Генри Каттнер
Ось времени
1. ВСТРЕЧА В НЮ
Все это никогда не происходило, и теперь я могу это доказать. Но Де Калб заставил меня ждать биллион лет, прежде чем я смог записать эту историю.
Итак, я начал с парадокса. Но главный парадокс заключается в том, что в этой истории нет ничего парадоксального. Все происходит по законам логики. Не логике человека, конечно. И не логике этого времени и пространства.
Я не знаю, совершат ли люди когда-нибудь такое же путешествие, какое совершили мы. Путешествие в скрещение различных измерений, где миры плавают, плавают вечно и никогда, плавают в пространстве и вне его, плавают по оси, протянувшейся через время. От самого начала, от первых туманностей, где конденсировалась первоначальная материя, до самого конца, до абсолютной энтропии, когда вся структура космоса рухнет и превратится в хаос, тянется эта ось. От рассвета до заката. От начала до конца. И как над материальный мир нанизан на ось пространства, которая тянется через всю вселенную, так и сфера времени нанизана на свою ось, ось времени.
Я никогда не мог понять этого до конца. Это выше моего понимания. Потребовались объединенные знания трех великих цивилизаций, разделенных во времени, чтобы создать такую концепцию, в которую даже сама Вселенная входит лишь как незначительный фактор.
И даже этого оказалось недостаточно. Понадобилось Лицо Эо — которое я никогда не смогу описать более или менее удовлетворительно.
Я видел его, сияющее в пурпурных сумерках заката, говорящее со мной шумом ветра, несущегося над мертвой пустыней Земли в те времена, которые еще наступят. Я думаю, Лицо будет вечно находиться там, на пустой поверхности мертвой планеты, и смотреть, как бесконечные дни сменяют ночи, долгие, как годы. Останутся звезды, и останется Земля — могильный памятник людям. И Лицо останется, останется навсегда. Я был там. Я видел его. Был ли? Буду? Могу быть? Я уже ничего не знаю.
Но из всех история, рассказанных на Земле, эта больше всего заслуживает, чтобы ее выслушали.
Все началось с того, что я был вовлечен в один эксперимент. Теперь, когда я понял, что настоящее, прошлое и будущее — всего лишь каменные плиты тротуара, порядок которых может быть нарушен, я знаю, что первый шаг был сделан два месяца назад.
Это было в этом времени и в этом пространстве. Вернее, во времени и в пространстве, которые существовали два месяца назад….
Что такое жизнь?
Для меня это Большая Гонка. Начинается она при твоем рождении. Ты вскакиваешь на тоббоган, мчишься с горы, а в конце пути падаешь. Но ты можешь сделать только один заезд. Бесполезно требовать еще одну попытку. Тебя просто оттолкнут слишком много людей ждет своей очереди. Тебе дается всего лет сорок-пятьдесят. И это все.
Я еду на тоббогане уже тридцать пять лет. Джерри Кортленд из Денвер Порт, «Ериско Ньюс», Бюллетень Эй-Эм, Эй-Пи, Тайм Кольер — иногда штатный сотрудник, иногда на подхвате. Я наклонялся с тоббогана, пытаясь сорвать плоды с пролетающих мимо деревьев. Иногда это были довольно своеобразные плоды.
Я много ездил по свету.
Видимо, в сиденье моего тоббогана была заноза. Я ерзал, я не мог сидеть спокойно. Я все время пытался схватить пролетающее мимо меня. Целые годы в разных газетах под сообщениями можно было увидеть черную строчку: «Передано по телеграфу Джереми Кортлендом».
Россия, Китай, батискаф Пикара, войны, межпланетные и сверхзвуковые корабли, большой глаз Паломара и забастовки шахтеров, и грязный фермер в Северной Каролине, который вдруг обрел способность творить чудеса. Правда, никто из его многочисленных пациентов не вылечился, что несколько подорвало к нему доверие.
Большая Гонка. И я хватал по пути все, до чего мог дотянуться. Одна женитьба, развод, множество связей. Долгие поиски работы и денег. В общем, жизнь не сахар. Да и чего я мог ожидать? Рая?
Глаза мои уже перестали быть такими ясными, как раньше. Кожа на лице стала одутловатой. Одного подбородка мне уже показалось маловато. Но Гонка продолжалась. И заноза в сиденье все еще оставалась. Скрываясь от алиментов, я махнул в Бразилию. Участвовал в подводных исследованиях бассейна Амааюнки, описал свои впечатления и продал рукопись в Эй Пи. В тот же день я прочел в газете, что созданы 85 и 87-й элементы таблицы Менделеева.
Астатин и Францин, недостающие звенья в периодической таблице. Когда-то, два биллиона лет назад, на Земле их было полно. Но Сибор и Гиорде создали их с помощью большого циклотрона. Рядом с этой заметкой я увидел большой заголовок:
«Найдена вторая жертва, погибшая от ожогов.»
Но тогда я не задумался над этим.
Такие смерти от загадочных ожогов уже случались в США, но теперь, кажется, они распространились и на Южную Америку.
В этой же газете было еще одно сообщение, касающееся меня. Но тогда я еще не знал об этом. — Ира Де Калб начал работу над чем-то в высшей степени секретным, что об этом мог узнать здесь, в Рио, каждый у кого хватило денег на покупку газеты.
У меня же была своя проблема. И довольно странная.
Все началось за шесть недель до того, как началось. Вы подумаете, что это опять парадокс, но если вы поймете, что я хочу этим сказать, то вам не покажется это настолько парадоксальным.
Я шел по тенистой аллее, которая ведет к улице Свидор. Что я делал здесь в три часа утра, я сказать не могу. Я много выпил в эту ночь, играл в шмен де фер. В кармане пиджака у меня топорщилась солидная пачка банкнот, в кармане плаща другая.
Я шел, опустив голову, и видел, как мелькают в лунном свете носки моих ботинок. Небо сверкало звездами. Со всех светились огни фонарей. Весь мир сверкал вокруг меня.
Я стал богат и намеревался покончить со старой жизнью, купить маленький домик в Петрополисе и наконец-то засесть за академический обзор со Беременной жизни, который я давно собирался написать. Я думал об этом, хотя и был пьян. В конце концов, я протрезвею, а решимость моя останется.
Я редко принимал серьезные и ответственные решения, но это было крайне серьезным, и я знал это. Вот здесь, на освещенной луной аллее, происходит поворот в жизненном пути Джереми Кортленда.
Что случилось потом, я так никогда и не вспомнил. К счастью для себя, я был слишком пьян и не мог этого не понять, ни отчетливо разглядеть.
Это появилось из черной тени и с распростертыми руками двинулось на меня. В этом я уверен. Две руки не коснулись меня, они и не хотели этого. Они прошли мимо моих ушей, и я услышал какой-то звук, похожий на шипение. В моем мозгу что-то лениво зашевелилось, как будто откуда-то из глубины выплыли две забытые мысли. Давно забытые.
Я коснулся его.
Лучше бы я этого не делал. Но я думал о моих деньгах. Рука моя приблизилась к чему-то, чему — я до сих пор не знаю. Я могу только сказать, что оно было гладким и обожгло мне кожу. Теперь я думаю, что обожгло меня трение. То, к чему я прикоснулся, вращалось с огромной скоростью, хотя зрением обнаружить это было невозможно. Трение сожгло кожу на тех частях ладоней, которые прикоснулись к нему.
Я знаю, что когда касаешься чего-то раскаленного добела, то оно в первый момент кажется холодным. Я и тут еще не понял, что обжег руки. Я крепче прижал ладони к… не знаю чему. Но оно быстро удалилось от меня. Я остался на месте, тряся ладонью, которую жгло, и смотрел на что-то, как это что-то удаляется от меня с пугающей скоростью.
