Артур Хейли

В высших сферах

Как пали сильные на брани! Сражен Ионафан на высотах твоих. Плач Давида[1]
Глава первая

Двадцать третье декабря

Днем и ранним вечером 23 декабря случилось три события, внешне не связанных между собой и отдаленных одно от другого на три тысячи миль. Первым событием был телефонный звонок по закрытому каналу от президента Соединенных Штатов премьер-министру Канады; разговор продолжался почти час и был мрачным. Вторым событием был прием в оттавской резиденции генерал-губернатора ее величества; третьим — стало прибытие корабля в Ванкувер на Западном побережье Канады.

Сначала прозвучал телефонный звонок. Он исходил из кабинета президента в Белом доме и был принят премьер-министром в его кабинете в Восточном блоке на Парламентской горе.

Следующим событием стало прибытие корабля. Это было моторизованное судно «Вастервик» грузоподъемностью десять тысяч тонн, зарегистрированное в Либерии, с капитаном-норвежцем Сигурдом Яаабеком. Оно пришвартовалось у пирса Ла-Пуэнт, на южном берегу гавани Бура, обращенном к городу, в три часа.

А часом позже в Оттаве, где из-за трехчасовой разницы во времени был уже вечер, гости начали прибывать на ранний прием к Дому Правительства. Это был небольшой ежегодный предрождественский прием, который их превосходительства давали членам кабинета министров и их женам.

Только двое из гостей — премьер-министр и его секретарь по внешним сношениям — знали о звонке американского президента. А о судне «Вастервик» никто из гостей в жизни не слыхал, да едва ли и услышит.

Однако же эти три события должны были бесповоротно и неразрешимо переплестись, подобно тому как орбиты планет и их туманностей странным и таинственным образом пересекаются, создавая на миг яркую вспышку.

Глава вторая

Премьер-министр

1

Ночь в Оттаве была холодная, затянутое облаками небо обещало еще до наступления утра снегопад. Столицу государства — по мнению экспертов — ожидало белое Рождество.

На заднем сиденье черного «олдсмобиля» с шофером Маргарет Холден, супруга премьер-министра Канады, дотронулась до руки мужа.

— Джейми, — сказала она, — у тебя усталый вид.

Достопочтенный Джеймс Макколлум Хоуден, член Тайного совета, королевский адвокат и член парламента, сидел, закрыв глаза и наслаждаясь теплом машины. Теперь он их открыл.

— Да нет. — Он не любил когда бы то ни было признаваться в своей усталости. — Просто немножко расслабляюсь. Последние сорок восемь часов… — И умолк, взглянув на широкую спину шофера. Стекло между ними было поднято, но все равно лучше соблюдать осторожность.

Свет с улицы упал на стекло, и премьер-министр увидел в нем свое отражение: тяжелое, похожее на стервятника лицо, нос как у орла и выступающий вперед подбородок.

Жена, сидевшая рядом, заметила:

— Да перестань же смотреть на себя, а то у тебя разовьется… как же это называется?

— Нарциссизм. — Муж улыбнулся, тяжелые веки сморщились. — Но я страдаю этим уже много лет. В политике это — профессиональная норма.

Они помолчали, потом снова разговор принял серьезный оборот.

— Что-то случилось, да? — тихо спросила Маргарет. — Что-то очень важное.

Она повернулась к нему с взволнованным лицом, и он, несмотря на свою озабоченность, не мог не отметить, какие у нее классически правильные черты лица. Маргарет по-прежнему прелестна, подумал он, и когда они вместе входят в комнату, головы всегда поворачиваются.

— Да, — признался он. На секунду ему захотелось поделиться с Маргарет, рассказать ей все, что так быстро произошло, начиная с тайного телефонного звонка из Белого дома, раздавшегося два дня назад, и второго звонка сегодня днем. Но потом он решил: сейчас не время.

Сидевшая рядом с ним Маргарет заметила:

— В последнее время столько всего произошло, а мы были наедине всего несколько минут.

— Знаю. — Он протянул руку и сжал ее пальцы.

И словно этот жест дал вырваться словам, которые дотоле старательно сдерживались.

— Да стоит ли это всего? Неужели ты еще недостаточно сделал? — Маргарет быстро произнесла это, понимая, что путешествие вскоре окончится, поскольку от их дома до резиденции генерал-губернатора всего несколько минут езды. Через минуту или две это мгновение тепла и близости уже исчезнет. — Мы с тобой женаты, Джейми, сорок два года, и большую часть времени я имела лишь частицу тебя. А ведь не так долго осталось нам жить.

— Тебе нелегко было, да? — Он произнес это спокойно, искренне. Слова Маргарет тронули его.

— Нет, не всегда. — Тут прозвучала нотка неуверенности. Это была сложная тема, они говорили о таких вещах редко.

— У нас будет время, обещаю тебе. Если ничто другое… — И он умолк, вспомнив то непредсказуемое относительно своего будущего, что принесли последние два дня.

— Что — другое?

— Появилась еще одна проблема. Пожалуй, самая большая, какая передо мной когда-либо стояла.

Она сняла руку с его руки.

— Почему именно ты должен ее решать?

Он не мог дать на это ответ даже Маргарет, знавшей столь многие его мысли; он никогда не мог произнести вслух это свое внутреннее убеждение: «Потому что никто другой не может этого сделать, кроме меня; нужен человек моего положения, моего интеллекта и предвидения для принятия серьезных решений, необходимость в которых скоро возникнет».

— Почему ты? — снова спросила Маргарет.

А они уже въехали на территорию Дома Правительства. Шины захрустели по гравию. Их окружал темный парк.

Премьер-министра на миг охватило острое чувство вины перед Маргарет. Она всегда была лояльна и терпеливо воспринимала его жизнь политика, хотя никогда и не любила ее так, как он. Но он уже давно почувствовал, как она надеется, что настанет день, когда он расстанется с политикой и они снова сблизятся, как в первые годы супружества.

