Не сегодня, так завтра



Существо, застывшее в прозрачной глыбе, было из прошлого, не из будущего, и его чужеродность проистекала скорее из окру­жающей среды, нежели из родословной. У него вообще не было никаких предков, разве что, так сказать, по доверенности. ИГланны — тут нет опечатки, так называлась эта допалеолитическая раса — создали его, когда на Долину начали наступать ледники. Тем не менее иГланны все равно вымерли, и отчасти потому, что они не были людьми, ни­какие их артефакты так никогда и не были найдены представителями более поздней цивилизации homo sapiens, человека разумного.

ИГланны были разумными, но не людьми. И потому существо, кото­рое они создали в свои последние дни, дни отчаянных экспериментов, было сверхиГланном. Оно не было сверхчеловеком, иначе Сэм Фессье не смог бы вступить с ним в контакт, когда обнаружил прозрачный куб.

Это произошло незадолго до Второй мировой войны.

Фессье вернулся в свою квартирку в сильнейшем возбуждении — худой рыжеволосый молодой человек двадцати восьми лет от роду, с голубыми глазами и осунувшимся от усталости лицом. В эту минуту Фессье снедало непреодолимое желание выпить. Утолив его, он обна­ружил, что еще сильнее ему хочется общества, поэтому он вышел из до­ма, купил бутылку и отправился к Сью Дейли.

Сью, хорошенькая блондиночка, мечтала сделать карьеру. Работала она в рекламном агентстве, что служило предметом для громогласных насмешек Фессье. Сам он был карикатуристом из тех, которые обычно видят мир как будто в кривом зеркале. Поначалу он считал своим куми­ром Винзора Маккея, но со временем Маккея вытеснили такие современные тицаны, как Парч и Адамс* (тицаны — это тоже не опечатка, а помесь титанов с Тицианами).

* Винзор Маккей (1871-1934) — американский художник-карикатурист, создатель газетных комиксов и пионер мультипликации. Вирджил Парч (1916-1984) — извест­ный американский карикатурист. Чарльз Адамс (1912-1988) — карикатурист, извест­ный своим черным юмором и жутковатыми персонажами, создатель «Семейки Адамс».

— Я хочу сменить имя,— сообщил Фессье после третьего коктей­ля.— Отныне можешь звать меня Аладдином. Хоссподи!

Сью попыталась нахмуриться.

— Фу, дурацкое слово.

— А что поделать, если большинство издателей не переносят ни ма­лейшего намека на богохульство? Приходится быть настолько осмотри­тельным с подписями к рисункам, что я и разговариваю уже экивоками. И вообще, не о том речь. Я сказал, что хочу сменить имя на Аладдин.

Сью взяла шейкер для коктейля и тряхнула его.

— Давай еще по стаканчику, а потом объяснишь мне, в чем соль твоей шутки.

Она попыталась налить, но Фессье отпихнул ее руку.

— Я предвижу, что теперь мне придется сталкиваться с подобным скептицизмом повсюду. Нет, правда, Сью. Кое-что произошло.

Она посерьезнела.

— Правда, Сэм? Это не одна из твоих...

— Нет,— с отчаянием сказал он.— В том-то и беда: все решат, что это розыгрыш. Но у меня есть доказательства. Запомни это. Сью, сего­дня я побывал на аукционе и кое-что купил. Стеклянную глыбу разме­ром с твою голову.

— Да ты что! — отозвалась Сью.

Фессье, не обращая внимания на тонкости женского восприятия, продолжал:

— Внутри этой глыбы был маленький человечек или что-то в этом роде. Я купил его, потому что...— Он замялся и умолк.— Он... он смотрел на меня,— договорил Фессье сбивчиво.— Открыл свои глазки-бусинки и посмотрел на меня.

— Ясное дело, посмотрел,— поддержала разговор Сью, наполняя стакан приятеля.— Глазками-бусинками, да? Надеюсь, дальше будет интересно.

Фессье поднялся и вышел в прихожую. Вернулся он с бумажным свертком размером с голову Сью. Усевшись, он примостил сверток на коленях и принялся его распаковывать.

— Мне стало любопытно, вот и все,— сказал он.— Или... в общем, мне стало любопытно.

— Может быть, эти глазки-бусинки загипнотизировали тебя, чтобы ты его купил,— предположила Сью, с невинным видом глядя на него поверх бокала.

Рука Фессье, теребившая бечевку, замерла.

— Угу,— промычал он и вновь занялся свертком.

