Он снова вздохнул.

— Когда подпишете вот это, можете идти.

Человечек развернул экран, чтобы Фассин мог видеть.

Фассин посмотрел на то, что должен подписать, на подушечку для снятия отпечатков пальцев и иконку видеокамеры на экране: все это призвано было зарегистрировать, что подписал действительно он (или, точнее, увеличил объем фальшивки, которая после этого займет больше места в памяти).

— Я не могу подписать, — сказал он. — Здесь говорится, что мои друзья — агенты запредельцев и заслуживают смерти.

Человечек закатил глаза.

— Да прочтите же внимательнее. Здесь только говорится, что у вас есть подозрения на сей счет. Ведь не думаете же вы, что вашего слова будет достаточно, чтобы обвинить кого-то в чем-либо, а?

— Тогда зачем я должен это подпи?..

— Мы хотим, чтобы вы их предали! — закричал человечек так, будто ничего очевиднее этого и быть не могло. — Мы хотим, чтобы вы отвернулись от них и стали полезным членом общества. Только и всего.

— Но они мои друзья. — Фассин закашлялся, проглотил слюну. — Слушайте, можно мне выпить воды?

— Нет. Нельзя. И никакие они вам не друзья. Просто ваши знакомые. Да и то едва ли. Вы с ними напивались, накачивались наркотиками, немного болтали, а с некоторыми спали. Все равно скоро каждый из вас пойдет своим путем, и, может, вы больше никогда не встретитесь. Никакие они вам не друзья. Согласитесь.

Фассин в данных обстоятельствах не желал дискутировать о том, что такое дружба.

— И все же я не буду их предавать.

— Но они-то вас предали!

Маленький следователь подвинул экран к себе, кликнул на нескольких иконках и снова повернул его к Фассину. Фассин увидел, как Тай, Сондж и Мом (все привязанные к сиденью, как и он, а Сондж еще и здорово побитый) говорят, что давно подозревали Фассина в симпатиях к запредельцам, что он опасен для общества и за ним нужно приглядывать. Каждый из них бормотал что-то в этом роде, подписывался на экране и прижимал палец к подушечке (палец Сонджа оставил кровавое пятно).

Эти сцены потрясли его. Возможно, они были сфальсифицированы, но Фассин все равно был потрясен. Он откинулся к спинке стула.

— Вы это подделали, — сказал он неровным голосом.

Человечек рассмеялся.

— Вы что, с ума сошли? С какой стати?

— Не знаю, — признался Фассин. — Но я знаю моих друзей. Они бы никогда…

Человечек подался вперед.

— Тогда подпишите, а в том совершенно невероятном случае, если это дело всплывет, скажете, что это подделка.

— Ну так возьмите и подделайте! — закричал Фассин.

— Но в этом случае вы их не предадите! — закричал в ответ человечек. — Кончайте! Подписывайте и убирайтесь. У меня есть дела поважнее.

— Но зачем вам вообще это нужно? — сказал Фассин, едва сдерживая слезы. — Зачем вам нужно, чтобы кто-то кого-то предавал?

Человечек несколько мгновений смотрел на него.

— Мистер Таак, — сказал он, откинувшись назад и стараясь говорить спокойно. — Я просмотрел вашу анкету. Вы не глупы. Идете на поводу у других, идеалистичны, наивны — это все есть, но вы не глупы. Вы должны знать, как функционирует общество. По крайней мере, иметь хоть какое-то представление. Оно функционирует, основываясь на силе, власти и принуждении. Люди держат себя в рамках не потому, что они такие хорошие. Это либеральное заблуждение. Люди держат себя в рамках, потому что в противном случае они будут наказаны. Все это хорошо известно. Это даже не обсуждается. Цивилизация за цивилизацией, общество за обществом, вид за видом — все действуют по этой схеме. Общество означает контроль, а контроль — это награда и наказание. Награжденным разрешается пользоваться плодами общества, и существует правило, хотя и не абсолютно непреложное: никто не наказывается без причины…

— Но…

— Помолчите. Тот идиотский вопрос о праве собственности на орбиталище, из-за которого вы и устроили всю эту бучу, не имеет к вам никакого отношения. Вопрос о собственности — вопрос юридический. А вы даже не местный и в любом случае не собирались здесь задерживаться больше чем на несколько месяцев. Разве нет? Вам в это дело никак не нужно было соваться. Но вы решили иначе и напросились на неприятности, а теперь платите за это: все имеет свою цену. Часть цены состоит в том, что вы даете нам понять: вы пытаетесь размежеваться с этими людьми, вашими подельниками. Как только сделаете это — вы свободны. Можете возвращаться. Я бы предложил вам вернуться домой. Я имею в виду Глантин.

— А если я скажу «нет»?

— То есть не станете подписывать?

— Да.

— Серьезно?

— Серьезно.

— Тогда дело переходит в другие руки. Вам предстоит познакомиться с людьми, которые получают удовольствие от таких вещей.

На сей раз, когда человечек двинул рукой по столу, Фассин закричал от боли. Видимо, он прикусил себе язык. Он ощутил во рту вкус железа, и рот его наполнился кровью и горячей слюной.

— Потому что я, — устало сказал человечек, — никакого удовольствия не получаю.



В конце концов Фассин подписал. И похоже, с самого начала понимал, что подпишет.

Вид у человечка стал счастливый, и в помещение вошли две охранницы, которые, развязав путы Фассина, помогли ему подняться со стула.

— Спасибо, мистер Таак, — сказал человечек и, прежде чем Фассина вывели из комнаты, потряс ему руку. — Мне очень не нравятся все эти неприятные вещи, но видеть, как человек проявляет благоразумие, — немалое удовольствие. Постарайтесь не думать обо мне слишком плохо. Желаю удачи.

Фассина помыли в душе, привели в порядок, и он, посетив врача и выпив кружку бульона, ушел, одетый в тонкий, как бумага, костюм. Когда его выпроводили из помещения в наружную часть орбиталища, он оглянулся — с ним беседовали где-то в недрах дворца диегесиана. Фассин вернулся в гнездо, где все было перевернуто вверх дном. Тут устроили настоящий погром, все переломали или обрызгали какой-то вонючей рвотной дрянью, применяемой для разгона толпы. Тогда они отправились в бар, но после демонстрации и ее разгона так ни о чем толком и не говорили. Все мусолили слухи: того будто бы убили, а тот исчез.

К. с ними не было. Солдаты, разгромившие гнездо, избили К. Ее на три недели поместили в тюремно-больничный корабль, а в день своего освобождения она зарезалась осколком стекла.

Правду Фассин узнал только через несколько месяцев. К. отправили в кошмарное зновидение. Кто-то пришедший вместе с полицейскими (а может, кто-то из них сам умел работать с аппаратурой зновидений) обнаружил, что она все еще плавает, еще не вышла из своего погружения, и изменил установки травмализатора и вспомогатора, а другие тем временем били ее. У того, кто перенастроил травмализатор, вероятно, был чип, заготовленный для таких случаев. После этого они оставили ее, окровавленную и связанную, в каком-то ускоренном кошмаре, где царили ужас, насилие и пытки.