В то же время он был хорошим мужем. Никакой другой женщины в его жизни не было… если не считать одного случая несколько лет назад: роман длился почти год, пока он решительно не покончил с этим, опасаясь, как бы не пострадал его брак. Но порой у него возникало чувство вины… и он нервничал, боясь, что Маргарет может узнать правду.

— Мы поговорим вечером, — сказал он примирительным тоном. — Когда вернемся.

Машина остановилась, и боковая дверца открылась. Конный полицейский в малиновой парадной форме лихо отсалютовал, когда премьер-министр и его супруга вышли из машины. Джеймс Хоуден улыбнулся, пожал руку полицейскому и представил его Маргарет. Хоуден проделывал этот церемониал всегда вежливо и без снисхождения. В то же время он прекрасно понимал, что всадник станет потом рассказывать об этом — удивительно, как простой жест подобного рода порождает расходящиеся круги.

Когда они вошли в Дом Правительства, перед ними появился молодой лейтенант Королевского канадского флота. Парадная форма, обшитая золотым позументом, была ему явно тесна — по всей вероятности, подумал Хоуден, это следствие слишком долгого сидения за письменным столом в Оттаве и слишком малого пребывания на море. Офицерам теперь приходилось ждать своей очереди побывать на море, так как флот стал чисто символической силой, в известной мере чем-то смехотворным, но дорогим для налогоплательщиков.

Их провели из высокого вестибюля с колоннами вверх по дорогому красному ковру, украшавшему мраморную лестницу, а затем по широкому, увешанному гобеленами коридору в Длинную гостиную, где обычно проходили малые приемы — такие как сегодня. Большая, вытянутая в длину, похожая на коробку для туфель комната с высоким потолком, выложенным балками, напоминала гостиничный вестибюль, только более уютный. Однако призывно сгруппированные кресла и диванчики, обтянутые материей светло-бирюзовых и желтых тонов, пока были пусты, а шестьдесят с чем-то гостей стояли и непринужденно беседовали. Высоко над их головами висел портрет королевы во весь рост, которая смотрела без улыбки на золотые парчовые занавески, закрывавшие сейчас окна. А в дальнем конце комнаты мелькали, вспыхивая и угасая, огоньки на рождественской елке. Гул разговоров заметно поутих, когда премьер-министр и его жена Маргарет Хоуден — в бальном платье из светло-сиреневого кружева, с оголенными плечами — вошли в зал.

Лейтенант военно-морских сил провел их прямо к тому месту у пылающего огня, где генерал-губернатор принимал своих гостей. Помощник объявил:

— Премьер-министр и миссис Хоуден.

Его превосходительство достопочтенный маршал авиации Шелдон Гриффитс, генерал-губернатор ее величества в доминионе Канада, протянул руку.

— Добрый вечер, премьер-министр. — Затем, любезно наклонив голову, произнес: — Маргарет.

Маргарет Хоуден умело присела в реверансе и улыбнулась Натали Гриффитс, стоявшей рядом с мужем.

— Добрый вечер, ваше превосходительство, — сказал Джеймс Хоуден. — Вы выглядите чрезвычайно хорошо.

Генерал-губернатор, седовласый, с красным лицом и военной выправкой, все еще державшийся очень прямо, несмотря на годы, был в безупречном вечернем костюме с внушительным рядом медалей и орденов. Он нагнулся с видом заговорщика.

— У меня такое чувство, будто этот мой чертов хвост сейчас загорится. — И указал на камин. — Вот теперь, когда вы приехали, давайте отойдем от этого ада.

И все четверо не спеша пошли по комнате — генерал-губернатор держался любезно и дружелюбно, как и положено хозяину.

— Я видел ваш новый портрет работы Карша, — сказал он Мелиссе Тейн, изящной и грациозной жене доктора Бордена Тейна, министра здравоохранения и благосостояния нации. — Очень красивый портрет — почти такой же красивый, как вы сама.

Ее супруг, находившийся рядом, покраснел от удовольствия. А стоявшая рядом с ними Дэйзи Каустон, полная матрона, не очень заботившаяся о своей внешности, брякнула:

— Я пыталась, ваше превосходительство, убедить мужа позировать для Карша, по крайней мере пока у него еще есть волосы.

Стоявший рядом с ней Стюарт Каустон, министр финансов, которого друзья и противники звали Улыбчивым Стю, добродушно осклабился.

Генерал-губернатор окинул взглядом быстро лысеющую голову Каустона.

— Лучше прислушайтесь к совету жены, старина. Я бы сказал, у вас осталось не так уж много времени. — Он произнес это безобидным тоном, и раздался взрыв смеха, в котором министр финансов принял участие.

Группа, окружавшая генерал-губернатора, пошла дальше, а Джеймс Хоуден повернул назад. Поймав взгляд Артура Лексингтона, министра по внешним сношениям, который стоял со своей женой Сьюзен на расстоянии нескольких групп от него, Хоуден еле заметно кивнул. Лексингтон извинился и направился к Хоудену — этакий коротконогий херувимчик пятидесяти с лишним лет, чья манера держаться легко и беззаботно скрывала один из самых острых умов в международной политике.

— Добрый вечер, господин премьер-министр, — сказал Артур Лексингтон. И, не меняя выражения лица, понизив голос, произнес: — Все под контролем.

— Вы разговаривали с Энгри? — сухо спросил Хоуден. Его превосходительство Филипп Б. Энгроув, которого друзья звали Энгри, был послом США в Канаде.

Лексингтон кивнул.

— Ваша встреча с президентом назначена на второе января, — тихо произнес он. — Конечно, в Вашингтоне. Так что у нас есть десять дней.

— Они нам все понадобятся.

— Я знаю.

— Вы обсудили процедуру?

