Настройки шрифта

| |

Фон

| | | |

 

Дик Фрэнсис

Игра без козырей

Глава 1

Я не очень дорожил работой, пока не получил пулю в живот и чуть не потерял эту работу вместе с жизнью. Но кусок свинца тридцать восьмого калибра превратил мои кишки в перечницу, и я остался лежать на полу с таким пожаром в животе, какого еще никогда не испытывал. Впрочем, иначе я бы никогда не встретил Занну Мартин и до сих пор крепко держался бы за паутинку минувших радостей, никому не нужный и, главное, надоевший самому себе.

Эта пуля стала первым шагом к освобождению, но тогда я так не думал. Я подставил себя под выстрел потому, что мне было на все наплевать. А плевал я на все потому, что мне было скучно.

В больнице я, понемногу придя в себя, обнаружил, что нахожусь в отдельной палате, за которую несколько дней спустя получил фантастический счет. Едва открыв глаза, я уже пожалел, что не попрощался с этим миром насовсем. Кто-то разжег у меня в животе костер.

Прямо над моей головой шла беседа в раздраженных тонах. После наркоза путаные мысли вяло дрейфовали в мозгу, будто облака в летнем небе. Без всякого энтузиазма я попытался понять, о чем идет спор.

— Нельзя ли ему что-нибудь дать, чтобы он быстрее проснулся?

— Нельзя.

— Понимаете, мы ничего не можем сделать, пока не услышим от него, что произошло. Уже почти семь часов, как вы закончили операцию.

— А до этого он четыре часа лежал на операционном столе. Вы хотите закончить то, что начал выстрел?

— Доктор...

— К сожалению, вам придется подождать.

«Этот парень на моей стороне, — подумал я. — Пусть подождут. Зачем мне спешить в этот скучный мир? Почему бы не проспать целый месяц и, когда они погасят этот костер в животе, вернуться к обычным делам?»

Я нехотя открыл глаза.

Оказывается, была ночь. Электрический шар сиял посреди потолка. Теперь посчитаем. Когда рассыльный Джонс нашел меня, истекающего кровью, на полу офиса и побежал к телефону, было утро. Значит, с тех пор, как мне сделали первый укол, прошло двенадцать часов. Интересно, хватит ли двадцати четырех часов паникующему неудачливому проходимцу, чтобы незамеченным удрать из страны?

Слева от меня стояли два полицейских — один в форме, другой в штатском. Оба блестели от пота, потому что в палате было очень жарко. Доктор справа переливал что-то из бутылки в колбу, откуда жидкость по трубочке текла мне в руку. Другие трубочки тянулись к нижней части тела, наполовину прикрытые марлей. Капельница и дренаж... Мысленно я усмехнулся. Очаровательно.

Рэднор стоял в ногах кровати, смотрел на меня и не принимал участия в продолжающемся споре между медициной и законом. Никогда бы не поверил, что стою так дорого: сам шеф пришел ко мне в больницу. Но потом я понял, что не каждый день кто-либо из его служащих устраивает такие неприятные спектакли.

— Он пришел в сознание, — сказал Рэднор. — И глаза не такие затуманенные, как раньше. Теперь мы, наверно, услышим от него что-то осмысленное. — И он взглянул на часы.

Доктор склонился надо мной, пощупал пульс и кивнул.

— Пять минут. Ни секундой больше.

Полицейский в штатском на долю секунды опередил Рэднора:

— Можете сказать, кто в вас стрелял?

К моему удивлению, говорить было ужасно трудно, но не так, как утром, когда они задавали мне тот же вопрос. Тогда я вообще не мог выговорить ни слова, потому что далеко ушел из этого мира. Теперь я вступил на путь, ведущий назад, но прошел совсем немного. Полицейский несколько раз повторил свой вопрос и долго ждал, пока я выговорю ответ:

— Эндрюс.

Имя ничего не значило для полицейского, но Рэднор выглядел удивленным и разочарованным.

— Томас Эндрюс?

— Да.

— Я уже говорил вам, что Холли, вот он, и другой мой оперативник устроили засаду, чтобы раскрыть одно дело, которое мы расследуем. По-моему, они надеялись поймать крупную рыбу, а получилось, что наживку схватила мелюзга, — объяснил полицейским Рэднор. — Эндрюс — мелкая сошка, слизняк, его использовали в основном как рассыльного. Никогда бы не подумал, что он носит оружие и может выстрелить.

И я тоже не думал. Эндрюс неумело вытащил револьвер из кармана куртки и трясущейся рукой направил на меня. Ему пришлось нажать на курок двумя руками. Если бы я не увидел, что на нашу наживку клюнул всего лишь Эндрюс, то никогда бы не вышел из темноты умывальной комнаты. Я собирался спросить у него, зачем он в час ночи вломился в офис Ассоциации Ханта Рэднора. Мне и в голову не приходило, что он решится напасть на меня, а тем более выстрелить.

Когда я наконец понял, что он и в самом деле готов спустить курок, а не просто машет револьвером для пущего эффекта, было уже поздно. Едва я повернулся, чтобы выключить свет, как пуля по диагонали прошла через мое тело.

Когда я упал, он, всхлипывая и охая, на заплетающихся ногах побежал к дверям с побелевшим от испуга лицом и заячьим страхом в глазах. Он сам не верил в то, что сделал, и был почти в таком же ужасе, как я.

— Когда был сделан первый выстрел? — спросил полицейский.

— Примерно в час ночи, — после паузы ответил я.

Доктор глубоко вздохнул. Он мог не говорить, я и так знал, как мне повезло, что я остался жив. Слабея с каждой минутой, я лежал на полу холодной сентябрьской ночью и с отвращением глядел на бесполезный телефон. Все телефоны в офисе работали через коммутатор. «С таким же успехом можно добраться до луны», — думал я, представляя длинный коридор, винтовую лестницу и дверь в дежурку, где крепко спала телефонистка.

— Описание Томаса Эндрюса я узнаю у кого-нибудь другого, — сказал полицейский, записав в блокнот мой ответ. — Но я был бы рад, сэр, если бы вы вспомнили, во что он был одет.

