— Но Англия поставит на ноги весь свой флот, мы во всем свете не найдем уголка, чтобы скрыться, и наказание не замедлит настигнуть нас.

— Не понимаю, зачем вы притащили меня сюда в такой ранний час, — пробормотал он, открывая дверцу фиакра, чтобы выпустить табачный дым.

— Мы отомстим, и не все ли равно, если нас за это повесят? Решайтесь, нельзя терять ни минуты; нас двадцать два человека, готовых действовать, но если дело затянется, то невозможно, чтобы в этом числе не оказалось хоть одного изменника.

Только Кэндзи мог опознать чашу. Виктор решился позвонить ему в десять вечера и, утаив истинную роль Иветты в истории с пропажей чаши, рассказал, что во время визита к дю Уссуа кухарка сообщила ему, что эта вещь была случайно выброшена вместе с мусором и попала к антиквару.

В душе Крисчена происходила сильная борьба, но честь моряка уступила желанию отомстить; ему представился его враг, умоляющий его о прощении, и он перестал колебаться.

— И вот вчера мне удалось, наконец, выяснить, где можно найти этого человека, — закончил Виктор.

— Я согласен, — сказал он, — но только с одним условием, чтобы жизнь Блая и других офицеров была пощажена.

— Ваши расследования вечно приходятся на самое неудобное время суток. Если не в полночь, то на рассвете.

Янг вышел и сейчас же возвратился, говоря, что заговорщики ждут его у ящиков с оружием.

— Если сова хочет съесть мышь, ей не след спать. Вы сами мне это говорили.

Лейтенант засунул за пояс пистолеты и с саблей в руке последовал за ним; в одно мгновение заговорщикам было роздано оружие; матрос Адамс, разбуженный шумом, подошел к ним и, увидав, в чем дело, также присоединился к ним из боязни оказаться на слабейшей стороне.

— Не смейте цитировать мне мои же пословицы! — делано возмутился Кэндзи, довольный тем, как хорошо приемный сын усвоил его уроки. — Раз уж вы нанесли визит владельцу той карточки, могли поставить в известность меня — ведь это ко мне он приходил. Кстати, как вы раздобыли его адрес? На карточке ведь он не указан.

Моментально все офицеры были захвачены в постелях и связаны, Крисчен сам арестовал командира; один Джон Фраер, бывший на вахте, был оставлен на свободе, так как обращение с ним Блая было до такой степени недостойно, что никто не сомневался, что по окончании дела Фраер примет их сторону.

— Очень просто. Я говорил вам, что отправился в музей естественной историй.

— Вы разговаривали с этим господином?

Однако Фраер стал уговаривать их исполнять свой долг; видя, что это не удается, он хотел собрать вокруг себя ту часть экипажа, которая осталась верной, и силой освободить командира, но так как у него не было оружия, чтобы дать людям, то ему пришлось отказаться от его плана; он еще не знал, что Крисчен стоит во главе возмущения, и когда он увидел его, поднимающегося с нижней палубы, окруженного десятком его сообщников, тогда он бросился к нему навстречу, заклиная отказаться от преступных замыслов.

— Нет, его там не было. Но я выяснил, где он живет, — ответил Виктор, решив умолчать о том, что Антуан дю Уссуа убит.

— Поздно, Джон, — отвечал с горечью молодой человек, — мы сделали более чем достаточно, чтобы быть повешенными. Мы пойдем до конца.



— Клянусь тебе, и командир, который нас слышит, подтвердит мои слова, что если вы откажетесь от ваших планов, то великодушное прощение будет ответом на это минутное забвение; никакого протокола не будет доставлено об этом инциденте, и в корабельный журнал не будет внесено ничего, что могло бы вас компрометировать.

Кучер высадил их у церквушки Сен-Медар, на паперти которой, словно воробьи, теснились нищие.

Крисчен колебался.

Чем выше поднимались Виктор и Кэндзи по улице Муфтар к Пантеону, тем больше становилось прохожих. Из коллегии иезуитов высыпали студенты, заигрывая с молоденькими служанками, которые глазели на платья и шляпки в витринах магазинов.

— Ну, друг мой, последуй доброму совету.

Кэндзи о чем-то глубоко задумался. Виктор полагал, что это связано с чашей, но он ошибался. Вчера, вместо того, чтобы нанести визит портному, Кэндзи отправился на улицу Месье-ле-Пренс к переплетчику Пьеру Андрези.

Никто не может предвидеть, что случилось бы, если бы не вмешался Янг и один матрос по имени Мэтью Кинтал.

— Не трусьте, лейтенант, — сказал гардемарин, — или мы погибли.

Узкая витрина мастерской с едва приметной вывеской, втиснувшейся между мебельным складом и мрачным четырехэтажным домом, была завалена образцами кож и тканей. Но когда вы переступали порог, то с удивлением обнаруживали, что очутились в огромном помещении с громоздкими столами, печатными станками и специальными приспособлениями для изготовления корешков. От запаха клея и дубленых кож першило в горле. На полках разложены инструменты: фальцбейны,[81] ножи для резки бумаги, пунсоны[82] и многое другое, необходимое для переплетных работ.

