- Мне кажется, он еще больше разозлился.
Свену Сундквисту шел сорок второй год. Утром он вышел из дома, когда Анита и Йонас еще спали. У них сегодня семейное торжество, так что он должен был еще к ланчу вернуться в свой дом на Густавовой горе. Он взял отгул на всю вторую половину дня, потому что по крайней мере в дни рождения непременно хотел быть рядом с женщиной, которую любил еще с гимназии, сидеть возле Йонаса и пожимать его ручонку…
Я попытался объяснить:
Они пытались завести ребенка почти пятнадцать лет.
- Он не так уж и озабочен тем, будешь ли ты скакать на Архангеле на приз в две тысячи гиней. Его занимает только одно: он должен заставить меня разрешить тебе скакать на Архангеле. Он хочет доказать тебе, что может дать тебе все, о чем ты просишь, точно так, как делал всегда.
Они рано решили жить вместе. И ничего не получалось. Анита беременела трижды. Первенец родился семимесячным. Мертвым. Когда ей вызвали искусственно схватки, она металась от боли по больничной койке, кричала, а потом… потом плакала у него на плече, глядя на мертвую девочку. И так было еще два раза. Маленькие сердечки их детей внезапно останавливались.
- Но сейчас я прошу его оставить вас в покое. Оставить меня здесь. А он не слушает.
Это горькое чувство он не забывал никогда. Слишком долго оно душило и их с Анитой, и их любовь, убивало все, что у них было. Пока в одно прекрасное утро они не вышли из самолета в Пномпене и служащий отдела по усыновлению, который встретил их прямо на аэродроме, не отвез их в приют, где в кроватке лежал он. У него были ручки, ножки, черные волосики на голове. И его тогда уже звали Йонасом.
- Ты просишь его о том единственном, чего он не даст тебе, - сказал я.
– Я уже должен быть в автобусе.
- И что же это?
– Успеешь.
- Свобода.
– По крайней мере на остановке у Шлюзов.
- Я не понимаю, - сказал Алессандро.
– Скоро будешь.
- Твой отец не хочет, чтобы ты был свободен, и поэтому он давал тебе все остальное. Все… чтобы удержать тебя при себе. Он считает, что недавно я предоставил тебе то единственное, в чем он тебе отказывал. Возможность добиться успеха в жизни своими силами. Так что на самом деле он борется со мной не из-за того, кто поскачет завтра на Архангеле, а из-за тебя.
Он обещал. В который раз.
Алессандро все понял правильно. Хотя мои слова явились для него откровением.
Он вспомнил, как в прошлом году, когда ему исполнялось сорок, стояла страшная жара. И торт со взбитыми сливками прокис на заднем сиденье, пока он занимался делом об убийстве пятилетней девочки. Ей распотрошили живот прямо во время пикника в лесу на Стрэнгнэсе. Он уже ехал домой, а Йонас все сидел у накрытого стола, и сложно было объяснить ему по телефону, что какой-то мерзавец зарезал девочку и из-за этого Свен немного задержится и вернется домой позже.
- Я скажу ему, чтобы он не боялся потерять меня, - с горячностью выпалил он. - Тогда он не станет больше вредить вам.
Он скучал по ним.
- Не делай этого. Его страх потерять тебя - единственное, почему я до сих пор жив.
– Все, я ставлю мигалку. Плевал я на всех. Мне домой надо.
Он разинул рот. Уставился на меня черными глазами, пешка, затерявшаяся между ладьями.
Свен посмотрел на Эверта, тот пожал плечами. Свен водрузил пластмассовый купол спецсигнала на крышу машины, подождал, когда тот включится, и тронулся. Он протиснулся мимо машин, которые пытались занять несуществующее свободное место. Через несколько минут они были в трех светофорах от пробки и во весь дух мчались к центру.
- Тогда что… что мне делать?
И в этот момент пришел вызов.
- Сказать ему, что Томми Хойлейк будет завтра скакать на Архангеле.
Сначала они его не услышали – все заглушала сирена и голос Сив Мальмквист.
Его взгляд скользнул с моего лица на бугор, образованный ключичными кольцами, и на руку в повязке под тонким свитером.
В больнице обнаружен Хильдинг Ольдеус. Мертвый. Он лежал на лестнице, недалеко от отделения, в котором проходил лечение после передозировки. Лицо обезображено так, что его с трудом удалось опознать. Женщина-врач, которая его обнаружила, сказала, что к нему приходил посетитель, и даже смогла его описать: высокий мужчина с бритой головой, искусственным загаром и шрамом, идущим от рта к виску.
- Не могу, - сказал он.
Я слегка улыбнулся:
- Он и сам скоро все выяснит.
Алессандро вздрогнул.
Эверт не мигая смотрел на дорогу. Похоже, он улыбался.
- Вы не понимаете. Я видел… - Его голос замер, и он снова посмотрел на меня, как бы впервые осознав происходящее. - Я видел людей, которых он истязал. После этого я видел страх на их лицах. И позор. А я только думал… какой он умный… знает как заставить людей подчиняться. Я видел, что все вокруг боятся… и считал его необыкновенным человеком… - Он судорожно хватал воздух. - Я не хочу, чтобы он сделал вас похожим на тех, других.
