Евгений Витковский. Приглашение к путешествию

Кончился XX век. Русские поэты, как одержимые, занимались все сто лет поэтическим переводом, у читателей это иногда вызывало недоумение. Замечательная женщина, Лидия Корнеевна Чуковская, сетуя на то, что Ахматова опять кого-то переводит, твердой рукой записала: «Ненависть моя к переводам окрепла. Вот это действительно прогул, преступная растрата национального достояния». Речь шла о том, что поэтам надо не чужие стихи переводить, а свои писать. Переводы — это не стихи. Это презренный жанр. За него деньги платят.

Вот уже лет пятнадцать, как ничего не платят за поэтический перевод. А поэты продолжают переводить. Для себя и для друзей, ибо с друзьями теперь легко общаться: подошел к компьютеру — и беседуй. Нужно немногое: собрать антологию русского поэтического перевода за весь XX век и начало XXI, дать образцы творчества каждого поэта-переводчика, сообщить биографию и кое-что для понимания текста. Дальше создать для этой антологии сайт — «Век перевода», http://www.vekperevoda.com/, — открыть при сайте форум, позвать интересующихся — и возобновить с ними те занятия, которые довелось вести мне со своим семинаром поэтического перевода в Москве, в Центральном доме литератора в 80-е — 90-е годы. Теперь мы разбросаны по всему миру, но каждый вечер встречаемся у своих экранов. Нам открыты самые труднодоступные библиотеки, материалы для поэтических конкурсов можно найти такие, что прежде и не мечталось.

С осени 2003 года на форуме сайта прошло тридцать конкурсов, охвативших поэзию множества стран и языков — от американской до украинской, от новейшей польской до средневековой еврейской и т. д. Практически все конкурсы удались на славу, — результаты некоторых читатель найдет в книге, которую держит сейчас в руках. Серьезно и системно переводятся у нас древнегреческие гекзаметры Григория Назианзина, сложнейшие каббалистические стихи Шломо Ибн-Гвироля, изучается практически не початая традиция шотландской поэзии — упоительно смешные «стандартные габби» Роберта Фергюссона и Роберта Луиса Стивенсона, но отдается дань и творчеству «худшего поэта в мире», Уильяма Топаза Макгонаголла: всё это почти не переводилось на русский язык.

Журнал «Иностранная литература» (2004, № 10) провел круглый стол \"О современной зарубежной поэзии\". Председательствовал на нем, кстати, участник нашей антологии, поэт-переводчик Антон Нестеров. Вопрос о том, не умер ли поэтический перевод, занимал в разговоре не последнее место. Поэт, лауреат многочисленных премий Евгений Бунимович сказал: «…есть большая проблема, мне кажется: существуют ли сегодня молодые профессиональные переводчики поэзии — я их с трудом находил для нужд фестиваля». Могу подтвердить: ясно, что с трудом. К нам не обращались, а семинар «Век перевода» живет сам по себе. Это работа для души.

Под одной обложкой в антологии собраны работы тридцати девяти поэтов-переводчиков. Здесь переводы с двадцати языков — и ни одного, сделанного с подстрочника. Каждый живет где хочет, переводит что хочет и говорит собеседнику всё, что хочет. А подтасовка работы судей невозможна: переводы открыто висят на форуме и обсуждаются, покуда не будет принято решение — пора их судить. Затем коллегия из пяти сменяемых судей приступает к работе. Дальше — результаты, победы, проигрыши. Семинар растет и развивается во вполне зрелую школу поэтического перевода, первую русскую школу в XXI веке из тех, которые могут заявить о своей консолидации, положить на стол читателю эту антологию — отчет за первые год или полтора совместных усилий.

Здесь много поэтов, которые раньше не могли быть у нас известны (таких, как канадец Роберт Сервис, которому «Баллада о гробнице Ленина» перекрыла возможность печататься в СССР) — и таких, которые даже чересчур известны: Байрон, Верлен, Борхес, Дарио. Есть и стихи на смежные темы: трагический «Мост через Тей» немца Теодора Фонтане — и комическое в доходящей до гениальности графомании «Крушение поезда на мосту через Тей» У. Т. Макгонаголла.

«Век перевода» приглашает читателей как на сайт, так и на форум. А эта книга — наша благодарность человеческому гению, подарившему нам Интернет и вернувшему теплоту общения всем, кто в ней нуждался. Тем более, что и сделана эта книга целиком через экран: кто в прежние времена смог бы подготовить за несколько месяцев эти четыреста страниц чистой поэзии к печати?.. Не отвечайте, мы-то знаем — кто. Но мы сами по себе. Ни спонсора, ни гранта. Ни стыда, ни совести: прямо вот так взяли и издали то, что считали нужным.

