- Куда? - Феде уходить не хотелось.
- В чайную сходим. Там много наших, n-ских. Побалакаем.
- А мы сейчас покупать разве не будем? Все ведь разберут.
- Сейчас покупают те, кто ждать не может, те, у кого баржи внаем взятые, им по любой цене брать приходится. Мы же подождем маненько, глядишь, цена и упадет, нам ведь торопиться некуда.
Они долго сидели в чайной, вели неспешные беседы с другими купцами. Все они хоть и казались спокойными, но нет-нет да и подходили к окнам поглядеть, что там и как. Старик же Егоров был невозмутим, пил чай из блюдца, почавкивал плюшкой, щурился на пар: он, как видно, уже давно перестал нервничать и торопиться, он был самым матерым среди всех. Федор же не мог усидеть на месте, он ерзал, вытягивал шею, чтобы удостовериться, что на рынке остался хоть один продавец. Когда прошло обеденное время и солнце высоко поднялось над бескрайней степью, купцы высыпали из чайной и разбрелись по базару, окруженные своими мартышками.
- Понял, что значит иметь терпение? - спрашивал дед у внука, когда они проходили по рядам.
- Сэкономили десять копеек с пуда.
- Верно.
- А почему они продают? Это же им не выгодно. - Федя увидел разочарованное и печальное лицо крестьянина, только что продавшего им свой товар.
- Попробуй не продай. К концу торгов цены еще упадут. Смекаешь? Не всегда можно выжидать, иной раз и поторопиться не мешает, а уж когда - это ты почуять должон.
Зерно они закупили за считаные минуты, еще за три часа его погрузили на баржу, а к вечеру она уже отплыла в N-ск.
Федору так не хотелось возвращаться в гимназию после того, как он почувствовал себя взрослым и нужным деду. Зачем, спрашивается, ему эта латынь? А химия? Он считает получше папки своего, да и планирует не хуже, а уж в мукомольном деле разве что дед ему ровня. Федору не терпелось заняться фабриками, но ему все твердили, что сначала надо закончить гимназию. А на кой черт, если дед только три класса сельской школы осилил, а все равно разбогател? Федор не понимал этого, доводов отца не слушал, правда, гимназию все равно посещал. Вот если бы дед позволил не учиться… Но он не позволял.
Еще мальчик не хотел возвращаться в родной город из-за бабки Алевтины. С каждым годом ненависть к ней все росла, и он никак не мог понять, как его обожаемый дедушка может любить эту каргу. Федор, как ни пытался, не мог найти в ней ни одного достойного качества. Пустоголовая, злющая, мстительная.
Алевтина перестала пороть внука розгами с год как. Но это нисколько не облегчило его жизнь. Федору достаточно было ее видеть, слышать ее скрипучий голос, чтобы вся ненависть, бушевавшая в нем годами, выплеснулась со страшной силой. А когда она хлестала его по лицу, если считала поведение внука непотребным, он испытывал такое унижение, что хотелось либо умереть, либо убить ее.
Стоило ей шлепнуть его своей широкой ладонью, как в памяти всплывали все удары, что она сыпала на его попу, спину, плечи, а еще слезы, боль, обида.
Приплыли они в N-ск вечером. Сразу отправились домой, внук хоть и не спешил в особняк, но был довольно резв, зато дед выглядел плохо и хромал. Федор и не замечал раньше, что он такой старый, раньше ему казалось, что дед просто пожилой, но еще крепкий, могучий, а теперь он увидел, как тот морщинист и сед. Мальчик взял Алексея под руку, раньше он себе такого не позволял, и повел к извозчику. Дед благодарно похлопал внука по ладони, оперся на него и зашагал бодрее.
* * *
…Было лето. Июнь. Жаркая комариная пора. В гимназии начались каникулы. Федора решили отправить в деревню, а он хотел остаться. Мысль о том, что там, в имении, он окажется наедине с бабкой, его пугала. Он уговаривал деда позволить остаться, разрешить помочь, и дед уже почти согласился, да Алевтина помешала.
- Чегой-то все лето будет тута? - нахмурилась она.
- Дык помощник хороший, - одобрительно протянул дед.
- А мне помощь будто не нужна, - насупилась старуха.
- Мишка с Гришкой вам помогут, - подал голос Федор.
- Они с Ленкой и папаней в его имение отбыли, - задумчиво протянул дед. - Надо тебе с бабаней ехать. В августе привезу тебя, будем новое здание под контору подыскивать, эта мала ужо.
На следующее утро Егоровы - отец и сын - уехали по делам, дома остались внук с бабкой да прислуга. Ванька-увалень нашел себе какую-то молодуху, такую же безмозглую, как он, и переехал жить к ней.
Федор вышел на задний двор, сел на землю рядом с Елизаровой могилкой, попытался вызвать воспоминания. Не получилось. Слишком много времени прошло с той поры. Удовлетворение, облегчение, восторг - все это утекло, забылось, притупилось, а ненависть окрепла, выросла, заполнила все Федино нутро. И до ужаса захотелось сделать что-нибудь отвратительное. Отталкивающее. Причинить боль, заставить страдать…
УБИТЬ, наконец.
Возбуждение и какой-то странный азарт охватили Федора. Он зашарил глазами по двору, завертел головой. И вот! На перевернутой тачке, лениво жмурясь на солнце, сидел серый облезлый кот, мальчик знал, что зовут его Фирсом. У бабки был еще один, Гриня, пятнистый, жилистый, с разорванным в драках ухом, этого Федор уважал, его бы не тронул. А вот Фире, подлиза и дурак, ему не нравился, его жаль не было.
Кот не испугался, когда его взяли на руки, не попытался удрать, когда его поднесли к дереву, не среагировал, когда Федя достал из кармана веревку. Потом уже было поздно. Через минуту он истерично орал и дергал лапой в надежде освободиться.
