— В таком случае, он ничего не заметит, если…

Женщина молчала.

— Ты прекрасна, беременность тебе… — продолжил было космонавт, но Кристина прервала его:

— Тс-с-с…

Они поцеловались. Свет летнего солнца заливал комнату, согревая комнату и их тела. Женщина вспотела.

— Тома проснется нескоро, Карла привезет детей не раньше девяти, — прошептал любимый ей на ухо, — так что времени у нас навалом…

— Тс-с-с…

Кристина рассмеялась — он прав, сейчас только шесть утра! Она протянула руку и достала из ящика пачку презервативов. Прогнала горькую мысль: \"Мы никогда не сможем…\" В ту страшную ночь Маркус сказал правду: он сгинул навек, но оставил по себе страшную память: она стала ВИЧ-положительной. Лечение ей не помогло, и теперь они с Фонтеном до конца дней обречены заниматься любовью с \"резинкой\". Она долго колебалась, когда Лео предложил ей завести малыша: перечитала массу статей и выяснила, что риск передачи ВИЧ от матери к ребенку крайне низок (меньше 1 %), если женщина находится под постоянным наблюдением врача и со второго триместра беременности принимает антиретровирусные препараты. Многие инфицированные женщины обрели таким образом счастье материнства.

У Лео, благодарение Господу, здоровье было отменное, и они прибегли к старому доброму методу \"искусственного оплодотворения\". Процедура неприятная, что и говорить, и получилось у них не сразу, но они повторяли ее, не сдаваясь, пока богиня плодоносности не вознаградила их за терпение. Третья попытка оказалась успешной… Для большей безопасности Кристине должны были сделать кесарево сечение. Кормить ребенка грудью она тоже не сможет…

Они занимались любовью перед открытой балконной дверью, наплевав на то, что их может увидеть любой проходящий по тропинке мимо дома человек. Фонтен подложил любимой под спину подушку. Он был очень нежен и неспешен — совсем как это нескончаемое лето. Кристина спрашивала себя, может ли Лeo-младший чувствовать желания, страхи, надежды и — главное — любовь родителей. Она надеялась, что да, ведь они с Леонардом теперь любили друг друга как никогда сильно. Много месяцев он прятал ее от всех, в том числе от собственных детей, хотя их объединяли необходимость сохранить все в тайне и присутствие Тома, и их связь стала неразрывной. Кроме того, Штайнмайер изменилась. Пережитые испытания сделали ее другим человеком. Она осознавала, что Лео влюбился именно в новую Кристину, и иногда эта мысль ее раздражала.

Космонавт повернулся на бок, оперся на локоть и посмотрел ей в глаза.

— Хочешь выйти за меня замуж?

— Что-о-о?! — изумилась женщина.

— Ты все прекрасно слышала, не придуривайся.

— Ты же только что развелся… Не терпится снова расстаться со свободой?

Фонтен рассмеялся.

— Я знаю, о чем ты думаешь… — Он напустил на себя серьезность, и вид у него стал очень комичный. — Чаще всего мужчины хранят верность в начале романа, а изменяют в конце. Так вот: я начал с конца.

— И что это значит?

— Что ты вполне можешь рассчитывать на мою верность.

— Вполне?

— Ну, скажем, на девяносто восемь процентов. Устраивает?

— А вдруг перевесят оставшиеся два процента?

— Клянусь, что никогда не буду тебе врать и скрывать тоже ничего не стану.

— Для начала неплохо, но я не уверена, что этого достаточно. Ты вообще-то понимаешь, что выглядишь… оригиналом?

— Если хочешь обыденности, встречайся с бухгалтером… Ты не обязана соглашаться. Во всяком случае, сразу…

— Я тоже так думаю.

— Значит, ты мне отказываешь?

— Не угадал. Я выйду за тебя. Но только потому, что не обязана этого делать.



Этим утром его, как обычно, разбудила музыка. Малер. Печальная Песнь. Первый романс назывался Waldmärchen — \"Лесная сказка\". Сервас улыбнулся: он знает отличную сказку… В ней тоже говорится о лесе… Музыка зазвучала громче. Подарок дочери, которая теперь живет за океаном, в стране карибу, серых белок и курочек Шантеклер.

Мартен услышал вой полицейской сирены и рычание мопеда и на мгновение потерял ориентацию во времени и пространстве, не сразу узнав комнату, в которой лежал. Не казенную, в пансионе. Свою комнату. В своей квартире. Мужчина сел на своей кровати, потянулся и вспомнил, что у него, между прочим, есть работа, куда надо ходить, и стол, который его ждет. Он принял душ, оделся, выпил черный кофе и через четверть часа вышел из дома.

Сойдя с эскалатора метро, Сервас пересек эспланаду, направляясь к зданию с высоким кирпичным фасадом и прямоугольной фреской загадочного содержания над полукруглым входом. Солнце блестело на пыльной листве деревьев, росших вдоль Южного канала, мимо совершали пробежку спортсмены во флуоресцирующих костюмах с наушниками в ушах… Вдоль бульвара ехали машины. Служащие комиссариата пристегивали велосипеды к решетке, поднимались по ступеням и исчезали за дверью. На опустевших набережных — \"ночные бабочки\" уже отправились отдыхать — происходила \"приборка\": люди в комбинезонах собирали валявшиеся в кустах презервативы и иглы. Дилеры подсчитывали выручку, горожане спешили по делам… Это была партитура города, его каждодневная опера: хор машин и автобусов, ариозо часов пик, каденция слишком легко достающихся денег, лейтмотив преступлений…

Сервас чувствовал себя удивительно хорошо. Он знал эту музыку наизусть. Это был его город, его музыка. Ему была знакома каждая нота.

На его рабочем столе лежала папка.

