37

Серж Дорен достал серый костюм, последний раз видевший свет три года назад на свадьбе дальнего родственника, к которому, впрочем, был безразличен. Сегодня церемония будет совершенно иной. То, что осталось от тела Алекса, было вручено ему в шкатулке черного дерева. Он подумал, что она, пожалуй, займет совсем мало места в гробу, и так не слишком большом… Затем он отправился на помощь Брюно в ванную комнату, где тот не мог справиться с узлом галстука. Сын ощутил дыхание отца, когда тот попытался ему помочь.

— Поговоришь с ним? — спросил Брюно.

— Не сегодня.

— Но ты хотя бы знаешь, что он тебе соврал?

— Я в этом не уверен.

— Не обязательно быть уверенным, чтобы поговорить с ним. Это у тебя руки в крови, а не у него.

— Не неси ерунду! — крикнул Серж. — В любом случае я по его глазам пойму, говорит ли он правду.

Наконец он поправил Брюно воротничок и выровнял по центру узел галстука.

— Ну вот ты и при галстуке, сынок.

* * *

Милк припарковал автомобиль с надписью «Национальная полиция» прямо перед стеклянной стеной дома Ноэми. Прежде чем волчком завертеться вокруг него, Пикассо для порядка рыкнул. Ноэми свистом подозвала его, чтобы освободить флика от назойливого спутника.

— Доброе утро, капитан! Ромен уже на месте. Я вот подумал, вам будет легче, если вы приедете не одна. Там толпа незнакомых людей.

— Очень мило, спасибо. Скажи, у тебя все в порядке?

В ответ Милк грустно улыбнулся:

— Я только довезу вас, капитан. Мне не до похорон: всем непременно захочется туда поехать, так что придется вернуться в комиссариат, останусь там дежурить.

Потом он окинул ее взглядом: черный костюм, прямые брюки и приталенный пиджак.

— Вы что, предусмотрели подходящий наряд? — удивился он.

— Я не люблю яркие тона, если ты заметил.

— Чтобы вас не слишком рассматривали? — простодушно догадался он.

— Именно. Чтобы меня не слишком рассматривали.

* * *

Авалонское кладбище притаилось между двумя холмами, словно старалось скрыться от всех, кроме тех, кто приходит сюда молиться. Ряды могил можно было разглядеть лишь из окон поезда, когда он влетал на нависающий над кладбищем железнодорожный мост. Ромен поджидал возле широкой кованой ограды, тоже одетый соответственно случаю. Подле него находилась его жена Амината, обворожительная и строгая в темно-синем платье. Лили отпустила ее руку, бросилась к Ноэми, обняла за талию и приникла головой к ее животу.

— Я знаю, в такой день нельзя радоваться, — доверительным тоном сказала девочка. — А вот я так рада тебя видеть!

Затем она обернулась к Милку и уверенно сообщила:

— Все хорошо, я о ней позабочусь.

Они вдвоем с девочкой молча двинулись по гравийной дорожке. Ноэми склонилась к ее уху:

— Там уже много народу?

— Ну да, увидишь. Там все.

— Как это?

Пройдя в ограду, Шастен встретилась со всей деревней. Здесь было больше шестисот человек: сосредоточенные лица, взоры обращены на пустую яму. Сперва к ней обернулся кто-то один, затем второй, потом десятки других людей, пока наконец весь Авалон не уставился на нее. Некоторые впервые видели этого знаменитого парижского флика со штопанным, словно после аварии, лицом и без смущения изучали его, как будто оценивали стоимость пострадавшего автомобиля. А она-то хотела остаться незамеченной…

Впрочем, Ноэми недолго привлекала внимание присутствующих. Неожиданно толпа расступилась в центре, давая проход двум мужчинам, — а больше-то и не требовалось, чтобы удержать маленький сосновый гроб с золочеными ручками.

Тут она осознала, что большая часть деревни долгие годы жила в полной неопределенности. Старики, словно оцепеневшие во время той жуткой истории, непременно пожелали быть здесь вместе с близкими, чтобы перевернуть страницу мучительной драмы.

Серж Дорен, казалось, пребывал где-то в другом месте. Его взгляд не останавливался на могильщиках, не скользил по лицам людей. Мельхиор наверняка сказал бы что-нибудь о травматической диссоциации.

Младший Дорен, Брюно, стискивал челюсти и кулаки, будто спустя двадцать пять лет еще можно было загладить несправедливость. Его старший брат исчез, когда Брюно было восемь, и он рос и взрослел с этой трагедией, которая заполнила собой все, отняла внимание родителей и в конце концов толкнула мать на самоубийство. Он помнил тот день, когда открыл дверь сарая и рухнул на колени в солому перед висящим на балке телом. Иногда, по ночам, он, случалось, ненавидел брата. Тогда Брюно был ребенком, теперь ему стукнуло тридцать три.

Дорен-отец не был человеком общительным, скорее, наоборот. Угрюмый, словно вытесанный из цельного куска, он даже не подумал о том, чтобы после прощания устроить поминки, да и в любом случае не хотел никого видеть. Бросив горсть земли на гроб Алекса, он покинул кладбище, Брюно тенью последовал за ним.

Серж приостановился возле Ноэми и ее команды, но слова застряли у него в горле. Однако через несколько метров, проходя мимо мэра, он шепнул тому на ухо:

— Пьер, так ты меня обманул?

В растерянности Валант не нашелся что ответить.

