечей на торте, испеченном в форме божьей коровки.

— Вот этот кошмар я и сейчас помню, — усмехнулась Анна и посмотрела на Джо. — Твой отец меня измучил, все следил, чтобы божья коровка получилась анатомически идеально правильной.

— И на вкус он был просто ужасный. Но я возьму вот эту, где я в камуфляже. Пусть это будет не политкорректно, но зато фотография хорошая. Мне нравится. А с жучком меня просто засмеют.

— Для чего тебе фотография? — спросила Анна.

— Для школьного веб-сайта. Мистер Рассел, наш учитель по программированию, сделал. Он в девяностых работал в какой-то крупной компьютерной фирме, но, похоже, чего-то там сжег и ушел в преподаватели. Нормально учит. Он попросил всех учеников принести свои детские фотографии. Любые, какие они сами захотят. Главное — типа покруче.

— Покруче? — Анна рассмеялась. — Это когда джинсы все обтрепанные и в дырках?

— Да ну тебя, ты не понимаешь.

Анна легонько шлепнула Шона ежедневником по плечу.

— Ладно, пусть я не понимаю. Бери ту, которая покруче. И не опоздай на занятия.

Джо с улыбкой смотрел на жену и сына. Шон, закончив завтрак, подхватил рюкзак и направился к двери. Уже выходя из дома, он крикнул:

— Увидимся в шесть, на школьном вечере!

Когда входная дверь за ним захлопнулась, Анна обратилась к мужу:

— Позвони отцу.

— Холошо, холошо, — передразнил он Анну, чей английский был бы безупречным, научись она получше выговаривать букву «р».

Анна укоризненно посмотрела на него.

— Плекласно выглядишь, дологая, — произнес Джо с самым серьезным видом. — Плосто плелестно.

Анна, не выдержав, расхохоталась.



Сэм Тэллон, коротконогий толстячок, общительный и добродушный, стоял в служебном помещении на втором ярусе маяка.

— Да… — вздохнул он. — Прошли те славные времена, когда вот за этим столом сидел смотритель, вел журнал… — Он умолк и показал на ступеньки металлической лестницы. — Здесь придется потрудиться: сначала содрать ржавчину, а уж потом только красить.

Сэм был у Анны главным экспертом по ремонту. В прошлом он работал инженером-электриком в крупной компании, обслуживающей маяки. Анна чувствовала себя неловко, ведь это из-за нее Сэм в свои шестьдесят восемь вынужден едва ли не ежедневно подниматься по узкой винтовой лестнице почти на самый верх маяка.

— Ну ладно. Полезем дальше. — Сэм вступил на вторую лестницу и медленно, крепко держась за круглые металлические перила, преодолел ее, затем с трудом протиснулся через низенькую дверь в комнату, где находился поворотный механизм самого маяка.

Затем Анна услышала его смех, эхом отозвавшийся по всей башне, и поднялась следом.

Сэм присвистнул и, посмотрев на Анну, пробормотал:

— Вот это да…

— Что? — спросила она. — Работы много?

— Рук не хватит, — рассмеялся он.

— Я так и думала.

— Правильно думала, — покачал головой Сэм. — Тут слой ржавчины в сантиметр, и вся она давно окаменела.

В центре комнаты находилась массивная опора, на которой стоял громадный, наполненный ртутью цилиндр, удерживающий пятитонную линзу маяка. Снизу, оттуда, где стояли Анна и Сэм, можно было разглядеть только опору, да и то не полностью. Основная ее часть и линза находились выше, на галерее. Сэм посмотрел на датчик ртути, расположенный на цилиндре.

— Уровень немного упал, но не критично. Пожалуй, давление на ролики под линзой чуть больше, чем следует, но главное — не держать маяк включенным все время.

— Мне бы хоть иногда зажигать его — и то хорошо.

— Ну, время от времени зажигать его вполне можно. — Сэм кивнул. — Тем более что включать маяк надолго тебе не разрешат. Кстати, и направлять его на море нельзя, только на сушу. Деревню освещать будешь на праздники. — Он засмеялся.

Когда Сэм стал осматривать опору и поворотный механизм, Анна от волнения почти не дышала.

— Гляди-ка… — наконец снова заговорил Сэм. — Даже удивительно. Ведь почти сорок лет прошло, а все исправно. Знаешь, дочка, тебе повезло — мы заставим его работать.

— Слава Богу, — облегченно вздохнула Анна.

