Август Уильям Дерлет

Маска Ктулху

От редактора оригинального издания

«Совсем недавно я познакомился с одним семнадцатилетним юношей; мне кажется, из него выйдет неплохой фантаст. Его зовут Август У. Дерлет… Это настоящее чудо; обожает Дансени и Мейчена, но, думаю, со временем он их превзойдет».

Когда Г. Ф. Лавкрафт в 1926 году писал эти строки, он и не подозревал, что встретил ученика и продолжателя, который внесет решающий вклад в формирование посмертной славы своего учителя. Вскоре Август Дерлет вошел в легендарный «кружок Лавкрафта», члены которого сочиняли фантастические рассказы для журнала «Weird Tales» («Жуткие истории»), а после смерти Лавкрафта в 1937 году он с целью сохранения художественного наследия своего старшего друга основал издательскую фирму «Аркхем-хаус».

Отдавая должное усердию, с каким на протяжении всей своей жизни Август Дерлет занимался популяризацией творчества Г. Ф. Лавкрафта, мы объединили в данном сборнике все истории из цикла мифов о Ктулху, написанные собственно Дерлетом, — без произведений, созданных им по лавкрафтовским черновым наброскам. В первой части представлен взгляд А. Дерлета на эти мифы как на повествования о вечной борьбе добра и зла; в часть, озаглавленную «Маска Ктулху», включен рассказ «Возвращение Хастура», который был прочитан и отрецензирован самим Лавкрафтом незадолго до его смерти; в повести «След Ктулху», состоящей из пяти частей, появляется один из самых загадочных персонажей «Мифов», доктор Лабан Шрусбери. Никто, кроме Августа Дерлета, не смог бы столь искусно сохранить общее настроение и характерную структуру произведений Г. Ф. Лавкрафта, вместе с тем наделив их собственной неповторимой манерой.

Джеймс Тернер

1996

Предисловие

Созданную Говардом Филлипсом Лавкрафтом мифологию можно отнести к вершинам литературы о сверхъестественном. А то, что ее в конце концов оценили по достоинству, во многом является заслугой его друга и ученика Августа Дерлета.

Позвольте начать с Лавкрафта. В течение двух десятилетий, вплоть до своей смерти в 1937 году, он старательно шлифовал, доводя до совершенства, жанр «страшных историй» о разных сверхъестественных явлениях. В своем фундаментальном эссе «Сверхъестественный ужас в литературе» Лавкрафт занимается подробнейшим изучением классики жанра, уделяя особое внимание британским и американским авторам. Считая себя учеником и последователем Эдгара По, Алджернона Блэквуда[1], Артура Мейчена[2] и лорда Дансени[3], Лавкрафт стал первым из писателей, кому в своих произведениях удалось объединить британские и американские традиции литературы ужасов. У Эдгара По он научился выделять ключевую идею или событие и соответственно выстраивать повествование; Блэквуд восхищал его мастерским изображением фантастических существ, вторгающихся в наш мир из других измерений, тогда как у Мейчена он позаимствовал идею нечеловеческих рас, некогда владычествовавших на Земле и теперь ожидающих того момента, когда они смогут вернуться. В то же время Лавкрафт изо всех сил старался избежать тех ошибок, какие, по его мнению, встречались даже у его любимых авторов — скажем, По не хватало космического размаха; произведения Блэквуда были перенасыщены оккультными терминами Викторианской эпохи, с которыми он, судя по всему, познакомился в Ордене Золотой Зари[4]. Стандартные сюжетные ходы, которые сразу объясняли читателю суть происходящего, не оставляя простора для фантазии, мало интересовали Лавкрафта, который, следуя примеру Дансени, решил создавать собственную мифологию.

Этот процесс был долгим и довольно хаотичным. Идея наиболее известной из придуманных Лавкрафтом загадочных древних книг, «Некрономикона», формируется постепенно, от рассказа к рассказу. Ктулху, самое знаменитое (но не самое главное) существо из пантеона фантастических тварей, впервые появляется лишь в повести «Зов Ктулху», уже где-то в середине писательской карьеры Лавкрафта. Далее следует целая серия таинственных историй, принесших их автору заслуженное признание; эти истории — своего рода сплав жанров «сверхъестественного ужаса» и научной фантастики, когда писатель пытается показать кошмарную чужеродность окружающей нас вселенной. Нужно заметить, что Лавкрафт слабо верил в успех своей затеи; он пренебрежительно отзывался о сотворенных им мифах, называя их «байками про Йог-Сотота», и ни разу не употребил выражение «мифы Ктулху». Он умер в 1937 году, так и считая себя неудачником. Его рассказы печатались по большей части в бульварных журналах, и, хотя Дэшил Хэммет включил один из них в свою антологию, издатели отказывались выпускать произведения Лавкрафта в твердом переплете.

К тому времени Август Дерлет уже стал довольно успешным писателем, работая в разных жанрах, в том числе и никак не связанных с литературой ужасов. Он узнал о смерти Лавкрафта, путешествуя пешком по своему любимому штату Висконсин, и тогда же, на привале у ручья, впервые задумался об издании антологии лавкрафтовских произведений. Вскоре Дерлет совместно с Дональдом Уондреем подготовил такой сборник и отправил его нью-йоркским издателям. Их реакция убедила его в том, что книгу придется издавать самостоятельно — так на свет появился первый сборник сочинений Лавкрафта, а вместе с ним и одно из самых знаменитых в мире издательств, специализирующихся на произведениях в жанре фантастики, — «Аркхем-хаус».

Книга называлась «“Изгой” и другие рассказы»; за ней в 1943 году последовал толстый сборник других произведений Лавкрафта под названием «За стеной сна». Оба сборника были напечатаны тиражом немногим более тысячи экземпляров, но даже такое скромное количество было распродано лишь через несколько лет — столь низка была в те времена популярность Лавкрафта. Тем не менее у него появилась своя читательская аудитория, пусть совсем маленькая, жаждавшая новых творений в том же духе, и тогда за дело взялся Дерлет.

Лавкрафт был знаком с ранними работами своего ученика в этом жанре. 11 сентября 1931 года он писал Кларку Эштону Смиту[5]: «Молодой Дерлет все глубже постигает мир фантастики. Некоторые из его рассказов написаны по-настоящему талантливо, особенно “Оседлавший Ветер”» [выделено Лавкрафтом]. Он также прочитал первый вариант рассказа «Возвращение Хастура» и сделал ряд ценных замечаний. Неизвестно, знал ли он о дальнейших планах Дерлета относительно «Мифов», однако то, что Лавкрафт предлагал в виде разрозненных фрагментов, словно чуть-чуть приоткрывая перед читателем необъятный мир своей фантазии, Дерлет привел в стройную систему.

Он начал с рассказа «Оседлавший Ветер». Лавкрафт не придерживался оккультистских взглядов на стихии, свойственных Блэквуду, однако они присутствуют в этой вещи Дерлета. Вскоре он начал разделять придуманных Лавкрафтом существ на категории. Например, Ктулху станет у него исключительно подводным жителем, тогда как у Лавкрафта он лишь временно пребывает в затонувшем городе. Не стоит упускать из виду и тот факт, что Лавкрафт был атеистом, а Дерлет — католиком («хотя и с антиклерикальным уклоном», как заметил он в одном из писем). Именно эта философская раздвоенность заставила его превратить благоговейный ужас, с которым Лавкрафт воспринимал окружающую вселенную, в конфронтацию между добром и злом.

«Все мои рассказы, которые на первый взгляд кажутся разрозненными, основаны на известном предположении или легенде о том, что когда-то наш мир населяли иные разумные расы, практиковавшие черную магию; впоследствии они проиграли битву и были изгнаны, но продолжают жить в другом мире, дожидаясь того момента, когда смогут вновь овладеть Землей». Эти слова, которые Дерлет приписывал Лавкрафту, на самом деле принадлежат композитору Харольду Фарнезе[6], либо неточно процитировавшему одно из высказываний Лавкрафта, либо выдавшему за цитату собственную мысль по поводу его сочинений. Как бы то ни было, данное высказывание гораздо более соответствует духу рассказов Дерлета, чем самого Лавкрафта. (На самом деле Лавкрафт в 1927 г. писал издателю журнала «Жуткие истории» [ «Weird Tales»] следующее: «В основе моих историй лежит мысль о том, что все человеческие законы, деяния и эмоции не имеют для вселенной решительно никакого значения»; пусть читатель сам судит, насколько совместимы эти два утверждения.) В работе «Г. Ф. Лавкрафт: заметки по поводу биографии» Дерлет называет мифы Ктулху «в основном схожими с библейскими сюжетами, особенно там, где речь идет об изгнании Сатаны из Эдема и о невероятной способности сил зла к выживанию», что скорее указывает на его стремление использовать идеи Лавкрафта на свой лад. В повести «Морок над Инсмутом» — одном из немногих творений Лавкрафта, близких к традиционному приключенческому жанру, — фигурируют камни, на которых вырезаны загадочные знаки для защиты людей от враждебной подводной расы, однако этим вся защита и ограничивается.

Никто, кроме самого Лавкрафта, не мог бы принудить Дерлета к неукоснительно точному использованию его идей; это все равно что ожидать строгого следования литературному оригиналу от кинематографистов, экранизирующих одно из лавкрафтовских произведений. Рассказы Дерлета следует рассматривать как некую дань, отданную им своему учителю и его оригинальным идеям, и как показатель собственных творческих достижений ученика в этой области.