— Мой мальчик, — продолжал Серж, — в озере. Ничего не понимаю. Ему ведь там нечего делать, правда?

— Пожалуйста, поговорим об этом позже, — громко ответил мэр.

Кровь прилила к щекам Брюно, он встрял в разговор:

— Позже? Почему же позже? Если тебе есть что сказать, говори сейчас! Твои избиратели услышат, да? Тебя это смущает, господин мэр?

— Замолчи, сын! — оборвал его Серж. — Замолчи.

Брюно готов был снова закусить удила, но взгляд отца, следивший за новым капитаном полиции, которая направлялась к ним, мгновенно заставил его умолкнуть.

Ноэми просто кивнула мужчинам, и все трое сдержанно ответили. Расстояние помешало понять суть их бурной беседы, однако жесты и поведение выдавали настроения клана Доренов и Пьера Валанта. Враждебность. Новые сведения для Шастен. Кое-что для памяти, если та соизволит сохранить.



Перед оградой кладбища она догнала Буске и Валанта. Сама того не зная, она задавалась теми же вопросами, что и Серж Дорен.

— Трое детей, которых считали похищенными и увезенными далеко, — и два тела под водой. Одно принадлежит Алексу Дорену, в этом мы уверены. Кто второй, Эльза Сольнье или Сирил Кастеран, мы узнаем, когда осушат озеро. Однако я убеждена: все произошло в старом Авалоне, а Фортен был лишь отвлекающей гипотезой. Третий ребенок тоже где-то здесь.

— Разве что дело состоит из двух преступлений, — предположил Ромен. — Ничто не доказывает нам, что двоих детей убили здесь, а третьего не похитил Фортен.

— В одну ночь столкнулись убийца и похититель? Слишком много совпадений для такого крохотного местечка, — заметил Буске.

— Я склоняюсь к Фортену, — уперся Валант. — Он мог быть разом и убийцей, и похитителем.

— А я настаиваю на Авалоне, — не отступала Ноэми. — Все случилось тут, в девяносто четвертом году. Если вы не хотите задержаться здесь, предлагаю вернуться на службу и сделать прыжок на двадцать пять лет назад. Поскольку мы ничего не знаем и у нас все еще нет зацепок, надо восстановить картину деревни и всего, что здесь происходило. Нечто вроде полного рентгена, нет, скорей, вскрытия. Даже самые незначительные или анекдотические подробности. Я хочу, чтобы все было у меня на стене. И чтобы дверь в кабинет была заперта как для публики, так и для коллег.

— Кризис доверия, что ли? — удивился Ромен.

— Если у меня нет ни одного подозреваемого, я подозреваю всех. Ключи от кабинета и право входить в него будут иметь только Милк, Буске, ты, майор Роз и я. А тебе вдобавок я поручаю провести для нашего мальчишки-полицейского урок о понятии сдержанности и неразглашения информации о текущем расследовании.

— Проще было бы вообще вставить ему кляп, но это будет расценено как дурное обращение с детьми, — отшутился Буске.

Кладбище осталось позади, и Ноэми позволила себе передышку. Что-то не сходилось. Будто какая-то несовпадающая дата или улыбающееся в камеру лицо в толпе. Или галстук, не гармонирующий с костюмом. Какая-то деталь раздражала ее. Но какая? Мысленно она воткнула рядом с кладбищем красный флажок и поклялась себе туда вернуться.

Усаживаясь в машину, которую вел Ромен, Ноэми заколебалась, стоит ли заговаривать о перебранке, хотя она ничего в ней не поняла. Но не сдержалась:

— Знаешь ли ты, по какой причине Дорены сцепились с твоим отцом прямо в день похорон мальчика?

— Да по тысяче причин, как у всех. Зная его дерьмовый характер, проще спросить, с кем он не ссорится.

Ясное дело, заводить с сыном разговор об отце было по-настоящему плохой идеей.

38

Каждый получил свое задание. Милк был послан в расположенный в конце торговой улицы Деказвиля офис газеты «Ла Депеш». Буске, надев наушники и включив музыку, принялся шарить по Интернету в поисках иголки в электронном стоге сена. Ромен в подвале шерстил папки с делами того времени, а результаты работы команды постепенно стекались к Ноэми.

К вечеру Милк вернулся в бригаду, нагруженный ксерокопиями газетных вырезок, и все, что он приволок, немедленно нашло место на стене рядом с другими материалами.

— Проблем с Сен-Шарлем не было? — поинтересовалась Шастен.

— Нет, он даже провел со мной весь рабочий день, чтобы получилось более продуктивно.

— Это в его интересах, — признала Ноэми. — Если мы разберемся в этом деле, он получит собственную сенсацию. Сейчас он является частью нашей экосистемы.

Она закрыла почти пустую последнюю коробочку с кнопками и полюбовалась на стену кабинета с коллажем разнородных материалов. Происшествия, информация из первых рук, статьи, фотографии, опознания, допросы и жалобы за пятилетний период, предваряющий тройное исчезновение. Если все это действительно произошло в Авалоне, косвенные доказательства находятся во временном интервале, расположенном между днем совершения преступлений и предшествовавшими ему неделями или годами. Так что, вполне возможно, у них перед глазами.

Центр композиции представляли фотопортреты троих детей — исходная точка расследования, напоминающего постоянно расширяющуюся вселенную. Вокруг них теснились самые разнообразные, подобранные там и сям куски, причем некоторым, правильно связанным, предстояло создать зубчатую передачу, ведущую к разгадке. Это и вправду было делом отлаженности часового механизма, сочетания логики и удачи в неизвестных дозах.