Я был слишком ошарашен, чтобы закричать. А когда я пришел в себя, то вообще стал сомневаться, было ли что-нибудь на самом деле.
Через десять минут я обнаружил, что деньги мои исчезли. Значит, этому не суждено было стать поворотным пунктом в моей судьбе. Но если бы не случилось этой пропажи, я никогда не встретился бы с Ира Де Калбом. Так что, может быть, это и был поворотный пункт.
Иногда наши чувства и мозг бывают ужасно медлительными.
Рука не знала, что она обожжена, и мозг не мог осознать того, что возникло передо мной. Он вообще не мог воспринимать то, чего не может быть.
Я вернулся в свой отель и лег в постель. Я встретил вора, уверял я себя. Сам виноват — не шляйся ночью по городу, набитый деньгами. Вор забрал деньги — вот и все. Он… или что-то другое, на краткий миг коснулось меня. Все это было невероятно. Но раз это случилось, значит это возможно. И мозг должен примириться с этим. С такой мыслью я уснул.
Я проснулся рано утром от очень странного ощущения, какого я не испытывал никогда в жизни. Даже встреча на улице Свидор не могла затмить его.
Ощущение возникло в области солнечного сплетения — беззвучный взрыв энергии. Как будто во мне внезапно родилось солнце. Я не могу подобрать слов, чтобы описать свои ощущения.
Но я чувствовал, что от этого таинственного источника по всему моему телу расходятся круги жизненной энергии, силы. Время перестало существовать для меня. Я лежал и буквально купался в энергии, новая кровь бурлила в моих жилах. В тот момент я понимал, что со мной происходит. Затем кто-то внезапно выключил источник энергии.
Я резко вскочил, лишенный чудесной энергии. Скоро мной овладел ужас от понимания того, что стало причиной отключения источника энергии.
Голова моя кружилась от резкого движения. Серый свет начала дня окрасил небо и осветил комнату. Я сидел, сжимая голову руками и понимая — где-то в городе в этот момент погиб человек.
Я мог попытаться снова лечь и уснуть. Но понял, что не смогу. Я встал, кое-как оделся, а затем, преодолевая боль в голове, собрав все нервы в кулак, я вышел на улицу и нашел такси.
Я даже знал, где должен находиться труп. Я не мог знать заранее, но я поехал именно туда, куда надо. И я нашел его. Он лежал недалеко от фонтана, на небольшой площади возле того места, где я встретился с вором.
Это был индеец. Возможно, бродяга. Я стоял на пустынной площади, смотрел на него. Я слышал, что по городу уже начали ездить машины и что если меня застанут здесь, то это будет выглядеть слишком подозрительно. Я еще никогда не видел людей, умерших от ожогов, но я знал, что этот человек погиб именно от этого.
Собственно говоря, он не обгорел в полном смысле этого слова. Мне показалось, что это ожог от трения. И смотрел на его изъязвленную кожу и это заставило меня вспомнить про собственную руку.
Я стоял и переводил взгляд со своей ладони на кожу этого человека… и вдруг, все произошло снова.
Снова где-то в животе произошел взрыв, снова вспыхнуло солнце, снова по жидам заструилась живительная сила…
Я продал свои заметки в Эй Пи. В Рио уже произошло пять подобных убийств, прежде чем я решил покончить с этим, опубликовав в газете свой рассказ. Рассказ о загадочных смертях с сообщением ошеломляющих подробностей о моей способности раньше всех обнаруживать трупы, были перепечатаны даже в американских газетах.
Размышляя сейчас над этим, я понимаю, что меня не арестовали по обвинению в убийстве только потому, что не могли представить, каким образом я мог его совершить. К счастью, рука моя зажила раньше, чем полиция и газеты обнаружили связь между мной и таинственными убийствами.
После пятого убийства я махнул в Нью-Йорк. Я решил, что если уеду из Рио, то убийства прекратятся. Вполне возможно, что они начнутся в Нью-Йорке. Однако, я все-таки решил уехать. Чувствовал я себя совсем не лучшим образом.
2. ПЯТНО И КАМЕНЬ
В аэропорту меня ждала записка. Сам Роберт Дж. Аллистер пожелал видеть меня. Я был потрясен. Аллистер был владельцем нескольких газет и иллюстрированных изданий, тиражи которых были сравнимы с тиражами «Лайф» и «Тайм». Я позвонил, чтобы договориться о встрече, но мне было предложено приехать прямо сейчас.
Я прошел через холл, где толпились люди, и меня без лишних церемоний провели прямо в святая святых. Я даже не подумал, не слишком ли плохого мнения я был о себе все прошлые годы.
Сам Аллистер поднялся из-за стола и протянул мне руку. Я прошел вперед, утопая в пушистом персидском ковре, и пожал протянутую руку.
Он пригласил меня сесть. Вид у него был усталый и гораздо менее здоровый, чем у его фотографий в газетах.
— Значит вы и есть Джереми Кортленд, — заговорил он неожиданно высоким голосом. — Я наблюдал за вашей работой в Рио. Неплохо. Не хотите ли бросить эту работу на время?
Я открыл рот от изумления. Он устало улыбнулся мне.
— Я хочу предложить вам поработать у меня, — сказал он. Сейчас я все объясню. Вы знаете Ира Де Кабла?
— Это тот самый новый Эйнштейн?
— Да, в какой-то степени. Но он дилетант. Хотя, возможно, и гений. Мозг его скачет, как кузнечик. Калб разработал новую область математики, и даже не подумал, как ее можно практически использовать. Он… впрочем, вы сами поймете все, когда познакомитесь с ним. Сейчас он занимается чем-то абсолютно новым. Новым и очень важным. Я хочу, чтобы кто-нибудь об этом написал, и Ира Де Калб потребовал вас.
— Но почему?
— У него есть свои соображения. Может, он объяснит вам все, но я пока не могу. — Он протянул мне контракт. — Ну как?
— Хорошо, я попытаюсь. Но если работа мне не понравится…
— Понравится, — угрюмо сказал Аллистер, — Когда вы познакомитесь с Ира Де Калбом, вам понравится, я гарантирую.
Дом Де Калба вписывался в склон горы, как будто его построил сам Френсис Ллойд Райт. Когда я взобрался на верхнюю террасу, я уже едва дышал. Служанка провела меня в комнату и предложила подождать.
— Мистер Де Калб ждет вас. Он будет через десять минут.
Одна стена комнаты, в которой я находился была стеклянной, и через стекло открывался изумительный вид на Аппалачские горы, покрытые лесами. В комнате, кроме меня, находилась еще женщина. Она встала из-за стола, когда я вошел. Я сразу узнал ее, хотя мог видеть только очертания прямой фигуры на фоне ослепительного света.
— Доктор Эссен! — воскликнул я. И сразу проникся уважением к своей будущей работе. Не может быть, чтобы такие люди, как Ира Де Калб и Летта Эссен собрались вместе из-за какой-то чепухи.
Я знал доктора Эссен. Дважды я брал у нее интервью сразу после Хиросимы. Тогда я интересовался ее совместной работой с Фришем и Месснером. Мне очень хотелось спросить, что она делает здесь, но я не стал. Я знал, что если она захочет, то расскажет обо всем сама.
— Мистер Де Калб попросил меня встретить вас, Мистер Кортленд, — сказала она приятным мягким голосом. — Я очень рада снова встретиться с вами. В Рио у вас было небольшое приключение, не так ли?
Она снова лукаво улыбнулась мне. Ее усталое лицо обрамляли коротко остриженные волосы, серые глаза разили, как стальные копья, если вы встречали ее прямой взгляд. В основном, она была мягка и нежна, но иногда ее быстрый взгляд пугал своей пронзительностью. Он говорил о таящемся в этой мягкой, усталой женщине изощренном мозге.
