Тяжелое предчувствие охватило меня. Словно меня втягивали помимо моей воли в какое-то неприятное, стремное, дурно пахнущее дельце.

Однако солнце ярко светило, дорога была пустынна, а навигатор исправно вел меня мимо колоссальных оград и заборов по заданному адресу. Наконец я доехал в соответствии с его указаниями прямо до ворот искомого особняка.

Ворота оказались закрытыми. Барский дом возвышался вдалеке на горе. У калитки, над гаражом, приютился домик поменьше – вероятно, для прислуги. Впрочем, подобным размерам жилища была бы рада среднестатистическая российская семья. Гостевой домик настороженно повис над забором. Мне показалось, что кто-то оттуда за мной наблюдает.

Я нажал на кнопку повтора звонка на телефоне. Трубку опять не брали.

Я вышел из авто и позвонил в домофон. Снова без ответа.

Опять набираю Аркадию. И наконец звучит его истерический, задыхающийся голос в трубке: – Дядюшка застрелился!

– Ваш дядя? – не поверил я. – Тот, у кого сегодня юбилей?

– Да, да! Я только что был у него в комнате. Он не дышит!

– Ничего не трогайте. И немедленно вызывайте «Скорую»! И полицию. И открывайте ворота, встречайте меня.

Спустя минуту кто-то невидимый, непонятный нажал, по всей вероятности, кнопку, и ворота плавно поплыли в стороны.

Я поддал газку своему джипу. Быстро пронесся по ведущей в гору подъездной аллее. У огромного дома имелось два крыла, два входа, два подъезда. По наитию я направился к дальнему, тормознул. И не обознался – то оказалось крыло младшего Кирсанова. Меня на высоком крыльце встречал Аркадий – в домашних туфлях и халате поверх пижамы. Губы его тряслись. Я взбежал к нему по ступенькам.

– «Скорую», полицию вызвали?

– Едут.

– Проведите меня к нему. Быстро. И тихо.

Мы чуть не бегом поднялись на второй этаж. Прошли огромной залой с балконом, украшенной портретами. Оказались в противоположном крыле. Ни один человек не попался нам на пути, хотя, согласно рассказу Аркадия, в доме было много народу. Но все как будто прятались от нас и от случившегося.

Спальня Павла Петровича находилась в конце крыла.

– Не трогайте ничего, – приказал я Аркадию. – И не входите.

Я надел перчатки – узнав о смерти, я захватил их из машины – и вошел в комнату.

Зачем я лез сюда? Зачем, возможно, насылал на свою голову неприятности? И уж наверняка проблемы и трудности?

Дело в моем любопытстве? Авантюрном характере?

Да. Да.

Положительный ответ на оба вопроса.

Но не только.

Я чувствовал вызов, который судьба – а возможно, и некая враждебная сила, человек или обстоятельство – посылает мне. Юный паренек Аркаша обратился ко мне за помощью. Значит, он чувствовал или знал о грозящей опасности? И, возможно, если б я был расторопней… Если б сразу же кинулся сюда, в особняк… Если б ближе к сердцу принял мольбу Аркадия (который, признаться, с первого взгляда не показался мне симпатичным), может, тогда бы удалось избежать самого страшного? Удалось миновать ту жуть, ужасней которой ничего не существует, – смерть?

Хотя, если говорить о самоубийстве, то помощь здесь скорее должен оказывать не сыщик, а клинический психолог. Или психиатр.

Но действительно ли произошедшее – это суицид?

На первый взгляд казалось, что да.

Шторы в комнате задернуты. Ласковое солнечное утро проникает лишь в щелку плотных гардин. Но в комнате горит свет – все девять ламп хрустальной люстры под потолком. Убитый лежит навзничь в разобранной постели. Он несомненно и неотвратимо мертв.

Одет Павел Петрович в шелковую пижаму и поверх – в шелковый халат. Глаза открыты, смотрят вверх. На груди, в области сердца, зияет кровавое пятнышко, и кровать под его спиной пропиталась красным. Пальцы правой руки откинуты, сведены, свешиваются с кровати. Под ними на ковре валяется пистолет – если я не ошибаюсь, «ТТ».

Но – странная картина. Человеку неудобно стреляться лежа. Никогда ни о чем подобном не слышал. Попробуйте лежа приставить дуло к собственной груди.

Однако если Кирсанов вдруг убил самого себя в лежачем положении (или его убили), тогда пуля должна пройти навылет и застрять в матраце под ним, под трупом, или в полу.

Но нет. Вот же она, пуля. Над головой лежащего. Она вошла в спинку кровати красного дерева. Значит, убитый в момент выстрела сидел. И, стало быть, подтверждается версия самоубийства?

На прикроватной тумбочке – записка. Сначала аккуратно сложенная втрое, а потом расправленная. Я присмотрелся. Там аккуратным почерком написано, что, мол, кончаю с собой и в смерти моей прошу никого не винить.

Не трогая, я снял письмо на телефон. Затем сделал несколько фотографий трупа, потом – убранства комнаты, а также крупно – входного отверстия пули в спинке кровати.

Издалека, с улицы, послышались приближающиеся вскрикивания сирены.

Я поспешил выйти из комнаты, и мы с Аркадием отправились в обратный путь – по общему залу второго этажа в другое крыло и по лестнице к выходу. Попутно я инструктировал молодого человека:

– Про то, что я частный сыщик, никакой полиции знать не надобно. Я просто гость, старый друг семьи, прибыл к Павлу Петровичу на юбилей. И отца своего по моему поводу предупредите.

