Сара Дж. Маас

Королевство крыльев и руин

Посвящается Джошу и Энни. Это подарок. Он целиком ваш.




Ризанд

За два года до появления стены

Грохот боевых барабанов сменился криками выживших и жужжанием мух.

Поле сражения превратилось в чудовищное нагромождение трупов, где вперемешку валялись убитые люди и фэйри. Кое-где на фоне серых небес торчали сломанные крылья, да изредка среди тел попадалась лошадиная туша.

Густая облачность, закрывшая солнце, не приносила прохлады. Еще немного — и зловоние станет невыносимым. Мухи густо облепили глаза мертвецов, устремленные в небо, но неба не видящие. Эти мелкие крылатые твари жадно пировали, не делая различий между плотью смертных и бессмертных.

Я шел по бывшей равнине (даже не верилось, что когда-то здесь росла высокая трава), мысленно отмечая знамена, наполовину увязшие в месиве из земли и крови. Главное — не зацепиться крыльями за труп и доспехи. На это я тратил остатки телесных сил. Магическую силу я исчерпал задолго до окончания бойни.

Все последние часы я сражался наравне со смертными, действуя мечом и кулаками. Мое внимание было неотступно сосредоточено на противнике. Мы оборонялись против легионов Равеннии. Я выполнял приказ отца, зная, что должен продержаться. Поражение здесь означало бы смертельный удар по нашим и без того разрозненным силам сопротивления.

Крепость, что возвышалась неподалеку, была слишком важна, чтобы отдать ее противнику. Она находилась в самом сердце континента, а к тому же там хранились значительные запасы всего необходимого. Кузницы и оружейные мастерские в западной части крепости работали безостановочно, снабжая наши отряды оружием и доспехами.

Теперь дым кузниц смешивался с дымом зажигаемых погребальных костров. А я шел дальше, вглядываясь в лица убитых. Надо будет отправить сюда солдат, что духом покрепче: пусть собирают оружие. Наше. Вражеское. Какая разница? Мы слишком нуждались в оружии, чтобы терзаться соображениями морального характера. Тем более что наши противники никаких угрызений совести не испытывали.

Я все еще не мог привыкнуть к тишине. Особенно это было трудно после хаоса последних часов сражения. Армия, верная правительству, предпочла спешное отступление, а не капитуляцию. Убитых и умирающих они бросали на съедение воронью.

Я обошел тушу гнедого жеребца. В мертвых глазах красивого животного застыл ужас. Окровавленный бок густо облепили мухи. Упав, жеребец придавил собой седока. Голова у того была почти отделена от туловища. Судя по жутким рваным ранам, отделили ее не ударом меча, а когтями.

Они так просто не сдадутся. Королевства и земли, привыкшие использовать смертных рабов, будут продолжать войну, пока их не загонят в угол. И даже тогда… Мы это узнали очень рано, дорого заплатив за уроки. Наши противники не питали уважения к древним правилам и ритуалам войны. Что же касается фэйских земель, чьи обитатели сражались бок о бок со смертными воинами… Нас должны были раздавить как букашек.

Я отогнал назойливую муху, мельтешившую перед лицом. Ладонь и пальцы покрывала корка запекшейся крови, своей и чужой.

Раньше я всегда считал смерть чем-то вроде благополучного возвращения домой, чем-то вроде красивой грустной колыбельной, зовущей в неведомое, которое ожидало меня по другую сторону завесы.

Под ногой, обутой в латный башмак, хрустнуло древко вражеского знамени. Рядом валялся убитый знаменосец. На зеленом полотнище, перепачканном красной глиной, был вышит клыкастый вепрь.

Прежние мысли о смерти казались мне наивными. Вдруг жужжание мух над трупами и есть колыбельная смерти, а сами мухи и черви — ее слуги?

Поле битвы простиралось во все стороны, уходя к горизонту. Только в одном месте его заслоняла громада крепости.

Три дня мы сдерживали их натиск. Три дня мы здесь сражались и погибали.

Им не удалось прорвать нашу оборону. Снова и снова я собирал фэйри и людей, полных решимости отразить нападения этих прихвостней. И даже на второй день, когда противник молотил по нашему уязвимому правому флангу, я сумел найти подкрепление.

Я тратил свою магическую силу, пока от нее не остался лишь дымок в жилах. Но в моем арсенале была еще иллирианская боевая выучка, и я продолжал сражаться с мечом в руках. Я сам превратился в живое орудие, способное лишь неутомимо отражать вражеские атаки.