— Черные джинсы. Очень тесные. Оливковый свитер. Поношенная черная куртка. — Я помолчал. — Черный меховой воротник. Черная с белым клетчатая подкладка. Все потертое... и грязное. — Я опять помолчал, набираясь сил. — Револьвер у него был в кармане куртки справа... Он унес его с собой...

— Ботинки?

— Не видел.

— Что-нибудь еще?

Я подумал.

— Какие-то нашивки... Название клуба, череп и скрещенные кости, что-то вроде этого... на куртке, на левом рукаве.

— Понимаю. Хорошо, теперь мы начнем работать. — Он захлопнул блокнот, улыбнулся и быстро направился к двери, за ним его коллега в форме и Рэднор, наверное, чтобы дать описание Эндрюса.

Доктор опять пощупал у меня пульс, проверил, как поступает жидкость из капельницы, и на его лице отразилось удовлетворение.

— У вас лошадиный организм, — весело сказал он.

— Нет, — возразил вернувшийся Рэднор. — Лошади очень деликатные создания. У Холли организм жокея. Жокея стипль-чеза, кем он и был раньше. Его тело способно гасить удары, оно привыкло ко всяким переломам, ушибам, травмам, которые он получал на скачках.

— А что случилось с его рукой? Упал, когда брал препятствие?

Рэднор быстро взглянул на меня и тут же отвел глаза. В офисе никто и никогда не упоминал о моей руке. Никто, кроме моего коллеги Чико Бернса, с которым мы вместе решили, что нужна засада. Но тот вообще никогда не задумывался над тем, что говорит.

— Да, — почти не разжимая губ, произнес Рэднор. — Именно так. — Он переменил тему разговора: — Ну, Сид, когда встанете на ноги, загляните ко мне. А пока набирайтесь сил. — Он неуверенно кивнул, потом они с доктором переглянулись и направились к двери, перед которой потоптались еще немного, уступая друг другу дорогу.

Ага, значит, Рэднор не очень торопится снова взять меня на работу. Если бы у меня хватило сил, я бы улыбнулся. Когда он предложил мне место у себя в агентстве, я сразу догадался, что это мой тесть подергал где-то за нужные ниточки. «Почему бы и нет?» — решил я. Мне на все было наплевать.

«Почему бы нет?» — так я ответил и Рэднору, и он взял меня в отдел скачек для розыскной работы. Его вроде бы не смущало, что у меня совершенно нет опыта. Другим же сотрудникам он объяснил, что меня следует использовать в качестве консультанта, поскольку я прекрасно знаю правила игры. Сотрудники восприняли его слова сдержанно. Наверно, они понимали, как понимал и я, что работу мне дали из жалости. Возможно, они думали, что меня распирает от гордости, поскольку я заслужил жалость в такой завуалированной форме. Но меня не распирало. В той форме или в другой — мне было наплевать.

Агентство Ханта Рэднора состояло из отделов, занимавшихся розыском пропавших лиц, разводами и охраной имущества. Оно также предоставляло клиентам телохранителей и караульных для скаковых лошадей. Был и еще один отдел — почти такой же большой, как все остальные, вместе взятые, — который назывался Bona fides[1]. Его работа заключалась в постоянном и тщательном сборе сведений о людях, компаниях, фирмах, которые интересовали клиентов. Иногда такое расследование приводило к гражданским делам в суде или к разводу. Но чаще отдел Bona fides просто посылал заказчикам отчеты с интересующими их сведениями. Уголовные дела встречались крайне редко. Случай с Эндрюсом оказался единственным за три месяца.

Любимым детищем Рэднора был отдел скачек. Мне рассказывали, что, когда Рэднор после Второй мировой войны, получив армейское пособие, купил агентство, этого отдела не существовало. Он сумел превратить убогий офис, размещавшийся в трех комнатах, в поистине британское учреждение. Для рекламных буклетов он выбрал девиз: «Быстрота. Эффективность. Тайна». И агентство строго следовало этому девизу, а клиенты получали все, что хотели. До войны Рэднор сам участвовал в скачках как любитель. Скачки были основной страстью его жизни, и он сумел убедить Жокей-клуб и Национальный охотничий комитет, что его агентство способно оказывать им неоценимые услуги. Солидные организации вначале осторожно попробовали дно, но, убедившись, что брод надежный, заключили союз с Рэднором. Отдел скачек процветал. В конце концов частное детективное агентство Рэднора превзошло официальный отдел расследований при Национальном охотничьем комитете. А когда Рэднор начал обеспечивать охрану лошадей-фаворитов перед скачками, конкурентов у него не осталось.

К тому времени, когда я пришел в фирму, отдел скачек и Bona fides так разрослись, что каждый из них занимал целый этаж. За вполне приемлемую плату тренер мог здесь узнать характер и прошлое владельца, лошадей которого он предполагал тренировать, букмекер мог проверить надежность клиента, клиент — букмекера, каждый — каждого. Фраза «Проверено у Рэднора» вошла в сленг участников и зрителей скачек. Это значило: неподдельный, заслуживающий доверия. Я даже слышал, как этой фразой оценивали лошадь.

Мне никогда не поручали дела Bona fides. Эту работу выполняли неприметные отставные полицейские средних лет, которым требовалось минимум времени для получения максимальных результатов. Меня никогда не посылали сторожить ночью бокс с лошадью-фаворитом, хотя я охотно выполнял бы такие задания. Меня никогда не включали в команду, которой предстояло следить за безопасностью лошадей на ипподроме. Если распорядители скачек просили прислать оперативников, чтобы не спускать глаз с нежелательной на соревнованиях персоны, то ехал на ипподром не я. Если кто-то вылавливал мошенников в зале тотализатора, то это тоже был не я. Рэднор всегда одинаково объяснял, почему он не дает мне подобных заданий. Во-первых, я был слишком известен в мире скачек, чтобы остаться на ипподроме незамеченным. И во-вторых, он не может позволить себе давать бывшему жокею-чемпиону задания, которые роняли бы его престиж, хотя мне и было наплевать.