Они были разъединены, занимались другими — и в основном более важными — вещами, когда удалось выяснить все это. Говорили об иске, следствии, протесте.

Фассин вернулся на Глантин и записался на вводный наблюдательский курс через один семестр. После этого он вернулся на орбы, затем посетил Бугитаун в Сепекте, опять вел бурную жизнь — пьянствовал, накачивался наркотиками, веселился, трахался напропалую, а потом (не сразу, постепенно, осторожно) стал наводить справки, потерся в нужных местах, стал встречаться с кое-какими людьми. Он явно прошел несколько проверок, даже не зная об этом, и в один прекрасный день его познакомили с девушкой, которая назвалась Аун Лисс.

* * *

— Фассин!

Он проснулся, услышав свое имя. Каюта на Третьей Ярости. Все еще темно, как ночью. Какие-то стуки. Экран показывал четыре часа. Экран был красный и мигал. Кто-то его зовет?

— Что? — сказал он, скинул с себя ремни и, поднявшись с кровати, поплыл к центру каюты.

— Херв Апсил, — сказал голос. Голос, похожий на голос Апсила, когда тот бывал возбужден или расстроен. — У нас неприятности. Похоже на атаку.

Черт побери! Фассин натянул на себя одежду, дал команду «полный свет».

— Этот жуткий шум, холера его забери, — это что, сигнал тревоги?

— Верно.

— Ты в командном пункте?

— Да.

— И кто это, по-твоему?

Шкафчик, над которым замигала лампочка, развернулся на своей оси, открыв запасной скафандр.

— Не знаю. Два корабля уже уничтожены. Надевайте э-костюм и…

Огни — все тревожные огни — замигали. Экран погас. Кабина сотряслась. В ванной что-то рухнуло с громким треском.

— Чувствуете, да? Вы все еще здесь? — сказал Апсил.

— Чувствую и здесь, — ответил Фассин, глядя на э-костюм в шкафчике.

— Одевайтесь и спускайтесь по шахте в убежище. — Апсил помолчал. — Вы меня слышите? — Еще одна пауза. — Фасс?

— Слышу. — Фассин принялся стаскивать с себя одежду. — А ты что будешь делать, Херв?

— Мы оба будем делать одно и то же.

Кабина снова заходила ходуном. Воздух затрясся, как желе.

Тревожная сигнализация выключилась, но так, что энтузиазма у Фассина не прибавилось. Экран мигнул и издал хрип. Фассин вытащил э-костюм из шкафчика.

— Как дела в главном ангаре? — спросил он.

— Целехонек. Нас, похоже, атакуют из-за Наскерона.

— Значит, в центре мы будем ближе к зоне обстрела, — сказал Фассин.

Что это — утечка? Он услышал шипение воздуха, застегнул воротник э-костюма у себя на шее и дал развернуться гелевому шлему. На несколько мгновений все вокруг потеряло четкость, погрузилось в тишину, потом он решил, что ситуация еще не критическая, и открыл щели, чтобы дышать, говорить и слышать. Лицевая часть шлема стала почти совсем прозрачной.

— Это только сейчас, — согласился Апсил. — Если направление их ударов не изменится, то через два часа мы окажемся точно на траверсе огня.

Фассин вошел в э-костюм и потянул его вверх, соединив с воротником, потом, пыхтя, сделал несколько движений, приноравливаясь к одеянию. На самом деле оно было довольно удобным.

— И ты именно это и собираешься делать, Херв? Сидеть, прижав уши, вместе со всеми остальными, словно мышь в норе, и надеяться, что кот уйдет?

— Таков приказ.

— Я знаю. Догадайся, что я хочу сделать.

Последовала пауза. Еще один сильный удар сотряс каюту. Главная дверь распахнулась внутрь и заходила ходуном; за дверью Фассин увидел сходной люк. Пауза продолжалась.

— Херв? — позвал он и оглянулся — не нужно ли взять что-нибудь с собой. Нет, ничего. — Херв?

— Встретимся там.



На подсвеченном сбоку лике Наскерона что-то вспыхнуло, и в этом ярком сине-голубом свете ангар превратился в беспорядочную мозаику ярко сверкающих поверхностей и черных как смоль теней. Фассин вздрогнул. Свет быстро потускнел, став желто-оранжевым; между луной и Наскероном засияло маленькое гаснущее солнце.

Херв Апсил опередил его. Он махнул Фассину и легко прыгнул на восемь метров, к открытому носовому отсеку челнока, затем исчез внутри. Люк закрылся.

— Херв, — сказал Фассин, опробуя переговорное устройство скафандра.

Ответа не последовало. Он неторопливыми прыжками двинулся к открытому люку трюма. Полковник Хазеренс уже была там: высокий диск ее скафандра парил чуть выше поверхности пола, точно под тем самым местом, которое она занимала в прошлый раз.

— Смотритель Таак! Я предполагала, что вы предпримете нечто подобное! — прокричала она.

«Черт», — подумал Фассин. Он надеялся, что полковник вместе со всеми остальными, как им было приказано, направится в убежище в самом центре луны — на глубине десять километров. Туда вела хотя и одна, но достаточно большая шахта — разве нет? Ну ладно. Он остановился под небольшим остроносым газолетом, закрепленным в своей люльке.

— Полковник, — сказал он, кивнув.

Попытается ли она остановить его? Фассин понятия не имел. А смогла бы она? В этом он не сомневался.

— Не знаю, то ли радоваться, то ли горевать, — прокричала полковник.

Сбоку из скафандра ирилейтки вылезла рука манипулятора и потянулась к Фассину. «Чтоб тебя, — подумал он. — Ну, вот и приехали».

— После вас, — сказала полковник; ее рука указывала наверх.

Фассин улыбнулся и подпрыгнул. Хазеренс с гудением последовала за ним. Его остановил потолок трюма, и он, повиснув, откинул фонарь своего маленького газолета. Открылось тесное пространство, отдаленно напоминающее внутренность гроба. Фассин стащил с себя костюм и отстегнул шлем.

— Без формы, майор, — пошутила полковник; голос ее эхом разнесся в ограниченном объеме верхней части трюма.

Костюм медленно опустился на пол, и Фассин ступил на подножку стреловидного фонаря.

— Боги милостивые! — сказала Хазеренс. — Неужели все мужчины человеческого рода выглядят так?

— Только красивые, полковник, — заверил ее Фассин, не спеша опускаясь в холодный гель.

Крышка фонаря закрылась за ним. Он поерзал в темноте, чтобы шея удобно вошла в воротник сканера. Мягкий свет и мелодичный звон подтвердили: все в порядке. Он потянулся к наконечникам подачи дыхательной смеси, глубоко вдохнул, выдохнул и засунул наконечники себе в ноздри.