Майор быстро прочел документы и пошел на парковку за служебной машиной. Выехав из Тулузы через северо-западное предместье, он почти час добирался по проселочным дорогам до большого дома в долине.

На траве за белой оградой стоял \"Порше 911\". На крыльцо с пиалой в руке вышла женщина. Джинсы, толстовка с капюшоном и тенниски на плоской подметке, короткая, \"под мальчика\", стрижка, лицо без косметики, узкие бедра и высокий рост делали ее похожей на андрогина, этакого несостоявшегося мальчика… с округлившимся животиком. Она излучала свет, и от нее исходило очарование счастливой, уверенной в себе женщины.

— Хотите кофе? — спросила Кристина.

Полицейский улыбнулся и пошел следом за ней в дом.

Лео и Тома играли у бассейна, и мальчик звонко смеялся.

— Я достал то, что вы просили, — сказал Мартен.

Штайнмайер готовила кофе, стоя спиной к Сервасу, и повернулась к нему не сразу. Он увидел, как напряглись ее плечи.

— Вы были правы… — Сыщик подтолкнул к ней папку и вдруг вспомнил тот апрельский день, когда она \"воскресла\". Просто позвонила по телефону и сказала: \"Я вернулась…\" Они встретились в кафе, в центре города, и первый его вопрос был: \"Где вы пропадали все это время?\" Кристина ответила просто: \"Сбежала… Мне нужно было выдохнуть, побыть одной… Я путешествовала…\" Мартен не купился, но это не имело значения. Мила покончила жизнь самоубийством. Классический случай…

— Знаете, о чем я все время думаю? Совпадет ли голос женщины, звонившей в ту ночь в полицию, с голосом Милы Болсански? — задумчиво произнес полицейский, глядя хозяйке дома в глаза.

Она отреагировала мгновенно и совершенно спокойно:

— Думаете, это было убийство?

Сервас покачал головой.

— Судебный медик на сто процентов уверен, что Мила сама вскрыла себе вены. Тем не менее я считаю, что некто, пожелавший остаться неизвестным, обнаружил её мертвой в ванне и сделал звонок, выдав себя за покойницу… Думаю, некто поступил так из-за ребенка: одному богу известно, что с ним могло случиться, если бы не звонок в полицию. И я почти уверен, что это сделала женщина…

Мартен посмотрел Кристине в глаза, но она научилась хорошо скрывать свои чувства, и он перевел разговор на другую тему.

— Перед кремацией вашей сестры было сделано вскрытие. Вы не ошиблись: она была беременна. Никто не пытался выяснить личность отца: несмотря на самоубийство, уголовное расследование не проводилось. В те годы анализ ДНК делали крайне редко. Зародыш сгорел в печи вместе с матерью…

— Известно, кто распорядился о кремации? — спросила Штайнмайер.

— Да. — Сыщик протянул ей листок. — Это было в деле.

Разрешение на кремацию. Женщина взяла его в руки и прочла:


Учитывая просьбу лица, наделенного правом устроения похорон, принимая во внимание решение Прокурора Республики при Тулузском суде высшей инстанции, разрешаю провести процедуру кремации.


Она дважды перечитала фамилии — отца и того самого врача, на которого напала в двенадцать лет, их семейного врача.

— Спасибо, — ответила Кристина.

Собеседник передал ей следующий документ:

— Это касается мадемуазель Болсански. Сожгите, как только прочтете.

— Зачем?

— Читайте.

Штайнмайер прочла — и оцепенела.

— Почему вы…

— Потому что не понимаю, что это значит, а дело закрыто.

— Спасибо еще раз…

Мартен пожал плечами и пошел к двери.

В руках у Кристины была выдержка из полицейского отчета: в яме за домом Милы Болсански были найдены образцы не одной ДНК, а двух. Первая принадлежала Маркусу, вторая — Кристине Штайнмайер…

Сервас обернулся с порога и спросил:

— Как вы поступили с собакой?

Женщина улыбнулась:

— Мы с Лео последовали вашему совету. Вы были правы: это очень красивое место.



Он ехал по рокадной дороге, надеясь проскочить до часа пик, и вдруг задохнулся от неожиданной мысли. Крутанув руль, мужчина съехал на обочину, не обращая внимания на негодующие гудки и разъяренные лица водителей. Некоторое время он сидел и смотрел прямо перед собой, тяжело дыша и пытаясь усмирить рвущееся из груди сердце.

Две ДНК…

Возможно ли такое? Мартен смотрел в пустоту — и видел ее улыбающееся лицо. Смотрел в пустоту — и видел ее, Марианну.

Полицейскому показалось, что фильм запустили с конца, и события возвращаются к началу. Возможно ли нечто подобное? О да, еще как возможно!

Он не молился ни разу в жизни.

А сейчас молился.

Молился, когда нажал на педаль акселератора и на полной скорости вылетел на дорогу. Молился, не обращая внимания на ругательства и оскорбления, несшиеся из открытых окон, молился, виляя из ряда в ряд, подрезая и обгоняя не по правилам, молился, мчась навстречу безумной надежде.



Он бросил машину во дворе комиссариата и сломя голову побежал к стоявшему чуть в стороне корпусу, где находилась полицейская научная лаборатория. Пулей проскочив в дверь и толкнув кого-то, не извинился и помчался прямо к Катрин Ларше. Именно ей он несколько месяцев назад отдал на анализ сердце Марианны, и она сделала его — за двенадцать часов, в рекордно короткий срок, — поняв, насколько это для него важно. Катрин была свидетелем его срыва, видела, как он опрокинул стол и закричал, словно раненый зверь, услышав страшную правду.

— Мартен? — изумилась криминалист, когда он подбежал к ней.

— ДНК… — задыхаясь, просипел он.

