НОВЫЙ КРУГ ЛАВКРАФТА

Посвящается моей дорогой Кэрол, столь напоминающей Асенат Уэйт красотой и не свойственной возрасту мудростью, но в отличие от знаменитой героини не отягощенной мрачными семейными тайнами!
ПРЕДИСЛОВИЕ

Фу, какой ужас… кошмар… как мерзко… и отвратительно… а как гадко… патологично!.. а уж как извращенно… бррр… одним словом — пакость. Все эти замечательные эпитеты приходят мне в голову, когда я просматриваю готовый сборник — он получился просто чудесным. Вот, к примеру, «Поющая равнина» — читаешь и сразу понимаешь, что такое настоящий английский юмор. Конечно, он весьма своеобразный: в эпиграфе — страшная-престрашная цитата из «Некрономикона», которая вдохновила автора на написание рассказа о блужданиях трех шалопаев в поисках паба — причем повествуется об их злоключениях с весьма серьезной миной (очень лавкрафтовский по духу прием, согласитесь). «Своеобразный», сказал я — ну да, там даже акцент у владельца газетного киоска своеобразный. А уж отношение трех студентов-лентяев к тайнам другого мира и того своеобразнее — они таращатся в иное измерение, как в обычный телевизор! Ох уж эта пресыщенность, свойственная юности… Или вот, к примеру, «Камень на острове». В свое время Дж. Вернон Ши заявил, что лавкрафтовские ужасы и офис суть две вещи несовместные. А я, между прочим, именно в офисе тогда и работал, так что сюжет про молодого человека, которого посещают страшные видения, в то время как коллеги ничего не замечают, мне весьма импонирует — вот она, моя автобиография (правда, в немного приукрашенном виде). Ну а что помер главный герой — не беда. Кому он, в самом деле, такой сдался. Давайте лучше про что-нибудь более приятное поговорим.

Например, про рассказы Брайана Ламли. Или про то, что Джеймс Уэйд написал, — я один считаю, что автор хихикал, когда выписывал злоключения своего персонажа? Ладно, что он наивный ротозей — это традиционный прием. Равно как и то, что он постоянно хлопается в обморок, а потом очень своевременно приходит в себя, чтобы посмотреть одним глазком на творящиеся вокруг ужасы — и снова сомлеть. Но как вам нравится страшное-престрашное заклинание «Н’яах аха-хах»? Не напоминает злодейский хохот маньяка из комикса? А вся эта история с Гостем — р-раз, и плащик нараспашку! а под ним — такое, что главный герой — «перепуган». Еще бы, как тут не перепугаться… Нет, ну а как вам фраза: «Часы тянулись, а мы все еще жужжали над Северным Мэном»? Так и представляешь себе, как телепается в небе их хлипкий летательный аппарат…

Вот и Дж. Вернон Ши решил подпустить комического в свой рассказ — во всяком случае, в тот, что появляется в этой антологии (другой напечатают в сборнике «Новые Мифы Ктулху»), Интонация, с которой рассказывается эта история, может показаться легкомысленной, однако я в ней склонен видеть возвращение к истокам — к характерному для ранних текстов Лавкрафта болезненному сознанию пропасти, разделяющей поколения. Ну и, конечно, нет никаких сомнений в том, что Лин Картер и Дейв Фоли изрядно повеселились — слизи достаточно, скольжение отличное, так держать! Думаю, читатели не станут обвинять меня в том, что я-де очернил память Лина, когда я скажу: даже самые серьезные его рассказы иногда читаются как самая настоящая пародия. «Гибель Яктуба» вполне серьезна по тону, но как вам заклинание из «Рыболовов из Ниоткуда», с которым обращаются к одноногому птицевидному богу, — «Куумьягга ннг’х ааргх»? И тем не менее, очень заметно, что Лину нравится описывать мертвый таинственный город, а нам нравятся его описания — правда, нужно заметить, рассказчик очень вовремя покинул Ушонгу…

Алан Дин Фостер с удовольствием обыгрывает жанровые условности — у него получился натуральный сюжет про «ужас в подвале». Хотя мне, к примеру, обидно за Ктулху — бедняге только кота скормили, это как-то нечестно… Роджер Джонсон переселил типично лавкрафтовских существ в Англию, и мне нравится результат этого культурного скрещивания — на мой взгляд, у него получилось даже лучше, чем у меня в историях, где я честно пытался подражать Дедушке. А Питер Кэннон, на мой взгляд, сумел прекрасно передать неподражаемую лавкрафтовскую иронию в своем полном озорного остроумия рассказе. Дон Бурлесон написал классический ужастик, полный отвратительных подробностей, столь милых душе всякого вурдалака.

Дик Тирни здесь появляется с рассказом, достойным лучших альманахов готических историй. И он не единственный, кто в своем творчестве возрождает подлинный лавкрафтианский дух: Гэри Майерс весьма успешно стилизует свой рассказ под классические вещи Дансейни, а Дэвид Кауфман по праву может гордиться ювелирной точностью, с которой он передает атмосферу нарастающего ужаса по приближении чего-то огромного и ужасного. Марк Рэйни заимствует великое имя Занна и с честью выходит из этого испытания, не посрамив славного композитора. Что же до Томаса Лиготти, то его воображению нет равных, если нужно передать мысль, что «единственной ценностью этого мира является его случайная и редко проявляющаяся способность намекать на мир иной».

Другие рассказы вошли в этот сборник уже после того, как я написал это предисловие — уж больно Боб Прайс нервничал: где, кричал, обещанное предисловие, почему, возмущался, ты его еще не написал! Так что прошу меня извинить — если я про кого-то здесь не написал, то вовсе не по причине личной неприязни! Мне очень хочется прочитать все эти рассказы. Я даже более чем уверен, что не только прочту их, но и получу от чтения удовольствие! Хе-хе. Надо чаще улыбаться — а что еще прикажете делать, что если все мироздание — не более, чем дурацкая шутка богов? Похихикаем с Ктулху, попрыскаем в кулачок на пару с Йог-Сототом, посмеемся вместе с Шуб-Ниггурат… ха-ха-ха… Та-аак. А что это за холодный ветер ворвался в мою уютную комнатку сразу после того, как я написал предыдущее предложение? О Боже правый! Границы пространства и времени раздвинулись, и из щели показалось… что это?! Бледное лицо… орлиный нос… выдвинутая нижняя челюсть… из экрана монитора ко мне протягиваются холодные руки… меня оттаскивают от клавиатуры… хе-хе-хе…


Рэмси Кэмпбелл.
Мерсисайд,
Англия.12 мая 1993 года


ВВЕДЕНИЕ

В книге «Лавкрафт: взгляд в прошлое Мифов Ктулху»[1] Лин Картер писал, что сборник Огюста Дерлета «Мифы Ктулху: свободные продолжения» «дал начало новой эпохи в истории Мифа — в силу ряда причин, но главнейшая из них та, что отныне вселенная Мифа открылась огромному множеству новых писателей» (с. 175). Этих литераторов Картер окрестил «Новым кругом Лавкрафта». Среди авторов — Рэмси Кэмпбелл, Брайан Ламли, Дж. Вернон Ши (друг Лавкрафта, с которым тот состоял в постоянной переписке, в Дерлетовском сборнике представлена его дебютная вещь, связанная со вселенной Мифов Ктулху), Джеймс Уэйд, Колин Уилсон (уже зарекомендовавший себя писатель, впервые обратившийся к лавкрафтовскому мифу), Гэри Майерс и сам Лин Картер. На самом деле, Майерс и Картер не успели на, что называется, первый поезд (в «Мифах Ктулху» нет их рассказов), однако сумели наверстать упущенное потом.

Пионерской в деле распространения Мифов Ктулху антологии Дерлета предшествовали выпущенные издательством «Аркхэм Хаус» книги Кэмпбелла («Обитатель озера и менее желанные жильцы») и Уилсона («Паразиты ума»), а следом за ней вышли сборники Майерса («Дом червя»), Ламли («Зовущий из тьмы», «Ужас в Оукдине», «Под болотами») и Картера («Сны в Р’льехе»). С тех пор Уилсон написал ставший каноническим для Мифов Ктулху «Философский камень», а несколько рассказов Кэмпбелла из предыдущих антологий, наряду с его новыми вещами, вошли в состав изданного «Скрим-пресс» сборника «Черным по белому» (1985).

Картер написал еще несколько текстов для Мифов Ктулху. Пять из них вошли в состав романа в рассказах, похожего на дерлетовский «След Ктулху». Их-то он и представил Джиму Тернеру, возглавившему «Аркхэм-хаус» после Дерлета. Однако редактор отклонил текст, и теперь мы ожидаем его выхода в издательстве «Хаозиум» под названием «Цикл легенд Зотха».

Со временем Картер убедил Майерса, которого считал самым талантливым из авторов «Нового круга», набросать еще несколько коротких текстов. Часть из них вошла в вышедшую в «Зебра-букс» картеровскую антологию «Странные рассказы» (Weird tales). Другие, в том числе и написанные по просьбе вашего покорного слуги, появились в «Склепе Ктулху» (Crypt of Cthulhu).

Увы, но Уэйд и Ши в дальнейшем потеряли интерес к лавкрафтовской вселенной. Еще один рассказ Уэйда, «Морок над Иннсмутом» (по сути дела, краткая притча, повествующая об опасности ядерного оружия), вышел в пятом номере «Аркхэмского коллекционера», в то время как более крупное по объему «Молчание Эрики Занн» было напечатано в значимом для Мифов сборнике Эдварда Пола Берглунда «Ученики Ктулху» в 1976 году (издательство DAW Books). Написанные Ши в 1966 году воспоминания о Лавкрафте, «Г. Ф. Лавкрафт: Дом и Тень» были переизданы «Некрономикон Пресс» в 1982 году.

Дерлетовский сборник (тот самый «Мифы Ктулху») преследовал, как выяснилось, сразу две цели. Во-первых, он собрал под одной обложкой самые ранние вещи, запечатлевшие первую стадию эволюции Мифов. Эти рассказы вышли из-под пера самого Дерлета, Генри Каттнера, Роберта Э. Говарда, Кларка Эштона Смита, Фрэнка Беллкнапа Лонга и многих других. А во-вторых, антология подарила мифам второе рождение, ибо воскресила их в современных одеяниях, как то и предлагал сделать Картер.

Представлялось важным и даже программным, что все новые рассказы, с одной стороны, безусловно вдохновлены творчеством Лавкрафта (или, по крайней мере, Дерлета), а с другой — совершенно не скрывали своей связи с современностью (три вещи Уэйда, которые я упомянул, с моей точки зрения, казались даже излишне современными — свойственные шестидесятым годам умонастроения и актуальная для того времени проблематика прямо-таки выпирали из текстов; впрочем, рассказы столь хорошо написаны, что даже это им не повредило).

Неожиданным оказалось и то, что никто из новых авторов не пожелал привязать действие своих текстов к долине реки Мискатоник. Впрочем, критики уже не раз не без ехидства указывали на абсурдный географический перекос, очевидный при изучении фабул лавкрафтовских вещей: почему все эти инопланетные чудо-юдо выбрали местом для шабаша заштатный уголок Новой Англии?

Дерлет лично рекомендовал Кэмпбеллу — и, похоже, другие авторы поняли намек и прислушались к словам мэтра — не ограничивать полет фантазии холмами и лесами вокруг Аркхэма и Иннсмута, ибо в тех местах и так уже изо всех щелей торчат щупальца, а из-за каждого угла приветливо машут привидения. Логичнее перенести действие куда-то в другое место и тем освежить читательское восприятие. Что ж, Дерлет оказался прав.

И вот, ученики принялись за работу, уподобившись пионерам прерий: изгнанные из отцовских земель в пустоши и неудобия, они неустанно трудились над установлением новых границ и распашкой дотоле дремавших под спудом земель. И вот, не успели мы и глазом моргнуть, как Кэмпбелл обустроил свою Долину Северна, Ламли — Блоун-Хауз и Оукдинский приют для душевнобольных, а Картер — Институт Древностей Тихого океана в Санбурне.

Итак, одна дорога оказалась перед учениками закрыта — однако, как нетрудно заметить, немедленно прозвучал сигнальный выстрел, знаменовавший начало новой, еще более увлекательной гонки! Только представьте себе, какие удивительные горизонты открываются перед автором, творящим собственную лавкрафтовскую вселенную и тем самым уподобляющемуся великому создателю изначального Мифа! И, конечно, никто не смог устоять перед искушением добавить в и без того уже длинный список канонических текстов новые гримуары и таинственные, содержащие запретное знание книги. Фантазии Кэмпбелла мы обязаны появлением многотомных «Откровений Глааки», мудреной тайнописи, хранители которой перемудрили сами себя, пытаясь извлечь из невесомой материи снов очередную книгу секретов, а затем увязли в бесконечных спорах касательно правильного издания этих эфемерных арканов. Картер измыслил «Писания Понапе» и «Таблички Занту», в то время как Уилсон решил, что таинственная Рукопись Войнича (которая на самом деле существует и до сих пор ставит в тупик исследователей) — хороший кандидат на роль зашифрованного «Некрономикона». А Ламли прибавил к этому списку загадочный «Ктаат Аквадинген» и «Толкования на Некрономикон» Иоахима Фири.