В результате почти весь день я слонялся по офису или читал донесения других. Если кто-нибудь просил у меня совета, а предполагалось, что ради этого я и околачиваюсь в конторе, то он получал совет. Если меня просили разъяснить какие-то тонкости в правилах, то я их разъяснял. Постепенно я познакомился почти со всеми оперативниками и знал все слухи, которые они приносили в офис. У меня всегда было время. Если я просил среди недели выходной и проводил его на скачках, никто не упрекал меня. Иногда у меня мелькала мысль: заметил бы кто-нибудь мое отсутствие, если бы я не предупредил о нем?

Время от времени я обращал внимание Рэднора на то, что его никто не обязывает держать меня в агентстве, ведь я не отрабатываю своего жалованья. Но каждый раз он говорил, что его устраивает сложившееся положение вещей. У меня создалось впечатление, что он выжидает, но если не того момента, когда я уйду, то чего же? Я не знал. В тот день, когда я получил пулю от Эндрюса, исполнилось ровно два года моей своеобразной службы в Ассоциации Ханта Рэднора.

Пришла сестра, снова наполнила капельницу, измерила мне давление. Чопорная и профессиональная, она улыбалась, но не проронила ни слова. Я ждал, не скажет ли она, что жена сидит в приемной и тревожится о моем состоянии. Но сестра ничего не сказала. Моя жена не приходила и не придет. Если я не мог удержать ее, когда был в полном порядке, то о чем можно мечтать полумертвому?

Дженни. Моя жена. Все еще моя жена, хотя уже три года мы жили отдельно. Сожаление о прошлом удерживало нас от последнего шага к разводу. Мы пережили страсть, восторг, раздоры, злость и бурные ссоры. Осталось только сожаление, да и то не такое сильное, чтобы привести ее в больницу. Слишком часто она видела меня в больницах и раньше. Дженни уже не воспринимала белые халаты и капельницы как драму, как удар. Она не придет. Не позвонит. Не пришлет записку. Глупо с моей стороны ждать от нее такого.

Время тянулось медленно, и меня это не радовало. Но постепенно все капельницы, кроме одной, убрали, и я начал поправляться. Полиция не нашла Эндрюса, Дженни не пришла, машинистка Рэднора прислала мне красиво напечатанные открытки с пожеланием здоровья, а больница — счет.

Однажды вечером появился Чико, руки в карманах, на лице обычная снисходительная ухмылка. Он не спеша оглядел меня и улыбнулся, будто ничего и не случилось.

— Вместо меня она досталась тебе, дружище, — сказал он.

— Пошел к черту.

Чико засмеялся. И было чему. Я в ту ночь дежурил в офисе потому, что он пошел на свидание с девушкой. Иначе пуля Эндрюса могла бы превратить в перечницу его кишки, а не мои.

— Эндрюс, — задумчиво протянул он. — Кто бы мог подумать? Этот маленький вонючий трус. Но все равно, если бы ты сделал, как я тебе сказал, — сидел бы спокойно в умывальной и наблюдал за тем, что он делает, — мы бы потом поймали его. Легко и без лишних хлопот. И ты, как всегда, слонялся бы без дела по офису, а не валялся тут.

— Что теперь говорить, — отмахнулся я. — А что бы ты сделал на моем месте?

— Наверное, то же, что и ты, — фыркнул Чико. — Мне бы хотелось подвесить ему один-два «хвоста» из отставных полицейских и посмотреть, куда он пойдет, кто его послал.

— А теперь мы не знаем.

— Не знаем, — вздохнул он. — И шеф не очень доволен этой историей. Он знал, что я собираюсь использовать офис как ловушку, но считал, что мышеловка не сработает. И получилось, что он оказался прав. Ему все это не нравится. Они могли бы подложить в офис бомбу, говорит он, а не посылать трусливого воришку. Шеф склонен отступить, спустить дело на тормозах. И конечно, этот идиот Эндрюс, когда влезал, разбил стекло, и, видимо, мне придется заплатить. Представляешь, этот маленький паршивец не сумел открыть задвижку.

— Я заплачу за стекло, — сказал я.

— Да уж, — усмехнулся он. — Я так и рассчитывал, что ты заплатишь, если я скажу тебе об этом.

Чико прошелся по комнате, рассматривая обстановку. Хотя рассматривать особенно было нечего.

— Что это за бутылка, из которой капает тебе в руку?

— Насколько я могу судить, что-то вместо еды. Мне тут ни разу не давали есть.

— Боятся, наверно, что кишки опять прохудятся.

— Да, наверно.

— А почему у тебя нет здесь телевизора? — Он обвел глазами палату. — Тебе стало бы веселее, если бы ты увидел, как другие глупые ублюдки получают пулю. Разве нет? — Он посмотрел на картонку, висящую в ногах на спинке кровати. — У тебя утром температура была тридцать девять и две, тебе сказали? Ты не считаешь, что ее надо сбивать до прихода сестры?

— Нет.

— Похоже, что рассыльный Джонс говорил правду. Он болтал, будто из тебя на пол вытекло столько крови, что можно было бы сделать несколько маленьких пудингов.

Я не оценил чувство юмора Джонса.

— Ты вернешься в агентство? — спросил Чико.

— Может быть.

Чико подошел к окну и принялся завязывать узелки на шнуре шторы. Я наблюдал за ним. Худой, сутулый, он был настолько переполнен энергией, что ни минуты не мог посидеть спокойно. Чико провел в засаде в умывальной комнате две бесплодные ночи, прежде чем на третью я сменил его. И я знал: если бы он не был так увлечен работой, то не смог бы перенести десять часов полного бездействия. В команде Рэднора Чико был по возрасту самым младшим. Он считал, что ему двадцать четыре года, но точно этого никто не знал, потому что младенцем его в детской коляске оставили на ступеньках полицейского участка.

Если бы полицейские не относились к нему по-братски, говорил Чико в минуты откровенности, то он бы воспользовался преимуществами запоздалого физического развития и стал правонарушителем. Он так и не вырос и остался невысоким, поэтому не смог стать полицейским. Казалось, он просто создан для агентства Рэднора. Чико работал блестяще, соображал быстро, и ни у кого в агентстве не было такой реакции, как у него. Он увлекался дзюдо и борьбой, но, кроме бросков и захватов, принятых на спортивной арене, знал и приемы покруче. Хотя по росту он, наверно, был самым маленьким в агентстве Рэднора, это никак не влияло на эффективность его работы.