Из-под обертки показался прозрачный куб со стороной примерно в девять дюймов и замурованной внутри мандрагорой. Во всяком случае, больше всего эта штука походила на корень мандрагоры или того, что китайцы называют женьшенем. Она напоминала грубовато вылеплен­ную фигурку с руками, ногами и головой, но настолько коричневую и сморщенную, что это легко мог быть просто корешок причудливой фор­мы. Глазки-бусинки, однако, открыты не были.

— И сколько ты заплатил за эту штуковину? — поинтересовалась Сью.

— А, ерунда, десять баксов.

— Тогда ты точно был под гипнозом. И все-таки в ней что-то есть. Это мне?

— Нет,— грубо отрезал Фессье.

Девушка удивленно посмотрела на него.

— Ты завел себе еще одну девицу? Понятно. Она живет в мавзолее. Вместо того чтобы подарить ей цветы, ты тащишь этого уродца...

— Погоди,— оборвал ее Фессье.— По-моему, он собирается открыть глаза.

Девушка взглянула на глыбу, потом на приятеля. Ничего не произо­шло, и она протянула руку, чтобы взять куб и изучить его поближе, но Фессье предостерегающе покачал головой.

— Погоди минутку, Сью. Когда я увидел эту штуковину на аукци­оне, она была вся в пыли. Я протер ее. Тогда он и открыл глаза. Потом я принес ее домой и снова протер.

— Прямо как Аладдин, а? — заметила Сью.

— Он разговаривал со мной,— пробормотал Фессье.

На город начала опускаться ночь. Серость за окнами сгустилась в сумерки. Вдалеке помаргивали светящиеся вывески, но они не отвле­кали — как и приглушенные звуки, доносившиеся с улицы, они были безличными. В Нью-Йорке оказаться в одиночестве не сложнее, чем в Монтане, только это одиночество несколько менее дружелюбно. Возможно, причина в том, что большой город — крайне замысловатый и сложный общественный механизм, и стоит только выбиться из ритма этой машины, как начинает ощущаться необъятность города. Это ошеломляет.

Человечек-мандрагора открыл глаза. Как Фессье и сказал, они были маленькие и походили на бусинки.

Когда Сью пришла в себя, она поняла, что существо говорит уже довольно давно. Речь его, разумеется, была полностью телепатической Прозрачная глыба, в которую оно было заключено, не пропускала звуковые волны. Она вообще была почти непроницаемой. Сью удивилась, что не удивлена...

— ...Но удивление и недоверие — обычные человеческие реакции,— говорило существо,— Даже тысячу лет назад было так. В то время пред­ставители вашей расы утверждали, что верят в ведьм и оборотней, но од­но дело верить, а другое — наяву столкнуться с конкретным проявлением сверхъестественного. Я составил схему эмоциональных реакций — последовательность, развивающуюся от недоверия до веры посредством логического процесса убедительного эмпирического доказательства,— и выработал эффективный метод сократить процесс. Я давно уже не трачу энергию попусту. Примем за данность, что вы убеждены. Я до­бился этого при помощи средства, которое вы можете назвать психиче­ским излучением. Таким способом я могу воздействовать на эмоции но, к сожалению, мнемонический контроль мне недоступен. Ваша раса обладает неутолимым любопытством. Далее последуют вопросы.

— Далее последует коктейль,— заявил Фессье.— Сью, куда ты по­девала бутылку, которую я принес?

— Она на кухне,— отозвалась девушка.— Я схожу.

Однако на кухню Сью и Фессье отправились вместе. Прислонившись к раковине, они переглянулись.

— Что самое странное, я ничуть не сомневаюсь, что он не врет,— признался Фессье.— С таким же успехом он мог бы излагать мне закон всемирного тяготения; я бы столь же безоговорочно ему поверил.

— Но кто он такой?

— Не знаю. Знаю лишь, что он... настоящий. Я убежден.

— Психическое излучение...

— Ты боишься? — тихо спросил Фессье.

Девушка взглянула в окно.

— Послушай, Сэм. Мы ведь верим в силу тяготения, но из окна слиш­ком сильно не высовываемся.

— Э-э... У нас есть две возможности. Одна — уйти через черный ход иникогда больше не возвращаться. Вторая...

— Если он способен жонглировать психическим излучением, слов­но мячиками для пинг-понга, он может убить нас или... или превра­тить в двух отморозков,— заметила Сью.

— Угу. Мы могли бы уйти через черный ход, но мне не хочется даже думать о том, как стеклянный куб с корешком внутри будет гоняться за нами по всей Лексингтон-авеню. И что я здесь стою и думаю? Дай-ка...