Фассин лежал на спине, пытаясь расслабиться и подавляя панику, безотчетный приступ страха, охвативший его, когда жидкая дыхательная смесь стала заполнять его ноздри, горло, легкие, — холоднее напитка не бывает.

Несколько мгновений смятения, дезориентации, потом воротник теснее прижимается к шее, теплый гель начинает обтекать тело, щупальца отыскивают его уши, рот, пенис, анус. По уколу в каждое предплечье, потом еще по уколу под каждое ухо, и кровеносная система подключена.

— Готовы? — пробулькал — гель еще не успел откалиброваться в его ушах — голос Херва Апсила.

«Порядок, — отправил он мыслеречь. — А что полковник?»

— Я тоже готова! — Даже по внутренней связи полковник Хазеренс склонна была кричать.

Фассин перед этим как раз соображал, как бы им отделаться от нее. Похоже, способов не было.

— Люк трюма закрывается. Стартовая готовность, — сказал Апсил.

Фассин начал превращаться в свой маленький газолет, который обволакивал Фассина, обнимал его, проникал в него со всех сторон. Свет снизу исчез, когда люк трюма закрылся. Он видел повисший рядом с ним э-костюм полковника Хазеренс, ощущал его холод и читал его электромагнитные характеристики, одновременно чувствуя, как работают системы челнока, готовятся, приспосабливаются, изменяются, когда корабль отрывается от платформы. Другие его чувства фиксировали необычный приток излучения, заметное количественное и качественное увеличение гравитации, множественные трески в переговорной системе, путаные передачи и электромагнитные сигналы от Совместного комплекса, а потом внезапный толчок: опосредованный, слабый, косвенный, но в то же время массивный удар, за которым последовали странные вибрации и засасывающее вверх движение.

Он ждал, когда Апсил заговорит с ними, пытаясь тем временем разобраться в происходящем. Доносящееся издалека гудение и шипение корабля, засасывающего воздух внутрь трюма.

— Прошу прощения, — мягко сказал Апсил. — Управление восстановлено. Необычный метод заполнения ангара вакуумом. Не знаю, кого и благодарить.

«Мы в порядке?» — спросил Фассин.

— СПО, — ответил Апсил. Голос его был немного не от мира сего. — Серьезные Повреждения Отсутствуют.

«Желаю справиться с теми, что есть», — отправил Фассин.

— Спасибо.

— Не расхолаживаться, готовимся к худшему, — сказала полковник.

Фассин надеялся, что она говорит только с ним. Он проверил все настройки и системы газолета, прилаживаясь к машине, пока жизнеобеспечивающие щупальца газолета прилаживались к человеку. Уголком глаза он уловил внизу что-то вроде множества огней, которые тут же переметнулись в центр его поля зрения. Он вызвал показания нескольких приборов и привел в действие две подпрограммы — проверить, все ли в порядке. Кажется, да.

Он почувствовал, как челнок ускоряется, удаляясь от луны. На его пульте появилась иконка переключения на сенсоры большого корабля, и он переключился.

Теперь он мог чувствовать почти все то же, что и Апсил.

Наскерон заполнял небо перед ним, а серо-коричневая поверхность Третьей Ярости быстро исчезала внизу и сзади. Тучи обломков. Треск в переговорной системе. Гораздо больше, чем должно быть в правильно организованной флотилии, вроде той, что доставила их сюда и еще недавно охраняла луну. Ничто не говорит о действующих радарах или других легко обнаруживаемых сигнальных устройствах. Правда, гражданский корабль вроде челнока все равно был способен засечь лишь самые мощные. Никаких указаний на текущие повреждения, только сведения о незначительных ударах по корпусу, оставивших небольшие вмятинки. Тяговые следы корабля. Внезапная вспышка излучения — какой-то корабль резко развернулся в паре сотен километров от них и помчался прочь. Волны выходного сигнала, оповещающего об отсутствии у них оружия и декларирующего их спасательный статус. Вспышка. Где-то сзади. Почти правильное полукольцо обломков, сверкая, поднимается из нового сияющего кратера диаметром, возможно, в полкилометра на поверхности Третьей Ярости. В поле зрения оказываются и три кратера поменьше, тоже недавние, но уже остывшие настолько, что отображаются оранжевым и красным. По экрану проходит судорога, его пронизывают линии, сетки и возникающие символы тяги.

Апсил направил нос челнока прямо на Наскерон и начал движение по длинной, намеренно неправильной спирали в направлении газового гиганта, ускоряя корабль во всю мощь двигателей.

Челнок ничуть не был похож на высокоэффективное военное судно. В его функции входило одно: доставка газолетов из Совместного комплекса на Третьей Ярости на газовый гигант, а потом обратно. Он был надежен, на Наскероне выдерживал нагрузки внутри гравитационного колодца и в зонах с различным давлением вплоть до уровня жидкого водорода, а кроме того, его мощность позволяла вырваться вместе со своим грузом из цепких объятий этой планеты. Но маневренность у него была невысока, он не имел вооружения и защитных систем и обнаруживался радарами — он и проектировался с самого начала (со спецификацией при объявлении тендера) как легко засекаемый всеми мыслимыми и немыслимыми приборами, чтобы какой-нибудь зловредный насельник не мог обрушить на корабль что-нибудь тяжелое, а потом оправдываться тем, что не заметил его.

— Как вы там себя чувствуете? — спросил Апсил. Голос его звучал сдержанно, без всякого волнения.

— Я отлично, — отозвалась полковник.

«Я тоже, — отправил Фассин. — Время прибытия уже есть?»

Путешествие с Третьей Ярости на Наскерон обычно занимало около часа. Фассин рассчитывал уложиться меньше чем в полчаса.

— Главный двигатель работает на полную, так что поворот сделаем минут через десять, — сказал Апсил. — Потом начнем замедление, это еще минут десять, потом… гмм, еще немного… не больше пяти, и я рассчитываю быть достаточно глубоко в атмосфере.

Он имел в виду, что они будут достаточно глубоко в атмосфере и потому неуязвимы для любого оружия, кроме самого разрушительного. Конечно, не считая того разрушительного оружия, которым владели сами насельники.

«А еще как-нибудь ужаться можем?» — спросил Фассин.

— Может, удастся сократить время, когда достигнем вершины туч, — сказал Апсил. — При крутом входе скорость выше. Может быть. Гмм. — У Фассина создалось впечатление, что Апсил чешет себе подбородок. — Да, может быть, если позволить давлению и температуре чуть выйти за допустимые пределы. — Пауза. — Хотя при этом мы должны исходить из допущения, что корабль не получил неизвестных нам повреждений, когда ракета уничтожила ангар.

«Мы всегда исходим из каких-нибудь допущений», — согласился Фассин.