Разумеется, на видном месте находилась первая газетная публикация об исчезновении Алекса, Сирила и Эльзы. Шок среди деревенских жителей. Первые предположения, первые подозрения. Майор Роз, в то время молодой лейтенант, обеспечивал связь с журналистами и заверял тех, что все живые силы подразделения пущены в ход, чтобы отыскать следы детей.

— Лейтенант Роз? — с удивлением повторила Ноэми. — Выходит, он всю жизнь служит здесь, в одном и том же комиссариате. Поразительно.

— Я бы тоже так хотел, — оправдался Милк. — Не все стремятся в большие города и переполненные вагоны метро.

Ноэми совершенно некстати вспомнились запахи, грязь и теснота парижского транспорта. Париж казался таким далеким.

Она вновь сосредоточилась на деле и допросах родственников, как близких, так и дальних. Родителям Кастерана, Дорена и Сольнье пришлось отвечать на сюрреалистические вопросы о детях. «Вам известно, есть ли у них враги?», «Имеют ли они дурные наклонности?», «Поддерживают ли дурные знакомства?», «Угрожали ли им в последние дни смертью или насилием?». Ноэми могла только представить, в каком состоянии растерянности и непонимания пребывали перед судебной машиной измученные родители.

— Действительно, а что нам известно об этих детях? — спрашивала она себя.

Что можно сказать про десятилетнего ребенка? Они были дети, просто дети. Однако все три допрошенные семьи единодушно сходились в одном: Алекс, Сирил и Эльза составляли неразлучную троицу. Сирил и Алекс были лучшими друзьями. Алекс и Эльза были влюблены друг в друга, но поскольку в таком возрасте любовь — это держаться за ручки, их роман не нарушал равновесия маленькой компании.

С протоколами допросов соседствовала статья о выигранной компанией «Global Water Energy» сделке на строительство гидроэлектростанции и затопление долины. Сюжетом другого репортажа стала демонстрация экологических активистов. Приехав в деревню, они тщетно пытались устроить здесь защитную зону, чтобы противостоять «Global» и защитить животных, существованию которых угрожала близость гигантской стройки. На фотографиях того времени экологов можно было видеть в одинаковых футболках с изображением рыжей цапли — этот вымирающий вид превратился в эмблему борьбы.

Сделав шаг в сторону, Шастен встретилась с другой гранью расследования, она была посвящена основному подозреваемому. С фотографии смотрел мужчина с густыми бровями под низко нависающим широким лбом. Если бы в те времена кинопродюсер объявил кастинг на роль мерзавца для детектива, Фортен отхватил бы эту роль, даже не успев раскрыть рта. Квадратный подбородок и крайне недружелюбный взгляд делали его идеальным претендентом. Фортена называли «монстром», потом «похитителем людей», «людоедом» и даже «педофилом», впрочем без всяких доказательств, только для увеличения газетных тиражей, не задумываясь о том, каково было родителям услышать последнее слово.

Был там и снимок пикапа, украденного у Пьера Валанта и обнаруженного полностью сгоревшим; тогда все сошлись во мнении, что Фортен скрылся именно на этой машине.

В верхней части стены, от фотографии к фотографии, от статьи к статье, можно было проследить различные этапы возрождения Авалона. Полное затопление долины и в то же время неподалеку, в нескольких километрах отсюда, строительство практически идентичной деревни. Там же на стене была помещена крошечная заметка о лагере отдыха для авалонских детей. Она называлась «Каникулы, чтобы забыть».

Забыть троих пропавших детей? Или забыть о том, что их деревню вот-вот затопят? — спросила себя Ноэми.

— Ты только вообрази, что они пережили, — заговорил Ромен. — Ты видишь, как твоя жизнь и воспоминания с каждым днем исчезают под водой, а в это время в соседней долине для тебя строят нечто похожее на твой дом, хотя это вовсе и не твой дом. Как декорации для съемок фильма: ненастоящие и нереальные. Или новелла из «Четвертого измерения»[38].

— Но ведь ты же там был, ты что, не помнишь? — удивился Милк.

— Нет, не особенно. Мне было всего десять. Помню только прогулки с отцом в тех местах, где потом разлилось Авалонское озеро. И еще большой лагерь. «Каникулы, чтобы забыть», как написано в статье. Компания «Global» подарила всем детям две недели отдыха в горах, якобы чтобы облегчить нам переходный период. Мысль, вообще-то, хорошая, однако никто в компании не догадывался, во что превратятся эти недели. Дети пропали, а с нашим отъездом в деревне остались одни взрослые. Как будто всем родителям суждено было испытать одно страдание. Тем не менее, когда мы вернулись, переселение уже произошло. Воды всё смыли, а у меня появилась новая спальня, побольше, чем прежняя. И дом побольше. «Global» расщедрился, выиграли все.



Затем Шастен сосредоточилась на той части стены, которая была отведена жертвам, в частности семье Дорен. Протокол с фотографией тела, висящего на балке, сообщал о самоубийстве Жанны в сарае. Как обнаружили тело мадам Дорен, одежда самоубийцы, отсутствие прощальной записки, а также наличие украшений, надетых в последний раз.

— Все эти побрякушки? — удивилась Ноэми. — Что-то многовато, пожалуй, слишком.

— Почти вульгарно для человека, раньше не замеченного в показухе, — подтвердил Валант.

— Может, она хотела выглядеть получше для встречи с сыном. В этом ведь есть смысл? — возразил Милк.