— Я разрешу мистеру Калбу рассказать вам все. Это не моя тайна. Однако, вы вовлечены в нее гораздо больше, чем предполагаете. — Она помолчала, не глядя на меня и носком туфли подцепила угол ковра. — У нас есть немного времени, и я хочу оценить вашу реакцию на… кое-что. Идемте.
Мы вышли в холл, спустились по лестнице и очутились в большой комнате, великолепно обставленной. Видимо, кабинет, подумал я. Однако, все книжные шкафы были пусты, на всем лежал слой пыли.
— Камин, мистер Кортленд, — сказала она и показала рукой на камин. Я подошел ближе, затем опустился на колени, чтобы рассмотреть получше.
Это был обычный камин из обычного серого камня, но на одной его стороне было какое-то пятно.
У меня в голове бешено закрутились мысли. Я понял, что значит остановить время. В голове одновременно вспыхивали тысячи образов. Я увидел пятно, и сразу понял: трансмутация.
Не знаю, почему я так подумал. Затем, не успев прийти к какому-то разумному выводу относительно того, что со мной происходит, я уже очутился в той аллее в Рио, в три часа утра. И на меня с распростертыми руками двигалось что-то темное. Я слышал шипение в ушах, ощущал ожог от прикосновения, я вспомнил взрыв источника энергии во мне, в тот самый момент, когда погибал человек. Я знал, что все это связано между собой — и то, что произошло со мной, и это пятно на камине. У меня не было никаких основания для такого вывода, но я был уверен в своей правоте.
Не спрашивая ни о чем, я внимательно рассматривал камин. Пятно было неправильной формы. Казалось, что камень к этом месте перешел в какую-то иную субстанцию. Она была мне совершенно неизвестно. Серый цвет камня обрывался совершенно внезапно, и начиналось иное вещество, почти прозрачное, с темными прожилками и крупными зернами. На деревянных панелях, которыми были обшиты стены, на ковре, висящем рядом с камином, тоже были такие пятна. Я поднял глаза.
— Не прикасайтесь к нему, — сказала доктор Эссен.
Но я и не собирался этого делать. Мне не нужно было касаться его, чтобы узнать, каковы будут последствия. Я знал, что получу ожог, как от трения, хотя пятно казалось абсолютно неподвижным. Доктор Эссен, как я понял, взглянув на ее лицо, тоже знала об этом.
Я еще раз вгляделся в прожилки, причудливо перекрученные между собой, они казались совершенно инородным телом в полупрозрачном материале.
Я поднялся.
— Что это? — Голое мой чуть было не сорвался на крик.
— Некрон, — ровным голосом ответила она, так внимательно изучая мое лицо, что мне стало не по себе. — Так назвал это вещество Де Калб. Слово ничем не хуже и не лучше других. Это… это новый вид материи, мистер Кортленд. Вы когда-нибудь видели подобное? — Ее острый взгляд пронзил меня.
— Пожалуй, нет, — сказал я. — Но…
— Хорошо, я понимаю, — прервала она меня. — Я просто хотела убедиться кое в чем. И я убедилась. Теперь пойдем отсюда, и ради бога, никаких вопросов, пока вы не просмотрите Запись.
— Запись? Что…
— Ее нашли во время раскопок на Крите. Она очень любопытна. Вы увидите ее. Идемте.
Она заперла за нами дверь.
Мистер Де Калб, как и древние греческие статуи, не выглядел на свои 47 лет. Скорее, он был похож на юношу. Высокого, прекрасно сложенного, его волосы были коротко подстрижены, лицо приятное, спокойное.
Никакие переживания и невзгоды не смогли избороздить морщинами его гладкий лоб. По всему было видно, что он прекрасно умеет владеть собой и подавлять свои эмоции. Это было лицо Будды — спокойное и сосредоточенное.
Но в глазах его была одна странность: я не мог определить их цвет. Они, казалось, были затянуты пленкой. Светло-серые, — подумал я. А может, серые. Или совсем бесцветные.
Он крепко пожал мою руку и опустился в кресло, вытянув ноги. Затем он хмыкнул и стал рассматривать меня своими бесцветными глазами. Во всех его движениях, дикции, манере разговора чувствовалось, что он презирает весь мир и всех людей, кроме себя самого.
— Рад приветствовать тебя, мистер Кортленд. Ты мне нужен. Не из-за твоего ума, которого у тебя не так уж много. Не из-за физических достоинств, которые наверняка пострадали в схватке с неумолимым временем. Но я уверен, что мы сможем работать вместе.
— Меня послали сюда взять интервью для газеты, — напомнил я.
— Нет, — Де Калб поднял палец. — Ты ошибаешься. Роберт Аллистер, издатель, мой друг. У него есть деньги, и он хочет, чтобы весь мир служил ему. Ты заключил с ним контракт, и теперь должен делать то, что скажет он. А он сказал, что ты будешь работать со мной. Ясно?
— Предельно. Только маленькая поправочка. Так я работать не буду. В контракте сказано, что я буду репортером. Но там ни слова не сказано о рабстве.
— Ты и будешь репортером. Я дам тебе интервью. Но сначала Запись. Я не вижу смысла в бесцельном споре. Доктор Эссе, не будете ли вы так любезны… — и он кивнул на шкаф.
Она достала из шкафа пакет и передала его Де Калбу. Тот положил пакет на колени и забарабанил по нему пальцами. Пакет был размером с портативную пишущую машинку.
— Я польщена, Ира, — сухо сказала Эссен, — я польщена…
— Я показывал это только доктору Эссен, — сказал он, — и, теперь я показываю это тебе.
Де Калб протянул мне пакет.
— Положи его на стол, придвинь стул и садись. Прекрасно. А теперь разверни.
Оба они наклонились вперед, выжидающе глядя на меня. Я увидел помятый металлический ящик, прямоугольный, серо-серебряного цвета, выпачканный в грязи.
— Это неизвестный нам металл, — сказал Де Калб. — Я думаю, это какой-то сплав. Его нашли пятнадцать лет назад во время раскопок на Крите. Ящик прислали мне. Они не могли открыть его, и он оставался запертым до недавнего времени. Ты, наверное, понял, что этот ящик с секретом. Мне потребовалось четырнадцать лет, чтобы разгадать этот секрет. Сейчас я открою его для тебя.
Руки Де Калба легли на поверхность ящика, пальцы, нажимающие на точки в разных местах, побелели от напряжения.
— Сейчас ящик откроется. Но я не буду смотреть. А вы, Летта? Я думаю, нам обоим не стоит смотреть, пока мистер Кортленд…
Больше я ничего не услышал, потому что ящик начал медленно открываться.
Он раскрывался, как драгоценный камень, или как- цветок, все его грани, плоскости, ребра смещались относительно друг Друга, переливаясь разными цветами, вскоре движение прекратилось. Передо мной лежал… кристалл? Ребра, грани, углы…
И тут же в моем мозгу началось движение. Как струна откликается на вибрацию камертона, так мой мозг отреагировал на странное воздействие этого ящика. Как будто невидимый мост протянулся между ящиком и моим мозгом. Как будто в мозгу раскрылась книга и стали переворачиваться ее листы…
Время спрессовалось в микроскопический комок. Листы книги переворачивались с бешеной скоростью, открывая мне свое содержание.
В моем мозгу воспроизводилась Запись. Но мозг не успевал реагировать, не успевал запоминать. Я все видел, но потом забывал.
Я забывал, но не все.
С красного неба над пустынной планетой на меня смотрело Лицо. Лицо Эа.
Комната закружилась передо мной.
— Возьмите, — промурлыкал у меня за спиной голос доктора Эссен. Я взглянул на нее и увидел стакан виски. Не знаю, был ли я в сознании или нет. В глазах у меня стоял туман, комната плыла передо мной. Я с благодарностью выпил виски.