— Старший техник, — раздался голос полковника Хазеренс, — скажите, нас преследуют или атакуют?

— Нет, полковник.

— Тогда я предлагаю действовать по первой предложенной вами схеме входа.

«Решение остается за тобой, Херв», — послал Фассин.

— Принято.

— Вы можете получить доступ на военные частоты, старший техник?

— Боюсь, что нет, мадам, если только они не пошлют нам чистый луч или радиосигнал.

— Очень жаль. А что там происходит?

— Похоже, тут произошло боевое столкновение. Возможно, еще продолжается. Тяговые следы удаляются от луны в направлении, откуда, видимо, прилетают вражеские ракеты. Ух ты!

Вспышка привлекла и периферийное внимание Фассина; еще один кратер, больше прежних, забелел на поверхности Третьей Ярости.

— А что с людьми, которые остались на Третьей Ярости? — спросила полковник.

— Я их слушаю, — сказал Апсил. — Постараюсь связаться с ними напрямую. Дайте мне пару минут.

Молчание. Фассин с помощью корабельных датчиков наблюдал за круговертью в окружающем пространстве. Он проверил параметры системы челнока, сориентировался, потом поискал Глантин и нашел его — крохотная сверкающая точка вдали. Датчики позволили ему включить увеличение, пока малая планета не засияла своим идущим к полнолунию ликом; на ее поверхности светились точки искусственных объектов, едва просматривались особенности топографии. Может, это нагорье? А там — вот это светлое пятно — море Прелести? Искорка. Вон там, вдали… Крохотная вспышка. Или показалось?

Что-то, холоднее и яростнее любых гелевых щупалец, вторглось в него, сжало его желудок и сердце. Нет, нет, конечно же. Просто еще один искусственный объект системы. Он посмотрел на кнопки воспроизведения показаний датчиков.

— Черт! Впереди обломки, чтоб им!.. — сказал Апсил, и корабль дернулся, качнулся.

Фассин снова сосредоточился на том, на что смотрел Апсил, и тоже увидел поле черных точек на лике планеты впереди, похожих на беспорядочную стаю птиц вдалеке. Они шли почти с максимальной скоростью. Челнок начал поворачиваться.

Волна темных осколков, словно вьюжный заряд черных как сажа снежинок, нахлынула на корабль со всех сторон. Фассин почувствовал, как его руки, удерживаемые вязким противоударным гелем, пытаются прижаться к телу: инстинктивная попытка уменьшиться в размерах. Но они миновали опасную зону. Удара не последовало.

Спустя мгновение Фассин почувствовал, как челнок разворачивается своими соплами к планете и готовится начать замедление.

— Я думаю, — осторожно сказал Апсил, — что мы практически…

В этот момент что-то врезалось в них. Корабль вздрогнул, послышался сильный хлопок, который Фассин ощутил через корпус корабля, через газолет, даже через противоударный гель. Он потерял связь с системами челнока и вернулся в собственный маленький остроносый аппарат. Их закрутило. Фассин одновременно с разворотом увидел свет. Свет?

Свет шел снизу, где находились люки трюма. Он увидел скафандр полковника, висевший рядом. Ох-ох…

Корабль начал выходить из штопора, выравнивая курс. Свет, поступающий снизу, начал гаснуть, но не исчез. По спектру он напоминал свет, отраженный от Наскерона. Свет от газового гиганта, просачивающийся сквозь предположительно закрытые люки. Фассин дернул сенсорное кольцо газолета, чтобы видеть люки напрямую.

— О, бля! — попытался сказать он.

Он увидел небольшую, но неровную дыру, из которой свешивалась всякая рвань, словно вывороченные наружу кишки. Свет Наскерона отражался от каких-то поверхностей, на вид отполированных.

Нагрузки растут. Очень похоже, что основной двигатель, обеспечивающий замедление, работал более или менее штатно. Фассин снова попробовал интерком, потом передал радиосигнал. «Херв?»

— Здесь. Прошу прощения. Все же во что-то врезались. Я его уже выровнял и вернул на прежний курс. Но из трюма пока никаких данных. Включая и люк.

«По-моему, туда-то и пришелся удар. Я вижу дыру».

— Большую?

«Где-то метр на два».

— Я тоже вижу дыру, — сказала им полковник, присоединившаяся к радиотрансляционному обмену. — Именно такую, как описал наблюдатель Таак.

— Слишком маленькая, чтобы вам, ребята, выбраться, — сказал Апсил.

«Есть еще повреждения?» — послал Фассин.

— Пока держимся. Я не вижу, где вышел обломок, который ударил по кораблю, или куда он попал внутри.

— Подозреваю, что он задел меня, — сказала Хазеренс. — То есть мой э-костюм. Кажется.

Пауза. Потом голос Апсила:

— А вы?.. Вы в порядке?

— В полном. Двери люка поглотили энергию удара, а мой скафандр исключительно высокого качества, надежности и стойкости. На нем почти ни царапинки.

«Если мы не откроем люк, то не выйдем и вся экспедиция потеряет смысл, Херв», — послал Фассин.

— Но мы сможем отсидеться в челноке под тучами, — сказал Апсил. — У меня почти нет информации из комплекса. Похоже, последний удар там наделал немало бед. Нам, наверное, будет безопаснее под газом, чем тут, на виду у того, кто ведет огонь.

Из Совместного комплекса на Третьей Ярости никаких вразумительных сведений не поступало, и ни один военный корабль не вел обмена на гражданских частотах. Помехи в электромагнитном диапазоне — неприятная проблема вблизи Наскерона даже в лучшие времена — были особенно интенсивными. Апсил нашел пару экваториальных релейных спутников комплекса, но, как это ни странно, не смог соединиться с ними, а лишь ловил со спутниковых приемопередатчиков однообразную и бессмысленную дребедень. Он даже попытался связаться с насельническими зеркальными спутниками, и, хотя получить оттуда что-нибудь, кроме бредятины, никогда не удавалось, функционировали они вполне нормально.

— Ух ты, — услышали они Апсила. — Еще один удар по Третьей Ярости. Мы входим в атмосферу. Довольно медленно из-за повреждения, но входим.

— Как сочтете нужным, старший техник, — сказала полковник.

Челнок задрожал, входя в верхние слои атмосферы Наскерона и оставляя за собой сверкающий след над вершинами туч. Движение его замедлилось. Они стали ощущать гравитацию, которая все возрастала. Система их крепления к корпусу челнока стала издавать скрипы и стуки. Качка уменьшилась, потом возросла, потом снова упала. По корпусу и перегородкам корабля пошли мягкие потрескивания и хрустящие стуки: от рваного пролома в люке стали отламываться куски, которые сияли и искрились в пространстве вокруг них, по мере его наполнения газом, и Фассин снова уловил звук в трюме. Все трое становились тяжелее, теперь по-настоящему тяжелее. Фассин почувствовал, как противоударный гель вокруг него уплотняется, словно звук снега, хрустящего под ногами. Он почти что чувствовал, как пузырьки газа парашютируют в его теле, словно клетки крови. Ну вот, теперь, слава богу, появился вес…

— Старший техник, — вдруг сказала полковник.