Среди трупов высокородных фэйцев виднелось располосованное иллирианское крыло. Этот иллирианский воин погиб, но забрал с собой шестерых противников.

Изможденное тело отказывалось мне повиноваться. Я с трудом оттаскивал трупы. Сердце гулко колотилось.

Подкрепление пришло к нам на рассвете третьего, заключительного дня. Его прислал отец, ответив на мои мольбы о помощи. Я был слишком охвачен азартом битвы и лишь отметил, что нам на подмогу явился иллирианский отряд. В подробности я не вдавался, тем более что сифоны[1] были там почти у всех.

Но когда иллирианские богатыри, по сути, спасли нас и повернули ход сражения в нашу пользу, я не увидел среди живых никого из моих названых братьев. Я даже не знал, сражались ли Кассиан и Азриель на этой проклятой равнине.

Правда, Азриеля отец вряд ли послал бы сюда, тот был нужен ему для шпионажа. А вот Кассиана вполне могли отправить в это пекло. Я бы ничуть не удивился, если бы отец перевел его в отряд, обреченный на гибель. Такое однажды уже случилось, и Кассиан только чудом выбрался с поля боя живым.

Саднили окровавленные пальцы. Упершись в продавленные доспехи, я отбросил тело последнего фэйца (окоченевшее и липкое от крови) и заглянул в лицо убитому иллирианскому воину.

Темные волосы, золотисто-коричневая кожа… Совсем как у Кассиана.

Но это был не Кассиан. Посеревшее лицо этого воина было мне незнакомо.

Дыхание, сдерживаемое до сих пор, шумно вырвалось из легких. Они еще горели от крика. Губы пересохли и потрескались. Отчаянно хотелось пить. Но поблизости, среди трупов, виднелась другая пара иллирианских крыльев.

Я поплелся туда, отправив все мысли в тихое и темное место. Добравшись до убитого, склонился над ним и повернул шею, чтобы увидеть лицо под простым солдатским шлемом.

Не он.

Я двинулся дальше, к очередному павшему иллирианцу.

Потом еще к одному. И еще.

Кто-то был мне знаком. Кого-то я совсем не знал. А поле битвы тянулось до самого неба.

Оно простиралось на многие лиги. Королевство гниющих трупов.

А я продолжал всматриваться в мертвые лица.

Часть первая

Принцесса трупов

Глава 1

Фейра

Мое возвращение к живописи было притворным.

Яркой, красивой ложью, приправленной обилием бледно-розовых цветов и солнечных лучей.

Эту картину я начала вчера, после ленивого созерцания розовых кустов, раскинувшихся за окнами мастерской. Сквозь переплетение атласных зеленых листьев и шипов проглядывала другая зелень — светлее и сочнее. Зелень холмов вдали.

Весна. Нескончаемая и неумолимая.

Изобрази я этот пейзаж так, как он виделся мне в воображении, как требовала моя природа, я нарисовала бы длинные шипы, способные впиваться и раздирать живую плоть. Я нарисовала бы хищные розы, забирающие себе солнечный свет целиком, обрекая все, что пониже и помельче, гнить в сумраке. И холмы на моем холсте были бы не сочно-зелеными, а красными.

Однако каждый мазок кисти на широком полотне был рассчитан. Каждое касание, каждая полоска, рожденная сочетанием красок, — все было направлено не только на создание идиллического весеннего пейзажа, но и свидетельствовало о таком же солнечном настроении художницы. Пусть и не особо счастливой, однако довольной, что наконец-то излечилась от тяжких впечатлений, о которых я поведала прежде, тщательно выбирая каждое слово.

Можно сказать, за минувшие недели я изображала не только пейзажи. Схожим образом я «нарисовала» свое поведение. Решись я показать себя такой, какой мне хотелось быть, у меня бы вместо ногтей появились острые когти, а руки быстро бы лишили жизни тех, кто ныне меня окружал. Я бы «разбавила» позолоту здешних залов цветом крови.

Но пока не время.

Не время. Эти слова сопровождали на протяжении последних недель не только каждый мазок моей кисти, но и вообще каждое мое движение. Скоропалительная месть лишь помешала бы выбранной стратегии. Я бы выплеснула бурлящий в душе гнев, и не более того. Я не имела права поддаваться эмоциям.