Федор отошел, медленно достал свой нож, раскрыл его, долго тупо смотрел на извивающегося Фирса, потом, как в тумане - действительность исказилась, и кроме серого смога и напуганного, подвластного ему животного в мире больше ничего не существовало, - присел на корточки и…
Кровь брызнула на коричневую землю, на Федины руки, заляпала рукава рубашки, начищенные ботинки. Секунда, и кот, издав булькающий звук, испустил дух. Какое разочарование! Всего секунда, так мало для удовлетворения!
Федор шальными глазами обвел двор. Сарай, поленница, забор, стена конюшни… Алевтина?!
Федор моргнул, отгоняя видение. Но бабка никуда не исчезла, она так и осталась стоять у черного хода, растерянная, удивленная, совсем не такая, как всегда. Через бесконечно долгую секунду лицо ее изменилось, оно стало грозным, возмущенным, страшным. Алевтина хрипло прошептала:
- Так это ты Елизара тогда… - Не дождавшись ответа - Федор не мог произнести ни слова, - кивнула: - Ты. Я с первого взгляда поняла, что ты змееныш. Нехристь! Тварь бессердечная!
- Я? - Федор встрепенулся, пелена с его глаз спала, а по телу пробежала странная волна. - Это ты тварь. - Он начал глубоко дышать, чтобы слова, застрявшие в горле, вырвались вместе с воздухом. - И я тебя ненавижу!
- Ах ты… Мало тебя секла, всю дурь из тебя так и не выбила.
- Я тебя. Да я тебя… - Что он хотел с ней сделать, Федор так и не сказал, он просто вынул из-за спины руку, окровавленную, грязную, в которой был зажат перочинный нож, ставший только что орудием убийства. Он поднял его над головой и двинулся на бабку.
Шаг. Алевтина испуганно вздрогнула. Еще шаг. И она попятилась. Нож блеснул на солнце, бабка, совсем не грозная, скорее жалкая, удивленная, напуганная, замирает, загипнотизированная окровавленным острием.
Вдруг рот ее приоткрывается, глаза становятся огромными и застывшими. Мозолистая рука хватается за грудь. Дыхание прерывается. Медленно-медленно она оседает, падает, распластывается на земле, хватает ртом воздух и шепчет что-то. Взгляд становится умоляющим, просящим помощи.
Федор нависает над бабкой, не шевелится, смотрит. Как загипнотизированный, ловит каждый ее прерывистый вздох, каждое судорожное движение. Наконец взгляд ее стекленеет, грудная клетка перестает вздыматься. В воздухе повисает смертельная гнетущая тишина. Только тут Федор наклоняется над бабкой, заглядывает в каменное лицо, и на губах его начинает проступать улыбка победителя.
Теперь он свободен!
Глава 5
Прошел год со смерти Алевтины. Дед за это время постарел лет на десять, теперь он быстро уставал, мучился бессонницей, а согнуть мог разве что алюминиевую ложку. Федор и не догадывался, что Алевтина так много значила для старшего Егорова, он-то думал, что со смертью ненавистной старухи все в их жизни изменится; оно, конечно, изменилось, но совсем не в лучшую сторону. Сидя у гроба, где лежала бабка, даже в смерти похожая на каменное изваяние, Федя мечтал, как они с дедом будут искать здание под новую контору, и никто не встретит их упреками, не отвесит ему подзатыльник, если они задержатся.
Но даже когда бабка оказалась под слоем земли, она не перестала портить внуку жизнь, ибо дед потерял к работе всякий интерес, захворал, захандрил. Вместо того чтобы ездить по городу в надежде отыскать подходящее здание, дед глотал настойки и лежал в кровати либо сидел в своем кресле и тупо смотрел в окно.
Федор кое-как дотянул до конца учебного года. Настроения у него не было, желания заниматься - тем более, единственное, что приносило радость, так это сознание того, что скоро они с дедом поедут в Балаково. Но и этого он не дождался. На хлебный базар отправился Григорий, сына с собой не взял, решил, что парню лучше отбыть вместе с кузенами в столицу, в которой у теткиного мужа имелись родственники. Федор топал ногами, кричал, обижался, искал поддержки у деда, но тот был поглощен своими переживаниями и только рукой махнул - ах, отстаньте от меня. Так Григорий отплыл в Балаково без сыновьего присмотра, а Федор вместе со своими тупыми братьями отправился в Петербург.
Пробыл мальчик там две недели, по истечении которых был больше не в силах терпеть общество теткиных слюнтяев и, решив, что вырваться из дождливой столицы можно только одним способом, поколотил старшего братца. Федора наказали - выслали из Петербурга на первом пароходе.
Когда парень стоял в мрачном холле родительского особняка, сердце у него перехватывало от радости и надежды. Он дома и завтра же начнет работать. Но отец разочаровал сразу:
- Я нанял тебе репетитора по физике. Тебя еле вытянули в этом году.
- И что?
- Занятия три раза в неделю.
- Мне некогда! - Федор был возмущен. - Мы должны перекупить у Бурковых лавку, а дед…
- Делами фирмы занимаюсь я, сынок, - мягко осадил отец. - Ты должен учиться, а когда станешь большим и умным, все бразды правления перейдут к тебе.
- Дед читает по слогам, а умнее я человека не встречал! - Федор готов был еще приводить кучу аргументов, но, видя, как упрямо сжались губы отца, лишь махнул рукой.
Григорий ведет дела фирмы! Федор фыркнул. Его отец, может, и закончил университет, но коммерсант из него как из коровы балерина. Вот и в Балакове маху дал. Вместо того чтобы выждать подходящего момента, скупил зерно по завышенной цене, еще и грузчикам переплатил, и мартышки у него комиссионных выклянчили больше на копейку. Лет десять такого хозяйствования, и Федору наследовать нечего будет. Единственное, на что он надеялся, так это на выздоровление деда. Вот належится, встанет да как пойдет дела творить!