— Как продвигается дело? — спросил я.

— Какое дело? А, это... Ну, после того как ты получил пулю, горячка, кажется, миновала. После той ночи Бринтону не угрожали по телефону и не присылали писем. Видно, тот, кто точил на него зуб, смылся. Бринтон чувствует себя почти в безопасности и цапается с шефом по поводу платы. Еще день-два, и я сдам дело в архив. Бедный Бринтон, кто же теперь будет держать его ночью за руку, чтобы он спокойно спал? В любом случае, это дело уже не мое. Завтра я полечу из Ньюмаркета в Ирландию в одном боксе с жеребцом, который стоит сто тысяч фунтов.

Сопровождать лошадей — еще одна мелкая работенка, которую мне никогда не поручали. Чико любил ее и ездил часто. После того, как однажды он перебросил через стену высотой в семь футов предполагаемого злоумышленника весом пятнадцать стонов[2], на него всегда был большой спрос.

— Ты обязательно должен вернуться, — неожиданно сказал Чико.

— Почему? — удивился я.

— Не знаю... — он состроил гримасу. — Глупо, конечно, ведь ты там только ходишь и улыбаешься, но все привыкли, что ты рядом. Понимаешь, дружище, ты удивишься, но без тебя чего-то не хватает.

— Понимаю, ты шутишь.

— Ага... — Чико развязал узлы на шнуре шторы, засунул руки в карманы брюк и вдруг вздрогнул. — Бог знает почему в этой палате мурашки бегают по спине. Тут очень жарко и воняет дезинфекцией. Противно. Ты что, собираешься здесь пустить корни? Когда тебя отпустят?

— На днях, — неуверенно пробормотал я. — Счастливого пути.

— До свидания. — Чико кивнул и с облегчением ринулся к двери. — Тебе надо что-нибудь? — спросил он, взявшись за ручку. — Книги или еще что?

— Спасибо, ничего не надо.

— Ничего... В этом ты весь, Сид, дружище. Ничего не хочешь. — Он улыбнулся и исчез за дверью.

Я ничего не хотел. В этом я весь. Я имел то, что хотел больше всего на свете, и безвозвратно потерял. И я не нашел ничего взамен утраченного. Я смотрел в потолок и ждал, пока пройдет время. Я желал одного: встать на ноги и не чувствовать себя так, будто съел сто фунтов зеленых яблок.

* * *

Через три недели после того, как я получил пулю в живот, меня навестил тесть. Он пришел под вечер, принес маленький сверток и без слов положил на стол возле кровати.

— Ну, Сид, как ты себя чувствуешь? — Тесть удобно расположился на легком стуле, закинул ногу на ногу и закурил сигару.

— Поправляюсь. Более или менее. Скоро выйду отсюда.

— Прекрасно. Прекрасно. И какие у тебя планы?

— Никаких.

— Ты же не сможешь вернуться в агентство, не... э-э... выздоровев, — заметил он.

— Видимо, не смогу.

— Наверно, ты предпочел бы погреться где-нибудь на солнце, — сказал он, изучая кончик сигары. — Но я был бы рад, если бы ты провел несколько дней со мной в Эйнсфорде.

Я не сразу ответил.

— А где будет?... — начал я и замолчал в нерешительности.

— Нет, — успокоил он меня. — Ее там не будет. Она уезжает в Афины и немного поживет там с Джил и Тони. Я видел ее вчера, она просила передать тебе привет.

— Спасибо, — сухо произнес я. Как всегда, я сам не понимал, радоваться мне или огорчаться, что не встречусь со своей женой. И я не был уверен, что ее поездка к сестре Джил не носит такого же дипломатического характера, как работа Тони в министерстве иностранных дел.

— Так как? Миссис Кросс быстро поставит тебя на ноги.

— Хорошо, Чарлз, спасибо. Я с удовольствием немного побуду у вас.

Он зажал в зубах сигару, сощурил от дыма глаза и достал свою записную книжку.

— Та-ак, давай посмотрим. Предположим, тебя выпишут на следующей неделе... Нет смысла спешить, пока ты не окрепнешь, чтобы выдержать дорогу. Допустим, двадцать шестого... Хм, предположим, ты приедешь в конце недели, в субботу и в воскресенье я буду весь день дома. Тебя устраивает такой план?

— Да, очень хорошо. Если врачи согласятся.

— Да, конечно. — Он записал дату в записную книжку, спрятал ее в карман и осторожно вынул сигару изо рта. Чарлз смотрел на меня, и на лице его светилась обычная загадочная, непроницаемая улыбка. Темный деловой костюм, хорошие манеры. Контр-адмирал в отставке Чарлз Роланд. Он легко нес груз своих шестидесяти шести лет. С его военных фотографий смотрел высокий, с хорошей выправкой, худощавый человек с огромным лбом под шапкой темных густых волос. Со временем волосы его поседели и поредели, отчего лоб стал еще выше, но адмирал выглядел таким же стройным, как на фотографиях. У него были удивительно обаятельные манеры, которые иногда становились покровительственными до оскорбительности. Я на себе испытал и то, и другое.

Теперь он спокойно сидел и неторопливо обсуждал новости скачек.

— Что ты думаешь об этих новых соревнованиях в Сендауне? Не знаю, как у тебя, а у меня их организация вызывает тревогу. Там слишком маленький ипподром для таких правил. И если не будет бежать Девилс Дайк, то на скачки никто не придет.

Адмирал заинтересовался конным спортом лишь несколько лет назад, однако недавно его пригласили в качестве распорядителя скачек на новые соревнования в Сендаун. Он принял предложение с большим удовольствием. Меня очень забавляло его поверхностное знакомство с проблемами и жаргоном скачек, хотя я не подавал вида. Невозможно было забыть, как враждебно отнесся он много лет назад к тому, что его дочь Дженни обручилась с жокеем, как отказался знакомиться со мной, своим будущим зятем, не пришел на свадьбу и потом долгие месяцы просто не замечал меня, не разговаривал со мной и даже не смотрел в мою сторону.