Шастен снова отступила в сторону, и ее внимание привлек другой снимок. Мадам Дорен. Прелестное голубое платье с узором из пересекающихся линий. Красиво уложенные волосы. И все ее украшения. Два золотых колье. Серьги с черными перламутровыми шариками. Шесть колец, из которых только два с камешком. И браслет-цепочка на запястье. Скорей, мужской.

На мгновение ее охватила дурнота… Она заставила себя перечитать протокол возврата, под которым, кстати, стояла подпись Сержа Дорена.

В нем фигурировали все украшения.

Все, кроме одного.

— Не хватает цепочки, — сказала Ноэми.

Полицейские собрались вокруг капитана.

— Здесь, в отчете, перечислены украшения. Но на фотографии она в браслете, которого больше нигде нет. И он не сочетается со всем остальным.

— Крупные звенья и широкая пластинка. Скорей, мужской.

— Браслет для парня, который носит женщина, — само по себе не слишком подозрительно, а вот то, что именно это украшение не зафиксировано в протоколе, уже поинтересней.

— Забывчивость флика, который делал опознание? Браслет украл кто-то из полицейских на месте?

— Думайте, — прервала их догадки Ноэми. — У нее было два сына. Если это браслет младшего, Брюно, то почему он был у нее? Но еще интереснее, если он принадлежал Алексу. Объясните мне, как цепочка могла оказаться на ее руке, когда мальчик уже исчез и к тому же должен был носить его сам?

Эта поразительная деталь застала ее парней врасплох, они молчали.

— Нет, я действительно задаю вам эти вопросы! Я жду, что вы загоритесь, воодушевитесь. Именно так я пахала в уголовном отделе. Абсолютно все ветви дерева гипотез должны быть придирчиво рассмотрены, вплоть до самых пожухлых листьев. Это не мои слова, а максима моего шефа в Штабе.

— Тогда гипотеза номер один, — отважился Милк. — Одному из детей не нравится носить браслет, а мать не хочет оставлять его в шкатулке с украшениями?

— Возможно.

— Вторая гипотеза: браслет принадлежит одному из родных — мужу, отцу или какому-то предку.

— Да, годится.

— Третья идея: это ее браслет, хотя модель и кажется тебе мужской.

— Вполне вероятно.

— И тогда что?

Ноэми склонилась над фотографией, почти уткнувшись в нее носом:

— И тогда мы отправляем снимок в фотоархив судебной полиции в…

— В Тулузу, — подсказал Ромен.

— Ну да, в Тулузу, и просим прочитать имя на украшении. Пока мы не узнаем, кому принадлежит браслет, мы не поймем, почему в ходе дела он исчез.

— Это след? — обрадовался Милк.

— Нет. Это всего лишь зона тени[39].

Ноэми отступила на три шага, чтобы иметь полную картину этого лоскутного одеяла, пока непонятного.

— Ладно. Здесь всё или почти всё. Лучшего у нас сейчас нет. Надо читать и перечитывать еще и еще раз, и, если что-то находится не на своем месте или отсутствует, в один прекрасный день это сработает. Даже писатели, когда не пишется, ложатся спать, чтобы во сне подсознательное нашло решение. Я не говорю, что вообще ничего не надо делать, надо просто дать отстояться, это может помочь.

Внимание Милка привлекла вибрация мобильника; читая сообщение, он слегка поморщился.

— Мамочка волнуется? — с издевкой спросил Буске.

— Нет, мамочка советует нам включить BFM[40].

— Этого следовало ожидать, — огорчилась Ноэми. — Мне уже стало казаться, что они как-то запаздывают.

Милк щелкнул пультом, и на экране незаметно стоящего в углу кабинета телевизора полицейские увидели журналистку в прямом эфире:

— А наблюдать за операцией будет Агентство по осушению, восстановлению и инспектированию озер[41]. Рядом с нами сейчас находится мсье Боскюс, начальник центрального поста гидроэлектростанций. Он только что сообщил нам об исключительности этого осушения, поскольку оно носит юридический, а не технический характер.

Тут корреспондентка протянула микрофон Боскюсу, который старался избежать сенсации:

— Вам известно, что процедура осушения, будь то по требованию правосудия или обслуживания турбин гидроэлектростанции, всегда одна и та же. Мы будем последовательно открывать затворы, чтобы осушить Авалонское озеро. Для того чтобы избежать выхода из берегов реки Сантинель, скорость сброса воды не превысит тридцати кубометров в секунду, Тем не менее мы готовы к тому, что уровень озера будет понижаться на пять сантиметров в час. Вместе с тем мы предполагаем использовать инфразвуковую систему, называемую «предохранительной решеткой» или «заграждением» для контроля движения рыбы, чтобы она следовала одним путем. Внимание к обеспечению биологической безопасности лежит в основе всей нашей деятельности.

И тут лицо чиновника побагровело, потому что он осознал, что увлекся скорее рассуждениями о судьбе щуки, нежели принятием мер по обнаружению тела ребенка. Он попытался продолжить речь, но корреспондентка отобрала у него микрофон, оператор перевел объектив на нее, руководитель Агентства по осушению пропал с экрана, и Милк выключил телевизор.

— Конец рабочего дня, господа, — объявила Шастен. — Завтра в восемь утра жду вас на мосту. И чтобы никто не разговаривал с журналистами. И с мамой Милка.