Но Алексею становилось все хуже. Теперь дед почти не вставал, а настоек в узких бутылочках на его столе появлялось больше и больше, и как ни старался он возродиться, ничего у него не получалось. Настал момент, когда старик уже не мог выезжать даже в контору, и пришлось ему передать всю власть Гришке. Ох не нравилось ему это. Знал Егоров, что никудышный из сына хозяин, да деваться некуда. Не мальцу же четырнадцатилетнему фирмой командовать, хоть и шустер Федька, и умен, и дар у него от бога, да мал еще. Авось Гришка вытянет. Чай, послушает отца, коль он совет захочет дать.
Но Григорий Егоров советов слушать не хотел. Он решил доказать всем: и сыну, который считал себя умнее его, и отцу, недооценивающему своего отпрыска, и недругам, что посмеивались над его мягкостью и безалаберностью, и себе. Себе прежде всего. Слишком часто он слышал от Алексея о своей никчемности, негодности, так что даже сам поверил. И вот настал час, когда он может все изменить и выйти победителем.
Как-то зимой он зашел в комнату к отцу. В помещении было душно и пахло лекарствами. Старик лежал на кровати, глубоко дышал. Григорий вошел, и вместе с ним в комнату ворвалась зима - снежинками, тающими на воротнике пальто, холодом, окутывающим вошедшего, белым налетом на валенках.
Старик открыл глаза и остро посмотрел на сына:
- Из конторы прямо?
- Да. - Григорий бросил шапку на стул, а сам так и остался стоять.
- Сядь. Говори.
- Отец, я решил не покупать суда.
- Да ну? - Дед недовольно поморщился. Определенно, у Гришки мозгов кот наплакал. Алексей уже месяц твердил сыну, что им нужно обзавестись хотя бы парой пароходов, а этот дундук все осторожничает.
- Мы слишком много займем, это рискованно. У нас же есть один пароход и три тягача с баржами, и я не понимаю, зачем влезать в долги, чтобы купить еще два корабля, мы управляемся…
- С пуском новой мельницы, - едко прервал его дед, - мы будем производить муки на 1000 пудов в сутки больше, чем производим сейчас.
- Можно нанимать суда, как делают другие.
Федор, все это время стоявший тихо в коридоре, наконец не выдержал. Он решительно распахнул дверь и вошел.
- Неужели ты не понимаешь, отец, как нам необходим речной флот? - Федор знал, что дед не любит, когда он вмешивается в дела взрослых, но ничего поделать с собой не мог.
- Флот даже? Я думал, речь идет о паре судов.
- Для начала. Но мне кажется, что этого мало, наши тягачи уже пора списывать, да и пароход неновый, а нам так нужны средства для транспортировки муки и зерна. Сейчас в Самаре очень крупный хлебный базар… - Федор увлекся. Видя, с каким вниманием слушает его дед, он говорил и говорил.
- А ты понимаешь, какие проценты с нас взыщет банк? - Григорий взирал на Федора с удивлением, он и не заметил, как его сын с возрастом стал похож на Алексея. Та же коренастая фигура, серые глаза, морщинка меж густых бровей, и та же горячность, преданность делу, уверенность в собственной правоте.
- Нам все равно придется брать ссуду. Надо оборудовать пристани. N-ской и той, что в Балаково, мало, есть еще Самара, Саратов, Симбирск. И лавки надо открывать вне N-ска и губернии. Я подсчитал, что те, которые мы имеем сейчас, приносят три тысячи чистой прибыли, а если…
- Достаточно. - Отец встал, ему было не по себе от того, что подросток вздумал его учить. - Когда ты будешь главой фирмы, делай что хочешь, а пока я распоряжаюсь…
- А ну, сынок, выйди, - скомандовал дед.
Федор постоял немного, переводя взгляд от отца к деду, и заметил, как они непохожи. Высокий, стройный, мягколицый Григорий, в русой бороде которого прятался безвольный рот, был прямой противоположностью Алексея. Дед, даже немощный, производил впечатление сильного, непоколебимого, властного человека. Он никогда не кричал, не бранился, ор и ругань считал признаком слабости и неуверенности, единственное, что он иногда себе позволял, так это повысить голос и шарахнуть кулаком по столу, но даже и без этого старик всегда добивался того, чего хотел. В Григории же была какая-то слабина, и Федор только сейчас ее ощутил.
Он вышел, прикрыл дверь, но не удалился, а встал у замочной скважины и прислушался.
- Даже малец понимает, как надо дела вести. А ты, фитюлька, раньше, вместо того чтобы учиться, все по теантрам кондылял, в нумера заваливался с девками.
- Отец! - возмущенно вскричал Григорий.
- Что «отец»? А то не знаю. У меня сердце обливалось кровью, когда ты, вместо того чтобы опыту набираться, дрых. Вот и проспал урок-то. А теперича покомандовать решил, сынку глотку затыкаешь, хоть малец и дело говорит, поучился бы.
- Зачем ты доверил мне предприятия, если ты считаешь меня фитюлькой?
- А кому еще? Людям, что ль, чужим? Федька-то не скоро еще подрастет. А вот када двадцать один ему стукнет, тада…
- Я не понял… - Голос Григория упал. - Ты завещал все моему сыну?
- Вот именно. И фабрики, и пароходы, и лесные угодья. Все Федор унаследует, када достигнет зрелости.
- А мы, твои дети?
- Вам тоже достанется. Деньжонок вам оставил достаточно, чай, хватит и тебе, и дурню Ивашке, и Ленке. А фабрик вы у меня не получите, а то развеете по ветру все достояние мое. Один Федор надежда моя, дык не доживу, поди, када он на ноги встанет. - Старик прокашлялся, потом грозно продолжил: - И вот что, малец дело сказал. Двух пароходов мало, три покупай, и пристань хоть в Самаре нужна.
- Я же…
- Григорий Лексеич, не перечь Христа ради. Перед сыном можешь корчиться, а передо мной не нать. Вставлять палки в колеса моему делу не позволю, так что подчиняйся, будь добреньким, глядишь, не забуду тебя в завещании, а то смотри, без штанов останешьси.