— Не в деталях. Вам будет устроен банкет в первый день — пустая болтовня, как всегда, — затем на другой день встреча, где нас будет всего четверо. Я полагаю, вот тогда-то мы и займемся делом.

— А как насчет сообщения?

Лексингтон упреждающе мотнул головой, и премьер-министр посмотрел в этом направлении. К ним подходил слуга, неся поднос с напитками. Среди них был один-единственный бокал с виноградным соком, который Джеймс Хоуден — трезвенник, как все знали, — предпочитал. И он взял бокал.

Слуга отошел от них, и Лексингтон пригубил виски с водой; в этот момент к ним подошел Арон Голд, главный почтмейстер и единственный еврей в кабинете министров.

— У меня ноги подкашиваются, — объявил он, обращаясь к Лексингтону. — Не могли бы вы намекнуть его превосходительству премьер-министру, чтобы он, ради Бога, сел? Тогда и мы все сможем облегчить наши ноги.

— Вот уж никогда не замечал, что вы спешите сесть, Арон, — с улыбкой произнес Артур Лексингтон. — Во всяком случае, судя по вашим речам.

Это услышал стоявший неподалеку Стюарт Каустон и крикнул:

— Отчего это у вас ноги устали, Арон? Разносили почту к Рождеству?

— Ну конечно, меня окружают юмористы, — мрачно произнес главный почтмейстер, — тогда как мне нужно проявление нежности.

— Насколько я понимаю, это у вас уже есть, — заметил Хоуден. «Совершенно идиотская полифония, — подумал он. — Комедийный диалог на репетиции «Макбета». Впрочем, возможно, это необходимо. Проблемы, которые внезапно возникли, затрагивают самое существование Канады и достаточно серьезны». Сколько людей в этой комнате, кроме его самого и Лексингтона, имели хотя бы малейшее представление о том… Теперь окружавшие его и Лексингтона люди отошли.

И Артур Лексингтон тихо произнес:

— Я говорил с Энгри насчет сообщения о встрече, и он снова звонил в Госдепартамент. Там сказали, что президент просил на данное время не делать никаких сообщений. Они, похоже, считают, что, если мы объявим об этом так скоро после российской ноты, возникнут явные сопоставления.

— Я не вижу в этом большого вреда, — сказал Хоуден. Его лицо с орлиным профилем было задумчиво. — Все равно придется скоро объявить об этом. Но если президент так хочет…

А вокруг них звенели бокалы, шли разговоры, «…я похудела на четырнадцать фунтов, а потом обнаружила эту божественную кондитерскую. Теперь все вернулось…» «…объяснила, что я не видела красный свет, так как спешила на встречу с мужем, членом кабинета министров…» «…вот что я скажу про «Таймс»: у них интересны даже искажения…» «…право же, обитатели Торонто стали нынче невыносимы — у них словно несварение желудка от культуры…» «…так что я сказал ему: если мы хотим иметь дурацкие законы насчет спиртного, — это наше дело, в общем, вы только попробуйте воспользоваться телефоном в Лондоне…» «…по-моему, обитатели Тибета презабавны — они очень похожи на обитателей пещер…» «…а вы не заметили, что из универмага быстрее присылают чеки? Вы считаете, что у вас есть две недели…» «…нам следовало остановить Гитлера на Рейне и Хрущева в Будапеште…» «…не ошибитесь: если бы мужчины беременели, было бы куда меньше… благодарю, джин с тоником…»

— Когда мы объявим о встрече, — сказал Лексингтон, понизив голос, — мы скажем, что это встреча для разговоров о торговле.

— Да, — согласился с ним Хоуден. — Я полагаю, это самое лучшее.

— Когда вы сообщите об этом кабинету?

— Я еще не решил. Я подумал, что, пожалуй, прежде надо сообщить Комитету по обороне. Я хотел бы услышать несколько мнений. — Хоуден мрачно улыбнулся. — Не все так лихо разбираются в международной политике, как вы, Артур.

— Что ж, я полагаю, у меня есть некоторые преимущества. — Лексингтон помолчал, некрасивое лицо его было задумчиво, в глазах отражался вопрос. — В любом случае к этой идее не сразу привыкнешь.

— Да, — сказал Джеймс Хоуден, — я этого ожидаю.

И они разошлись. Премьер-министр присоединился к группе, окружавшей генерал-губернатора. Его превосходительство сказал несколько слов сожаления министру, чей отец умер неделю назад. Подойдя к другому члену кабинета, он поздравил его с тем, что его дочь получила академическую награду. «Старик хорошо держится, — подумал Хоуден, — с должным равновесием любезности и достоинства, не нажимая ни на то ни на другое».

Джеймс Хоуден задумался: интересно, сколько времени продлится в Канаде культ королей, королев и королевского представителя. Со временем страна, безусловно, отделится от британской монархии, точно так же как несколько лет назад она сбросила с себя бремя правления британского парламента. Королевские ритуалы — нелепый протокол, золоченые кареты, придворные лакеи и ужин на золотых блюдах — все это не соответствовало времени, особенно в Северной Америке. Уже и теперь многое из церемоний, связанных с троном, казалось смешным и походило на детскую игру. Когда придет день — а он придет — и народ начнет над этим громко смеяться, тогда быстро произойдет отмирание традиций. Или, возможно, еще раньше разразится какой-нибудь скандал в королевской семье, и система быстро рухнет как в Великобритании, так и в Канаде.

Мысли о королевской семье напомнили Хоудену об одном вопросе, который он должен поднять сегодня. Окружавшая генерал-губернатора небольшая группа приостановилась в своем продвижении, и Хоуден, отведя его в сторону, спросил:

— Это в будущем месяце, сэр, как я понимаю, вы нас покидаете и уезжаете в Англию?

Он произнес «сэр» просто для эффекта. Когда эти двое бывали наедине, они уже многие годы называли друг друга по имени.