Читайте. Эта книга переживет нас.

Сергей Александровский^{1}

РОБЕРТ ФЕРГЮССОН (1750–1774)

СВЕЖИЕ УСТРИЦЫ

Счастливец, кто избавлен от забот, Чей шелковый иль кожаный кошель Не пуст, — и можно пить холодный эль, И не грустить при виде свежих устриц. Филлипс


Где б ни качал соленый вал
Рыбачью шхуну либо ял,
Где б ни влачил добычу трал
Иль перемет, —
Никто шотландских не знавал
Богаче вод.


Тунца, и сельди, и трески
В них изобильны косяки;
Угри отменно велики,
А уж макрели!
И устриц лакомых садки —
На всякой мели.


Ликуй, береговой народ,
Поскольку осень — у ворот,
И Посейдон в столицу шлет
Шотландцам дань,
И устриц полон всякий рот,
Куда ни глянь.


Теперь никто из объедал
Не внемлет лекарю: бахвал,
Ты, видно, публику считал
Безмозглой дурой?
Разбейся вдребезги фиал
С твоей микстурой!


Сюда, понурый хворый люд,
Тут свежих устриц подают!
Они врачуют в пять минут —
Любой порой! —
Зубную боль, мигрень, и зуд,
И геморрой!


Пропойца, эй! Тряхни копилкой!
Ты, обессиленный бутылкой,
Цепляй-ка свежих устриц вилкой
На радость глотке —
И не страдай от страсти пылкой
К вину и водке!


Когда гремит над головой
И хлещет влагой дождевой,
Когда вздымается прибой
И ветер свеж,
Займи в трактире столик свой —
И устриц ешь!


Когда купцу в урочный час
Придет пора замкнуть лабаз,
Вечерний звон торопит нас,
Манит в кабак,
Дабы во устричном погряз
Обжорстве всяк.


Бывало, меркнет Феб в окне,
А я блаженствую вполне,
Взыскуя истины в вине
Пред очагом…
Родным гнездом казался мне
Питейный дом.


Коль у глупца полно монет,
Глупец являет приверед
И жрет изысканный паштет
С довольной миной;
А ты ешь устриц на обед
И суп куриный.


И в Новой Гавани кутеж,
И в Устричном Поселке тож:
Сидит попарно молодежь
В любом трактире —
И устриц отворяет нож
Крупнейших в мире!


О, здешний люд весьма неглуп
(Хоть неучтив подчас и груб
И сдачу пробует на зуб!) —
Он хлещет виски
И устричный хлебает суп
Из полной миски!


И если пива льются реки,
Глотайте устриц, человеки,
Дабы не тяжелели веки!
И — шиллинг на кон,
Что вас не перепьют вовеки
Ни поп, ни дьякон!



ДОБРОТНОЕ СУКНО



Коль ты пополнить был бы рад
Людей великих долгий ряд,
За ум и труд не жди наград —
Секрет в ином:
Добротнейшим живот и зад
Одень сукном!


О, ежели купил отрез
Изрядный и в обновку влез,
То вымахаешь до небес —
Пускай ты гном:
Добротным даден рост — и вес! —
Тебе сукном.


В кафтане из дешевой ткани
Ты — ровня распоследней рвани,
Предмет насмешек или брани, —
А чья вина?
Не зря гогочут горожане:
\"Купи сукна!»


Развязный брадобрей в субботу
Кончает поскорей работу:
Трудился до седьмого поту
Цирюльник, — но
Рядиться время обормоту
Пришло в сукно!


Гляди: грядет он, прям и горд,
Как родовитый, славный лорд,
Чужих вовек не бривший морд, —
Отколь сей форс?
В сукно оделся юркий черт —
Добротный ворс!


В одежке бедной не моги
К девицам направлять шаги —
Напрасно стопчешь сапоги!
Пуста мошна?
Влезай хоть по уши в долги —
Купи сукна!


Коль скоро твой истерт камзол —
Девичий голос груб и зол,
И дева цедит: «Хам! Осел!»
Шипит она:
«Ишь, воздыхатель, — нищ и гол!
Купи сукна!»


В сукно одевшись, тот же час
Предстанет принцем свинопас
И богословом — лоботряс.
Мораль ясна:
Будь кем захочешь, коль припас
Кусок сукна!


Родиться Ньютоном, Шекспиром
И дозволять в кафтане дырам
Зиять — беда: ничьим кумиром
Не стать — хана!
Да, всем тебя освищут миром…
Купи сукна.