– Сутки, Свен. Прошли всего лишь сутки.
- У него не выйдет, - сказал я с большей уверенностью, чем чувствовал.
Свен посмотрел на него.
- Но он просто не даст Томми скакать на Архангеле, и с этим ничего не поделаешь. Я знаю его. Я знаю, что он не допустит. Он всегда делает то, что говорит. Вы не знаете, каким он может быть… Вы должны поверить мне. Вы должны.
- Сделаю все, что в моих силах, - сухо ответил я, и Алессандро крутанулся на месте в досаде.
Он подумал об Аните и Йонасе, которые ждали его, но ничего не сказал.
- Нейл, - сказал он, впервые называя меня по имени, - я боюсь за вас.
Он перестроился и поехал в Южную больницу.
- Тогда нас уже двое, - сказал я легкомысленно, но это его нисколько не развеселило. Я посмотрел на него с состраданием. - Не воспринимай все это так тяжело, мальчик.
- Но вы же… как вы не понимаете!
- Я прекрасно все понимаю, - возразил я.
Она устроилась на заднем сиденье автобуса. Одна. Только впереди сидит какая-то старушка с детской коляской в широком проходе. Больше никого. Алена Слюсарева надеялась, что народу будет много – в толпе легче затеряться и спрятаться. Но многие пассажиры вышли на предыдущей остановке, у Эриксдальского спортзала. И поспешили, все из себя такие, со спортивными сумками, на свои тренировки.
- Но вас это не волнует?
Они съехали с Кольцевой и сделали поворот на Южную больницу, в которой она успела побывать вместе с Дмитрием несколько лет назад. Тогда один из клиентов, которому захотелось «эдакого», натворил таких дел, что сами они все расхлебать не смогли. Пришлось ехать в больницу. Небольшой крюк, потом немного по кругу… Остановка была прямо напротив главного входа. Она не нажимала кнопку «Остановка по требованию», но водитель сам остановился, открыл двери и даже заглушил двигатель.
Она огляделась вокруг. Ну если кто за ней и наблюдал, он делал это так, что она его не видела.
- О, еще как волнует, - ответил я искренне. - Я не сошел с ума и не жажду еще одной сокрушительной встречи с твоим отцом. Но еще меньше я настроен ползать перед ним на коленях и лизать его башмаки. Итак, Томми поскачет на Архангеле, а мы скрестим пальцы для удачи.
Алена низко опустила зонт, так, что он касался лица. Дождь не стихал, но она уже зашла с мокрой улицы в огромный зал приемного отделения, внимательно изучила металлические таблички, которые висели на стенах. Исподтишка рассмотрела посетителей, сидевших на черных дерматиновых скамьях, попивая кофе из бумажных стаканчиков, а затем коридоры, которые вели в разные отделения.
Никто на нее даже внимания не обратил.
Алессандро резко дернул головой, чуть ли не на грани отчаяния.
Все до единого занимались только одним – лечили собственный организм.
- Я знаю его, - твердил он. - Я же знаю его…
Она прошла дальше, взяла немного правее, в сторону газетного киоска и цветочного магазинчика. Купила коробку шоколадок, еженедельник и готовый букет в прозрачной упаковке. Расплачиваясь, она всем своим видом показывала, что, как и все остальные здесь, идет навещать больного. Абсолютно точно так же.
- На следующей неделе у тебя Бат, - сказал я, - ты можешь скакать на Пулитцере в скачке учеников, а еще на Клип Клопе в Честере.
По выражению его лица было ясно, что он сомневается, доживем ли мы до следующей недели.
Лифт хирургического отделения оказался далеко. Проходя по длиннющему коридору, который сам по себе был как целый дом, она встретила и только что поступивших больных, направлявшихся на разные обследования, и почти совсем зачахших, не понимающих, кто они и что тут делают. Коридоров, выходящих в тот, по которому она шла, было множество и справа, и слева. Это ей не понравилось.
- У тебя были когда-нибудь братья или сестры? - спросил я неожиданно.
Лифт стоял с открытыми дверями в ожидании Алены. Семь этажей… Пока она ехала наверх в тесной кабинке, из зеркала на нее смотрела девушка в огромном дождевике явно с чужого плеча. Ей было двадцать лет, и она хотела только одного: попасть поскорее домой.
Алессандро озадачил этот ни с чем не связанный вопрос.
Когда двери лифта открылись на седьмом этаже, она резким движением выставила букет и коробку шоколадок прямо перед собой, как щит. Но ей попался только врач, который быстро прошел мимо и скрылся за дверью в середине коридора. И еще два пациента вышли из двери напротив: простая больничная одежда, пластиковые браслеты на запястье. Она еще подумала, долго ли они тут лежат, как будто для нее это что-то значило.
- Нет… Моя мать родила еще двоих детей после меня, но они оба родились мертвыми.