39

Усталая до изнеможения, Ноэми осыпалась во всех смыслах этого слова. Ключи упали рядом со столом, пальто пролетело мимо дивана. Она вскипятила воду и готовилась уже выбрать между ромашкой и солодкой, когда неожиданно осознала, что ей недостает потявкивания и радостной встречи.

За кухонным окном она увидела, что солнце, уже готовое потонуть в озере, касается его поверхности; а на краю мостков — к сожалению, слишком хорошо знакомый силуэт мужчины, рассевшегося как у себя дома, наслаждающегося видом и поглаживающего ее собаку. Она узнала его даже со спины.

Почти не владея собой, Ноэми выскочила в такой ярости, что Пикассо поджал хвост и пулей влетел в дом через приоткрытую дверь. Когда пес промелькнул мимо нее, она мрачно глянула на него:

— Скажи еще только, что ты можешь хоть на что-то сгодиться.

Она пересекла стриженую лужайку и едва удержалась, чтобы не спихнуть незваного гостя прямо в воду.

— Какого черта тебе здесь надо, Адриэль? Как ты меня нашел?

— Спросил.

— Я почти никого здесь не знаю.

— Зато тебя знают все. Тоже мне: найти парижского флика в Авалоне. У меня случались расследования и посложнее.

— Браво, ты в этом деле ас. Но спрашиваю еще раз: какого черта тебе здесь надо?

— Очень миленькое местечко эта твоя лагуна, — уклонился от ответа Адриэль.

Озеро мельчало довольно быстро, над водой уже виднелся крест, увенчивавший колокольню старой церкви. Внезапно появившийся среди вод простой каменный крест.

— Это не лагуна, а озеро. Впрочем, теперь уже и не озеро, а кладбище.

— Да, я видел по телику, и тебя тоже видел. У нас в тридцать шестом все следят за твоим делом, хотя вслух об этом не говорят.

— Послушай, признаюсь, было страшно мило повидаться, но теперь тебе пора отсюда валить, пока я не сделала тебе больно.

Он ничего не ответил и с осторожностью укротителя подошел к ней, не слишком уверенный в правильности такого решения.

— Я приехал, чтобы извиниться, понимаешь? Я страшно накосячил. Поступил как полное ничтожество.

— Мне плевать на угрызения твоей совести, Адриэль. Ты даже представить себе не можешь, как я тебя сейчас ненавижу. Так что скажи, где ты припрятал тачку, и я тебя туда провожу.

— Я приехал на поезде. И до завтрашнего утра другого нет.

Ноэми почувствовала, как ловушка захлопнулась. Невозможно попросить никого из членов команды приютить ее бывшего без объяснений. А гостиница «Парк» вообще не вариант, потому что там находится Юго. Ноэми сотни раз была готова сбежать из Авалона, как какая-нибудь воровка, так что наизусть знала расписание поездов до Парижа.

— Завтра в шесть пятьдесят шесть отходит поезд до вокзала Аустерлиц. Дом большой, и у меня есть диван, одну ночь вполне можно потерпеть.

— Я не боюсь бессонной ночи, в последнее время у меня было много таких.

— Сложность ситуации касается только меня, кретин. Подъем в пять тридцать, после чего ты исчезаешь из моей жизни. А угрызения твоей совести мне не нужны.

Адриэль сокрушенно сунул руки в карманы:

— У тебя хотя бы найдется что-нибудь пожевать или отбой в двадцать один ноль-ноль?



Чтобы попробовать, она выхватила из кастрюли спагетти и тут же обожгла и пальцы, и губы. Капля масла и соли, больше он ничего не получит. Вокруг нее распространился аромат туалетной воды Адриэля, который прежде ей так нравился. Два года счастливых, страстных отношений медленно, словно труп, всплывали на поверхность.

Она слышала, как Адриэль ходит наверху, в гостиной, потом спускается по лестнице. Его шаги приблизились, она не решалась обернуться.

Теперь его дыхание было совсем близко. Адриэль уверенно положил ладони на бедра Ноэми и, когда он поцеловал ее в затылок, его большие пальцы вонзились ей в поясницу. Он знал ее тело, как никто другой, умел сделать так, как ей нравилось; и его прикосновение пробудило воспоминание о тысяче проведенных вместе ночей. Она, будто обожженная, мгновенно развернулась к нему, потрясенная, злопамятная и оскорбленная:

— В приглушенном свете это, возможно, не так четко видно, но напоминаю тебе: у меня в точности такая же физиономия, как та, что три месяца назад заставила тебя бежать.

— Нет, уверяю тебя. Ты стала гораздо сильнее. Ты приняла себя. И я по тебе скучаю.

— Ты не имеешь права так говорить. Ты даже не имеешь права находиться здесь.

Она открыла кухонный шкаф и достала едва початую бутылку водки.

— Не подумай, что я предлагаю тебе выпить. Я просто пытаюсь убедить себя, что с крепким алкоголем вечер пройдет быстрее.

Ноэми плеснула себе в белую фарфоровую чашку.

— Обслужи себя сам, если хочешь. Мое гостеприимство так далеко не заходит.

Адриэль послушался, пока она не передумала, и заговорил на тему, которая, он знал, интересовала Ноэми.

— Хочешь узнать, как дела в твоей бригаде?

— Это теперь твоя бригада. Ты ведь упорно за нее бился, верно? А моя бригада здесь.

— Хлоя беременна, — без подготовки выпалил он.