— Нам обещают ни больше ни меньше как петлю, только через полгода! — вскричал Кинтал. — Если наши начальники боятся, то мы все-таки не отступим, не так ли, друзья?

Заправлял тут подвижный человек лет шестидесяти со снежно-белой шевелюрой и серо-зелеными глазами, настоящий мастер своего дела. Он радушно приветствовал Кэндзи, но, услышав про два тома Лафонтена, которые якобы несколько дней передал ему Виктор Легри, удивленно покачал головой: «Понятия не имею, о чем это вы». Кэндзи настаивал, переплетчик отпирался, огорчаясь, что клиент ставит под сомнение его слова. В конце концов Кэндзи принес ему извинения: должно быть, книги забыли принести.

— Да, да! — хором закричали матросы.

Когда он покинул мастерскую, сомнения захлестнули его с новой силой. Он решил позвонить мадемуазель Бонтам — убедиться, что та встречалась с Айрис в среду утром. Недоумение хозяйки пансиона подтвердило его подозрения. Жозеф и Айрис солгали ему в один и тот же день и час — следовательно, они провели это время вместе.

— Крисчен, — сказал Блай, который должен был страшно страдать, что принужден снизойти до просьб, — я подтверждаю все слова Фраера.

Кэндзи не спал всю ночь в поисках доказательств своей неправоты и убедился, что их ему не найти. А тут еще эта поездка в шесть утра. Кэндзи шагал рядом с Виктором, то зевая во весь рот, то яростно сжимая челюсти — в зависимости от того, что брало в нем верх: усталость или злость.

— Это ты довел нас до этого, — отвечал Крисчен, вдруг сделавшийся мрачным, услышав голос своего врага.

Они миновали узкую улочку с приземистыми домами. Во дворах громоздились кучи мусора, среди которых бродили люди с огромными корзинами и крюками.

— Подумай о горе моей жены и моих бедных детей.

— Тряпки!

— А думал ли ты о моих старых родителях, когда всячески притеснял меня, стараясь довести до крайности, чтобы иметь возможность отдать меня под военный суд. Никто здесь не может на тебя положиться; что сделано, то сделано, к тому же мы не покушаемся на твою жизнь.

— Железо!

Между некоторыми заговорщиками при этих словах послышался ропот, но другие заглушили их голоса, закричав:

— Бумага!

— Нет! Нет! Не надо крови; мы хотим только избавиться от них, вот и все.

Все, что имело хоть малейшую ценность, вываливали вдоль тротуара и продавали за несколько — максимум пятнадцать — су. Дамские шляпки соседствовали с ракушками, какие прикрепляют на головные уборы паломники; рядом с кучкой ржавых гвоздей валялся ворох старого белья, платья и рваные пальто. Неряшливо одетые женщины хватали жалкие лохмотья, вырывая их друг у друга из рук. Кэндзи невольно пришло на ум, что сам он скорее остался бы в костюме Адама, нежели ввязался в драку с этими гарпиями.

— Дураки, — сказал Кинтал, — если вы хотите, чтобы все так кончилось, то не надо было начинать… Разве вы не понимаете, что с этой минуты мы находимся в положении законной обороны, и что если мы не убьем их, то будем убиты сами!

Верзила в ободранной шубе и русской шапке-ушанке из кролика схватил Кэндзи за рукав и принялся нахваливать свой товар:

— Мы не поднимем руки ни на офицеров, ни на наших товарищей.

— Сюда, сюда! Распрощайтесь с зубным камнем! Все стулья в вашей столовой[83] останутся при вас! А вот это снадобье прочистит вам кишки получше клизмы! А это раз и навсегда избавит от вшей! А вон то…

— Не хватает только дать им средство добраться до Англии, и немного времени пройдет, как мы будем болтаться на виселице, — заметил матрос Айзек Мартин, бывший на стороне Кинтала.

Кэндзи с трудом вырвался из цепких рук торговца и нагнал Виктора, который с любопытством разглядывал стопку старых книг и газет. Торговка — смуглая мартиниканка с толстыми косами, уложенными на висках наподобие бараньих рогов, низким густым голосом приговаривала:

К счастью крайняя партия составляла слишком немногочисленную группу, а потому решение пощадить жизнь пленников осталось в силе.

— Выбирай, выбирай, цыпленочек! Скину четверть цены.

Крисчен немедленно собрал совет, чтобы решить, что с ними делать.

— А где мне найти Клови Мартеля? — осведомился Виктор.

Описывая эту важную часть событий, я приведу здесь целиком донесение Адмиралтейству об этом деле.

— Иди вон туда. В такой дождливый день он из-под своего навеса и шагу не сделает.



Кэндзи и Виктор, отчаянно работая локтями, пробрались сквозь толпу и вскоре оказались в тупичке перед столиком с товаром, принадлежащим двум косоглазым сестрам-близнецам. Молоденькая покупательница с приклеенной к губе сигаретой, в красном платке на шее, провела пальцем по лезвию старого перочинного ножа.

— И они называют это «пером»! Да эта рухлядь древнее моей бабки! Рукоятка совсем сгнила. Только дотронулась — она возьми и тресни!