— Держитесь, — сказал Апсил. — Это…

Весь корабль дрогнул, а потом внезапно задребезжал.

«Херв?» — послал Фассин.

— Попали под прицел… — начал было Апсил, но тут же замолчал — корабль снова затрясло, а потом он бешено заметался по небу.

— Нас и в самом деле кто-то обстреливает, — заявила Хазеренс. — Старший техник, — закричала она по частоте. — Вы можете нас выпустить?

— А? Что? Нет! Я…

— Старший техник, попробуйте по моей команде заложить крутой вираж или мертвую петлю, — сказала ему Хазеренс. — Я нас выпущу.

— Вы?! — прокричал Апсил.

— Я. Обещаю. У меня есть оружие. А теперь прошу меня простить и желаю удачи.

«Постойте», — начал было Фассин.

— Смотритель Таак, — не допускающим возражений тоном сказала полковник. — Включите защиту датчиков.

Большой диск, висящий рядом с ним, отправил порцию слепящего сине-белого света вниз, к крышке люка, которая исчезла в короткой вспышке искр. Снаружи стремительно кружились желто-коричневые облака. Зрительное поле Фассинова газолета было усеяно точками: система переключалась с поврежденных датчиков на рабочие. Фассин понял, что не успел вовремя включить защиту, и теперь просто выключил датчики.

— Выходим через три секунды, — сказала полковник. — Прошу вас, старший техник, выполняйте свой маневр.

Вспышка излучения и тепловой удар сверху совпали с неожиданным разворотом. Люлька, удерживавшая Фассина в челноке, распахнулась и выстрелила им из трюма, словно пушечным ядром. Полковник в ее ирилейтском э-костюме, крутясь, вылетела следом мгновение спустя и быстро догнала его. Перед ним наверху мелькнул челнок, все еще продолжающий вращение, потом Фассин увидел, как с одной стороны внезапно появился фиолетовый луч и прорезал окружающий их газ, обжигая его зрение, еще не оправившееся. Луч прошел совсем рядом с кораблем-носителем, а потом между ними и челноком быстро закрутились облака желтого тумана, и остались только он, полковник, крохотный остроносый силуэт и вертящаяся монета грязно-серого цвета, и все они устремились в безмерный хаос небес Наскерона.

— «Те, кто проявляет интерес к изучению подобных вопросов, сходятся в том, что внутри некоторых видов существует определенный класс, демонстрирующий такое презрение и подозрение в отношении своих сотоварищей, что вызывает только ненависть и страх, считая их самыми искренними эмоциональными реакциями, на пробуждение которых можно рассчитывать, ибо подделать их невозможно».

Архимандрит Люсеферус поднял взгляд на голову на стене. Голова вперилась широко открытыми от боли, ужаса и безумия глазами в стену напротив.

Убийца умер вскоре после того, как они отправились в долгое путешествие к Юлюбису — верхняя пара клыков наконец проникла в мозг достаточно глубоко, чтобы вызвать смерть. Когда медики сказали, что смерть должна наступить через несколько дней, архимандрит приказал снова приподнять веки убийцы: он хотел видеть выражение этого лица в момент смерти.

Люсеферус спал, когда смерть наконец пришла к безымянному убийце, но архимандрит потом много раз просматривал запись. (Ничего особенного не случилось, просто мучительная судорога исчезла с лица, глаза закатились, а потом медленно опустились, чуть вкось, тогда как данные датчиков, сопровождающие визуальные показания, свидетельствовали о том, что сначала остановилось сердце, а несколько минут спустя кривая мозговой активности выровнялась в горизонтальную. Люсеферус предпочел бы что-нибудь более драматичное, но нельзя же получить все.) Он приказал отсечь голову убийцы и повесить ее неподалеку от головы вождя мятежников Стинаусина: пусть то, что было Стинаусином, весь день взирает на то, что было убийцей.

Архимандрит поднял взгляд на уставившуюся в пространство перед собой безымянную голову.

— Ну, что скажешь? — Он снова посмотрел в текст, шевеля губами, но вслух уже не читая. Потом сложил губы трубочкой. — Я, пожалуй, соглашусь с тем, что здесь сказано, но не могу отделаться от чувства, что тут присутствует некая критическая нотка. — Он покачал головой, закрыл древнюю книгу и скользнул взглядом по обложке. — Никогда о таком не слыхал, — пробормотал он.

Но, по крайней мере, подумал он, у этого надутого интеллектуала было имя. Люсеферуса довольно сильно раздражало, что он не знает имени неудавшегося убийцы. Да, у этого типа не получилось, да, он дорого заплатил за свое преступление, да, он теперь мертв и его голова висит тут в качестве трофея. Но почему-то тот факт, что имя убийцы так и не выяснили, стал действовать Люсеферусу на нервы, словно убийца восторжествовал над ним, словно успешное сокрытие этой важной информации означало, что победа Люсеферуса над этим несчастным никогда не будет полной. Он уже послал на Лесеум распоряжение о более тщательном расследовании этого дела.

За листом зеркального алмаза — главной внутренней дверью приемной-кабинета — появился его старший личный секретарь.

— Да?

— Маршал Ласерт, господин архимандрит.

— Две минуты.

— Так точно, господин архимандрит.

Он принял маршала запредельцев в главной приемной победоносца «Люсеферус VII», его флагманского корабля. (Люсеферус считал, что такие названия, как «линкор» и «крейсер», устарели и звучат простовато.) Судно по его приказу переделали так, чтобы оно соответствовало рангу архимандрита, но в какой-то момент кораблестроители просто взвыли в голос, потому что расширение, как они это называли, «полостей» свыше определенного предела слишком ослабляло конструкцию корабля. В результате приемная получилась не такой большой или устрашающей, как ему хотелось бы, а потому Люсеферус потребовал установить в ней зеркала и несколько голопроекторов, которые создавали иллюзию большего объема, хотя его все же постоянно грызло опасение, что кто-то распознает обман. Он избрал стиль «новый брутализм»: много псевдобетона и ржавых труб. Архимандриту понравилось название, но к внешнему виду он остыл почти сразу же.

Он появился в сопровождении одного секретаря, который шел чуть впереди. Охранники, придворные, администрация и офицеры флота поклонились.

— Маршал.

— Архимандрит.