В то время мне казалось, что это явный снобизм, но такое объяснение было бы слишком простым. Конечно, он не считал меня достойным своей дочери, но не только и даже не столько из-за классового неравенства. Возможно, мы никогда не поняли бы друг друга и уж тем более не почувствовали взаимной симпатии, если бы не дождливый полдень и шахматы.

Дженни и я приехали в Эйнсфорд с одним из редких и болезненных воскресных визитов. Почти в полном молчании мы съели ростбиф. Отец Дженни смотрел в окно и барабанил пальцами по скатерти. Я мысленно решил, что вдвоем мы больше сюда не приедем. С меня хватит. В конце концов, Дженни может навещать его одна.

После ленча Дженни сказала, что, поскольку мы купили новый книжный шкаф, она хочет забрать кое-какие книги, и поднялась наверх в свою комнату. Чарлз Роланд и я с отвращением смотрели друг на друга, впереди нас ждал бесконечный скучный день. Непрекращающийся дождь лишал возможности спастись от неприятного общества в саду или парке.

— Вы играете в шахматы? — спросил он скучным голосом, явно ожидая отрицательного ответа.

— Знаю, как ходят фигуры, — таким же скучным тоном ответил я.

Он пожал плечами — это движение больше походило на судорогу, — но, видимо, решив, что это все же лучше, чем поддерживать разговор, принес доску, расставил фигуры и жестом предложил мне сесть напротив. Обычно Чарлз играл хорошо, но в тот день он был раздражен и невнимателен, предвидя скуку общения со мной. Я легко выиграл партию. Он не мог поверить, что его король в ловушке. Чарлз уставился на доску и разглядывал слона, которым я объявил шах.

— Где вы учились? — наконец спросил он, не поднимая на меня глаз.

— По книгам.

— Вы часто играете?

— Нет, довольно редко. Но мне приходилось играть с очень сильными шахматистами.

— Хм... — Он помолчал. — Сыграете еще одну партию?

— Да, если хотите.

И мы начали играть. Партия продолжалась страшно долго и закончилась вничью, когда на доске фактически не осталось фигур. Через две недели он позвонил и пригласил меня приехать с ночевкой. Это была первая оливковая веточка с его стороны. Мы с Дженни стали приезжать в Эйнсфорд чаще и охотнее. Чарлз и я тотчас садились за шахматы, и каждый выигрывал столько же партий, сколько другой. Потом Чарлз стал приезжать на скачки. Ирония судьбы проявилась в том, что наше обоюдное уважение выросло настолько, что пережило крах моего брака с Дженни, а интерес Чарлза к скачкам с каждым годом становился все глубже и сильнее.

— Вчера я ездил в Аскот, — продолжал он, стряхивая пепел. — Несмотря на непогоду, публики собралось много, как обычно. Мы с Джоном Пэгеном выпили, ты его знаешь, он жокей. Симпатичный парень. Он был очень доволен, потому что на последних соревнованиях получил на шесть штрафных очков меньше, чем в предыдущий раз. После заезда на три мили поступил протест: в группе лидеров Картер прижал к барьеру фаворита, наверно, думал, что под проливным дождем этого никто не заметит. Он клялся, что сделал все возможное и просто не сумел удержать лошадь, но ему же нельзя верить, ни единому слову. Во всяком случае, стюарды решили не присуждать ему победу. Только это в их власти. Уолли Гиббонс блестяще финишировал в гандикапе, но потом все испортил в заезде новичков.

— У него руки не годятся для молодых лошадей, — согласился я.

— Да уж. Но дорожки там, конечно, хорошие.

— Лучше не бывает.

Я почувствовал приступ слабости. Ноги задрожали под простыней. Так теперь часто бывало.

— Хорошо, что Аскот принадлежит королеве, это спасает его от хищников, которые захватывают земли. — Чарлз улыбнулся.

— Да, полагаю, что так...

— Ты устал, — внезапно сказал Чарлз. — Я засиделся у тебя.

— Нет, нет. Я прекрасно себя чувствую, не беспокойтесь.

— Я хорошо знаю тебя, Сид. — Он встал и положил сигару в пепельницу. — Твое понимание фразы «прекрасно себя чувствую» не соответствует общепринятому. Если ты как следует не окрепнешь, чтобы приехать в Эйнсфорд в конце следующей недели, дай мне знать. Но я буду ждать тебя.

Он ушел, а я принялся размышлять над тем, что все еще чертовски быстро устаю. Может быть, старость. Я усмехнулся. Старость в тридцать один год. Старый, усталый, разбитый Сид Холли. Бедный старичок. Я показал потолку язык.

Пришла сестра, чтобы сделать вечерние процедуры.

— Вам принесли подарок, — весело произнесла она, будто разговаривала с умственно отсталым ребенком. — Не хотите открыть и посмотреть, что в пакете?

Я забыл о свертке, который оставил Чарлз.

— Разрешите, я развяжу пакет? Я хочу сказать, что вам, наверно, трудно это сделать одной рукой.

Сестра была очень доброй.

— Спасибо, развяжите, пожалуйста.

Она достала из кармана маленькие ножницы и разрезала тесьму. Потом развернула бумагу и с сомнением посмотрела на толстую книгу в темной обложке.

— Видимо, для вас эта книга что-то значит. Я хочу сказать, что обычно пациентам не приносят такие книги. — Она вложила мне в правую руку толстый том, и я прочел название, вытесненное золотыми буквами по темной коже: «Очерк коммерческого законодательства».

— Тесть специально принес эту книгу. Он хочет, чтобы я прочел ее.

— А, ну конечно, понимаю, так трудно придумать подарок для человека, которому нельзя есть фрукты и многое другое. — Она быстро принялась за дело, высокопрофессиональная, умелая сестра. Наконец она ушла и оставила меня одного.

«Очерк коммерческого законодательства». Я полистал страницы. Определенно, книга рассказывала о законах, по которым работают компании. Солидная юридическая книга. Вовсе не легкое чтиво для инвалида. Я положил ее на столик возле кровати.