Холл, где смотрели телевизор, был справа. Она услышала громкий голос диктора новостной программы, время от времени прерывавшийся заставкой, и попыталась хотя бы на несколько минут принять важный и серьезный вид. Увидела охранника, который стоял совсем близко. Зеленая форма, дубинка, наручники, сложенные на груди руки. Его голова была повернута к тем, кто сидел на диване. Два молодых человека, оба не в больничной одежде. Рядом сидела женщина. Лицо все в синяках и ссадинах, одна рука в гипсе, взгляд отсутствующий. Она смотрела прямо на диктора, но не видела его. Алена думала, что Лидия хотя бы на секунду взглянет на нее, но та сидела не шелохнувшись, как будто вокруг вообще никого не было.
Еще несколько шагов – и она прошла мимо них. Прямо перед ней коридор заканчивался дверью туалета для инвалидов. Она открыла ее, вошла и заперлась изнутри.
Глава 15
Ее трясло. Она выронила шоколадки и букет с газетой, прислонилась спиной к стене, вцепилась в нее руками, пытаясь удержаться на непослушных ногах.
И снова увидела себя в зеркале.
Суббота, утро второго мая. День скачек на приз в две тысячи гиней.
Она хочет домой.
Она хочет домой.
Солнце обещало новый золотистый день, поднимаясь над Пустошью, а я потихоньку, с трудом выбирался из постели, не в силах восхититься погодой. Первой явилась мысль о том, что Энсо может поступить со мной с гораздо большей жестокостью, но я забросил ее подальше. Ведь я самолично блокировал любые, так сказать, отклонения пули и оставил ему только одну мишень, в нее он и будет целиться. Я сам обострял ситуацию, а теперь жалеть поздно.
Она сняла сумку с плеча, поставила ее на крышку унитаза. Пакет, который лежал там, был скручен туго-натуго: она хотела сделать его как можно меньше. Она вынула его из сумки, несколько секунд взвешивала на руке, потом положила в мусорную корзину, которая стояла под раковиной. Она открыла кран – надо было это сделать с самого начала. Зажурчала вода. Она прокляла свою несообразительность и на всякий случай спустила воду в унитазе. С трудом вытащила несколько бумажных полотенец из почти пустого контейнера на стене, смяла их и прикрыла пакет в мусорной корзине.
Я вздохнул. Восемьдесят пять чистокровных лошадей, дело жизни отца, будущее конюшни и, возможно, освобождение Алессандро - стоило все это одной сломанной ключицы? Да, конечно.
А двух сломанных ключиц? Боже сохрани.
Лидии было больно.
Под жужжание электробритвы я взвешивал все pro и contra поспешного бегства. Хорошо организованное отступление к твердыням Хэмпстеда, где меня никто не будет искать. Просто в исполнении. Беда в том, что рано или поздно мне придется вернуться. И когда я скроюсь в туманную даль, конюшня окажется слишком легкой добычей.
Тело отзывалось на каждое движение, и она даже попросила у своей польской медсестры две таблетки морфина, чтобы заглушить боль.
Вероятно, можно было бы пригласить в дом гостей, чтобы ни на минуту не оставаться одному… но гости через день-другой уедут, а мысль Энсо об отмщении со временем будет только крепчать, как коньяк «Наполеон».
Она сидела на диване рядом с двумя юношами, за которыми наблюдала с самого утра. Она пару раз им улыбнулась, однако заговаривать даже не думала – ей совершенно не хотелось знать, кто они и что тут делают. Перед ней мелькали на экране сюжеты программы новостей, в суть которых она тоже нимало не вникала. Поодаль, не спуская с нее глаз, стоял охранник.
Я втиснулся в свитер и спустился в манеж, надеясь, что даже Энсо сумеет понять, что месть бессмысленна, если ведет к потере самого дорогого на свете. Если он опять изувечит меня, то потеряет своего сына.
Уголком глаза она увидела женщину, которая прошла мимо с коробкой шоколадок и букетом в руках.
Мы давно договорились с Томми Хойлейком, что он заночует в Ньюмаркете и утром проведет тренировку галопом. Соответственно к семи часам он подъехал по гравию в своем «ягуаре» и тормознул у окна конторы.
И сразу ей стало тяжело дышать.
- Доброе утро, - сказал он, выходя из машины.
Она ждала, когда откроется дверь и женщина исчезнет из виду. Ей хотелось заснуть – лечь ничком прямо тут, на этом диване, и проснуться, только когда все кончится.
- Доброе. - Я пристально посмотрел на него. - Ты, черт возьми, не очень хорошо выглядишь.
Прошло совсем мало времени. Или так просто показалось. Она не знала.
Он поморщился:
Женщина открыла дверь туалета. Лидия изо всех сил слушала голос диктора, но громкий звук телевизора не достигал ее ушей. Сейчас существовали лишь шаги, шаги женщины, идущей по коридору. Вот она прошла мимо дивана – Лидия не повернула головы и скорее даже не увидела, а почувствовала ее нечеткий силуэт, быстро исчезающий в проходе, из которого она только недавно появилась.
- Всю ночь животом маялся. Весь обед насмарку. Со мной так случается иногда. Нервы, наверное. В любом случае, теперь уже получше. А к полудню буду в полном порядке, об этом не беспокойтесь.
Лидия покосилась на человека в зеленой форма.