Последняя из новоизобретенных книг, кстати, достойна особого упоминания как наилучший способ привнести нечто новое в герметичный мир Лавкрафта — хотя, безусловно, ныне таковые приемы не без основания почитаются затасканными. В самом деле, давайте попробуем подсчитать, сколько копий книги Альхазреда пустили гулять по миру оккультисты? А ведь каждый из них наверняка уже обзавелся экземпляром ко времени, когда первое поколение учеников Лавкрафта завершало работу! Несметные тысячи, не иначе! Что ж, раз «Некрономикон» перестал быть тайной, пусть старина Ламли придумает новую книгу, перепевающую на новый лад старую. Фири, видите ли, сам баловался спиритизмом и обладал талантами медиума — и не преминул обзавестись собственным комментированным изданием зловещей книги. Не беда, что новый извод «Некрономикона» не привязан ни к каким конкретным рукописям — наверняка медиум сумел исторгнуть последнюю истину из Источников, близких к Достойным Доверия! Кстати, гримуары второго поколения, с моей точки зрения, обладают любопытной родословной, — все, как одна, талантливые мистификации! Куда там до них однообразным клонам «Некрономикона», изобилующим в первых книгах учеников создателя Ктулху!

Авторская фантазия не могла не посягнуть и на пантеон Лавкрафта — тот принялся расти, как на дрожжах. Как тут не вспомнить кэмпбелловских Даолота и Глааки, созданных фантазией Ламли Йибб-Тстлла и Шудде-М’елла? Ну и, конечно, Итогта и Зот-Оммога, чьим появлением мы обязаны Картеру! Воистину, каталогизаторам причудливой фауны Мифа пришлось пристроить к и без того густозаселенному лавкрафтовскому зоосаду новое крыло… Таким образом, в рассказах писателей Нового круга Лавкрафта ощущаются и щемящая радость ностальгического узнавания, и восторг демиурга, творящего новое. Так и читатель, поглощенный разворачиваемой перед ним историей, испытывал — в одно и то же время! — чувство домашнего комфорта (да, да, это мир Лавкрафта, безусловно!) и радость первооткрывателя, завидевшего очертания новых земель. Словно ты оказался в начале всего, в точке, откуда все развернулось, — и впереди еще множество сюрпризов.

Что ж, все вышесказанное закономерно приводит меня к проблеме пастиша — и «виноватого удовольствия». Да, необходимо признать: большая часть текстов, написанных для вселенной Мифа, — это пастиш, вторичный извод оригинальных текстов Лавкрафта и Дерлета. Ну или по крайней мере формульная литература. Дурно ли это? Кто-то полагает, что да, — иначе с чего бы многие редакторы брезговали лавкрафтианой? Они считают, что читатель слишком хорошо знает, чего ожидать от такого текста: предсказуемый сюжет, никакой интриги, все заранее известно, атмосферность и прописанность характеров — нулевые, ибо вместо них в рассказе фигурируют ходульные фразы и затасканные названия «чернокнижных» фолиантов.

Впрочем, если постоянно читать фэнзины, активно мониторя творчество читателей по мотивам, начинаешь понимать таких критиков. И в самом деле, складывается впечатление, что замкнутая аудитория фанфиков состоит из персонажей, неуловимо напоминающих склонного к сомнительным развлечениям героя кэмпбелловского «Черным по белому». Миф уподобился порнографии — в том смысле, что ни там, ни там нет необходимости в оригинальном сюжете или в прописывании образов героев, прямо как в дешевой порнокнижонке или порнофильме. Главное — чтобы анатомический момент присутствовал, только в лавкрафтиане это щупальца и присоски, а в порнухе — соски и щупанья.

Однако так же очевидно, что не всякая жанровая, и не всякая формульная, литература представляет собой столь жалкое зрелище. И я не соглашусь с утверждением, что «Мифы Ктулху» по определению убоги с литературной точки зрения и лавкрафтиана не в состоянии подарить читателю образцово качественный текст. Чтобы разобраться с этой проблемой, необходимо ответить на два вопроса. (Правда, я отдаю себе отчет в том, что, если уж вы купили эту книгу, убеждать вас излишне — вы и так мой сторонник. Но, кто знает, возможно, вам придется защищать свои литературные пристрастия, и мои аргументы помогут вам в споре.)

Полагаю, что мы можем почерпнуть немало важного в заметках Лина Картера, точнее, в его книге «Воображаемые миры». Картер отвечал на жесткие критические замечания Алексия и Кори Паншиных в адрес развлекательной литературы в жанре мечи-и-колдовство. Приговор Паншиных был суров: «окостеневшее ископаемое, не способное к эволюции». На что Картер ответил: «Возможно. Однако… почему это плохо? Такие книги интересно читать, интересно писать, а что до окостенелости, то, знаете ли, это субъективная характеристика… В конце концов, так ли уж необходимо литературной школе или течению эволюционировать? Я, к примеру, в этом совсем не уверен. Ведь эволюция предполагает изменение — и постепенное превращение в другой вид» (сс. 145–146).

Другими словами, критика в адрес свободных продолжений Лавкрафта представляет собой чистейший образец применения Уловки-22: ах, жанр не эволюционирует? Ну, тогда время объявить его покойным и разложившимся. Ах, все-таки эволюционирует? Ну что ж, дай бог, превратится во что-нибудь более путное. И в том, и в другом случае с жанром покончено, не правда ли?

Уверен: изощренная апология эстетических достоинств фэнтези меча-и-колдовства отнюдь не входила в планы Картера. Да и я не собираюсь становиться паладином немыслимых литературных достоинств Мифов. Однако здесь стоит прислушаться к чеканной формулировке Джона Джейкса — Картер как раз цитирует его в своей книге: текст нам не нравится, потому что некие насаждаемые литературные пристрастия диктуют нам определенную реакцию. Зато если текст нравится, он нравится безо всяких условий. Джейкс пишет: «Просто сейчас чувствуется дефицит подобных историй; во всяком случае, я был бы рад, если бы они попадались чаще» (предисловие к его «Браку-варвару»).

Другими словами — позаимствованными из знаменитого эссе Сьюзен Зонтаг «Заметки о Кэмпе», — Картер, Джейкс и остальные литераторы из нашей компании любят этот вид литературы как раз за гротескность используемых выразительных средств, в то время как «серьезную» критику подобные эстетические эксцессы невероятно раздражают. В другом своем эссе («Порнографическое воображение») Зонтаг уподобляет фантастику порнографическому чтиву (мол, и то и это — не более, чем «недолитература») — и я чуть выше не преминул воспользоваться ее метафорой. Однако, позволяя себе столь безапелляционные обобщения, госпожа Зонтаг едва ли не опровергает саму себя: нас, нынешних производителей легкого чтива, уже нелегко обескуражить — мы-то знаем, что на самом деле в наших текстах господствует эстетика Кэмпа! Картер прекрасно различал великую литературу и развлекательный жанр — однако утверждал, что и последний вид беллетристики не лишен своего очарования. И уж тем более Картер не стыдился своей «кэмповой» ностальгии по текстам, которые он без стеснения именовал «волшебным в своей второразрядности трэшем».

Однако здесь вполне уместен упрямый вопрос: все это, конечно, очень хорошо, но… сколько можно, в конце концов? Ну да, возможно, качественная проза в декорациях Мифа существует. Но разве она уже не написана, причем в огромном количестве? Сколько их уже, этих повестей, новелл, рассказов? Не пора ли остановиться? Зачем продолжать попытки напиться из вычерпанного колодца?

Итак, внимание, вопрос: зачем и далее воспроизводить этот пастиш? Для ответа позвольте мне прибегнуть к трудам известного своей интеллектуальной эквилибристикой философа Жака Дерриды. Деррида пишет немного о другом (о чем, я не стану распространяться, ибо это не имеет касательства к теме моей заметки), однако нам важно его замечание о том, что письмо — это вовсе не вторичный по отношению к речи жест (как полагали лингвисты и философы со времен Платона), а вовсе даже и «психический труп речи». Оно более не оживляется интонацией, и автор уже не может уточнить его смысл в акте интерпретации.

Однако, настаивает Деррида, авторское смысловое «намерение» по отношению к тексту — не более, чем эпифеномен: иными словами, то, что считает смыслом «своих» слов — это всего лишь одно из возможных прочтений текста, произведенного с его помощью (о, за моей спиной уже встает тень Иоахима Фири!). В процессе письма высвобождаются смыслы, обитающие в подсознании автора, а это есть не что иное, как текст, записанный в ткани нейронов. Он может показаться нам новым, этот смысл, но его новизна есть результат опознания вышедших на поверхность сознания подавленных воспоминаний. Прежде невиданное открывается в первый раз разуму в воспоминании. Подсознательные воспроизводящиеся сценарии у Дерриды получают название архетекста.

К чему я веду? Я хочу сказать, что Деррида прекрасно сформулировал тезис, более очевидно выраженный Джейксом и поддержанный Картером: тот, кто пишет очередную историю из вселенной Мифа, на самом деле просто читает эту историю — ибо она уже давным-давно записана в его глубинной памяти, хранящей воспоминания и эмоции, возникшие в процессе чтения текстов Лавкрафта, Дерлета и других. Вторая половина дерлетовских «Мифов Ктулху» была не чем иным, как переписыванием, а значит, и перечитыванием первой половины. Итак, механизм пролиферации Мифа таков: желая читать больше таких историй, мы их пишем — причем не столько для жадных до новых впечатлений почитателей и фанатов, сколько для самого себя: ибо акт писательства равен акту чтения истории.

Все эти ужасные фанфики и дурацкие байки, которыми наполнены фэнзины, написаны из рук вон плохо не потому, что у них никудышная литературная основа, и даже не потому, что их юным авторам не хватает писательского мастерства, а потому, что кропающие их энтузиасты скверные читатели! Лавкрафт для них — это непроизносимые имена и извивающиеся щупальца, нескончаемые строки фантастического бестиария — но не более того. Но как куколь не делает монаха, так и имена в лавкрафтовском стиле еще не делают текст полноправным продолжателем традиции Мифа.

Уилам Пагмайр, к примеру, и вовсе объявил, что его журнал «Лавкрафтианские рассказы ужасов» не принимает к рассмотрению фанфики по мифам Ктулху. Казалось бы, какое странное ограничение… Однако у него есть вполне логическое обоснование: Пагмайр прекрасно понимал, что юные дарования должны начать с выдумывания собственных имен и названий — эта мера, пусть и временная, необходима, чтобы юнцы сообразили, что же такого помимо неудобопроизносимых имен есть в рассказах старины Говарда, которые читаешь — и поджилки от ужаса трясутся. А там наличествуют, чтоб вы знали, и настроение, и стилистическая выверенность, и визионерская по размаху фантазия. Если эти элементы присутствуют в тексте, что ж, его можно признать подлинной историей в лавкрафтовском духе. Вышло всего три выпуска журнала, и оказалось, что даже для них не так-то просто наскрести достойных текстов, — и это при том, что Пагмайру неоднократно приходилось отступать от собственных правил! Видимо, многим они показались излишне суровыми.

Ну что ж, надеюсь, я сумел донести мысль: текст, пестрящий цитатами из «Некрономикона» и возгласами «Иа!», совсем необязательно должен считаться лавкрафтовским. И, наоборот, достойный пополнить копилку Мифов рассказ не нуждается в этой атрибутике. Более того, рассказы из вселенной Мифа вовсе необязательно должны быть лавкрафтовскими по духу! Это вполне доказывает проза Ламли, Уилсона и Дерлета. Итак, что же определяет принадлежность той или иной истории к Мифам?

Хороший вопрос, не правда ли?