В рассказе «Обитатель мрака» Дерлет воплощает одну из тем, позаимствованных у Лавкрафта, — о некоем существе, принимающем образ человека, — при этом вводя в текст множество выделенных курсивом фраз, дабы таким способом поддержать выразительность прозы на уровне, близком к лавкрафтовскому. Как, увы, лишь немногие подражатели Лавкрафта, Дерлет прекрасно понимал, куда уходит корнями творчество последнего, поэтому ряд следующих рассказов, вошедших в данный сборник, — «За порогом», а также «Итакуа» и «Оседлавший Ветер» (название, само по себе вызывающее интерес, во всяком случае у меня, когда я, будучи еще мальчишкой, взял в руки эту книгу) — отмечены мистицизмом природы, присущим творчеству Блэквуда. Следующие два рассказа написаны в неожиданно спокойной манере, при том что они были созданы с промежутком в двенадцать лет. Возможно, что в рассказе «Кончина Эрика Хольма» (впервые изданном под псевдонимом Уилл Гарт в бульварном журнальчике под названием «Странные истории») Дерлет в какой-то степени подражал манере писательницы из Новой Англии Мэри Э. Уилкинс-Фримен[7], чей «спокойный, простой стиль» он отмечал в одной из своих книг, изданной в 1946 году. Мне также кажется, что под автором книги «Соборы Англии», упоминаемой в рассказе «Нечто Извне», подразумевается М. Р. Джеймс[8], английский писатель, мастер жанра «страшилок о привидениях»; во всяком случае, в этом рассказе Дерлета прослеживается явно джеймсианская сдержанность.

Странно — можно даже сказать, «чертовски странно», — что ни один из этих рассказов не вошел в первый дерлетовский сборник легенд, «Маска Ктулху», изданный в 1958 году. В нем Хастур возвращается вновь, и вновь слышатся отголоски стиля Лавкрафта. В то время как «Козодои в распадке» — это своего рода продолжение лавкрафтовского «Ужаса Данвича», его последние строки намеренно пародируют окончание другого рассказа Лавкрафта, какого именно — пусть читатель догадается сам. «Нечто из дерева» в значительной мере вызвано желанием повеселиться, возникающим у каждого писателя, когда он пишет о критиках; интересно, не прыгали ли злые искорки в глазах Дерлета, когда он писал о том, что музыка Роя Харриса, возможно, существовала еще до появления человека? «Сделка Сэндвина» начинается с детских воспоминаний повествователя, а заканчивается сценой, повторяющей судьбу одного из персонажей рассказа «Козодои в распадке». Читатели, знакомые с городком Инсмутом, возможно, оценят густой «рыбный дух», которым так и веет в рассказе «Дом в долине», а также то открытие, которое им преподнесет рассказчик в «Печати Р’льеха».

Повесть «След Ктулху» убедительно демонстрирует, как непросто справиться с громадным протоплазменным монстром. Роман «Затаившийся у порога» (куда Дерлет включил два небольших отрывка, написанных Лавкрафтом) столь же справедливо сравнивают с детективами Дороти Сейерс[9], как Эверетт Блейлер верно сравнивает «След Ктулху» — повесть из пяти частей, опубликованную в «Жутких историях» в 1943–1952 гг., — с произведениями Сакса Ромера[10], в которых фигурирует архизлодей Фу Маньчжу. Видя, с каким восторгом современные любители киноужастиков приветствуют очередное воскрешение популярных монстров, можно заключить, что Дерлет опередил свое время. Как во многих телесериалах, каждая часть повести содержит краткое описание предыдущих событий.

Всю свою жизнь Дерлет был ревностным хранителем «ктулхуанской мифологии», и именно он тридцать пять лет назад вдохновил автора данной статьи на создание собственных легенд на ту же тему, словно передавая ему эстафету. Пусть читатель решает, стою ли я оказанной мне чести. Я бесконечно благодарен своему учителю за то, что он помог мне начать писательскую карьеру. Сегодня многочисленные почитатели творчества Лавкрафта имеют все основания благодарить Августа Дерлета и ждать новых произведений, дополняющих «Мифы Ктулху».

Рэмси Кемпбелл[11]

Уоллеси, Мерсисайд

19 мая 1996

Часть I

МИФЫ КТУЛХУ

Обитатель мрака[12]

(Перевод С. Теремязевой)

Искатели ужасов любят наведываться в глухие, потаенные места. Они посещают катакомбы древней Птолемеи и скальные гробницы в гиблых далеких странах, взбираются на залитые лунным светом башни полуразрушенных рейнских замков и сходят по стертым ступеням в черные, затянутые паутиной провалы среди руин заброшенных азиатских городов. Дремучий лес с нечистой силой, безлюдный горный кряж служат для них объектами паломничества, и они подолгу кружат возле таящих немую угрозу монолитов на необитаемых островах. Но подлинный ценитель ужасов, который в каждом новом впечатлении, полном неописуемой жути, усматривает конечную цель и смысл существования, превыше всего ставит старинные усадьбы, затерянные в сельской глуши, ибо именно там силы зла пребывают в своем наиболее полном и первозданном обличье, идеально согласуясь с окружающей их атмосферой суеверия и невежества. Г. Ф. Лавкрафт[13]
1

Еще совсем недавно путешественник, проезжая через северный Висконсин по Чекуамегонскому тракту в сторону Пашепахо и свернув налево у развилки с Брул-Риверским шоссе, вскоре оказывался в местах, которые иначе как глухоманью не назовешь. Двигаясь дальше по заброшенной дороге, он через некоторое время мог заметить полуразрушенные хижины, давно покинутые обитателями и поглощенные лесом. Это отнюдь не пустынный край, растительность здесь богатая, однако сам воздух в густых лесах пронизан ощущением мрака и ужаса, что действует на нервы даже случайному путнику. Дорога меж тем становится все более узкой, а потом и вовсе исчезает, немного не доходя до одинокого домика на берегу прозрачного голубого озера, окруженного вековыми деревьями. Здесь царит вечная тишина, нарушаемая лишь ночными криками козодоев, гагар и сов, шелестом листьев на ветру и… постойте, да листья ли то шумят? И кто может сказать, под чьей тяжестью хрустнула ветка — зверя или, может быть, существа, неизвестного человеку?

Лес, окружающий заброшенный домик у озера Рик, приобрел скверную репутацию задолго до того, как я впервые о нем услышал, — репутацию куда более зловещую, чем рассказы о прочих диких и мрачных местах. Говорили, что где-то в лесной чаще прячется некое существо — не обычное завывающее привидение, а нечто вроде полузверя-получеловека. Жители окрестных поселений, а также индейцы, кочующие на юг через эти края, на все вопросы об этой твари лишь молча покачивали головой. О лесе на берегу озера издавна ходили пугающие слухи, и к концу прошлого века он уже пользовался настолько дурной славой, что даже самый закаленный любитель приключений подумал бы дважды, прежде чем туда сунуться.

Первое упоминание об этих местах появилось в записках одного миссионера, который направлялся к голодающему индейскому племени, жившему на северном берегу залива Чекуамегон. Отец Пиргард бесследно исчез; через некоторое время индейцы принесли то, что от него осталось: сандалию, четки и молитвенник, где было нацарапано следующее: «У меня такое чувство, что меня кто-то преследует. Сначала я думал, что это медведь, однако теперь уверен, что это нечто более страшное, что-то такое, чего не может быть на земле. Близится ночь, а у меня, по-видимому, начинается легкий бред, ибо я все время слышу какую-то странную музыку и другие непонятные звуки, которые не может издавать живое существо. Я не могу избавиться от мысли, что слышу чьи-то тяжелые шаги, от которых сотрясается земля; несколько раз я видел на земле следы — все они разной формы и величины…»

Затем последовали и вовсе жуткие события. Когда Большой Боб Хиллер, один из самых алчных лесных баронов на всем Среднем Западе, начал мало-помалу захватывать берега озера Рик — а было это в середине прошлого века, — он поразился первозданной мощи здешнего соснового леса; и хотя этот участок ему не принадлежал, Хиллер поступил так, как поступали все лесные бароны: велел своим парням валить лес под тем предлогом, что он-де не знает в точности, где проходит граница его владений. Тринадцать человек начали рубить лес на берегу озера Рик; к концу первого дня все они исчезли. Тела двух лесорубов так и не были найдены; четыре трупа были обнаружены в озере, в нескольких милях от вырубки — неизвестно, как они туда попали; тела остальных оказались в разных местах в лесу. Решив, что с ним сводит счеты кто-нибудь из конкурентов, Хиллер увел своих людей с берегов озера, но затем внезапно приказал им тайком вернуться и продолжать работу. Когда исчезли еще пятеро, Хиллер сдался; с тех пор ни один человек не появился в том лесу, за исключением нескольких переселенцев, построивших там дома.

Вскоре, однако, и они покинули берега озера, а на все вопросы либо отмалчивались, либо давали невразумительные ответы. Но и этих ответов оказалось достаточно, чтобы вызвать панику среди местных, и переселенцам поспешили заткнуть рот — настолько необычными были рассказы, в которых они безуспешно пытались описать нечто совершенно ужасное, некое древнее зло, о котором не слыхали даже маститые археологи. Из тех переселенцев не объявился только один, его тела так и не нашли, а вернувшиеся из леса скоро убрались подальше от этих мест — все, кроме одного метиса по имени Старый Питер, который все носился с идеей о том, что на берегах озера находятся залежи ценных минералов, и временами отправлялся на разведку, предусмотрительно разбивая свой лагерь несколько в стороне от леса.

Рассказы об озере Рик неизбежно должны были привлечь внимание профессора Эптона Гарднера из университета штата, который составлял коллекции народных баек о Поле Беньяне[14], Виски-Джеке[15] и Ходаге[16] и среди прочего наткнулся на странные, полузабытые легенды, пришедшие с берегов лесного озера. Позднее я узнал, что его первой реакцией было всего лишь сдержанное любопытство; и то верно — мало ли преданий бытует в глухих, богом забытых уголках страны? Правда, ничего подобного он до сих пор не слыхал; в обычных легендах речь, как правило, шла о призраках людей и животных, зарытых сокровищах, индейских поверьях и тому подобном, тогда как в легендах озера Рик говорилось о ни на что не похожих существах или «существе», обитающем в глухом лесу, полузвере-получеловеке, которого никто толком не видел, но каждый описывал по-своему. В конце концов профессор Гарднер, вероятно, просто добавил бы эти легенды к своей коллекции и забыл о них, если бы не два весьма любопытных происшествия, на первый взгляд не связанных между собой, и одно случайное открытие.