- Ты уверен? - спросил я с тревогой.
Он, конечно, заметил ту женщину, но не более того. Он даже не проводил ее взглядом.
- Да-а, - он вымученно улыбнулся, - уверен. Я ведь сказал, у меня время от времени такое бывает. Не о чем волноваться. Не будете возражать, если я не поеду на тренировку?
- Конечно нет, - ответил я. - Даже лучше, чтоб ты не ездил. Вдруг что-то помешает тебе быть в полном порядке к началу.
Лидия попросила юношей дать ей пройти. Они встали, и она проскользнула мимо них, взглянула на охранника, кивнула ему, показала себе на низ живота, а потом на туалет. Он кивнул в ответ, и она пошла. А он остался где был.
- Хотя вот что. Я мог бы немного прогуляться с Архангелом. Спокойно и легко. Как насчет этого?
- А ты уверен, что тебе не повредит? - Я смотрел сомнением.
Она заперла дверь, села на крышку унитаза и попыталась отдышаться.
- Да. На это меня хватит. Честно.
Это не должно повториться. Никогда.
- Ну ладно, - сказал я, и он вывел Архангела, сопровождаемого Клип Клопом, и проскакал кснтером четыре ферлонга на глазах у болельщиков, которые будут сегодня днем скандировать его имя на трибунах ипподрома.
Забывшись, она вскочила и тотчас застонала: Дима Шмаровоз неплохо над ней потрудился. Она открыла кран, вода потекла, но она еще и дважды нажала на спуск. Потом подошла к мусорной корзине, здоровой рукой поднырнула под мятые бумажные полотенца и достала сверток.
Этти собиралась с остальными лошадьми к Уотер-Холл, чтобы потренировать некоторых галопом на прямой дистанции в три четверти мили.
Она узнала этот пакет, такой обычный, с логотипом ICA.
[9] Она развернула его – все было на месте. Пистолет, взрывчатка, видеокассета и моток веревки. Она не представляла себе, каким образом, но Алене удалось сделать все, о чем она ее просила: добраться до ячейки 21 на Центральном вокзале, побывать в доме на улице Вёлунда, пройти мимо охранников, которые наверняка там были, и даже справиться с двумя запертыми дверями в подвале.
- Кого же мы теперь посадим на Лаки Линдсея, раз нет Томми? - спросила Этти.
Она сделала свое дело.
И действительно возникла некоторая проблема, потому что нам не хватало хороших наездников.
Теперь настала очередь Лидии.
- Наверное, придется пересаживать, - сказал я. - Энди - на Лаки Линдсея, Федди на Ирригейта, а…
Белые халаты, которые носили почти все пациенты, сидели далеко не по фигуре. Длинный балахон, который достался Лидии, с самого начала был ей очень велик. Но она попросила, чтобы ей принесли халат еще большего размера, и теперь ее тело совсем затерялось в складках. Она достала из кармана медицинский пластырь и примотала к себе пистолет, с правой стороны грудной клетки. Взрывчатку и два запала она прилепила слева, а кассету и моток веревки пристроила у живота и прижала резинкой трусов.
- Без надобности, - прервала меня Этти, глядя в сторону подъездной дорожки. - Алекс вполне справится, ведь так?
Она в последний раз взглянула в зеркало.
Я обернулся. Алессандро шел по манежу, одетый для работы. Франтовская одежда и светлые чистые перчатки давно ушли в прошлое: теперь он регулярно появлялся в бежевом свитере с голубой рубашкой. Он скопировал это снаряжение у Томми Хойлейка, ибо если так выходит на люди жокей высшего класса, значит, именно такую одежду должен носить и Алессандро Ривера.
Осторожно потрогала кончиками пальцев свое изуродованное лицо, провела ими по огромным синякам под глазами. Шею ей упаковали в специальный корсет, рука была загипсована.
Не было «мерседеса», оставленного в ожидании на подъездной дорожке. Не было Карло, бдительно осматривающего манеж.
Это никогда не должно повториться.
Алессандро заметил, что я ищу взглядом его верного стража, и озабоченно сказал:
Лидия открыла дверь туалета, немного помедлила. Несколько шагов по коридору. Охранник повернулся к ней. Здоровой рукой она показала, что не хочет возвращаться на диван перед телевизором, а пойдет сейчас в свою палату и приляжет. Охранник коротко кивнул – понял. Она медленно пошла дальше и снова стала жестикулировать: приглашала охранника следовать за ней в палату. Он показал руками, чтобы она шла одна, но она продолжала настаивать: показала на него, на себя, потом на дверь в палату. Мол, пойдем, мне помощь нужна. Он наконец понял, пробормотал «о\'кей», она улыбнулась и произнесла: «Thank you».
- Я сбежал. Мне не велели, но Карло куда-то пропал, так что я решил прийти. Могу я… я хочу сказать, вы позволите мне проезжать лошадей?
Войдя в палату первой, она выждала, пока он окажется внутри. И как только услышала позади себя его дыхание…
- Почему же нет? - вмешалась Этти, которая не понимала, почему же нет.
Все произошло очень быстро.
- Приступай, - согласился я. - Можешь проездить галопом Лаки Линдсея.