Однако инкогнито мое было раскрыто немедленным и самым прозаическим образом.

Из «расписного» полицейского «Дастера» вывалился не кто иной, как мой давний кореш по службе в российской еще милиции Юрик Пшеничный.

– О, Пашка! – восхитился он. – Как ты здесь?!

– А ты?

– Я-то, блин, по делу. Осмотр писать.

– Ты в Следственном комитете?

– А ты так и прозябаешь в народном хозяйстве? Вольная ищейка? Только не говори мне, что друг семьи и случайно заглянул на огонек. Чую! Вынюхиваешь, высматриваешь. Ну, пошли, покажешь мне тогда труп. Презентуешь, можно сказать. Может, тебя понятым на осмотре сделать? Но нет, вдруг узнают род твоих занятий, потом хлопот не оберешься – почему допустил.

Юрка был говорлив. Я понимал почему – от него самую малость потягивало старыми дрожжами и свежевыпитой рюмкой.

У меня тоже так бывает, если удачно похмелиться: нападает несвойственная мне говорливость.

– Вот вы, гражданин, – обратился он к Аркадию, – вы кем потерпевшему приходитесь?

– Племянник.

– А ближе родственники имеются?

– Брат погибшего.

– А жена, дети?

– Он холостяк.

– Тогда будете выполнять обязанности ближайшего родственника. Давайте, гражданин племянник, доберитесь-ка до кого-нибудь из ваших соседей и мобилизуйте мне двоих граждан на роль понятых. Пусть паспорта с собой не забудут. Или, если соседи заартачатся, сгоняйте даже лучше к магазину, там за пузырь народ сговорчивый. Вы хорошо меня поняли? Приступайте. А ты, друг мой Пашка, веди нас к трупу.

Вместе с Пшеничным в усадьбу прибыл еще один дядька, унылый, вислоносый и вислоусый – он тащил с собой чемоданчик эксперта. Вдобавок с ними приехала довольно хорошенькая докторица – видать, захватили ее по пути засвидетельствовать смерть, чтобы «Скорую» не гонять.

– Упокойник, говорят, большой чиновник? – продолжил по дороге выспрашивать мой кореш.

– Вроде того.

– А ты знаешь, что это уже второй по счету огнестрел в усадьбе? За истекшую неделю?

– Что?! – Для меня это был удар под дых.

– Ага. Третьего дня сюда Сашка из райотдела приезжал, оформлял. Он мне шепнул. Имело место неосторожное, как говорят, обращение с оружием. Гражданин незалежной, зовут, кажется, Глеб Анчипенко – он здесь, в усадьбе, работает – стрелял в гостя, молодого парня Евгения Базарова. Знаешь такого?

Евгением Базаровым звали того самого друга Аркадия.

И у него как раз имелись неприязненные отношения с покойным, Павлом Петровичем.

Интересно все заворачивается.

– Оба (как сказал мне Сашка), и украинец-слуга, и этот гость, Базаров, дудят в одну дуду: решили пристрелять дареную «тэтэшку», побомбить по мишеням. Поехали на опушку леса. Но слуга тот случайно нажал курок, ранил гостя. Однако, по словам Сашки, похоже, что-то они темнят. «Тэтэшку», говорят, выбросили в реку.

«Недовыбросили», – подумал я, вспомнив пистолет, кинутый на полу в комнате убитого.

– Да, придется оформлять все, чтоб комар не подточил… – продолжал вполголоса говорливый Юрец, покуда я вел его к месту последнего упокоения гражданина Кирсанова. Позади нас влеклись докторица и эксперт, и он что-то девушке тихо вкручивал, отчего та смеялась. Это кокетство было явно не по нутру Пшеничному, он бы и сам за докторицей приударил – но дело, дело! Оно прежде всего!

– Ты-то сам, Пашка, как думаешь? – расспрашивал меня Юрочка. – Действительно упокойник самолично Богу душу отдал? Или помогли ему?

– Странное время для самоубийства.

– А что?

– У мужика сегодня юбилей. Полтинник. Гости собираются. Кейтеринг. Барды.

– Йэх ты! И впрямь странно. Хотя помнишь тот случай суицида? Лет пятнадцать назад? В одном крупном издательстве?

– Не, не помню.

– Парень, молодой, лет тридцати, только женился. Недели не прошло после свадьбы. Место работы хорошее, должность высокая, зарплата. Казалось, живи да радуйся! Гуляй в медовый месяц! А он пришел рано утром на службу, отправился в сортир – и оттуда выпрыгнул с шестого этажа на асфальт. Всмятку.

– Всяко бывает.

– Вот и я о том. Может, на чиновника дело завели? Мы или смежники?8 Надо будет, кстати, проверить. Или просто проштрафился. И решили его куда-нибудь в Брянскую область перевести… Ты-то, Паша, скажи, сам – чего здесь?

– В гости приехал.

– Паша, слушай, принцип «услуга за услугу» знаешь? Ты – мне, я – тебе. Будешь темнить – и я с тобой хрена с два информацией поделюсь. А если ты чистосердечно – то и я с тобой в открытую.

– Ну хорошо, позвали. Честно скажу тебе, Юрочка: зачем – не знаю. Пришел ко мне этот племянник погибшего, Аркадий (что вас встретил и понятых теперь добывает). Нанес нелепостей. Я так и не понял в точности, что ему надо было. Говорил, предчувствует что-то. Боится за дядю или за друга своего. Евгения, кстати, Базарова.