Все началось с двух газетных заметок о происшествиях в штате Висконсин, появившихся с интервалом в одну неделю. Первая представляла собой краткое полушутливое сообщение и называлась так: «МОРСКОЙ ЗМЕЙ В ОЗЕРЕ ВИСКОНСИН?» В заметке говорилось следующее:


«Вчера пилот Джозеф К. Каслтон, пролетая над северным Висконсином, видел неизвестное животное, которое плавало ночью в лесном озере близ горы Чекуамегон. Каслтон, захваченный грозой, вынужден был снизиться, чтобы определить свое местоположение. Внезапно при вспышке молнии он увидел, как из озера выбралось какое-то огромное существо и скрылось в лесу. Летчик не может описать его подробно, но утверждает, что оно сильно напоминало чудовище озера Лох-Несс».


Вторая заметка была и вовсе фантастической историей о том, как в трухлявом стволе дерева, на берегу реки Брул, было обнаружено прекрасно сохранившееся тело отца Пиргарда. Поначалу его сочли одним из пропавших членов экспедиции Маркетта — Жолье[17], но очень скоро тело священника было опознано. Заметка заканчивалась сдержанным заявлением президента исторического общества штата, в котором говорилось, что данное сообщение — не более чем розыгрыш.

Открытие же, сделанное профессором Гарднером, состояло в том, что один его старый приятель был формальным владельцем заброшенного домика и большого участка земли на берегу озера Рик.

Итак, связь между описанными событиями была очевидна, и профессор Гарднер уже не сомневался, что они имеют прямое отношение к легендам озера Рик; возможно, в другой раз он не стал бы спешить с выводами и постарался провести более тщательное исследование, однако какое-то внутреннее чутье заставило его немедленно броситься на почту, чтобы отправить приятелю письмо с просьбой разрешить — в интересах науки — пожить в его домике на берегу озера Рик. Спешка была вызвана и другой причиной: куратор музея штата обратился к профессору с просьбой срочно прибыть в музей для осмотра только что полученного экспоната. Профессор отправился туда в сопровождении Лэйрда Доргана, который и поведал мне эту историю.

Но наша беседа состоялась уже после исчезновения профессора.

Ибо он действительно исчез; сначала в течение трех месяцев из домика на берегу озера приходили отрывочные сообщения, затем они внезапно прекратились. Больше профессора Эптона Гарднера никто не видел.

Лэйрд зашел в мой университетский кабинет поздним октябрьским вечером; прямой взгляд его голубых глаз был затуманен, губы крепко сжаты, брови нахмурены; весь его вид говорил о том, что он порядком возбужден, причем вовсе не от горячительных напитков. Сначала я решил, что это признаки усталости — в Университете штата Висконсин только что закончилась сессия, а Лэйрд принимал зачеты строго, подолгу опрашивая каждого отвечающего. В бытность свою студентом он всегда крайне добросовестно относился к учебе, теперь же, став преподавателем, сделался добросовестным вдвойне.

Вскоре, однако, выяснилось, что дело вовсе не в усталости. Вот уже больше месяца от профессора Гарднера не было никаких известий, что весьма беспокоило моего коллегу. О чем он мне и сообщил, добавив:

— Джек, я хочу туда поехать и выяснить, что произошло.

— А ты знаешь, что там уже побывали шериф с целым отрядом полицейских и ничего не нашли? Что ты еще можешь сделать? — спросил я.

— Во-первых, я знаю больше, чем они.

— Почему же ты им ничего не сказал?

— Потому что они все равно ничего бы не поняли.

— Ты имеешь в виду легенды?

— Нет.

Лэйрд задумчиво смотрел на меня, словно решая, стоит ли мне доверять. Внезапно я понял, что ему действительно известно нечто крайне важное; в то же время меня упорно не оставляло тревожное предчувствие — такое со мной было впервые. Комната внезапно словно сжалась, воздух в ней казался наэлектризованным.

— Если я туда поеду… ты поедешь со мной?

— Думаю, мне удастся выкроить время.

— Хорошо.

Он прошелся по комнате с задумчивым видом и несколько раз взглянул на меня, явно решая, говорить или нет.

— Слушай, Лэйрд, сядь и успокойся. Перестань метаться, как лев в клетке, и заводить сам себя.

Он послушался — сел и закрыл лицо руками; вдруг по его телу прошла дрожь. Я замер, настороженно глядя на него; однако мой друг быстро взял себя в руки, откинулся на спинку стула и закурил сигарету.

— Ты слышал легенды об озере Рик, Джек?

Я заверил его, что прекрасно знаю не только легенды, но и историю озера, насколько она отражена в документах.

— А те газетные заметки, о которых я тебе говорил… ты читал?

И заметки я читал. Я запомнил их потому, что Лэйрд рассказывал мне, как сильно они подействовали на профессора.

— Та, вторая, об отце Пиргарде… — начал Лэйрд и внезапно замолчал. Затем глубоко вздохнул и снова заговорил: — Так вот, прошлой весной мы с Гарднером ходили к куратору музея.

— Знаю, я тогда был на востоке.

— Да. Так вот, он вызвал нас потому, что хотел нам что-то показать. Как ты думаешь, что?

— Понятия не имею. Что же?

— Тело, обнаруженное в стволе дерева!

— Не может быть!

— Мы тоже не поверили своим глазам. Перед нами лежал полый ствол, лежал так, как его нашли и привезли в музей. Только, сам понимаешь, никому и в голову не пришло показывать его посетителям. Когда Гарднер его увидел, он подумал, что это восковая копия. Но это была не копия.

— Ты хочешь сказать, что все было настоящее?

Лэйрд кивнул.

— Знаю, в это трудно поверить.

— Но это же просто невозможно!

— Согласен, невозможно. И тем не менее это так. Вот почему его не стали никому показывать, а просто тихо вынесли и закопали.

— Не понимаю зачем.

Лэйрд наклонился ко мне.

— А затем, — тихо и серьезно сказал он, — что тело превосходно сохранилось, словно его забальзамировали. Однако никто его не бальзамировал. Оно просто замерзло, а ночью начало оттаивать. При этом не было ни единого признака, который бы указывал, что тело пролежало вот так три сотни лет. Да, оно начало разлагаться, но не как древняя мумия, рассыпаясь в прах, а так, словно человек умер не более пяти лет назад, Гарднер сам это определил. Где же в таком случае оно находилось все это время?

Лэйрд был совершенно серьезен. Я сначала не мог ему поверить, но затем, увидев, как спокойно и убежденно он говорит, мое недоверие улетучилось. Если бы в тот момент я начал над ним подшучивать — как мне того хотелось, — он замкнулся бы в себе и покинул комнату, чтобы потом в одиночестве обдумывать невероятное открытие; одному богу известно, чем это могло закончиться для моего друга. Некоторое время мы молчали.

— Ты мне не веришь.

— Я этого не говорил.

— Я это чувствую.

— Знаешь, в это трудно поверить. И все же я верю — верю в твою искренность.

— Вот и прекрасно, — мрачно заметил он. — Так что же, поедешь со мной к озеру?

— Поеду.

— Тогда сначала прочти отрывки из писем Гарднера.

Лэйрд выложил их передо мной так, словно бросал мне вызов. Записи он сделал на одном листе бумаге, и, пока я его разворачивал, он продолжал говорить, объясняя, что это выдержки из тех писем, которые Гарднер отправлял из своего домика на берегу озера. Итак, я начал читать.


«Не могу отрицать, что над моей хижиной, озером и даже лесом витает аура зла, аура надвигающейся опасности… в общем, не знаю, как это описать, Лэйрд, ибо моя специальность — археология, а не литература. А жаль, поскольку то, что я чувствую, способен описать только литератор… Иногда у меня появляется какое-то странное ощущение — мне кажется, что из леса или из озера за мной наблюдает кто-то или что-то; не понимаю, откуда у меня берется это чувство, и поэтому мне не то чтобы страшно, но как-то не по себе. Недавно я поговорил со Старым Питером, метисом. В тот момент он едва ли что-то соображал, накачавшись “огненной воды”, но, как только я упомянул лес на берегу озера и свою хижину, моментально замкнулся, как моллюск, спрятавшийся в раковину. Все, что он произнес, было слово “Вендиго”[18] — вам знакома эта легенда, которая бытует среди индейцев французской Канады».


Это был отрывок из первого письма, которое Гарднер отправил примерно через неделю после того, как поселился на берегу озера Рик. Второе письмо оказалось совсем коротким и было отправлено с курьером.


«Будьте так добры, телеграфируйте в Мискатоникский университет в Аркхеме, Массачусетс, чтобы мне прислали фотокопию книги, известной как “Некрономикон”, одного арабского автора, именующего себя Абдул Альхазред. Кроме того, пришлите мне “Пнакотикские рукописи” и “Книгу Эйбона”, а также попробуйте отыскать в книжных лавках хотя бы один экземпляр книги Г. Ф. Лавкрафта “«Изгой» и другие рассказы”, выпущенной в прошлом году издательством “Аркхем-хаус”. Думаю, что эти материалы помогут мне разобраться, что происходит на берегах озера. Ибо здесь и в самом деле происходит нечто странное. Теперь я в этом убежден; если же я скажу вам, что ЭТО происходит уже в течение нескольких столетий — а возможно, началось и вовсе до появления на земле человека, — вы поймете, что я нахожусь на пороге величайшего открытия».


Третье письмо оказалось еще более загадочным. Между вторым и третьим письмами прошло около двух недель. Судя по его тону, профессора Гарднера что-то сильно встревожило и даже напугало.


«Зло, кругом одно зло… не знаю, кто это — Черный Козел с Легионом Младых, или Безликий, или тот, кто летает вместе с ветром. О боже… будь они прокляты, эти письмена!.. В озере кто-то есть; и эти звуки по ночам! Сначала полная тишина, и вдруг — пронзительный писк флейт, и бульканье, и завывание! Ни криков птиц, ни рева зверей — только ужасные, призрачные звуки. И голоса!.. Или все это бред? Может быть, это свой голос я слышу в ночной тиши?..»