— Восьмого числа, — ответил генерал-губернатор. — Натали уговорила меня поехать морем из Нью-Йорка. Отличная идея для бывшего начальника военно-воздушного штаба, верно?

— Вы, конечно, увидите в Лондоне ее величество, — сказал премьер-министр. — Во время этой встречи не могли бы вы поднять вопрос о ее государственном визите в марте, как мы предлагали? Я думаю, что несколько слов от вас, пожалуй, могли бы помочь благоприятному решению.

Приглашение королеве было передано несколько недель назад через Высокого комиссара, или посла в Лондоне. Визит был задуман — по крайней мере Джеймсом Хоуденом и его старшими коллегами по партии — как маневр перед выборами, которые должны состояться поздней весной или ранним летом, поскольку королевский визит всегда способствовал получению голосов партией власти. А теперь при том, что произошло в последние несколько дней, и при новых жизненно важных проблемах, о которых страна скоро узнает, это было вдвойне важно.

— Да, я слышал о приглашении. — В голосе генерал-губернатора звучала легкая сдержанность. — Я бы сказал, довольно кратковременное предложение. В Букингемском дворце, похоже, любят, чтобы их предупреждали хотя бы за год.

— Мне это известно. — Хоуден на миг почувствовал раздражение от того, что Гриффитс вздумал инструктировать его по предмету, который он прекрасно знал. — Но иногда подобные вещи могут быть быстро улажены. Я считаю, это было бы хорошо для страны, сэр.

Несмотря на повторное «сэр», Джеймс Хоуден дал ясно понять, что это приказ, и, подумал он, в известной мере так это и будет воспринято в Лондоне. При дворе прекрасно понимают, что Канада является самым богатым и наиболее влиятельным членом шаткой Британской империи, и если какие-то другие обязательства могут быть отменены, то королева и ее супруг, несомненно, приедут в Канаду. Собственно, Хоуден считал, что нынешняя задержка с ответом была просто для вида, но в любом случае было предусмотрительно с его стороны использовать давление.

— Я передам ваше мнение, господин премьер-министр.

— Благодарю.

Этот разговор напомнил Хоудену, что надо думать о том, кем заменять Шелдона Гриффитса, который сидел тут уже второй срок и конец этому сроку наступит в будущем году.

Через коридор от Длинной гостиной, в столовой стояла очередь к буфету. И это было неудивительно: шеф-повар Дома Правительства Альфонс Губо заслуженно славился своим кулинарным искусством. В свое время ходили даже слухи, что супруга президента США пыталась переманить Губо из Оттавы в Вашингтон. Пока эти слухи не заглохли, все говорило о том, что может разгореться международный скандал.

Хоуден почувствовал прикосновение Маргарет к своему локтю, и они двинулись за остальными.

— Натали хвастается омаром в желе — она утверждает, что этому поверишь, только когда попробуешь.

— Ты мне скажешь, что это омар, когда я откушу его, дорогая, — сказал он и улыбнулся. Это была их давняя манера шутить.

Джеймс Хоуден мало интересовался едой, и если ему не напомнить, вообще мог пропустить очередную трапезу. Случалось, он ел, а думал о другом. И когда в прошлом Маргарет готовила специально для него разные деликатесы, он поглощал их, понятия не имея, что съел. В начале их супружеской жизни Маргарет и злилась и плакала, оттого что муж совсем не обращает внимания на ее кулинарные способности, а она любила готовить, но теперь давно уже перестала этим заниматься.

Взглянув на хорошо укомплектованный буфет, за стойкой которого внимательный официант уже держал наготове две тарелки, Хоуден заметил:

— Выглядит весьма внушительно. Что это тут у вас?

Гордясь тем, что он обслуживает премьер-министра, официант быстро перечислил названия всех блюд: малосольная белужья икра, устрицы «Мальрек», pate maison[2], заливной омар, виннипегский копченый золотой глаз, foie gras Mignotte[3], холодные жареные ребра, заливное из каплуна, жареная индейка с орехами, виргинская ветчина.

— Благодарю, — сказал Хоуден. — Положите мне немного мяса, хорошо прожаренного, и салата.

Увидев, как вытянулось лицо официанта, Маргарет прошептала:

— Джейми!

И премьер-министр поспешил добавить:

— И еще что там порекомендует моя жена.

Они только отошли от стойки, как вновь появился помощник по вопросам военно-морского флота.

— Извините, сэр. Его превосходительство шлет вам наилучшие пожелания, и мисс Фридман у телефона.

Хоуден опустил на стол тарелку с нетронутой пищей.

— Очень хорошо.

— Неужели ты должен сейчас идти, Джейми? — В тоне Маргарет звучала досада.

Он кивнул.

— Милли не стала бы звонить, если бы дело могло подождать.

— Звонок перенаправлен в библиотеку, сэр. — И, поклонившись Маргарет, помощник пошел впереди.

А через несколько минут премьер-министр сказал в трубку:

— Милли, я дал слово жене, что вы звоните по важному поводу.

Мягкое контральто его личного секретаря прозвучало в ответ:

— Я считаю, что так оно и есть.

Иногда Хоуден любил звонить по телефону только ради того, чтобы услышать голос Милли. Он спросил:

— Откуда вы звоните?

— Из конторы — я вернулась. Со мной Брайан. Потому я и звоню.

Хоуден почувствовал нелепую вспышку ревности при мысли, что Милли Фридман наедине с кем-то еще… Милли, с которой несколько лет назад у него была связь, о чем он вспомнил сегодня с чувством вины. В свое время у них был страстный всепоглощающий роман, но когда он кончился — а Хоуден с самого начала знал, что так оно и будет, — оба возобновили свою независимую жизнь, словно закрыли и заперли дверь между двумя комнатами, которые, однако, продолжали оставаться рядом. Ни он, ни она никогда больше не говорили об этом удивительном особом времени. Но порой — как в данный момент — вид Милли или звук ее голоса мог вновь взволновать его, словно к нему вернулась молодость и пылкость чувств и минувших лет как не бывало… А потом всегда нервы брали свое и появлялась нервозность человека, который в публичной жизни не мог допустить, чтобы в его броне образовалась щель.