– Того самого, раненного якобы по неосторожности?

– Именно. Конфликт, говорит, между ним возник и Павлом Петровичем – погибшим. А у дяди юбилей. Поэтому типа необходимо мое присутствие. А так как пришел чувак по рекомендации и платить за мои услуги согласен был полной горстью – почему бы не помочь?

– А теперь – в чем твоя сверхзадача? Того чувака отмазывать? Раненого?

– Такой цели передо мной не ставили.

– Значит, мешать ты мне не будешь?

– Скорее помогу.

– Хотелось бы верить. А ты что-то про того чухана, Евгения Базарова, знаешь? С которым у упокойника конфликт был? Может, это он таки помог нашему чиновнику на тот свет перебраться?

– Евгений Базаров, – я заглянул в блокнот, – двадцати восьми лет от роду, микробиолог, окончил Оксфорд.

– Ого!

За светским разговором мы дошли до комнаты «упокойника» (как величал его Юрец).

Он вошел и увидел, что мне уже было известно: закрытые гардины, ярко горящий свет, труп, лежащий на спине на кровати.

Даже самому привычному человеку зрелище мертвого тела удовольствия не доставляет. Юрочка шумно выдохнул.

– Начнем, помолясь, – молвил он, – а понятые подтянутся.

Докторица подошла, зафиксировала смерть.

– Я пойду сяду где-нибудь, буду оформлять, – буднично сказала она, – меня потом Семен заберет.

А тут Аркадий и понятых привел – парочку немолодых людей, испуганных, любопытствующих. И он, и она были без обуви, в толстых шерстяных носках.

– Боже мой! – воскликнула полная женщина при виде трупа и приготовленно перекрестилась.

Хмурый мужик-понятой покосился на нее с неудовольствием. Чувствовалось, что у них обоих за плечами долгая совместная жизнь, когда раздражение начинает вызывать любое телодвижение супруга и даже само его существование.

Начал Юра с того, что я в этой комнате уже проделал – только я производил это впопыхах, а он с чувством, с толком, с расстановкой: сфотографировал с разных ракурсов тело, а потом крупно – рану на груди. Затем он снял пулю, засевшую в спинке кровати, потом – упавший на ковер пистолет и, наконец, брошенную на тумбочке записку, извещавшую о самоубийстве.

Затем он поднял с пола оружие – за края, руками в перчатках, и громко и слегка рисуясь произнес:

– Внимание, понятые! Изымается для проведения экспертизы и последующих следственных действий пистолет, из которого предположительно было совершено самоубийство. – Он покрутил его под лампой, присмотрелся. – Видимых повреждений в результате падения с высоты нет, следы крови, волокна ткани отсутствуют. – Последнее он, скорее, произнес для меня. И я понял, что это значило. Когда человек стреляет в себя сам – это происходит с самого близкого расстояния, поэтому велика вероятность, что на пистолете окажутся частички крови или ткани, выброшенные из тела при ударе пули. Вдобавок пистолет, выпавший из мертвой руки и брякнувшийся, пусть с незначительной высоты, пусть на ковер, может в результате падения получить повреждения. Впрочем, это все только вероятности: кровь могла попасть на оружие (а могла и нет), на пистолете при падении могла возникнуть свежая вмятинка (а могла и нет).

Пшеничный положил «ТТ» в пластиковый пакет.

– Изымается также письмо, извещающее о самоубийстве, – сунул он в файлик бумагу. А потом вполголоса проговорил мне: – Странно, зачем предсмертную записку сгибать? Да еще втрое, будто в карман ее хотели спрятать? И помятая она какая-то… Интересно, что дактилоскописты по поводу пальчиков на бумаге скажут.

Тем временем эксперт смочил в спирте тампоны и протер ими обе руки трупа – я понимал, что он определяет, остались ли на кистях пороховые газы, как случилось бы, если покойник стрелял в себя сам (женщина-понятая при этом снова перекрестилась). Затем криминалист спрятал тампоны в пробирки, а потом на всякий случай – вдруг потребуется повторная экспертиза – обмотал кисти покойника белой тканью.

– Повреждения на руках, связанные с выстрелом, имеются? Ссадины, порезы? – вполголоса осведомился у него Юрец.

– На первый взгляд нет. – Тоже понятно: если человек стреляет в себя сам, да еще непривычной рукой, бывает, что кожух или затворная рама ссаживают при выстреле кожу.

Итак, на все три вопроса – следы крови на оружии, повреждения на руках или на пистолете – предварительно был дан отрицательный ответ. Значит, гражданин Кирсанов стрелял в себя НЕ сам? Ему помогли?

Потом была еще долгая возня: изымали стреляную гильзу (она закатилась под кровать), пинцетом вытаскивали пулю из спинки кровати, переворачивали труп и осматривали матрац с простыней под ним, раздевали труп и осматривали входное и выходное отверстия.

Понятых Пшеничный отослал, чтоб не травмировать:

– Идите посидите на кухне или в гостиной, пусть вам хозяин нальет чайку или чего покрепче. Главное вы видели, протокол потом подпишете… Да и ты, Пашка, чего тут забыл? Иди лучше, составь для меня списочек свидетелей-подозреваемых – кто в доме в момент происшествия присутствовал.

Когда часа через полтора он наконец закончил с осмотром, вызвал труповозку и подписал у понятых протокол, мы снова с ним встретились, и я спросил:

– В итоге – как думаешь, действительно самоубийство? Или помогли ему?