Маршалом запредельцев была женщина в легких доспехах, которые выглядели словно отполированные, но в то же время создавали ощущение практичности и прочности. Она была высокой, стройной, с гордо посаженной головой, хотя, на вкус Люсеферуса, слишком уж плоскогрудой. Правда, лысые женщины все равно вызывали у него неприязнь. Она коротко кивнула ему: вероятно, уже несколько десятилетий никто, исключая тех, кто открыто его ненавидел и/или должен был в скором времени умереть, не выражал столь мало почтения к его статусу. Люсеферус никак не мог решить, показалось это ему оскорбительным или освежило новизной ощущений. Два старших офицера за спиной женщины были джаджуэджейнами и в настоящий момент пребывали в своей стандартной конфигурации перекати-поля; ни одна часть их сверкающих доспехов не доходила до пояса маршала. Он подозревал, что женщину выбрали потому, что она была человеком, как и он; почти все высшие офицеры запредельцев принадлежали к другим видам.

Он сел. Сиденье не было троном, но являло собой внушительное сооружение на подиуме. Маршал запредельцев могла и постоять.

— Вы хотели поговорить, маршал Ласерт.

— Я выступаю от имени Трансгресса, Истинно Свободных и Двойственного Союза. Мы уже в течение некоторого времени хотели поговорить с вами, — ровном голосом сказала маршал; для женщины голос был слишком низким. — Спасибо, что согласились на эту встречу.

— С большим удовольствием, уверяю вас. Итак. Как наша маленькая война на вашем фронте? Последние сведения, конечно.

— Насколько нам известно, все в порядке. — Маршал улыбнулась. Ее голый череп поблескивал в лучах света. — И как я понимаю, ваша собственная кампания продвигается от победы к победе.

Он взмахнул рукой.

— Мы почти не встречаем сопротивления, — сказал он.

— Основная часть вашего флота вскоре должна быть на окраинах системы Юлюбиса. Когда? Через год?

— Что-то около этого.

— Это немного позднее, чем мы рассчитывали.

— Речь идет о крупном флоте вторжения. Чтобы его собрать, нужно было время, — сказал Люсеферус, стараясь показать, что отвергает ее скрытую критику, и в то же время создавая впечатление, что ее соображения не очень важны для него.

Хотя на самом деле его флот и вправду запаздывал. Он лично заверил этих — временных — союзников, что будет готов к вторжению на целых полгода раньше срока, который вырисовывался теперь. Видимо, это было его ошибкой, если можно говорить об ошибке. Он предпочитал держать свой флот собранным в единый кулак, а не распылять его в зависимости от скорости отдельных кораблей, чтобы собирать заново после начала вторжения. Его адмиралы и генералы утверждали (хотя и не очень настойчиво, если думали о своем благе), что нет нужды постоянно держать все подразделения вместе, но Люсеферус предпочитал именно такую конфигурацию. В таком виде флот ему казался более сплоченным, более впечатляющим, более собранным и радующим глаз.

Еще это означало, что запредельцам придется взять на себя больше ответственности по подготовке вторжения в систему Юлюбиса, чем они предполагали, а это должно было облегчить действия флота вторжения и сделать силы запредельцев (Люсеферус надеялся, что они к этому времени будут значительно истощены) более уязвимыми относительно его собственного, собранного воедино флота.

— И тем не менее, — сказала Ласерт, — мы полагаем, что ваши передовые подразделения могут наносить удары уже теперь.

— У нас есть несколько автоматизированных передовых разведчиков и высокоскоростных беспилотных штурмовиков, которые уже находятся там или вскоре прибудут туда, — сказал Люсеферус. — Лучше всегда быть готовым к любому развитию событий. Некоторые из кораблей нужно перепрограммировать, но мы полагаем, они будут действовать эффективно и помогут сломить сопротивление. — Он улыбнулся, наблюдая за ее реакцией при виде его прозрачных алмазных зубов. — Я очень верю в полезность небольшой паники, маршал. Но еще лучше сильная паника. Жители, натерпевшись страхов, будут рады любой власти, которая положит конец неопределенности, даже если до того ей противились.

Маршал тоже улыбнулась, хотя, похоже, против своей воли.

— Конечно. И мы пришли к выводу, что сейчас, возможно, подходящий момент для беседы о том, как вы представляете себе свою стратегию после достижения системы Юлюбиса.

— Я намереваюсь захватить его, маршал.

— Понятно. Но Юлюбис, может статься, имеет сильную систему обороны.

— Я это учитываю. Поэтому-то и веду с собой такой большой флот.

Они находились в пространстве между системами — в безжизненной пустыне, где нет почти ничего, и менее чем в годе пути от Юлюбиса. Скоростной крейсер запредельцев и два истребителя сопровождения встретились с его флотом всего несколькими часами ранее, заложив вираж и выровняв скорости с мастерством и ловкостью, которым могли позавидовать его офицеры. У запредельцев и в самом деле отличные корабли. Ну что ж, у них корабли, а у него — системы: еще одна возможность поторговаться. Теперь эти три скоростных корабля оказались в рядах его огромного флота, пусть последний и проигрывал технически.

— Позвольте мне говорить откровенно, архимандрит?

Он внимательно посмотрел на нее своими глубоко посаженными красными глазами.

— Меньшего я от вас и не жду.

— Нас волнует возможный уровень потерь среди гражданского населения, если вторжение в Юлюбис будет чрезмерно агрессивным.

«С какой это стати она заговорила об этом?» — подумал Люсеферус, внутренне усмехнувшись.

Он посмотрел на своего личного секретаря, потом на своих адмиралов и генералов.

— Маршал, — рассудительно сказал он, — мы собираемся захватить их. Мы собираемся атаковать их. — Он широко улыбнулся и увидел, как и на лицах его адмиралов и генералов появились ухмылки. — Я полагаю, что агрессивность является… необходимым элементом, разве нет?

Он услышал тихие смешки одного-двух самых высокопоставленных офицеров своей свиты. Считалось плохим, если твое окружение так запугано, что боится приносить тебе дурные вести и всегда смеется, когда смеешься ты (и все в таком роде), — тогда ты не в курсе истинного положения дел. Правда, если ты знал, что делаешь, это не имело значения. Тебе просто нужно было тоньше настраивать свои органы восприятия. Иногда смеялись все, иногда только некоторые, иногда по тому, кто молчит, а кто издает звуки, ты узнавал гораздо больше, чем если бы потребовал у них сказать всю правду. Ему повезло — природа наделила его тонким чутьем такого рода.

— Необходимы как агрессивность, так и здравомыслие, архимандрит, — сказала маршал. — Мы, конечно же, знаем, что природа не обделила вас ни тем ни другим. — Она улыбнулась, но в ответ улыбки не получила. — Мы просто хотели бы получить заверения в том, что действия ваших войск принесут вам еще больше известности и уважения.

— Уважения? — переспросил архимандрит. — Я внушаю людям ужас, маршал. Такова моя стратегия. Я обнаружил, что это самый быстрый и эффективный способ объяснить людям, в чем заключается благо для них и для меня.

— Ну, тогда сделайте это ради славы, архимандрит.

— Проявлять милосердие ради славы?

Маршал на секунду задумалась.