К МОИМ ВЕТХИМ ПОРТКАМ



Ступайте прочь… Прощайте, — хоть
Вы знатно грели кровь и плоть
Мою, — прощайте… Мы, бедняги —
Певцы, маратели бумаги, —
Таскаем рвань, доколе вслед
Не засвистит шутник сосед,
Покуда с горем пополам
Заплаты сокрывают срам,
Покуда стужа сквозь прорехи
Не донимает без помехи.
 Не так ли чахнущий больной
Не поспешает в мир иной
И бочками лекарства пьет —
Авось протянет лишний год?
Но как спасаться ни горазд,
А всё едино дуба даст.
 Мне внятен ваш немой упрек;
Отлично помню, кто берег
И защищал мой бедный зад
В мороз и вьюгу, в дождь и град.
Увы! — неблагодарны барды,
И вылететь в окно мансарды
Моим порткам пришла пора:
Ни золота, ни серебра
Не вверишь столь худым карманам
В отрепье, столь безбожно драном.
А ежели в кармане грош
Иль вовсе на аркане вошь
(Поэты нищи искони) —
Терять последнее? Ни-ни!
Портки! таков уж белый свет, —
И вам ли горше всех? О нет:
Мы любим друга, если тот
Поит вином и в долг дает;
А деньги у него иссякли —
И вышел дружбе срок. Не так ли?
 Но если человек не шваль,
Ему друзей злосчастных жаль, —
И мне вас жаль. Надевши вас,
Я подымался на Парнас!
Но мыслит Муза, что во вред
Нам изобилие монет, —
А мы без них угрюмы, злобны,
Понуры, неблагоутробны:
Коль скоро нет житейских благ,
То в каждом ближнем зрится враг.
 Видали вы, как мой бокал
В руке недрогнувшей сверкал,
И лик мой счастлив был и свеж, —
И сколь светло мечталось прежь!
Мечты погибли — все подряд,
Как маргаритки в зимний хлад…
 Эх, нет умелого портняжки,
А поврежденья ваши тяжки!
Вы долгие служили годы
И не внимали крику моды,
Но — времени vicissitude..
Вы одряхлели. Верю: худо
К последней близиться секунде.
Увы! Sic transit gloria mundi!
 Спешите к некой лютой дуре,
Чей голос родствен реву бури, —
Вы подошли бы ей вполне,
Мужеподобнейшей жене!
Стыжусь открыто вас таскать я, —
Так скройтесь под подолом платья,
Чтоб ощутить объем и вес
Вельми упитанных телес!
 А коль дождусь иных времен,
И окажусь обогащен,
И задеру нескромный нос,
Имея денег целый воз, —
Пусть мне предстанет призрак ваш!
И укрощу хвастливый раж,
И вспомню, по какой одежке
Протягивал когда-то ножки.
 Так царь Филипп — я вспомнил ныне
Пределы царской клал гордыне,
Чтоб Македония нимало
От спеси царской не страдала:
Слугою состоял при нем
Гнуснейший смерд, развратный гном, —
И дротом этого слуги
Вправлялись царские мозги.



АЛЬФОНСУС ДЕ ГИМАРАЭНС (1870–1921)

***



В кольцо свилась чудовищной химерой
Дней тяжких бесконечная чреда —
Создатель наш! Зачем бездонной мерой
Созданиям отпущена беда?


Взойдет душа, сияющая верой,
По кручам неприступным без труда;
И над бедой, над пагубной пещерой,
Зажжется милосердия звезда.


А как же заблудившийся в тумане,
Забывший о любви, забывший даже
От зла к добру протянутую нить?..


Сомнение подобно вечной ране,
И повесть повторяется всё та же —
Всё та же мука: быть или не быть…



***



Когда я родился, заране проклят Роком,
Простерла надо мной Луна свои крыла.
И с той поры мой стих сочится горьким соком,
И дух мой с той поры окутывает мгла.


Средь бесконечных гор, в стремлении жестоком,
Почти обнажена, за мной богиня зла
Ступала, словно тень, и, темным глядя оком,
Не Авелем звала, но Каином звала.


Пред кем я виноват — пред Небом или Адом?
Но стражду без конца, отравлен жгучим ядом:
Стрела в груди — навек, и негде черпать сил.


И сирая душа томится в плоти сирой
(Как нищий властелин, простившийся с порфирой!)
И тает, как свеча, среди ночных светил.



ЛЕСТВИЦА ИАКОВА



О мир, о благодать! Пролейтесь, наконец,
Как чистый лунный свет, на грех, не знавший меры.
Дай веру, Господи, тому, кто просит веры
И молится Тебе, таинственный Творец!