Ноэми все оставила в прошлом: и Париж, и Штаб, и даже дружбу с Хлоей. Она поклялась себе позвонить ей и успокоить, но так ничего и не сделала. Ребенок, новая жизнь и новое будущее — во всем этом ей не было места. Оскорбленная тем, что подруга с ней не поделилась, и не имея возможности злиться ни на кого, кроме самой себя, Но одним глотком осушила чашку, снова наполнила ее и машинально съязвила:

— А ее вы куда собираетесь отправить? В Сен-Пьер и Микелон?[42] Флик со здоровенным пузом не слишком полезен в тридцать шестом доме, верно?

— Ты права, что злишься и сердишься на меня. Я заслуживаю всего этого. Приехать повидать тебя было глупо и эгоистично, я принес тебе больше боли, чем чего-то другого. Успокойся, ты даже не увидишь, как я завтра уйду.

Он налил себе еще, хотя первая порция уже распалила его. Ноэми подхватила бутылку, поднялась наверх и уселась перед камином. Забытые спагетти остывали в кухне, разгоревшийся огонь окрасил гостиную в золотистые тона.

— Она на каком месяце?

— На шестом.

Подсчитав, Ноэми поморщилась, и Адриэль подтвердил:

— Да, она была на третьем месяце, когда с тобой произошло несчастье. Она как раз собиралась тогда сказать нам об этом.

Тут Ноэми осознала, что в то время счастье Хлои должно было показаться ей неуместным. Жизнь, которая резко тормозит, против другой, новой, едва начавшейся… Это было бы достаточно жестоко, так что Хлоя предпочла ничего не говорить.

— У тебя хотя бы фотография есть?

— Конечно. Мы устроили безалкогольную вечеринку, чтобы отпраздновать такое событие. Было довольно нудно, но забавно.

Адриэль покопался в мобильнике и протянул его Ноэми. Ее глаза немедленно увлажнились.

— Я должна была бы переживать это событие вместе с вами. Но и его ты у меня украл.

Третья порция улетела с такой же быстротой, как две первые. Адриэль несколько утратил сдержанную осторожность, зато на Ноэми напал новый приступ гнева. Эти угли, как и те, в камине, еще не потухли.

— Но ты не права, — попытался оправдаться он. — Ты не права, что считала меня более сильным, чем я был.

Взгляд Ноэми мгновенно помрачнел, но Адриэль не заметил сигнала тревоги.

— Мне очень жаль, — продолжал он, — но твои раны не давали тебе выбора: жить с ними или без них. А у меня в какой-то момент выбор был. Всего мгновение, а я ужаснулся, что не смогу быть на высоте. Испугался, что не смогу помочь тебе выдержать это испытание.

Несколько месяцев, прожитых Адриэлем в одиночестве, позволили ему переписать историю в свою пользу, однако Ноэми по-прежнему ощущала всю жестокость его малодушия. Она никогда не просила продолжать любить ее. Просто забыть, бросить, если он хочет, но дать ей возможность вернуться на службу. Адриэль, не ощущая опасности, как мышь, которая не видит, что кошка вот-вот сцапает ее, снова пытался оправдаться:

— А то, что я подал рапорт о твоей неудаче на стрельбище, так это исключительно ради безопасности группы. Я принял решение, которое тебе следовало бы принять самостоятельно, потому что ты тогда была не способна это сделать.

Рука Ноэми едва заметно задергалась, и на поверхности водки в чашке образовались концентрические круги, будто вдали громыхало и ворочалось землетрясение. Будто где-то вдали маршировала армия.

Он вычеркнул ее из жизни, когда ее лицо было изуродовано. Удалил из бригады, когда она захотела вернуться к нормальной жизни. Отстранил от группы, когда она так нуждалась в поддержке. Он уничтожил ее жизнь с такой же жестокостью, с какой тот отморозок выстрелил ей в лицо. Внезапно Ноэми пришло в голову, что она ни разу не вспомнила про Сохана, человека по ту сторону направленного на нее ружья, но как же часто она проклинала Адриэля! Его, которому и теперь не удавалось дольше двух секунд смотреть на ее правый профиль.

Ноэми, возможно, сдалась бы. Ноэми, возможно, простила бы. А вот Но предпочла месть.

Она завалила Адриэля на диван, оседлала его и стиснула его голову в ладонях:

— Смотри на меня. Смотри на меня хорошенько. Вот что я теперь такое.

Как животное, она ластилась искалеченным лицом к его лицу, такому гладкому. Она бесстыдно поцеловала его жадно открытым ртом. Потом все так же бесстыдно разделась, одновременно стянув с него брюки, и почти заставила его войти в нее. Адриэль растерялся, не мог ни на что решиться, ему было не по себе.

— Я ненавижу тебя, Адриэль, — прошептала она, и слова коснулись его кожи.

Она схватила его ладони и приложила к своим рубцам. В приливе энергии он высвободился из ее хватки, стиснул руками ее груди словно для того, чтобы взять ситуацию под контроль, и все же Но грубым движением опять вернула его ладони на свои рубцы.

— Ты больше не сможешь сделать мне больно. Ты больше никогда ничего от меня не получишь.

Несколькими энергичными движениями бедер она достигла оргазма и покинула Адриэля, который не успел кончить.

— Я теперь больше не даю. Я беру.

Она не занималась с ним любовью. Она его отымела. Нет, не отымела, она его унизила. Прежде чем отправиться в спальню, оставив Адриэля на диване, она собрала в ком свою одежду.

— Подъем завтра в пять тридцать. Я отвезу тебя на вокзал. И если еще раз увижу тебя здесь, пристрелю.