Я бы ответил на него так: настоящая, подлинная история из мира «Мифов Ктулху» — это по своей природе (и формуле, если под формулой понимать не пастиш, а ДНК) дышащий тайной текст на фаустианский сюжет, эдакий гибрид детектива и хоррора. Его герой отправляется на поиски запретного знания — сознательно или нет, это другой вопрос, но чаще всего, не осознавая последствий. И потом оказывается перед лицом тайны, которой лучше было бы не знать и не открывать. Подобное возможно, если персонаж увлеченно складывает головоломку событий и фактов, но не знает, куда его заведет расследование. Знание, получаемое в результате таких небезопасных изысканий, чаще всего оказывается непосильным бременем для рассудка героя, ибо это знание Прометея, последнее озарение Фауста. Это просвещение, уничтожающее разум, гнозис адских мук, не спасения. Сделка с Мефистофелем чревата необратимыми последствиями для бессмертия души. И в финале герой в ужасе сознает — слишком поздно, ничего изменить нельзя. И погружается в бездну отчаяния.

Обычно это знание таково, что его обретение угрожает самому существованию будущего, ибо замыкает время в порочный круговорот. Так, личность подвергается распаду под воздействием заклинаний жаждущего нового воплощения Джозефа Карвена — или вызывая из небытия Древних, которые стремятся вернуть нашу планету к прежнему образу существования в нездешних измерениях.

С моей точки зрения, подобная угроза (которая может возникать в тексте в самых разных обличьях, прямо как в нескончаемых сериях комиксов Лестера Дента) воспроизводится в каждой истории, однако не делает их штампованными версиями одного и того же сюжета. Так, к примеру, текст из мира Мифа может иметь отнюдь не пессимистический финал. Угрозу можно отразить, или отвести, или даже отложить время ее исполнения. Сформулированная мной базовая идея Мифа — сродни скелету млекопитающего, некоей твердой основе для бесчисленного множества внешних форм, а не негнущемуся, ограничивающему движение экзоскелету насекомых с Шаггаи. Собственно, это некая изначальная основа для сравнения последующих вариаций сюжета, нечто, что не отрицает подвижность, а как раз делает ее возможной.

С моей точки зрения, разочарование читателя как в бесхитростной фан-прозе, так и в переусложненной прозе Новой Ктулхианской волны (я имею в виду некоторые тексты из сборников «Новые рассказы из Мифов Ктулху» Кэмпбелла и «Ученики Ктулху» Берглунда) связаны как раз с проблемой скелета и того, что сверху. Фанфики зачастую представляют собой сплошной скелет, безо всякого мяса на костях. Ну или мясо таково, что от него нос воротишь, — тухловато. Мы это пятьсот раз слышали и читали.

С Новой волной все ровно наоборот: ее авторы полностью отказываются от скелета. У них выходит либо какой-то беспозвоночный шоггот, либо они, ничтоже сумняшеся, декорируют знакомыми именами совершенно чуждую Мифу сюжетную структуру. Тексты, описывающие психические отклонения, страхи, имеющие сугубо психологическую природу, попросту не нуждаются в связанных с Мифом мотивах! «Психоз» Хичкока не станет страшнее, если Лайла найдет на книжной полке Нормана издание «Некрономикона» и фолиант «Культ ведьм в Западной Европе».

В предыдущей антологии, «Мифы Лавкрафта», я хотел создать пастиш первой части дерлетовских «Мифов Ктулху». Нынешняя антология призвана стать своеобразным трибьютом второй части и воздать должное текстам, ознаменовавшим новую эру в жизни Мифа. Я сумел собрать под одной обложкой несколько малоизвестных и не примелькавшихся рассказов большей части авторов из тех семерых, что Лин Картер назвал Новым кругом Лавкрафта, а также тексты недавно присоединившихся к кругу адептов — ибо традиция живет, и число ее последователей увеличивается. Наш культ не уничтожишь, Ктулху жив!

Тем не менее я, как составитель антологии, оказываюсь в двусмысленном положении: юмор ситуации в том, что со времени появления Нового круга Лавкрафта минуло уже более двадцати пяти лет! За это время некоторые из начинающих писателей, принадлежавших к собственно кругу Лавкрафта (к примеру, Роберт Блох и Генри Каттнер), отточили свое мастерство, живописуя ужасы по лавкрафтовским мотивам, а затем занялись собственными мирами. Именно это произошло и с Рэмси Кэмпбеллом, и с Брайаном Ламли — полки книжных магазинов буквально ломятся от их книг, уже не имеющих никакой связи с лавкрафтианой. В результате, как и в случае с Блохом и Каттнером, творчество по мотивам Мифа может быть охарактеризовано как принадлежащее «раннему Ламли» или «раннему Кэмпбеллу».

Несколько рассказов, вошедших в кэмпбелловский сборник «Обитатель озера», были извлечены из выпущенной «Скрим-Пресс» антологии «Черным по белому». Один из них безмерно понравился мне еще со времени первой публикации — «Поющая равнина». Я перепечатал его в «Склепе Ктулху» за номером 43, и вот теперь снова включаю в сборник — уж больно он хорош. «Камень на острове» впервые вышел в антологии Огюста Дерлета «Слишком далеко» (1964). Здесь уже вполне видны характерные для прозы Кэмпбелла отстраненный реализм, тоскливый урбанистический пейзаж как характерный фон для ужасных событий, подчеркнуто негероические персонажи. Все эти черты уже хорошо видны в «Черном по белому», однако, с моей субъективной точки зрения, в этом рассказе они лучше сочетаются с характерными для лавкрафтианы элементами.

Принадлежащий перу Брайана Ламли «Показания некоего Джона Гибсона» впервые появился в девятнадцатом номере «Склепа Ктулху» в 1984 году — и под обложкой этого сборника переживает новое рождение. Интрига этой вещи заключается в том, что она сюжетно связана с лавкрафтовским «Дневником Алонсо Тайпера», который великий Говард написал, как известно, на основе черновика, оставленного Уильямом Ламли. Кому же подхватить эстафету, как не живому воплощению бессмертия начатого Ламли-старшим дела? Тот факт, что Брайан Ламли не связан с Уильямом Ламли кровным родством, мы опустим — зачем суровой действительности вмешиваться в литературные игры?

«Демоническое» Дейва Саттона впервые вышло в «Новых рассказах об ужасном и сверхъестественном», т. 2 (Издательство «Sphere Books») — там-то Ламли рассказ и заприметил. «Он был настолько лавкрафтовским, настолько хорошо ложился в Миф, что я написал автору и попросил разрешения на сиквел — уж больно мне захотелось продолжить вещь», — вспоминает Ламли. «Ну, он сказал, что без проблем, и я написал „Поцелуй Багг-Саша“, вещь с узнаваемой канвой Мифа, которая, естественно, намертво привязала рассказ Дейва к жанру». В паре эти истории появились сначала в третьем выпуске серии Ктулху: «Мифы Ктулху» Джона Харви, а затем и в моем «Склепе Ктулху».

Как известно, главная черта «кэмпа» — это, с одной стороны, ностальгическое настроение, а с другой — самоирония, граничащая с сарказмом, способность балансировать на тонкой грани между самолюбованием и самопародией. Удержать равновесие зачастую трудно, и мы осмеиваем не то, что мы презираем, а то, что нам наиболее дорого. Именно так поступили молодой Лин Картер и Дейв Фоли в пародийном рассказе «Ползущий из слизи», который впервые опубликовал «Новости НФ», номер 53, в сентябре 1958 года, а потом и «Склеп Ктулху» (54). Что ж, основные элементы Мифа образуют лишь скелет истории, но отнюдь не определяют то, что на эти кости нарастет, не говоря уж о… скажем так, «разрядности» этой плоти. У прозы лавкрафтовской породы толстая шкура — тычок в ребра она почувствует как приятную щекотку. В конце концов, фирменный стиль узнается и когда канону следуют, и когда его намеренно нарушают.

В книге «Лавкрафт: взгляд в прошлое Мифов Ктулху» Лин Картер присвоил себе титул «Последнего ученика». Я полагаю, что он хотел сказать — «последнего на данный момент ученика», в противном случае придется предположить, что Картер решил похоронить жанр в своих прогнозах. Что ж, если это так, то он видел себя некоей Печатью Пророков — нельзя сказать, чтобы подобные замашки Картеру были несвойственны. А ведь начиналось все с нескольких коротеньких проб пера в составе «Некрономикона» — он отослал их Огюсту Дерлету, когда тот готовил к печати книгу Лавкрафта. Дерлет уже стал кем-то вроде крестного отца Картера во всем, что касалось лавкрафтианы, и любезно согласился опубликовать эти вещицы в «Аркхэмском коллекционере». Один из них, «Гибель Яктуба», вошел в нынешнюю антологию, а впервые появился в десятом номере «Коллекционера» летом 1971 года. С моей точки зрения (а я, надо сказать, опубликовал все эти ранние рассказы в различных выпусках), «Яктуб» так и остается лучшей из попыток снабдить зловещий «Аль-Азиф» предисловием из автобиографических эпизодов, на существование которых Лавкрафт так или иначе намекал.

В картеровских многочисленных «отрывках» из древних фолиантов стилизация под старинный английский выглядит крайне беспомощной — ему лучше удавались моменты, написанные свежим, современным слогом. Поэтому его более длинные рассказы, чье действие происходит в тридцатых, семидесятых или восьмидесятых годах, впечатляют гораздо больше. «Рыболовы из Ниоткуда» — один из таких. В этом (и некоторых других) рассказе Картер мастерски использует лавкрафтовскую топонимику. В стихотворении «Застава» и написанном под чужим именем[2] рассказе «Крылатая смерть» ГФЛ упоминает некие таинственные зимбабвийские руины с загадочными барельефами, изображающими птиц. Какое жуткое предание связывалось с ними в воображении Лавкрафта?

И кто такие или что такое были эти Рыболовы, упоминаемые и в рассказе, и в стихотворении? Что ж, честь разгадать эти загадки досталась Лину Картеру.

Из остальных членов изначального Нового Круга мне удалось выбить (не спрашивайте меня, как, позвольте мне умолчать о зловещих деталях этого процесса) ряд новых или по крайней мере не находящихся на слуху рассказов. Так, новую историю для антологии написал Гэри Майерс. К несчастью, Дж. Вернон Ши и Джеймс Уэйд уже растворились, вслед за Лавкрафтом, в эфирных полях — все ж таки много времени утекло с тех пор, как Картер провозгласил их членами Нового круга. Будем надеяться, что это братство когда-нибудь воссоединится в чудном будущем где-нибудь на Югготе.

В последние свои годы Ши присоединился к лавкрафтовскому фэндому и в первом выпуске журнала «Outre» («Иное») опубликовал сиквел к собственному «Кладбищенскому охотнику». Понятное дело, Дерлет включил рассказ в сборник «Мифы Ктулху» (правда, в новом издании Джима Тернера он отсутствует). Однако представляется лишь естественным, что «От мертвых не спрячешься» появится в «Новом круге Лавкрафта» — сиквел в антологии, которая сама является сиквелом к дерлетовской.

Угрозами и запугиваниями мне также удалось получить рассказ, которым в этом сборнике представлен Джеймс Уэйд, — «Те, кто Ждет». Как и текст Ши, эта вещь прежде печаталась лишь единожды — в малоизвестном фэнзине, во втором выпуске неплохого, но, увы, долго не прожившего «Журнала Темного Братства» (1972). Я должен предпослать чтению предостережение самого автора: Уэйд говорил, что «Те, кто Ждет» — история из тех, какой оскоромился, наверное, каждый фанат Лавкрафта. Она сугубо подражательная, и писалась с восторгом и энтузиазмом только что приобщившегося к Мифу неофита. Изначально она называлась, как пишет Уэйд, «Разведчики в Р’льехе». Тем не менее автор великодушно позволил ее перепечатать под этой обложкой — в качестве диковинки, ну и чтобы пополнить коллекцию текстов, написанных на основе Мифа. И я с удовольствием публикую его — по тем же причинам. К тому же перу Уэйда принадлежит не так уж много ктулхианских вещей, так что не стоит разбрасываться даже юношескими опытами.

Ну а кроме того, есть еще один писатель, принятый Дерлетом в число лавкрафтианских жрецов-иерофантов — он должен был занять почетное место среди авторов Нового круга, подобно Рэндальфу Картеру во «Вратах Серебряного ключа». Однако, как и в случае Картера, трон ему не достался. Дерлет пообещал напечатать подборку написанных по мотивам Мифа рассказов Джона Гласби — английского писателя, специализирующегося на историях о странных происшествиях. Гласби плодотворно сотрудничал с британским журналом «Истории о сверхъестественном», и среди рассказов фигурировало несколько лавкрафтовских по антуражу.