Все еще стоя к нему спиной, она дернула за пистолет и оторвала его от себя вместе с пластырем. Обернулась. Показала оружие охраннику.
Он удивился:
– On knee!
[10]
- Но во всех газетах сказано, что сегодня утром на нем будет Томми.
Она показала дулом на пол: английский у нее был ужасный и с таким акцентом, что он мог не понять.
- У него заболел живот, - объяснил я и, увидев, как безумная надежда разлилась по его лицу, добавил: - И не переживай. Ему лучше, а днем он точно будет о\'кей.
Он продолжал стоять перед ней. Он не мог решить, что делать. Эту женщину всего сутки назад доставили сюда без сознания. Одна рука у нее была в гипсе и на перевязи, а лицо все в синяках. В своем огромном халате она походила на испуганную птицу. Но она направила на него пистолет.
- Ох…
Лидия видела, что он колеблется. Она подняла руку. Она ждала.
Алессандро упрятал поглубже разбитую вдребезги надежду и пошел за Лаки. Этти поехала на Куку-ленде со всей цепочкой, а я договорился, что Джордж потом подвезет меня в «лендровере». Лошадей пустили вокруг падока, чтобы рассортировать наездников, и вскоре все выехали из ворот, свернув налево по дорожке для верховой езды к Уотер-Холл.
Ей было всего девять лет.
Взяли и Ланкета, но так как два дня назад у него были тяжелые скачки, ему предстояло прогуляться только до перекрестка и вернуться обратно.
Она вспомнила, как впервые в жизни подумала о смерти. К тому времени она прожила на свете каких-то девять лет, но человек в форме – такой же, как и тот, что сейчас стоял перед ней, – приставил к ее голове пистолет и закричал: «Заткнись! Заткнись!» А его слюна забрызгала ей все лицо. Папа дрожал, и плакал, и кричал, что если уж они за ним пришли, то вот он, берите, только хватит тыкать дулом в голову его дочери.
Я наблюдал, как они идут: лоск и грация, чудо природы, и это подернутое дымкой майское утро - ну, чистое сотворение мира! Я вздохнул с сожалением. Странно, но, несмотря на Энсо и его сына, я получил удовольствие от своей тренерской работы. Жалко будет уходить. Не представлял, что будет так трудно расставаться с этим. Странно, думал я. Очень странно.
А сегодня она сама направила пистолет на человека. Ему в голову, точно так же, как когда-то держали под прицелом ее саму. Она знала, что при этом чувствуешь. Она помнила, как от подлого страха тебе скручивает кишки: одно движение, только одно – и вмиг расстанешься с жизнью. И никогда больше не будешь дышать, нюхать, пробовать на вкус, слышать, чувствовать… Так и не узнаешь, как с тобой все это произошло.
Я вернулся в манеж, поговорил несколько минут с охранником Архангела, который получил возможность выйти в столовую позавтракать, пока тот был на тренировке, зашел в дом, приготовил себе кофе и отнес его в контору: Маргарет не работала по субботам. Выпив кофе, вскрыл утреннюю почту, зажимая конверты между коленями и разрезая их ножом для бумаг.
Она подумала о Дмитрии и его пистолете, который он держал у ее виска столько раз, что она и счет потеряла. Вспомнила его улыбочку – это была та же улыбка, что и у того спецназовца, тогда, в ее девять лет, и она же была у всех тех, кто наваливался на нее всем телом, овладевал ей, проникал в нее.
Я услышал шорох шин по гравию и клацанье дверцы машины, но не успел заметить, кто прошел мимо окна: голова-то не поворачивалась с прежней легкостью. Разные люди могут навестить конюшню в день больших скачек. Да любой из владельцев, приехавших в Ньюмаркет. Кто угодно.
Лидия ненавидела их всех.
Но вошел Энсо, собственной персоной. Энсо со своим молчаливым рычагом воздействия. Которым по обыкновению размахивал вокруг. С раннего утра, мелькнуло фривольное. Револьверы до завтрака. Чертовски глупо.
Она смотрела на охранника, который по-прежнему стоял перед ней, и отлично знала, что он сейчас чувствует, когда дуло почти утыкается ему в лицо. И она сжимала оружие крепче и крепче и молча смотрела на человека перед собой.
Конец, приехали, подумал я. Грязный конец этой чертовой дороги.
Он опустился на колени.
Если раньше Энсо выглядел злым, то сейчас он, кажется, вот-вот взорвется. Короткое тяжелое тело, как танк, двинулось вокруг стола ко мне, и я понял, что имел в виду Алессандро, когда говорил насчет того, что я не знаю его отца. Тогда он только аппетит разжигал, а теперь готов был сжечь все на свете.
Он положил обе руки себе на затылок.
Лидия показала дулом, чтобы он повернулся к ней спиной:
Он с ходу нанес мне прямой удар правой в наилучшую из повязок старого доктора, чем сразу лишил меня дыхания, хладнокровия и в значительной степени способности к сопротивлению. Я в ответ попытался ударить его ножом для бумаг, но он легко парировал мой выпад, и последствием было только то, что мой кулак чуть не разнес картотечный шкафчик. Энсо был силен, энергичен и страшен, и это подействовало совершенно ошеломляюще. Он ударил меня револьвером в висок, а потом, ухватив за глушитель, двинул рукояткой по плечу. Я впал в полубессознательное состояние и сразу перестал волноваться о своей дальнейшей судьбе.