— Хорошо, Милли, — сказал премьер-министр, — давайте к телефону Брайана.

Последовала пауза — слышно было, как трубка переходила из рук в руки, — затем энергичный мужской голос отчеканил:

— В Вашингтоне произошла утечка, шеф. Некий канадский репортер обнаружил, что в городе ожидают вашего приезда и встречи с Воротилой. Нужно заявление из Оттавы. Иначе, если информация об этом просочится из Вашингтона, все будет выглядеть, словно вас вызвали туда.

Брайан Ричардсон, энергичный сорокалетний руководитель и национальный организатор партии, редко бросался словами. Его сообщения, как устные, так и написанные, всегда выглядели четко и точно сформулированными как рекламные анонсы, какие он создавал сначала в качестве опытного автора, а потом как высшего чиновника. Теперь, однако, он передал это другим, а главной его обязанностью было служить советником Джеймсу Макколлуму Хоудену по ежедневно возникавшим проблемам, с тем чтобы тот решал их, сохраняя поддержку правительства народом.

Хоуден взволнованно спросил:

— А насчет темы беседы утечки не было?

— Нет, — сказал Ричардсон. — На этот счет все краны закручены. Сообщено только о факте встречи.

Назначенный на свой пост вскоре после того, как Хоуден взял на себя руководство партией, Брайан Ричардсон уже успешно провел две выборные кампании и между ними добился успеха в других делах. Проницательный, изобретательный, человек энциклопедического ума и гениальный организатор, он был одним из нескольких человек в стране, чьи телефонные звонки проходили через личный коммутатор премьер-министра в любой час. Он был также одним из наиболее влиятельных людей, и ни одно правительственное решение по серьезному вопросу никогда не принималось без того, чтобы он не знал об этом или не давал совета. В противоположность большинству министров Хоудена, которые пока еще понятия не имели о грядущей встрече в Вашингтоне или о ее цели, Ричардсон был поставлен об этом в известность немедленно.

Однако же вне ограниченного круга лиц имя Брайана Ричардсона было почти неизвестно, и в тех редких случаях, когда его фотография появлялась в газетах, делалось это всегда наименее заметно — чтобы он был во втором или третьем ряду группы политиков.

— О нашей договоренности с Белым домом следовало не сообщать несколько дней, — сказал Хоуден. — Да и тогда это надо было представить как беседу о торговле и финансовой политике.

— Какого черта, шеф?! Вы же можете по-прежнему так и сделать, — сказал Ричардсон. — Просто сообщение прозвучит немного раньше — только и всего… например, завтра утром.

— А есть у нас альтернатива?

— Повсюду пойдут догадки, будут муссироваться темы, обсуждения которых мы хотим избежать. То, что один человек обнаружил сегодня, другие могут узнать завтра. — И руководитель партии сухо продолжал: — На данный момент только одному репортеру известно, что вы планируете такое путешествие, — Ньютону из торонтской газеты «Экспресс». Он малый ловкий — позвонил сначала своему издателю, а издатель позвонил мне.

Джеймс Хоуден кивнул. Газета «Экспресс» неизменно поддерживала правительство, а порой выступала даже чуть ли не как орган партии. Они не раз оказывали друг другу услуги.

— Я могу задержать это сообщение на двенадцать, может быть, даже на четырнадцать часов, — продолжал Ричардсон. — Но больше — рискованно. Не могло бы министерство внешних сношений выступить к тому времени с заявлением?

Свободной рукой премьер-министр потер свой длинный, похожий на клюв нос. Затем решительно произнес:

— Я скажу им.

Эти слова предрекали хлопотливый вечер для Артура Лексингтона и его старших чиновников. Им придется поработать с американским посольством и, конечно, с Вашингтоном, но Белый дом пойдет на это, узнав, что пресса кое-что пронюхала, — они привыкли там к подобного рода ситуациям. А кроме того, убедительно составленное сообщение для прикрытия было столь же необходимо президенту, как и Хоудену. Настоящие проблемы, которые они будут обсуждать на встрече через десять дней, были слишком деликатны, чтобы в данный момент раскрыть их публике.

— Раз уж мы разговариваем, — заметил Ричардсон, — есть какие-нибудь новости о визите королевы?

— Нет, но я всего несколько минут назад говорил с Шелом Гриффитсом. Он посмотрит, что сможет сделать в Лондоне.

— Надеюсь, все сработает. — В голосе руководителя партии звучало сомнение. — Старик всегда чертовски точен. Вы сказали ему, чтобы он покрепче подтолкнул дамочку?

— Не совсем в таких выражениях. — Хоуден улыбнулся. — Но это было основным в моем предложении.

На линии послышался хохоток.

— Лишь бы она приехала. Ее приезд мог бы немало помочь нам в будущем году, не говоря уж об остальном.

Хоуден уже собирался повесить трубку, как в голову ему пришла одна мысль.

— Брайан…

— Да.

— Постарайтесь заехать в течение праздников.

— Благодарю. Заеду.

— А как насчет вашей жены?

Ричардсон весело ответил:

— Боюсь, вам придется довольствоваться только моим обществом.

— Я не хочу любопытствовать. — Джеймс Хоуден помедлил, понимая, что Милли слышит половину их разговора. — Не стало лучше?

— Мы с Элоизой живем в атмосфере вооруженного нейтралитета, — ответил Ричардсон. — Но это имеет свои преимущества.

Хоуден мог догадаться, какие преимущества имел в виду Ричардсон, и снова почувствовал нелепую ревность при мысли, что глава партии и Милли сейчас там одни. Вслух же произнес:

— Мне очень жаль.