Фессье завладел бутылкой и от души к ней приложился. После не­скольких глотков возвращение к удивительной покупке показалось им напрашивающимся выходом.

— К-кто ты вообще такой? — спросил Фессье.

— Я же говорил, что далее последуют вопросы, — сказало существо. — Знаю я вашу расу. Вечное любопытство. Может быть, когда-нибудь...

— Ты опасен?

— Многие благословляли меня. Я стар. Я — легенда. Ты упоминал сказку об Аладдине. Я — прообраз джинна из бутылки. И лампы, и ве­щей мандрагоры, и гомункула, и Сивиллы, и еще сотни прочих талисма­нов, которые упоминаются в ваших легендах. Но я не являюсь ничем из них. Я — сверхиГланн.

Сью и Фессье стояли перед ним, безотчетно держась за руки.

— Сверх-кто? — переспросила девушка.

— Была такая раса,— сообщило существо.— Не человеческая раса. В те времена организмы часто мутировали. ИГланны обладали разумом, но их мозг работал иначе, нежели ваш. Они могли бы дожить до совре­менной эпохи, но их погубил ледниковый период. Вот. У вашей науки есть свои слепые пятна, потому что вы люди и обладаете человеческими ограничениями. У вас, к примеру, бинокулярное зрение и всего шесть чувств.

— Пять,— поправил Фессье.

— Шесть. У иГланнов тоже были свои ограничения. В одних отно­шениях они были более развитой расой, чем ваша, в других — менее. Они пытались найти способ выжить и работали над созданием формы жизни, которая обладала бы абсолютной приспособляемостью, абсо­лютной неуязвимостью — чтобы потом в соответствии с этим изменить свою физическую структуру, чтобы ледниковый период и прочие опас­ности не уничтожили их. Человек может создать сверхчеловека — обыч­но в результате генетического сбоя. ИГланны создали сверхиГланна. А потом вымерли.

— Ты — сверхчеловек? — уточнила Сью, слегка запутавшись.

— Нет. Я — сверхиГланн. Это из другой оперы. Сверхчеловек теоретически не будет иметь человеческих ограничений. Но, скажем, сверхсобака — будет. Я — сверхиГланн, на которого не распространяются ограничения иГланнов, но некоторые вещи, которые можете делать вы, мне не под силу. И наоборот, я — легендарный талисман, я могу испол­нять ваши желания.

— Ну и где мой скептицизм? — вздохнул Фессье.— Хотя вообще-то при мне.

— Ты не подвергаешь сомнению мое существование. Только мои способности. Если ты думаешь, будто я могу за ночь отгрохать дворец, то будешь разочарован. Но если тебе хочется дворец, я могу подсказать тебе самый простой способ его получить.

— Что-то это начинает смахивать на «Акры алмазов»*. Если ты примешься рассказывать мне, как упорство и труд сделают меня президен­том, мне останется только надеяться, что это сон. Хотя и во сне мне не нравится, когда меня учат жить.

*«Акры алмазов» — знаменитая книга американца Рассела Конвелла (1843-1925), баптистского проповедника, адвоката, писателя и выдающегося оратора. Главная мысль книги заключается в том, что в США каждый человек благодаря своим силам, умениям и энергии может достичь большего, чем мог бы где-либо еще.

— У вас бинокулярное зрение и всего шесть чувств,— сказало суще­ство,— поэтому вы не можете ясно видеть шаги, которые приведут к определенному исходу. Я же смотрю на ваш мир и все, что в нем проис­ходит, как бы с высоты птичьего полета. Я вижу, какие ручьи впадают в какие реки. Так вы хотите дворец?

Оба отказались.

— А чего вы хотите?

— Не знаю, хотим ли мы чего-нибудь,— сказала Сью.— Хотим, ми­лый? Не забывай про бесплатный сыр.

— Человеческая «народная мудрость», основанная на подозритель­ности и теории зеленого винограда,— заметило существо.— Взгляните на нее трезво. Разве зло всегда бывает наказано? А я не злой в человече­ском понимании этого слова. Я слишком стар, чтобы задумываться даже о правомерности подобных терминов. Я могу дать вам то, что вы хотите, но у меня есть свои пределы. Мои жизненные силы невелики. Время от времени мне нужно отдыхать и восстанавливать их.

— Ты имеешь в виду спячку? — спросил Фессье.

— Это не сон,— возразил человечек-мандрагора.— Сон мне неведом.

— Полагаю, все хотят преуспеть на своем поприще. Если бы...