Кончив читать, я почувствовал, что дрожу. От письма профессора Гарднера веяло ужасом, извечным злом; внезапно я понял, что нас с Лэйрдом Дорганом ожидает приключение до того невероятное, жуткое и опасное, что мы вполне можем из него и не выбраться. Честно говоря, в глубине души я уже сомневался, что мы вообще сможем что-то рассказать, даже побывав на берегу озера Рик.

— Что скажешь? — нетерпеливо спросил меня Лэйрд.

— Я еду с тобой.

— Хорошо. У меня все готово, не забыл даже диктофон и запас батареек. Я написал шерифу Пашепахо и попросил вернуть вещи профессора в хижину, так что теперь там все так, как было при нем.

— Диктофон, — перебил я его, — зачем тебе диктофон?

— А звуки, о которых писал профессор? Мы попробуем их записать. Если же они ему просто почудились, значит, записи не будет. — Лэйрд серьезно взглянул на меня. — Знаешь, Джек, мы ведь можем и не вернуться.

— Понимаю.

Вслух я этого не сказал, зная, что Лэйрд думает о том же: что мы с ним похожи на двух крошечных Давидов, которые собираются бороться с неведомым существом огромнее любого Голиафа, к тому же еще невидимым и безымянным, о котором рассказывалось лишь в страшных легендах, — таинственным обитателем не просто лесного мрака, но мрака древнего, постичь который люди тщетно пытались еще на заре своей истории.

2

Шериф Коэн ждал нас возле домика. Рядом стоял Старый Питер. Шериф — высокий, угрюмый мужчина, судя по акценту типичный янки — был представителем уже четвертого поколения жителей здешних мест, по-видимому передававших свой новоанглийский акцент по наследству. Старый метис оказался смуглым, грязным и плохо одетым типом; говорил он мало, время от времени ухмыляясь своим мыслям.

— Вашим профессором тут уже интересовались двое, — сказал шериф. — Один откуда-то из Массачусетса, второй из Мэдисона. Я их не стал прогонять, мне-то что? Отдал им ключи. Я же не знал, что вы приедете. Мы с ребятами прочесали лес, никого не нашли.

— Ты не все им сказал, — усмехнувшись, бросил метис.

— Что я такого упустил?

— А про рисунок?

Шериф раздраженно передернул плечами.

— Иди к черту, Питер, он-то здесь при чем?

— Так ведь профессор его перерисовал, точно?

Тут уж шерифу пришлось нам все рассказать. Оказывается, двое полицейских из его отряда наткнулись в лесной чаще на огромную каменную глыбу, покрытую мхом, под которым обнаружилось древнее изображение — возможно, такое же древнее, как сам лес. По словам шерифа, рисунок, скорее всего, сделали какие-нибудь первобытные индейцы, которые жили в северном Висконсине еще до того, как туда пришли племена дакота-сиу и виннебаго…

Старый Питер презрительно усмехнулся.

— Это не индейский рисунок.

Шериф, не обратив внимания на его слова, продолжал рассказ. На камне было вырезано изображение какого-то существа; что это за существо, никто не мог сказать, — явно не человек, хотя, с другой стороны, и не зверь, поскольку на нем не было шерсти. Более того, древний художник забыл нарисовать ему лицо.

— И с ним еще парочка, — вставил метис.

— Не обращайте на него внимания, — сказал шериф.

— Кто? — быстро спросил Лэйрд.

— Да так, не поймешь кто, — усмехнувшись, ответил метис. — Хе, хе! Не знаю, как и сказать, — не то люди, не то звери, твари какие-то.

Коэн рассердился. Грубо велев метису заткнуться, он сказал, что, если он нам понадобится, его можно будет найти в Пашепахо. Шериф не сказал, как с ним связаться, поскольку в домике не было телефона, зато ясно дал понять, что местные легенды его совершенно не интересуют, равно как и мы сами. Метис разглядывал нас с подчеркнутым равнодушием, время от времени лукаво усмехаясь; взгляд его темных глаз то и дело задерживался на нашем багаже, и тогда в них появлялся задумчивый интерес. Заметив, что Лэйрд за ним наблюдает, метис быстро отвел взгляд. Шериф сообщил, что записи и рисунки профессора лежат на столе, где шериф их и нашел, а поскольку теперь они являются собственностью штата Висконсин, нам — когда мы закончим с ними работать — придется их вернуть. Уже собираясь уходить, он бросил через плечо, что, как он надеется, мы не слишком задержимся на берегу озера, потому что «хоть я и не верю в эти дурацкие россказни, да только многим из тех, что сюда наведывались, это боком вышло».

— Метис что-то знает или о чем-то догадывается, — сразу сказал мне Лэйрд. — Нужно будет поговорить с ним, когда шерифа не будет поблизости.

— Разве Гарднер не писал, что индеец сразу умолкал, как только речь заходила о конкретных вещах?

— Да, но он подсказал нам и выход из положения — огненная вода.

Мы начали обустраиваться — раскладывали продукты, устанавливали диктофон, словом, готовились пробыть в домике у озера не менее двух недель; продуктов у нас было достаточно, а если бы нам пришлось задержаться, мы всегда могли пополнить запасы в Пашепахо. Помимо продуктов Лэйрд привез несколько валиков для диктофона, так что проблем с записью у нас не было, тем более что включать диктофон мы решили только по ночам, и то не слишком часто, поскольку один из нас, как предполагалось, будет дежурить всю ночь, пока другой отдыхает; впрочем, будучи реалистами относительно собственной бдительности, главные надежды мы все же возлагали на технику. Только основательно подготовившись к длительному проживанию, мы начали обсуждать слова шерифа… и ощутили первые признаки ауры, витающей над озером.

Да, это не было игрой воображения — над домом и прилегающей к нему территорией витала некая аура. И дело тут было не в настороженной, почти зловещей тишине, не в огромных соснах, почти вплотную придвинувшихся к дому, не в сине-черных бликах на поверхности озера, а в чем-то другом — в каком-то напряженном ожидании, повисшем в воздухе, предвидении надвигающейся опасности — так ястреб спокойно и даже лениво кружит над выбранной жертвой, поскольку знает, что от его когтей не уйти. Это ощущение не было мимолетным, мы поняли это сразу; более того, с каждым часом оно становилось все сильнее, и вот уже Лэйрд говорил о нем так, словно испытывал его много раз и знал, что я чувствую то же самое! Странное это было ощущение, ни с чем не сравнимое. В северном Висконсине и Миннесоте тысячи озер, и те, что окружены лесом, мало чем отличаются от озера Рик — вот почему вовсе не его вид создавал вокруг озера атмосферу ужаса, который, казалось, давил на нас извне. С наступлением вечера все переменилось; в лучах заходящего солнца от старого дома, озера и густого леса по его берегам повеяло приятным уединением, что резко контрастировало с непреходящим ощущением страшного зла, царящего вокруг. Даже душистый запах сосновой смолы и свежесть воды лишь усиливали смутное ощущение опасности.

Наконец мы занялись бумагами профессора Гарднера. На столе лежал присланный ему экземпляр книги Г. Ф. Лавкрафта «“Изгой” и другие рассказы», фотокопии «Текста Р’льеха» и сочинения Людвига Принна «De Vermis Mysteriis», сделанные по просьбе профессора библиотекарем Мискатоникского университета; кроме того, среди бумаг мы нашли несколько страниц из «Некрономикона» в переводе Олауса Вормия[19] и выписки из «Пнакотикских рукописей». Однако не эти работы, в которых мы практически ничего не поняли, привлекли наше внимание, а заметки на полях, сделанные рукой профессора.

Было совершенно очевидно, что у Гарднера оставалось время только на то, чтобы спешно записывать на полях книг свои мысли и вопросы, и хотя ответов на них он явно не находил, его предположение о том, что вокруг происходит нечто невыразимо ужасное, постепенно превращалось в уверенность.


«Является ли каменная глыба: а) остатком какого-нибудь древнего сооружения; б) чем-то вроде могильного камня; в) ориентиром, предназначенным для Него? Если это так, то откуда Он может появиться? С неба или из-под земли? (NB: нет никаких указаний на то, что тварь была потревожена.)
Ктулху или Ктхулхут. В озере Рик? Подземный коридор, ведущий к морю, то есть к Нему, через реку Святого Лаврентия? (NB: если не считать рассказа летчика, то ничто не указывает на связь Твари с водой. Возможно, она не относится к водным существам.)
Хастур. Однако до сих пор воздушных тварей, кажется, не видел никто.
Йог-Сотот. Разумеется, это существо земной стихии, однако не он является “обитателем мрака”. (NB: эта Тварь, кем бы она ни была, непременно должна относиться к земным божествам, хотя она и способна перемещаться во времени и пространстве. Возможно, у нее несколько обличий, из которых видимым является только земное. Может быть, это Итакуа?)
“Обитатель мрака”. Возможно, он подобен Безликому Слепцу? Можно сказать, что он действительно обитает во мраке. Ньярлатхотеп? Или Шуб-Ниггурат?
А огонь? Ведь непременно должно быть и огненное божество. Однако никаких упоминаний о нем нет. (NB: можно предположить, что если Земные и Водные Существа противостоят Существам Воздушным, стало быть, они противостоят и Огненным Тварям. Вместе с тем есть гораздо больше свидетельств постоянной борьбы между Воздушными и Водными тварями, чем между Земными и Воздушными. Иногда Абдул Альхазред выражается чертовски туманно. Никак не могу понять, кто такой Ктугха, упоминаемый в его жуткой сноске.)
Партье говорит, что я на неверном пути. Не уверен. Тот, кто устраивает эту музыку по ночам, дьявольски четко разбирается в модуляциях и ритме. И разумеется, в какофонии. (См. работы Бирса и Чемберса.)»


На этом записи кончались.

— Что за чушь! — воскликнул я.