Как только произошел, заговорщики решились предоставить своих пленников на волю волн; для этого одни желали дать им катер, другие стояли за шлюпку, и большинство высказалось за последнюю, которую и спустили в море. Но Мартин, боясь, чтобы шлюпка не дала возможности офицерам возвратиться на их родину и чтобы вследствие этого не стали разыскивать бунтовщиков, снова выразил свое живейшее неодобрение тому, что он называл неблагоразумной снисходительностью.
Ввиду этого его товарищи, вверившие ему присмотр за их пленным капитаном, передали его Адамсу, боясь, чтобы он не позволил себе против него какой-нибудь крайности.
Между тем шлюпка была спущена на воду, и все офицеры, оставшиеся верными своему командиру, были принуждены сойти в нее; им дали небольшую бочку воды, полтораста фунтов бисквитов, небольшое количество рому и вина, компас, несколько удочек, веревки, полотно и различные предметы, которые могли им быть необходимы в их положении.
Затем заставили спуститься командира, который просил, чтобы, кроме данных припасов, им дали еще несколько мушкетов для защиты в случае надобности, но в этой просьбе ему било отказано и им бросили всего несколько ножей.
После этого судно пошло по направлению к Тофуа; когда показался остров, канат, привязывавший шлюпку, перерезали, и все бунтовщики в один голос закричали: «На Таити! На Таити!»
В шлюпке было всего девятнадцать человек: командир, штурман и его помощник, доктор, садовник, три офицера и девять матросов. На «Баунти» осталась лучшая часть экипажа, Крисчен, которому было поручено командование, три гардемарина — Хейвуд, Янг и Стюарт, затем младший садовник, оружейный мастер, плотник, которого заставили остаться, так как его услуги могли понадобиться, и остальные матросы.


Зеваки, столпившиеся здесь же, загоготали.



— Ежели не получается открыть руками нож со стопором, умные люди открывают его устричным. Так что ты сама виновата. У нас первоклассный товар! — вскинулась одна из близнецов.

Когда Мартин, напрасно старавшийся заставить лишить жизни пленников, увидал шлюпку, снабженную всеми необходимыми средствами, чтобы достичь какого-нибудь обитаемого острова, то хотел оставить своих товарищей, из боязни предстоящей им участи, но Кинтал с мушкетом в руках воспротивился этому.

— Ты со своим первоклассным товаром меня надула, старая кошелка, — крикнула девчонка, — отдавай обратно мои деньги!

— Это ты, — сказал он, — вовлек меня в заговор и теперь волей-неволей разделишь нашу участь.

— Держи карман шире, — ухмыльнулась вторая сестра.

Идя некоторое время на северо-запад, чтобы обмануть экипаж шлюпки относительно взятого направления, как только ветер позволил, они повернули на Таити, цель их всеобщих желаний.

— Ну, жабы, вы у меня сейчас попляшете! Дьявольское отродье!

Рамки данного повествования не позволяют мне распространяться об участи Блая и его товарищей, поэтому я скажу всего несколько слов о перипетиях их странной одиссеи.

Виктор и Кэндзи поспешили отойти. Отыскать Клови Мартеля не составило труда: его невероятных размеров и невероятного же пурпурного цвета нос, выдающий пристрастие к алкоголю, был заметен издалека. Высокий, тощий, с костистым подбородком и пушистыми бакенбардами, Мартель грыз спичку и с интересом наблюдал за потасовкой. Кэндзи окинул взглядом сокровища, разложенные у его ног: ночная ваза, зуб нарвала, две шляпные булавки, скверная копия «Джоконды», щипцы для колки орехов…

Хотя они были на судне без палубы, почти без съестных припасов, среди безграничного океана, они не потеряли мужества, и Блай постоянно подавал им пример непоколебимой твердости, управляя шлюпкой, продолжая свои наблюдения и ведя судовой журнал.

— Когда эти милашки закончат выдирать друг у друга волосы, я наконец смогу разложить весь свой товар. Даю слово, если вы не отыщите у меня того, что вам нужно, я сверну лавочку и уеду из города!

После чрезвычайных страданий и трудов, при которых один из несчастных погиб, они добрались до острова Тимора. Они проплыли на простой шлюпке более тысячи ста миль. Голландский губернатор этого острова принял их со всем участием, какого заслуживали их положение и их приключения, и они вскоре были в состоянии возвратиться в Европу.

— Как насчет чаши из обезьяньего черепа, украшенной бриллиантами и изображением кошачьей головы? — спросил Виктор.

Блай был встречен в Англии с триумфом, и его не только не обвинили в неуспехе экспедиции, но еще назначили капитаном корабля; ему даже предлагали командование судном, назначенным для поимки бунтовщиков, но у него хватило достоинства, просить избавить его от этого; вынесенные им испытания изменили его характер, и он не желал поручения, которое имело целью его собственное мщение.

Некоторое время спустя, он был снова послан на Таити во главе двух судов, и на этот раз его экспедиция была увенчана полным успехом. Блестящие заслуги Блая впоследствии принесли ему высокий чин адмирала.



Теперь возвратимся к бунтовщикам.