Федор услышал тяжкий вздох, потом быстрые шаги. Он едва успел спрятаться за занавеской, когда отец вылетел из комнаты. Все стихло. Федя вышел из укрытия и перевел дух.
Значит, все фабрики будут его! И он станет полновластным хозяином трех мельниц. Вот уж развернется, когда время придет. Тут мысль оборвалась. А придет оно, судя по всему, не скоро. Еще семь лет ждать! Это ж целая жизнь. Но Федор отогнал мрачные мысли, главное, не отчаиваться.
Он начнет работать прямо завтра. А учебу бросит, хватит - поучились. И в Балаково поедет по весне сам, как только вода спадет. Больше он бате доверять свое добро не будет. Как-никак, хозяином всего станет он - Федор Егоров.
…Отец старика послушал. К весне фирма «Егоровъ» располагала тремя новыми пароходами. И на одном из них Федор отправился в Балаково, где удивил всех своей прытью и выдержкой. Когда учебный год подошел к концу (отец уговорил сына закончить семестр), парень погрузился в работу с головой.
Его коренастую фигуру видели то на пристани, то в конторе, то в фабричных цехах, серьезное гладкое мальчишечье лицо знали все п-ские купцы, чиновники, банкиры. Завсегдатаи биржи считали своим и долго вспоминали, как он проучил одного ловкого торговца, решившего перебить цены на зерно. В итоге, после того как на каждое его занижение Егоров отвечал еще большим, торговец вышел из соревнования с огромными потерями и больше на бирже не появлялся.
Летом деда, уже совсем дряхлого, перевезли в имение. Там, на лоне природы, старик немного окреп, но совсем ушел в себя. Мысли о деле теперь не одолевали его: видя, как справляется внук, дед приготовился доживать свой век в тишине и покое.
А осенью произошло событие, которого Федор не ожидал. Егоров Григорий Алексеевич объявил сыну, что намерен жениться.
Глава 6
Федор, нахохлившись, сидел на диване в холле и пристально смотрел на дверь. Он знал, что сейчас на пороге их дома появится незнакомая женщина, которую отец намеревался привести сегодня для знакомства.
Федор сделался еще более хмурым. Чего вдруг отцу взбрело в голову жениться? Так им жилось прекрасно без этих баб. Парень злился не потому, что считал поступок отца предательством по отношению к матери, ее-то он совсем забыл; он боялся, причем о страхе этом даже думать не хотелось, что эта женщина окажется такой же властной и злой, какой была Алевтина. Федор женщин опасался потому, что не мог разобраться в причинах их поведения, в их логике, в их слабостях. А как можно сосуществовать с кем-то, кого не понимаешь? Мужчины для него как открытая книга, с ними он знал, как себя вести, на какие кнопки жать, чтобы добиться подчинения. А женщины! Знавал он только двух: мать да бабку, первая умерла, не дав ему ее понять, вторая…
Впрочем, об Алевтине он даже не желал вспоминать.
Входная дверь отворилась. Отец, галантно придержав ее, дал пройти в дом двум женщинам. Одна, постарше, была, скорее всего, невестой, а вторая - ее дочерью. Отцова избранница имела очень привлекательную внешность: черные волнистые волосы, белая кожа с нежным румянцем, голубые глаза; одета женщина была изысканно и очень грациозно двигалась. На младшую Федор сначала не обратил внимания, слишком был занят ее матерью, но когда перевел взгляд… О! Никогда он не встречал столь прелестных девушек. Ей было лет шестнадцать-семнадцать, стройненькая, свежая, с овальным милым личиком, такими же, как у матери, голубыми глазами, но совсем светлыми волосами, серебристыми надломленными бровками и ямочкой на подбородке. Девушка нежно улыбнулась Феде и музыкальным голоском пропела:
- Меня зовут Лизой. А вас как?
- Федор я, - буркнул парень и смутился.
- Ваш папенька рассказывал, что вы уже работаете, а вот скажите…
- Лиззи, не накидывайся на юношу, - улыбнулась ее мать и подошла ближе. - Меня зовут Зинаида Павловна, Федор, мне очень приятно с вами познакомиться.
- Здрасте, - еще больше смутился Федор и замолчал. Если бы эти женщины оказались мегерами, он бы нашел, как себя с ними держать. Но эти дамы излучали такое обаяние и приязнь, что он оторопел.
В тот вечер он едва ли проронил пятнадцать слов. Все больше слушал щебетание Лизы и любовался ее нежным профилем, хрупкими руками и маленькой ножкой в атласной туфельке. Как же она была прекрасна!
* * *
…Отец и Зинаида поженились в ноябре, как только выпал первый снег. Сразу после свадьбы, скромной и милой, они отправились в Ялту подышать морским воздухом, Лиза, к великой Фединой грусти, поехала с ними. Сам он остался: кто-то же должен приглядывать за фабриками.
Весь месяц их отсутствия Федор не находил себе места, хотя в другое время только радовался бы тому, что отец не мешается под ногами.
И вот они вернулись. Лиза бросилась обниматься прямо на перроне, Федор смущался и млел. Когда они оказались дома и расселись за столом, отец деловито спросил, как дела на фабриках.
- Нормально. Вот новый рассев заказал у «Хагенмахера», - важно ответил Федор, ему очень хотелось произвести впечатление на Лизу.
- Ну-ну. - Григорий испугался, что сын начнет делиться своими планами и прожектами, а то еще учить его чему-нибудь, с него станется. - А вот Лизонька считает, что ты должен продолжить учебу.
- Да? - Федор растерянно посмотрел на девушку.
- Конечно. Ты же такой умненький-преумненький. Тебе не меньше чем министром стать надобно.
- Министром я не хочу. Я вот мечтаю… - И он осекся, испуганно посмотрел на Лизу.