Под душем, когда Ноэми до боли растирала себя жесткой мочалкой, ее невидимые слезы смешались с горячей водой. Потом как-то сама по себе на губах появилась неуловимая, почти незаметная улыбка.

В гостиной Адриэль по-прежнему не двинулся с места ни на сантиметр.

40

3:3 °Cельскохозяйственное предприятие Пьера Валанта

Разделить под конец жизни свое стойло с теленком, от которого с рождения отказалась мать, согласилась старая кобыла. Тепло лежащего на соломе животного вполне заменяло материнскую любовь, так что теленок прекратил наконец по ночам выплакивать свою боль и непонимание. Вокруг спокойно спали глубоким сном лошади и коровы, а два густошерстых и страдающих бессонницей барана пользовались отсутствием чужого внимания, чтобы потереться боками.

Металлический звук.

Кобыла встрепенулась. Остальные тоже насторожили уши, когда, распавшись надвое, замок сарая упал на землю.

Мягко ступая и неся в вытянутой руке две полные канистры, вошел какой-то человек и одну за другой отвинтил крышки. Когда он стал опорожнять их на соломенные подстилки и деревянные дощатые стены, в помещении распространился запах бензина, от испарений которого картинка странно исказилась.

Оказавшись опять снаружи, чужак пропитал бензином сухую сосновую шишку и подпалил от зажигалки. Этот самодельный снаряд он бросил в сарай. Подпрыгивая, шишка закатилась в глубину, при каждом контакте с полом провоцируя возгорание. Вскоре отдельные участки огня соединились в могучее пламя.

Температура быстро повысилась, и дым плотным белым облаком, которое росло на глазах, растекся по потолку, опасно опускаясь к полу и приближаясь к перепуганным животным.

Встревоженная кобыла поднялась на своих старых ногах и разбудила теленка, ткнув его мордой. Напуганные разгоревшимся огнем лошади из соседних стойл лягали двери своих узилищ. Свободные от пут бараны со всех ног бросились к выходу, но их шерсть в одно мгновение загорелась, они рванули назад и, заживо поджариваясь, метались, пока не рухнули замертво. Запах паленой шерсти и горестное блеяние растревожили остальных животных. Они застучали копытами, во тьме раздались крики.

Кобыла лягнула дверь со всей силой, какую только позволил ее возраст, и ей удалось расколоть древесину, а потом сбить задвижку. Перепуганный теленок свернулся калачиком в углу и отказывался выйти из стойла. Однако кобыла не воспользовалась последними секундами, чтобы убежать. Она ни разу не жеребилась, и этот детеныш, когда его подложили ей под бок, сразу стал ее ребенком. Она развернулась, обошла его сзади и толкнула. Хвост у нее загорелся, она встала на дыбы и опрокинулась на спину. Грива ее тоже занялась, и, когда она увидела, что теленок исчез в дыму, она прекратила биться, закрыла глаза и вздохнула в последний раз.

Коровы вообще не поняли, что происходит, и остались обжариваться и обугливаться, бессмысленно толкаясь боками.

Другие стойла не выдержали, но гораздо позже, и тогда, в кромешной ночной тьме, из сарая выбежали охваченные пламенем лошади и устремились в поля, подобно пересекающим небо молниям.

Ослепленные болью и пожирающим их огнем, жеребцы бешено мчались куда глаза глядят и ржали. Один из них неожиданно появился во дворе фермы обеспокоенного сильным шумом и уже выскочившего из дому с ружьем в руке Пьера Валанта. Конь едва не сшиб фермера и закончил бег, врезавшись в стену дома. Дезориентированный, он на мгновение рухнул на колени, затем в отчаянии поднялся на ноги прямо перед Валантом, весь охваченный пламенем, встал на дыбы и опрокинулся навзничь.

Есть в пожаре необратимая грань, когда ничего уже нельзя сделать — только смотреть, как он пожирает свою добычу. Стоя в носках на влажной земле напротив сарая, Пьер Валант дал костру догореть.

А потом пошел мимо дымящихся лошадиных туш, и, когда было надо, выстрелы клали конец их агонии. Затем, волоча ружье дулом вниз и оставляя за собой в горячей золе борозду, он направился к дому, чтобы позвонить пожарным.

Когда он вернулся во двор, ветровое стекло его пикапа вдребезги разлетелось. Валант замер, но вокруг него была только ночь.

Потом пришел черед окон, одного за другим. Некоторые покрывались паутиной трещин, другие вдребезги разлетались под градом пуль.

Однако Валант не шелохнулся, словно был уверен, что его не осмелятся пристрелить прямо здесь, перед его собственным домом.

Наконец выстрелы прекратились.

41

Ромен много раз пытался дозвониться Шастен на мобильник, но тщетно. Следуя за пучком света карманного фонарика, он обошел дом капитана и удивился, заметив, что в пять утра у Ноэми уже горит свет.

Ноэми появилась на крыльце в льняных пижамных брюках и облегающей футболке, совершенно проснувшаяся.

— Слишком рано для хорошей новости, — вместо приветствия бросила она.

— Самое время, потому что ничего хорошего нет. Но это тебя не слишком касается, как, впрочем, и расследования. Хозяйственные строения моего отца подожгли. Он потерял много голов скота.

— Черт. Сочувствую. Ты знаешь, как это случилось?

— Пожарные почти повсюду обнаружили следы углеводорода. Вдобавок кто-то обстрелял дом.

— Вот так новость… А как отец?