3. ВИДЕНИЕ ВРЕМЕНИ
— Расскажи, что ты видел? — прозвучал голос Де Калба.
— Вы… Вы тоже видели это? — Виски помогло мне, но оправился я еще не полностью. Я не хотел говорить о том, что промелькнуло в моем мозгу за бесконечно короткие мгновения, и что выскользнуло из моей памяти. И одновременно, мне хотелось говорить об этом.
— Я видел это, — торжественно, но угрюмо сказал Де Калб. — Летта Эесен тоже видела. Теперь ты. Нас трое. Все мы видели одно и то же. Но три свидетеля одного происшествия расскажут о нем по-разному. Каждый видит в соответствии со своим интеллектом. Расскажи, что видел ты.
Я покрутил остатки виски в стакане. Мысли мои тоже кружились в голове. Такие же терпкие и жгучие. Еще десять минут, подумал я, и мысли мои исчезнут.
— Красное небо, — медленно заговорил я. — Пустынная земля. И… — я замялся. Слово застряло у меня в горле. Я не мог произнести его.
— Лицо, — нетерпеливо подсказал мне Де Калб, — продолжай.
— Лицо Эа, — сказал я. — Откуда мне известно имя? Эа и время… время… — внезапно виски выплеснулось из стакана.
Реакция была такой сильной и неожиданной, что я не смог управлять собой. Держа стакан обеими руками, я поднес его к губам и жадно допил остаток.
Я снова овладел собой.
— Время, — осторожно сказал я, позволяя мысли об этом овладеть моим мозгом — подобно холодной темной волне. — Время… Далекое будущее. Многие тысячелетия после нас. Все там, в Записи. Возникали и погибали великие цивилизации, одна за другой, пока… пока не остался один город. Город Лица.
— Ты видел, что это город? — Де Калб даже приподнялся. Это хорошо. Это очень хорошо. Мне, чтобы понять это, понадобилось три просмотра Записи.
— Я не видел его. Я просто… знаю.
Я закрыл глаза. Передо мной снова появилась пустынная земля. Темная, почти черная, под кроваво-красным небом.
Я знал, что Лицо огромно. Оно было высечено в скале, и я был уверен, что это сделали человеческие руки. Но создавалось впечатление, что Лицо это существует вечно, и что однажды оно проснется, сделает гримасу отвращения и освободится от нагромождений камня. И Эа бросит взгляд на вечность, сквозь кроваво-красную ночь этого мира.
— Там есть люди. Я чувствую их. Чувствую их мысли. Люди в громадном городе за Лицом…
— Это некрополь, — сказал Де Калб. — Но… Да, пожалуй это город.
— Улицы, — сонно говорил я, глядя в пустой стакан. — Многоэтажные дома. Люди ходят, разговаривают, живут, думают. Почему вы решили, что это некрополь?
— Скажу позже. Продолжай.
— Мне очень хочется, но я не могу. Все уплывает. — Я закрыл глаза, вспоминая лицо. У меня были силы, чтобы заставить себя вспоминать, но мне не хотелось снова сталкиваться лицом к лицу с вечностью. На Лицо было жутко смотреть. В нем было ощущение бесконечной сложности, мудрости, всезнания, всего того, что недоступно простому смертному. Мне было жутко думать и вспоминать о нем.
— Это портрет? — спросил я. — Или просто символ? Что это такое?
— Город, — сказал Де Калб. — Народ. Судьба. Мольба о помощи. И еще очень многое, что нам не дано понять.
— Но… но будущее! — воскликнул я. — Разве этот ящик не нашли в развалинах на Крите? Как можно в прошлом найти то, что содержит информацию о будущем? Это бессмыслица!
— Да, бессмыслица. Для того, кто не понимает природу времени. — В голосе Де Калба послышалось презрение. Он откинулся в кресле и скрестил руки на груди, глядя на меня серыми глазами.
— Ты читал Шпеглера, Кортленд? — спросил он.
Я поморщился и кивнул.
— Знаю, знаю. Он действительно раздражает, но все равно он — гений. Он описал то, что случилось с городом Лица. Общество тянется от «культуры» к омертвению, окаменению цивилизации. Именно это и случилось с городом Лица. Я использовал глагол в прошедшем времени для этого некрополя будущего. Он существует. Он также реален, как Рим и Вавилон. Но люди в нем не люди в том смысле, как мы понимаем людей. Они боги.
Он посмотрел на меня, как бы ожидая возражений. Но я промолчал.
— Они боги, — продолжал Де Калб. — Шпенглер ошибался, полагая, что цивилизация развивается по простой дуге. Достаточно сравнить Рим 14 века и Рим 16 века, чтобы заметить, что город, который стал некрополем, вновь возродился и занял свое место в человеческой цивилизации. Я не хочу спорить со Шпенглером, но я не согласен с его идеей о символической ценности города, как единице культуры. Когда ты посмотришь Запись несколько раз, ты поймешь, что я имею в виду.
Он помолчал, придвинул к себе вазу с фруктами и взял апельсин. Он долго рассматривал его, затем заговорил снова.
— Сейчас я хочу показать тебе кое-что на примере этого апельсина. Город Лица прошел свой путь развития и стал некрополем.
Когда-то Рим тоже был некрополем, а Нью-Йорк еще будет. Но это вовсе не будет означать конца цивилизации, так как город еще не весь народ. Остаются маленькие городки, которые будут только процветать, когда избавятся от тирании мегаполиса, от доминирующей роли метрополии. Когда темные века опустились на Европу — это не было концом мира, так как возникли и стали развиваться другие, новые, цивилизации.
Но город Лица — совсем другое дело. Он действительно некрополь — и вокруг него нет деревень и поселков. Во всем мире существует только он — город, в котором живут люди. Но они не люди — они боги.
— Значит это не некрополь, — заметил я.
— Для нас он некрополь.
— Почему?
— Ты видел мой камин. Видел пятно на нем. И это пятно разрастается! Медленно, но верно. И по мере увеличения пятна, скорость роста увеличивается. Это произошло и в том мире. Он весь стал некрополем, кроме самого города. Ты не почувствовал этого, когда смотрел Запись? Нет? Еще почувствуешь. Жители города не могут спастись, когда против них сама вселенная. Они обратились к нам. Мы можем им помочь. Пока я не знаю, как. Но они знают это, иначе бы не обратились к нам.
— Подождите, — сказал я. — Давайте проясним ситуацию. Что вы хотите от меня лично? Что могу сделать я? И почему я?
Де Калб заворочался в кресле и уставился на апельсин так, будто видел его впервые в жизни.
— Ты прав, Кортленд. Давай рассмотрим факты. Первое — Запись. Это, по сути, книга. Но не книга, сделанная человеком. Она постигается не чтением. Ее содержание проникает прямо в мозг. Каждый раз, когда ты просматриваешь Запись, то воспринимаешь весь объем информации, и каждый раз в мозгу что-то остается. Но в Записи есть и то, что наш мозг не в состоянии воспринять. Это просто ускользает от нас…
Ящик был найден на Крите. Там он был закопан три, может пять тысяч лет назад. А может и миллион. Он случайно попал ко мне. Я не мог открыть его, хотя и пытался это сделать разными способами. Я пробовал с помощью рентгена увидеть его содержимое, но и это мне не удалось.
Я пробовал радиацию, ультрафиолетовые и инфракрасные лучи… И еще многое другое. И что-то сработало. В один прекрасный день ящик открылся.
Он посмотрел на меня.
— Этот ящик — письмо. Он послан к нам через время. Конечно, не именно к нам. Но адрес назначения прост: людям, у которых развита техническая цивилизация.