- Расскажи! - Она распахнула глаза и подалась вперед.
- Я мечтаю построить мельницу. Огромную, такую, какой нет ни у кого. И чтоб у меня целая флотилия была, а по Волге в каждом городе пристани располагались, и чтоб фирма «Егоровъ» на всю Россию гремела.
- Здорово! - выдохнула Лиза.
Зинаида на эту страстную тираду только улыбнулась: она знала мальчишек и их наполеоновские мечты и не придавала им особого значения. А вот Григория она покоробила. Он сам решил сделать так, чтобы их фирма процветала, теперь он постарается для своей жены. Она должна им гордиться.
- А о чем мечтаешь ты? - Тем временем разговор продолжался.
- Я мечтаю встретить прекрасного юношу, влюбиться в него и выйти за него замуж. Вот. - Лиза очаровательно потупилась.
- А не рано? - В Федином сердце вдруг больно закололо.
- Ой, да мне уже шестнадцать. Мне твой папенька обещал, что на нынешнем балу дебютанток я буду присутствовать. А там кавалеров полным-полно.
Федор не мог больше слушать ее щебетание. Он был обижен и зол. Почему?
С той поры спокойствию в их доме пришел конец. Зинаида Павловна решила приукрасить их мрачный особняк, Лиза жаждала устроить бал, отец, ошалевший от счастья, прыгал вокруг них, как несмышленый щенок, ласкался и повизгивал. Григорий был счастлив! Он и не ожидал в сорок лет встретить такую удивительную женщину. Зинаида была вдовой, прожившей без мужа десять лет и сохранившей, несмотря на невзгоды, женственность, наивность юности. И Григорий готов был потакать своим девочкам, баловать их, завоевать их сердца, ну и, естественно, снискать уважение.
Федор, в отличие от отца, об уважении и не мыслил. Он мечтал о любви. Теперь он подолгу простаивал у зеркала и пытался понять, красив он или нет. У него были густые прямые волосы, которые он подстригал по примеру деда «под горшок», волевой подбородок, небольшой рот, массивный нос, слишком широкая фигура, кривоватые ноги. Пожалуй, он совсем не красив. Вот если сменить прическу - он зачесал челку набок - и одеться понаряднее, тогда другое дело, еще бы не мешало сбрить реденькие усики: они смешили Лизу, а он-то считал, что с ними выглядит солиднее.
Когда ему исполнилось шестнадцать, его уже было не узнать. Теперь вместо черного сюртучка он носил серые костюмы, имел хорошую прическу, приятно пах и старался держаться со всеми вежливо.
Лиза хлопала в ладоши, когда он неуклюже пытался быть галантным, а Зинаида мило улыбалась всякий раз, когда он подавал ей свою широкую крестьянскую ладонь, помогая сойти с коляски. Григорий переменам в сыне был рад меньше, ему казалось, что паренек усердствует впустую: как ни крути, а выглядел он все равно простовато и в своих модных тряпках и клубах одеколона походил на разряженного в дорогую попону безродного мерина. Куда лучше, считал Григорий, оставаться самим собой.
Однако кое-каким переменам он бы порадовался, если бы они свершились. Средний Егоров терпеть не мог, когда сын с уверенностью и мудростью бывалого фабриканта указывал ему, как вести дела их фирмы. Конечно, у парня было отменное чутье и деловая хватка, и отец, быть может, прислушивался бы к его советам, если бы они не походили на приказы. И вообще Григорий в присутствии сына начинал ощущать себя нашкодившим гимназистом, уж очень покровительственно тот смотрел на него, и среднему Егорову казалось, что это Алексей, наевшись молодильных яблок, сверлит его взглядом и учит уму-разуму. Вот если бы Федор перестал вмешиваться во все, за что отвечал его отец, Григорий бы возликовал. Но сынок, изменившийся во всем остальном, в этом оставался прежним: властный, требовательный, самонадеянный, с волчьей хваткой… Таким сам он не смог бы стать никогда.
Однажды в конторе между ними разгорелся жаркий спор по поводу того, стоит ли открывать лавку на ярмарке или нет.
- На оборудование и аренду потребуется 1000 рублей как минимум, а мы еще не расплатились по кредитам, - громко возмущался Григорий.
- Эти затраты окупятся за год, - отрезал Федор.
- Вот сначала рассчитаемся…
- Мы рассчитаемся только через десять лет, у нас же долгосрочный кредит. Ты что, думаешь не расширять сфер влияния все это десятилетие?
- Когда новая мельница окупит свои затраты, тогда…
- Тогда мы возьмем еще ссуду и построим гавань на ярмарке.
- Это еще что за новость? Да знаешь, сколько…
- Знаю, двести тысяч, - спокойно, но твердо, как учил дед, ответил сын.
- Федор! - гаркнул Григорий, но, взяв себя в руки, более спокойно продолжил: - Ты отвечаешь за закупку зерна, так?
- Так.
- Балаково, Самара и прочие хлебные рынки - это твоя вотчина, я в это не лезу. Так вот, планирование, выбор ценовой политики, финансовые дела и прочее - это уже моя епархия. Ты не лезешь в это.
- Не лезть? Да ты со своей заячьей трусостью будешь вечно стоять на месте, и мы не продвинемся ни на шаг.
- Да как ты… - Григорий вдруг умолк.
Федор обернулся на дверь. На пороге, смущенно улыбаясь, стояли Зинаида и Лиза.
- Мы пришли проведать своих мальчиков, - прожурчала мачеха и, подойдя, взяла Егоровых под руки.
- Пойдемте обедать в ресторан, - предложила Лиза.
Федор сразу забыл о ссоре и о тех словах, что готовы уже были слететь с его языка. Григорий же, хоть расплылся в улыбке, обиду затаил надолго, он решил, что мальчишка специально унизил его при девочках.
Со следующего месяца Федор был неприятно удивлен поведением отца. Глава фирмы теперь принимал парня раз в неделю, все советы выслушивал с каменным лицом, а когда сын начинал горячиться, просто выставлял его за дверь.