И все же… все же я чувствовал, что то была вовсе не чушь. На берегах озера происходили странные вещи, требующие особого объяснения, не связанного с земными законами; перед нами лежали записки, сделанные рукой Гарднера, ясно свидетельствующие о том, что профессор не только пришел к аналогичному заключению, но и предпринял попытки его объяснить. Как бы то ни было, Гарднер писал совершенно серьезно, причем явно только для себя, ограничиваясь лишь неясными гипотезами и предположениями. Нужно сказать, что записки оказали на Лэйрда совершенно неожиданное впечатление: он побледнел и смотрел на разложенные на столе листки так, словно не верил собственным глазам.

— Что с тобой? — спросил я.

— Джек… Он консультировался с Партье.

— Ну и что с того? — спросил я, а мгновение спустя вспомнил, какими тайнами был окутан внезапный уход профессора Партье из Университета штата Висконсин.

Для газетчиков была предоставлена версия о том, что в своих лекциях по антропологии профессор якобы выражал слишком либеральные взгляды, иначе говоря, проявлял «склонность к коммунистическому мировоззрению», — что было несусветной чушью для всех, кто хорошо знал профессора Партье. Вместе с тем он действительно сделал ряд довольно странных заявлений, рассказывая о каких-то совершенно жутких вещах, упоминать о которых явно не стоило; дело кончилось тем, что профессору предложили без лишнего шума покинуть университет, но он, уходя, по своему обыкновению, громко хлопнул дверью, отчего скандал так и не удалось сохранить в тайне.

— Он сейчас живет в Уосо, — сказал Лэйрд.

— Думаешь, Партье сможет растолковать нам эти записи? — спросил я, видя, что Лэйрд думает о том же самом.

— До него три часа езды на машине. Мы перепишем эти записи, и если ничего не случится… если мы сами ничего не выясним, то поедем к нему.



Если бы ничего не случилось!..

Днем вокруг домика витало ощущение чего-то зловещего, а к ночи он, казалось, полностью погрузился в атмосферу надвигающейся угрозы. События начали происходить с самой обезоруживающей и коварной внезапностью; все началось вечером, когда мы с Лэйрдом были заняты изучением фотокопий странных книг и рукописей, присланных из Мискатоникского университета, которые ввиду их большой ценности никто не стал бы выносить из хранилища библиотеки. Первое явление было таким слабым, что сначала мы не обратили на него внимания. Просто по деревьям пробежал ветер, и они зашумели, запели, как умеют петь сосны. Вечер был теплым, и окна нашего домика были открыты. Бросив какое-то замечание по поводу ветра, Лэйрд вновь углубился в чтение текстов. Прошло примерно полчаса; и только когда шум ветра стал почти штормовым, Лэйрд предположил, что здесь что-то не так. Он поднял голову, его взгляд упал сначала на одно окно, затем на другое — и вдруг Лэйрд замер. Я тоже.

Несмотря на то что вокруг домика ревела буря, ни один порыв ветра не врывался к нам через окна, занавески на которых лишь едва-едва шевелились!

Одним движением вскочив на ноги, мы с Лэйрдом, не сговариваясь, выбежали на широкую веранду.

Снаружи все было абсолютно спокойно — воздух был тих и недвижим. Шумел только лес. Мы взглянули на сосны, четко вырисовывающиеся на фоне усыпанного звездами неба, ожидая увидеть, как их верхушки гнутся под сильными порывами ветра, однако и они были совершенно неподвижны; вместе с тем вокруг нас продолжал раздаваться рев бушующего ветра. Мы простояли на веранде с полчаса, пытаясь определить, откуда исходит шум, как вдруг, так же внезапно, как начался, он стих!

Время близилось к полуночи, и Лэйрд отправился спать; прошлой ночью он почти не спал, поэтому мы договорились, что сегодня до четырех часов утра буду дежурить я. Мы ни словом не обмолвились о шуме в лесу, вместе с тем нам очень хотелось, чтобы у этого явления было какое-нибудь научное объяснение. Думаю, что если бы мы начали обсуждать этот вопрос, то непременно постарались бы придумать какую-нибудь абсолютно объяснимую, строго научную гипотезу. Разумеется, самый древний и сильный человеческий страх — это страх перед неведомым; то, что можно объяснить, обычно никого не пугает; наш же страх с каждым часом становился все сильнее именно потому, мы что столкнулись с неведомыми, не поддающимися никаким разумным объяснениям силами, в основе которых лежала лишь древняя слепая вера, уходящая корнями не только в эпоху первобытного человека, но и — судя по материалам Мискатоникского университета — в такое время, когда не существовало самой Земли. Нас ни на минуту не покидало ощущение чего-то зловещего, угрозы, исходящей от того, что находилось за пределами понимания слабенького умишка, каким располагает человек.

Итак, я не без трепета приготовился к ночному бдению. Лэйрд поднялся в свою комнату, которая находилась наверху, возле самой лестницы, и имела дверь, выходящую на огражденный перилами балкон, я же приготовился ждать — уселся в нижней комнате и принялся перелистывать книгу Лавкрафта. Я боялся не столько того, что может произойти, сколько того, что случившееся может оказаться выше моего понимания. Шли минуты, и я с головой ушел в книгу «“Изгой” и другие рассказы», где говорилось о природе зла и о древнейших существах, обитавших во вселенной; чем больше я читал, тем больше начинал склоняться к мысли, что между произведением этого писателя-фантаста и странными заметками профессора Гарднера существует некая связь. Но самым невероятным моим открытием стало то, что профессор делал свои записи, не зная о содержании книги Лавкрафта, поскольку посылка с ней прибыла уже после его исчезновения. Более того, мне стало ясно, что профессор руководствовался не только материалами, присланными ему из университета, но и чем-то еще.

Чем именно? Может быть, он что-нибудь узнал у Старого Питера? Вряд ли. Может быть, виделся с Партье? Вполне возможно, хотя Лэйрду он об этом не сообщал. Вместе с тем я уже не сомневался, что у профессора Гарднера имелся дополнительный источник информации, о котором не было ни единого упоминания в его записях.

Я целиком погрузился в размышления по поводу новой вставшей передо мною загадки — и вот тогда я услышал музыку. Возможно, она начала звучать еще раньше, но в этом я не уверен. Странная это была музыка — сначала мягкая и мелодичная, она быстро набирала темп и наконец перешла в дикую, дьявольскую какофонию, доносившуюся откуда-то издалека. Я вслушивался в эти звуки со все возрастающим удивлением; в первую минуту я не почувствовал присутствия зла, обрушившегося на меня чуть позже, как только я вышел из дома и понял, что музыка доносится из самой чащи темного леса. Да, я живо ощущал всю ее невыразимую причудливость; не могу описать, на что она была похожа, — на земле такая музыка звучать не может; судя по звуку, она исполнялась на каких-то флейтах или инструментах, напоминающих флейты.

До сих пор не происходило ничего по-настоящему пугающего, не считая двух упомянутых явлений, которые пока что лишь вызывали смутную тревогу. При этом я по-прежнему считал, что и шуму в лесу, и этой странной музыке можно найти вполне разумное объяснение.

Но далее произошло нечто столь жуткое, источающее такой неземной ужас, что я задрожал всем телом, поддавшись поистине первобытному, животному страху, какой испытывает любой человек, столкнувшийся с необъяснимым, неизвестно как и откуда возникшим явлением, ибо если я до той поры еще сомневался в правдивости записок профессора Гарднера и присланных ему материалов, то сейчас убедился в необоснованности своих сомнений, поскольку странный шум в лесу и эта неземная музыка сменились звуками, природу которых в тот момент я был не в силах описать — как не могу и сейчас. Я слышал какое-то дикое завывание, издавать которое не мог ни зверь, ни тем более человек. Звуки то усиливались, доходя до самого пронзительного крещендо, то внезапно замолкали, и тишина эта была еще ужаснее, чем душераздирающие вопли. Они начались с жуткого призывного крика, дважды повторившегося: «Йигнаиих! Йигнаиих!», который затем сменился торжествующим воплем, раздавшимся со стороны леса и пронзившим ночную тьму, словно голос из преисподней: «Э-йа-йа-йа — йахаааахааахааа — ах-ах-ах-нгх’аааа-нгх’аааа-йа-йа-йа…»

Какое-то время я стоял, не в силах шевельнуться. Я не смог бы произнести ни звука, даже если бы от этого зависела моя жизнь. Крики смолкли, но лес, казалось, все еще вторил жуткому вою. Я слышал, как Лэйрд подскочил на постели, слышал, как он бежит вниз по лестнице, окликая меня, но не мог ему ответить. Наконец он выбежал на веранду и схватил меня за руку.

— Господи боже! Что это было?

— Ты слышал?

— Еще бы не слышать!

Мы постояли, прислушиваясь, но крики больше не повторились. Смолкла и музыка. Мы вернулись в дом и провели остаток ночи в ожидании, не в силах уснуть.

Однако до самого утра из леса больше не донеслось ни единого звука.

3

После событий первой ночи мы определились с дальнейшими действиями. Придя к выводу, что мы не в силах объяснить странные явления, происходящие на берегах озера, Лэйрд установил и оставил включенным диктофон, который должен был записывать все, что происходит вокруг дома, после чего мы отправились в Уосо, к профессору Партье, планируя вернуться на следующий день, при этом Лэйрд предусмотрительно захватил с собой копию записей Гарднера.

Профессор Партье, живший в самом центре этого висконсинского города, сначала не хотел пускать нас в дом, но затем сменил-таки гнев на милость и провел в свой кабинет. Сбросив со стульев кипы бумаг и стопки книг, профессор предложил нам сесть. Хотя внешностью он напоминал старика — длинная белая борода и седые пряди в черных волосах, — подвижен он был словно юноша. Худой, с тонкими костлявыми пальцами, изможденным лицом и глубоко посаженными черными глазами, профессор производил впечатление человека циничного, надменного и презрительно-равнодушного; вся его любезность по отношению к нам ограничилась тем, что он предложил нам сесть. Вспомнив, что Лэйрд — секретарь профессора Гарднера, Партье буркнул, что очень занят — готовит к публикации свою, несомненно, последнюю книгу, поэтому будет нам крайне обязан, если мы как можно короче изложим цель своего визита.