Из-за встречных ветров «Баунти» с трудом продвигался к Таити. Видя это, Крисчен, который хотел так же, как и весь экипаж, отправиться на остров, чтобы уговорить Мауатуа сопровождать его и позволить своим людям взять себе жен, но только не оставаться там, находя пребывание на Таити слишком опасным, решился исследовать мимоходом несколько островов, чтобы выбрать плодородный и в то же время почти не известный мореплавателям, где бы они могли поселиться.

Направив судно на юг, он скоро подошел к острову Тубуаи. Посоветовавшись с офицерами, он высказал свои мысли экипажу, который понял всю их важность, и было решено, что прежде, чем идти на Таити, они сделают некоторые приготовления к переселению на этот остров, казавшийся им удобным.

Но едва они высадились, как туземцы встретили их с оружием в руках, и они никак не могли дать им понять своих миролюбивых намерений; тогда они возвратились на судно и продолжали путь на Таити, откуда им легко было бы возвратиться после с переводчиками.

Наконец после недельного переезда они увидали этот очаровательный остров.

Когда «Баунти» стал подходить к острову, толпа туземцев, узнавших судно с берега, выражала свою радость громкими криками, и когда бриг наконец встал на якорь, то весь экипаж, офицеры и матросы, кинулся на берег.

Вновь прибывшие рассказали своим друзьям-таитянам, что командир Блай, найдя удобную для поселения землю и устроившись на ней, послал их на Таити за скотом, за желающими переселиться мужчинами и женщинами и всем, что необходимо для его проекта колонизации.

Благодаря этому рассказу они получили все, чего хотели, и около тридцати человек мужчин и женщин решились сопровождать их.

«Тогда, говорит журнал, который вел гардемарин Янг, полные надежды, что объяснения переводчиков облегчат их Переселение на Тубуаи, и снабженные всем необходимым, они вторично направились к этому острову.

Их новая попытка была не счастливее первой, так как туземцы, против которых они нашли благоразумным на всякий случай защититься валом, окруженным рвом, вообразив, что этот ров предназначался для того, чтобы их зарыть в нем, составили план напасть на них врасплох, и они наверное бы погибли, если бы один из их переводчиков не открыл этого ужасного плана и не предупредил о своем открытии. Тогда европейцы сами предупредили дикарей и, перейдя в наступление, убили и ранили многих из них, а оставшихся в живых прогнали во внутреннюю часть острова».

Этот насильственный поступок, конечно, не прошел даром: не было дня, чтобы европейцам не приходилось выдерживать ночного боя.

Тогда между европейцами возникли сильные разногласия: одни доказывали невозможность поселиться на Тубуаи и желали возвратиться на Таити, другие, не отвергая постоянных опасностей, которым они подвергались от враждебности туземцев, утверждали, что все-таки лучше остаться здесь, чем на Таити, который не предоставлял им безопасного убежища.

Дело дошло до того, что Крисчен принужден был поставить на голосование три следующих предложения:

Остаться на Тубуаи.

Искать другого удобного места.

Вернуться на Таити.

Это последнее предложение, несмотря на все старания лейтенанта доказать его безумие, приобрело громадное большинство, и пришлось начать делать приготовления к отъезду.

Итак, «Баунти» в третий раз возвратился на Таити. Со времени бунта прошло около восьми месяцев, и Крисчен только по настоянию своих людей, и то со страхом, решился идти на этот остров; могло случиться, что Блай по дороге встретил какое-нибудь военное английское судно и вернулся назад наказать бунтовщиков; поэтому, входя на рейд, Крисчен со страхом смотрел, не видно ли какого-нибудь судна.

У берега стояло всего несколько пирог, и Крисчен невольно вздохнул с облегчением. Экипаж «Баунти» был встречен таитянами с прежними выражениями радости, и король пригласил моряков остаться на острове, обещая уступить им земли, какие они пожелают.

Крисчен собрал всех своих товарищей и решительно объявил, что он с своей стороны не останется на Таити более суток и просил сказать, кто хочет сопровождать его в поисках другого, более безопасного убежища.

Сейчас же на сторону лейтенанта стали: гардемарин Эдвард Янг, младший канонир Джон Майлс, кузнец и матрос Джон Уильямс, младший садовник Уильям Браун и матросы Джон Адамс, Мэтью Кинтал, Айзек Мартин и Уильям Маккой.

Все остальные объявили, что хотят остаться на Таити.

После этого был произведен справедливый раздел оружия, патронов, утвари, инструментов и съестных припасов, а на другой день Крисчен снова выходил в море со своими спутниками, и — замечательная вещь! — Мауатуа, жена лейтенанта, и все другие таитянки предпочли следовать за европейцами и отказались остаться на Таити. Шестеро туземцев со своими женами также изъявили желание сопровождать европейцев и делить их участь.

Новая экспедиция обошла архипелаг Туамоту и дошла до еще малоизвестного архипелага Мореплавателей.

На юге этого архипелага, после многодневного плавания, они заметили маленький зеленеющий островок с тенистыми долинами, лежавшими между высокими горами, который, как им казалось, соединял в себе все условия одиночества и безопасности, которых они искали.

— Вот место нашего вечного убежища, — сказал Крисчен своему другу Янгу… — или наши кости будут со временем покоиться в глубине этих веселых равнин, или мы будем повешены на плимутском рейде на виду у всего флота.