– Конечно, экспертиза многое покажет – кто пистолет в руках держал, кто записку сгибал… И мне, конечно, спокойней было бы, если б это суицид… Но поверь моему опыту: на девяносто процентов – убийство.

А я еще до этого разговора зажал в углу своего заказчика, Аркадия.

– Ну-ка, давай колись: что здесь происходило? Что за история? Почему слуга твоего Базарова подстрелил? И что между погибшим дядей и твоим другом творилось? Какая кошка меж ними пробежала?

Тогда Аркадий вздохнул и, как на духу, рассказал, что произошло между его дядюшкой и его другом Евгением Базаровым.

Павел Петрович Кирсанов

Пятью днями ранее

В день дуэли стояло роскошное утро: благоуханное, переполненное до краев мягким светом восходящего солнца и разноголосым щебетом птиц. Павел Петрович и Глеб в роли его секунданта прибыли на опушку Матвеевской рощи без четверти пять.

Оставили «Мерседес» на проселочной дороге и, измачивая в росе брюки и туфли, пришли на назначенную для поединка поляну. Павел Петрович оделся, как в присутствие, рассчитывая, покончив с делом, завезти в усадьбу Глеба и следовать прямиком на службу.

Евгения не было. Он подкатил только в четверть шестого, запыхавшийся – на велосипеде. Сказал, спешиваясь:

– Покорно прошу простить. По дороге слетела цепь. Можно попросить у вас платок или тряпку, а то все руки в смазке перепачкал, неловко брать оружие.

Глеб взял у хозяина ключи от «Мерседеса», принес для молодого человека влажные салфетки. Павел Петрович стоял, отвернувшись.

– Премного благодарен.

Евгений оттер руки.

Бросили жребий. Кирсанову достался «ТТ», Евгению – «вальтер».

Глеб зарядил в каждый по два патрона.

Он же отмерял расстояние в двадцать пять шагов. В качестве барьеров использовали сучья, что в изобилии валялись на поляне. Их стоймя с силой воткнули в землю.

Запасливый Глеб протянул молодому человеку планшет с листком бумаги и авторучку. Тот написал, что в смерти своей просит никого не винить, и невольно поежился. «Сейчас шлепнут меня слуга с господином, и дело с концом. Все шито-крыто, и расписочка смертная имеется. И никто ничего так и не узнает».

Однако в Павле Петровиче, несмотря ни на что, жило еще понятие о благородстве. Он тоже написал, что уходит из жизни по доброй воле, и протянул листок Глебу.

Тот спрятал обе бумажки в карман куртки и протянул каждому из дуэлянтов оружие.

– Ставайте до барьеру! – важно скомандовал он.

Довольно странно было видеть в нем, рабочем-электрике, образованном в советском ПТУ, распорядителя в почти средневековой дуэли.

Враги встали к барьеру.

– Востанне прошу вас примиритеся! – важно провозгласил Глеб.

– У меня нет никаких претензий к Павлу Петровичу, – проговорил Евгений, голос его предательски дрогнул, и он сам подосадовал на себя за это. – И я снова заявляю, что готов перед ним извиниться. Если желаете, при всех.

– О примирении не может быть и речи! – выспренно воскликнул Кирсанов.

– Тоди сходитеся, – махнул платком распорядитель.

Павел Петрович сделал только один шаг и тут же, даже не прицелившись как следует, выстрелил в сторону своего врага.

Пуля вжикнула рядом со щекой.

Кирсанов укорил себя за поспешность.

Евгений выстрелил в воздух.

«Благородство свое демонстрирует! Проклятый! И кем я теперь буду, если пристрелю его?!

Как перед самим собой оправдаюсь?» – эти мысли мешали Павлу Петровичу целиться, но он все-таки метил в своего врага. Рука ходила ходуном.

Евгений между тем вскинул свой пистолет вертикально и выпустил вверх и вторую свою, последнюю пулю.

– Боком встань! Закрийся пистолетом! – заорал ему секундант Глеб.

Молодой человек стал поворачиваться – почему-то левым боком, – но тут Кирсанов дрожащими руками выстрелил. На плече Евгения появилось красное пятно. Оно стало быстро увеличиваться в размерах.

– Вот и все, – сказал Кирсанов. – Финита, господа.

Базаров тяжело опустился в траву. От пережитого смертного страха ноги не держали.

На плече его расплывалось кровавое пятно. К потерпевшему кинулся слуга.

– Пиднимить руку! – кричал и суетился он. – Треба зупинити кров!

«Какая глупость! – отстраненно подумал Павел Петрович. – Неужели я убил его?»

– Бижить до машини! – гаркнул на него Глеб. – Тягнить аптечку!

Лицо Евгения стремительно бледнело. Слуга зажимал ему плечо.

Кирсанов бросился к своему автомобилю. «Неужели и впрямь я пристрелил его? – отстраненно думал он. – Или ранил? Но ведь это ж все равно уголовное дело! Конец карьеры. Конец всему!»

Он вытащил из багажника аптечку, потрусил к раненному им противнику.

«Боже мой, и как нелепо! На пороге юбилея!»

Евгений оставался в сознании, лицо его было бледно. Он полулежал на траве.

Павел Петрович между тем прикидывал варианты: к кому обратиться, проплатить. Все зависело от того, насколько серьезно ранение парнишки.

– Артерия, сдается, не зачеплена, – сказал ему Глеб. – Кость теж. Але все одно… – он хотел произнести: «треба в лекарню», однако Павел Петрович опередил его.