— Просто удивительно, к чему человек может привыкнуть, — сказал Ричардсон. — По крайней мере мы с Элоизой знаем, на каких позициях стоим, а позиции у нас разные. Еще что-нибудь, шеф?

— Нет, — сказал Хоуден, — больше ничего. Пойду поговорю теперь с Артуром.

Он вернулся из библиотеки в Длинную гостиную, встреченный жужжанием разговоров. Атмосфера теперь несколько разрядилась — напитки и ужин, который уже почти подошел к концу, способствовали всеобщему расслаблению. Хоуден обошел несколько групп, люди выжидательно смотрели на него, он улыбался им, обмениваясь фразой-другой.

Артур Лексингтон стоял рядом со смеявшимися людьми, которые смотрели, как министр финансов Стюарт Каустон показывал фокусы: он занимался этим время от времени, стараясь скрасить унылую атмосферу в перерывах между заседаниями кабинета министров.

— Следите за этим долларом, — говорил Каустон. — Сейчас он исчезнет.

— Какого черта?! — воскликнул кто-то. — Это вовсе не трюк — вы постоянно подобное повторяете.

Генерал-губернатор вместе с небольшой группой зрителей рассмеялся.

Премьер-министр дотронулся до локтя Лексингтона и во второй раз отвел министра по внешним сношениям в сторону. Он изложил суть того, что сообщил ему глава партии, и подчеркнул необходимость дать сообщение прессе до утра. Лексингтон, по обыкновению, не стал задавать ненужных вопросов. Кивнув в знак согласия, он сказал:

— Я позвоню в посольство и переговорю с Энгри, затем засажу за работу моих людей. — И, усмехнувшись, добавил: — Всегда надуваюсь от важности, когда вытаскиваю других из постели.

— Послушайте, вы оба! Никаких государственных дел сегодня, — раздался голос Натали Гриффитс. И она легонько потрепала обоих по плечам.

Артур Лексингтон повернулся, сияя улыбкой.

— Даже если в мире произошел малюсенький кризис?

— Даже в этом случае. К тому же у меня кризис на кухне. А это куда важнее. — И жена генерал-губернатора направилась к мужу. Огорченным шепотом — не для всех, но явно для ушей тех, кто находился поблизости, она добавила: — Надо же, Шелдон, у нас кончился коньяк.

— Этого не может быть!

— Ш-ш! Не знаю, как это могло случиться, но случилось.

— Нам всегда надо иметь аварийный запас.

— Чарлз позвонил в столовую авиации. Они нам срочно пришлют немного.

— О Господи! — Голос его превосходительства прозвучал так жалобно. — Неужели мы не можем устроить прием без того, чтобы не было промашек?

Артур Лексингтон тихо произнес:

— По-видимому, придется мне пить пустой кофе. — Он взглянул на бокал с виноградным соком, который несколько минут назад принесли Джеймсу Хоудену. — Вот вы можете не волноваться. У них, наверное, галлоны этого добра.

А генерал-губернатор возмущенно пробормотал:

— Я за это сниму с кого-нибудь скальп.

— Успокойся, Шелдон. — Хозяин и хозяйка по-прежнему говорили шепотом, не думая о том, что забавляют этим окружающих. — Такое случается, и ты знаешь, что надо быть осмотрительнее с прислугой.

— Да плевал я на прислугу!

Натали Гриффитс терпеливо произнесла:

— Я подумала, что тебе надо об этом знать. Но я сама со всем разберусь, дорогой.

— Вот и прекрасно. — Его превосходительство с облегчением и любовью улыбнулся жене, и они вернулись к камину.

— Sic transit gloria[4]. Голосу, который отдавал команды тысяче аэропланов, не пристало ругать судомойку.

Это было произнесено резко и чересчур громко. Премьер-министр нахмурился.

А произнес это Харви Уоррендер, министр по вопросам гражданства и иммиграции. Он стоял сейчас возле них — высокий плотный мужчина с редеющими волосами и громовым басом. Он, по обыкновению, был дидактичен — наверное, сохранил эту манеру с тех лет, когда, прежде чем перейти в политику, был профессором в колледже.

— Притормози, Харви, — сказал Артур Лексингтон. — Ты топчешь царственную особу.

— Иногда, — ответствовал ему Уоррендер, немного понизив голос, — я возмущаюсь, когда мне напоминают, что шишки всегда выживают.

Повисло смущенное молчание. Все поняли, на что он намекал. Единственный сын Уоррендера, молодой офицер авиации, героически погиб во Второй мировой войне. И отец продолжал гордиться сыном, как продолжал и горевать по нему.

Несколько человек могли бы легко парировать его высказывание о шишках. Генерал-губернатор храбро воевал в двух войнах, и Крест Виктории не давали по пустякам… Смерть и жертвы в войне не знают ни рангов, ни возраста…

Все решили, что лучше промолчать.

— Что ж, займемся чем-то другим, — весело произнес Артур Лексингтон. — Господин премьер-министр, Харви, извините меня. — Он поклонился и направился через зал к своей жене.

— Почему это у некоторых людей определенные темы вызывают смущение? — спросил Уоррендер. — Или у памяти есть свой срок?

— Я думаю, тут имеет значение главным образом вопрос времени и места.

У Джеймса Хоудена не было желания продолжать разговор на эту тему. Ему иной раз хотелось избавиться от Харви Уоррендера в качестве члена правительства, но были причины, по которым он этого сделать не мог.

Стремясь переменить тему разговора, премьер-министр произнес:

— Харви, я хотел поговорить с вами насчет вашего департамента. — Он понимал, что нехорошо использовать праздничную атмосферу для дела. Но последнее время ему приходилось откладывать многое из того, что лежало на его столе, из-за более срочных дел. Одним из таких дел была иммиграция.

— Я должен гордиться или огорчаться, что вы намерены устроить мне выволочку? — В вопросе Харви Уоррендера была легкая враждебность. Бокал вина, который он держал в руке, был явно не первым.