— Что вам известно о Ктулху? — прямо спросил его Лэйрд.

Реакция профессора была поразительной. Из почтенного старца, взирающего на нас с чувством превосходства и высокомерия, он мгновенно превратился в настороженного, недоверчивого человека; не сводя с Лэйрда глаз, Партье подчеркнуто бережно положил карандаш, который держал в руке, и слегка наклонился к нам через стол.

— Итак, вы пришли ко мне, — сказал профессор и засмеялся трескучим смехом древнего старца. — Ко мне, чтобы спросить о Ктулху. Почему?

Лэйрд, стараясь говорить как можно короче и не сболтнуть ничего лишнего, начал объяснять, что мы расследуем причины исчезновения профессора Гарднера; старик слушал молча, закрыв глаза, затем, взяв со стола карандаш, принялся тихонько постукивать им по столу, продолжая слушать и лишь изредка вставляя какие-нибудь замечания. Когда Лэйрд закончил рассказ, Партье медленно открыл глаза и оглядел наши лица — в его глазах светились жалость и боль.

— Значит, он упомянул мое имя? Но мы практически не общались, за исключением одного телефонного разговора. — Он сжал губы. — К тому же профессор больше говорил о своих прошлых гипотезах, чем об открытии на озере Рик. Позвольте дать вам один совет.

— За этим мы и пришли.

— Немедленно покиньте то место и забудьте о нем.

Лэйрд решительно замотал головой.

Партье бросил на него пристальный взгляд — Лэйрд его выдержал. Он сам решился на это расследование и намеревался довести его до конца.

— Вы столкнулись с силами, неподвластными человеку, — сказал Партье. — Честно говоря, на свете нет таких приборов, с помощью которых можно было бы их исследовать.

И без дальнейших преамбул он повел речь о вещах столь далеких от всего земного, что временами мы оказывались не в силах уловить хотя бы общий смысл его речи. Лишь через некоторое время я начал смутно понимать, к чему клонит профессор, поскольку его идеи были столь глубоки и невероятны, что оказывались выше понимания человека со столь прозаической жизнью, как моя. Прежде всего, Партье сразу озадачил нас, сказав, что на берегах озера Рик обитает вовсе не Ктулху или его последователи, а кто-то другой; найденная в лесу каменная глыба с рисунком ясно указывает на то, что там время от времени появляется какое-то внеземное существо. Профессору Гарднеру путем скрупулезного анализа данных все-таки удалось прийти к верному выводу, хотя он и полагал, что его коллега, профессор Партье, ему не верит. Кто он, этот Безликий Слепец, как не Ньярлатхотеп? И уж конечно, это не Шуб-Ниггурат, Черный Козел с Легионом Младых.

В этом месте Лэйрд прервал профессора, попросив выражаться яснее; выяснив, что о подобных вещах мы не имеем ни малейшего представления, Партье как ни в чем не бывало продолжил лекцию в своей обычной манере, то есть не тратя времени на пояснения. Он перешел к мифологии — мифологии, относящейся не только к доисторической эре человечества, но и ко всей Вселенной. «Нам ничего об этом не известно, — то и дело повторял он. — Абсолютно ничего. И все же на Земле существуют некие знаки их присутствия, некие потаенные места. Озеро Рик — одно из них». Далее он начал рассказывать о существах, сами имена которых внушали ужас, — о Старших Богах с далекой звезды Бетельгейзе, изгнавших Властителей Древности под предводительством Азатота и Йог-Сотота, и вместе с ними все потомство земноводного Ктулху, и подобных летучим мышам приверженцев Хастура Невыразимого, и Ллойгора, и Зхара, и Итакуа — тварь из космоса, летающую вместе с ветром, и носителей земной стихии Ньярлатхотепа и Шуб-Ниггурата. Все эти исчадия зла замыслили подчинить себе Старших Богов, однако тем удалось отразить нападение и пленить восставших; так Ктулху оказался посреди океана, в подводной башне города Р’льех, а Хастур — на черной звезде возле Альдебарана в Гиадах. Вражда между Старшими Богами и Властителями Древности возникла задолго до появления человека; время от времени Властители предпринимали попытки вернуть себе власть, но всякий раз их удавалось остановить — иногда с помощью Старших Богов, но чаще с помощью представителей человеческих или нечеловеческих рас, провоцировавших конфликты между главными стихийными существами, каковыми, судя по запискам Гарднера, являлись Властители Древности. И каждая попытка возрождения Властителей оставляла глубокий рубец в памяти человечества, как бы его потом ни пытались стереть, устраняя следы и свидетелей.

— Что, к примеру, случилось в Инсмуте, штат Массачусетс? — взволнованно говорил профессор. — А в Данвиче? Или в лесах Вермонта? Или в доме старого Таттла возле Эйлсбери-пайк? Что нам известно о загадочном Ктулху и о деталях не менее загадочной экспедиции к Хребтам Безумия? Какие существа обитали на далеком плато Ленг? А что такое Кадат и Холодная Пустыня? Это знал только Лавкрафт! Гарднер и другие ученые пытались открыть все эти тайны, найти связь между невероятными явлениями, происходившими во всех уголках нашей планеты, но Властители повелели: простому человеку не дано узнать их тайны. Так что берегитесь!

Профессор взял в руки листок с записями Гарднера и водрузил на нос очки в тонкой золотой оправе, сразу сделавшие его намного старше. Не давая нам вставить и слова, он продолжал говорить скорее себе, чем нам: предполагается, что Властители Древности достигли небывалых высот в области некоторых наук, однако прямого доказательства этому нет. Сделав особое ударение на этих словах, профессор словно давал нам понять, что не верить в это может только невежда или вообще полный идиот, независимо от того, есть тому доказательства или нет. Впрочем, он сразу оговорился — некоторые доказательства все-таки существуют: например, небольшая пластина с изображением отвратительной твари, летящей над землей верхом на воздушном вихре, найденная у Джосайи Элвина, чье тело было обнаружено на маленьком островке в Тихом океане спустя несколько месяцев после внезапного исчезновения Джосайи из своего дома в Висконсине. Кроме того, рисунок на каменной глыбе, найденной в лесу недалеко от озера Рик, скопированный профессором Гарднером, очень напоминает то существо.

— Ктугха, — задумчиво пробормотал Партье. — В записках профессора про него ничего нет. И у Лавкрафта нет. — Он покачал головой. — Нет, не знаю. Может быть, о нем знает ваш индеец-метис?

— Мы сами об этом думали, — признался Лэйрд.

— В таком случае советую вам попытаться его разговорить. Наверняка он что-нибудь знает, хотя, вполне возможно, начнет плести всякие небылицы, на то он и дикарь. С другой стороны — а вдруг?

Больше профессор Партье нам ничего рассказывать не стал — или не захотел. Впрочем, Лэйрд и не стремился его спрашивать, поскольку между тем, что нам удалось узнать, и записями профессора Гарднера начинала прослеживаться — как это ни было невероятно — вполне очевидная связь.

Визит к профессору Партье ввиду своей краткости и какой-то незавершенности — а может быть, и благодаря им — оказал на нас любопытное действие. Сама туманность высказываний и комментариев профессора вкупе с теми обрывочными сведениями, которые нам удалось у него почерпнуть, несколько отрезвили нас и вместе с тем усилили решимость Лэйрда во что бы то ни стало разгадать тайну исчезновения профессора Гарднера, тайну, связанную с загадкой озера Рик и леса вокруг него.



На следующий день мы вернулись в Пашепахо и неподалеку от города — на нашу удачу — увидели Старого Питера, бредущего по дороге. Лэйрд притормозил, затем дал задний ход и, поравнявшись с индейцем, спросил:

— Подвезти?

— Оно ладно.

Старый Питер забрался в машину и примостился на краешке сиденья; ни слова не говоря, Лэйрд протянул ему флягу с выпивкой. Глаза индейца загорелись; схватив флягу, он принялся жадно пить; Лэйрд тем временем беспечно болтал о жизни в северных лесах, а затем, как бы между прочим, спросил метиса, возможно ли найти залежи каких-нибудь минералов в окрестностях озера Рик. Так мы проехали часть пути; наконец, опустошив флягу, метис вернул ее Лэйрду. К этому времени он был если не совсем пьян, то сильно навеселе, поэтому не стал возражать, когда мы, не дав ему выйти, свернули на дорогу, ведущую к озеру; увидев наш домик, метис хрипло пробормотал, что ему нужно вовсе не сюда и что он хотел бы добраться домой, пока не стемнело.

Он уже собрался уходить, но Лэйрд задержал его, попросив зайти в дом, где обещал угостить еще одной порцией выпивки.

Что он и сделал. Получив полный стакан крепчайшего пойла, метис тут же опрокинул его в рот.

Подождав, когда алкоголь сделает свое дело, Лэйрд перевел разговор на тайну озера Рик, однако индеец тут же замолчал, буркнув, что он про это ничего не знает, ничего не видел и что вообще произошла какая-то ошибка; при этом он тревожно поглядывал на нас. Однако Лэйрд не отставал. Старый Питер видел каменную глыбу в лесу, не так ли? Да — весьма неохотно. Он сможет нас туда провести? Питер затряс головой. Не сейчас. Уже поздно, а шляться в темноте он не собирается.

Но Лэйрд проявил железную волю, и метис наконец уступил, получив заверения в том, что мы обязательно вернемся назад до темноты и даже отвезем его в Пашепахо на машине. Тогда индеец с неожиданной быстротой — при его-то шаткой походке — направился в лес по узкой тропке, которую в другой раз мы бы просто не заметили. Пройдя около мили, Питер резко остановился и спрятался за дерево, словно боясь, что его увидят, после чего дрожащим пальцем показал на маленькую полянку, находившуюся в некотором отдалении и окруженную высокими деревьями; над полянкой виднелось чистое небо.

— Вон… там.

Камень был виден лишь наполовину, поскольку был весь покрыт густым мхом. Однако Лэйрд бросил в ту сторону лишь мимолетный взгляд; все его внимание было сосредоточено на индейце, который трясся от безумного страха и явно помышлял о бегстве.