— Изучай творчество Пикассо и критские памятники.— Существо назвало еще несколько видов искусства и упомянуло книгу, о которой Фессье никогда не слышал.

— Ну, так я и думал. Упорство и труд все перетрут.

— В тебе скрыты определенные силы, а также определенная само­бытность и талант. Полноводность реки можно оценить количественно, но самой реке это не под силу. Я знаю, какой потенциал в тебе заложен. Запруди реку в определенных местах, выкопай новое русло или позволь ей самой пробить себе выход. Я ведь говорил, что не могу отгрохать дво­рец за одну ночь.

Фессье молчал, но Сью подалась вперед, губы ее приоткрылись.

— Действия Сэма никому... никому не навредят?

— Некоторым определенно навредят.

— Ну, я хочу сказать... никто не умрет, чтобы Сэм мог занять его место?

— Разумеется нет. Возможно, при альтернативном развитии собы­тий пострадает меньше народу, чем если бы вы никогда со мной не встре­тились. Думаю, существует вероятность-возможность, что в конце кон­цов этот человек подхватит смертельную болезнь и заразит еще десяток человек.

— Ух ты,— сказал Фессье,— Предположим, я последую твоему со­вету.

— Тогда этого не произойдет.

— Но произойдет что-нибудь похуже?

— Не думаю... нет. С вашей точки зрения, по всем признакам резуль­таты обещают быть лучше для всех заинтересованных лиц.— Тут теле­патическая речь перешла в шепот: — Даже для меня.

Сью думала о своем.

— А мне можно поучаствовать? Мне хотелось бы сделать успешную карьеру.

— Все, что мне под силу, это подсказать, как обойти кое-какие естест­венные препятствия, которые при обычном течении событий помеша­ли бы тебе. В следующую среду вечером отправляйся в «Chez coq» к деся­ти и надень зеленую шляпку.

— И все?

— Нет. Напейся. А теперь мне нужно отдохнуть.

Существо закрыло глаза и умолкло.

Оно побывало в бесчисленных мирах. В различных континуумах время текло по-разному, и существо уже не могло бы сказать, сколько лет, веков или тысячелетий миновало с тех пор, как иГланны дали ему жизнь. Внутри своей стеклянной глыбы оно лежало недвижимо, на че­ловеческий взгляд. Однако на самом деле оно находилось не в глыбе. Глыба была лишь трехмерным окном, через которое оно могло смотреть в мир, который узнало первым.

Маленькое странное существо менее чем в фут высотой, коричневое и сморщенное, точно корень, и столь же неподвижное. Оно покоилось, утомленно наблюдая и выжидая.

Но Фессье читал старинную книгу и штудировал Пикассо, критское искусство и прочие вопросы. В четверг вечером он сидел дома, когда раздался звонок в дверь. Это оказалась Сью Дейли, раскрасневшаяся и веселая.

— Скрести пальцы! — воскликнула она.— Похмелье было жутким, но дело того стоило. Где ты был весь день? Я звонила.

— В музее «Метрополитен»,— сказал Фессье, гася сигарету,— Де­лал наброски. Что случилось?

Сью уселась и коснулась книги, лежавшей на кофейном столике воз­ле нее,— небольшого томика, из которого торчало несколько десятков бумажных закладок.

— Это... а-а. Где наш талисман?

— Я запер его в шкафу. Он еще спит.

— Он же не знает, что такое сон,— сказала Сью,— Ты забыл? Ладно, я хотела рассказать тебе, что случилось вчера вечером.

— Да уж, неплохо бы. Раз уж ты не согласилась взять меня с собой,— В голосе Фессье послышались ревнивые нотки.

— И правильно сделала. Я познакомилась с одним человеком. Со смешным толстячком, который до ужаса сентиментален.

— Ага. И он собирается дать тебе миллион долларов?

Не совсем,— ответила Сью.— Он был пьян в стельку. Да и я то­же, иначе не стала бы с ним разговаривать. Он подошел к моему столи­ку и представился. Похоже, ему приглянулась моя шляпка — такая зеленая. Для него это символ. В двадцатые годы все сходили с ума по арленовской «Зеленой шляпке»*, и такая была на его жене, когда они познакомились. Теперь они развелись, но Пончик только что не таскает повсюду ведерко, чтобы лить туда слезы, вспоминая старые добрые деньки.

* Майкл Арлен (1895-1956) — английский писатель армянского происхождения. Роман «Зеленая шляпка», вышедший в 1924 году, в 1928 году был экранизирован, глав­ную роль в нем сыграла Грета Гарбо.

— Пончик?