Однако трагическая смерть созидательного гения издательства «Аркхэм Хаус» обрекла множество проектов на вечное прозябание в Лимбе. К несчастью, рассказ Гласби «Мрачный город» оказался среди тех, кто туда угодил. Я опубликовал все написанные им истории в двух выпусках «Склепа Ктулху» (номера 67 и 71), и вполне возможно, что «Фидоган и Бремер» еще выпустят их в твердой обложке — ибо они заслуживают публикации в виде книги. Именно поэтому я их не включаю в нынешнюю антологию — ибо для нее отобраны два других, гораздо менее известных рассказа, которые Гласби в свое время написал для «Историй о сверхъестественном»: «Смотритель Дарк-Пойнта» и «Черное зеркало». На самом же деле, эти тексты публикуются в не виданном доселе виде: на страницах журнала они появились в отредактированном варианте — то есть освобожденными ото всех заметных лавкрафтовских аллюзий. Здесь же мы их приводим в оригинальном, изначальном виде — и в сиянии силы и славы Мифа. Так Гласби, после многих лет незаслуженного забвения, занимает принадлежащее ему по праву сиденье у Круглого стола адептов лавкрафтианы.

Новый круг Лавкрафта с годами расширялся, принимая новых авторов — они заменяли тех, кто по тем или иным причинам покинул сообщество. Недавно ушедший из жизни Карл Эдвард Вагнер, создатель серии романов о Кейне, стоявший у истоков жанра мечи-и-колдовство, а также редактор выходивших в DAW сборников «Лучшие хоррор-рассказы года», естественно, также много и плодотворно работал в жанре ужасов. Его написанная по лавкрафтовским мотивам вещь, которой он также салютовал Ли Браун Койе, «Палки», вошла в новое издание «Мифов Ктулху». Однако Карл, подобно ласковому теляти (или вампиру?..), продолжил прикладываться к тем щедро питавшим его сосцам и написал «Старых друзей». Мы имеем честь предложить вашему вниманию последний из написанных Карлом рассказов — обратите внимание, насколько он вышел пророческим.

Другой автор жанра мечи-и-колдовство, бестрепетно обратившийся к Мифу, — это Ричард Л. Тирни. Его основополагающее для интерпретации творчества Лавкрафта эссе, «Миф Дерлета», во многом определило восприятие Мифа в семидесятых и даже восьмидесятых годах. И хотя его анализ дерлетовских попыток дополнить Миф «украшательствами» вышел остроумным и временами хирургически холодным, Тирни никогда не держался мнения, что писать продолжения Мифа в том виде, в каком это делал Дерлет, — занятие дурацкое и нестоящее. Ну да, старина Говард сделал бы все по-другому, но творчество по его мотивам отнюдь не предосудительно и к тому же крайне привлекательно и забавно.

Написав «Миф Дерлета», Тирни преследовал цель разграничить видение Лавкрафта и представления о нем Дерлета, но отнюдь не обратить время вспять. В результате он сам весьма творчески подошел к наследию обоих писателей — и при этом умудрился скрестить их версии Мифа с мирами Роберта Говарда и Кларка Эштона Смита. (Кстати, существует даже набросок рассказа, в котором сообща действуют герой Тирни Саймон из Гитты и вагнеровский персонаж Кейн, однако копирайт оказался настолько опасным врагом, что с ним не справились даже эти два твердолобых варвара! Однако, уверяю вас, последний экземпляр этого уничтоженного автором текста хранится в моей библиотеке. Так что, возможно, вы еще с ним познакомитесь. Уж мне ли не знать, что запретные книги рано или поздно все же находят своего читателя и выбираются из глухой тьмы на свет!) Действие текстов Тирни происходит в гармонично обустроенной вымышленной вселенной, которую я в другом месте успел окрестить «космологией „Странных историй“.[3]

Вошедший в нынешнюю антологию рассказ („Крик во тьме“) впервые напечатал „Склеп Ктулху“ за номером 24, правда, за вычетом одной таинственно исчезнувшей строчки. Что ж, это упущение исправлено, и тут текст приводится полностью.

Мало кому из читателей не известны имена Алана Дина Фостера и Ричарда Лупоффа. Оба этих имени на слуху у любителей научной фантастики, фэнтези, комиксов и фильмов — между этими жанрами мы давно перебросили устойчивые мостки и проворно снуем по ним туда-сюда. Однако не все знают, что оба этих автора в свое время написали весьма любопытные вещи по мотивам Мифа. Фостеровский „Ужас на пляже“ был опубликован Кеннетом Крюгером в 1978-м, к несчастью, книжица, не успев выйти из типографии, принялась терять листки и распадаться на глазах. Однако вещь заслуживает того, чтобы с ней ознакомилась более широкая аудитория — да и переплести ее поприличнее тоже хочется.

Без сомнения, все читали замечательный рассказ Лупоффа „Как была открыта Гурская зона“ — март 2337 года» в новом издании «Мифов Ктулху». Оно воспроизводит текст первой публикации в первом номере «Chrysalis» 1977 года. По изданию в «Фантастическом» мы перепечатываем его «Шептунов». А вот его «Камера! Мотор! Шуб-Ниггурат!» публикуется впервые. Эта новелла составила сюжетную основу романа «Город Навсегда». Оригинал в одно время намечался к изданию, однако, к несчастью, принявший его журнал безвременно почил в бозе. И, внимание: написанный Лупоффом сиквел к «Ужасу в Данвиче», «Devil’s Hop Yard» вышел в моем «Данвичском цикле» (Chaosium, Inc., 1996). А его сиквел к «Шепчущему во тьме», «Документы из дела Элизабет Эйкли» (The Magazine of Fantasy @ SF, март 1982), напечатал в моей антологии «Цикл Хастура» (Chaosium, Inc., 1993).

Мой собственный рассказ, «Летающие тарелки с Яддита», взят с рассыпающихся от ветхости страниц Etchings @ Odysseys (номер 5, 1984). Это был один из первых журналов, публиковавших лавкрафтиану, когда в семидесятых годах творчество ГФЛ снова стало популярным. В отличие от Лина Картера, который, кстати, тоже беспардонно пользовался служебным положением и пихал собственные тексты в издаваемые им антологии, я не буду примерять на себя венец Последнего ученика, ибо число учеников постоянно растет.

Любопытно, что новоприсоединившиеся к кругу авторы создают тексты как раз того рода, что так хотел получить Пагмайр: они связаны с Мифом не эксплицитно, а скорее, косвенно — не буквой, а своим лавкрафтианским духом — иными словами, стилем, настроением, предчувствием угрозы космических масштабов или способом строить сюжет. Рассказ Томаса Лиготти «Вастариен», впервые увидевший свет в «Склепе Ктулху» за номером 48, — впечатляющий образец того, как можно отыграть до невозможности заезженную тему запретной книги. Не знаю, откуда автор почерпнул идею — из первых трех лавкрафтовских сонетов «Грибы с Юггота» или из их прозаической новеллизации, фрагмента, известного под названием «Книга», или вовсе непонятно откуда, — так вот, «Вастариен» представляет собой просто идеальный текст на тему того, что некоторые страницы лучше никогда не извлекать из-под спуда.

«Безумие из космоса» Питера Кэннона впервые увидело свет на страницах Eldritch Tales (8, 1982 и 9, 1983). Эта озорная мистификация заставила почитателей Лавкрафта поверить, что Кэннон во время путешествия по Новой Англии не без приключений и казусов якобы обнаружил ранее неизвестную рукопись Лавкрафта. И хотя знатоки без труда могли бы его разоблачить — слишком много деталей указывали на то, что это не новообретенный текст Мэтра, а розыгрыш, — так вот, Кэннон, тем не менее, создал потрясающий по достоверности лавкрафтовский пастиш. В «Склепе Ктулху» за номером 54 публиковалась отредактированная версия рассказа, а здесь мы предлагаем вниманию читателей третью.

«Элайа Ворден» Роджера Джонсона был написан для специального, посвященного Лавкрафту выпуска «Ежегодного альманаха фан-клуба графа Дракулы» в 1985 году. И хотя сам автор полагает, что ничего нового он читателю этим текстом не сообщит, лично я всегда считал его бриллиантом в коллекции лавкрафтовских стилизаций, и мне приятно представить эту вещь вниманию читательской публики.

Дональд Бурлесон, известный как своими нестандартными рассказами в жанре ужасов, так и критическими статьями, посвященными хоррор-литературе (см., к примеру, его работы «Г. Ф. Лавкрафт: анализ творчества», «Лавкрафт, который растревожил Вселенную» и «Выделиться во что бы то ни стало: деконструирующее прочтение»), — еще один автор, обладающий редким талантом воскрешать дух Лавкрафта не повторением магических имен, а более сложным способом, — попадая в стиль и обыгрывая ключевые темы Мифа. Еще в молодости он написал несколько коротких историй, напоминающих Лавкрафта в его элегантных до ужаса, но, тем не менее, совершенно жутких рассказах «Собака», «Возлюбленные мертвецы», «Показания Рэндольфа Картера». Первый и лучший из них, «Тайная вечеря», впервые вышел в фэнзине Дирка Мозига «Мискатоник» (номер 23, 1978), а потом, в новой редакции, в Eldritch Tales за номером 7, а потом и в «Склепе Ктулху» (34). Здесь эта вещь воспроизводится в самой выверенной из своих версий.

Несмотря на то что издатели мэйнстримных изданий весьма подозрительно относятся к лавкрафтиане, Дэвиду Кауфману удалось опубликовать замечательный ее образец на страницах «Alfred Hitchcock’ Mystery Magazine» (апрель 1987). Думаю, авантюра с проникновением в чужой лагерь удалась благодаря тому, что у Кауфмана замечательная, утонченная проза. «Церковь в Гарлокс-Бенд» никак нельзя обвинить в использовании ктулхианских клише, однако мрачная атмосфера прошлого, своей гнетущей тенью перекрывающего настоящее, видится мне вполне лавкрафтовской по духу. Кауфману удалось сделать то, на что многие авторы лавкрафтианы даже и претендовать не могли.

Стивен Марк Рейни, редактор «Deathrealm» («Королевства Смерти»), — еще одна восходящая звезда современной литературы о странном и сверхъестественном (всячески рекомендую ознакомиться с его авторским сборником «Демон фуги»). Подобно Брайану Ламли, он в совершенстве освоил искусство оживлять привычный лавкрафтовский антураж, не воспроизводя его, а вводя в текст детали, имеющие неуловимое сходство с привычными для Мифа сущностями. В рассказе «Сферы за пределами звучания» вы встретитесь с таинственным Маэстро Занном, написавшим загадочный трактат о музыке. Но — должен вас предупредить я! — эта книга действительно существует! А кроме того, вам нужно знать, что эта история в более ранней редакции появилась на страницах «Королевства смерти» (номер 2, лето 1987 года) под названием «Погребальная песнь», в то время как рассказ под почти идентичным названием («Сфера за пределами звучания»), но с абсолютно другим сюжетом был через некоторое время напечатан в «Ужасах Лавкрафта» за номером 2 (июнь 1988 года).

И напоследок я хотел бы выразить признательность нескольким примечательным персонам, обратившим мое внимание на некоторые рассказы, — ибо если бы не их проницательные рекомендации, я бы никогда их не включил ни в эту, ни в предыдущую антологии. Зрением, пронзающим тени забвения, обладают Чарльз Гарофало, Тани Дженсанг, Дэн Гоббет, безвременно нас покинувший Рональд Ширер, Майк Эшли, С. Т. Джоши, Уильям Фулвайлер и Чарльз Грей. И, конечно, я безмерно благодарен Стефану Алетти, верному моему переписчику, который, как всегда, помог мне со сводящей с ума работой по вычитыванию текста!


Роберт М. Прайс.
Блумфилд, Нью-Джерси.
Июль 1996 года


Рэмси Кэмпбелл

ПОЮЩАЯ РАВНИНА

«Воистину, немногое известно об иных мирах, открывающихся за вратами, на страже коих стоит Йог-Сотот. О существах, проникающих через врата и устраивающих себе обиталище в нашем мире, и вовсе никто не знает. Впрочем, ибн Шакабао утверждает, что твари, выползающие на свет из Залива С’глуо, опознаются по издаваемым ими звукам. В Заливе звук стал словом, наша материя там — не более, чем запах. Звуки свирелей и флейт нашего мира в С’глуо производят на свет формы как прекрасные, так и уродливые до мерзости. Ибо время от времени по неизъяснимой случайности стена между нашими мирами источается, и до слуха доносятся множественные звуки, словно бы не имеющие источника, — это и есть обитатели С’глуо. Для живущих на земле они безвредны, ибо более всего сами боятся, чтобы какой-либо звук, произведенный в нашем мире, не принял бы в их стране уродливой и неприятной формы». Абдул Альхазред. «Некрономикон»
Когда Фрэнк Наттолл, Тони Роулз и я добрались наконец до севенфордского трактира, обнаружилось, что тот закрыт.