— Хорошо, — сказал я. — Предположим, он пришел к нам через время. Предположим, это — призыв о помощи. Не буду спорить. Может, я и сам пойму это, если буду часто просматривать Запись. Но почему вы думаете, что судьба города зависит от вас? Ведь если ящик так стар, как вы говорите, то может быть, город существовал в далеком прошлом.
Жители города сделали Запись. Не могу отрицать этого. Они бросили ее в реку времени, ее прибило к нашему берегу. Мы смогли ее прочесть. Но может, это запись древней цивилизации, жившей миллион лет назад? Обо всем этом я могу написать, но…
— Ты здесь не для того, чтобы писать писать статьи, Кортленд! — резко сказал Де Калб.
— Таковы мои функции, так написано в контракте.
— Тебя выбрал не Аллистер, — тяжело уронил Де Калб. — И не я. — Он снова заворочался в кресле. — Позволь мне договорить. — Он подбросил апельсин в воздух и поймал его. Раздался сочный шлепок. — Первый раз я открыл ящик в своем кабинете. Ты сам видел, что он раскрывается, как цветок. Он раскрылся впервые за миллион лет. Ящик раскрывается в четырех, а может, даже в большем числе измерений. Мы не можем воспринять этого. Но в первый раз… — он помолчал. — В первый раз случилось еще кое-что. — Он снова помолчал и неохотно добавил. — Что-то вышло из ящика.
Я ждал. Доктор Эссен, которая не шевельнулась ни разу в течении нашей беседы, вдруг резко встала, отошла к окну и стала смотреть на серую туманность гор вдали.
— Что-то вышло из ящика, — быстро сказал Де Калб, как бы решившись сказать то, что ему говорить не хотелось. — Оно прошло сквозь меня, пролетело к камину и исчезло. Больше я ничего не видел. Но в тот вечер я впервые заметил пятно на камине. Тогда я не обратил на это внимания. Я еще слишком мало узнал из Записи, чтобы чего-то бояться. Но теперь я знаю.
4. В ГОРАХ СВ. ЛАВРЕНТИЯ
Снова я ждал, но на этот раз не выдержал.
— Что вы знаете?
— Некрон, — сказал он. — Он растет. И он никогда не перестанет расти, пока… — Он помолчал, пожал плечами. — Мы должны поверить, что они в будущем. И помочь им. Они хотят, чтобы мы обязательно сделали это. И хотят быть уверенными в том, что мы поможем. Ведь если мы не придем на помощь, то погибнем сами. Некрон будет разрастаться и превратит весь наш мир в мертвую материю. Инертную. Некронную. Это смерть всему, поэтому я назвал это вещество некроном.
Некрон совершенно новая форма материи. Это смерть энергии. Некрон разрушает Высший закон Вселенной, закон увеличения энтропии. Энтропия сама по себе стремится к хаосу, но некрон другой крайний случай: материя с нулевой, умершей энергией.
— Значит, — сказал я, — люди города решили устроить западню для тех, кто откроет ящик?
— Да. Но они вынуждены сделать это. Они хотят заставить нас откликнуться на мольбу о помощи. Нам придется сделать это, чтобы спасти себя.
— Значит, вы убеждены, что они существуют в будущем, а не в прошлом?
— Ты видел Лицо? Ты чувствовал, как во времени, разделяющем нас, развиваются и погибают цивилизации? Как ты можешь сомневаться, Кортленд?
Я молчал, вспоминая.
— Впрочем, дело не в этом, — сказал Де Калб. — Этот вопрос чисто академический. И прошлое и будущее одинаковы в ткани, сплетенной из времени. Ты сам поймешь это из Записи.
— Но как мы можем помочь им? Если они сами не могут отвести угрозу от своего мира, то что можем сделать мы? Это смешно. А кроме того, если путешествие во времени возможно для ящика, то возможно ли оно для живого человека? И где гарантия, что мы не попадем в уже мертвый город?
— Нет, нет, Кортленд. Тебе нужно еще многому научиться. Позволь мне самому подумать об этом.
Некрон может быть уничтожен. Или, по крайней мере, проблемы, которые он вызывает, могут быть разрешены. И я уверен, что это можно сделать только одним способом: трое мужчин и одна женщина должны отправиться в будущее, к лицу Эа. Именно это и имели в виду люди города, когда посылали нам свою Запись.
— Почему вы в этом так уверены?
— О, доказательств много. Запись была послана цивилизацией города нашей цивилизации, помнишь?
— Но вы же сказали, что Запись была найдена при раскопках на Крите.
— Конечно. Но древние не открывали ящик. Я предполагаю, что ящик существовал задолго до времен Тезея, но он оставался закрытым, так как на земле еще не было технически развитой цивилизации, способной открыть ящик. Только люди, которые являются продуктом такой цивилизации, смогут решить проблему некрона.
— Почему же они не послали письмо прямо в нашу эру? Почему они промахнулись на несколько тысяч лет?
— Я не эксперт по вопросам путешествий во времени, раздраженно сказал Де Калб. — Может быть, такая точность принципиально недостижима. Откуда я знаю? Но я могу доказать, что письмо попало именно к тому, кому оно и было адресовано.
Я все еще пытался найти ошибку в его рассуждениях.
— Вы сказали, что необходимо решить проблему некрона и уничтожить его. У вас уже есть решение?
Де Калб воззрился на меня.
— Нет, пока нет. Некрон весьма любопытное вещество, совершенно нетипичное. Он абсолютно инертен, у него нет спектра поглощения и спектра излучения. Ничто не действует на него. Это совсем новый вид материи. Пока я не могу уничтожить некрон. Но я уверен, чтосмогу сделать это, если воспользуюсь помощью жителей города Лица. Вообще-то говоря…
Зазвонил телефон. Доктор Эссен резко обернулась. Де Калб усмехнулся, кивнул ей и пробормотал:
— Я думаю, что это он, — как бы отвечая на молчаливый вопрос, и взял трубку. Я услышал возбужденный голос в трубке. — Мюррей, — поморщившись сказал Де Калб. — Мюррей, подождите, Мюррей, я все знаю, но…
Однако, Мюррей не дал ему договорить. Голос в трубке стал таким громким, что разносился по всей комнате. Де Калб слушал его с отрешенным видом. Наконец, он выпрямился и сказал:
— Мюррей, послушайте, здесь Кортленд.
В трубке что-то заклокотало. Де Калб ухмыльнулся.
— Я знаю. Возможно, Кортленд тоже недолюбливает вас. Это неважно, Мюррей. Вы можете прийти сюда? Да, это очень важно. Я хочу вам кое-что показать. — Он заколебался, посмотрел на Эссен, пожал плечами. — Послушайте, Мюррей, я хочу показать вам один ящик.
— Ты знаешь полковника Мюррея Харрисона? — спросил Де Калб, положив трубку. Я кивнул. Я его знал и очень не любил, так как его человеческие качества находились в чудовищном противоречии с его способностями. Это был старый военный из Уэст-Пойнта, но вел он себя, как настоящая истеричка, не умеющая владеть собой. В то же время, у него был точный, никогда не ошибающийся ум робота.
Никто не мог отрицать его таланта. Он страшно гордился тем, что всегда стоит за справедливость, хотя это было далеко не так. Он подтвердил все это во время военный действий на Тихом океане в 1945 году. Однажды я написал о нем очерк, достаточно честный. Но это ему не понравилось.
— Вы и его берете в дело?
— Приходится. Мне ничего не остается… Впрочем, это неважно. Правда, он сам настаивает на этом, хотя совершенно не понимает важности дела.
— Ира, — робко вступила в разговор доктор Эссен. — Ты действительно уверен, что полковника необходимо ввести в дело?