— В конечном счете — да.

— Я завоюю их так, как сочту нужным, маршал. Мы в этом партнеры. Вы не должны указывать, как мне следует поступать.

— Я и не пытаюсь, архимандрит, — быстро сказала маршал. — Я принимаю то, что вы должны сделать, я просто передаю вам просьбу, касающуюся характера ваших действий.

— А я выслушал вашу просьбу и отнесусь к ней со всем вниманием.

Люсеферус слышал от кого-то такую словесную форму (он никак не мог вспомнить, от кого или где), которая, по зрелом размышлении, показалась ему весьма полезной, особенно если произносить ее с некоторой помпезностью: медленно, даже торжественно, с искренностью на лице, чтобы собеседник воспринял твои слова серьезно и даже утвердился в надежде, что ты выполнишь просьбу, а не (в лучшем случае) проигнорируешь ее полностью. В худшем же случае (в худшем для просителей) ты сделаешь нечто прямо противоположное тому, о чем тебя просят, только для того, чтобы насолить им, показать, что ты не из тех, кем можно понукать… хотя тут есть своя хитрость, ведь люди могут попытаться вынудить тебя поступать, как им надо, прося сделать противоположное тому, что им требуется, но даже и без учета этих соображений ты так или иначе изменил свое поведение из-за чьих-то слов, а это как бы наделяло их некоторой властью над тобой, тогда как все действия архимандрита были направлены на то, чтобы никто не мог сказать, будто имеет власть над Люсеферусом.

Власть значила для него все. Деньги без власти были ничем. Даже счастье лишь отвлекало от главного, было призраком, заложником. Что есть счастье? Нечто такое, что у тебя могут отобрать. Счастье слишком часто было связано с другими людьми, с которыми ты должен был делиться властью; ты подпадал под их влияние, они могли пользоваться им по своему усмотрению и забирать у тебя то, что делает тебя счастливым.

Люсеферус знал счастье и видел, как его отбирают. Его отец (единственный человек, которым он восхищался, хотя при этом и ненавидел старого ублюдка) избавился от матери Люсеферуса, когда она постарела и утратила привлекательность, заменив ее (Люсеферусу тогда едва исполнилось десять) чередой молодых, сексуально привлекательных, но бездушных, черствых и эгоистичных молодых женщин — женщин, которых он желал, но в то же время и презирал. Мать Люсеферуса отослали прочь. Больше он ее никогда не видел.

Его отец был омнократом Меркатории в промышленных комплексах системы Лесеума. Он начинал с самых низов в качестве казнократа (циничнейшим образом само это название подразумевало, что занимающий эту должность только коррупцией и может зарабатывать на более-менее достойную жизнь, а это позволяло собрать на него досье, которое, выйди он из подчинения, можно было использовать против него). Потом он стал оватом, прошел по всей служебной лестнице вплоть до должности диегесиана — встал во главе городского района, потом небольшого промышленного города, потом города средних размеров, потом большого города, потом континентальной столицы. Он стал аппаритором, когда его непосредственный начальник умер на руках их общей любовницы. Эта любовница (на самом деле — его жена) какое-то время преуспевала, потом стала слишком требовательной и встретила преждевременную смерть.

Отец никогда не говорил Люсеферусу, убил он ее или нет.

И он тоже никогда не говорил отцу, что эта женщина в последнее время была и его любовницей.

От аппаритора его отец поднялся до перегала — сначала возглавлял орбитальный жилищно-промышленный пучок, потом континент, потом приличного размера луну, обрастая всеми атрибутами власти, богатства и величия, какие подразумевала эта должность в процветающем союзе связанных воедино систем, а таким и был Лесеум. В этот момент отец, кажется, впервые был доволен своим положением. Он вроде бы расслабился и стал наслаждаться жизнью.

А жизнь его на этом и закончилась. Подготовившись к прыжку на следующую должность — иерхонта, отец, который успел приобрести громадное состояние, раздавая патенты и заключая контракты с торговцами и производителями из всего множества объединенных систем, пожалел своего фаворита-аппаритора, от которого отвернулась фортуна. Без всякой на то необходимости отец вовлек того в сделку с откатом и в течение месяца был разоблачен как завзятый коррупционер, осужден и обезглавлен. А место его занял тот самый молодой аппаритор.

Люсеферус с младых ногтей проникся убеждением, что ему в этой сфере никогда не достичь тех же высот, что и отцу, но тем не менее, заинтересовавшись природой религии и веры, несколькими годами ранее вступил в Цессорию. Во время процесса над отцом он был сострадателем, младшим священником. Его назначили одним из исповедников отца, и он сопровождал старика на плаху. Отец поначалу держался хорошо, а потом пал духом. Он начал рыдать, умолять, обещать что угодно (но только то, что уже потерял). Он цеплялся за одежду Люсеферуса, выл, молил о пощаде, прятал лицо на груди у сына. Люсеферус знал, что за ним наблюдают, что этот миг важен для его будущего. Он оттолкнул отца.

В Цессории он быстро поднялся на самый верх.

Ему бы никогда не получить столько власти, сколько было у отца, но он был умным, способным и пользовался уважением, а к тому же делал успешную карьеру в важной, но не слишком опасной части одной из величайших мета-цивилизаций, какие видела галактика. Он мог бы удовольствоваться этим и никогда не ставить себя в уязвимое положение, как сделал его отец.

Потом случилось Отъединение. В эпоху Коллапса артерий вокруг Лесеума по галактическому объему в миллионы звезд прокатилась волна разрушения порталов, и только пучок систем Лесеума среди этого хаоса оставался подсоединенным. Система Лесеума-9 была важной, казалась жизненно необходимой и оставалась вне опасности, пока тысячелетие спустя не подоспело ее собственное отъединение в хаосе Войн рассеяния, причиной же схватки стало незначительное расхождение во взглядах между тремя соперничающими сторонами, о которых раньше никто и не слышал. Когда все закончилось, три противника снова исчезли из виду, оставшись разве что в исторических трудах. Однако ущерб они нанесли немалый — портал около Лесеума-9 был уничтожен, и огромный объем пространства вокруг системы оказался отрезанным от остальной цивилизованной галактики.

После этого все изменилось — и способы сохранения власти, и фигуры, которые теперь могли бороться за абсолютную власть.

Как бы то ни было, но отец научил Люсеферуса всему, а прежде всего следующему: в жизни не бывает равнин. Ты либо находишься на спуске, либо на подъеме, и всегда лучше находиться на подъеме, в особенности потому, что единственный надежный способ двигаться вверх — ступать по спинам других людей, используя их как ступеньки, как платформы, как мостки. Совершенно справедливо гласила старинная пословица: будь добр к людям на своем пути наверх, и тогда они будут добры к тебе, когда ты покатишься вниз, но то была пословица неудачников, трюизм проигравших. Лучше всегда идти только вверх, никогда не останавливаться, никогда не расслабляться, никогда не оказываться в ситуации, когда ты катишься вниз. Мысль о том, что могут сделать с тобой те, кого ты обидел, кому причинил зло, кем воспользовался на своем пути наверх (конечно, из тех, кто остатся жив), была еще одним стимулом для серьезного игрока, чтобы никогда даже не помышлять о снижении темпа, не говоря уж об отступлении. Тот, кто одержим победой, постоянно должен находить для себя новые вершины, которые нужно покорить, искать новые тропы для восхождения и новые горизонты, к которым следует стремиться.