Стояло лето 1958 года, и, переделав все возможные дела, составлявшие наши занятия в Бричестерском университете, мы решили отправиться на пешую прогулку. Я предложил пройтись до Гоутсвуда — городок славился старинными преданиями, — однако Тони воспротивился моему плану: некие недавно достигшие его слуха сведения свели на нет его приязнь к этому месту. Тогда Фрэнк рассказал нам об объявлении в годичной давности номере «Бричестерского еженедельника», в котором упоминался расположенный в центре Северн-форда трактир — «один из старейших в Англии», писала газета. Отправившись в путь утром, мы смогли бы дойти до него в разумное время и, утолив вызванную долгой прогулкой жажду, сесть на автобус до Бричестера — в случае, если обратный путь пешком покажется нам слишком утомительной затеей.

Тони, тем не менее, не разделил нашего энтузиазма.

— Тащиться в такую даль ради обычной пьянки? — сердито вопрошал он. — Помилуйте, даже если этот кабачок действительно такой старый, припомните: объявление-то вышло с год назад! За год всякое могло случиться, а вдруг трактир развалился и вместо выпивки мы найдем там одни руины?

Однако Фрэнк был полон решимости осуществить свой план, и мы большинством голосов приняли решение идти в Севернфорд.

А между тем, лучше бы мы прислушались к протестам Тони: двери и окна трактира оказались заколочены, а на вкопанном неподалеку знаке читалось: «Заведение временно закрыто для посетителей». Оставалось лишь направиться в ближайший паб, счастливо располагавшийся чуть выше по улице. Затем мы немного побродили по городу и убедились, что смотреть в Севернфорде особо и нечего: достопримечательностей — раз, два и обчелся, и к тому же все рядом с доками. Словом, не пробило и двух часов, а мы уже занялись поисками автобусной остановки. Та, тем не менее, упрямо не находилась, и нам пришлось прибегнуть к помощи владельца местного газетного киоска.

— Авто-ообус? До Бриче-еестера? Так с утра ж ушел! — пожал плечами добрый малый. — А вы, небось, университетские будете?

— Так на чем же нам добираться обратно? — обескураженно спросил Тони.

— А чего там добираться? Ножками и пойдете, — доброжелательно покивал киоскер. — А кстати, чего вам тут занадобилось, а, молодые люди? Ах, на тракти-иир пришли поглядеть… Ну, в трактир вы то-ооочно не попадете! Молодежь нынче пошла такая, знаете ли, бедовая, скоко эти поганцы мебели покрушили, да, и не сосчитать, так что теперь указание городского совета вышло, что в трактир — ни ногой, а ежели кому надо, то пусть выправляет особое разрешение, вот оно как! А что, правильно, я считаю, только вы не подумайте, господа хорошие, что я что-то против вас имею, я ж так, просто поворчать, да, а вот в Бричестер-то, в Бричестер вам попасть надо, это да, это точно, а я как раз знаю короткий путь.

И он принялся снабжать нас весьма подробными указаниями, то и дело повторяя, куда повернуть и на что ориентироваться, однако толку от его монолога было чуть — мы так и не поняли, куда идти. Наконец Фрэнк вынул блокнот и карандаш и со вздохом запротоколировал сведения о маршруте. Не знаю, кому как, но мне эта путаная карта совершенно не помогла сориентироваться, и в результате я просто промямлил:

— Ну, в конце концов, потеряемся — спросим. Нам ведь подскажут куда идти, правда?

— Да ну что-ооо вы! — замахал руками наш штурман. — Где ж тут потеряться, не потеряетесь, главное ж с дороги не сворачивать, вот!

— Ну и отлично. Огромное вам спасибо, — захлопнул блокнот Фрэнк. — И тем не менее, если мы и впрямь повернем не туда, там же будут прохожие, правда? Мы сможем спросить у них?

— Я бы на вашем месте не стал спрашивать, — сухо ответил киоскер, отвернулся и принялся перекладывать газеты на полке. — Мало ли кто навстречу попадется.

Нам не удалось вытянуть более ни слова из доброго малого. Что ж, в путь! Мы вышли на улицу и повернули направо к Бричестеру. Надо сказать, что, едва выйдя из центра города, все еще сохраняющего несколько домов старинной архитектуры, путешественник оказывается среди краснокирпичных домов довольно неказистого вида. Смотреть в новых кварталах нечего, к тому же рядом доки — что не добавляет городу привлекательности. Даже выйдя за пределы Севернфорда, усталый путник вряд ли обрадуется окружающему пейзажу — он так же непригляден. А кроме того, дорога оказалась в крайне запущенном состоянии, хотя, возможно, мы ошиблись и свернули прочь с торной тропы. Одним словом, где-то через час мы поняли, что сбились с пути.

— Где-то в миле от города будет указатель, у него повернуть налево — вот что здесь написано, — пробормотал Фрэнк. — Милю мы точно отшагали — так где, спрашивается, указатель?

— Ну так что? Вернемся, и пусть заново расскажут? — предложил Тони.

— Тащиться обратно в такую даль? Ну уж нет! Слушай, Лес, — обратился Фрэнк ко мне, — у тебя же компас при себе, да? Ты же с ним не расстаешься! Бричестер находится к юго-востоку от Севернфорда. Если идти строго в том направлении, мы в конце концов выйдем к городу.

Мы стояли на дороге, идущей с востока на запад. Свернув с нее и оказавшись на пересеченной местности, мы могли сверяться лишь с компасом — и вскоре обнаружили, что без него нам пришлось бы весьма туго. Однажды, взобравшись вверх по довольно крутому склону, мы обнаружили перед собой довольно дикий лес — и нам пришлось его обходить, чтобы не потеряться окончательно среди стволов и густых темных крон. А после леса потянулись поля — безлюдные и совершенно незаселенные. Через два с половиной часа мы вышли к поросшим травой холмам, а затем принялись преодолевать, то спускаясь, то выбираясь наверх, неглубокие распадки. Углубившись в холмы где-то на полмили, мы были полны сил, чтобы идти дальше, однако Тони вдруг жестом призвал нас замолчать и прислушаться.

— Я слышу только реку, — сердито сказал Фрэнк. — А что, надо развесить уши и услышать что-то еще? Лес, что скажешь?

Мы и впрямь только что переправились через довольно быструю речку, и треньканье воды заглушало остальные звуки, в особенности доносившиеся издалека. Однако, напрягши слух, я уловил какое-то жужжание — судя по всему, механического происхождения. Жужжание становилось то громче, то тише — словно где-то неподалеку проезжала машина. Однако из-за шума реки я не мог ничего сказать с уверенностью.

— Не знаю, — пробормотал я. — А не похоже ли это на трактор?..

— Вот и я о чем, — кивнул Тони. — Перед нами кто-то едет на машине. Будем надеяться, что водитель сможет сказать нам, куда идти. Если, конечно, он не из тех людей, которые так напугали нашего киоскера, ха-ха!..

Звук мотора стал отчетливее, когда мы перевалили через два холма и вышли на полосу ровной земли, что тянулась вдоль подножия длинного невысокого водораздела. Я первым добрался до гряды, вскарабкался к гребню и встал на нем во весь рост. Однако, едва голова моя показалась над вершиной холма и я увидел то, что открывалось за ним, шаги мои замедлились и стали гораздо менее решительными.

С другой стороны водораздела лежала равнина почти правильной четырехугольной формы, окруженная четырьмя одинаковыми холмистыми грядами. Размеры пустоши не превышали четырехсот квадратных ярдов, в дальнем ее конце я различил одноэтажное строение. Кроме одинокого домишки, на равнине не было ровным счетом ничего — она казалась неестественно голой, и это меня более всего удивило в увиденном. Ибо от пустой бесплодной земли поднимался оглушающий вал звуков. Я понял, что передо мной находится источник механического жужжания — оно то опадало, то мощно поднималось к небесам, бесконечно проигрывая три заунывных ноты. Кроме него, раздавались и другие звуки; на границе слуха пульсировало басовитое гудение, прерываемое присвистами и резкими дребезжаниями, словно где-то рядом рвались струны — то ближе, то дальше.

Тони и Фрэнк уже тоже взобрались наверх и теперь стояли рядом со мной, зачарованно глядя вниз.

— Ни за что не поверю, что гудит в домике, — рассудительно проговорил Фрэнк. — Это не трактор, понятное дело, но и домик маловат для такого оркестра! Вы только послушайте это бренчание!

— А может, из-под земли слышно? — осторожно предположил Тони. — Ну, мало ли, может здесь шахты или что-то подобное…

— Короче, господа, — строго сказал я. — Идем к домику и там спрашиваем, как выйти на дорогу в Бричестер.

Тони, однако, меня не поддержал.

— Ну не знаю, — растерянно пробормотал он. — А вдруг здесь опасно? Помните, что про склонную к проседанию почву пишут? По ней нельзя ездить! А вдруг здесь копают, а мы пойдем и провалимся?

— Они бы расставили предупреждающие об опасности знаки, — успокоительно похлопал я его по плечу. — Да и сам-то посуди — куда нам еще обратиться за помощью? Не спросим — так и останемся блуждать в этой глуши до темноты!

Мы спустились с гряды, вступили на равнину и прошли ярдов двадцать.

Ощущения были такие, словно в нас ударила приливная волна. Звук плескался повсюду, оглушающий, всепобеждающий — он накатывал сразу со всех сторон, и мы, обессиленные, лишенные воли к сопротивлению, бултыхались в нем, как в густом желе. Терпение мое истощилось мгновенно: я закрыл уши ладонями и проорал: «Вперед, бегом — марш!» И помчался через равнину, едва ли не подбрасываемый гулкими волнами звука, который мои ладони, конечно, не скрадывали и наполовину. Наконец я добрался до домика с другой стороны пустоши.

Он оказался не таким уж и хлипким, хотя издалека смотрелся сущей хижиной: добротное строение из бурого камня, с высокой аркой входа и двумя низкими, не занавешенными окнами по обеим сторонам от двери. Снаружи можно было лишь разглядеть, с одной стороны, обстановку, выдававшую в левой комнате гостиную, а в правой — спальню. Окна настолько заросли грязью, что дальнейшие изыскания не представлялись возможными — но комнаты пустовали, это точно. Заглянуть в окна на задней стороне дома нам не пришло в голову. Ни звонка, ни дверного молотка у двери мы не обнаружили, и Фрэнк попросту заколотил по дереву.

Ответа не последовало, и наш друг постучал громче. Со второго удара дверь резко распахнулась, и нашим глазам открылась гостиная. Фрэнк заглянул внутрь и осторожно спросил:

— Эй! Кто-нибудь дома есть?

Никто не ответил, и приятель развернулся к нам.

— Ну что, войдем внутрь? — задумчиво поинтересовался он. — Предлагаю подождать, вдруг хозяин объявится. Ну или в самом доме что-нибудь найдется — должны же они куда-нибудь отсюда ходить…

Тони осторожно заглянул внутрь поверх моего плеча:

— Фрэнк, оно, конечно, хорошо — хозяина подождать и все такое, только что-то подсказывает мне, что здешний домовладелец немного запустил хозяйство…

Приглядевшись, мы поняли, что он хотел сказать. Высокие деревянные стулья, стол, книжные полки, потрепанный ковер — все покрывал густой слой пыли. Мы еще немного потоптались на пороге, ожидая, что кто-нибудь проявит решительность и войдет первым. Этим кем-то оказался Фрэнк. Он протопал внутрь, остановился и молча показал на пол. Мы заглянули ему через плечо и поняли: густой слой пыли не хранил ни единого отпечатка человеческой ноги.

Мы растерянно огляделись. Фрэнк закрыл дверь — сводящее с ума гудение тут же прекратилось, а Тони, наш присяжный библиофил, подошел к стеллажам и принялся рассматривать корешки книг. Я заметил газету на столе и, движимый праздным любопытством, заглянул в нее.

— У хозяина дома любопытный вкус… «La Strega» Пико делла Мирадолы, — громко прочитал Тони, — «Указатель к обнаружению ведьм», «Красный дракон», а тут — ба! — да это же «Откровения Глааки»! Разве не эту книженцию университет все никак не может заполучить для закрытого каталога? А вот и дневник, кстати. Толстый! Но что-то мне неохота к нему прикасаться…

Развернув газету, я обнаружил, что это был «Кэмсайдский наблюдатель». Более пристальное изучение страницы заставило меня удивленно вздохнуть и подозвать друзей:

— Вы только посмотрите! Восьмое декабря тысяча девятьсот тридцатого года! Да уж, хозяин и впрямь человек странноватый — газете уже двадцать восемь лет, а он ее не выбрасывает!

— Пойду-ка я осмотрю спальню, — решительно сообщил Фрэнк.