— Ты сама знаешь, что не уверен, Летта. — Он нахмурился. — Но нам нельзя терять время. Я боюсь ждать, Кортленд, — повернулся он ко мне. — Я думаю, что тебе пора получить более подробную информацию. Я хочу кое-что рассказать тебе о нас о тебе и о себе. Ты уже понял, что ты связан со всем этим, и не в моих силах отвергнуть или принять тебя.
Я кивнул. Я уже понял это. Я вспомнил о том, что произошло со мной в Рио, о связи, которую я ощутил, между тем существом в Рио и пятном на камине. А затем смерти людей… Прекратились ли они в Рио? Может теперь они начнутся здесь? Ведь не может все это оказаться простым совпадением. Однако, сейчас мне оставалось только одно — ждать.
— Вот мой рассказ, — начал Де Калб. — Наша история, твоя и моя. И доктора Эссен тоже. А может, и полковника Моргана. Я не знаю, хотя мне очень бы хотелось знать. Итак, начнем, он тяжело вздохнул. — Когда я многократно просмотрел Запись, я понял, что где-то на Земле есть место, имеющее для нас огромное значение.
Я не могу сказать, почему. Однако, мне удалось определить его координаты. Это заняло много времени, так как пришлось перевести все меры этого мира в земные измерения. Но, повторяю, я сделал это. И направился туда. — Он помолчал, пристально глядя на меня. — Ты когда-нибудь бывал в горах Святого Лаврентия и насколько они дики? Кажется, они совсем рядом, несколько часов лета. Но как только стихнет шум двигателя, кажется, что ты очутился на другой планете. Звенящая полярная тишина окружает и поглощает тебя. Ты можешь ощущать ее чисто физически.
Я нанял людей, которые стали рыть шахту. Они считали меня человеком, у которого в кошельке слишком много денег, а в голове мало ума. К счастью, они не догадались о моей цели. То, что я искал, нам удалось найти под землей.
Мы выкопали вокруг этого места полость. После этого я рассчитался с ними и отпустил. Сам же спустился посмотреть, что же я нашел, — он рассмеялся. — Это было двадцать футов пустоты, Кортленд. То, что я определил с помощью своих инструментов, имело овальную, яйцеобразную форму. Я мог пройти сквозь это. Но внутри этой пустоты пространство и материя уже не принадлежали этому миру. Барьер между нашим и чужим мирами находился в каком-то другом измерении. Я не встречал барьера входя и выходя из яйца. Но человек, переходя из света в тень, тоже не встречает барьера. Хотя аналогия здесь чисто внешняя.
Однако, внутри овала что-то было. Я долго пытался обнаружить, что именно. Но только облучение ультрафиолетом помогло мне. В этой пустоте я увидел какую-то тень. Я увеличивал мощность, уменьшал ее, менял частоту, я играл верньером настройки, как скрипач на скрипке.
Я охотился за таинственной тенью, как кот за мышью. И, наконец, я увидел…
Он замолчал и ухмыльнулся.
— Нет. Пока я не скажу тебе, что я увидел. Ты мне не поверишь. А сейчас, Кортленд, настало время прочесть тебе лекцию о природе времени. — Он держал апельсин, поворачивая его в руке. — Сфера, — сказал он, — вращается на оси. Назовем это Землей. — Другой рукой он взял из вазы серебряный нож, лезвие которого, выполненное в форме листа, было чуть шире апельсина. Затем он с наслаждением вонзил нож в апельсин…
Василий Осипович Ключевский
5. НОСИТЕЛИ СМЕРТИ
КУРС РУССКОЙ ИСТОРИИ
А затем случилось нечто неожиданное. Только что я сидел, удобно устроившись в кресле, и смотрел, как Де Калб расправляется с апельсином. И вдруг…
(Лекции XXXIII—LXI)
Снова во мне вспыхнул источник энергии.
ЛЕКЦИЯ XXXIII
Комната исчезла для меня. Де Калб и доктор Эссен перестали быть для меня реальностью. По моим жилам и нервам заструилась живительная энергия. Сейчас для меня не существовало ничего, кроме этого сладостного ощущения, которое я даже не могу описать словами.
И первое, что я увидел, когда все пришло в норму, была кровь, текущая по руке Де Калба.
Ближайшие следствия поместной системы.
Сначала я ничего не понял. Кровь — естественный спутник смерти, а я знал, что мгновение назад где-то поблизости умер человек. Затем все чувства вернулись ко мне, я резко выпрямился в кресле, глядя на Де Калба.
Краска схлынула с его лица. Он смотрел на свою пораненную руку тупым невидящим взглядом. На лезвии ножа была кровь.
I. Влияние поместного принципа на вотчинное землевладение. Мобилизация вотчин в XVI в.
Значит, Де Калб просто порезался.
Порезался…
II. Поместная система как средство искусственного развития частного землевладения.
Наши глаза встретились. В этот момент понимание происшедшего одновременно вспыхнуло в нас. Значит, он тоже ощущает это. Значит, и в нем происходит взрыв энергии. Мы оба молчали. Говорить не было никакой необходимости.
III. Образование уездных дворянских обществ.
После долгого молчания я взглянул на Эссен. Серая сталь ее глаз спокойно встретила мой взгляд, но в нем было и легкое замешательство.
IV. Появление служилого земледельческого пролетариата.
— Что случилось? — спросила она.
V. Неблагоприятное влияние поместного землевладения на города.
Звук ее голоса вернул нас обоих из забытья.
VI. Влияние поместной системы на судьбу крестьян.
— Вы не знаете? — Де Калб повернулся к ней. — Нет, конечно, нет. Но Кортленд и я… Кортленд, как часто у тебя… он не докончил фразу.
— Впервые я ощутил это, когда в Рио произошла первая смерть, — ровным голосом ответил я. — А вы?
— Когда погиб человек здесь. И очень слабо, когда смерть происходила в Рио.
Я изложил основания поместной системы в том виде, какой она приняла к началу XVII в Развитие этой системы служилого землевладения сопровождалось разнообразными и важными последствиями, которые сильно чувствовались в государственном и народнохозяйственном быту не только древней, но и новой Руси, чувствуются еще и доселе. В нашей истории очень немного фактов, которые производили бы более глубокий переворот как в политическом складе, так и в хозяйственном быту общества. Я перечислю теперь только ближайшие из этих последствий, которые успели обнаружиться уже к концу XVI в.
— 0 чем вы говорите? — спросила доктор Эссен.
С трудом подбирая слова, Де Калб рассказал ей обо всем.
Поместье и вотчина
— Что касается меня, — закончил он, глядя в мою сторону, — то это началось, когда я впервые открыл Запись. — Он помолчал, с удивлением глядя на пораненную руку, а затем, отложив нож и апельсин, достал платок и забинтовал порез. — Я совсем не ощущал боли, — сказал он как бы про себя.
Затем продолжил, обращаясь ко мне:
— Я открыл ящик, и тут, как я уже говорил, что-то выскользнуло из него и исчезло в направлении камина, где потом образовалось некронное пятно. — Он угрюмо посмотрел на меня сузившимися глазами.