— Там внутри, — он показал наверх, — расположена сетка. По форме она напоминает фитиль свечи. Если ее нет, то светиться нечему. В этом случае маяк работать не будет. Призмы, из которых сделана линза, отражают свет — и вот тебе твой луч. Вся система поворачивается — и луч ползет по морю. Все понятно?

— Понятно, — кивнула Анна.

— Ну тогда давай-ка взглянем, что там у нас с линзой. — Смахивая паутину, Сэм начал подниматься на линзу. — Плохо дело, — донесся его голос. — Сетка в некоторых местах разрушилась. Придется ставить новые куски. Ну, этим мы позже займемся, когда ты стены и лестницу очистишь.

Они стали спускаться. Выходя из башни, Сэм осмотрел входные двери.

— Их тоже придется менять. Больно слабенькие.

— Уже заказала, завтра-послезавтра должны привезти.

Сэм уважительно посмотрел на Анну.

— Молодец. В общем, мне тут работы ненадолго. Ролики подчищу, проверю насосы, керосинчику в них подолью. А чистить стены, лестницу и линзу ты уж сама будешь. Так что запасайся растворителем, тебе его тут много понадобится.

— Хорошо. — Анна улыбнулась. — Спасибо вам.

— Да что ты! — Сэм махнул рукой. — Мне самому интересно посмотреть, как он будет светить. Все подчистим, подлатаем, потом проверим, как он крутится.

— Если не возражаете, то начнем не завтра, а дня через два-три. У меня еще есть кое-какие дела.

— Да когда хочешь, — ответил Сэм.



Стихли последние обрывки разговоров, и зрители повернулись к сцене. Зал наполнила чарующая музыка. Вперед выступила Кэти Лоусон и начала петь. Шон заулыбался, глядя на свою подругу. Пела она превосходно, и голос у нее был великолепный. Такого приятного голоса Шон никогда еще не слышал. Кэти изменила его жизнь. Он очень не хотел уезжать в Ирландию. В Америке его жизнь бурлила почти двадцать четыре часа в сутки — учеба, бейсбол, друзья, кабельное телевидение. Когда Шон понял, что со всем этим ему придется расстаться, он впал в настоящее отчаяние. В Ирландию он приехал с тяжелым сердцем. Но тут в его жизнь вошла Кэти. Он увидел ее в первый же день, в школе, и с той минуты уже ничего не замечал. Он обратил на нее внимание, когда она, войдя в класс, рассмеялась — звонко и заразительно. Она прошла к своему столу, села, откинув назад длинные густые каштановые волосы, бросила взгляд на Шона, и его сердце екнуло. В Кэти все было естественно, без малейшего следа косметики — светлая кожа, светящиеся легким румянцем щеки, яркие глаза. В общем, одного ее взгляда оказалось достаточно, чтобы Шон сразу влюбился.

Кэти закончила петь, смущенно раскланялась под шумные аплодисменты и, сойдя со сцены, села рядом с Шоном.

— Ну ты зажгла! — восхищенно прошептал он.

Кэти вспыхнула:

— Да ну тебя, скажешь тоже…

— Точно тебе говорю. Это полный улет.

Следующей выступала Эли Данаэр, лучшая подруга Кэти, которая должна была прочитать стихотворение собственного сочинения. Она еще не успела рот открыть, а Шон уже улыбался, уверенный, что стих будет таким же мрачным и тяжелым, как платье самой Эли — черное, длинное — и как тени у нее под глазами. Для пущего эффекта она выкрасила волосы в огненно-рыжий цвет, а на руках провела тонкие линии-шрамы, которые постоянно демонстрировала, приподнимая рукава платья. Эли старалась не думать о том, что родилась и выросла в богатом доме, в достатке и комфорте, чтобы, как она говорила, «творчество не пострадало». Свое стихотворение она закончила на совсем уж трагической ноте:



…И гниль, пронзая белизну слоновой кости,
Ночами к нам приходит в гости.
И хочешь — прячься, хочешь — нет,
А дать придется ей ответ.



Эли наградили вежливыми аплодисментами. Шон и Кэти обрадовались, увидев, что и их родители тоже аплодируют. Последним закончил хлопать Эд Данаэр, вслед за своей супругой, на которую он изредка бросал взгляды, пока выступала дочь.

Выступления закончились. Джо взял Эли под руку, проводил до двери и легонько чмокнул в щеку. Затем, присоединившись к Эду Данаэру, отправился в его заведение. Анна, улыбаясь, проводила их взглядом и повернулась к подошедшему к ней Питеру Гранту, завучу школы. Внешне он отличался от всех остальных — смуглолицый, с темными короткими волосами, остриженными там, где они начинали виться, с мягким взглядом почти миндалевидных глаз под черными бровями. Грант очень редко смотрел прямо в лицо своему собеседнику. Разговаривая, он покачивался из стороны в сторону, одновременно чуть поворачивая голову и держа перед собой руки, как игрок в бейсбол, следящий за полетом мяча и всегда готовый поймать и передать его.