Чарлз Роланд был хитроумным человеком, и это доставляло ему много удовольствия. Он возражал не против моего происхождения. Он полагал, что Дженни нарушила его критерии интеллектуальности, выйдя замуж за жокея. Прежде он никогда не встречал жокеев, сама мысль о скачках казалась ему сомнительной, и он заранее считал любого, кто связан со скачками, либо жуликом, либо кретином. Он хотел, чтобы обе его дочери вышли замуж за умных мужчин. Красота, происхождение, богатство не имели для него значения. Он хотел иметь умных зятьев, которые составляли бы ему компанию. Джил наградила его, выбрав Тони. Дженни разочаровала, выбрав меня. И он огорчался, что его дочь вышла замуж за дурака, пока не выяснил, что хотя бы в шахматы играть со мной можно.

Зная его хитроумные уловки, я понял, что он не просто так принес эту книгу, не взял первую попавшуюся и не выбрал по ошибке. Чарлз ради какой-то цели хотел, чтобы я прочел ее. Позднее она должна была стать полезной — мне или ему. Возможно, он надеялся ввести меня в бизнес, поскольку я невысоко зарекомендовал себя в агентстве Рэднора. Книга означала легкий толчок. Толчок в определенном направлении.

Я перебрал в памяти все, о чем говорил Чарлз, стараясь понять ход его мыслей. Он настаивал, чтобы я приехал в Эйнсфорд. Он отослал Дженни в Афины. Он рассказал о скачках, о новых соревнованиях в Сендауне, об Аскоте, о Джоне Пэгене, Картере, Уолли Гиббонсе... Насколько я мог судить, это не имело никакой связи с коммерческим законодательством.

Вздохнув, я закрыл глаза. Действительно, я не очень хорошо себя чувствовал. Не надо мне читать эту книгу и идти туда, куда подталкивает Чарлз. Но... Почему бы нет? Ведь сам я ничего не хочу и ничего не могу предложить себе взамен. И я решил выполнить эту скучную домашнюю работу. Завтра.

Может быть.

Глава 2

Четыре дня спустя после приезда в Эйнсфорд ближе к вечеру я спустился из своей комнаты и увидел в центре холла большой ящик, а возле него Чарлза. Вокруг по паркету на пол-акра разлетелись стружки, белые и кудрявые. На низком столике лежали первые трофеи, вытащенные Чарлзом из ящика. Я решил, что это обыкновенные камни.

Взяв один из камней с отшлифованной стороной, я заметил на шершавом выступе наклейку: «Порфир», и ниже: «Минералогический фонд Карвера».

— Я и не подозревал, что у вас такой страстный интерес к кварцам.

Он окинул меня невидящим взглядом, который, как я уже знал, не означал, что Чарлз не расслышал или не понял вопроса. Такой взгляд говорил, что он не намерен ничего объяснять.

— Сейчас выловим что-нибудь еще. — Чарлз по локоть погрузил руку в ящик.

Я положил на стол порфир и взял другой камень размером с квадратное яйцо, очень красивый и прозрачный, как стекло. «Горный хрусталь», — сообщала этикетка.

— Если хочешь сделать что-нибудь полезное, — предложил Чарлз, — напиши на чистых этикетках названия минералов. Этикетки у меня на письменном столе. Потом сними ярлычки фонда и приклей новые. Но этикетки фонда сохрани. Нам придется снова приклеить их, когда мы будем возвращать образцы.

— Хорошо, — согласился я.

Следующий камень оказался тяжелым и поблескивал золотом.

— Они ценные? — спросил я.

— Да, некоторые из них очень дорогие. Но я пообещал в фонде, что у меня они будут в полной сохранности, потому что приглашен частный детектив, который останется в доме до тех пор, пока я не верну образцы.

Я засмеялся и принялся заполнять новые этикетки, списывая названия с инвентарного листа. Камни уже не умещались на столе и перекочевали на пол, хотя Чарлз по-прежнему нырял в ящик.

— В прихожей еще один, — заметил он.

— О, нет!

— У меня большая коллекция, — гордо объявил он. — И не забудь, пожалуйста, что я собираю минералы уже долгие годы. Долгие годы. Запомнил?

— Долгие годы, — подтвердил я. — Вы специалист по кварцам. Да и кто не стал бы специалистом по камням, проведя всю жизнь в море?

— В моем распоряжении ровно один день, чтобы изучить свою коллекцию, — улыбнулся Чарлз. — Завтра к вечеру я должен знать все названия наизусть.

Он принес второй ящик, который оказался гораздо меньше и был весь в печатях, что придавало его содержимому особую важность. Чарлз принялся доставать оттуда образцы, каждый из которых был закреплен на черной пластинке. Фонд Карвера оценил их в ошеломляющую сумму и, должно быть, совершенно серьезно воспринял сообщение о приглашенном детективе. Там не выпустили бы из рук эти камни, если бы увидели, в каком я состоянии.

Мы работали вместе, обмениваясь этикетками, и Чарлз, словно заклинание, бубнил под нос названия минералов:

— Хризопраз, авантюрин, агат, оникс, халцедон, тигровый глаз, сердолик, басанит, кровавик, цитрин, морион, раухтопаз... И почему я только за это взялся?

— И правда, почему?

Он опять окинул меня невидящим взглядом.

— Теперь можешь проверить, я все их знаю.

Мы перенесли кварцы в столовую, где он уже освободил для них книжные полки над камином от классиков в кожаных переплетах.

— На полки поставим кварцы позже, — решил Чарлз, накрывая обеденный стол толстым фетром, — пока давай их сюда.

Мы разместили все камни на столе, и Чарлз начал ходить вокруг, запоминая названия. Камней было около пятидесяти разновидностей. Когда он попросил проверить его, естественно, что половину названий он забыл. Трудно держать в голове разные названия так похоже выглядящих кристаллов.

— Теперь время выпить, — Чарлз вздохнул, — а тебе, Сид, пора в постель.