Затем по его приказанию бриг был затоплен в маленькой бухте, которой они дали имя судна, окончившего в ней свою карьеру.

На следующий год английское военное судно «Флора» пришло на Таити и забрало всех гардемаринов и матросов, которые там поселились, несмотря на предостережения Крисчена… Восемь месяцев спустя они судились военным судом и были казнены.

Никогда английскому судну не удалось бы захватить бунтовщиков на этом острове, богатом разными тайными убежищами, если бы капитан не заручился помощью туземцев, напоив их водкой и сделав им богатые подарки.

Но я должен сказать, к чести таитянок, что они с редкой энергией защищали своих европейских друзей, и что многие туземцы, выдавшие их, были убиты женщинами во время оргии.

Одной из них даже удалось так хорошо спрятать молодого гардемарина Хейвуда, что «Флора» ушла, не захватив этой последней добычи.

Чтобы спастись от крейсеров, которые бороздили Тихий океан в поисках остальных бунтовщиков и время от времени заходили на Таити, чтобы постараться им овладеть, Хейвуд в течение пятнадцати лет жил в лесах и на возвышенных вершинах острова, беспокойно глядя на горизонт, чтобы определить, какому государству принадлежали проходившие суда.

Все это время Магина, его жена, оставалась верной ему, сбивала все розыски и окружала его неистощимой преданностью.

Как только какой-нибудь крейсер появлялся на рейде, Хейвуд исчезал, так что его никто не мог найти, а Магина спускалась на берег, чтобы наблюдать за тем, что произойдет.

В течение всего времени пребывания английского военного судна молодая женщина не оставляла округа Паре, в котором расположен порт, наблюдая за всеми поступками иностранцев.

Иногда отряд морских солдат сходил на землю и направлялся вглубь острова. Тогда Магина зажигала костер из сырого леса, дым от которого поднимался к небу черными клубами, и с пением возвращалась в деревню. А через два или три дня экспедиция, по обыкновению, возвращалась с пустыми руками.

Как только судно уходило в море, Магина возвращалась в горы, и время от времени Хейвуд решался показаться в деревнях.

Однако однажды командир «Пандоры» Мевилл чуть было не схватил гардемарина.

Прибыв на Таити с тем же поручением, что и его предшественники, и так же, как они, не преуспев во всех своих попытках, он решился подкупить Магину и узнать от нее тайну убежища Хейвуда.

Молодая таитянка, узнав, что английский капитан желает с ней говорить, без всякого колебания отправилась к нему.

Мевилл принял ее окруженный всеми своими офицерами и с церемонией, которая должна была поразить дикарку.

Драгоценности, яркие шелковые материи и множество красивых вещей были разложены на столе.

Приготовлено было угощение, и командир предложил Магине разделить его с ним и его офицерами.

Молодая женщина жестом отказалась.

Когда он стал настаивать, она сказала:

— Слушай, тегавава (командир), я скажу тебе слово, которое в моем сердце нахожу хорошим… Я не стану ни есть, ни пить с тобой, потому что твои напитки расстраивают ум, а когда ум расстроен, слова выходят наоборот, как отону (краб), который бродит по рифам.

— Ты ошибаешься насчет моих намерений, Магина, — возразил Мевилл, — мы просто хотим принять тебя, как заслуживает такая красавица, как ты. Ты хорошо знаешь, что твои подруги бывают у нас, и одна ты никогда не приходишь.

— К чему говорить не то, что думаешь, тегавава? Ты позвал меня сюда только для того, чтобы узнать, где прячется Тативати (так таитяне звали Хейвуда).

— Хорошо, если ты угадала, то я не стану с тобой притворяться.

— Я хорошо знала, что Моуи (Мевилл) рассчитывает на свои напитки, чтобы узнать мысли Магины.

— Пожалуй! Ты знаешь, что Тативати, как ты его называешь, совершил большое преступление, и наши законы требуют, чтобы он был наказан.

— Тативати не нравилось на корабле, Тативати думал о Магине, которая плакала на берегу, ожидая его возвращения, и Тативати оставил корабль, чтобы вернуться к ней и к своему ребенку, который должен был родиться; если бы он этого не сделал, он был бы злым человеком; разве преступление держать свое слово? Тативати никого не убил и не сделал никому зла.

— Да! Но он возмутился против своего начальника и посадил его в лодку, где тот чуть не погиб.

— Вы уже убили за это десятерых и хотите еще убить Тати.

— Нет, клянусь тебе, что наш король помилует его.

— Так для чего же ты приехал за ним? Прости его и возвращайся в свою страну.

— Он должен сам себе просить прощение.

— Тативати не станет просить у вас прощения, и, пока я жива, вы не возьмете Тативати. У нас в горах трое детей, и вы не отнимете у них отца. Прощай, тегавава, береги для других эти украшения, которые ты разложил здесь. Видно, женщины твоей страны способны изменить своим мужьям за подарки, если ты мог подумать, что я выдам тебе Тативати.

Сказав это, молодая женщина повернулась, чтобы идти к своей пироге.

— Еще одно слово, Магина, — сказал ей капитан, — ты сама решишь участь Тативати… Все офицеры и я, мы даем тебе слово, что жизнь его не подвергнется опасности, если ты уговоришь его, чтобы он сам отдался в наши руки, но если мы сами захватим его, то ему придется разделить участь его товарищей.