– Поднимай пострадавшего. Везем в клинику. И прекрати ты на суржике своем изъясняться!

Русский знаешь ведь!

У него уже сложилась в мозгу комбинация: куда ехать, кого просить, чтобы все было шито-крыто, сколько и кому заносить денег.

– Подождите, – перескочил на русский Глеб. – Сначала перевязать.

– Ах да.

– Что, Павел Петрович? – усмехнулся Евгений бледнеющими губами. – Смыл я вашу обиду своей кровью?

Глеб ловко и быстро наложил ему на рану повязку. Обломал ту же ветку, что послужила барьером. Зафиксировал на всякий случай плечо.

– Мабуть пуля в кости застрягла, – проговорил он, мешая русский с украинским. – Выхидного отверстия я не бачу. Вхидного в тулово тоже немае.

– Да ты прям корифей фельдшерских наук, – с усмешкой заметил ему Кирсанов.

– Довелось повоевати, – деловито откликнулся тот. – Кров бачив… Сам идти можешь? – обратился к Базарову. Столь интимное дело, как оказание первой помощи, словно дозволило ему обращаться к нему на «ты».

– Могу, – Евгений приподнялся и поковылял к машине. Глеб стал поддерживать его.

В этот момент в голове у Кирсанова сложилось наконец, словно пазл, точное понимание, что говорить в больнице и во время расследования (а оно, к сожалению, обязательно будет). Как объяснить все и что говорить, чтобы реальность ни в коем случае не выплыла наружу.

Если бы он не умел подобные вещи решать творчески, а главное, быстро, практически с ходу, грош цена ему была бы как чиновнику.

Пока Базаров со слугой брели к лимузину, Кирсанов поискал на поляне гильзы. На счастье, он помнил, где стоял при выстрелах сам, а где Евгений. Все четыре гильзы нашлись в траве.

Велосипед, на котором прибыл на место дуэли молодой человек, Кирсанов бросил на полянке как несущественную деталь. «Велик все равно братцу принадлежит. Позвоню Нине, если не забуду, пусть домой пригонит. Если таджики местные ему раньше ноги не приделают. Ну, да в создавшейся ситуации велодрын – все равно меньшее из потерь».

Пострадавший и санитар тем временем грузились в авто. «Попортят мне своей кровью кожаную обивку», – досадливо промелькнуло в голове у Кирсанова. Оба устроились на заднем сиденье. Павел Петрович положил оба пистолета в багажник, в тайничок под пологом рядом с инструментами. Гильзы сунул в карман. Уселся за руль и выехал на проселочную дорогу.

«Рискованно, конечно, с огнестрельным оружием по Рублевке разъезжать, да еще с незарегистрированным, да еще без разрешения. Лучше бы завезти его, конечно, назад в дом. Но это время терять! А вдруг типчик кони двинет? Тогда совсем другой разговор пойдет и совсем иные суммы потребуются. Нет, надо в больницу. Черт меня дернул с этим малахольным связаться, играть в барина, дуэль наверчивать! И черт меня дернул в него попасть!»

По проселку он вырулил на Рублево-Успенское шоссе. Уже начался утренний трафик, движение оказалось неспешным, едва ли не на каждом перекрестке, как назло, маячили полицейские в белых парадных рубашках. Кирсанов принялся инструктировать своих спутников.

– История про дуэль никому не нужна, ни мне, ни вам…

– Но вам-то, положим, – ухмыльнулся Базаров, – она нужна менее моего.

– Поэтому, – не обращая внимания на его шпильки, продолжил пожилой джентльмен, – я предлагаю поведать врачам и следственным органам следующую версию. Итак. Вот как было дело. Я тебе, Глеб, несколько дней назад подарил пистолет. Он еще с Великой Отечественной у меня от деда остался. Вы вместе с господином Базаровым решили его опробовать, пристрелять. Сели на велосипед и отправились на опушку Матвеевской рощи. И там совершенно случайно ты, Глеб, снял его с предохранителя, нажал на курок и ранил господина Базарова.

– Тобто вас на тому мисце и не було? – переспросил слуга, опять перескочив на украинский.

– Совершенно правильно. Ранив господина Базарова, ты немедленно позвонил мне, я примчался из имения, и вот, отвез пострадавшего в больницу. Пистолет мы, испугавшись, от греха выбросили в речку Сетунь.

– Замечательно у вас все выходит, господин Кирсанов, – саркастически заметил Евгений. – Как только пахнет жареным, вы оказываетесь совершенно ни при чем.

– За ваши правильные показания я вам обоим согласен заплатить. Тебе, Глеб, поелику ты берешь всю вину на себя, – бо>льшую сумму. Зато вам, Евгений, я готов компенсировать все затраты на лечение и последующую реабилитацию.

«Черт! Может быть, лучше было б его пристрелить? Не так накладно оказалось? И вони меньше».

– Какая сумма вас устроила бы? А, Глеб?

«Никогда не надо называть, сколько денег готов платить, первым – так учат нас классики бизнеса. Даже в таких скользких делах, как нынешнее».

– Молчите, Глеб! – вмешался молодой человек. Он, несмотря на ранение, не терял своей язвительности. – А вдруг я не выкарабкаюсь? Ведь ясно, сумма тогда больше станет. А вы уже будете связаны словом.

– Я мелочным крохоборством не отличаюсь, – важно заметил Павел Петрович. – И Глеб это отлично знает.