И все равно — стоило мне заговорить с теми, кто меня окружал, я слышала рыдания Элайны, когда мою среднюю сестру загоняли в Котел. Стоило мне взглянуть на них, и я видела Несту — мою старшую сестру. Она грозила пальцем правителю Сонного королевства, недвусмысленно обещая ему смерть. Никакие здешние ароматы не могли избавить мои ноздри от железистого запаха крови Кассиана, которой были залиты темные камни костяного замка.

Кисть с хрустом расщепилась надвое. Такой уже не поработаешь. Придется выбросить.

Бормоча проклятия, я осмотрела окна и двери. Нельзя просто взять и бросить сломанную кисть в мусорное ведро. Это было бы рискованно. За мною следили везде и всюду.

Раскинув разум наподобие сети, я проверила, не следит ли кто за мной сейчас, но никого не обнаружила.

Я стояла, держа в каждой руке по половинке сломанной кисти.

На мгновение я позволила себе взглянуть сквозь магический покров, скрывавший татуировку на правой руке и предплечье. Это были знаки моей истинной принадлежности. Знаки моего настоящего титула.

Верховная правительница Двора ночи.

От одной лишь мысли об этом половинки сломанной кисти вспыхнули. Огонь не обжигал мне кожу, но в нем сгорали волоски кисти, крупицы краски и дерево ручки. Когда от кисти осталась лишь струйка дыма и две горстки пепла, я позвала ветер, и он сдул пепел с ладоней, унес в окно.

Затем я позвала другой ветер, со стороны сада. Он прогнал оставшийся дым, наполнил комнату густым, удушающим запахом роз.

Когда мое пребывание здесь окончится, я не удержусь и дотла сожгу весь особняк. А начну с этих розовых кустов.

Разум заблаговременно сообщил, что ко мне направляются двое. Я быстро схватила другую кисть, погрузила ее в ближайший бугорок смешанных красок на палитре. Потом убрала невидимые темные сигнальные нити вокруг мастерской. Они предупреждали меня о нежданных посетителях. Впрочем, других здесь и не было.

Когда двери распахнулись, я вырисовывала прожилки лепестка розы, просвечивающие на солнце, стараясь не думать о том, как однажды видела нечто похожее. Только там это были прожилки иллирианских крыльев.

Я разыграла убедительный спектакль: художница целиком поглощена работой. Я склонилась над холстом, о чем свидетельствовали плечи и шея. Затем последовала еще более убедительная сцена. Я медленно обернулась через плечо, словно мне стоило изрядных усилий прервать процесс творчества.

А вот заставить себя улыбнуться — это действительно стоило усилий, и немалых. Требовалось не просто «натянуть на лицо улыбку». Улыбка должна была выглядеть искренней, распространяясь не только на губы, но и на глаза. Для этого я много упражнялась перед зеркалом.

И сейчас я изобразила требуемую улыбку: смущенную, но счастливую. Показывала, как рада видеть Тамлина. И Ласэна тоже.

— Прости, что помешали, — сказал Тамлин.

Он пристально вглядывался в мое лицо, ища малейших признаков теней. Тех, что я призывала, чтобы по вечерам, когда солнце скроется за холмами, удерживать его на расстоянии.

— Но я подумал, что ты захочешь подготовиться к встрече.

Я заставила себя сглотнуть. Опустила руку с кистью. Пусть Тамлин снова видит перед собой взволнованную, неуверенную девчонку, какой я была когда-то давно.

— Так ты все обговорил с Иантой? Она и в самом деле появится?

С нею я пока еще не встречалась. С верховной жрицей, выдавшей моих сестер Сонному королевству. И не только их. Ианта предала всех нас, оказавшись ставленницей Сонного королевства.

И хотя быстрые, расплывчатые послания Ризанда, передаваемые через наши парные узы, несколько уменьшали мой страх… Ианта была повинна во всем, что произошло чуть больше месяца назад.

Мне ответил Ласэн. Он внимательно разглядывал мою картину, словно надеялся обнаружить там доказательства двойной жизни, которую я вела. Я знала: он не переставал их искать.

— У Ианты… были свои причины. Она хочет объяснить их тебе.

Наверное, заодно она объяснит и то, как набивалась приглянувшимся мужчинам, не смущаясь отсутствием взаимности. Ризанд бесцеремонно выставил ее. Он мне рассказывал об этом. А как она обхаживала Ласэна, я видела собственными глазами.