— Ты хотел бы провести здесь всю ночь, Питер? — спросил Лэйрд.

Метис бросил на него испуганный взгляд.

— Я? Господь с вами, нет!

Внезапно в голосе Лэйрда зазвучали стальные нотки.

— Если ты немедленно не расскажешь, что ты видел, то останешься здесь на всю ночь.

Индеец был не настолько пьян, чтобы не понять, что с ним может произойти: мы с Лэйрдом легко его скрутим и привяжем к дереву прямо на краю страшной поляны. Очевидно, если раньше он и помышлял о бегстве, то теперь сообразил, что от нас ему не уйти.

— Не заставляйте меня рассказывать, — сказал он. — Об этом нельзя говорить. Я об этом никому не рассказывал, даже профессору.

— Мы хотим знать все, Питер, — тем же угрожающим тоном сказал Лэйрд.

Метис затрясся; повернувшись к камню, он вперил в него полный ужаса взгляд, словно боялся, что сейчас из камня поднимется какое-нибудь жуткое существо и набросится на него, чтобы убить.

— Не могу, не могу, — бормотал он и вдруг, подняв на Лэйрда слезящиеся глаза, тихо сказал: — Я не знаю, что это такое. Боже! Это было так страшно… Какая-то тварь… без лица, верещала так, что у меня чуть уши не лопнули, и с ней еще были… другие… господи боже! — Метис содрогнулся и, выйдя из-за дерева, сделал шаг в нашу сторону. — Богом клянусь, я видел ее однажды ночью. Она появляется вроде как из воздуха, потом начинается жуткий визг и вой, а потом еще и музыка, будто кто-то играет на чем-то. Я от страха чуть с ума не сошел, так и стоял, а потом убежал. — Голос индейца дрогнул; внезапно он развернулся и с криком «Прочь отсюда!» понесся по тропинке к дому, мелькая среди деревьев.

Мы с Лэйрдом бросились вдогонку и вскоре его нагнали. Лэйрд пытался успокоить Питера, говоря, что мы увезем его отсюда на машине и что он непременно вернется домой еще засветло. Конечно, Лэйрд, как и я, нисколько не сомневался в правдивости слов индейца; всю обратную дорогу, когда мы высадили Старого Питера на шоссе и вручили ему пять долларов за то, чтобы он забыл обо всем, что помстилось ему в пьяном виде, Лэйрд молчал.

— Ну и что ты об этом думаешь? — спросил он, как только мы подъехали к нашему дому.

Я покачал головой.

— Кошмарные вопли позапрошлой ночью, — сказал Лэйрд. — Звуки, которые слышал профессор Гарднер, а теперь еще и это. Все сходится самым жутким образом. — Он резко обернулся ко мне. — Джек, как ты смотришь на то, чтобы сегодня ночью навестить тот камень?

— Согласен.

— Так и сделаем.

Только войдя в дом, мы вспомнили о диктофоне, который Лэйрд накануне оставил включенным. Вот средство, решил он, не зависящее ни от чьего воображения; простая, бездушная машина, которая, как известно каждому разумному существу, гораздо надежнее любого человека с его нервами и фантазиями, машина, не знающая ни страха, ни надежды. Думаю, что мы предполагали услышать лишь звуки, раздававшиеся возле нашего дома прошлой ночью; даже в самых диких ночных кошмарах не могли мы услышать то, что услышали на самом деле: запись, начавшись с самого обычного шума, внезапно сменилась невообразимыми воплями, перешедшими в какие-то адские звуки, завершившиеся самым невероятным, катастрофическим откровением, подорвавшим нашу веру в возможность нормального существования на этой планете.

Все началось с ночных криков гагар и сов, затем наступила тишина. Потом — уже знакомый нам шелест листьев и шум ветра и вдруг — жуткая какофония завывающих флейт, после чего последовал ряд звуков, которые я попытаюсь воспроизвести так, как мы услышали их в тот незабываемый вечер:

«Йигнаиих! Йигнаиих! Э-э-э-йа-йа-йа — йахаахааахааа-ах-ах — ах-нгх’аа — нгх’ааа йа-йа-йааа!» (Голос не человека и не зверя, а скорее нечто среднее между ними.)

(Темп музыки ускорился; она начала приобретать дикий, дьявольский оттенок.)

«Могучий Посланник, Ньярлатхотеп… мир Семи Солнц взывает к тебе, твоему земному обиталищ, Лесу Н’гаи, где может появиться Тот, Кого Нельзя Называть… И придет множество от Черного Козла из Лесов, Козла с Легионом Младых…» (На сей раз голос очень напоминал человеческий.)

(Череда весьма странных звуков, словно отвечает целая толпа; слышно шуршание и потрескивание, словно работает телеграф.)

«Йа! Йа! Шуб-Ниггурат! Йигнаиих! Йигнаиих! Э-э-э-йаа-йаа-хаа-хааа-хааа!» (Голос — нечто среднее между голосом человека и зверя.)

«Итакуа будет служить тебе, Отец миллиона любезных его сердцу. С Арктура, по повелению ’Умр Ат-Тавила, Стража Врат, явится Зхар… Объединяйтесь во славу Азатота, Великого Ктулху, Цатоггуа…» (Вновь слышен голос человека.)

«Иди, прими его обличье или обличье другого человека и уничтожь то, что может привести их к нам…» (Вновь тот же получеловеческий, полузвериный голос.)

(Здесь запись прерывается пронзительным писком каких-то дудок, сквозь который слышится хлопанье огромных крыльев.)

«Йигнаиих! Йи’хтхнк… х’ехай-н’гркдл’лх… Йа! Йа! Йа!» (Впечатление такое, что звучит целый хор голосов.)



Все эти крики звучали так, словно существа, издающие их, находились где-то совсем рядом; вскоре они начали затихать, словно существа куда-то удалялись. После этого наступила полная тишина, которая длилась так долго, что Лэйрд уже собрался выключить аппарат, как вдруг из него послышался еще один голос, при звуках которого нас охватил такой ужас, какого мы не испытывали, слушая жуткие вопли и завывания загадочных тварей, ибо из диктофона послышался голос, четко произносивший английские слова, но показавшийся нам ужаснее самых кошмарных криков:


«Дорган! Лэйрд Дорган! Вы меня слышите?»


При звуках хриплого шепота, обращенного к нему, Лэйрд смертельно побледнел и замер, уставившись на диктофон. Затем взглянул на меня. Из диктофона звучали не пронзительные вопли, а хорошо знакомый нам голос — голос профессора Гарднера! Впрочем, раздумывать над этой загадкой времени не было, поскольку аппарат продолжал выдавать запись:


«Слушайте меня! Немедленно покиньте берег озера. Но прежде призовите Ктугху. В течение многих веков в этом месте собирались все злобные твари из самых отдаленных уголков космоса, прибывшие на Землю. Я это знаю. Я принадлежу им. Они захватили меня, как захватили Пиргарда и многих других — всех, кто неосторожно вступил в их лес и кого они не убили сразу. Это Его лес — Лес Н’гаи, земное обиталище Слепого, Безликого, Вопящего в Ночи, Обитателя Мрака, Ньярлатхотепа, который страшится лишь Ктугхи. Я путешествовал вместе с ним среди звезд. Я побывал на далеком плато Ленг в Кадате, что лежит в Холодной Пустыне, за пределом Врат Серебряного Ключа, я побывал даже на Кайтхамиле возле звезд Арктур и Мнар, на Н’каи и озере Хали, на К’н-йане и легендарной Каркозе, на Йаддите и Йа’ха-нтлеи возле Инсмута, на Йоте и Югготе, откуда я смотрел на Цотхик с Алгола. Когда над верхушками деревьев появится звезда Фомальгаут, призовите Ктугху, трижды произнеся следующие слова: “Пх’нглуи мглв’нафх Ктугха Фомальгаут н’гха-гхаа наф’л тхагн! Йа! Ктугха!” Когда он явится, со всех ног бегите прочь, иначе погибнете. Это проклятое место должно быть уничтожено, чтобы Ньярлатхотепу было некуда являться со своей звезды. Вы слышите меня, Дорган? Слышите? Дорган! Лэйрд Дорган!»


Внезапно послышался протестующий возглас, затем шумная возня, словно Гарднера куда-то потащили, и наступила тишина, полная, абсолютная тишина!

Мы послушали еще немного, но больше ничего не было, и Лэйрд выключил диктофон, взволнованно сказав:

— По-моему, нужно сделать письменный дубликат этой записи, и как можно подробнее. Ты перепиши все крики, а потом мы запишем слова заклятия, которые продиктовал Гарднер.

— Ты думаешь, это был…

— Он. Этот голос я узнал бы повсюду, — кратко ответил Лэйрд.

— Выходит, он жив?

Прищурившись, Лэйрд взглянул на меня.

— Это нам неизвестно.

— Но его голос!

Лэйрд покачал головой, но тут вновь заработал диктофон, и мы принялись за работу — начали записывать на бумаге завывания и песни; теперь это было легко, поскольку между каждым криком оставалась пауза, в течение которой мы успевали сделать запись. Труднее всего оказалось воспроизвести звуки песен и заклятие, призывающее Ктугху, но, прослушав запись несколько раз, мы все же записали приблизительный вариант звучания. Когда мы закончили, Лэйрд убрал диктофон и бросил на меня вопросительный взгляд; его лицо выражало тревогу и неуверенность. Я молчал; то, что мы только что услышали, не оставляло никаких сомнений по поводу наших дальнейших действий. Можно было сомневаться в правдивости сказок, легенд, мифов и тому подобного, но услышанная собственными ушами запись была более чем убедительна, даже если она всего лишь подтверждала отдельные факты; мы по-прежнему не узнали ничего определенного, словно все это настолько выходило за рамки понимания обычного человека, что единственное, чего он мог добиться, — это смутного, приблизительного представления о произошедшем, ибо рассудок его мог не выдержать всего груза свалившегося на него открытия.