Относись к ЖИЗНИ как к игре — таков был его лозунг. Возможно, именно в этом и заключалась истина, стоявшая за Истиной — религией, в которой Люсеферус был воспитан как послушный член Меркатории: ничто из того, что ты делаешь или будто бы делаешь, на самом деле не имеет значения, потому что все это (возможно) игра, имитация. Все это в конечном счете было одним притворством. Даже культ Заморыша, номинальной главой которого он считался, был создан им просто из-за того, что ему понравилось название. Разновидность Истины, которая время от времени требовала дополнительного самоограничения и позволяла наилучшим образом подтвердить людское легковерие. Люди готовы проглотить все, что им дают. Разумеется, кое у кого это вызывало сомнения. Он считал изобретенный им культ подарком судьбы, великолепнейшей возможностью манипулировать простачками.

Ну да, люди считали тебя жестоким. Ну да, люди умирали, страдали и росли с чувством ненависти к тебе. Ну и что? По крайней мере существовала вероятность того, что все это не взаправду.

Но если все это было взаправду, что ж, тогда жизнь — это борьба. Такой она всегда была и всегда будет. Ты признавал это и жил соответственно или попадался на удочку лжи, глаголившей, что прогресс и общество сделали борьбу ненужной, и тогда ты просто существовал, подвергался эксплуатации, становился жертвой, обыкновенным кормом для других.

Он спрашивал себя, до какой степени запредельцы — по общему мнению, дикие и не имеющие законов — понимают эту истину. Они позволяли женщинам подниматься до самых вершин в командных структурах армии, и это не вызывало у него особого одобрения. И эта маршал, похоже, не понимала: если он говорит, что выслушал ее просьбу и отнесется к ней со всем вниманием, это ровным счетом ничего не значит.

— Благодарю вас, архимандрит, — сказала она.

Тем не менее он улыбнулся.

— Вы останетесь? Мы устроим банкет в вашу честь. У нас здесь, среди звезд, так мало поводов для торжества.

— Это и в самом деле большая честь, архимандрит. — Маршал снова чуть кивнула.

«И за обедом мы попытаемся обследовать мозги друг друга, — подумал он. — Боже мой, какой снобистский досуг. Лучше уж дайте мне каждый день по планете на разграбление».

«Вы представляете себе, где мы находимся?» — послала сигнал полковник с помощью точечного лазера. Они решили, что это наиболее безопасный способ связи.

«Зона ноль, экваториальная, — послал Фассин. — Мы немного опережаем последний сильный шторм и находимся в десяти — двадцати тысячах километров за Ушной гирляндой. Я проверяю последние данные, загруженные перед отправкой».

Они плыли в медленном водовороте, вокруг неторопливо устремляющихся вверх аммиачных паров диаметром с небольшую планету, примерно в двух сотнях километров ниже верхней кромки туч. Температура снаружи была по человеческим меркам относительно приемлемой. Почти на всех газовых гигантах были слои — места, где человек теоретически мог существовать без всякой защитной одежды. Конечно, при этом необходимо было находиться в лежачем положении, в ванне с противоударным гелем или чем-то подобным, потому что при весе в шесть раз больше того, к которому был приспособлен скелет, любые движения и даже просто вертикальное положение становились весьма проблематичными; легкие нужно было наполнять жидкой дыхательной смесью, ведь дышать приходилось смесью газов, в которой кислород присутствовал лишь в следовых концентрациях, а реберным и грудным мышцам — функционировать в гравитационных тисках, и, кроме того, требовалась защита от ливня заряженных частиц. И все же среда была, насколько это возможно для подобных планет, благоприятна для человеческих особей.

Полковнику Хазеренс показалось здесь жарковато, но как ирилейтка она должна была чувствовать себя более комфортно ближе к вершинам туч. Она уже громко сообщила, что э-костюм у нее целехонек и может защитить ее где угодно, начиная от космического вакуума и кончая погружением в наскеронскую атмосферу на десять тысяч километров, где давление в миллион раз сильнее того, что действует на них теперь, а температура немного превышает температуру на поверхности звезды Юлюбис. Фассин предпочел не затевать спор «а мой лучше», хотя его собственный газолет тоже был вполне надежен — правда, на таких глубинах он не испытывался.

Он попытался связаться с Апсилом на челноке, но услышал только треск. Пассивная позиционная решетка, образуемая экваториальными спутниками, функционировала, но охват уменьшился, и связь стала неустойчивой: значит, некоторые спутники отсутствовали или не работали.

На Наскероне или любом другом газовом гиганте важно было знать, в каком месте ты находишься, но это было еще полдела. Планета имела твердое каменное ядро — сферическую массу диаметром приблизительно в десять земных, находящуюся под семьюдесятью тысячами километров водорода, гелия и льда, и встречались пуристы, которые называли поверхностью планеты переходный участок между каменным ядром и слоем водольда, царство высокой температуры и высокого давления. Но нужно быть завзятым педантом, чтобы даже делать вид, будто принимаешь такое определение всерьез. За слоем водольда (в физическом смысле — льда, потому что вещество находилось в твердом виде, сжатое колоссальным давлением, но тем не менее температура его превышала двадцать тысяч градусов — удивительно много для человеческого представления обо льде) на сорок тысяч километров простирался металлический водород, который затем на протяжении целых десяти тысяч километров постепенно переходил в молекулярный водород. Этот слой при немалом воображении можно было назвать морем.

А еще выше в относительно тонких (всего несколько тысяч километров), но все же необыкновенно сложных слоях, уходящих в космос, и находились районы, где обитали насельники, — в поясах, что оборачивались в разных направлениях, и зонах быстро вращающихся газов, которые (волнуемые большими и малыми штормами, омываемые приливами, украшенные гирляндами, полосами, штангами, жилами, вуалями, колоннами, глыбами, полостями, водоворотами, вихрями, перьями, фронтами сдвигов и тектоническими шквалами) опоясывали планету. Там, где жили насельники и где все и происходило, твердой поверхности не было, как не было ничего, что могло бы продержаться более нескольких тысяч лет, кроме газовых лент, бесконечно проносящихся друг мимо друга, огромных крутящихся колес атмосферы, вращающихся, как плохо нарезанные зубцы в недоделанной коробке передач, имеющей в поперечнике сто пятьдесят тысяч километров.