* * *

До больницы, где главврачом был старый знакомый Кирсанова-старшего, многим ему обязанный, добрались без происшествий. Никто лимузин Павла Петровича не остановил. Попутно Кирсанов позвонил главврачу и попросил проявить к случаю максимальное участие. После этого он набрал начальника УВД, в ведении которого находилась земля, на коей стояла больница, и походатайствовал, напротив, не проявлять излишнюю бдительность к происшествию, которое подведомственные ему службы обязаны были по сигналу из медучреждения расследовать.

Оба раза версии стареющего джентльмена звучали одинаково, в одном стиле: неразумный его слуга с еще менее разумным гостем взялись побаловаться с оружием, и по оплошности один другого ранил, вот и пришлось барину самолично доставлять пострадавшего в медучреждение.

– Да вы, уважаемый, так дело ведете, – усмехаясь, молвил Евгений, – как будто мы уже с вашей версией согласились. Очень вы, гражданин Кирсанов, уверены в том, что все на свете можете купить!

– А вам-то зачем упорствовать? Ну, выведете меня на чистую воду. И будете лечиться в районной больничке по месту прописки, с серыми рваными простынями. Вы у нас откуда родом? Из Калининской области, если я не ошибаюсь? Вот и поедете туда за милую душу.

Как свидетельство правоты и всемогущества Кирсанова, в больнице пострадавшего уже ждали. С уважением, прямо на пандусе, перегрузили в каталку, сразу вкололи противошоковое, поставили капельницу, увезли на рентген. Не надеясь на одни лишь высокие сферы, Павел Петрович отыскал дежурного врача и простимулировал его двумя красными купюрами. Потом он велел Глебу надзирать за процессом, оставил тому на расходы, на усмотрение, еще два «хабаровска» – и отбыл на службу.

В итоге рана была признана не угрожающей жизни. Пуля чудесным образом не задела ни артерию, ни кость. Она попала в мякоть руки и застряла в ней. Больному провели операцию по извлечению инородного тела, и он после перевязки был отпущен на амбулаторное лечение.

Следуя телефонным указаниям Павла Петровича, Глеб на такси доставил Базарова назад в особняк. Тот находился в сознании, но был очень бледен и слаб.

Паша

Суббота, двадцать третье июня

– Когда эта дуэль случилась? – перебил я Аркадия.

– В понедельник.

– А ты у меня был во вторник, – когда я злюсь на человека, не могу его на «вы» называть, пусть он даже самый щедрый заказчик будет. – И что, тогда нельзя было рассказать?

– Зачем выдавать лишнюю информацию, – пробормотал он.

– Затем, что вмешайся я раньше, – дядюшку, может, и не убили бы! Ладно, расскажешь, как дальше дело было. А главное, начнем со списка тех, кто присутствовал этой ночью в имении.

Мы с Аркадием сели в кухне-столовой, в его крыле. И я составил с его слов списочек всех тех, кто присутствовал в усадьбе Кирсановых в ночь (само) убийства.

Итак:

1. Сам Аркадий – а точнее, Аркадий Николаевич Кирсанов, 1995 года рождения. Недавний выпускник Оксфорда. В настоящее время в поиске работы.
2. Его отец Кирсанов Николай Петрович, 1970 года рождения. Художник и преподаватель Университета художественного и промышленного дизайна.
3. Его сожительница Феодосья Ивановна Арбузова (Фенечка), 1994 года рождения. Уроженка подмосковного города Кошелково, выпускница института, где преподает Николай Петрович, и его ученица.
4. Ее и Николая Петровича малолетний сын Александр, млекопитаемый младенец прошлого года рождения – ну, этого из списка возможных подозреваемых можно смело вычеркивать.
5. Мать Николая Петровича Кирсанова и самоубийцы (убитого?) Павла Петровича Кирсанова – и, соответственно, родная бабка Аркадия – Антонина Николаевна Кирсанова, 1941 года рождения, гражданка США (и России), третьего дня из-за океана прибывшая. Художница и преподаватель университета в городе С. (штат Невада).
6. Ее сожитель Мигель (Майкл) Кроуфорд, 1962 года рождения. Гражданин США, без определенных занятий, вроде тоже художник, по-русски не говорит.
7. Бывшая жена Кирсанова Николая Петровича – Мария Михайловна Кирсанова, в девичестве Огузкова, 1964 года рождения. Была супругой вышеупомянутого господина в течение двадцати пяти лет. Ныне работает поваром в частном доме. Прибыла в имение по приглашению (убитого? или самоубийцы?) Павла Петровича Кирсанова, временно проживает в принадлежащем ему крыле.
8. Ее молодой сожитель Константин Васильевич Пятихатов, временно не работающий, 1982 года рождения.
9. Прислуга: Нина Ивановна Анчипенко, гражданка Украины, 1983 года рождения. Живет в усадьбе примерно пять лет, выполняет обязанности кухарки и уборщицы, помогает своему мужу в работах по саду.
10. Ее муж Глеб Семенович Анчипенко, гражданин Украины, 1975 года рождения. Садовник, чинит сантехнику и электрику, ухаживает за техникой, шоферит.
11. Евгений Базаров, друг Аркадия и гость в доме, 1990 года рождения, только что окончил Оксфорд и тоже, как его приятель, ищет места.


Когда же я со списком покончил, Аркадию позвонил его отец Николай Петрович. Он приглашал меня к себе в кабинет.