— Не беспокойся. Чтобы его напугать, надо гораздо больше.

Шастен на мгновение задумалась…

— Что бы ты ни говорил, это может касаться расследования, — сказала она. — Поскольку у нас нет никаких улик, все странное, что творится в округе в радиусе десяти километров, надо считать связанным с нашим делом.

За спиной Ромена на фоне рассветного неба появился еще один силуэт.

— Именно это я говорил твоему заместителю по пути, — подтвердил ее слова Юго.

Мгновенное удивление. Смущение. Теперь, в зависимости от развития событий и сдержанности Адриэля, все могло выйти из-под контроля.

— Привет, капитан, — улыбнулся Юго. — А мы-то рассчитывали тебя разбудить.

— Привет, водолаз. А с чего это ты рыщешь вокруг моего дома? — наигранно развязным тоном проговорила она.

— Из гостиницы были видны языки пламени, а потом и дым. Флик остается фликом, так что я решил сходить глянуть и на месте повстречался с твоим заместителем.

Он сделал шаг вперед, будто приглашение войти было совершенно очевидным, однако Ноэми не шелохнулась.

— Предложишь кофе или нам так и торчать на улице с собакой?

Именно этот момент выбрал Адриэль, чтобы выйти из душа с полотенцем, обернутым вокруг бедер, и глупой улыбкой на губах.

— Буду готов через десять минут, — бросил он, ни к кому не обращаясь, и тут заметил на пороге стеклянной двери полицейских. Без всякого смущения он подошел к ним, одной рукой придерживая полотенце, а другую протянув для приветствия.

— Здравствуйте, господа. Адриэль. Бывший коллега. Бывший бойфренд.

Мужчины поздоровались. Ромен не знал, куда деться, а вид Юго не предвещал ничего хорошего.

— Я делаю себе кофе, может, сделать для всех? — разворачиваясь, чтобы вернуться в дом, непринужденно и уверенно сказал Адриэль, будто всегда здесь жил.

Юго сквозь зубы процедил: «Жду в машине» — и растворился в еще робком утреннем свете. Ромен уже заметил, что Ноэми рядом с Массе всегда испытывает смятение, а тот проявляет к ней явный интерес, недаром всю дорогу к дому только о ней и говорил. Так что Ромен предпочел отвести глаза. Она же в растерянности схватилась за голову с желанием надавать себе пощечин.

— Что за идиотка, ну что за идиотка, вот ведь чистая идиотка! — бичевала она себя.

— Ага, капитан, ты здорово облажалась, — подтвердил Валант. — Да еще с этим бывшим из тридцать шестого дома, про которого ты мне говорила.

Через мгновение Ноэми взяла себя в руки и для начала решила избавиться от того, что ее больше всего раздражало:

— Искренне сочувствую твоему отцу, но не мог бы ты отвезти этого козла на вокзал? Пожалуйста!

— На шесть пятьдесят шесть? Я этим займусь. А ты беги давай!

* * *

— Подожди!

На неровной дороге Ноэми заляпала брюки влажной землей. Она ускорила шаг с зажатыми в руке ключами от «лендровера».

— Да подожди ты, ну пожалуйста! Позволь проводить тебя до гостиницы.

Юго неохотно остановился:

— Даю тебе время на одну задержку дыхания.

— Я накосячила, страшно накосячила…

Она произнесла то же слово, что накануне Адриэль! И не смогла закончить фразу. Ноэми умолкла, пытаясь найти объяснение полному отсутствию правдоподобного объяснения. Всплеск ненависти к Адриэлю. Потаенная месть. Идиотский вызов. По-прежнему жгучая обида. Подчинить его, а потом бросить. Она не могла придумать ничего, что могло бы действительно приглушить боль, которая читалась в разочарованной улыбке Юго. И тогда заговорил он:

— Ты скрываешь свои рубцы. Но для меня ты не хуже и не лучше, чем прежде. Я знал тебя только такой, и меня это не смущает. Они хотя бы честны, эти твои рубцы. Они не прячутся, не лгут. Они говорят о тебе. Но, вероятно, ты все обдумала? Наверное, встретившись с бывшим, ты допустила, что можно все стереть, начать жизнь с той точки, где все прервалось, с момента, когда ты себе нравилась? В таком случае мне в ней нет места. Да это и не важно, мы едва знакомы. Ничего еще не началось, никто не будет страдать.

«Это не то, что ты думаешь!»

«Я все могу объяснить».

«Он для меня ничего не значит».

Хотя все это было правдой, Ноэми мысленно произнесла и отвергла каждое из затертых оправданий, хотя отговорок и быть-то не может. Овладевшая ею немота знаменовала конец разговора. Юго протянул руку к ее ладони. Ноэми понадеялась, что так он дает понять, что прощает, но он просто забрал ключи от внедорожника.

— Оставлю машину на парковке гостиницы, а ты попросишь кого-нибудь из своих парней забрать. Можешь распорядиться жизнью, как сочтешь нужным. Ты знаешь, где я живу. Набережная Сены. Речная бригада.



В мрачном настроении возвращаясь в дом на озере, Ноэми столкнулась с Роменом и Адриэлем.

— Высылай на место криминалистов, я хочу, чтобы они отыскали мне все шальные пули и послали на баллистическую экспертизу. Потом вызовешь отца, пусть через час приедет в комиссариат. Если это поджог, значит у Пьера Валанта есть враг. Я хочу знать, кто он.

— Будет исполнено! — отрапортовал Ромен.