Федор бесился. От сознания того, что его пытаются выжить из дела (и кто? Его же отец!), он стал раздражительным и угрюмым. И надо же было заартачиться отцу сейчас, когда в мире назрел очередной финансовый кризис. Теперь даже Лиза не могла его отвлечь, и Федор в бессильной злобе метался по комнате, забыв о зеркалах, прическе и маникюре.
* * *
К концу 1884 года положение фирмы резко пошатнулось. В связи с появлением океанского пароходства в Европу хлынул дешевый американский хлеб. Российские мукомолы начали терпеть убытки. Некоторые фирмы прогорели. «Егоровъ» еще держался благодаря своей мощи, но нуждался в финансовой поддержке. Во всех несчастьях Григорий винил сына:
- Доволен? Мы чуть держимся.
- Конечно, я не доволен. Но виноват в этом не я, а ты.
- Что? Если бы ты не науськивал больного старика, мы бы не влезли в такие грандиозные долги. И сейчас…
- Так же чуть держались на плаву, - ехидно встрял Федор. - Я тебе давно говорил, что жернова надо заменить вальцевыми станками и рассев сделать механическим. Сейчас мы бы смогли конкурировать с американцами, к тому же производить больше муки в полтора раза.
- Знаешь что, Федор? - раздраженно проговорил Григорий. - Я от тебя устал. Не надо мнить себя самым умным, ты всего лишь нахальный мальчишка, который переоценивает свои силы.
- А ты, отец, самый бездарный коммерсант, какого я когда-либо встречал.
Федор хотел сказать еще много чего, но сдержался, он молча вышел из кабинета, громко хлопнув дверью. Болван! Трусливый тугодумный осел. Надо же было поставить такого во главу фирмы. Федору просто не верилось, что Григорий его отец и сын Алексея. Перемалывая в себе злость и раздражение, он сел на извозчика и отправился в деревню к деду.
Старик встретил внука приветливо, но без особой радости. Погладил по голове, напоил чаем, рассказал о щенках своей собаки Берты, но ни слова не спросил о делах на фирме.
- Дедушка, - наконец решился Федор, - почему ты не поинтересуешься, как идут дела на фабриках?
- Забыл, сынок. - Старик грустно улыбнулся. - И как дела?
- Дела плохи.
- Почему?
- Из-за неумелого руководства мы можем полететь под откос.
- Гришка не справляется?
- Он похож на страуса, считает, что если спрячется от невзгод, то они кончатся.
- Он всегда был таким. - Дед, покряхтывая, встал, прошаркал к окну. - Фитюлька.
- Почему же ты поставил его во главу фирмы?
- Дык Митенька помер.
- А я?
- Ты мал еще.
- Давай возьмем кого-нибудь со стороны, пока я не достиг двадцати одного года.
- «Егоровъ» - семейная фирма, и руководителем ее будет только член нашей семьи, - строго сказал дед.
- Но отец ее разорит!
- Значит, так Богу угодно, - задумчиво сказал старик, он совсем не походил на того властного, сильного Егорова, каким был еще год назад. Алексей уже не горел, он потух и был полон ожидания момента, когда ветер развеет пепел и он сможет спокойно умереть.
- Но, дедушка. Ты с таким трудом…
- Я надеюсь на тебя, сынок, ты похож на меня, ты найдешь выход сам, тебе моя помощь не нужна. Ты - Егоров, помни об этом. - Голос деда стал затихать, потом он совсем замолчал, а когда после минутной паузы заговорил, первыми его словами были: - Я тебе говорил, что собака наша, Берта, родила?
Глава 7
Федор окинул себя придирчивым взглядом и остался доволен. Выглядел он элегантно и по-взрослому. За последний год он очень возмужал и казался старше своих неполных восемнадцати. Брызнув на себя еще немного одеколона, Егоров вышел из комнаты и спустился по широкой лестнице вниз.
В гостиной уже собрались все члены семьи: веселый, разряженный по последней моде Григорий, гордая и возбужденная Зинаида, прелестная, окутанная складками шифона Лиза, вся румяная, искрящаяся очарованием, свежая, словно роза. Девушка сидела в кресле, поигрывала кончиком пояска, а с ней рядом, небрежно облокотившись о спинку, стоял высокий, статный юноша.
Федор помрачнел, когда увидел этого хлыща. Он так отталкивающе, отвратительно красив! Безупречная фигура, смоляные блестящие кудри, благородный нос с горбинкой, горящие черные глаза и тонкие пижонские усики. Но если бы только это! Еще гусарский мундир, высокие сапоги и сабля. Какая девушка устоит перед этим бравым воякой?
Известие о том, что в их дом приглашен Лизин жених, Федор воспринял стоически, ничем не выдав своего горя, он улыбнулся несколько холодновато, сказал, что будет рад познакомиться, и не спеша удалился в свою комнату. А уж там, оставшись наедине со своим отчаянием, он бросился на кровать и пролежал без движения до вечера.
Если бы Лиза не воспринимала его как брата, он бы попытался ее завоевать, отбить у этого невесть откуда взявшегося жениха, но девушка любила его сестринской любовью и порой сильно удивляла Федора своей непосредственной откровенностью. «Ах, братишка, знал бы ты, как мне нравятся военные. Я обязательно выйду за одного из них замуж!»
Похоже, ее мечта скоро сбудется.
- А вот и Федор! - Лиза вскочила с кресла и подбежала к чрезмерно серьезному брату. - Знакомься. Это Георгий Сванидзе, мой жених.
- Очень приятно, - поклонился Федор учтиво, но руки для пожатия не подал.
- Георгий, сын князя Сванидзе, он потомок грузинских царей, - горделиво представила гостя Зинаида.
- Ничего, что я внук бурлака? - неприязненно выдавил Федор. Благородное происхождение соперника добавило еще один гвоздь в крышку гроба, в котором покоилось его счастье.