I. Поместное землевладение изменило юридический характер землевладения вотчинного. Перемена эта была произведена распространением на вотчинное землевладение принципа, на котором построено было землевладение поместное. В удельное время, как мы видели, государственная служба, точнее, вольная служба при дворе князя не была связана с землевладением. Поземельные отношения боярина и вольного слуги строго отделялись от его личных служебных отношений к князю: вольный слуга мог служить в одном уделе и владеть землею в другом. Этим строгим разделением поземельных и служебных отношений в удельные века условливалось тогдашнее государственное значение земли. Тогда земля платила, несла тягло, служили только лица. Это правило применялось так последовательно, что бояре и вольные слуги, покупавшие земли черных людей, т.е. крестьян, живших на казенной княжеской земле, обязаны были тянуть тягло вместе с крестьянами, а в противном случае теряли купленные земли, которые возвращались черным людям даром. Точно так же барская пашня, которую служилый землевладелец пахал на себя своими дворовыми людьми, подлежала общим поземельным повинностям, и только со второй половины XVI в. часть ее пропорционально поместному окладу владельца обелялась — освобождалась от тягла. В том и другом случае привилегированное положение служилого землевладельца по службе не отражалось на его землевладении. Теперь служба связалась с землей, т.е. служебные повинности распределялись на лица по земле. Поэтому теперь рядом с землей платящей явилась земля служащая, или, говоря точнее, земля платящая в руках служилого человека становилась и землей служащей. Благодаря этому соединению службы с землей произошла двоякая перемена в вотчинном землевладении: 1) стеснено было право приобретения вотчин, т.е. ограничен был круг лиц, имевших это право; 2) стеснено было право распоряжения вотчинами. Как скоро государственная служба как повинность стала падать на лица по земле, утвердилась мысль, что, кто служит, тот должен иметь землю. На этой мысли и была построена поместная система. Прямым последствием этой мысли было другое правило: кто владеет землей, тот должен служить. В удельное время право земельной собственности принадлежало на Руси всем свободным классам общества, но, как скоро восторжествовало указанное правило, внесенное принципом поместного владения, землевладение на личном вотчинном праве должно было стать привилегией служилых лиц. Вот почему в Московском государстве XVI в. мы уже не встречаем в гражданском обществе землевладельцев-вотчинников, которые бы не принадлежали к служилому классу. Вотчины церковные не были личной собственностью, а принадлежали церковным учреждениям; впрочем, и они отбывали ратную повинность через своих церковных слуг, которые, подобно государевым служилым людям, получали поместья от этих учреждений. Итак, кто владел землей в Московском государстве на вотчинном праве, тот должен был служить или переставал быть земельным вотчинником. Далее, ограничено было право распоряжения вотчинами. На вотчинное землевладение налагалась служебная повинность в одинаковой степени, как и на землевладение поместное. Следовательно, вотчиной могло владеть только лицо физическое или юридическое, способнее нести военную службу лично или через своих вооруженных слуг. Отсюда закон стал ограничивать право распоряжения вотчинами, чтобы помешать их переходу в руки, неспособные к службе, или помешать их выходу из рук способных, т.е. предотвратить ослабление служебной годности служилых фамилий. Это стеснение коснулось права отчуждения и права завещания вотчин, именно родовых, т.е. наследственных, а не благоприобретенных. Государство старалось обеспечить и поддержать служебную годность не только отдельных лиц, но и целых служилых фамилий. Отсюда и вытекали ограничения, каким подвергалось право отчуждения и завещания родовых вотчин. Эти ограничения наиболее полно изложены в двух законах — 1562 и 1572 гг. Оба этих указа ограничивали право отчуждения вотчин княжеских и боярских. Князья и бояре по этим законам не могли продавать, менять, вообще каким-либо образом отчуждать свои старинные наследственные вотчины. На деле допускались случаи, в которых вотчинники могли продавать свои родовые вотчины, впрочем ни в каком случае не более половины, но это дозволенное отчуждение стеснялось правом выкупа родовых вотчин родичами. Это право определено уже в Судебнике царя Ивана и в дополнительных к нему указах. Отчуждение родовых вотчин обусловлива— Кортленд, — сказал он, — когда ты впервые увидел пятно на камине, оно не показалось тебе знакомым?
ось молчаливым согласием родичей. Вотчинник, продавая родовую вотчину, отказывался от права выкупать ее за себя и за своих нисходящих потомков. Боковые родственники, подписываясь свидетелями на купчей, этим самым отказывались от права выкупа проданной вотчины, но это право сохранялось за остальными родичами, которые не давали своих подписей на купчей: они могли выкупить проданную вотчину в продолжение 40 лет. Притом родич, выкупивший свою родовую вотчину, лишался уже права дальнейшего отчуждения ее в чужой род, а был обязан передавать ее путем продажи или завещания только членам своей фамилии. Еще более стеснено было наследование родовых вотчин. Вотчинник мог отказать свою вотчину нисходящим потомкам или за неимением их ближайшим боковым родичам, разумея под последними степени родства, не допускающие брака; но право завещания, как и право наследования по закону, ограничено было немногими поколениями, именно могло простираться только до четвертого колена, т.е. не далее боковых внучат: «а дале внучат вотчин не отдавать роду». Вотчинник мог отказать свою вотчину или только часть вотчины, если она была крупная, своей жене, но только на прожиток, во временное владение, не предоставляя ей права дальнейшего распоряжения; по прекращении этого владения завещанное отходит к государю, а душу вдовы «велит государь из своея казны устроить». Наконец, законом 1572 г. запрещено было вотчинникам отказывать свои вотчины «по душе» в большие монастыри, «где вотчин много». Благодаря этим стеснениям вотчинное землевладение значительно приблизилось к землевладению поместному. Как легко заметить, все изложенные ограничения вызваны были двумя целями: поддержать служебную годность служилых фамилий и не допускать перехода служилых земель в руки, неспособные к службе или непривычные к ней. Последняя цель прямо высказывалась в указах XVI в., ограничивавших право завещания. Эти указы оправдывали налагаемые ими стеснения тем, чтобы «в службе убытка не было, и земля бы из службы не выходила». Таково было первое последствие поместной системы, отразившееся на юридическом значении вотчинного землевладения. Вотчина, подобно поместью, переставала быть полной частной собственностью и становилась владением обязанным, условным.
Я вскочил так резко, что опрокинул кресло и с жаром заговорил:
Мобилизация вотчин
— Де Калб, где-то только что умер человек! Что-то убило его! И это что-то делает вас и меня соучастниками убийства! Мы должны прекратить это. Это не научная диссертация — это убийства. Мы…
— Сядь, Кортленд, — сказал Де Калб усталым голосом. — Я прекрасно знаю, что это убийство. Мы должны знать правду. Но не криками и руганью. Правда находится в этом ящике. Она находится в далеком будущем. Что-то из будущего пришло к нам в мир и уничтожает его. Я выпустил это что-то. Я открыл ящик Пандоры и выпустил из него смерть и омертвение. Теперь нам остается только молиться, чтобы в этом ящике оказалась и надежда на спасение.
Впрочем, надо оговориться, что это ограничение прав вотчинного землевладения не было исключительным делом землевладения поместного: по крайней мере едва ли не большая часть княжеских вотчин XVI в. подверглась действию еще другого условия, ограничивавшего также эти права. Последние ускоренные шаги государственного объединения Московской Руси произвели в среде служилых князей и значительной части нетитулованных бояр быструю мобилизацию земельной собственности. В этом движении участвовали не одни государственные расчеты московского правительства, но и хозяйственные побуждения самих служилых землевладельцев. Тогда во множестве исчезали вотчины, владеемые исстари, унаследованные от отцов и дедов, во множестве стали являться вотчины новые, недавно купленные, вымененные, чаще всего пожалованные. Благодаря этому движению юридическое понятие о частной гражданской вотчине, завязавшееся в период удельного дробления Руси или унаследованное от предыдущих веков, но еще не успевшее устояться, укрепиться при недавнем господстве родового владения, — теперь это понятие снова замутилось и поколебалось. Причина этого колебания сказалась и в законе 1572 г., в котором от старинных вотчин боярских отличены вотчины «государского данья», т.е. жалованные государем, и о них постановлено, что в случае бездетной смерти владельца с ними должно поступать, как обозначено в жалованной грамоте: если грамота утверждает вотчину за боярином с правом передачи жене, детям и роду, так и поступать; если же в грамоте вотчина написана только самому боярину лично, то по смерти его она возвращается к государю. Впрочем, и это условие имело некоторую внутреннюю связь с поместным землевладением, вытекало из соображений или интересов государственной службы. Оба условия также вели к тому, что вотчина, подобно поместью, переставала быть полной частной собственностью и становилась владением обязанным, условным.