Знать бы, как ко всему этому относится сам Ласэн. Особенно к странной цепочке событий, причиной которых явилась дружба Ианты с Сонным королевством. Речь об Элайне. Ласэн вдруг узнал в ней свою истинную пару.

Об Элайне мы с ним говорили всего один раз — на следующий день после моего возвращения сюда. Тогда я сказала Ласэну: «Юриан расписал тебе, как Ризанд будет обращаться с моими сестрами. Но я бы не торопилась верить его словам. Хоть мне и известны нравы Двора ночи, там с Элайной и Нестой обойдутся не так, как говорил Юриан. Ризанд гораздо изобретательнее и найдет более изощренные способы заставить их страдать».

Кажется, Ласэн до сих пор сомневался в этом.

Я добавила, что не помню, проявлял ли Ризанд свою изобретательность ко мне. У меня же были «провалы» в памяти!

Но с какой легкостью и Ласэн, и Тамлин поверили, будто Ризанд может кого-то насильно заставить… Я добавила это оскорбление в невероятно длинный список мерзостей, за которые им придется расплачиваться.

Я положила кисть, сняла халат с разноцветными пятнами краски и аккуратно положила на табурет, где просидела последние два часа.

— Пойду переоденусь, — пробормотала я, откинув за плечо не слишком туго заплетенную косу.

Тамлин кивнул. Он внимательно следил за каждым моим движением.

— Какая замечательная картина, — сказал он.

— Это лишь набросок, — возразила я, вспоминая девчонку, которая настороженно относилась к похвалам и комплиментам и старалась никому не бросаться в глаза. — Сплошной хаос красок.

На самом деле это была одна из лучших моих работ, хотя ее бездушность замечала лишь я сама.

— Думаю, и мы тоже еще не оправились от хаоса, — осторожно улыбнувшись, заметил Тамлин.

Я подавила желание выпучить глаза и тоже улыбнулась, а когда проходила мимо, провела рукой по его плечу.

Ласэн ждал меня за дверью моей новой спальни, откуда я вышла через десять минут.

Мне понадобилось два дня, чтобы отвыкнуть ходить в свою прежнюю комнату. Поднимаясь по лестнице, я напоминала себе о необходимости повернуть направо, а не налево. В той комнате мне было нечего делать.

Но я все-таки заглянула туда на следующий день после возвращения.

Разбитая и разломанная мебель, обрывки простыней и одеяла. Одежда разбросана по всему полу, словно Тамлин искал меня внутри шкафа. Судя по обилию пыли, даже слугам было запрещено сюда входить.

Но отнюдь не хаос сделал мою бывшую комнату нежилой. Ею завладели ползучие растения, проникшие сюда через разбитые стекла. У многих стебли имели острые шипы. Новые обитатели расползлись по полу и стенам, обвили обломки мебели. Естественно, они проникли сюда из сада, перекинувшись с внешних стен внутрь. Казалось, с момента моего бегства отсюда прошли не считаные месяцы, а целая сотня лет.

Моя бывшая комната превратилась в гробницу. В зеленый склеп.

Я вышла в платье из тончайшей нежно-розовой ткани. Ласэн стоял, прислонившись к противоположной двери.

К двери своей комнаты.

Он наверняка позаботился, чтобы меня поселили напротив него. И его металлический глаз был повернут в сторону моих покоев постоянно, даже когда Ласэн спал.

— Меня удивляет твое необычайное спокойствие, — сказал он вместо приветствия. — Особенно если вспомнить, что́ ты пообещала тогда, в Сонном королевстве.

Я хорошо помнила свое обещание убить всех человеческих королев, правителя Сонного королевства, Юриана и Ианту за то, что они сделали с Элайной и Нестой, а также с моими друзьями.

— Ты сам говорил, что у Ианты были причины. Злость на нее у меня не прошла, но я готова ее выслушать.

Я не стала раскрывать Ласэну истинную суть Ианты. Тогда пришлось бы рассказать и о том, как Риз вышвырнул ее из своего дома, а он это сделал, дабы защитить себя и членов своего двора. Заикнись я об этом, мой рассказ вызвал бы множество вопросов, разрушил бы множество искусно сплетенных лживых историй, созданных все с той же целью — обезопасить Ризанда и его двор. Мой двор.