Ларше сразу поняла, о чем он говорит, и напряглась: слухи о его депрессии и долгом отпуске по болезни дошли и до ее ушей.

— Мартен… — заговорила она успокаивающим тоном.

— Не беспокойся, я в полном порядке… ДНК, — повторил Сервас, — где ты ее взяла?

— Не понимаю…

— Что за образец ты использовала при анализе?

Катрин нахмурилась:

— Сомневаешься в моей компетентности?

Майор замахал руками, а потом прижал ладони к бокам и изобразил низкий — \"японский\" — поклон:

— Ты самый компетентный человек на свете, бесценная Катрин! Я просто хочу знать: ты делала анализ по кровному родству, так? По восходящей-нисходящей?

— Да. Ты хотел, чтобы я сравнила материал с ДНК ее сына — Юго. У меня нет никаких сомнений: это была кровь Марианны, Мартен. Митохондриальная ДНК передается непосредственно от матери к ребенку, все человеческие особи наследуют ее только от матери.

Сервас вспомнил, как открыл коробку и увидел истекающее кровью человеческое сердце — кровь тогда уже начала сворачиваться. Сердце Марианны: дьявольский подарок швейцарца любимому полицейскому…

— Ты сказала — кровь? — переспросил он уже более спокойно.

— Да, кровь… Именно кровь. Кровь и сперма максимально насыщены ДНК. В одной капле крови содержится восемьдесят тысяч кровяных телец, и в ядре каждого имеется полный набор ДНК, — объяснила Ларше. — Кроме того, хочу напомнить, что ты меня подгонял, хотел получить результаты немедленно. Мы взяли кровь из предсердия — шприцем, это был лучший способ.

Сыщику показалось, что его собственное сердце вот-вот взорвется:

— Значит, дальше вы не пошли?

Катрин снова покраснела:

— Зачем? Мы получили положительный результат…

— Сердце… вы его сохранили?

— Ну конечно, ведь это улика, а дело не закрыто. Сердце хранится в Институте судебной медицины. Слушай, Мартен, тебе бы следовало…

ИСМ находился в здании Университетской клиники Рангей, на юге Тулузы. Сервас посмотрел на собеседницу.

— Можешь сделать новый анализ? Взять образец прямо из сердца?

— Ты же не думаешь, что… — Женщина наморщила лоб. — О, черт! Это будет сенсация, о которой напишут все научные журналы!

Она схватила телефонную трубку:

— Я звоню в институт.



Дениза сидела на балконе и слушала прощальное выступление сопрано Натали Дессей на сцене Тулузского театра Капитолия, где двадцать пять лет назад состоялся ее дебют. Давали \"Манон\" Массне.

Аспирантка положила руку себе на живот и улыбнулась. Пятый месяц… Месяц путешествий. Завтра они улетают в Таиланд. Медовый месяц — хотя свадьбы не было. Дениза посмотрела на сидевшего рядом Жеральда Ларше. В конце концов она его заполучила. В полное свое распоряжение… Она хотела этого с первой встречи. А когда она чего-то хочет…

Дениза смотрела на серьезное, сосредоточенное лицо Жеральда и спрашивала себя, стоила ли игра свеч. Не переоценила ли она его? Пока Кристина сражалась за ее научного руководителя, аспирантка делала все, чтобы выиграть битву; но теперь война окончена, никто не оспаривает ее прав, а она не уверена, что… Да, Жеральд будет хорошим отцом и мужем, но она, как выяснилось, мечтала не о таком партнере. В койке он… не орел. Не то что новый стажер — \"малыш\" Яннис! Темнокожий, как восточный принц, с длинными ресницами, потрясающей фигурой и хищной белозубой улыбкой. Дениза не сомневалась, что в постели Яннис — Человек-паук[174] и Джек-Воробей[175] в одном лице. Женщины такое чувствуют.

Но она носит ребенка Жеральда. И любит Жеральда. Конечно, любит, иначе зачем все это? Но Яннис так на нее смотрит… А какие комплименты говорит, когда они остаются наедине! Даже в краску ее вгоняет, что совсем непросто сделать. Дениза попыталась сосредоточиться на опере, но все ее мысли были заняты молодым интерном — его телом, драными джинсами и сильными загорелыми руками в татуировках. Да, она будет матерью, она ждет ребенка от Жеральда. Она получила, что хотела, ведь так?

Торопиться некуда, всему свое время… Отпуск начнется завтра — целый месяц в Таиланде, — а ей уже не терпится вернуться.



Корделия протянула паспорт и билет стюардессе; та пригласила ее пройти и улыбнулась, увидев Антона, спящего у матери на спине в стеганом слинге \"Мэй Тай\". Молодая мать поднялась по трапу, везя за собой красный чемодан на колесиках, проигнорировала улыбчивого стюарда и прошла к своему креслу 29D в центральной части кабины, рядом со спасательным выходом и туалетом. Корделия страдала клаустрофобией и выбрала место у прохода, чтобы не тесниться между двумя другими пассажирами и не сидеть у иллюминатора с Антоном на руках, уткнувшись лицом в спинку предыдущего ряда.

Женщина нервничала.

Как всегда перед полетом. За свои девятнадцать лет она летала всего три раза. Через пятнадцать минут она покинет Москву. Люди, встретившие их у трапа — и ликвидировавшие Маркуса, — поставили ей условие: хочешь жить — уедешь далеко, очень далеко. Они оплатили билет — для нее и ребенка — и новые шмотки, сделали ей документы.

Коринна Делия знала, что отец Антона мертв. Он не раз говорил, что люди его \"профессии\" до старости не доживают, но перспектива остаться матерью-одиночкой в двадцать лет в чужой стране, не имея ни работы, ни денег (пятнадцать тысяч евро аванса не в счет), кого угодно привела бы в уныние.