И постучал в ведущую из гостиной дверь в соседнюю комнату. Мы подошли к нему и встали рядом, и Фрэнк толчком отворил ее. Обстановка спальни поразила своей аскетичностью: платяной шкаф, зеркало на стене да кровать — вот и вся мебель. Кровать, как и ожидалось, оказалась пуста, однако вмятина, какую оставляет спящий человек, просматривалась прекрасно — хоть и была, как и все остальное, присыпана пылью. Мы подошли поближе — на полу, как и в гостиной, не было ни одного человеческого следа; наклонившись над постелью, я заметил что-то помимо пыли в углублениях, оставленных среди разметанных простыней, — на кровати зеленовато поблескивало что-то похожее на мелкие осколки стекла.

— Да что же здесь могло произойти? — В голосе Тони слышалась некоторая нервозность.

— Наверняка ничего особо примечательного, — рассудительно ответил Фрэнк. — Может, в доме есть еще один вход. Мало ли, может, хозяину опротивел этот странный шум, и он переселился в спальню на другой половине дома. Смотрите — дверь! Наверняка за ней хозяйская спальня!

Я прошел через всю комнату и отворил ее — однако за ней обнаружилась весьма непритязательная уборная.

— Хм… подождите-ка! Мне кажется, я видел еще одну дверь — рядом с книжными полками! — вдруг припомнил Тони.

Он быстро прошел обратно в гостиную и открыл ту самую дверь. Мы подошли поближе и услышали его обескураженный возглас:

— Батюшки! Это что еще такое?!

Четвертая комната оказалась длиннее остальных, но Тони поразил не ее размер, а то, что в ней находилось. Неподалеку от нас на голом полу стояло что-то вроде телевизионного экрана, фута два в диагонали. За ним висела лампочка — синяя, странной, уродливой формы, вся опутанная толстыми проводами. Другая пара проводов протянулась к громкоговорителю в форме мегафона. А у противоположной стены выстроился целый ряд причудливых аппаратов: кристаллы, катушки проволоки, трубы — все обвешанные проводами, явно предназначавшимися для присоединения к другим устройствам. В дальнем углу потолок просел, и капли дождя падали прямо на деку с дюжиной натянутых струн, длинный рычаг и мотор, шестернями соединенный с покрытым плектрами цилиндром. Одолеваемый любопытством, я подошел и тронул струну — получившийся звук оказался настолько дисгармоничным, что мне пришлось торопливо прижать струну ладонью.

— Что-то здесь странное творится, — пробормотал Фрэнк. — Других комнат в доме нет, так где же ему спать? Пыль кругом, газета эта старая, а теперь еще и лаборатория — признаться, мне не приходилось видеть ничего подобного…

— А может, нам все-таки заглянуть в дневник? — робко предложил Тони. — Не похоже, что хозяин скоро вернется, а я не прочь узнать, что же здесь на самом деле произошло.

И мы прошли обратно в гостиную, а Тони снял с полки увесистый том. Последняя запись была датирована восьмым декабря тысяча девятьсот тридцатого года. «Если мы будем читать все вместе, это затянется надолго», — задумчиво пробормотал он.

— Давайте так: вы садитесь и слушайте, а я буду зачитывать самые важные вещи.

И он в молчании пробежал взглядом несколько страниц. Потом прочитал:

— Профессор Арнольд Хирд, Бричестерский университет… хм, никогда о таком не слышал, наверное, преподавал курсам постарше…

Снова молчание.

— Ага. Вот:

«3 января 1930 года. Сегодня переехал в новый дом (хотя, сказать по правде, разве это дом?). Звуки и впрямь странноватые — полагаю, только из-за крайней суеверности местных жителей никто еще не обратился к исследованию этого примечательного феномена. Я намереваюсь досконально изучить удивительное явление. Начну с метеорологических условий — вполне возможно, ветры, дующие над водоразделами, производят в камнях вибрации, и те издают звуки. Завтра планирую осмотреться, сделать измерения, посмотреть, не сможет ли что-нибудь остановить звук. Любопытно, что тот на определенном расстоянии слышится как оглушающий — а потом сразу стихает. Нет постепенного перехода в громкости».

«4 января. Спал плохо — снились непривычные сны. Город на высокой горе — пересекающиеся под причудливыми углами улицы, спиралевидные шпили и конусы. Обитатели странно выглядят: ростом выше человека, с чешуйчатой кожей, бескостными пальцами — но, как ни странно, не вызывают отвращения. Похоже, они ждали моего прихода, даже подходили, чтобы поприветствовать. Но я каждый раз просыпался — и так несколько раз за ночь».

«Прогресс отсутствует. Экраны на вершинах водоразделов не препятствуют распространению звука; ветер также не оказывает никакого воздействия на его громкость. Результаты измерений: северо-западный водораздел — 423 ярда…»

— В общем, здесь полно такого.

— Ты уж, пожалуйста, постарайся не упустить важные вещи, — предостерег Фрэнк.

Тони продолжил листать страницы дневника.

«6 января. Снова снилось это: город, ждущие меня существа. Главный подошел и говорил со мной телепатически: я уловил мысль — „Не бойся нас, мы звуки“. Затем все растаяло в тумане.

Никакого прогресса. Не могу сосредоточиться на исследованиях — отвлекают сны.

7 января. Возможно, это выглядит безумным — но завтра я еду в Британский музей. Ночью во сне мне было сказано: Посмотри в Некрономиконе — там формула. Помоги нам, мы хотим тебе кое-что показать. Даже страницу назвали! Надеюсь, это ложная тревога — сны положительно изматывают меня. Но что, если на странице и впрямь написано что-то важное? Я никогда не любил заниматься тем, чего нельзя поверить научным знанием…

9 января. Вернулся из Лондона. Обряд Мао — на той самой странице — прямо как описывали во сне! Не знаю, чем все это кончится, но сегодня ночью я его проведу и узнаю. Странно, в поездке сны меня не тревожили. Возможно, они приходят только здесь?

10 января. Проспал до полудня. Сны пришли сразу после того, как я провел обряд и уснул. Даже не знаю, что и думать. Неприятны обе альтернативы. Либо мой мозг и впрямь принимает сообщения извне, либо подсознание изобретает все эти сюжеты. Кто в здр. уме и тверд. памяти будет действовать подобным образом?

Если и впрямь сообщение извне, вот что узнал.

Здешние звуки эквивалентны материи в другом измерении. То измерение накладывается на наше в этой местности и в некоторых других. Город и его обитатели во сне не выглядят, как у себя в мире, а принимают образ, как если бы были материальны. Разные звуки соответствуют в том измерении разным предметам: жужжание — столпам и конусам, низкое гудение — почве, другие, меняющие тональность, звуки — это жители города и другие движущиеся объекты. Материю нашего мира они воспринимают как запахи.

Обитатели способны передавать понятия телепатически. Главный попросил не производить звуков в некотором радиусе от точки сообщения с их миром. Наши звуки проходят туда. Мои шаги — большие кристаллы на мостовой. Мое дыхание — какое-то живое существо, мне не показали. Убили на месте.

Обитатели заинтересованы в контакте с нашим измерением. Не во сне — в передаче — частое использование ритуала Мао опасно. Нужно построить переводчик на этой стороне: переводит звуки в зрительные образы на экране, как во сне — ничем не грозит. Когда они построят такой же аппарат, связь станет устойчивой — переход между измерениями. К сожалению, их переводчик сильно отличается от нашего, пока не работает. Главный сказал: „Посмотри в Откровениях Глааки, там планы“. Еще сказал, какой номер страницы и где взять экземпляр.

Я должен заполучить этот экземпляр. Если нет плана, все это совпадение, возвращаюсь к нормальной работе. Если план, машину делаю, патент на связь с другим измерением!»

— Хм… — вдруг прервал я Тони. — Я тут вспомнил — Арнольд Хирд. Это не тот ли профессор, которого попросили уволиться из университета, потому что он напал на оппонента в дискуссии? Он еще сказал, что вернется и всех ошарашит новым открытием. Но так и не вернулся…

— Не знаю, — отрезал Тони.

И продолжил чтение:

«12 января. „Откровения Глааки“ у меня в руках. Досталась с большим трудом. План на месте — книга девятая, стр. 2057–9, времени займет много, но того стоит. Подумать только — они рядом, знание у суеверных, а я расскажу, докажу!»

— Хммм… что-то ничего интересного больше не находится… Только ремарки вроде «сегодня удалось сделать немногое» или «экран установлен» или «был сегодня в Севернфорде — нужно было купить струны в музыкальном магазине. Идея не нравится, но вдруг пригодятся».

— В общем, все понятно, — подытожил Фрэнк, поднимаясь. — Мистер сошел с ума, а мы ознакомились с документальными свидетельствами его безумия. Неудивительно, что его попросили на выход из университета…

— Что-то не похоже… — пробормотал я. — Дело далеко не такое простое, Фрэнк…

— Стойте! — вдруг воскликнул Тони. — Здесь есть еще одна запись. «7 декабря».

Фрэнк смерил его хмурым взглядом, но уселся обратно.

«7 декабря. Получилось! Связь установил. Изображение бледное, но контакт есть — они меня слышат и видят. Показали мне незаконченный переводчик на своей стороне — там еще работать и работать. Несколько дней на совершенствование изображения, потом пишу статью.

8 декабря. Нужна уверенность насчет оружия, которое собрано. „Откровения“ обосновывают, зачем, но очень страшная смерть. Не понадобится — точно уничтожу. Сегодня узнаю — Алала будет на связи».



— Ну, Фрэнк, что скажешь? — торжествующе воскликнул я, когда Тони положил дневник на полку и принялся обшаривать стеллаж. — Может, он и безумец — но звуки-то, звуки-то и в самом деле существуют! И он действительно вызвал что-то такое непонятное той ночью, и дневник обрывается на ней, и еще вся эта странная стеклянная крошка по всей кровати…

— Но как узнать, что здесь произошло? — спросил Тони, снимая с полки книгу.

— Ну как, как? Да подключить всю эту аппаратуру, а потом посмотреть, что вылезет на экране!

— Ну не знаю, — пробормотал Тони. — Я бы сначала заглянул в «Откровения Глааки» — кстати, вот она, книжка. А вот насчет того, чтобы всю эту инженерию запустить… ну не знаю… мне кажется, не стоит. Вы же слышали — он был очень, очень осторожен. И что из этого всего вышло? То-то.

— Так, ладно, что там в книге написано? — нетерпеливо перебил Фрэнк. — Попытка не пытка, давайте прочитаем.

Тони раскрыл фолиант и положил его на стол. Мы внимательно изучили приведенные на странице диаграммы, со скрупулезным примечанием: «экран устанавливается в середине всего, и на него устремляются взгляды, а приемник оборачивают в сторону звука перед присоединением». Источник энергии представлялся излишним, ибо «самое звуки, прилетая, приводят инструмент в движение». Чертежи оказались грубыми, но вполне аккуратными, и вскоре мы с Фрэнком были готовы к эксперименту. Но тут Тони указал на абзац в конце главы:

«Намерения обитателей С’глуо неизвестны. Те, кто дерзнет обустроить аппарат-переводчик, поступят мудро, установив подле себя деку со струнами, ибо звук струн — единственное оружие, способное уязвить С’глуо. Ибо когда труды по собиранию в целое переводческого аппарата завершатся с их стороны, кто знает, что они принесут с собой? Они искусны в сокрытии намерений во время сновидческих визитов, и доска со струнами да будет использована при любом намеке на враждебность с их стороны».

— Вот видите! — торжествующе воскликнул Тони. — Эти твари враждебны! Книжка предупреждает об этом!

— Ничего подобного, — уперся Фрэнк. — И вообще, что за чушь! Живые звуки — это же бред! Но предположим, это все правда — тогда мы установим связь и запатентуем открытие! В конце концов, в книге написано, что с этим… оружием… нам ничего не грозит. Да и куда нам спешить, правда? Мы все равно здесь застряли.

Мы принялись спорить, но кончили тем, что открыли двери и вытащили инструменты наружу. Я пошел за декой со струнами и обнаружил, что металлические детали покрыты изрядным слоем ржавчины, а Тони принес увесистый фолиант «Откровений». Мы встали у границы области, где звуки начинали слышаться наиболее отчетливо, и поставили приемник на полпути. Экран мы установили, как и положено, в середине аппарата, и последним присоединили провод, шедший от экрана, к устройству.

С минуту или около того ничего не происходило. Экран оставался пустым, катушки и провода не подавали признаков жизни. Тони посмотрел на деку со струнами. И тут вибрации изменили тональность — словно отвечая нашему нетерпению, голубая лампа замигала, и на экране медленно возник размытый образ.