Мы прошли в маленькую гостиную, которую он, обмолвившись, назвал кают-компанией. Чарлз налил в два бокала крепчайшего бренди, один протянул мне и сам с видом дегустатора сделал глоток. Я заметил, что он старается скрыть возбуждение и его непроницаемые глаза загадочно поблескивают. Потягивая бренди, я пытался понять, что он задумал.

— Я пригласил на уик-энд нескольких человек, — небрежно бросил он, глядя в бокал. — Мистера и миссис Рекс ван Дизарт и мистера и миссис Говард Крей, а кузина Виола будет за хозяйку.

— Старые друзья, — пробормотал я, хотя знакомо мне было только имя Виолы.

— Не сказал бы, — задумчиво протянул Чарлз. — Они приедут завтра к обеду, тогда ты с ними и познакомишься.

— Но я буду лишним... Лучше я поднимусь к себе в комнату и весь вечер постараюсь не попадаться вам на глаза.

— Нет, — пылко возразил он.

Пожалуй, слишком пылко, я даже удивился. И тут до меня вдруг дошло, что и возня с кварцами, и предложение поправляться после больницы у него — все он спланировал заранее лишь для того, чтобы я познакомился с его завтрашними гостями. Мне он предложил отдых. Мистеру Дизарту или, возможно, мистеру Крею предложил посмотреть камни. И мы все проглотили наживку. Я решил позволить ему сделать подсечку, потому что мне стало интересно, что задумал рыбак.

— Пожалуй, я все же останусь у себя наверху. Вы ведь знаете, мне нельзя есть нормальную пищу. — Моя диета состояла из бренди, мясного сока и различных паштетов из тюбиков для космонавтов. Эти продукты не вредили моим изрешеченным пулей кишкам.

— За обеденным столом люди расслабляются... Они свободно разговаривают. Их лучше узнаешь. — Чарлз явно осторожничал, стараясь не проявить излишней настойчивости.

— Они будут свободно разговаривать и без меня, даже еще свободнее. И я не выдержу, когда увижу, как вы втыкаете вилки в сочные бифштексы.

— Ты можешь выдержать все, Сид, — весело проговорил он. — Но, думаю, тебе будет интересно. Обещаю тебе. Еще бренди?

Я покачал головой и решил, что пора уступить.

— Хорошо. Если вы хотите, я буду сидеть с вами во время обеда.

Он расслабился, но только слегка. Хорошо владеющий собой, хитроумный человек. Я улыбнулся, и он догадался, что я разыгрываю его.

— Ублюдок!

У него это прозвучало как комплимент.

* * *

Транзистор возле кровати сообщал утренние новости, а я завтракал едой космонавтов — паштетом из тюбика.

«Скачки в Сибери, назначенные по расписанию на сегодня и завтра, отменяются, — объявил диктор. — Вчера во второй половине дня, в сумерках, цистерна с жидкими химикатами столкнулась со встречной машиной и перевернулась на дороге, огибающей ипподром. Почва на скаковых дорожках сильно загрязнена, и сегодня утром, осмотрев ипподром, стюарды с сожалением установили, что грунт не годится для скачек. Есть надежда, что ко времени следующих скачек, то есть через две недели, загрязненный фунт заменят чистым. Объявление о дне соревнований в Сибери будет сделано позже. А сейчас прогноз погоды...»

«Бедный Сибери, — подумал я, — несчастья так и валятся на него». Всего лишь год назад накануне соревнований там дотла сгорели конюшни. Тогда тоже пришлось отменить скачки, потому что восстановить за ночь постройки невозможно, а Национальный охотничий комитет, посоветовавшись с Рэднором, решил, что с точки зрения безопасности размещать лошадей в соседних деревнях слишком рискованно.

Скакать на лошади на этом ипподроме — одно удовольствие: скаковые дорожки длинные, без резких поворотов, грунт пружинящий. Но весной там снова случилась беда. По неизвестной причине в одном месте под землей скопилась вода, и почва слишком раскисла. Из-за этого во время скачек лошади, приземляясь после прыжка через препятствие, оставляли глубокие ямы. Передние ноги одного несчастного скакуна попали в яму глубиной восемнадцать дюймов, и он сломал ногу. В общей свалке еще две лошади, налетев на него, переломали себе ноги, а один жокей получил тяжелое сотрясение мозга. На карте ипподрома никакие подземные резервуары вообще не были отмечены, и я слышал, как тренеры обсуждали, нет ли в Сибери и других подземных источников. Но распорядители скачек, разумеется, клялись, что ничего подобного нет.

Я опять лег, закрыл глаза и мысленно провел заезд в Сибери с хорошей лошадью. И снова меня обожгло бессмысленное, бесполезное, мучительное желание провести такой заезд наяву.

Постучалась миссис Кросс, спокойная, ненавязчивая женщина с темно-русыми волосами и серо-зелеными глазами, несколько отстраненно глядевшими на мир. Она казалась очень кроткой, говорила редко, но хозяйство у нее шло, как хорошо смазанная машина, без толчков и рывков. Для меня ее главная добродетель заключалась в том, что она недавно появилась в доме и не принимала ничью сторону в наших отношениях с Дженни. Я не доверял ее предшественнице, которая так фанатически любила Дженни, что с наслаждением добавила бы касторки в мой мясной бульон.

— Мистер Холли, адмирал хотел бы знать, хорошо ли вы сегодня себя чувствуете? — спросила миссис Кросс, забирая поднос из-под завтрака.

— Спасибо, хорошо.

«Более или менее», — мысленно добавил я.

— Адмирал спрашивал, не спуститесь ли вы к нему в столовую, когда будете готовы?

— Опять камни?

Она улыбнулась.

— Сегодня утром он встал раньше меня и позавтракал у себя в спальне. Могу ли я сказать ему, что вы спуститесь?

— Да, пожалуйста.

Когда она ушла, раздался телефонный звонок. Вскоре сам Чарлз поднялся ко мне.

— Звонили из полиции, — сердито бросил он и нахмурился. — Они нашли тело и хотят, чтобы ты приехал и опознал его.

— Ради бога, чье тело?

— Они не сказали. Полиция заявила, что немедленно высылает за тобой машину, но, по-моему, они позвонили, чтобы установить, где ты находишься.