Ничего, она стойкая и еще не сказала своего последнего слова! За время пребывания в Москве Корделия избавилась от пирсинга и потратила пять тысяч евро из припрятанных в чемодане двадцати на лазерное удаление самых заметных татуировок — только черных, свести цветные было невозможно. Потом она отправилась на Цветной бульвар и выбрала одежду в дорогом магазине — простую, но фирменную, в том числе и серый костюм, в котором была сегодня. Ее прическа и макияж отвечали требованиям пассажиров, летающих бизнес-классом, и постояльцев роскошных гостиниц, чьи вкусы формируются под влиянием глянцевых журналов. Жалко, что она сегодня летит экономклассом, здесь богатенького простофилю не подцепишь!

Девушка достала бумаги, полученные в посольстве страны, где ей предстояло теперь обретаться, и начала изучать списки вакансий: няни, горничные, бебиситтеры в богатых семьях… В сумке у нее лежали фальшивые рекомендации и резюме. Она не намерена долго убирать чужую грязь или возиться с малолетними сопляками, но эта работа откроет ей дверь в безоблачное будущее. Достаточно будет заарканить одного-двух жирных котов… Корделия откинулась на спинку и закрыла глаза. Жизнь ее не щадила — так почему она должна вести себя иначе?



Улыбающийся Ги Штайнмайер вышел из своей спортивной и экологичной \"Фискер Карма\"[176] стоимостью сто тысяч евро. Сегодня, когда он гулял по улицам Тулузы, три женщины узнали его и попросили автограф у \"мсье Дориана\". Он так долго был Ги Дорианом, что мог бы и не отзываться на фамилию Штайнмайер. Ги Дориан останется в истории как один из пионеров французского радио и телевидения Золотого века радио и телевидения. Интересно, в энциклопедии он тоже войдет под именем Ги Дориана?

Знаменитый ведущий помахал соседке, подстригавшей газон, и открыл почтовый ящик, висевший на колышке — на американский манер — в десяти метрах от их прекрасного дома по соседству с гольф-клубом, прямо напротив девятой лунки. Его внимание привлек бурый конверт без марки и адреса. Мужчина вскрыл его, развернул листок и увидел фразу, составленную из вырезанных из газет букв:


Ты покончишь с собой… Ты пока этого не знаешь, но ты это сделаешь.


Подпись отсутствовала.



Она пришла, чтобы лично сообщить ему результат. Не позвонила — пришла в его кабинет. И не застала его там. Катрин Ларше, глава биолаборатории полицейского научного департамента, искала его по всему комиссариату и нашла у Эсперандье. Мартен стоял за плечом своего заместителя и смотрел на экран. Катрин коротко постучала, он обернулся — и все понял без слов.

Сердце не ее. Это не она.

Он не ошибся.

— Ты был прав, — подтвердила криминалист. — Кровь ее, а сердце принадлежит другой женщине… Мы обнаружили крошечный прокол от иглы, через которую кровь Марианны ввели в мышечную ткань.

Майор стоял, как дурак, и не мог шевельнуться. Не знал, что сказать, как реагировать. В груди у него возникло чувство… нет, не облегчения, а надежды. Ничтожной, но реальной.

Гиртман, грязный мерзавец…

Не сказав ни слова, сыщик выскочил из кабинета, спустился в холл, выбежал на улицу и окунулся в поток густого жаркого летнего света. Ему требовалось побыть одному. На берегу канала он нащупал в кармане пачку сигарет. Достал ее и на этот раз закурил.

Сладкая отрава медленно заполнила его легкие. Надежда — он ясно это понимал — была таким же смертельным ядом.

Мартен подумал о человеке, приславшем ему тот страшный подарок, экс-прокуроре Женевы, бывшем \"постояльце\" Института Варнье. \"Негодяй не показывается, но он где-то там, возможно, за тысячи километров, или совсем близко, и ты по-прежнему занимаешь его мысли. Он гений перевоплощения и маскировки, ему неведома жалость, но он умеет любить — на свой, особый манер. Он любит тебя. Иначе не подменил бы сердце. Этот подарок, этот дар — приглашение\".

Полицейский шел, не замечая ничего вокруг. Солнце и тени скользили по его лицу, на лбу у него выступил пот, во рту пересохло, а голова была словно охвачена огнем.

\"Он как нежеланный брат, старший брат, Каин. Делает ужасные вещи, похитил Марианну… Она жива. Ты знаешь, что жива, — убеждал себя майор. — Однажды утром ты найдешь в почтовом ящике очередной \"привет\" от него: он не оставит тебя в покое. А она ждет тебя — у нее есть только ты. Из семи миллиардов жителей планеты спасти ее может один-единственный…\"

Из задумчивости Мартена вывело треньканье звонка. Он резко повернулся, едва не опрокинул ехавшего мимо велосипедиста — тот увернулся в последний момент — и почувствовал на лице ласку солнечных лучей, услышал гул бульвара… Его лицо сморщилось от беззвучного смеха, а глаза заблестели. Чудо жизни. Оно снова произошло.

Марианна…

Благодарности и основные источники

Сердечно благодарю господ Кристофа Гийомо, Ива Ле Лира, Жозе Марье и Паскаля Пасамонти из регионального управления криминальной полиции Тулузы и моего спарринг-партнера Андре Адоба, которые всегда уделяли мне столько времени, сколько требовалось. Ни один из них не несет ответственности за мои ошибки и оценочные суждения.