Георгий лишь приподнял свою густую бровь и улыбнулся, похоже, он не собирался ссориться с будущим родственником. Зинаида поспешно вскочила и пригласила всех к столу. Все расселись. Григорий во главе стола, его жена по правую руку, Федор по левую, Георгий рядом с Зинаидой, Лиза напротив. Обед подали.
- Вы потомственный солдат? - отправив очередную ложку супа в рот, спросил Федор.
- Офицер. Потомственный офицер. Мой дед служил с Кутузовым.
- О! А про моего говорят, что он в войну фальшивые деньги печатал. Не слыхали?
- Нет. Я про Алексея Федоровича слышал только хорошее, - спокойно ответил Георгий, потом, промокнув свой красивый рот салфеткой, продолжил: - И про вас слышал много.
- Да ну? Про меня пока говорить нечего.
- Отчего же. Все знают, какой вы одаренный предприниматель. Про вас даже легенды ходят. Говорят, первую сделку вы заключили в возрасте пятнадцати лет.
- Врут. В четырнадцать. - Федору не нравилось, как повернулся разговор, он никак не ожидал, что этот льстивый пижон начнет его восхвалять.
- А еще слышал, что вы хотите построить первую паровую мельницу в губернии.
- Вот это правда. И я ее построю.
- Опять за свое. - Григорий не выдержал. - Ты можешь хоть день не говорить о делах?
- А я больше ни о чем говорить не умею. Парень я темный. Ни театров, ни выставок не посещаю. Одно развлечение - биржа.
- Почему? - Георгий оторвался от еды. - Вам еще и восемнадцати нет, развлекайтесь, пока молоды. Хотите с нами на балет сходить?
- Нет уж, спасибо. - Федора даже передернуло, когда он представил, как будет смотреться рядом с этим высоким стройным красавцем. - У меня нет папани-политика, нет деда-генерала, титула тоже нет, я сам должен о себе заботиться.
- Что вы хотите сказать? - Сванидзе оторвался от еды, его черные глаза засверкали.
- Я-то? Да ничего. Просто мне кажется, что если ты хочешь чего-то добиться, надо отдаваться делу целиком, а не любоваться прыгающими тетками.
- Вы хотите меня оскорбить? - Гость по-прежнему раздувал ноздри, но уже взял себя в руки.
- Разве я посмею оскорблять человека со шпагой на бедре? Она же не декоративная, надеюсь? Так что извините, если что. - Федор встал, церемонно поклонился. - А сейчас мне нужно спешить по делам. Приятного аппетита.
И он ушел, провожаемый абсолютной тишиной.
Лиза после этого с ним неделю не разговаривала, Федор тоже не пытался помириться. Он был обижен на нее, сам не зная за что.
Еще через неделю на заднем дворе Лиза нашла дохлую кошку, горло ее было перерезано, а шкура содрана. Девушка упала в обморок. Федор незаметно ухмыльнулся, а вслух произнес, что это не иначе как завистники подбросили падаль в их сад.
В этот день брат с сестрой помирились. Лиза, девушка добродушная и отходчивая, постучалась в Федину дверь первой.
- Чего тебе? - Егоров хмуро глянул на нее из-под бровей.
- Давай мириться. - Она присела рядом, приобняла его своей нежной ручкой за плечи.
- А я с тобой не ругался.
- Но ты был таким гадким. Зачем ты так с Жорой?
- Он пустозвон и волокита! - выкрикнул Федор и устыдился своего крика. Надо держать себя в руках.
- Ты его совсем не знаешь. Он добрый и смелый.
- К тому же князь.
- Ах, какое это имеет значение. Я люблю его! - И Лизины глаза широко раскрылись, когда она произнесла эти слова. Ее лицо было близко-близко, Федору так захотелось поцеловать ее в румяную щечку. Какой же она ангелочек! Невинная, чистая, неземная…
- Он разобьет тебе сердце. Я знаю таких, как он. Погусарит с тобой и бросит.
- Мы уже назначили день свадьбы! - восторженно вскричала Лиза, а увидев его растерянность, захлопала в ладоши: - Как тебе сюрприз?
- Свадьба? - Федор не верил своим ушам. Он не отпустит ее, не отпустит. - Не выходи за него.
- Почему? - Лиза удивленно распахнула глаза.
- Он папенькин сынок. Он павлин изнеженный…
- Я обижусь на тебя, если ты будешь продолжать в том же духе, - строго предупредила Лиза. Федор замолчал, он не знал, что еще сказать, чтобы она поняла, в голове его был полный сумбур. И вдруг он решился:
- Выходи за меня замуж.
- Что? - Ее удивлению не было предела.
- Стань моей женой. Я смогу о тебе позаботиться, я буду верным…
- Феденька, - Лиза бросилась его обнимать, и Егоров на миг поверил, что она согласна. - Какой ты милый. Ради сестричкиного благополучия ты готов пойти на все. Не расстраивайся, я буду счастлива с Жорой, тебе не надо идти на такие жертвы. - И она вновь рассмеялась. - Надо же, придумал. Ты построишь свою фабрику и станешь самым именитым n-ским предпринимателем. Я уверена. Я же стану Лизаветой Сванидзе и буду самой счастливой женщиной на свете.
Она чмокнула Федора в лоб и выскользнула из комнаты. Егоров остался сидеть на кровати, потерянный, печальный и глубоко несчастный. Она даже не восприняла его слова всерьез. Она его никогда не полюбит!
* * *
В начале весны умер дед. Скончался он тихо, без мучений. Егоровы устроили старику пышные похороны. Стоя над могилой, Григорий кроме скорби чувствовал еще смутное облегчение, словно клетку, в которой он прожил до сегодняшнего дня, открыли и он стал свободен. Федор, в отличие от отца, переживал сильно. Со смертью самого близкого человека он столкнулся вторично, сначала умерла мама, потом дед. И если смерть Елены он перенес довольно спокойно, уж очень он был мал, когда она случилась, то кончину деда воспринял как что-то очень страшное. Федору было достаточно знать, что старик жив, что он сидит на крыльце их дома и что, если он захочет его увидеть, ему надо просто сесть на извозчика и, преодолев небольшое расстояние, оказаться в имении. Теперь же он не увидит его никогда.