Кабинет его на втором этаже левого крыла дома был типичным обиталищем художника – или, скорее, очень старался таковым выглядеть: мольберт с холстом на подрамнике – неоконченная картина, повернутая, чтоб никто не подглядывал, лицом к стене; на столе – античная гипсовая голова и статуэтка, уменьшенная копия микеланджеловского Давида. На книжных полках – роскошные альбомы по искусству, на многих языках. На стенах – пара тщательно отобранных картин, возможно, кисти хозяина кабинета, а может, его деда, этакий оттепельный соцреализм: на одной – группа мускулистых девушек и юношей в старомодных шароварах, бегущая через залитую солнцем рощу; на второй – юная красотка, делающая гимнастику в солнечной (опять-таки) комнате.

Сам Николай Петрович был тщательно наряжен в тон с убранством комнаты: в домашних брючках, комнатных туфлях и сюртуке с кистями. И смотрелся весьма импозантно: аккуратно постриженная бородка, причесочка с благородной сединой, волосок к волоску. Да, преуспевающий художник.

Похоже, он всегда тщательно работал над своим визуальным образом.

Невзирая на то что ночью лишился брата.

– Павел Сергеевич, здравствуйте, – сказал он мне. – Могу я на правах старшего называть вас Пашей?

– Как вам будет удобно.

– О вас поступают хорошие отзывы.

– От вашего сына?

– Гм, гм, и не только… И поэтому я решил вас, как это называется? Нанять. Да, нанять, чтобы вы разобрались в смерти моего родного и горячо любимого брата Павлика.

– Но у меня уже есть клиент. Ваш сын.

– Но он вас, как я знаю, нанимал для другого. Для того, чтобы как бы чего не вышло. И вот – вышло. Вины вашей в этом, конечно, нет. Вы не успели… Но те договорные отношения с моим сыном можно считать исчерпанными. И теперь я хочу воспользоваться вашими услугами. Мне надо понять, было ли случившееся самоубийством. И если да, то что стало его причиной. А если вдруг мой брат пал от зловредной и злонамеренной руки, тогда кто это сделал. К тому же у вас, как мне сказали, добрые отношения со следователем, ведущим дело. Не правда ли?.. – он выждал паузу – я молчал, ничего, как говорится, не подтверждая, но и не опровергая. – Могу я узнать ваши стандартные условия?

Я назвал.

– Я заплачу вам в полтора раза больше!

– Очень щедро.

– Тогда приступайте!

– Пожалуйста. И для начала я опрошу вас. Итак, кому может быть выгодна смерть вашего брата?

– В смысле?

– Грубо говоря, кто его наследники?

– Ммм… Я не знаю. А кто по правилам?

– Он был женат?

– С женой он в разводе. Давно. С юности. Еще с начала девяностых годов. И более не женился.

– Дети?

– Кажется, у него их не было и нет.

– Кажется?

– Да, жили они с супругой очень нехорошо, ругались… Расстались очень плохо и никаких больше отношений не поддерживали. Кажется, она умерла… А впрочем, точно не знаю… Брат больше не женился… Он вел довольно рассеянный образ жизни… Поэтому, если вы спрашиваете о детях, отвечаю: все может быть. И дети тоже.

Но я ничего о них не знаю. Брат ни о ком никогда не говорил, никому не помогал.

– Может, он завещание написал?

– Я об этом тоже ничего не ведаю.

– Значит, по закону наследниками являются его родители. Мать Антонина Николаевна. И отец. А что с вашим отцом?

– Насколько я знаю – как нам рассказывала мама, – он погиб, утонул. Давно.

– Тело нашли? Где похоронен?

– По-моему, вы слишком глубоко копаете. Его не стало еще в конце семидесятых.

– Ладно. А что насчет недоброжелателей?

– Брат был чиновник… Высокого ранга… Поэтому, наверное, недоброжелателей и даже врагов у него хватало…

– А кого из них знаете лично вы?

– Я? Хм. Ну, вот, к примеру. Наш сосед. Тимофей Одинцов.

– Сосед? Вот как?

– Но он давно в бегах. Скрывается за границей. Уже много лет, больше пяти – точно. Тут у нас осталась только его, что называется, соломенная вдова – Елена Сергеевна. Кстати, давеча она как раз была здесь, в особняке, в гостях.

– Тогда расскажите о ней, пожалуйста.

– Извольте.

* * *

Одинцовы купили дачу, находящуюся забор в забор с кирсановской, еще когда был жив дед, академик архитектуры Николай Петрович Кирсанов-старший. Дача принадлежала раньше гроссмейстеру Бланку. Гроссмейстер умер, сын его эмигрировал в Америку, в девяносто третьем вслед за ним отправилась и вдова шахматиста. Дачу она продала Тимофею Евгеньевичу Одинцову – выскочке и нуворишу (по мнению деда). Одинцов почти сразу развернул на участке грандиозную стройку. Был он юрким, общительным и веселым. Приходил к Кирсановым знакомиться. Дед, которого страшно нервировал строительный шум с соседского участка, не смолкавший даже и ночью, принял Одинцова холодно.

Зато когда деда не стало (а на соседском участке вырос хай-тековский особняк с окнами в пол, нелепый с точки зрения архитектуры, зато с зимним садом и бассейном), Одинцовы и Кирсановы подружились. Особенно в дружбе преуспел Павел Петрович, у которого с новым хозяином сразу нашлись деловые интересы. Однажды он даже отдыхал на одинцовской яхте, барражировавшей в Средиземном море.

В нулевые годы Одинцов занялся строительным бизнесом. Одним из его проектов было строительство многоэтажного жилого квартала близ деревеньки Матвеевки все на том же престижном Рублево-Успенском направлении. Он даже ходил по этому поводу консультироваться у властительного соседа, Павла Петровича, и тот заверил его, что никаких проблем не будет.