А Хоуден вспомнил о разговоре, который был у него два-три дня назад с главой партии, когда они обсуждали текущие политические проблемы. Брайан Ричардсон сказал тогда: «Из-за департамента по иммиграции у нас постоянно плохая пресса, а, к сожалению, это одна из немногих проблем, которая понятна избирателям. Вы можете сколько угодно менять тарифы и банковские ставки, но это почти не повлияет на голоса. А вот стоит в газетах появиться фотографии депортируемой матери с ребенком, как это было в прошлом месяце, и партии приходится поволноваться».

На миг Хоуден почувствовал вспышку гнева от того, что ему надо заниматься мелочами, тогда как — особенно в данный момент — более крупные и жизненно важные проблемы требовали всего его внимания. А потом мелькнула мысль, что политикам всегда приходится сочетать дела домашние с крупными проблемами. И часто способность никогда не упускать малое среди большого является ключом к власти. А иммиграция была предметом, всегда волновавшим его. Тут столько граней, окруженных как политическими провалами, так и плюсами. И самое трудное решить, какая грань что принесет.

Канада по-прежнему была для многих землей обетованной, и, пожалуй, такой и останется, поэтому всякое правительство должно крайне осторожно регулировать потоки иммигрантов в свою страну. Слишком много иммигрантов из одного источника и слишком мало из другого могли изменить на протяжении одного поколения баланс власти. «В известном смысле, — думал премьер-министр, — у нас есть своя политика апартеида, хотя, по счастью, барьеры расы и цвета кожи установлены у нас благоразумно и действуют за пределами наших границ — в канадских посольствах и консульствах. И сколь бы они ни были резко очерчены, у себя дома мы можем делать вид, что их не существует».

Некоторые люди в стране — и он это знал — хотели бы, чтобы было больше иммигрантов, а другие — меньше. Группа, выступающая за «больше», состояла из идеалистов, готовых широко распахнуть двери всем желающим, и предпринимателей, ратующих за увеличение рабочей силы вообще. А возражения против иммиграции обычно поступают от профсоюзов, начинающих кричать о безработице всякий раз, когда возникает вопрос об иммиграции, и не желающих признать тот факт, что безработица в известной мере является необходимым фактором экономики. Этого же придерживаются англосаксы и протестанты, поразительное число которых возражает против «слишком большого числа иностранцев», в особенности если иммигранты являются католиками. И правительству часто приходится выступать в роли канатоходцев, чтобы избежать отделения одной части или другой.

Премьер-министр решил, что настал момент сказать все напрямик.

— У вашего департамента, Харви, плохая пресса, и я считаю, что в значительной мере по вашей вине. Я хочу, чтобы вы крепче держали в руках вожжи и перестали позволять вашим чиновникам поступать как им вздумается. Смените несколько человек, если надо, даже среди ответственных работников — мы не можем выгнать чиновников, но у нас достаточно полок, на которые мы можем их пересадить. И, ради всего святого, не давайте газетам сообщений о спорных ситуациях с иммигрантами! Взять хотя бы эту историю прошлого месяца — женщину с ребенком.

— Эта женщина держала бордель в Гонконге, — сказал Харви Уоррендер. — И у нее венерическая болезнь.

— Возможно, это не лучший пример. Но было множество других, и когда подобные случаи происходят, правительство выглядит по вашей милости безжалостным чудовищем, наносящим ущерб всем нам.

Премьер-министр произнес это спокойно, но с нажимом, не спуская глаз с собеседника.

— Мой вопрос, — сказал Уоррендер, — явно получил ответ. Одобрение не стоит в повестке сегодняшнего дня.

— Речь идет не об одобрении или порицании, — резко произнес Джеймс Хоуден. — Речь идет о политически правильном решении.

— А вы всегда лучше меня принимали политические решения, Джеймс. Так? — Уоррендер, прищурившись, поднял глаза к потолку. — Если б было иначе, я мог бы стать главой партии вместо вас.

Хоуден на это не реагировал. Его собеседник был явно под парами.

— Мои сотрудники просто проводят в жизнь существующий закон, — сказал Уоррендер. — И я считаю, что они хорошо работают. Если вам это не нравится, почему бы нам не собраться и не изменить Акт об иммиграции?

Премьер-министр подумал, что зря он выбрал это время и место для такого разговора. И, стремясь закрыть тему, он сказал:

— Мы не можем этого сделать. В нашей программе по законотворчеству слишком много других вопросов.

— Чепуха!

Словно кнут щелкнул в зале. На секунду воцарилась тишина. Все головы повернулись. Премьер-министр увидел, как генерал-губернатор посмотрел в его сторону. Затем разговоры возобновились, но Хоуден чувствовал, что все прислушиваются.

— Вы боитесь иммиграции, — сказал Уоррендер. — Мы все ее боимся, как боялись все другие правительства. Поэтому мы не можем честно признать некоторые вещи даже в своей среде.

К ним, как бы случайно, подошел Стюарт Каустон, прекративший минуты две назад свои трюки.

— Харви, — весело произнес министр финансов, — ты ведешь себя как осел.

— Позаботься о нем, Стю, — произнес премьер-министр. Он чувствовал, как в нем нарастает гнев: если он продолжит этот разговор, то при своем вспыльчивом нраве потеряет над собой контроль, что может лишь ухудшить ситуацию. И он отошел от двух министров к той группе, где была Маргарет.

Но он по-прежнему слышал голос Уоррендера, который на сей раз обращался к Каустону.

— Что касается иммиграции, позволь тебе заявить, что мы, канадцы, — настоящие лицемеры. Наша иммиграционная политика-политика, которую я, друзья мои, провожу в жизнь, — гласит одно, а означает другое.

— Вы расскажете мне об этом потом, — сказал Стюарт Каустон. Он все еще пытался улыбаться, но это давалось ему с трудом.