— Ну да,— фыркнула Сыо,— Он такой. Его зовут Роберт Коуэн Кук, и он только что купил фирму, которая делает какую-то химию. Раство­ритель для чернил или что-то в этом роде. Там все слишком сложно, но Пончик хочет организовать рекламную кампанию для своей новой фир­мы, и когда он узнал, что я этим занимаюсь, то решил, что меня послало ему само небо. Сегодня он должен был встречаться с моим начальником, и я думаю, из этого может что-то выйти.

— Класс,— отозвался Фессье нарочито равнодушным тоном.

Сью поспешно поднялась и поцеловала его.

— Ну, Сэм!.. Не будь таким букой.

— Точно,— ухмыльнулся он.— Ты разбогатеешь и прославишься, и мне придется жениться на тебе ради денег.

— И что, не женишься?

— Еще как. Но я бы предпочел...

— Ты тоже разбогатеешь и прославишься. Помнишь? Впрочем, что я говорю? — оборвала себя Сью,— Это все совпадение. Иначе быть не может.

Фессье водил угольным карандашом в альбоме для эскизов.

— Надо думать. Я верю в нашего... крошку, но не в его способности. Пока не верю. Он позабыл убедить меня в них.

— Может, это ему не под силу. У него ведь есть свои ограничения, помнишь?

— Бедный старичок,— сказала Сью.— Он дал бы иГланнам сто оч­ков вперед, но здесь ему приходится тяжко. Должно быть, люди кажут­ся ему странными.

— Все человеческое ему чуждо.— Фессье нарисовал кривую линию, стер ее, нарисовал заново.

Сью вытянула шею.

— Что это? А? — Она прищурилась.— Что-то новенькое?

— Не знаю. У меня появились кое-какие идеи. Та книжка, которую посоветовал наш талисман...

— Это она и есть? «Тристрам Шэнди»*. Никогда не читала.

* «Тристрам Шэнди» — роман Лоренца Стерна, опубликован в 1760-1767 гг. Текст романа наполнен грубоватым юмором и отсылками к произведениям знаменитых писа­телей и мыслителей XVII-XVIII вв.

— И я тоже,— заметил Фессье.— Любопытная книжица. Автор на­писал ее в точности так, как и задумывал. У него был очень своеобразный взгляд на мир. Такой... чудной, знаешь ли.

Он вдруг вскочил, отпер шкаф и вытащил прозрачный куб. Поста­вил его на кофейный столик.

— Он... оно спит,— сказала Сью.

— Ты же сама говорила, он не знает, что такое сон.

— Значит, отдыхает.

Фессье потер куб. Человечек не шелохнулся.

— Значит, терпение и труд, да? — сдался Сэм некоторое время спу­стя,— Ладно. Окажем уважение табличке «Не беспокоить».

СверхиГланн отправился обратно в шкаф — до лучших времен.

Пончик, он же Роберт Коуэн Кук, воспылал огромным, хотя и пла­тоническим, интересом к Сью. Девушка приложила к этому все усилия. «Кук кемикалс инкорпорейтед» была на рынке новичком и нуждалась в рекламе. Толстяк решил, что Сью — единственная, кто способен во­плотить его идеи, и настоял, чтобы рекламную кампанию отдали в ее полное ведение. Начальнику девушки это пришлось не очень-то по вку­су, но контракт был слишком выгодным, чтобы упускать его из-за недо­статка дипломатичности. И потом, шеф считал, что сможет держать Сью в узде.

Он просчитался. Девушка выстроила свою кампанию в совершенно нетрадиционном духе, разрабатывая замыслы, которые за долгие годы скопились в ее записной книжке. У нее оказались недюжинные способ­ности к рекламному делу, и, получив полную свободу действий, она развернулась так, что ее начальник рвал бы на себе волосы, будь он на двадцать лет моложе, однако с тех пор от прически у него остались одни воспоминания. Роберт Коуэн Кук сиял, одобрял все, что бы Сью ни делала, и радовался, что чутье не подвело его. И результат не заставил се­бя ждать. Сью Дейли определенно делала успехи и поняла это, когда другие агентства начали наперебой пытаться залучить ее к себе.

Дела Сэма Фессье тоже потихоньку шли в гору. В глубине души его всегда точил червячок сомнения, оживлявшийся всякий раз, когда он заглядывал в шкаф, однако один издатель изъявил желание выпустить альбом его избранных карикатур. Ранние работы Фессье издателя не заинтересовали, а новых пока не хватало на целый том, но он без труда восполнил этот недостаток. Он учредил новый жанр.