— У меня нет родственников! Это, должно быть, ошибка.

— Скоро все выяснится, а сейчас пойдем вниз, и ты проверишь, как я выучил названия этих кварцев. Мне кажется, теперь они прочно сидят у меня в голове.

Мы спустились в столовую. Чарлз оказался прав. Он обходил стол и безошибочно перечислял названия камней. Я изменил порядок, в каком они лежали, но и это не сбило его. Очень довольный собой, Чарлз счастливо улыбался.

— Помню наизусть все до одного, — удовлетворенно констатировал он. — А теперь давай перенесем их на полки. Самые ценные кристаллы мы поставим в маленькой гостиной, в тот книжный шкаф, у которого стекла дверок изнутри занавешены.

— Их надо спрятать в сейф. — Я уже предлагал ему сделать это вчера вечером.

— Несмотря на твои страхи, они спокойно переночевали на столе в столовой, — усмехнулся Чарлз.

— Как частный детектив-консультант я продолжаю настаивать, что им место в сейфе.

— Ты же чертовски хорошо знаешь, что у меня нет сейфа, — засмеялся он. — Но как частный детектив-консультант ты сам можешь сторожить их сегодня ночью. Положи кристаллы себе под подушку. Положишь?

— Договорились, — кивнул я.

— Ты серьезно?

— Ну, они слишком жесткие, чтобы держать их под подушкой.

— Черт возьми...

— Но забрать их наверх — в вашу или мою спальню — это обязательно и вполне серьезно. Некоторые кварцы действительно очень ценные. Вам придется заплатить за них огромную страховку.

— Нет, — признался Чарлз. — Я гарантировал, что возмещу, если что-нибудь пропадет или будет повреждено.

Я вытаращил на него глаза.

— Вы просто сумасшедший! Я знал, что вы богаты, но... Надо немедленно застраховать эти камни. Вы представляете, сколько стоит каждый образец?

— По правде говоря, нет. Я не спрашивал.

— Прекрасно, но если к вам в гости придет коллекционер, он будет уверен, что вы знаете, сколько заплатили за каждый камень.

— Я уже думал об этом, — перебил меня Чарлз. — Я скажу, что получил коллекцию в наследство от дальнего родственника. Это оправдает мое невежество в вопросах не только цены и ценности каждого кварца, но и происхождения этих камней, их редкости, кристаллографии и других тонкостей. Я понял, что не могу все это выучить за один день. Достаточно, если я покажу некоторое знакомство с коллекцией.

— Прекрасно. Но, Чарлз, сейчас же позвоните в фонд Карвера и узнайте, сколько стоят эти камни, а потом вызовите страхового агента. Ваша беда в том, что вы слишком честны. Не все люди так порядочны, как вы. Сейчас вы живете в скверном, грубом мире, а не на флоте.

— Очень хорошо, — примирительно улыбнулся Чарлз. — Я сделаю, как ты советуешь. Дай мне список.

Он пошел к телефону, а я принялся переставлять камни с обеденного стола на пустые книжные полки, но несколько минут спустя раздался звонок в парадную дверь. Миссис Кросс пошла открывать и тут же вернулась, сообщив, что меня спрашивает полицейский.

Я засунул безжизненную левую руку в карман, как всегда делал, когда встречался с незнакомцами, и вышел в холл. Высокий плотный парень в форме стоял там и старался не показывать, как он потрясен обстановкой. Я хорошо помнил свое первое впечатление от дома Чарлза.

— Вы по поводу тела?

— Да, сэр. Думаю, вы ждали нас.

— Чье это тело?

— Не знаю, сэр. Мне только велели привезти вас.

— И куда мы едем?

— В Эппинг-Форест, сэр.

— Но это же ужасно далеко, — запротестовал я.

— Да, сэр, — с мрачным видом согласился он.

— И вы уверены, что им нужен именно я?

— Определенно, сэр.

— Ну ладно. Посидите минуту, пока я возьму пальто и скажу, куда еду.

Полицейский вел машину, а я обнаружил, что такое путешествие для меня утомительно. От Эйнсфорда до Оксфорда, а затем до Эппинг-Форест оно заняло два часа. Наконец на перекрестке нас встретил другой полицейский на мотоцикле, и мы свернули на извилистую проселочную дорогу. Лес подступал к самой машине, сбросившие листья деревья казались особенно мрачными в пасмурный серый день.

За очередным поворотом мы увидели стоявшие в ряд две машины и пикап. Мотоциклист остановился и спрыгнул с седла, мы с полицейским вышли из машины.

— Время прибытия двенадцать пятнадцать, — объявил мотоциклист, взглянув на часы. — Вы опоздали. Начальство ждет здесь уже двадцать минут.

— На шоссе такое движение, что мы ехали, будто на тракторе, — оправдывался мой водитель.

— Нужно было включить сирену, — усмехнулся мотоциклист. — Пойдемте. Это сюда.

Он повел нас по едва различимой тропинке в глубину леса. Жухлые коричневые листья шуршали под ногами.

Пройдя с полмили, мы вышли на группу мужчин, стоявших вокруг чего-то, завешенного рогожей. Чтобы согреться, они топали ногами, тихо перебрасываясь отрывочными фразами.

— Мистер Холли? — Один из мужчин представился как старший инспектор Корниш. Приятный человек средних лет, по виду знающий свое дело. Мы пожали друг другу руки. — Сожалею, что заставил вас проделать такое путешествие, но нам хотелось, чтобы вы увидели... э-э... останки, прежде чем мы увезем их. Полагаю, мне следует предупредить вас, что выглядит это ужасно.

— Кто это?

— Надеемся, что вы сможете с уверенностью сказать нам. Мы думаем... Нет, лучше вы сами скажете, не стоит заранее подсказывать вам ответ. Хорошо? Готовы?

Я кивнул. Он провел меня за рогожу.

Это был Эндрюс. То, что от него осталось. Он был мертв уже давно, и похоже, что звери Эппинг-Форест нашли его съедобным. Я понял, почему полиция хотела, чтобы я посмотрел на него на месте. Если бы тело тронули, оно бы просто рассыпалось.

— Итак?

— Томас Эндрюс.