О, это был роскошный, подлинно сновидческий пейзаж. Вдали поблескивали ледяные реки ледников и снежные шапки гор, а на их склонах высились рвущиеся в небо башни. Вокруг шпилей порхали прозрачные фигурки. Однако ближе к нам изображение обретало большую четкость: перекрещивающиеся под немыслимым углом улицы, спиралевидные башни и конусы, поддерживаемые рядами колонн — несомненно, мы видели город, целый город на вершине покрытой льдом горы. Улицы города тонули в странном голубоватом свечении, которое не имело видимого источника, а перед нами на мостовой высилась огромная машина, вся состоящая из трубок и кристаллов.

Когда в экран заглянула высокая фигура, мы инстинктивно отшатнулись. У меня по спине пробежал холодок ужаса — то был один из обитателей нездешнего города, и существо это отнюдь не походило на человека. Слишком высокое и худощавое, с большими глазами, не имеющими зрачка. Кожу существа покрывали тонкие шевелящиеся чешуйки, а пальцы вовсе не имели костей внутри. Когда взгляд белесых глаз обратился в нашу сторону, меня передернуло от отвращения. Но в то же самое время разум подсказывал: это разумное существо, и его намерения необязательно враждебны.

Обитатель чуждого мира извлек из складок своей просторной, блестящей, как металл, мантии тонкий жезл, поднял его и пару раз дотронулся до него — как до струны. Не знаю, возможно, то послужило своеобразным призывом — ибо через несколько мгновений улица заполнилась толпой такого же чешуйчатого вида. Они встали вокруг расположившегося на мостовой устройства. Затем случилось нечто, что, по-видимому, отвечало их намерениям вступить в общение, но меня привело в ужас: существа подняли руки, и их пальцы вытянулись на немыслимую длину — целых два фута! Постояв так, сплетясь конечностями, они разошлись, а у машины осталась лишь маленькая группа этих существ.

— Ты только посмотри на этот аппаратище, — пробормотал Тони. — Как вы думаете…

— Да подожди ты! — воскликнул Фрэнк. Его, похоже, не на шутку увлекло происходившее на улице странного города. — Что я думаю! Я не знаю, что делать! Выключить это все или бежать в Университет! Черт, нет, давайте смотреть дальше! Подумать только — мы открыли окно в другой мир!

Существа вокруг машины явно приводили ее в движение, и вдруг нашим глазам представилась конструкция из трех труб, направленная в нашу сторону. Один из стоявших рядом с устройством подошел к пульту и длинные, гибкие, как паучьи лапы, пальцы оплели рычаг. Тони открыл было рот, но я уже понял, что он хотел сказать.

— Фрэнк! — заорал я. — Это их передатчик! Они хотят установить с нами связь!

— Ну так что, выключаем аппарат?

— А вдруг уже поздно? — взвыл Тони. — Вдруг они сейчас полезут на нашу сторону? Мы же не знаем, чего они хотят! Помнишь, что в книге? Оружие, используйте оружие, аааа!..

Его истерическое состояние передалось всем нам. Фрэнк кинулся к деке со струнами и ухватился за рычаг. Я не отрывал взгляда от существа около машины — начатый им процесс уже подходил к концу. До открытия пути в наш мир оставались считаные мгновения!

— Ну же! Быстрее! — заорал Тони на Фрэнка.

Тот крикнул в ответ:

— Не могу провернуть железяку! Она заржавела! Лес, быстрее, помоги мне!

Я подскочил к деке и принялся ножом сковыривать ржавчину с шестеренок. И вдруг лезвие соскочило и ударило по струнам. Те отозвались тягучим звуком.

— Что-то вылезает! Я точно не вижу, что! — слабо вскрикнул Тони.

Фрэнк налегал на рычаг с такой силой, что я опасался — вдруг сломается. И тут рычаг дернулся и пошел вниз, шестерни пришли в движение, цилиндр с плектрами завертелся, и мир заполнил звук струн — на редкость противный. В наши барабанные перепонки заскреблись тысячи коготков, мерзкая какофония терзала уши и перекрывала все остальные звуки. Я бы не смог выдержать это и минуту долее.

И тут Тони издал пронзительный крик. Мы резко развернулись к нему — наш друг опрокинул экран и яростно топтал провода, все еще отчаянно вереща на высоких нотах. Фрэнк попытался окликнуть его — он повернулся, и мы увидели, что челюсть его беспомощно отвисла, а на подбородок струится слюна.

В конце концов нам пришлось запереть его в задней комнате дома и отправиться за помощью в Бричестер. Мы сумели отыскать дорогу туда и рассказали докторам, что Тони потерялся, а когда мы его нашли, бедняга был уже совершенно безумен. Когда несчастного выводили из дома, Фрэнк воспользовался случаем и выдрал из «Откровений Глааки» пару страниц. Возможно, именно поэтому медицинские светила Бричестера оказались беспомощны и так и не сумели помочь Тони. Что до Фрэнка и меня, то можете быть уверены, что ноги нашей больше не будет в том злосчастном доме — нам хватило и того, что мы там увидели и услышали в тот злосчастный вечер.

Но, конечно, сильнее всего пострадал бедный Тони. Он совершенно безумен, и врачи не скрывают, что его состояние безнадежно. В тяжелые периоды его речь становится совершенно бессвязной, и он набрасывается на всех, кто отказывается понимать издаваемые им звуки. Но в моменты просветления он также избегает упоминать то, что свело его с ума. Похоже, Тони увидел на том экране нечто — но он никогда не говорит, что это было.

Иногда наш друг пытается описать то, что, как он полагает, предстало его глазам. С годами выяснилась масса деталей внешности существа, абсолютно чуждого нашему миру. Однако, конечно, можно предполагать, что из душевного равновесия его вывело и что-то другое. Тем не менее бедняга говорит о «рожках, как у улитки», «линзах из голубого стекла», «оживших воде и пламени», «отростках в форме колокольчиков» — ну и об «общей голове на комке слипшихся тел».

Однако периоды просветления длятся недолго. Заканчиваются они всегда одинаково: лицо Тони застывает в гримасе ужаса, тело каменеет, и несчастный принимается выкрикивать слова, смысл которых он так и не смог никогда объяснить:

— Я видел, что он отбирает у своих жертв! Я видел, что он отбирает у своих жертв! Я видел!..

Рэмси Кэмпбелл

КАМЕНЬ НА ОСТРОВЕ

Вернувшись домой поздно вечером, Майкл Нэш поначалу ничего не заподозрил: ему показалось, что отец решил немного вздремнуть.

Доктор Стэнли Нэш, его батюшка, сидел, откинувшись, в своем привычном кресле посреди гостиной. На столике рядом с креслом стоял пустой стакан, а к стакану прислонен был запечатанный конверт. А рядом лежала книга из библиотеки. Все это выглядело настолько обыденно, что Майкл одарил отца лишь мимолетным взглядом — и отправился на кухню. Ему хотелось кофе. Четверть часа спустя молодой человек попытался разбудить старика — и понял, что могло содержаться в ныне пустом стакане.

Сердце Нэша словно окаменело, так что страшные события последних дней уже не вспоминались с такой болью. Он прекрасно понимал: никакие слова и аргументы не смогут отвратить полицейских от раз принятой версии, однако вердикт «самоубийство на почве психического расстройства» внушал Майклу чувство вины; он то и дело опускал руку в карман и дотрагивался до конверта — однако так и не решился достать его свет божий. А позже дом наполнился соболезнующими личностями — а как же, кто же откажется уйти с работы под таким благовидным предлогом: ах, скончался великий врач! Ах, доктор Нэш, нам будет так не хватать вас! Над гробом пробормотали невнятные молитвы, по деревянной крышке застучали комья земли — и вскоре Майкл оказался дома совершенно один.

Неотложные дела не позволили ему просмотреть отцовские бумаги сразу же — Майкл принялся разбирать их лишь 27 октября 1962 года. Он бы и дальше оттягивал эту неприятную заботу, однако предсмертная записка отца содержала недвусмысленные инструкции, которым пришлось последовать. И вот Майкл сидит за письменным столом, в окнах Гладстон-Плейс отражается алый закатный свет, вскрытый конверт лежит перед ним, а содержавший внутри лист бумаги развернут на столешнице. Читай, Майкл.

«Мое последнее исследование, — бежали перед глазами строчки, — завело меня в области, опасность пребывания в коих не сразу представилась мне очевидной. Ты достаточно знаешь о пребывающих в сокрытии силах, с коими я беспощадно боролся, — и также знаешь, что в некоторых случаях смерть представляется единственным выходом из невыносимого положения. Нечто не из нашего мира меня настигло — однако я наложу на себя руки прежде, чем оно достигнет пика своего могущества. Это прискорбное событие связано с островом в виду Севернфорда, о котором я не стану распространяться здесь, ибо в дневнике и заметках уже содержится достаточно сведений, чтобы составить полное представление о деле. Ежели ты имеешь желание продолжить дело моей жизни, обратись к иным силам и извлеки урок из моей трагической кончины».

Вот и все. Несомненно, многие, прочитав подобную бессвязицу, предпочли бы порвать письмо и забыть о нем. Не то Майкл Нэш — молодой человек прекрасно представлял себе основу верований и убеждений своего родителя, более того, — полностью разделял их. Сызмальства он черпал сведения из редких книг, собранных в отцовской тайной библиотеке, и эти знания пробудили в нем чутье, которого лишено большинство смертных. Контора, где он работал, находилась в современном здании в самом центре Бричестера, среди оживленных улиц, но даже там Майкл ощущал присутствие тварей, незримо проплывающих среди не ведающих об их существовании человеческих толп. Также он был хорошо осведомлен о тайных силах, избравших местом сосредоточения дом на Виктория-роуд, разрушенную стену у подножия Мерси-Хилл, а также на первый взгляд ничем не примечательные городки Клоттон, Темхилл и Гоутсвуд. Вот почему он не только не подверг сомнению сказанное в предсмертной записке отца, а, напротив, немедленно принялся разбирать частные бумаги в его кабинете.

В ящике стола Майкл обнаружил документы, могущие пролить свет на тайну, — они лежали внутри папки, явно позаимствованной из его конторы. Среди бумаг нашлась и фотография острова за Севернфордом — сделанная при дневном свете, расплывчатая. Снимали явно с берега Северна… Была там и другая фотография — ее сделал член Общества естествоиспытателей: она запечатлела остров и плавающие над ним тусклые белые овалы. Конечно, их незамедлительно объявили отражением света в линзах фотоаппарата не могли же эти пятна иметь отношение к неким психическим феноменам? Тем не менее явление оказалось достаточно загадочным и даже заслужило внимание «Бричестерского еженедельника». В папке также хранилось несколько листков бумаги, расписанных чернилами разных цветов. Их-то Майкл и принялся читать.

Записи описывали остров и связанные с ним события. «Приблиз. 200 футов в поперечнике, практически круглой формы. Растительности мало, лишь невысокий травяной покров. Развалины римского храма, посвященного неизвестному божеству, — в центре острова (на вершине пологого холма). С другой стороны холма, противоположной Севернфорду (длина склона прим. 35 футов), — углубление, имеющее рукотворное происхождение, шириной около 10 футов. На дне углубления — камень».

«Религиозные обряды отправлялись на острове со времен глубокой древности. Возм. культ божества, имеющий доримское происхождение (камень датируется временем, предшествующим римскому завоеванию); на месте прежнего храма построен римский. В Средние века, по преданию, на острове жила ведьма. В 17 в. здесь собирался шабаш, призывали элементалей воды. Во всех случаях обряды не затрагивали камень. Около 1790 г. ковен распался, на остров приезжали отдельные последователи культа».

«1803 г. Джозеф Нортон приезжает на остров с целью паломничества. Вскоре его находят в Севернфорде со следами тяжелых увечий. В бессвязном бреду он упоминает, что „слишком близко подошел к камню“. Умер в тот же день».

«1804 г. Повторяющиеся слухи о некоем бледном свечении над островом — парящий объект овальной формы. Вызывает у видевших его приступы необъяснимой тревоги».

«1926 г. Невилл Рейнер, священник из Севернфорда, отправляется на остров „очистить паству от этой скверны“. Найден в церкви день спустя — живым, но изувеченным».

«1856 г. Неизвестный бродяга украл лодку и переправился на остров с целью заночевать там. В спешке вернулся в Севернфорд, бормоча, что нечто „налетело на него“, как только он попытался причалить к берегу».

«1866 г. Проститутка задушена и выброшена на острове. Однако девушка выживает, приходит в себя. С острова ее подбирают рабочие дока, она поступает в Бричестерскую центральную больницу. Два дня спустя обнаружена, изувеченная и мертвая, в больничной палате. Личность убийцы так и не была установлена».

«1870 г. и до настоящего времени: бледные шары над островом видит все большее количество людей».