Хотя, после того как Притиания и остальной мир узнали о существовании Велариса — оазиса покоя и благоденствия, — прежние меры безопасности утратили смысл. Враги при первой же возможности попытались уничтожить этот чудесный город.

Атака на Веларис произошла вскоре после того, как Риз поведал о нем человеческим королевам. И всю свою бесконечную жизнь моя бессмертная истинная пара будет нести вину за это.

— Учти, Ианта сочинит историю, которую ты захочешь услышать, — предупредил меня Ласэн.

Я пожала плечами, продолжая идти по мягкому коридорному ковру:

— Захочу или нет — это я сама решу. А ты, похоже, заранее решил не доверять ни одному ее слову.

Он пошел рядом со мной.

— Она посмела распорядиться жизнью двух ни в чем не повинных женщин.

— Все действия Ианты были направлены на упрочение союза с Сонным королевством.

Ласэн остановил меня, схватив за локоть.

Я позволила ему этот жест. Конечно, я могла бы повести себя по-иному — например так, как несколько месяцев назад, в лесу. Я успела научиться иллирианским способам защиты и легко могла бы сбить Ласэна с ног. Но это разрушило бы мои ухищрения.

— Ты же умнее, чем пытаешься казаться, — усмехнулся он.

Я смотрела на широкую загорелую руку, державшую мой локоть. Потом перевела взгляд на его глаза: красно-коричневый и золотистый.

— Где он ее держит? — шепотом спросил Ласэн.

Я поняла, о ком речь, и покачала головой:

— Ума не приложу. У Ризанда найдется сотня мест, куда поселить моих сестер. Но вряд ли он станет прятать Элайну в каком-то из них, поскольку все они мне известны и он об этом знает.

— И все равно, расскажи мне о них. Хотя бы перечисли.

— Едва ступив в его владения, ты погибнешь.

— Я был в его владениях, когда искал тебя, и, как видишь, жив.

— Ты не видел, что я находилась под его чарами. Ты позволил ему меня забрать.

Вранье! Сплошное вранье.

Однако мои слова не задели Ласэна и не всколыхнули в нем чувства вины.

— Я должен ее найти, — сказал он, медленно отпуская мой локоть.

— Ты ведь даже не знаешь Элайну. Внезапно возникшее ощущение парных уз — не более чем зов тела, заслонивший здравый смысл.

— Значит, он заслонил здравый смысл и у вас с Ризом?

Вроде бы невинный, но опасный вопрос. Нужно, чтобы Ласэн увидел страх в моих глазах. Для этого мне пришлось вспомнить про Ткачиху, Костореза и Мидденгардского червя. Мой запах сразу наполнился ужасом.

— Не хочу об этом говорить, — намеренно хриплым, дрожащим голосом ответила я.

С первого этажа донесся бой часов. Я мысленно поблагодарила Матерь и торопливо пошла дальше, бросив Ласэну:

— Мы опаздываем.

Он лишь кивнул, но я спиной чувствовала его взгляд. Я спешила вниз, на встречу с Иантой.

Наконец-то я решу, как лучше изрезать ее на мелкие кусочки.



Верховная жрица ничуть не изменилась. Я помнила сцены из воспоминаний Ризанда и из собственных мечтаний. В них я красочно и подробно представляла: у меня из-под ногтей появляются длинные острые когти и я выцарапываю Ианте глаза, затем вырываю язык и наконец впиваюсь в горло.

Мой гнев поселился во мне, будто живое существо. Его дыхание перекликалось с биением моего сердца, помогая мне засыпать и просыпаться. Сейчас этот ритм был притушен. Я села напротив Ианты. Нас разделял большой обеденный стол. Тамлин сел справа от меня, Ласэн — слева.

На голове Ианты был все тот же капюшон и серебряный обруч с прозрачным синим камнем.

Камень чем-то напоминал сифон. Мне сразу вспомнились сифоны Азриеля и Кассиана. Может, и камень Ианты выполнял ту же роль, помогая ей накапливать и направлять магическую силу? Может, и он был смертельно опасным оружием? Ианта не снимала обруч, но при мне ее магическая сила не шла дальше создания шариков фэйского огня, заменявших свечи и масляные лампы.

Зелено-голубые глаза верховной жрицы не поднимались от темной поверхности стола. Капюшон бросал тени на совершенные черты ее лица.