— Я скажу вам сейчас! — Харви Уоррендер схватил министра финансов за локоть. — Этой стране, если она хочет развиваться, требуются две вещи, и всем, кто находится в этом зале, это известно. Во-первых, хороший большой резерв безработных, из которых может черпать рабочих промышленность, и во-вторых, постоянное большинство англосаксов. Но разве мы когда-нибудь публично об этом говорим? Нет! — Министр по делам гражданства и иммиграции помолчал, окинул возмущенным взглядом окружающих и продолжил: — Оба эти обстоятельства требуют тщательно сбалансированной иммиграции. Мы вынуждены принимать у себя иммигрантов, ведь если промышленность начнет расти, рабочие руки должны быть готовы — не на будущей неделе, не в будущем месяце или в будущем году, а в тот момент, когда они потребуются заводам. Но если открыть ворота иммигрантам слишком широко или открывать их слишком часто, или и то и другое, что тогда будет? Баланс населения будет утрачен. Если на протяжении жизни всего нескольких поколений будут совершены подобного рода ошибки, в палате общин будут вести дебаты на итальянском языке, а в Доме Правительства будет сидеть китаец.

В этот момент раздалось несколько неодобрительных возгласов со стороны других гостей, до которых долетал голос Уоррендера. Больше того: генерал-губернатор отчетливо услышал последнее его высказывание, и премьер-министр увидел, как он поманил к себе помощника. Жена Харви Уоррендера, бледная хрупкая женщина, неуверенно подошла к мужу и взяла его за локоть, он словно не заметил ее.

Доктор Борден Тейн, министр здравоохранения и благосостояния нации и бывший чемпион по боксу в колледже, возвышавшийся над всеми, произнес театральным шепотом:

— Да прекратите вы это, ради Христа! — И подошел к Каустону, стоявшему рядом с Уоррендером.

Кто-то с нажимом прошептал:

— Уберите его отсюда!

Другой откликнулся:

— Не может он уйти. Никто не может уйти, пока генерал-губернатор здесь.

А Харви Уоррендер, ничуть не смущаясь, продолжал.

— Рассуждая об иммиграции, — громогласно объявил он, — я вам вот что скажу: публика хочет видеть сочувствие, а не факты. Факты неприятны. Наши соотечественники любят считать, что в стране двери открыты для бедных и страждущих. Они чувствуют себя тогда благородными людьми. Вот только они предпочли бы, чтобы бедные и страждущие, приехав сюда, не мелькали у них перед глазами и не заражали вшами предместья или не пачкали благонравные новые церкви. Нет, господа, публика в нашей стране не желает широко открывать двери иммигрантам. Больше того: она знает, что правительство никогда этого не допустит, а потому можно спокойно кричать, требуя этого. Тогда все будут добродетельны и одновременно ощущать себя в безопасности.

В глубине души премьер-министр признал, что все сказанное Харви разумно, но политически неосуществимо.

— Да с чего же все это началось? — спросила одна из женщин.

Харви Уоррендер услышал это и ответил:

— Это началось, когда мне сказали, что я должен изменить свое управление департаментом. Но должен напомнить вам, что я провожу в жизнь Акт об иммиграции, то есть закон. — Он окинул взглядом фалангу стоявших вокруг мужчин. — И я буду продолжать следовать закону, пока вы, мерзавцы, не согласитесь изменить его.

Кто-то сказал:

— Возможно, завтра у вас уже не будет департамента, приятель.

Рядом с премьер-министром появился один из его помощников — на этот раз лейтенант военно-воздушных сил — и тихо произнес:

— Его превосходительство просил меня сообщить вам, сэр, что он уходит.

Джеймс Хоуден посмотрел на дверь. Генерал-губернатор с улыбкой обменивался рукопожатиями с несколькими гостями. Премьер-министр вместе с Маргарет направился к нему. Остальные тут же расступились.

— Надеюсь, вы не против того, что мы рано уходим, — произнес генерал-губернатор. — Мы с Натали немного устали.

— Я должен извиниться… — начал было Хоуден.

— Не надо, дорогой друг. Лучше будет, если я ничего не увижу. — И генерал-губернатор тепло улыбнулся. — Самого счастливого вам Рождества, господин премьер-министр, и вам тоже, дорогая Маргарет.

И их превосходительства, предшествуемые помощником, со спокойным достоинством направились к выходу — дамы на их пути приседали, а их мужья кланялись.

2

В машине, возвращаясь из Дома Правительства, Маргарет спросила:

— После того что произошло сегодня вечером, не должен ли Харви Уоррендер уйти в отставку?

— Не знаю, дорогая, — задумчиво произнес Джеймс Хоуден. — Он может ведь не захотеть.

— А ты не можешь его заставить?

Хоуден подумал, что сказала бы Маргарет, если бы он ответил откровенно: «Нет, я не могу заставить Харви Уоррендера уйти в отставку. И причина в том, что где-то в этом городе — наверное, в каком-нибудь сейфе — лежит бумажка, на которой кое-что написано моим почерком… И если ее оттуда вытащат и опубликуют, то это может стать моим некрологом… или запиской самоубийцы Джеймса Макколлума Хоудена».

Вместо этого он произнес:

— Ты же знаешь: у Харви много сторонников в нашей партии.

— Но наличие сторонников не может оправдать того, что произошло сегодня.

Он промолчал.

Он никогда не рассказывал Маргарет о съезде и о сговоре между ним и Харви девять лет назад по поводу руководства партией — тяжело достигнутом между ними сговоре, когда они были одни в маленькой театральной гримуборной, в то время как в Торонто, в большом зале аплодировали их соперничавшие партии, дожидаясь, когда им объявят результаты голосования, которые непонятно почему задерживались — непонятно всем, кроме двух главных противников, раскрывавших друг другу свои карты за кулисами.