— У вас, верно, есть крылья на ногах, что вы надеетесь взять Тативати?

— Клянусь тебе, что не пройдет и месяца, как он будет в наших руках.

— Желаю счастья, тегавава, — сказала молодая женщина, рассмеявшись и вскочив в пирогу, она в несколько ударов весла была на берегу.

Мевилл все еще не считал себя проигравшим. Потерпев неудачу с Магиной, он решился привести в исполнение план, задуманный им несколько дней тому назад и который, по его мнению, должен был предать в его руки последнего бунтовщика, скрывавшегося на острове Таити.

Он тайно переговорил с полусотней дикарей, тщательно выбранных между последними негодяями, и раздавал им такие соблазнительные посулы, что те обещались помогать его плану.

Ловушка, которую он решил устроить для Хейвуда, была придумана довольно удачно.

Он должен был приказать поднять паруса и объявить, что возвращается обратно в Англию, но на самом деле лишь отойти настолько, чтобы скрыться из виду. Через четыре дня он должен был прислать две шлюпки с хорошо вооруженными матросами к мысу Итиа. В это время дикари, осторожно следуя за Магиной или воспользовавшись тем, что Хейвуд сойдет вниз, должны были схватить его и выдать в условленный день.

Сначала все шло по плану заговорщиков. Мевилл дал большой праздник вождям и старейшинам острова, на который те отвечали в свою очередь амурамой, и объявил открыто, что отказывается овладеть неуловимым Тативати.

На следующее утро он снялся с якоря; поднявшись по ветру на запад, он повернул прямо на юг.

В тот же вечер Магина отправилась в горы; она медленно шла по берегу ручья, как вдруг ей послышалось, что сзади нее хрустнул сухой сучок. Тогда ей вдруг пришло в голову, что за нею следят, но она не обернулась, а поспешно бросилась в густые кусты и остановилась там, едва переводя дыхание… Целый час простояла она в таком положении, внимательно прислушиваясь, но ничто не подтвердило ее подозрений, и она спокойно продолжала свой путь по большой долине Тегауру и, мало-помалу поднимаясь, дошла до площадки Орофева или горы Диадемы… Хейвуд оставил между тем свое убежище и ждал ее со старшим сыном.

— Зачем ты оставил свое убежище? — сказала она, обняв его.

— С вершины Оро я видел, как судно исчезло сегодня утром на юге; оно совсем ушло.

Едва успел он выговорить эти слова, как человек тридцать дикарей схватили его и, несмотря на крики и мольбы Магины, увлекли его по направлению к мысу Итиа.

— Вернись к братьям, — сказала молодая женщина сыну, — и не выходите, пока я не возвращусь.

Сказав это, она со сверкающими глазами бросилась вниз к одному из самых крутых спусков, но зато сокращавших почти вдвое дорогу к деревне Паре, где жили ее родственники и друзья.

Похитители Хейвуда не приняли во внимание ее решительности.

Едва прибежав вниз, она подняла всю деревню на ноги рассказом об ужасной измене; она узнала жителей Итиа, и так как между ними и жителями Паре существовала старинная ссора, то Магине не стоило большого труда увлечь последних за собой. Они бросились бегом и пришли к мысу почти вместе с похитителями, которым пришлось нести Хейвуда.

Пленника в мгновение ока освободили, а негодяи, взявшие на себя это постыдное дело, были отвергнуты даже жителями их деревни и вынуждены сознаться, что собирались на другой день вечером выдать Тативати Мевиллу.

Двадцать четыре часа спустя, когда моряки с «Пандоры» подъехали к Итиа, они были встречены градом камней и поспешно сели обратно в лодки, думая, что им устроили западню.

С этого времени английские корабли не возобновляли более своих попыток схватить Хейвуда, и он мог жить почти спокойно; но, каждый раз, когда судно его страны стояло на рейде, он из осторожности прятался до его ухода в свое неприступное жилище.

Он умер около пятнадцати лет спустя, и на острове еще в настоящее время есть человек двадцать его потомков.

После долгих поисков бунтовщиков, оставивших Таити на «Баунти» под командой Крисчена, английское Адмиралтейство решило наконец, что корабль погиб, и с течением времени дело это было совсем забыто.

Впрочем, количество казней было велико, чтобы на будущее время немногие из моряков решились последовать примеру их товарищей на «Баунти». В течение полутора лет на плимутском рейде были повешены одиннадцать человек.

Теперь мне только остается сообщить читателям последний акт этой странной драмы, развязка которой произошла на Питкерне.

IX

Колония на Питкерне. — Заговор таитян. — Избиение европейцев. — Мщение. — Патриарх Питкерна.

КОГДА БУНТОВЩИКИ ПРИБЫЛИ НА ОСТРОВ Питкерн, то они, сняв с «Баунти» все, что было можно, посадили его на мель и сожгли из боязни, чтобы судно не выдало их присутствия.