Одинцов приобрел земельный участок, заказал проект. Однако по закону требовалось пройти так называемые общественные слушания, то есть получить одобрение стройки у проживавшего рядом народонаселения. Обычно о подобных слушаниях, как и о самих проектах застройки, никого не извещали. На собраниях, куда привозили заранее заряженных двух-трех алкоголиков из местных, втихаря штамповалось одобрение. А когда начинали урчать бульдозеры и махать крыльями строительные краны, и жители спохватывались – их отшивали: где ж вы раньше-то были? Уже поздно, ваши же представители новострой одобрили!

Но в тот раз келейно решить не получилось. О стройке откуда-то прознали ушлые местные депутаты. Начали мутить, возбуждать народ. В итоге на слушанья в маленьком физкультурном зале местной школы собралась толпа в сотни человек. Набили весь зал, холл школы, еще и во дворе толпились, куда была выведена прямая трансляция. Пришли с плакатами: «Долой!», «Нет стройке!» и прочими. Кто-то подогнал журналистов да с телевидения. В СМИ появилось несколько репортажей. Ситуация вознеслась до губернатора области. И тот личной властной рукой стройку зарубил.

Не совсем напрочь, но семнадцатиэтажные типовые дома заменил четырехэтажками. Жителям Матвейки пообещали канализацию и бесплатные абонементы в строящийся в жилом квартале спортивный комплекс. Пришлось переделывать проект, ставить новостройки вплотную друг к другу, чтобы хоть как-то компенсировать потери в этажности. И все равно Одинцов лишился едва ли не половины запланированной прибыли.

Павел Петрович после этого волновался: вдруг сосед к нему придет с предъявой? Видит бог, вины его в том, что народонаселение возбухло, не было. Однако и за гораздо меньшие оплошности людей в нынешние времена заказывали и убивали. Однако Тимофей Одинцов оставался по отношению к Кирсанову прежним – ласковым и веселым.

Павел Петрович объяснял это для себя умягчающим влиянием супруги Одинцова, Елены Сергеевны. Спокойная, выдержанная, не по годам мудрая (она была младше Тимофея лет на десять), дама всегда облагораживала порывистый до сумбурности характер Тимофея.

Однако неполная, далекая от ожидаемой и незапланированно половинчатая удача Одинцова с кварталом в Матвейках стала, как впоследствии оказалось, только первой в череде его неприятностей. Долгое время он конкурировал на девелоперском рынке со своим заклятым соперником, главой некоего «Треста СМУ-17» Игорем Корнильевичем Жолобовым. И все свои неприятности – в том числе, кстати, и с Матвейками – списывал на козни Жолобова. И вот на Одинцова вдруг завели уголовное дело, да по целому букету статей: там и взятки, и уклонение от налогов, и чуть ли даже не рабовладение. Хитрый Одинцов (и тут ему Павел Петрович слегка помог) вышел на руководителя следственной бригады по своему делу, следователя по особо важным делам З***. Им устроили встречу в ресторане, и Одинцов без обиняков предложил: за прекращение моего уголовного дела плачу один миллион долларов США. Неизвестно, сработала ли магия круглых цифр, но следователь по особым делам, ранее кичившийся своей неподкупностью, дрогнул. И согласился. А в момент передачи ему пресловутого миллиона был повязан безпекой и фобосами9.

Казалось, Одинцов мог торжествовать – но он не удовлетворился локальной победой и решил одним махом покончить и со своим ненавистным недругом Жолобовым. Он заказал его убийство. Однако то ли с самого начала исполнитель работал под контролем спецслужб, то ли по ходу перекинулся на сторону добра и донес – но он не только не исполнил заказ, но и дал показания против кирсановского соседа. Вдобавок прежнее дело против Тимофея Одинцова, невзирая даже на задержание бывшего главы следственной бригады, слегка забуксовав, все равно закрутилось.

Короче, в один прекрасный день (а случилось это уже лет семь назад) Тимофей Одинцов отъехал за границу и больше в страну не возвращался. Где он, что с ним, объявлен ли в розыск и скрывается или просто живет в свое удовольствие, – об этом даже соседи по даче, Кирсановы, не ведали.

Елена Сергеевна продолжала жить в своем доме в Хаупе на положении соломенной вдовы. Впрочем, раза два в год она выезжала за рубеж. Где была, что делала, встречалась ли с Тимофеем – об этом не распространялась, но возвращалась довольная, веселая, счастливая.

У Кирсановых она на правах ближайшей соседки продолжала бывать. Несколько раз Павел Петрович выводил ее в свет – на мероприятия, на которых неприлично появляться в одиночестве. И она, и он на вопросы, порой не задаваемые, но подразумеваемые, отвечали: «Нас связывают чисто дружеские отношения». Но как обстояли дела на самом деле и был ли между ними роман, не знал даже брат, Николай Петрович.

* * *

После этого рассказа я мысленно расширил свой список подозреваемых еще на одного человека:

12. Елена Сергеевна Одинцова, точный возраст неизвестен, на вид, если присмотреться, около сорока, не работает, ведет рассеянный образ жизни. Видимо, содержит ее муж, который пребывает в бегах, за границей.


Мой новый заказчик рассказал также о других персонажах и о том, что происходило в усадьбе в последние дни. Что интересно, ни о какой дуэли между братом и молодым Базаровым он не знал и выдал мне официальную версию: неосторожное обращение с оружием.