– Aroundl Around!
Тут уж он больше не колебался. Он повернулся к двери, по-прежнему стоя на коленях. Она взяла пистолет половчее и ударила его рукояткой по затылку со всей силой, на которую вообще была способна.
- Где Алессандро?! - заорал он в двух сантиметрах от моего правого уха.
Он упал лицом вперед и еще до того, как его голова коснулась пола, потерял сознание.
Я привалился обмякшим телом к столу. Закрыл глаза. Я делал то немногое, что было в моих силах, чтобы сохранить хоть какой-то контроль над собой.
Она снова взяла пакет, как будто это был самый обычный пакет из магазина, и двинулась из палаты в коридор и дальше – к лифту. Он пришел через несколько минут. Кто-то вышел из него, не обратив на нее никакого внимания, и заспешил по своим делам.
Энсо встряхнул меня. Без нежностей.
- Где Алессандро?! - орал он.
Она ступила в лифт, нажала кнопку, которая немедленно загорелась.
- На лошади, - еле слышно ответил я. Где же еще? - Скачет на лошади.
- Ты похитил его, - вопил Энсо. - Ты расскажешь мне, где он. Говори… или я переломаю тебе кости. Все до единой.
Она ни о чем не думала, пока лифт вез ее вниз. Она знала, что будет делать дальше.
- Он уехал верхом на лошади, - сказал я.
Когда лифт остановился, она вышла и зашагала по светлому коридору. Она шла в морг.
- Он не уезжал! - кричал Энсо. - Я не велел ему!
- Ну… а он уехал.
Йохум Ланг сидел на скамье в зале ожидания Южной больницы, когда мимо него прошла Алена Слюсарева. Он не обратил на нее внимания хотя бы даже просто потому, что никогда ее раньше не видел. Она не обратила на него внимания по той же причине.
Он сидел на скамье и пытался стряхнуть с себя апатию.
- На какой лошади?
Давно он не уродовал кого-то из своих знакомых.
- Это важно?
Пусть сам на себя пеняет. Он сам во всем виноват.
- Какая у него лошадь? - завизжал Энсо практически мне в ухо.
Ему нужно было всего пару минут, просто посидеть тут, привести мысли в порядок, понять, с чего это он вдруг так напрягся.
- Лаки Линдсей, - сказал я.
Хильдинг безуспешно цеплялся за двери лифта. Он рыдал и визжал, да еще звал его по имени.
Вроде бы никакой разницы, а что-то изменилось. Я заставил себя выпрямиться в кресле и открыл глаза. Лицо Энсо было совсем рядом, и взгляд гарантировал мне смерть.
Он же знал, что Хильдинг – жалкий нарик. Торчок. Что он будет ширяться, пока его тщедушное тело не перестанет справляться с нагрузкой. Что он за свои шприцы отсосет первому встречному. Но при этом у него не было ни врагов, ни ненависти, ни злого умысла – ничего этого и быть не могло в крови, смешанной с химией, которая подавляла все то, что сам Хильдинг боялся почувствовать.
Револьвер поднялся. Я ждал, оцепенев.
Йохум вздохнул.
- Останови его, - приказал он. - Верни его обратно.
Что-то изменилось. В конце концов, то, что он знал, какие подонки его «клиенты», никогда ничего для него не значило. Вообще не имело никакого значения, когда они вот так рыдали и цеплялись за жизнь.
- Не могу.
А ведь по-другому и не бывало.
- Обязан. Верни его, или я убью тебя.
Он сам во всем виноват.
- Он уехал двадцать минут назад.
- Верни его назад. - Голос хриплый, с присвистом, полный ужаса.
Главный холл больницы был примечательным местом. Йохум огляделся. Кругом сновали люди. Одни ожидали, когда за ними прибудут санитары, чтобы отправиться в больничные отделения. Другие ждали выписки. Здесь никто не смеялся, потому что место это предназначено совсем для другого. Он в принципе не любил больницы. Тут он был уязвим, не чувствовал в себе привычной силы, он был словно голый, лишившись возможности распоряжаться чужими жизнями.
До меня наконец дошло, что его ярость обернулась мучением. Вместо бешенства - страх. В черных глазах стояла непредставимая боль.
Он поднялся и пошел к дверям, которые открывались сами, когда к ним подходишь. На улице по-прежнему лило, лужи разлились и превратились в небольшие озера, из которых то тут, то там вырывались на свободу целые ручьи.
- Что ты сделал? - спросил я жестко.
- Верни его, - повторял Энсо, как будто этого можно было достичь только криком. - Верни. - Он поднял револьвер, но мне показалось, что он даже не понимает зачем: то ли застрелить меня, то ли ударить.
Слободан так и сидел в машине в нескольких метрах за автобусной остановкой, на стоянке такси, въехав двумя колесами на тротуар. Он даже не повернулся, когда Йохум открыл дверцу, потому что увидел его, еще когда тот только выходил из больницы.