Всем ведомо, насколь угодна Небесам
Заблудшая душа, что жаждет повиниться.
На всеусердный зов, всевластная десница,
Прострись и ниспошли целительный бальзам!


Прощает Божий взор и в то же время в прах
Испепелит, коль шел тропою ты неправой;
А праведный в Раю блажен и взыскан славой…
Кто вожделенный мир вкусит в иных мирах?


Ты ведаешь, насколь мечта моя дерзка:
С Тобою пребывать слиянно, а не розно.
О Господи, внемли. Я, грешный, слишком поздно
Пришел к Тебе, — но я пришел издалека!


О, смилуйся, Творец, прощенье уготовь.
Был дух мой одинок, а испытанья — многи…
Сушила горло пыль неправедной дороги,
Взор застила слеза, уста покрыла кровь.


Дай света Своего для истомленных глаз,
Источник веры дай — и утолю я жажду.
Прости мои грехи, прости в последний раз,
Спаси и сохрани, взирая, как я стражду!


В ком сердца нет, моей потешатся тоской,
Но добрая душа найдется в мире всё же.
О, если бы уйти от суеты людской —
Прощенья Твоего искать, Всевышний Боже!


И Божия лоза златой явила грозд,
И свод иных небес открылся мне, в котором
Спасение душе вещают нежным хором
И Твой Престол парит среди священных звезд…


А мирозданья суть возвышенно чиста;
Причастие в себе сокрыли все светила.
Дохнула благодать — и тучи расточила:
Кровавый виден знак священного Креста.


Святой Грааль Небес! Излейся, наконец,
На воды и на твердь, на грех, не знавший меры.
Дай веру, Господи, тому, кто просит веры
И молится Тебе, таинственный Творец!



МАНУЭЛЬ ХУСТО ДЕ РУБАЛЬКАВА (1769–1805)

НЕКОЕЙ СТАРУХЕ



Я стар, моя сударыня! Я стар,
Я стражу от подагры и запоров;
Вы правы, у меня сварливый норов,
Но я пустых не затеваю свар.


На склоне лет вы получили в дар
Вставную челюсть — худший из уборов;
Смирился я и с этим без укоров,
Хоть в дрожь меня бросает, а не в жар.


Но черт бы вас побрал! — уж не по силам
Глядеть, как вы любого сопляка
Желанным почитаете и милым.


А тот прилежно любит вас, пока
Вы, ставшая почти Мафусаилом,
Близ моего живете кошелька!



НЕКОЕЙ СВОДНЕ



Глаза бесперерывно плачут гноем,
На черепе — клок покупных волос,
Заглядывает в пасть обвислый нос,
Слюна течет, подобная помоям;


И смрадный дух, знакомый свинобоям,
Окрестных мух влечет на сей отброс
(Могильщик бы давно его унес,
Да мертвецы зайдутся гневным воем).


Скелет, влачащий четки да костыль,
Иль вурдалак, а если вам угодней,
То василиск, иль оборотень, иль


Сам дьявол, прямиком из преисподней…
Перекрести — рассыпался бы в пыль,
Когда б не звался старой мерзкой сводней.



ХУЛИАН ДЕЛЬ КАСАЛЬ (1863–1893)

СМЕРТЬ МОИСЕЯ

Госпоже Аврелии Кастильо де Гонсалес
Библейское предание

I



Светило завершало дневный ход,
Светило угасало в блеске алом;
И над пустыней сумеречных вод
Был опрокинут бледный небосвод
Огромным алавастровым фиалом.


И веял на простор морских зыбей
Тончайший аромат лесов зеленых,
Которые росли близ волн соленых;
И трепетные стаи голубей
Скрывались на ночлег в масличных кронах.


И шепот густолистых сикомор
Струился, лепету оливы вторя;
Плескали крылья; и в вечерний хор
Мычание влилось: к отрогам гор
Стада от Мертвого влачились моря.


Стада шагали, опустив глаза,
Стада стремились прочь от горькой глади;
И наступало время петь цикаде…
И зрела благодатная лоза
Пространных виноградников Энгади.


Последний луч простерся над водой…
Ведомые угрюмым бедуином,
Верблюды шли несчетной чередой;
И тяжки были их горбатым спинам
Тюки с алоэ, миррой, розмарином.


И тьмою твердь укрыли облака,
И стало море Мертвое незримо;
А бедуины путь держали мимо,
И ни един не видел старика,
Ступавшего по склонам Аварима…


Провозгласивший некогда закон
Великому народу иудеев,
Отдохновения возжаждал он;
И двинулся, исполнив и содеяв,
Всевышнему вознесть последний стон.


И были травы горные колючи,
И восходил пророк, и был он бос.
И на вершине каменистой кручи