— Я хочу начать с выражения своего глубочайшего сожаления о содеянном… Я действовала из побуждений… подарить тебе то, чего ты, как мне казалось, страстно желала, но не осмеливалась сказать об этом вслух. Одновременно я стремилась, чтобы наши союзники в Сонном королевстве оставались довольными нашей верностью.

Ложь. Красиво звучащая и ядовитая. Но если я сумею узнать истинные побуждения Ианты… Этой встречи я ждала почти месяц. День за днем я делала вид, что выздоравливаю, исцеляюсь от ужасов, пережитых в «плену» у Ризанда.

— Кто в здравом уме пожелает своим сестрам пережить такое? — холодно спросила я.

Голос мой слегка дрожал. Ианта подняла голову и стала вглядываться в мое неуверенное и чуть надменное лицо.

— Ты наверняка хотела, чтобы сестры не старились и не умирали. А если бы Ласэн еще до этого обнаружил, что Элайна — его истинная пара, ему было бы… неизмеримо тягостно сознавать… скоротечность его счастья. Несколько десятилетий, которые пролетят незаметно.

Когда я услышала имя Элайны из ее уст, мне захотелось зарычать. Но я совладала с собой, нацепив маску страдальческого спокойствия: она появилась в моем арсенале совсем недавно.

— Если ты ждешь нашей благодарности, ждать придется долго, — сказал Ианте Ласэн.

Тамлин предостерегающе на него посмотрел. Верховному правителю Двора весны не понравились и слова, и то, каким тоном они были произнесены. Возможно, Ласэн убьет Ианту даже раньше, чем мне представится такой случай. Убьет за все ужасы, пережитые Элайной в тот страшный день.

— Нет, — выдохнула Ианта. Широко распахнутые глаза умело изображали сожаление и чувство вины. — Я ни в коей мере не жду благодарности или прощения. Я рассчитываю только на понимание… Это ведь и мой родной дом тоже.

Изящная рука, пальцы которой были унизаны серебряными кольцами, а запястье — браслетами, очертила в воздухе круг.

— Нам всем пришлось заключать союзы, прежде казавшиеся невероятными и отталкивающими, но… Мощь Сонного королевства слишком велика. Нам ее не остановить. Мы можем лишь выждать, пока буря уляжется.

Здесь Ианта мельком взглянула на Тамлина.

— Мы трудились без устали, готовясь к неминуемому вторжению сил Сонного королевства. Все эти месяцы мы не знали отдыха. Я допустила серьезную ошибку, о которой всегда буду сожалеть, но давайте совместными усилиями продолжим наш благодарный труд. Давайте искать возможность сохранить наши земли и жизнь наших подданных.

— Ценой гибели подданных других дворов? — спросил Ласэн.

И вновь Тамлин послал ему молчаливое предостережение. Но Ласэна было не остановить. Он впился в подлокотники кресла. Резное дерево жалобно заскрипело.

— То, что я повидал в Сонном королевстве, — угрюмо продолжал Ласэн. — Все его обещания мира, заверения в неприкосновенности…

Ласэн осекся. Вспомнил, наверное, что Ианта не преминет передать его слова королю. Длинные пальцы Ласэна разжались, затем снова улеглись на подлокотники.

— Мы должны быть осторожными, — сказал он.

— Мы и будем осторожными, — подхватил Тамлин. — Но мы уже согласились на определенные условия. На жертвы. Если сейчас мы увязнем в разногласиях… нас это только ослабит. Даже имея такого союзника, как Сонное королевство, мы должны держаться вместе.

Тамлин по-прежнему ей доверял. Он все еще думал, будто Ианта «допустила ошибку». Тамлин и понятия не имел, что́ скрывается за ее внешней красотой и благочестивыми речами.

Однако та же слепота мешала ему распознать мои истинные намерения.

Ианта вновь опустила голову.

— Я предприму все усилия, чтобы быть достойной моих друзей.

Мне показалось, что Ласэн борется с отчаянным желанием выпучить оба глаза: живой и металлический. Но Тамлин сказал:

— Мы все постараемся.

С недавних пор ему полюбилось это слово — «постараться».

Я громко сглотнула (Тамлин наверняка это слышал) и медленно кивнула.

— Больше никогда так не делай, — сказала я, пристально глядя на Ианту.

Нашла кому ставить условия! Ианта поспешно кивнула. Чувствовалось, она и ждала от меня чего-то подобного. Ласэн откинулся на спинку кресла, больше не желая говорить.