В изысканиях, проведенных во имя придания моему вымыслу некоторой доли реалистичности, я прибег к помощи следующих изданий: \"Женщины под посторонним влиянием\" и \"Моральное преследование, извращенная жестокость в быту\" Мари-Франс Иригуайен, \"Манипуляторы живут среди нас\" Изабель Назар-Ага, \"Извращенность в действии. Моральное преследование на работе и дома\" Жана-Поля Геджа, \"Француженка в космосе\" Клоди Андри-Дэе и Йолен де Ла Бинь, \"Бортовой журнал космонавта\" Жан-Пьера Эньере и Симона Аликса, \"Покорение космоса\" Арлен Аммар-Израэль и Жан-Луи Феллу, \"Почти Небеса. История женщин в космосе\" Бетти-Энн Хальцман Кивлз, \"Женщины: лицом к лицу с новым моральным порядком. Методы защиты\" Кристин Детрез и Анны Симон, \"Тулуза вчера, сегодня, завтра\" Фернана Кусто и Мишеля Вальдиге, \"Опера, или Поражение женщин\" Катрин Клеман, \"Вся опера, от Монтеверди до наших дней\" Гюстава Коббе, \"Пять великих опер\" Анри Барро, \"Любовный словарь оперы\" Алена Дюо и \"Энциклопедия российских тюремных татуировок\".

Каролин Сер помогла сделать этот текст лучше. Поработали над ним и Гвенаэль Ле Гофф и Кристель Гийомо.

Я выражаю горячую благодарность командам издательств \"ХО\" и \"Покет\" и моим первым читателям — Бернару, Каролине и Эдит.

Во всех ошибках, которые могут встретиться читателям, виноват я один. Все мои герои — плод авторской фантазии. Теле- и радиоведущие, с которыми я знаком, совсем не похожи на тех, которых я описал в книге. Насколько мне известно, ни Европейское космическое агентство, ни НККИ никогда не пробовали замять какой бы то ни было скандал. Что же до музыкальных пристрастий Серваса, то Жан-Пьер Шамбер снова провел меня по извилистым тропинкам, которые знает куда лучше меня.

Хочу уточнить, что замки в номерах \"Гранд-Отель де лʼОпера\" открыть совсем не так легко, как описано в моей книге, но это не меняет того факта, что миллионы электронных замков в номерах отелей по всему миру обеспечивают весьма относительную безопасность и не являются проблемой для опытного взломщика.

Большое спасибо моей семье, друзьям и всем тем — эти люди себя узнают, — кто однажды сделал так, чтобы у меня появились читатели. И — последнее по счету, но не по важности — спасибо самим читателям.

Гадкая ночь

Лоре Муньоз. Это роман и ее тоже. Жо (1953–2016)
Кто скачет, кто мчится Под хладною мглой? Ездок запоздалый. С ним сын молодой. Гёте \"Лесной царь\"
В другой раз. Было еще темно. Ив Бонфуа


Прелюдия

Она смотрит на часы. Скоро полночь.

Ночной поезд. Ночные поезда — разломы в пространстве-времени, параллельные вселенные: внезапно приостановленная жизнь, тишина, неподвижность. Оцепенелые тела; вялость, сны, похрапывание… И бешеный галоп колес по рельсам, скорость, влекущая людей — их сущности, их прошлое, их будущее — в другое место, до поры скрытое во тьме.

Кто знает, что может стрястись между пунктами А и Б?

Дерево, упавшее на рельсы, злонамеренный пассажир, задремавший машинист… Она размышляет, не углубляясь и не зацикливаясь, скорее из праздности, чем от страха. После Гейло [177] никто не садился, она в вагоне одна. Поезд идет со всеми остановками. Аскер. Драммен. Хёнефосс. Гуль. Ол [178]. Станции, которые вот-вот исчезнут под снегом, — две железнодорожные колеи — четыре рельса, пара зданий (скорее хижин), — как в Устаосете [179], где сошла одна женщина. Она замечает далекие огни, микроскопические в безразмерной норвежской ночи. Несколько отдельно стоящих домов, где над входной дверью всю ночь горят фонари.

В вагоне никого: сразу видно — среда. Когда наступает зима, поезд с четверга по понедельник переполнен, едут в основном туристы-азиаты и молодежь, пункт назначения — горнолыжные базы. А летом четыреста восемьдесят четыре километра линии Осло — Берген считаются одной из самых красочных \"железок\" в мире: сто восемьдесят два туннеля, виадуки, озера и фьорды. Но в сердце северной ночи, такой ледяной, как нынешняя, в середине недели здесь нет ни души. Широкий проход с рядами одинаковых кресел по обе стороны тих, безмолвен и производит гнетущее впечатление, как будто пассажиры услышали сигнал тревоги и вышли. Все. Кроме нее.

Она зевает. Заснуть не удалось, несмотря на плед и маску-шоры. Пустой поезд не позволяет расслабиться, да и привычка быть настороже не добавляет покоя. Профессия обязывает…

Она прислушивается. Никаких звуков. Никто не ерзает на сиденье, не возится с багажом, не открывает дверь.

Она обводит взглядом пустующие места, серые перегородки, проход, туманные стекла… вздыхает, закрывает глаза. Вдруг все-таки получится вздремнуть?

* * *

Красный поезд появляется из туннеля, как язык изо рта, на фоне ледяного пейзажа. Серовато-синяя ночь, непроницаемая чернота туннеля, белый с голубизной снег, серый лед. И вдруг — молнией — ярко-красный состав, напоминающий кровавый прибой, готовый затопить перрон.

Финсе [180]. Самая высокая точка на линии — 1222 метра над уровнем моря.

Вокзальчик в снежно-ледяном плену, на крыше пуховая перина. Три человека — женщина и молодая пара — прохаживаются под желтыми фонарями по платформе, больше похожей на участок лыжной беговой дистанции.