Впервые со смерти Алевтины Федор почувствовал себя беззащитным и слабым, словно из-под него выбили фундамент. И так ему стало одиноко, так жаль себя, что он заплакал.
Это были последние слезы в жизни Егорова, с тех пор он ни разу не позволил себе этого…
Деда похоронили. Зинаида с Лизой поехали в имение, Григорий на время присоединился к ним. Федор остался в городе грустить и работать. И единственное, что радовало его в эти печальные дни, так это то, что свадьбу отложили из-за траура.
Глава 8
Федор ехал по проселочной дороге, погруженный в свои думы. Был вечер, теплый, безветренный, такой, когда все - и яркий месяц, и горящие звезды, и стрекот сверчков, и кваканье лягушек - настраивает на романтичный лад. Федор вспоминал Лизу, рисовал в воображении ее нежный образ и грустил. Он не видел ее уже две недели, потому страшно соскучился, вот и ехал этим теплым вечером в имение, никого не предупредив о своем прибытии. Решился он на это в один миг, когда ее ангельское личико всплыло перед глазами, и он не мог больше усидеть на месте, не увидев ее воочию. Он выскочил из-за стола в кабинете, накинул пиджак, запряг коня и вылетел из дома, будто за ним гнались три тысячи чертей.
Так он скакал на своем вороном жеребце (черный он предпочитал не только в одежде) и скучал, надеялся, любил и страдал.
…На фоне синего неба показалась остроконечная крыша дома. Потом и он сам. Дальше из зарослей вынырнули конюшня, баня, сеновал. Сколько ночей он провел, валяясь на свежем сене… Федору вдруг очень захотелось вспомнить детство и понежиться на мягком ложе. Он спрыгнул с коня, привязал его, а сам, уж коль все спят, решил не будить их, а заночевать на сеновале.
Федор вошел, петли, видно, только смазали, и они не скрипели как обычно. Он расстегнул пуговицы, начал стягивать с себя сапоги, как вдруг… Шорох, шепот, возня, девичий стон. Ого! Да никак на сеновале решил понежиться еще кто-то кроме него. Федор ухмыльнулся и тихо подкрался понаблюдать, кто из их челяди грешит на хозяйском сене. Он осторожно разгреб кучу, высунул голову в образовавшийся проем и…
На сене, освещенная луной, которая заглядывала через маленькое окно, обнаженная, бесстыдная, томная, лежала Лизавета, а рядом, такой же голый, безупречно-стройный смуглый Георгий, его рука покоилась у нее на животе, и пальцы нежно поглаживали атласную кожу вокруг ее пупка.
Федору показалось, что он сорвался в пропасть и после мгновенного падения разбился об острые камни. Его нежная, невинная возлюбленная совокупляется на сеновале, как последняя дворовая девка! Он не верил своим глазам, ему казалось, что ехидная луна издевается над ним и преображает своим призрачным светом какую-то другую девушку. Но нет! Это Лиза. Ее волосы, шейка, тонкие руки. И они обвивают стан другого! Нет сил это видеть.
Федор отпрянул, свалился без сил на сено, обхватил голову руками и замер.
Как она могла?!
Он перестал ощущать течение времени, не слышал звуков, не видел ничего, кроме тумана. Он страдал!
Когда наваждение исчезло и он более или менее пришел в себя, оказалось, что Лиза уже ускользнула, он увидел ее удаляющийся хрупкий силуэт в щель меж досок. Остался только Георгий. Красивый, самодовольный и голый, голый… Федор вновь выглянул, Сванидзе, судя по всему, задремал: его черные очи были прикрыты веками, а поза расслабленна.
Егоров чуть слышно подкрался. Георгий, привлеченный тихим шуршанием, открыл один глаз. Потом улыбнулся:
- Что, шалунья, решила вернуться?
И в тот миг, когда эти слова слетели с его языка, в его обнаженную рельефную грудь вонзились острые вилы.
Георгий сипло вздохнул. Глаза стали огромными, удивленными, в его зрачках отразилась луна. Потом он захрипел, булькнул, оросил своей кровью свежее сено и умер. Последнее, что он увидел перед смертью, - это ухмыляющуюся рожу страшного огнеглазого черноволосого демона.
Федор долго простоял над трупом, сколько - он сам не знал. Когда зрелище недвижного, поверженного врага перестало его волновать, он скатился вниз, выбежал из дверей, вскочил на коня и ускакал во весь опор.
* * *
Спал он плохо. Всю ночь его мучили кошмары. Сначала в его мрачный сон ворвалась Алевтина, она била его розгами и смеялась так, как не смеялась никогда; следом за ней Федору привиделся Георгий, голый, с торчащими из груди вилами; а под утро, и это было самым страшным, он увидел деда: старик в отличие от предыдущих приснившихся казался ласковым, родным, близким, и он с такой горечью качал головой и с таким укором смотрел, что Егоров проснулся весь мокрый от пота и несчастный от сознания собственной вины.
Известие о смерти Сванидзе достигло N-ска к обеду. В это же время в город привезли совершенно больную Лизу, она, увидев брата, бросилась ему на грудь, зарыдала, а потом осела, в очередной раз потеряв сознание. Вот в этот момент, когда ее хрупкое, теплое, податливое тело оказалось в его полной власти, Федор простил ее. Девушка ошиблась - с кем не бывает? Она влюбилась, поддалась на уговоры и совершила грех. Ну что ж! Он отпускает ей грехи, он любит ее даже такой. Егоров еще крепче прижал ее и незаметно, чуть касаясь волос, поцеловал. Теперь они будут вместе!