«1890 г. Алан Торп, исследователь местных обычаев, отправляется на остров. Забирает с него камень и отвозит в Лондон. Через три дня найден смертельно раненным — а камень оказывается на прежнем месте».

«1930 г. Студенты из Бричестерского университета отправляются на остров на прогулку. Один из них проводит там ночь — его, шутки ради, „забывают“ забрать товарищи. Утром его находят в истерическом состоянии, бедняга лепечет, что видел что-то ужасное. Через четыре дня выбегает, отчаянно крича, из больницы на Мерси-Хилл и попадает под машину. Умирает от увечий, не все из которых могли быть нанесены сбившим его автомобилем.

С этого времени поездки на остров прекращаются — публика старается благоразумно держаться от него подальше».



Итак, фактический материал обнаружен — теперь дело за тем, чтобы отыскать отцовский дневник. Нэш полагал, что записи смогут пролить свет на тайну этого грустного мартиролога. Однако дневник как сквозь землю провалился: его не оказалось ни в кабинете, ни во всем доме — сколько Майкл ни искал. А ведь он так толком ничего и не узнал об острове! Однако прочитанное не внушило ему особенных опасений. В конце концов, отец мог «подойти к камню слишком близко» — что бы это ни значило. А он, Майкл, воздержится от подобных опрометчивых действий. На всякий случай он возьмет несколько пятиугольных камней, хранившихся в кабинете в шкафу за стеклом. Ну и — на крайний случай — есть ведь Ритуал Сааамааа, помогающий устранить самую грозную опасность. Одно очевидно: нужно ехать туда. Тварь с острова довела отца до самоубийства, принудила принять яд — кто знает, на что она еще способна. Ее нужно остановить. Сейчас уже темно, и переправляться на остров в темноте было бы неблагоразумно. Однако на следующий день Нэш твердо намеревался нанять лодку и отправиться туда.

На следующий день на краю примыкающего к докам квартала Майкл отыскал крохотную хижину («Возьмите в прокат лодку и любуйтесь красотами Северна!»). Там он заплатил семь шиллингов и шесть пенсов за сомнительное счастье прокатиться на протекающей и весьма облупленной посудине с кашляющим мотором. Майкл запустил двигатель и помчался вперед, лодка с шипением пены рассекала волны. Он правил вверх по течению. Вскоре показался остров, стремительно вырастая по мере приближения. На вершине холма еще виднелась полуобрушенная стена римского храма, но более ничего примечательного разглядеть не удавалось — обычное пологое всхолмье, поросшее зеленой травкой. О берег тихонько поплескивали волны, и остров лежал в воде, словно тучная дама в ванне. Майкл повернул руль, и земля осталась по правому борту. Лодка обогнула круглый берег, молодой человек выключил мотор, завел посудину на мелководье и вытащил ее на берег. Затем посмотрел вверх. Там, поблескивая в тени распадка, его ждал камень.

Его вырубили из какой-то беловатой породы, придав форму шара на невысокой колонне. Нэш тут же приметил, что камень испускает слабое свечение — по его поверхности бежали словно бы тусклые искры, то появляясь, то снова исчезая из виду. Однако вид у этого древнего монумента был совершенно бесполезный и безобидный. Над склоном холма на мгновение зависло что-то призрачно-бледное, однако более пристальный взгляд не различил там ничего.

Ладонь Нэша сомкнулась на пятиконечной звезде, лежавшей в кармане, — однако доставать ее молодой человек не стал. Им вдруг овладело тревожное чувство, возбраняющее приближаться к камню! Майкл осознал, что физически не в состоянии сдвинуться с места. Даже шагу ступить не может! Приложив немыслимое усилие, он сумел пошевелиться. Затем силком заставил себя идти к камню — силы воли хватило на то, чтобы оказаться в футе от странного сооружения. Тем не менее, хотя расстояние и позволяло, Майкл не мог заставить себя дотронуться до камня. Рука не подымалась — хотя он пытался, изо всех сил и дрожа от напряжения, вытянуть ее. Наконец палец его уткнулся в твердую поверхность камня. Вверх по руке пробежал холодок — и все. Более не произошло ничего.

И тут же пришло осознание: он поступил неверно. Остров мгновенно погрузился в тень и холод, и где-то далеко-далеко Майкл расслышал тихое шебуршание. Повинуясь смутному предчувствию, Нэш резко отступил от камня и, спотыкаясь, заспешил к лодке. Дрожащими руками он завел мотор, резко выкрутил руль влево и, мгновенно набрав скорость, понесся прочь — и не сбавлял обороты, пока остров полностью не скрылся из виду, а берег не оказался совсем рядом.

— …Ох, ты уже здесь! Зачем же так спешить, мы тебя так рано на работу не ждали!

— Да, да, — покивал Нэш. — Но здесь я по крайней мере отвлекусь, все лучше, чем дома сидеть…

И прошел к своему столу. С неудовольствием отметив, что неразобранной почты накопилось порядочно, Майкл также увидел, что кто-то попытался ему помочь — кипа невскрытых конвертов могла бы оказаться гораздо более внушительной. Глория, не иначе. Он принялся раскладывать и сортировать бумаги. Так, это от Амброза Диккенса, это от Ф. М. Доннелли, вот Г. Дик, а вот корреспонденция от Эрнста Эрла. Разложив письма по соответствующим папкам, Майкл снова уселся. Первое дело потребовало от него всего лишь заполнения формы — однако у него не оказалось нужного бланка.

— Задери тебя Ваал, — отсутствующе пробормотал он обращение к какому-то вредному божеству.

Ибо у Глории формы тоже не было. Тотальный обыск конторы вознаградил его от силы шестью бланками — а сколько их еще понадобится в течение дня?

— Похоже, надо вниз идти, — сообщил он Глории.

— Не сегодня, — парировала она. — Ах да, тебя же не было! В общем, вышло новое распоряжение: если что-то понадобилось, заносишь в список, а в среду кто-то один идет вниз и забирает все необходимое. А по остальным дням склад закрыт.

— Потрясающе, — обреченно проговорил Нэш. По нескольку дней они, что ли, предлагают нам дожидаться? А еще что случилось?

— Ну, у нас новенькая — вон там сидит. Ее Джеки зовут. Ну и на четвертом этаже тоже кое-кто новый появился. Имя я не запомнила, но ему нравятся иностранные фильмы, так что Джон, естественно, сразу с ним языками зацепился…

— Джеки… — протянул Майкл. — О черт! Чуть не забыл! Хорошо, имя напомнило! Мне же Джеку Первису нужно позвонить! Сегодня он в Кэмсайде работает! Он мне денег должен!

— Ну и что ты намерен делать?

— Ну, как что… Наверное, отпрошусь после обеда…

И Майкл принялся заполнять график своего присутствия на рабочем месте. Потом он прогулялся мимо стола новенькой, которую безуспешно пытался заинтересовать европейским кино Джон («Нет-нет, произносится „Инг-ма-ааар“»), потом вступил в безобидную перепалку с мистером Фейбером («Только пришли и уже уходите, Нэш!»), которая, тем не менее, окончилась в его пользу: Майклу позволили покинуть контору после обеда из уважения к постигшей его недавно утрате.

Так что во второй половине дня он успешно забрал деньги в Кэмсайде и успел на автобус, шедший в направлении его дома. К тому времени, как они подъехали к подножию Мерси-Хилл, стемнело, и улицы опустели. Он шел вверх по улице, и его шаги отдавались от стен трехэтажных домов. Пару раз Майкл оскользнулся — мостовые схватились первым ледком. В витражных окнах Гладстоун-Плейс, многократно преломленный, дрожал серп месяца. Когда Нэш открывал дверь, ущербная луна взблеснула в ее стекле и съехала в сторону. В прихожей Майкл снял и повесил пальто, собрал с коврика у двери нападавшую за день почту и, вскрывая первый попавшийся конверт, вошел в гостиную и включил свет.

И тут же увидел между портьерами лицо, внимательно наблюдающее за его движениями.

На мгновение Нэш замер, не зная, что предпринять. Можно было развернуться и сбежать — но тогда родительское гнездо осталось бы на милость вломившегося сюда молодчика! К тому же Майкл не любил показывать спину опасности. Что же делать? Телефон в кабинете — не добраться. Сообразив, наконец, как нужно поступить, Майкл стряхнул с себя оцепенение, быстро схватил каминную кочергу и медленно подошел к портьерам — не отводя глаз от лица злоумышленника.

— Выходи, строго сказал он. — Или я тебе голову проломлю! Выходи, кому говорят!

Взгляд вперенных в него глаз оставался неподвижным, а за занавесками ничего не пошевелилось.

— Не выйдешь сейчас же… — угрожающе процедил Нэш.

Бесполезно выждав пару мгновений, он размахнулся и ударил по месту, где под занавесками должен был находиться живот незваного гостя. В лице того не дрогнула ни единая черточка, зато от окна раздалось треньканье разбитого стекла. Растерянный Нэш вскинул кочергу и другой рукой резко распахнул портьеру.

И пронзительно закричал.

Лицо повисело в воздухе еще несколько мгновений и улетучилось сквозь разбитое стекло, растворившись в ночном воздухе.

На следующее утро, промаявшись бессонницей целую ночь, Нэш решил все же выйти на работу и направился в контору.

В автобусе о событиях прошлой ночи ему напомнило отражение бледного лица кондуктора в стекле — увидев его, Майкл подскочил на месте, и ужасные воспоминания снова принялись терзать его память. Сомневаться не приходилось, события вчерашнего вечера каким-то образом связаны с островом. Похоже, он действительно совершил там некий опрометчивый шаг, однако теперь Майкл будет вести себя предусмотрительнее. Он будет очень, очень осторожен — вот почему сегодня он вышел на работу. Он не позволит свести себя с ума галлюцинациями. В кармане Нэш нащупал камень в форме пятиконечной звезды — выходя из автобуса, он все еще сжимал его в ладони.

Лифт мгновенно вознес его на четвертый этаж. Майкл машинально отвечал на приветствия, когда шел мимо столов сослуживцев, однако так и не сумел выдавить из себя ни одной улыбки. Наверняка коллеги думали про себя: «Что это с нашим Майклом? Не с той ноги встал?» Вешая пальто, он посмотрел на чайник и припомнил, что на этой неделе пришла их с Глорией очередь заваривать чай.

Многие папки на столе, к сожалению, требовали заполнения того самого улетучившегося из запасов бланка. Пришлось плестись на третий этаж, выпрашивать бланки там. На обратном пути он краем глаза заметил незнакомую фигуру — человек стоял спиной к Майклу, так что лица увидеть не удалось. Наверное, новенький, сообразил Нэш, и пошел к лифту.

^— Ну, — к нему подскочила исполненная энтузиазма Глория, — я пошла за чашками?

Нэш подхватил чайник и пошел за ней следом. В комнате в конце коридора слышалось бульканье кипятка в баке, а из открытой двери выглядывала бессветная чернота. Мысли Майкла немедленно обратились к камню в кармане, и он быстро включил свет. Наполнив чайник, они разлили чай по чашкам.

— Я начну разносить с той стороны, — сказал он и, аккуратно придерживая поднос, пошел к столам.

С той стороны окна на него смотрели два приплюснутых к стеклу лица.

Майклу удалось удержать равновесие и не опрокинуть поднос, но одна чашка все-таки соскользнула и залила стол мистера Фейбера.

— О, простите, простите мою неловкость, я сейчас же вытру это, простите, — бормотал он.

Лица отвратительно колыхались под порывами ветра.

В голове все смешалось: призраки за окном, пентакль в кармане, недовольно ворчащий мистер Фейбер — бедняга, теперь вся корреспонденция чаем залита, наверняка клиенты будут недовольны. Майкл быстро протащил поднос по всем столам и, наконец, водрузил их с Глорией чашки на специально выставленные подставочки.

Потом некоторое время сердито разглядывал вытаращившиеся с той стороны стекла мерзкие зенки. На крыше дома напротив сидел голубь, и Майкл повернулся к Глории:

— С этим голубем что-то не так или мне мерещится? — и уставил дрожащий палец в направлении птицы.

Если Глория увидит прилипшие к окну физиономии, она не заметит птицы — лица полностью ее закрывали.

— Вон с тем вот, что ли? Да вроде все с ним в порядке… — беспечно пожала плечами Глория, глядя прямо сквозь мерзкие хари.

— Мнэ… ну… мне показалось, он… мнэ… болен, вот, — промямлил Нэш, не зная, что сказать дальше («А что, если я сошел с ума?!»).

И тут зазвонил телефон.

Глория посмотрела на него вопросительно, потом сняла трубку — Доброе утро, чем могу быть полезна? — спросила она и что-то нацарапала на клочке бумаги.