Кирстен отодвинулась от окна, и снаружи все снова погрузилось во тьму. Она услышала, как вздохнула раздвижная дверь, и уловила какое-то движение в самом конце прохода. Женщина. Лет сорок. Моя ровесница… Кирстен вернулась к чтению. Ей все-таки удалось поспать. Не больше часа, но и на том спасибо — из Осло она стартовала четыре часа назад. Кирстен предпочла бы самолет или — на худой конец — спальный вагон, но начальство решило сэкономить, и вот он, ночной поезд, сидячие места… Экономия бюджета, ничего не поделаешь. Она решила проглядеть свои заметки и достала планшет. Итак. В Бергене, в Мариакирхен [181], найдено тело. Мертвая — убитая — женщина лежала на алтаре среди предметов культа. Аминь.

— Извини…

Она подняла глаза. Ей улыбалась вошедшая в Финсе женщина.

— Не возражаешь [182], если я сяду напротив тебя? Обещаю не мешать. Мне всегда не по себе в ночных поездах, а этот к тому же совсем пустой…

Кирстен, конечно, возражала, но коротко улыбнулась и сказала:

— Садись, пожалуйста. Едешь до Бергена?

— Д-да… Ты тоже?

Она перечитала свои заметки. Сотрудник, звонивший из Бергена, был немногословен. Каспер Стрэнд. Интересно, он и в расследованиях такой же верхогляд? По его сведениям, бездомный, проходивший вечером мимо Мариакирхен, услышал крик и дал деру, но ему не повезло — напоролся на патруль.

Куда намылился, братец?

Рассказ о жутком вопле там внутри констеблей нимало не впечатлил (по тону Стрэнда и некоторым туманным намекам она поняла, что бродягу знают как облупленного), но на улице было холодно и мокро, ребята скучали — и сочли, что даже в ледяном нефе будет уютнее, чем под ветром и дождем, пришедшими с моря. (Да, да, именно так выразился ее бергенский коллега. Надо же, поэт в рядах полиции…)

Она не стала смотреть присланное ей видео из церкви. Из-за женщины, устроившейся напротив. Кирстен вздохнула. Она надеялась, что попутчица вздремнет, но та была бодра и весела, как утренняя пташка. Кирстен бросила на нее взгляд из-под ресниц и поймала ответный. Незнакомка улыбнулась — то ли дружески, то ли насмешливо — и спросила:

— Работаешь в полиции?

Кирстен с трудом сдержала раздражение. В углу экрана красовались лев, корона и слово ПОЛИЦИЯ, так что ясновидение тут ни при чем. Она посмотрела на женщину — не враждебно, но и без особой симпатии, а уж улыбнулась тонкими губами совсем неласково. В комиссариате Осло никто не назвал бы Кирстен Нигаард приятным человеком.

— Да.

— Не будет нескромностью спросить, в каком управлении?

\"Будет, будет, конечно, будет!\" — раздражилась Кирстен, но решила ответить:

— В Крипо [183].

— Понимаю… ну… нет… не понимаю… Особая профессия, верно?

— Можно сказать и так.

— И ты едешь в Берген из-за…

Кирстен молчала, не собираясь помогать нахалке вести беседу.

— Из-за… ну ты понимаешь… Из-за преступления, так ведь?

— Да.

Сухой тон. Женщина прикусила губу, покачала головой, поняв, что вторглась в запретную зону.

— Прости, вечно я лезу не в свое дело…

Она потянулась к сумке.

— У меня полный термос кофе. Хочешь?

Кирстен колебалась, но все-таки согласилась.

— Наливай.

— Ночь будет долгой. Я — Хельга.

— Кирстен.

* * *

— Значит, живешь одна и сейчас у тебя никого нет?

Кирстен внезапно поняла, что слишком расслабилась и наболтала много лишнего. Эта женщина — та еще ловкачка, если сумела сделать профессионального дознавателя! Даже в самых банальных межличностных отношениях безотказно работает правило: хочешь узнать правду — слушай внимательно и изображай неподдельный интерес. Хельга была бы незаменима в работе со свидетелями; многие в Крипо уступают этой тетке в искусстве допроса! Забавно… Впрочем, сейчас Кирстен было не до смеха, поведение случайной попутчицы начинало действовать ей на нервы.

— Попробую поспать… — сказала она, — у меня завтра трудный день. Не завтра — уже сегодня. — Посмотрела на часы. — До Бергена два часа, нужно отдохнуть.

Выражение лица случайной попутчицы сделалось странным. Она кивнула:

— Конечно. Раз ты так хочешь…

Сухость тона привела Кирстен в замешательство. Изначально она что-то пропустила в этой женщине, а теперь вот вылезло: Хельга не любит, когда ее гладят против шерсти, легко заводится, у нее манихейское видение мира. Жаждет внимания и склонна добиваться его любым способом.

Кирстен постаралась вспомнить, как преподаватели Высшей полицейской школы советовали общаться с подобными свидетелями или подозреваемыми, и закрыла глаза, надеясь положить конец общению.

— Извини…

Кирстен подняла веки.

— Извини, что потревожила, — повторила Хельга. — Я пересяду. — Она шмыгнула носом, одарила Кирстен сочувствующей улыбочкой. У нее вдруг расширились зрачки. — Вряд ли у тебя много друзей.

— О чем ты, не понимаю…

— О твоем мерзком характере. Об умении спроваживать людей. О высокомерии. Неудивительно, что ты одинока.

Кирстен напряглась. Открыла рот, собираясь отбрить мерзавку, но та вскочила, сдернула с полки саквояж.

— Приношу извинения за доставленные неудобства! — рявкнула она и пошла прочь.

\"Ну и отлично, — подумала Кирстен. — Найди себе другую мишень…\"

* * *

Она задремала. Ей снился сон. Вкрадчивый язвительный голос шипел в ухо: сволочь, дрянь. Кирстен вздрогнула, открыла глаза и едва не подскочила, обнаружив Хельгу в соседнем кресле. Она придвинулась совсем близко и изучала лицо Кирстен, как биолог — амебу в микроскоп.