Крисчен был единодушно выбран главой новой колонии, а Янг — его помощником. Первой их заботой было найти подходящую местность для постройки жилищ; они нашли ее в красивой долине, чрезвычайно плодородной и закрытой со всех сторон от моря, чего они особенно желали. Затем они перенесли туда всевозможные припасы, различные инструменты, паруса, веревки, железные вещи и другие предметы, в изобилии оставшиеся на «Баунти» после раздела.

По дороге к месту постройки они нашли два или три грубо обтесанных камня, и их охватил страх при мысли, что остров может быть обитаем, но, обойдя его крутом, они убедились, что на острове кроме них нет никого; тогда, при помощи дикарей, они принялись за постройку хижин.

Питкерн, несмотря на свое небольшое протяжение, был лучшим убежищем, какое они только могли себе найти; на острове было множество видов съедобных растений, много дичи, а бухты наполнены рыбой, и кроме того местность была крайне живописна. Единственным недостатком было очень ограниченное количество пресной воды, чему оказались очень довольны новые колонисты, так как, вероятно, это явилось причиной того, что дикари, на присутствие которых указывали камни, оставили остров.

Избавившись от всяких опасений, маленькая колония с жаром занялась своим устройством.

В течение первого года дневник Янга не заключает в себе ничего особенного.

Постройка хижин была окончена, Майлс, младший канонир, знакомый с плотницким делом, построил лодку для рыбной ловли, было засеяно много полей, дикари сделали большие рыболовные сети из волокон кокосового ореха, маленькая колония жила в полном довольстве, трое родившихся детей еще более увеличили благополучие.

В это время на острове было девять европейцев: Крисчен, Янг, Адамс, Майлс, Уильямс, Браун, Мартин, Маккой и Кинтал, а также шесть дикарей: Оха, Тараро, Таимуа, Манарии, Титахити и Негу, всего пятнадцать мужчин, столько же женщин и восемь человек детей.

Казалось бы, маленькой колонии оставалось только вести беззаботную и патриархальную жизнь, которую так любят жители Океании; правда, бывшие моряки немного злоупотребляли мягкосердечием своих друзей таитян, заставляя их исполнять самые грубые работы, но последние делали их, не жалуясь; власть Крисчена была признаваема всеми, и казалось ничто не нарушит согласия, царившего между членами колонии, и не помешает ее процветанию, как вдруг простая случайность вызвала такой переворот, что через несколько лет на острове остался всего один мужчина, Адамс, девять женщин и двадцать два ребенка.

Можно предположить, что сама судьба решилась наказать бунтовщиков. Мы как можно короче опишем мрачную и печальную картину разрушения колонии.

Жена Уильямса, отыскивая птичьи гнезда, упала в глубину оврага и разбилась. Тогда кузнец, угрожая оставить остров на сохраненной на всякий случай шлюпке, потребовал, чтобы ему дали другую жену и указал на жену дикаря Тараро.

Так как помощь Уильямса, единственного на острове, кто мог изготавливать патроны для мушкетов, была слишком необходима, то колонисты заставили Тараро уступить свою жену кузнецу.

С этой минуты согласие между европейцами и таитянами было нарушено и последние устроили заговор, чтобы истребить всех европейцев.

Несомненно, что дело удалось бы, если бы таитяне не имели слабости сообщить своего плана женам.

Удивительная вещь, таитянки во всех спорах всегда были на стороне европейцев и против своих соотечественников.

Так и в этом случае они отправились к жилищам Крисчена и его товарищей и начали петь:





Для чего желтый человек точит топор?
Для того, чтобы убить белого человека.





Жены европейцев сейчас же предупредили своих мужей, которые вышли вооруженными, и таитяне, видя что их планы открыты, стали молить о прощении, которое получили только под тем условием, что сами убьют двух зачинщиков заговора.

Охе отрубили топором голову, а Тараро был зарезан своей собственной женой, сделавшейся женой Уильямса.

С этого времени пятеро оставшихся таитян, несмотря на все старания Крисчена, Янга и Адамса воспротивиться этому, были притесняемы остальными европейцами, в особенности Маккоем и Кинталом.

Тогда таитяне снова решили убить без различия всех европейцев, но на этот раз ничего не сказали женам.

Было решено, говорит дневник Янга, что двое из них, Таимуа и Манарии, достанут огнестрельное оружие и спрячутся с ним в лесу, поддерживая постоянные сношения со своими товарищами, и что в назначенный день убьют всех англичан во время их работ на плантациях. Титахити также попросил на этот день для себя ружье, под предлогом, что хочет поохотиться, но вместо этого отправился к своим товарищам, и все трое напали на Уильямса, которого и убили. Такая же участь постигла и Крисчена, и Майлса.

Маккою удалось спастись от них и присоединиться к Кинталу, который при известиях об убийствах успел с помощью жены скрыться в горы.

Манарии и Негу убили Мартина и Брауна.

Адамс, вовремя предупрежденный женой Кинтала, убежал в лес, но затем, думая, что спокойствие восстановилось, решился возвратиться на свое поле, чтобы взять съестных припасов; но дикари напали на него и нанесли две раны, несмотря на которые ему удалось обратиться в бегство. Видя, что он ускользает от них, враги закричали ему, чтобы он вернулся, что его жизнь будет пощажена. Женщины отнесли его в дом Крисчена, где он нашел Янга, которого они также спасли.