— Фомальгаут появляется где-то на закате или немного раньше, — бормотал Лэйрд, который так же, как и я, теперь уже полностью верил в то, что происходило на берегах озера. — Звезда будет видна над верхушками деревьев, это примерно двадцать — тридцать градусов над линией горизонта, поскольку на нашей широте она не проходит через точку зенита; значит, ее следует ожидать примерно через час после наступления темноты. Скажем, в девять тридцать или около того.

— Ты что, собираешься заняться этим уже сегодня? — спросил я. — Но… ты что-нибудь понял? Кто или что такое этот Ктугха?

— Я понял не больше тебя. И сегодня я ничего делать не буду. Ты забыл про камень. Так как же — пойдешь туда, после всего, что произошло?

Я молча кивнул, хотя не могу сказать, что сгорал от нетерпения оказаться в лесу в полной темноте, которая, словно огромная живая тварь, наползала на лес по берегам озера Рик.

Лэйрд взглянул сначала на меня, затем на часы; в его глазах горел лихорадочный огонь, словно и он лишь усилием воли принуждал себя предпринять последний шаг, чтобы лицом к лицу встретиться с таинственным существом, присвоившим себе земной лес. Если Лэйрд ждал, что я сдамся, то мне пришлось его разочаровать; как ни дрожал я от страха, но виду не показал. Я встал и решительно вышел из дома вслед за Лэйрдом.

4

Есть такие аспекты таинственного и загадочного — как внешние, так и скрытые в глубине разума, — которые лучше держать в секрете от обычных людей, ибо в самых глухих, мрачных уголках земли притаились ужасные призраки, существующие где-то на уровне подсознания, который, к счастью, чаще всего недоступен восприятию обычного человека. В самом деле, есть создания такие жуткие, такие невообразимо уродливые, что сама их внешность способна свести с ума того, кто их увидит. Мне повезло — даже теперь я не в состоянии точно описать то, что мы увидели в ту октябрьскую ночь, оказавшись возле камня, скрытого в глухом лесу на берегу озера Рик, ибо то совершенно невероятное существо опрокинуло все наши научные представления о мироздании. Мне сложно писать о тех событиях, ибо нет в человеческом языке таких слов, которыми можно было бы выразить то, что мы увидели.

Мы вышли к деревьям, окружавшим камень, когда на западе еще виднелись последние отблески зари, и при свете фонарика, который захватил с собой Лэйрд, принялись разглядывать камень и рисунок на нем: изображение какого-то огромного, аморфного существа. По-видимому, художнику не хватило фантазии, чтобы изобразить его лицо, поскольку у твари была лишь странная конусовидная голова, которая, казалось, слегка шевелилась, отчего нам сразу сделалось не по себе; художник также нарисовал существу щупальца и руки — или некие выросты, похожие на руки, только не две, а несколько; в общем, перед нами было некое создание — и похожее, и не похожее на человека. У его ног располагались еще две твари, смахивающие на кальмаров, у которых из головы — во всяком случае, из того места, где должна находиться голова, — торчали какие-то приспособления, с помощью которых эти отвратительные твари, судя по всему, издавали звуки.

Осматривая камень, мы спешили, поскольку вовсе не хотели встретиться с тварью, которая могла здесь появиться в любую минуту; может быть, в данном случае определенную роль сыграло и наше воображение. Впрочем, нет, я так не думаю. Трудно, сидя за столом в кабинете, вспоминать то, что случилось в глухом лесу и в полной темноте, однако я все же попытаюсь. Несмотря на поспешность и неотвязный страх, овладевший нами, мы старались трезво проанализировать все аспекты данной проблемы. К сожалению, я принял ошибочную точку зрения, а именно — главенство научных фактов над воображением. Если бы я хорошенько поразмыслил, то понял бы, что рисунок на камне был не только отвратителен, но и страшен сверх всякой меры именно в свете намеков профессора Партье, записей Гарднера и материалов, присланных из Мискатоникского университета. Даже будь у нас больше времени, я сомневаюсь, что мы смогли бы долго изучать эти жуткие рисунки.

Мы решили спрятаться неподалеку, отступив по той же тропинке, что вывела нас к этому месту, — и встали так, чтобы хорошо видеть и камень, и всю поляну. Так мы и стояли, поеживаясь от холода октябрьской ночи, пока вокруг нас не сгустилась тьма, а над головой не засияли одна или две звездочки, каким-то чудесным образом различимые сквозь верхушки деревьев.

Судя по часам Лэйрда, мы прождали ровно один час десять минут; затем внезапно налетел порыв ветра, и сразу появились первые признаки приближения сверхъестественных явлений, ибо едва только ветер усилился, как каменная глыба начала светиться — сначала совсем слабо, затем все сильнее, ярче, пока наконец из нее не вырвался столб нестерпимо яркого света, который, казалось, упирался в самое небо. Интересно отметить, что свет не был рассеянным и не освещал ни поляну, ни ближайшие деревья, а был целенаправленно устремлен вверх. Одновременно с этим ночной воздух наполнился аурой вселенского зла, от прикосновения которой все вокруг словно сжалось. Было очевидно, что каким-то неизвестным образом шелестящий звук, который мы раньше принимали за шум ветра, был не просто связан с ярким лучом, а был им порожден, при этом интенсивность и цвет свечения все время менялись, переходя от ослепительно белого к ярко-зеленому, от зеленого ко всем оттенкам лавандового; иногда он становился так нестерпимо ярок, что нам приходилось отводить глаза, однако большей частью мы все же могли на него смотреть.

Столь же внезапно, как и начался, шелест утих, а свечение стало слабеть и погасло; и вдруг в уши ворвался пронзительный писк дудок или флейт. Он раздался откуда-то сверху, и мы, разом подняв головы, посмотрели в небо.

То, что произошло потом, я объяснить не в силах. Что это было — стремительное падение чего-то огромного, какой-то бесформенной массы? Или же мы стали жертвой галлюцинации? Во всяком случае, иллюзия огромных черных тел, вывалившихся на землю из луча, была столь велика, что мы снова уставились на камень.

От того, что мы увидели, нам захотелось завопить не своим голосом.

Ибо там, где только что ничего не было, возвышалось гигантское скопление протоплазмы, колосс, голова которого, казалось, доставала до звезд; при этом фигура все время колыхалась и переливалась, словно состояла из какой-то тягучей массы; у ног гиганта сидели еще две твари, поменьше, состоящие из такого же аморфного вещества; в своих руках-обрубках они держали не то дудки, не то флейты, издававшие оглушительный дьявольский писк, который разносился по всему лесу. Тварь, восседавшая на каменной глыбе, Обитатель Мрака, была поистине воплощением ужаса; из ее переливающегося тела то и дело появлялись то щупальца, то когтистые лапы, то руки, которые тут же исчезали; тело твари то уменьшалось, то вновь увеличивалось в размерах, а там, где была голова и где полагалось находиться лицу, зияла пустота. Онемев от ужаса, мы смотрели на гигантскую тварь, и тут ее безликая голова издала тот пронзительный полузвериный-получеловеческий вопль, который мы слышали в диктофонной записи, сделанной прошлой ночью!

Мы бросились бежать; нас била такая дрожь, что выбраться с поляны и найти дорогу к дому мы смогли, я думаю, лишь невероятным усилием воли. Позади нас раздавался громовой голос Ньярлатхотепа, Безликого Слепца, Могучего Посланника, а в ушах звучали слова Старого Питера: «…какая-то тварь… без лица, верещала так, что у меня чуть уши не лопнули, и с ней еще были… другие… господи боже!» Никогда не забыть мне то жуткое Существо, что прилетело к нам из далекого космоса, не забыть его пронзительных криков и адской какофонии флейт, от которой содрогнулся весь лес!

«Йигнаиих! Йигнаиих! Э-э-э-йайайайайааа-нгхаа-нгхааа-йа-йа-йааа!»

И вдруг все смолкло.

Однако, как выяснилось, на этом наши испытания не кончились.

Мы находились уже на полпути к дому, когда одновременно почувствовали, что за нами кто-то идет; позади раздавались жуткие хлюпающие звуки, словно аморфная тварь слезла со своего камня, который, скорее всего, был некогда установлен ее почитателями, и двинулась следом за нами. Обезумев от страха, мы побежали так, как не бегали никогда в жизни; когда же мы подбежали к дому, ужасное хлюпанье, сотрясание и дрожание земли — словно за нами шагало какое-то гигантское существо — прекратилось, и в ночной тиши раздавался лишь звук неторопливых шагов.

Но то были не наши шаги!

Потеряв ощущение реальности, замерев от ужаса, мы прислушивались к звукам, сводившим нас с ума!

Затем мы кое-как забрались в дом, зажгли лампу, повалились в кресла и стали ждать, а шаги тем временем становились все слышнее… Вот кто-то поднялся на крыльцо, шагает по веранде, берется за дверную ручку, дверь открывается…

На пороге стоял профессор Гарднер!

— Профессор Гарднер! — воскликнул Лэйрд, выпрыгивая из кресла.

Профессор сдержанно улыбнулся и прикрыл глаза ладонью, защищая их от яркого света лампы.

— Будьте добры, притушите свет. Я так долго пробыл в темноте…

Лэйрд тотчас потянулся к лампе, чтобы исполнить просьбу профессора, а тот вошел в комнату, двигаясь так легко и уверенно, словно ничего с ним не произошло и он не исчезал с лица земли на целых три месяца, словно не его торопливую, обращенную к нам речь слушали мы прошлой ночью, словно…

Я бросил быстрый взгляд на Лэйрда; он взялся за рукоятку фитиля, но не стал его прикручивать, а, словно о чем-то задумавшись, невидящими глазами смотрел прямо перед собой. Я перевел взгляд на профессора Гарднера: тот сидел, отвернувшись от лампы и закрыв глаза, на его губах играла слабая улыбка; в ту минуту он выглядел точно таким, каким я часто видел его в университетском клубе в Мэдисоне. Внезапно все, что недавно произошло возле нашего домика на берегу озера, показалось мне дурным сном.

И все же это был не сон!

— Вы куда-то ездили прошлой ночью? — спросил профессор.