- Я не могу, - сказал я бесстрастно. - Делай что хочешь, но это не в моих силах.
– Черт, как долго-то, – произнес Слободан, не отрывая взгляда от ветрового стекла и поворачивая ключ зажигания. Йохум остановил его:
- Его убьют! - дико заорал он. - Моего сына… моего сына убьют. - Он широко раскинул руки и весь затрясся. - Томми Хойлейк… Во всех газетах написано, что Томми Хойлейк скачет сегодня утром на Лаки Линдсее.
– Погоди ехать.
Я передвинулся на край кресла, подогнул под него ноги и с невероятным усилием поднялся, Энсо не пытался пихнуть меня обратно. Он был слишком захвачен воображаемой жуткой картиной.
Слободан заглушил двигатель и наконец повернулся лицом к Йохуму:
- Томми Хойлейк… Хойлейк скачет на Лаки.
– Ну что, блин?
- Нет, - возразил я грубо. - Там Алессандро.
– Пять пальцев, говоришь, и колено? Что за тариф такой?
- Томми Хойлейк… Хойлейк… Так должно быть, так… - Его глаза вылезали из орбит, а голос поднимался выше и выше.
– Столько стоит мешать наш товар со стиральным порошком.
Слободан становился шишкой. У него даже появились вредные привычки: например, громко вздыхать и взмахивать рукой, желая показать, что разговор его больше не интересует.
Я поднял руку и с размаха ударил его по лицу.
– И?
Рот Энсо остался открытым, но крик прервался мгновенно, точно его выключили.
Йохум связался с этой гнидой еще до того, как права получил. Так что ему не очень-то нравилось, когда тот строил из себя начальничка, но он все-таки пересилил себя и не стал поднимать эту тему.
Ему просто надо было кое-что прояснить. Так. Чисто для себя.
Щеки дергались, кадык в непрерывном движении. Я не дал ему времени приняться за старое.
– Он, короче, брыкался как лось, пытался в лифт меня затащить. А я ни в какую. Ну и колесо у него соскочило на лестницу. Он вниз туда и грохнулся со всей дури. С концами.
- Ты спланировал убить Томми Хойлейка? Никакого ответа.
- Как? - спросил я.
Слободан пожал плечами, повернул снова ключ в замке и включил дворники. Йохум почувствовал, как на него накатывает ярость. Он сжал Слободану руку повыше локтя, оторвал ее от руля, вынул ключ и положил себе в карман. Потом крепко схватил Слободана за щеки, повернул к себе его лицо и произнес:
Никакого ответа. Я снова шлепнул его по лицу, расстарался, как мог. Слабовато.
– Меня видели.
- Как?
- Карло… и Кэл… - еле выговорил он и опять умолк.
«Лошади на Пустоши, - соображал я. - Как найти Томми Хойлейка? Известно, что он на Лаки Линдсее. Карло знает каждую лошадь в конюшне, он наблюдал за всеми лошадьми каждый день и мог отличить Лаки по внешнему виду так же непогрешимо, как любой скаковой «жучок». А Кэл…» Я почувствовал, каково сейчас Энсо. Кэл со своим «ли-энфилдом».
Свен Сундквист подъехал к Южной больнице не со стороны трассы, а по местной дороге. Он так всегда делал, так было удобнее: народу меньше, места на стоянке больше. Они не сказали друг другу ни слова с того самого момента, как приняли этот чертов вызов и Свен перестроился и повел машину к Западному мосту, все дальше и дальше от праздничного ланча по случаю дня рождения. На который он обещал не опаздывать. В который раз. Эверт понимал, что для Свена это очень важное решение – повернуть именно туда, куда они повернули. И если честно, он не вполне понимал, почему Свен решил именно так. Это же его выбор… Эверт пытался подобрать слова, чтобы самому себе это объяснить, но все, что приходило ему в голову, было плоским и ненастоящим. А иначе и быть не могло: много ли он знает о том, что значит скучать по жене и ребенку?
- Где они? - спросил я.
- Я… не… знаю
Все.
- Тебе лучше бы найти их.
Он знал об этом все.
- Они… прячутся.
Они зашли в отделение неотложной помощи, прошли по коридору к лифтам и поднялись на седьмой этаж.
- Иди ищи их! - приказал я. - Давай, пошел. Найди их. Это твой единственный шанс. Единственный шанс Алессандро. Найди, пока они его не пристрелили… ты, тупица, ты сам его убиваешь.
Женщина-врач стояла уже там и ждала их. Довольно высокая, довольно молодая и даже довольно симпатичная. Эверт задержал на ней взгляд дольше положенного и дольше положенного задержал ее руку в своей. Она почувствовала это, быстро взглянула на него, и он смутился.
Энсо, спотыкаясь, как слепой, обошел стол и двинулся к двери, все еще с пистолетом в руке. Он врезался в дверной косяк и закачался. Потряс головой, проскочил короткий коридор, вывалился через дверь во двор и прошагал на непослушных ногах к темно-красному «мерседесу». Мотор завелся только с третьей попытки. Машина описала фантастическую дугу, прорычала по дорожке и, взвизгнув шинами, свернула направо по Бари-роуд.