— Чего тебе?

Хельга на самом деле это сказала? Дрянь. Я услышала слово наяву или во сне?

— Хотела пожелать: да пошла ты!..

Гнев, подобный черной грозовой туче, рвался на свободу.

— Что ты сейчас сказала?

* * *

В 07:01 поезд втянулся в вокзал Бергена. \"Десятиминутная задержка — ничто для Норвежских государственных железных дорог\", — думал Каспер Стрэнд, вышагивая туда-сюда по перрону. Темнота окутала мир. В такую хмурую погоду беспросветный мрак будет властвовать над городом до девяти утра.

Она сошла с подножки, подняла голову — и сразу вычислила коллегу среди немногочисленных встречающих.

* * *

Легавый. Они встретились взглядами, и Стрэнд увидел себя ее глазами: полицейский увалень, лысый, подбородок плохо выбрит, заметное брюшко (старомодная кожаная куртка слишком обтягивает фигуру из-за пистолета в кобуре под мышкой).

Он пошел к ней, стараясь не слишком пялиться на ноги столичной штучки. Одета она… необычно. Под пальто, коротковатом для зимы, но с меховым капюшоном, на даме был строгий костюм, колготки телесного цвета и ботильоны на шпильке. Может, этой осенью в Осло такая мода? Стрэнд представил, как она в таком вот протокольном виде выходит из конференц-зала в \"Рэдиссон Плаза\", что возле Центрального вокзала или здания \"ДнБ Нор Банк\" [184]. Но хороша, что есть, то есть. Между сорока и пятьюдесятью.

— Кирстен Нигаард?

— Да.

Она расслабленным жестом подала ему руку, и он едва решился пожать ее: в перчатке словно не было ничего, кроме воздуха.

— Каспер Стрэнд, полиция Бергена, — представился он. — Добро пожаловать.

— Спасибо.

— Не слишком долго ехала?

— Терпимо.

— Поспать удалось?

— Скорее нет.

— Ладно, пошли. — Каспер протянул красную ручищу к сумке, но Кирстен знаком дала понять, что справится сама. — В комиссариате тебя ждет кофе. А еще хлеб, колбаса, ветчина, соки и брюнуст [185]. Заправимся и начнем работать.

— Я бы сначала взглянула на место преступления. Кажется, это совсем рядом? — спросила Кирстен, когда они вошли под перронную крышу-фонарь.

Бергенский сыщик решил, что ослышался, приподнял бровь и почесал в трехдневной щетине.

— Прямо сейчас?

— Если можно.

Каспер попытался скрыть раздражение, но был не силен в притворстве, и столичная гостья улыбнулась. В этой улыбке не было теплоты, и предназначалась она не ему — Кирстен просто получила подтверждение своему первому впечатлению о коллеге (а оно, как известно, самое верное).

Черт бы побрал эту стерву!

Леса и огромный брезентовый чехол скрывали большую световую рекламу во славу \"Бергенс тиденде\". Главная ежедневная газета Западной Норвегии наверняка даст материал об убийстве в церкви на первой полосе. Они повернули направо, прошли мимо магазина \"Дели де Лука\" [186] и оказались под продуваемым всеми ветрами навесом над стоянкой такси. В очереди стояли человек шесть, машин — как всегда — не было ни одной. Люди мокли под косым дождем, но не роптали. Каспер оставил свой \"Сааб 9–3\" на другой стороне улицы, прямо на мостовой, и Кирстен подумала, что в этих скверах, площадях и более чем обычных зданиях есть нечто невыносимо провинциальное. В том смысле, какой вкладывают в это слово столичные жители.

Каспер ужасно хотел есть — он вместе с группой провел всю ночь на месте преступления на Ганзейской набережной Брюггена.

Кирстен села рядом с ним в машину; темное пальто распахнулось, юбка поднялась, явив восхищенному взгляду мужчины красивые круглые колени. Непокорные белокурые волосы, разделенные косым пробором, падали на воротник пальто.

В блондинистости женщины не было ничего натурального: Каспер заметил и темные корни, и выщипанные в ниточку брови. Глаза ярко-голубого цвета смотрели вызывающе, прямой нос мог показаться слегка длинноватым, тонкие губы были красиво очерчены, а родинка на подбородке было плохо отцентрована.

Эта женщина решительно настроена контролировать всё и вся.

Они были знакомы десять минут, но Каспер вдруг подумал, что не пожелал бы себе такого напарника: ноги, конечно, классные, а вот характер — не приведи господь! Вряд ли он сумел бы долго выносить ее характер и… сдерживать эротические фантазии.

Кирстен

1. Мариакирхен

Неф был едва освещен. Кирстен удивилась, что бергенские коллеги оставили гореть свечи рядом с местом преступления, огороженным оранжевой лентой, запрещающей проход в алтарь и на хоры.

Запах теплого воска щекотал ноздри. Она вытащила из кармана плоскую металлическую коробочку с тремя заранее свернутыми короткими самокрутками и щелкнула зажигалкой.

— Здесь нельзя курить, — сказал Каспер Стрэнд.

Она молча улыбнулась, сделала затяжку, обвела взглядом неф и задержалась на алтаре. Труп уже увезли. Вместе с епитрахилью, на которую наверняка попала кровь, много крови.

Кирстен с детства не была на службе, но помнила, что, выходя к алтарю, священник склонял голову и целовал его. Проведя службу, он делал это еще раз, прежде чем покинуть церковь.

Она закрыла глаза, помассировала веки, мысленно помянула недобрым словом назойливую бабу из поезда, сильно затянулась и посмотрела на алтарь. Фонтан артериальной крови не попал на большое распятие, но забрызгал Богоматерь, Младенца и дарохранительницу. Кирстен различала на позолоте и бесстрастном лице Марии мелкую россыпь красно-коричневых пятен и длинные черные потеки. Расстояние, которое преодолел кровавый гейзер, составляло около трех метров.