Ни сами рисунки, ни подписи к ним по отдельности не могли бы объяснить эффекта карикатур Фессье. Рисунки же в сочетании с комментариями получались уморительно смешными. Он приобрел новое видение и нашел новый способ выразить его как в изображении, так и в подписи. Оно было, разумеется, подражательным, но результатом стал оригинальный сплав, авторство которого принадлежало Фессье. Людей заставляло смеяться не мировосприятие Тристрама Шэнди, а смешение взглядов Шэнди и Фессье, выраженное в своеобразном, будто подсмот­ренном в кривом зеркале рисунке. У юмора есть свои законы. Источник нашел себе новый выход, а Фессье открыл верный способ подачи своих мыслей и черпал в нем созидательную энергию.

Шесть месяцев спустя Фессье давал вечеринку. На следующий день они со Сью должны были пожениться, и это требовалось отметить. Его квартирка была недостаточно просторна, поэтому они воспользовались гостеприимством Пончика, и через два часа все приглашенные уже были изрядно навеселе. Фессье очутился в обществе химика с безумными глазами, сотрудника «Кук кемикалс инкорпорейтед».

— Универсальный растворитель,— вещал химик, которого звали Макинтайр.— Растворяет все. Все без толку... Без толку.

Фессье, примостив стакан виски с содовой и льдом на колене, попы­тался изобразить умное лицо.

— Почему?

— Непрактично. Думать о его использовании — не мое дело. Пропи­хивают этот новый удалитель запахов, изобретение Кейстера. Реклами­руют его усиленно. Не хотят выпускать ничего нового, чтобы не состав­лять конкуренции. Сказали, надо подождать. Не везет мне. Впрочем, я его запатентовал. То есть компания запатентовала. Универсальный рас­творитель.

— Он растворяет все на свете? — поинтересовался Фессье.

— С ума сошли? — поразился Макинтайр,— В чем вы будете хра­нить такой растворитель? Я сказал: универсальный растворитель для некоторых материалов. Чисто, быстро, аккуратно. Масса применений. Наливаете его, пшик! — и готово.

— Не верю,— сказал Фессье.

В конце концов они очутились в лаборатории Макинтайра на фабри­ке Кука на Лонг-Айленде. Возможно, Фессье не ушел бы с вечеринки, если бы какой-то приглашенный киноактеришка не начал нахально приударять за Сью. Фессье решил, что Сью еще пожалеет, когда обна­ружит его, Фессье, мертвым, и на нетвердых ногах отправился на Лонг- Айленд вместе с неугомонным химиком. Однако там они столкнулись с одним затруднением. В лаборатории имелся растворитель Макинтайра, равно как и множество других веществ, но ни капли спиртного. Следующий логический шаг был очевиден. Фессье забыл о вечеринке и, словно хорошо обученный почтовый голубь, направился к себе в квар­тиру в сопровождении все того же Макинтайра.

— Универсальный растворитель — для некоторых материалов, по крайней мере,— не унимался Макинтайр, который уже успел испортить Фессье кофейный столик, пролив на него магическую жидкость.— Вот, видишь? Разъело.

— Но на металл не подействовало.

— С ума сошел? Абсолютно универсального растворителя не суще­ствует. В чем ты будешь его хранить?

— В чем-нибудь абсолютно нерастворимом? — предположил Фессье,

— Все без толку. Не везет мне.

— Полгода назад я тоже был совершенным неудачником. Все, что надо было сделать,— поменять имя на Аладдин. Почему бы тебе не на­звать свое зелье «Микстура Аладдина»?

— Дурацкая идея,— с отвращением отозвался Макинтайр.— Со­вершенно дурацкая.

Он поднялся и принялся бродить по комнате, то и дело расплескивая свой универсальный растворитель.

Фессье, одолеваемый острой жалостью к самому себе, испытывал по­требность поговорить. Он рассказал Макинтайру о человеке-мандрагоре. Химик отнесся к рассказу не просто скептически, а безразлично.

— Я сказал только, что это универсальный растворитель для неко­торых вещей! — пояснил он.— И для силикона тоже. Видишь? Пшик!

— Но...

— Разъело. Ой. Наверное, это окно было тебе нужно. Держи меня!

Фессье возился с дверцами шкафчика, но Макинтайр ухитрился са­мостоятельно удержать равновесие. Прозрачная глыба была извлечена на свет божий и водружена на попорченный кофейный столик.

— Давай же, убеди эту дубину! — уговаривал Фессье.— Просыпай­ся, приятель.