– Я видела того посетителя. И я не смогла его задержать, я даже не заметила, как он ушел.
Женщина-врач, которую звали Лиса Орстрём, показала на лестницу прямо возле лифтов. Ольдеус лежал там, на один пролет ниже, в луже крови, уткнувшись в бетонный пол лицом.
Грязный подонок, убийца… Я вышел вслед за ним из конторы, но свернул в манеж.
Он лежал не шевелясь, странно было видеть его не копающимся у себя в носу, не с бегающим взглядом, не размахивающим руками. На нем лежала печать какого-то умиротворения, которого он не ведал раньше, словно вся его нервозность и вечное беспокойство покинули его вместе с кровью. Они спустились на двенадцать ступенек вниз. Эверт встал на колени, обыскал тело, надеясь обнаружить хоть что-то, хотя и знал, что вряд ли это возможно. Потому что там, где Ланг, – там и перчатки, и все меры предосторожности, и, естественно, никаких следов.
Бежать не мог. Эти его новые удары в плечо даже ходьбу превратили в испытание. Сумасшедший выродок, убийца, тупой… Двадцать минут, как Алессандро выехал на Лаки Линдсее… и все остальные тоже. Они наверняка доехали до Уотерхолла. Столпились в конце скаковой дорожки, разбиваются на группы. Начинают проездку.
Они ждали Людвига Эрфорса. Эверт позвонил ему сразу после того, как они приняли этот вызов. Он сам так решил: если это Ланг, все должно быть отработано самым тщательным образом. А Эрфорс был лучшим. Он ошибок не допускал.
Черт возьми, почему бы мне просто не отойти в сторонку: посидел бы и подождал, что там произойдет. Если Энсо убьет своего драгоценного сынка, поделом ему.
Я ускорил шаг, пересекая манеж. Через первые ворота к дальним конюшням. Через вторые ворота, пересек малый манеж. Вышел за ограду к Пустоши. Свернул налево.
Пара минут. За это время Эверт успел подняться с колен, успел также и осмотреть труп со всех сторон. «Интересно, – подумал он, – хоть раз этот Хильдинг Ольдеус задумался о смерти? О том, к чему он движется на всех парах со своей наркотой? Боялся ли он смерти? Или наоборот, ждал как избавления? Чертов идиот. Надо ж было так распорядиться своей жизнью, чтобы окончить ее здесь, вот так, на лестнице. А ведь ему и тридцати не исполнилось». Эверт фыркнул и покосился на мертвого, как будто тот мог его слышать. «Интересно, – продолжал размышлять Эверт, – я сам-то где буду лежать? Неужто вот так же, в проходе, и каждый встречный-поперечный сможет стоять надо мной и фыркать? Всегда какая-нибудь тварь найдется. И фыркнет».
Хоть бы он вернулся, подумал я про Ланкета. Он должен уже вернуться с прогулки, оседланный, взнузданный и готовый скакать. А вот и он, идет навстречу вдоль изгороди. Его вел в поводу самый незадачливый наездник, отосланный Этти, так как от него было мало толку в галопе.
Людвиг Эрфорс был высоким темноволосым человеком лет пятидесяти. Он всегда одевался в гражданское: джинсы и пиджак. Даже когда сидел у себя в кабинете в Управлении судебной медицины в Сольне.
[11] Он поздоровался с ними обоими, затем показал на труп, который короткое время тому назад был Ольдеусом Хильдингом.
- Помоги-ка мне стянуть шерстяную рубашку, - приказал я.
– Я немного тороплюсь. Мы можем приступить сразу к делу?
Он удивился, но ребята, натренированные моим отцом, никогда не спорили. Он помог мне снять рубашку. А что такого? Он же не Флоренс Найтингейл. Я велел ему также освободить мне руку из повязки. Никому не удалось бы скакать прилично с рукой на перевязи.
Эверт пожал плечами:
- Теперь подсади меня. Он и это сделал.
– Мы же здесь.
- О\'кей, - сказал я. - Иди домой. Я приведу Ланкета позже.
Эрфорс опустился на колени и несколько мгновений внимательно смотрел на мертвого. Потом, по-прежнему не поворачиваясь к ним, заговорил:
- Да, сэр, - ответил он. И если бы я велел ему встать на голову, он ответил бы точно так же: «Да, сэр».
– Кто он?
Я повернул Ланкета обратно по той дороге, которой он пришел. Пустил его рысью. Медленно. Слишком медленно. Перешел на легкий галоп, нарушив правила Пустоши. Чувствовал себя ужасно. Я рванул к Бари-Хилл, на дорогу, где нельзя было ездить еще две недели, и направил лошадь прямо к перекрестку Бари-роуд.
– Мелкий барыга. Героинщик. Звали Хильдинг Ольдеус.
Мог бы и галопом, все равно уж… Я прошел галопом первые пять ферлонгов, а потом еще три по дорожке для верховых, не снижая скорости, и напугал парочку ранних пташек-автомобилистов, когда пересекал шоссе.