Викинги сжигали своих мертвых по ночам в погребальных ладьях, Локи — бог огня и плутовства; Иисус бок о бок с Одином и Тором; христиане, силой обращавшие языческие народы Севера, отрубающие руки-ноги, ослепляющие, калечащие; князья-викинги, сменившие веру из сугубо политических интересов. Конец цивилизации. Вот о чем она думала в тишине оскверненной церкви.

Город все еще спал под дождем. Спал порт. А в порту, у причала перед деревянными домами квартала Брюгген, спал огромный сухогруз, ощетинившийся антеннами и кранами, серый, как военный корабль. Может, призвать на помощь гения места? [187] Прошлое церкви восходит к гораздо более ранним временам, чем те, что прослеживаются в Осло, — здесь нет ни Национального театра, ни Королевского дворца, ни Нобелевской премии мира, ни парка Вигеланд. Начало XII века. Здесь всегда присутствовала дикость древнейших времен. У каждого признака цивилизации есть признак варварства; каждый свет борется с ночью; каждая дверь, за которой горит очаг, скрывает дверь, что прячется во тьме.

* * *

Ей исполнилось десять лет, когда они с сестрой впервые приехали на зимние каникулы к деду, в городок Хелл близ Тронхейма. Кирстен обожала своего дедушку: он был жутко умный, знал кучу смешных историй и любил качать внучек на коленях. В тот вечер дед попросил девочек накормить Хеймдалля [188], старонемецкую пастушью собаку, ночевавшую в риге. Холод стоял такой, что кровь замерзала в жилах, но Кирстен покинула теплый дом и вышла в ледяную ночь. Снег скрипел под меховыми сапожками, ее тень в лунном свете напоминала огромную бабочку. Темная рига выглядела таинственным и опасным местом, и Кирстен стало не по себе. Дед поступил жестоко, послав ее туда среди ночи. Хеймдалль встретил девочку радостным лаем. Он натягивал цепь, подпрыгивал от нетерпения, а когда она его погладила, облизал ей лицо. Кирстен прижалась к горячему телу, зарылась лицом в пахучую шерсть и подумала: \"Неправильно оставлять друга спать на морозе\". А потом услышала тявканье… Такое тихое, что девочка не обратила бы внимания, если б, по счастливой случайности, Хеймдалль не умолк в этот самый момент. Звук доносился снаружи, и она испугалась. Буйное детское воображение нарисовало ей жуткое создание, которое зовет жалобным голоском, чтобы выманить ее наружу и напасть. Но она все-таки вышла. И скорее угадала, чем увидела слева от себя, в углу между сараем и навесом, прутья клетки. Кирстен подошла ближе. Сердце ее колотилось как безумное, ощущение тревоги росло, визгливый лай теперь напоминал крик зайца-подранка. У нее появилось дурное предчувствие. Еще шесть шагов по снегу — и ее пальцы нащупали прутья; она осторожно заглянула и увидела в глубине, у бетонной стенки, темный силуэт. Молодой песик, едва-едва вышедший из щенячьего возраста. Маленькая дворняжка с вытянутой мордочкой, длинными ушами и короткой жесткой шерстью. Ее голова почти касалась стены, потому что ошейник был продет в кольцо. Она сильно дрожала, сидя на заснеженной траве, и смотрела на девочку.

Кирстен до сих пор помнит молящий взгляд песика. Он говорил: \"Помоги мне!\" Ничего печальней этого зрелища она никогда не видела, и ее молодое здоровое сердце разбилось на тысячу и один кусок. Щенок выбился из сил и перестал лаять — только издавал слабые душераздирающие стоны и часто моргал от усталости. Она ухватилась за обледеневшие прутья. Могла бы — сломала бы дверцу, подхватила пленника на руки и побежала вместе с ним на ферму. И Кирстен помчалась что было сил, спотыкаясь от боли и отчаяния, влетела в дом и принялась умолять. Дед был непреклонен. Впервые он не уступил капризу внучки. Это бродячий пес, дворняга без хозяина, и он должен быть наказан за то, что украл мясо! Кирстен знала, что малыш умрет на рассвете, если она ничего не добьется, представляла, как ему одиноко, и плакала, кричала, вопила. Ее сестра ничего не понимала, но тоже заревела; бабушка попыталась их успокоить, но дед бросил на Кирстен суровый взгляд, и она на мгновение почувствовала себя пленницей в строгом ошейнике.

— Посади и меня в клетку! — орала Кирстен. — Пусть я тоже там буду!

— Да ты рехнулась! — возмутился дед.

Она вспомнила этот эпизод, узнав из газет, что норвежское государство создало первую в мире полицейскую службу по борьбе с жестоким обращением с животными.

Скоро после дед умирал в больнице. В один из последних дней она улучила момент, когда сестра и остальные родственники спустились в кафетерий, и склонилась над стариком, чтобы прошептать ему на ухо несколько слов.

— Пропади ты пропадом, отправляйся в ад, старая сволочь…

Кирстен надеялась, что он успел вспомнить и понять.

Она обвела взглядом кафедру, алтарь, большое распятие, фрески и вспомнила, что даже Агнес Гонджа Бояджиу, больше известная миру как мать Тереза, провела большую часть жизни в бездонной ночи веры, писала о туннеле, о чудовищной темноте, как будто внутри все умерло. Сколько еще верующих живут во тьме и движутся по духовной пустыне, секрет которой известен им одним?

— У тебя всё в порядке? — поинтересовался Стрэнд.

— Да.

Она достала планшет и вывела на экран видеоматериалы, снятые бергенскими коллегами.

Ecce homo. Се человек.