Ничего не произошло. Сэм с отвращением опустошил еще один ста­кан. Некоторое время спустя он с удивлением обнаружил, что сидит в другом углу комнаты, не вполне в ясном сознании, и наблюдает за тем, как Макинтайр разглядывает прозрачную глыбу.

Химик плеснул на нее своим универсальным растворителем.

Фессье внезапно протрезвел. Он вскочил, пошатнулся, сориентиро­вался, бросился к гостю и с силой отпихнул его. Макинтайр плюхнулся на диван с опустевшим флаконом в руке; вид у него был удивленный.

— Я не хотел,— ошеломленно повторял он.

— Нет,— хриплым голосом проговорил Фессье.— Нет... Нет!

Прозрачное вещество вокруг человечка таяло. Растворитель стреми­тельно разъедал его, подбираясь к корявой, похожей на маленький ко­решок фигурке, которая неподвижно стояла внутри глыбы. Впрочем, это больше не была глыба. Она превратилась в изъеденный, неправиль­ной формы камень, все уменьшающийся и уменьшающийся в размерах.

А потом он снова начал расти.

Одна сияющая грань за другой, кристалл нарастал вокруг человеч­ка. Это не заняло много времени. Мерцающее сияние вспыхнуло и по­меркло, и на кофейном столике вновь стояла прозрачная глыба в ее пер­возданном виде, без каких-либо видимых изменений, с маленькой фи­гуркой, похожей на корень мандрагоры, внутри.

На крошечном сморщенном личике была... ярость. Жгучая ярость, малиновым огнем полыхнувшая в глазках-бусинках. Испепеляющий взгляд переместился с потрясенного Макинтайра на Фессье, затем об­ратно на Макинтайра. Ярость вспыхнула и померкла. Маленькие глазки потускнели, похожее на корень мандрагоры тельце, на миг, казалось, затрепетавшее пугающей жизнью, обмякло.

В разум Фессье вяло просочилась мысль сверхиГланна.

— Не вышло,— была эта мысль,— Опять не вышло. Когда снова настанет час, надо действовать быстрее. Если меня не уничтожить очень быстро, прежде чем я успею приспособиться, уничтожить меня невоз­можно.

Следом за ней появилась еще одна мысль, медленнее и спокойнее предыдущей:

— Позволяю тебе забыть об этом. Ты подвел меня, но я дарую тебе забвение.

Петроний рассказывает о Сивилле, которую держали в стеклянной бутылке. Она была очень-очень стара. Когда школяры собирались во­круг и стучали по бутылке, они задавали вопрос: «Сивилла, чего ты хо­чешь?» И Сивилла отвечала: «Умереть».

СверхиГланн не оправдал ожиданий своих создателей. ИГланны наделили его неуязвимостью и приспособляемостью, какой только мог­ли, но иГланны не принадлежали к виду homo sapiens. Им не под силу было дать ему способности, какими не обладали они сами. Они могли лишь усилить таланты собственной расы. Они не обладали воображе­нием. Не обладали творческим мышлением. Возможно, они вымерли потому, что подсознательно не хотели найти способ выжить. Никто и никогда не узнает этого наверняка.

В глубинах подсознания сверхиГланна прочно засел инстинкт само­сохранения, молниеносная реакция на непосредственную опасность, приводящая в действие его приспособляемость. Вопреки его собствен­ному желанию.

Он был стар, этот маленький, сморщенный, коричневый корешок мандрагоры, и не способен к творчеству, даже умозрительному. Он хо­тел умереть. В других континуумах, к которым он имел доступ, и на Земле, на протяжении всей ее истории, он искал орудие, которое мог бы обратить против себя самого. Он не знал, что такое сон. Сивилла в бутылке была очень-очень стара.

Но его возможности были ограниченны. Находясь среди людей, он мог бы заставить их экзотическую расу служить своим целям, но он не был сверхчеловеком. Он мог лишь проследить вероятные пути развития человечества и попытаться оказаться в таком месте, где это орудие по­разит его.

И он пытался. Пытался раз за разом. Он испробовал все существу­ющие средства. Теперь сверхиГланн искал новое, искал окольными пу­тями, на кружных тропах человеческих отношений. Сеть, которую он сплел для Сью и Фессье, была лишь одной из множества других, и каж­дая ее ниточка была накрепко привязана к какой-то с виду незначитель­ной мелочи. Но когда сеть была завершена, стоило лишь потянуть за самый кончик, как все сооружение заколыхалось и в ее замысловатых переплетениях проступил четкий узор.