— Добрый вечер, миссис Лаккези, — начал он. — Рад видеть вас на нашем концерте. Вам понравились выступления? Кэти очень мило поет, вы не находите? Хорошая девушка, симпатичная. Я несколько раз был у нее на репетиции, очень впечатляет.

Лицо Анны вспыхнуло.

— Кстати, — продолжал Грант, — я хотел бы поговорить с мистером Лаккези. Вы не в курсе, он завтра не занят? Что? Доделывает стол? Замечательно. Думаю, я ему не помешаю. Так я завтра к вам зайду, сразу после обеда?

Каждую пришедшую в голову мысль Питер тут же высказывал своему собеседнику, чем ставил некоторых в тупик. Он был донельзя инфантильным, а поскольку это качество либо нравится, либо вызывает отвращение, то и ученики школы разделились в отношении к нему на две группы — одни его беззаветно любили, другим он категорически не нравился. Анна обожала этого двадцатипятилетнего мальчишку, вежливого, остро чувствующего и очаровательного. Питер искренне интересовался всем, что касалось маяка, и тем снискал себе уважение и симпатию Джо. Правда, говорить о маяке он мог так долго, что в конце концов начинал надоедать, оттого Анна старалась при всей его обаятельности отделаться от Питера как можно быстрее. К Джо он приходил частенько и каждый раз сначала вежливо справлялся о делах, а затем облокачивался спиной о стену и часами рассказывал историю ирландских маяков. Иногда Джо слушал его не без удовольствия, но чаще вполуха.

— Разумеется, заходите, мистер Грант, когда у вас будет время. Джо вам всегда рад, — пригласила Анна.

— Спасибо, спасибо огромное, миссис Лаккези, — поблагодарил Грант и сразу замолчал. Он никогда не мог понять, можно ли поставить точку в разговоре, и потому всегда терялся в раздумьях — продолжать его или нет.



Тяжелая связка ключей оттягивала Шону карман. В его обязанность входило подметать лужайки и помогать ремонтировать коттеджи — небольшие дощатые домики. Лето прошло, стоял сентябрь, и многие из них пустовали. Шон надеялся вечером забраться с Кэти в один из коттеджей. Она сказала матери, что идет в гости к нему, он, в свою очередь, предупредил родителей, что отправляется в гости к ней. Марту Лоусон нелегко было обмануть, но своей дочери она доверяла.

— Похоже, что сегодня вечером у нас намечается маленькая тусовочка, — сказала она, подойдя к Шону и Кэти. — Я только что разговаривала с твоей матерью, и она мне сообщила, что ты собираешься к нам.

«Вот черт!» — подумал Шон.

— Да, мы с Кэти хотели посмотреть кино «Чужие».

— Ничего подобного, — возразила девушка. — Мы будем играть в приставку у меня. Спорим, ты опять мне продуешь?

— Ну что ж, поехали домой. — Марта Лоусон направилась к машине.

Кэти недовольно поморщилась.

— Ладно, пока, — бросила она Шону и поплелась вслед за матерью.

* * *

Анна вместе с несколькими другими родительницами — Джо называл их пылесосами — осталась в школе еще на два часа, прибрать зал после концерта. Закончили они лишь к полуночи. Она вышла из здания школы и направилась к дому. Задумавшись, Анна шла возле церкви, как вдруг услышала за спиной хрипловатый голос:

— Вот те раз. Неужели это наша прекрасная Анна?

Дыхание у нее перехватило. Она обернулась и едва не отпрянула. В нескольких шагах от нее стоял Джон Миллер — в стельку пьяный, он едва держался на ногах. Но не его состояние ошеломило Анну, а скорее вид. Одутловатое лицо Джона было багровым, грязные седоватые волосы взъерошены, из-под полурасстегнутой рубашки виднелся голый живот. Его мотало из стороны в сторону, однако говорил он на удивление внятно.

— А… — Он безнадежно махнул рукой. — Не смотрите на меня. Я знаю, что выгляжу как кусок дерьма.

— Ну что вы… — неуверенно пыталась опровергнуть его слова Анна.

— Не спорь! Я — кусок дерьма. А гребаные французишки всегда выглядят на «отлично». Провалитесь вы все…