— Скажите, чем я могу помочь? Я все сделаю! — пылко воскликнул я. — Но давайте больше не будем говорить о теории. Я слишком устал от этих смертей. Я и сам в опасности, может быть, и вы тоже. Что мы можем сделать конкретно?
Искусственное развитие частного землевладения
— Убийца не угрожает нам ничем. Опасность для нас кроется в законе. Если наша связь с убийствами будет установлена, нас могут обвинить в соучастии. Что нам делать, спрашиваешь ты? Хотел бы я знать это. Я уверен, что то, что вылетело из из ящика и оставляющее после себя некронные следы, как отпечатки пальцев — живое и крайне опасное существо. Пролетая, оно коснулось меня. Мне показалось, что с меня содрали кожу. Ты тоже прикасался к нему?
Я рассказал ему о своем опыте общения с таинственным существом.
— Хорошо, — сказал Де Калб. — Мы оба в опасности. А не пустил ли некрон корни и в тебе?
II. Поместное землевладение стало средством искусственного развития частного землевладения на Руси. Огромное количество казенной земли роздано было служилым людям на поместном праве. При настоящей обработке истории русского землевладения нельзя определить точно количественное отношение поместных земель к вотчинным ни в XVI, ни в XVII в. Можно только догадываться, что уже к концу XVI в. поместное землевладение количественно намного превосходило вотчинное. Даже там, где можно предполагать давнее и усиленное развитие вотчинного землевладения, оно в первой половине XVII в. уступало поместному: в Московском уезде, по книгам 1623/24 г., за помещиками числилось 55% всей служилой земли, там значившейся. Опираясь на эти данные, сделаю несколько фантастический расчет, имеющий значение не исторического вывода, а только методологического приема, помогающего воображению представить хоть приблизительные размеры изучаемого факта. Я уже приводил известие летописи о 300 тысячах ратников, собранных царем Иваном под Старицей в конце войны с королем Баторием. В этой массе, наверное, было немало людей даточных, рекрутов из неслужилых классов, поэтому убавим ее на одну треть. За каждым служилым ратником в походе предполагалось по закону 150 десятин пашни, не считая луговой земли. Знаем также, что среди провинциального дворянства вотчины встречались очень редко, да не особенно богато было ими и дворянство столичное, даже большинство боярства. Потому в составе 30 миллионов десятин пахотной земли, которые можно предполагать за 200-тысячною ратью, собранной под Старицей, поместной земли можно считать гораздо более половины. При тогдашней территории Московского государства и особенно при тогдашних размерах лесной площади на ней можно по такому примерному расчету представить себе, какое относительно огромное количество угожей пашни путем испомещения перешло к служилым людям к концу XVI в., т.е. в 100 лет с чем-нибудь. Желательно было бы хоть приблизительно рассчитать, сколько сельских рабочих сил занимало все это количество земли, перешедшей к служилым владельцам. Обратимся опять к известиям XVII в. Сам Котошихин отказывается даже приблизительно сметить, сколько было крестьян за всеми служилыми людьми его времени; он только говорит, что за иными боярами было по 10, по 15 и более тысяч крестьянских дворов. Но он приводит несколько цифр, помогающих выяснению дела. До его словам, казенных и дворцовых земель в царствование Алексея оставалось уже немного: казенных, или черных, — не более 20 тысяч, дворцовых — не более 30 тысяч крестьянских дворов. Все остальные населенные земли находились уже в частном владении; из них за церковными властями, патриархом и епископами, числилось 35 тысяч дворов, за монастырями — около 90 тысяч. Но, по переписным книгам 1678/79 г., всех крестьянских дворов числилось 750 тысяч или несколько более; исключив 175 тысяч дворов церковных, казенных и дворцовых, за служилыми людьми всех чинов можно считать около 575 тысяч, т.е. более всего количества крестьянских дворов. Для нас теперь неважно, сколько считалось поместных и сколько вотчинных крестьян во время Котошихина и по переписи 1678/79 г. Во второй половине XVII в. уже завершался давно начавшийся двусторонний процесс превращения поместий в вотчины и слияния поместий с вотчинами. Во-первых, поместное владение постепенно прямо превращалось в вотчинное посредством выслуги. Важные государственные заслуги, оказанные служилым лицом, награждались тем, что известная доля его поместного оклада, обыкновенно 20%, жаловалась ему в вотчину. Кроме того, разрешалось помещикам покупать у казны поместные земли в вотчину. Рядом с этими отдельными переходами одного вида землевладения в другой шло постепенное общее слияние обоих видов. Если начала поместного владения проникали в вотчинное, то и поместье воспринимало особенности вотчины. Землю, недвижимость, заставляли исполнять роль денег, заменять денежное жалованье за службу. Потому поместье вопреки своей юридической природе личного и временного владения стремилось стать фактически наследственным. По устанавливавшемуся уже в XVI в. порядку верстания и испомещения поместье либо делилось между всеми сыновьями помещика, либо справлялось только за младшими, в службу поспевавшими, либо переходило к малолетним детям в виде прожитка. Еще от 1532 г. сохранилась духовная, в которой завещатель просит душеприказчиков ходатайствовать о передаче его поместья его жене и сыну, а в одной духовной 1547 г. братья-наследники наравне с вотчиной отца поделили между собоСначала я не понял его, но потом все во мае оборвалось. Де Калб кивнул.
й и его поместье. Закон 1550 г., испомещая под Москвой известную тысячу служилых людей, установил, как правило, переход подмосковного поместья от отца к сыну, годному к службе. Бывали случаи и менее прямого наследования: одно поместье перешло от отца к сыну, после которого оно было справлено за его матерью, а после нее досталось ее внуку. С начала XVII в. поместья иногда прямо завещаются женам и детям, как вотчины, а при царе Михаиле был узаконен переход поместья в род в случае бездетной смерти помещика. Отсюда уже при Михаиле появляется в указах совсем не поместное выражение — родовые поместья. Кроме завещания постепенно входила в обычай и облегчалась законом мена поместий. Потом разрешена была сдача поместий зятьям в виде приданого или родичам и даже сторонним людям с обязательством кормить сдатчика или сдатчицу, а в 1674 г. отставные помещики получили право сдавать поместья и за деньги, т.е. продавать их. Так к праву пользования, которым первоначально ограничивалось поместное владение, присоединились и права распоряжения, и если к концу XVII в. закон тесно приблизил поместье к вотчине, то в понятиях и практике поместных владельцев между обоими видами землевладения исчезло всякое различие. Наконец, в XVIII в. по законам Петра Великого и императрицы Анны поместья стали собственностью владельцев, окончательно слились с вотчинами и самое слово помещик получило значение земельного собственника из дворян, заменив собою слово вотчинник; это также показывает, что поместье было преобладающим видом земельного владения в Московском государстве. Значит, без поместной системы, путем естественного народнохозяйственного оборота у нас не образовалось бы столько частных земельных собственников, сколько их оказалось в XVIII в. В этом отношении поместная система имела для русского дворянства то же значение, какое получило для крестьян Положение 19 февраля 1861 г.: этим Положением искусственно, при содействии государства, создано крестьянское землевладение, т.е. огромное количество земли на правах собственности передано крестьянским обществам.
— В себе я не обнаружил никаких признаков заражения. Думаю и с тобой ничего не случилось. Хотя все это еще ничего не доказывает.
— А вы видели его? — спросил я.
Уездные дворянские общества