Сью должна надеть зеленую шляпку, провести потрясающую рек­ламную кампанию и устроить вечеринку в квартире Пончика Кука. Сэм должен добиться успеха, чтобы его работа могла обеспечить ему срав­нимое со Сью финансовое благополучие, поскольку без этого равенства предсвадебная вечеринка могла бы никогда не состояться. Фессье не стал бы жениться на более преуспевающей, нежели он сам, женщине. Присутствие Фессье необходимо для того, чтобы он познакомился с Макинтайром, точно так же, как присутствие киноактера необходимо, чтобы изгнать Фессье с вечеринки. А венцом и целью всех этих замыс­ловатых построений был...

Очередной провал.

Замысловатые построения давным-давно утратили для сверхиГланна свою ценность и перестали забавлять его. Давным-давно, когда те, кто были марионетками в его искусных руках, еще ходили в шкурах или таскали по дорогам Рима бронзовых орлов. Но марионетки продол­жали развиваться, и сверхиГланн не сдавался, а конца все не было.

Ибо семя слишком глубоко укоренилось в подсознании, которое управляло похожим на корень мандрагоры телом, но не имело власти над собственными темными закоулками. Его действие было чистой во­ды рефлексом, запускающим механизм адаптивной защиты от любого оружия, какое бы ни было обращено против него. Человек может желать совершить самоубийство, но инстинктивно шарахаться от лезвия ножа. А реакции сверхиГланна были куда более действенными.

Он не мог изобрести никакого эффективного орудия самоубийства, поскольку был лишен творческого начала. Он мог лишь ждать, пока люди обучались и усовершенствовали свои технологии, — и когда появ­лялось новое средство уничтожения, маленький коричневый корешок сложными обходными путями устраивал так, чтобы оказаться на пути этого средства.

К нынешнему времени и сами эти попытки превратились в рефлекс, и, подчиняясь ему, кристальный куб шел на новый виток самоуничто­жения. Он пробовал мир за миром и в конце концов вернулся, как вы­нужден был возвращаться всегда, чтобы как можно ближе прижаться к окну в тот мир, который когда-то знали иГланны. «Если где-то и полу­чится, то только здесь,— снова и снова твердил себе он.— Только здесь...»

В бессмертном разуме сверхиГланна зародилась искорка нового за­мысла. Где-то глубоко забрезжила надежда отыскать новую лазейку к успеху. А если и в этот раз у него не получится...

Река оставалась все столь же полноводной. Он не мог повернуть ее вспять, зато мог чуточку подправить там и сям, при помощи того или иного Аладдина добиться того, чтобы открылись новые русла, чтобы когда-нибудь, где-нибудь, как-нибудь прекратить свое существование.

Они были женаты уже неделю. Сью облокотилась на парапет садика на крыше и сказала:

— Так лучше, чем ехать куда-то. Я хочу сказать, мы можем устроить себе такой медовый месяц, какой нам подходит, прямо здесь, в Нью- Йорке.

Фессье обнял ее.

— Конечно. Но это же просто отсрочка. Не сегодня, так завтра мы сможем поехать. Устроим себе настоящий медовый месяц попозже, ког­да ты перестанешь работать. Все равно ведь ты когда-нибудь уйдешь со своей работы.

Она улыбнулась в темноту.

— О, дай мне еще немножко побыть деловой женщиной. Нет нуж­ды спешить.

— Конечно нет,— согласился он, обнял ее за плечи и нежно поцело­вал.— Никакой спешки. В любом случае, у нас всегда есть наш талисман.

Сью чуть нахмурилась.

— Ой... Вообще-то больше нет. Разве я тебе не сказала?

— Э-э... Как это нет, Сью?

— Я сегодня отправила его в какой-то музей. В дар.

— Ты — сделала что? Отправила наш...

Она открыла рот.

— Я... ох, Сэм! Должно быть, у меня помутился рассудок! Я отосла­ла его, отдала! Я не могла!

— Ничего страшного, милая,— спокойно сказал Фессье.— Но рас­скажи мне, что случилось.

— Я не знаю. То есть я знаю, но только теперь понимаю, что натво­рила. Я нашла в библиотеке про этот музей, завернула наш... наш тали­сман и отослала его туда. Но... я не знаю, почему я так поступила!

— Наверное, ты была под гипнозом. Что за музей?

Дрожа, она прижалась к нему, и они стояли вдвоем, между извечным сиянием звезд и зыбкими огнями города внизу.

— Я никогда раньше о нем не слышала,— сказала Сью.— Какой- то музей в Японии. Есть там город под названием Хиросима?