Но смерть белых была скоро отомщена. Таитяне начали оспаривать друг у друга жен их жертв, и вскоре Манарии убил Таимуа, но сам, боясь такой же участи, скрылся в горы и принес повинную Маккою и Кинталу. Последние воспользовались этим подкреплением, чтобы напасть на таитян, оставшихся в деревне, и начали в них стрелять. Адамс, посланный парламентером, предложил им возвратиться с тем условием, чтобы они убили Манарии, и те согласились на это, но в свою очередь, потребовали смерти Титахити и Негу.

Вне себя от смерти своих мужей европейцев, женщины бросились на дикарей и разорвали их в куски; Маккой и Кинтал, чтобы исполнить условие, убили Манарии, и на Питкерне не осталось более ни одного дикаря.

Когда окончилась эта ужасная бойня, четверо европейцев спокойно принялись за свои обычные занятия.

Прошло пять лет и число детей быстро увеличилось; женщины, занятые детьми, не подавали поводов к неудовольствию, когда новый случай снова опечалил колонию. Маккою удалось из сока корня ти приготовить водку; напившись не в меру своего изобретения, он в припадке безумия бросился вниз со скалы и разбился насмерть.

Спустя некоторое время у Кинтала умерла жена; тогда, забыв несчастные последствия, которые повлекли за собой подобное же требование Уильямса, он стал требовать, чтобы Янг уступил ему свою любимую жену. Это странное требование было отклонено. Тогда Кинтал сделался мрачен и задумал убить своих товарищей, чтобы одному царствовать над островом. Однако его план был открыт, и Янг с Адамсом приговорили Кинтала к смерти. Этот строгий приговор был вызван необходимостью, так как они не могли жить, находясь в постоянном беспокойстве за существование. Они сами привели свой приговор в исполнение.

Итак, Адамс и Янг остались одни из всех мужчин, высадившихся на Питкерн; одиночество заставило их сосредоточиться на себе и привело к раскаянию и аскетизму.

Они ввели строгий порядок в жизнь маленькой колонии, установили утренние и вечерние молитвы и воскресную службу, на которой обязаны были присутствовать все, начали строго воспитывать детей, и кончилось тем, что на Питкерне водворилась строгость нравов.

Через год после казни Кинтала Янг умер от астмы.

Адамс остался один с девятью женщинами и двадцатью двумя детьми от семи до девяти лет.

Он выстроил школу, являвшуюся в то же время и храмом, и в 1824 году, спустя более чем тридцать лет после описанного нами события, когда одно английское коммерческое судно «Орел» случайно бросило якорь в Питкернской бухте, он мог с гордостью указать на то, что сделал, и, опираясь на свое создание, признаться, что он последний оставшийся в живых из всего восставшего экипажа.

Дети выросли и переженились между собой, и Питкерн, под отеческим управлением Адамса, имел семьдесят шесть человек жителей, из них тридцать шесть мужчин. Вскоре слухи об этой маленькой колонии распространились по всему свету, и все суда, ходившие в окрестностях, заходили по очереди на Питкерн и восхищались умом, честностью и чистотой нравов жителей.

Приезжие говорили Адамсу, который готов был в любое время предстать перед судом, что преступление, в котором он участвовал, уже давно покрылось давностью.

Адамс вскоре стал известен под именем Питкернского Патриарха.

В конце 1825 года Англия послала на Питкерн военное судно «Блоссом», чтобы принять Адамса и его колонию под свое покровительство и сообщить ему о прощении.

Капитан Беринг, командовавший этим судном, напечатал очень интересный отчет о прибытии на Питкерн.




Когда Питкерн был уже виден, все вышли на палубу и сгорали от нетерпения как можно скорее познакомиться с обитателями острова и узнать от них все подробности об участи «Баунти»; однако приближение ночи заставило отложить до утра исполнение наших желаний.
При восходе солнца мы заметили парусную лодку, приближавшуюся к нам.
Прежде чем подъехать к судну, островитяне спросили нас, могут ли они подняться на борт. Получив разрешение, они вскочили на палубу и с видимым удовольствием пожали руки всем офицерам.
Старый Адамс, менее проворный, чем его спутники, вошел последним. Это был человек лет шестидесяти, чрезвычайно живой и сильный для своих лет, несмотря на значительную полноту. Одет он был в матросскую рубашку, панталоны и низкую шапку, которую он держал в руках, когда с ним говорили.
Он лишь в первый раз после возмущения находился на палубе военного судна, и это приводило его в некоторое смущение, но когда ему объявили о прощении, то он успокоился.
Все островитяне, приехавшие с ним, отличались высоким ростом, силой и здоровьем; их доброта, простота манер, боязнь сделать что-нибудь нетактичное виднелись во всех их поступках.
Они с интересом расспрашивали о различных частях корабля и о нашем продолжительном плавании.




Ввиду выраженного гостями желания осмотреть колонию старый Адамс пригласил командира и офицеров сойти на землю; он принял их в большой бамбуковой хижине, служившей училищем, и рассказал им о событиях, только что переданных мною и о которых я сам слышал от плотника Бембриджа, внука Адамса.

Когда «Блоссом» наконец покинул остров, он утвердил окончательно за Адамсом название Патриарха Питкерна.