— Но Ласэн прав, — выпалила я, всем своим видом изображая заботу о судьбах Двора весны. — Что будет с нашими подданными, когда разразится война?

Я хмуро посмотрела на Тамлина.

— Они и так натерпелись жестокостей от Амаранты. Сомневаюсь, что они выдержат жизнь под гнетом Сонного королевства. Это лишь умножит их страдания.

Тамлин стиснул челюсти.

— Правитель Сонного королевства обещал, что наши подданные ни в коей мере не пострадают.

«Наши» подданные. Я чуть не скорчила гримасу, хотя кивала, изображая понимание.

— Это было частью нашего… соглашения.

Он продал врагам всю Притианию, продал все хорошее и достойное, что в ней было, дабы вновь завладеть мной.

— Когда здесь появятся силы Сонного королевства, с голов наших подданных не упадет ни один волос. И тем не менее я распорядился, чтобы все перебрались в восточный край наших земель. Разумеется, на время.

Что ж, приятно слышать. По крайней мере, Тамлин думал о возможных потерях и хотя бы так позаботился о своих подданных. Не настолько же он доверчив, чтобы не понимать грязных игр Сонного королевства. Правитель пообещает ему одно, намереваясь сделать прямо противоположное. Если переселение уже началось… это облегчало мою задачу. Значит, на восток. Очень важная для меня крупица сведений. Стало быть, силы Сонного королевства появятся с запада. Это направление надо считать основным.

Шумно выдохнув, Тамлин сказал:

— У меня для вас есть новость, косвенно имеющая отношение к нашей встрече.

Я внутренне напряглась, изобразив на лице глуповатое любопытство.

— Первый посланец Сонного королевства прибудет уже завтра.

Я видела, как побледнел Ласэн.

— К полудню Юриан будет здесь, — добавил Тамлин.

Глава 2

За все это время я ничего не слышала о Юриане. Его самого — бывшего смертного полководца — я первый и единственный раз видела в замке правителя Сонного королевства.

Воскресить Юриана удалось с помощью магических сил Котла и двух останков, которые Амаранта пятьсот лет носила на себе в качестве трофеев и украшений: фаланги пальца и глаза, вделанных в камень перстня. В этот же глаз она сумела заточить и душу Юриана. Он был безумен. Он потерял рассудок задолго до того, как правитель Сонного королевства его воскресил и отправил морочить головы человеческим королевам. Эти надменные особы даже не заметили, что целиком оказались во власти Сонного королевства.

Тамлин и Ласэн должны были знать. Должны были видеть этот блеск в глазах Юриана.

Эрнст Теодор Амадей Гофман

Но они, похоже… не очень-то возражали, что правитель Сонного королевства завладел Котлом и теперь мог перекраивать существующий порядок вещей. Он намеревался начать со стены — единственной преграды, отделявшей могущественные, смертельно опасные фэйские армии от беззащитных земель, где жили люди.

Тайны

Нет, эта угроза отнюдь не мешала Ласэну и Тамлину спать по ночам. Более того, она не помешала им позвать армию чудовищ в пределы Двора весны.

Продолжение фрагмента из жизни одного фантазёра \"Ошибки\"

Когда я вернулась сюда, Тамлин пообещал, что теперь я буду присутствовать на всех встречах и наравне с остальными обсуждать политику и стратегию Двора весны. Слово свое он сдержал. Я узнала, что вместе с Юрианом сюда пожалуют еще двое военачальников и я приму участие во встрече. Теперь, когда Котел полностью восстановил свою магическую силу, посланцы Сонного королевства захотели осмотреть стену и найти самое удобное место для нанесения удара.



Похоже, превращение моих сестер в бессмертных фэек изрядно истощило силы Котла.

(Перевод с немецкого Нины Берновской)

Недолго я упивалась самодовольством. Я вспомнила о первом задании: узнать, в каком месте они намереваются ударить по стене, а также выяснить, сколько времени требуется Котлу для полного восстановления магической силы. Все добытые сведения нужно будет затем переправить Ризанду и нашим.

Странная переписка автора с разными лицами (вместо вступления)

Я одевалась с особой тщательностью. Спала я замечательно. Этому способствовал обед в обществе Ианты, мучимой чувством вины. Уж как она старалась угодить нам с Ласэном! Разве что только задницы не целовала. Верховная жрица явно хотела обождать, пока посланцы Сонного королевства разместятся в отведенных им покоях, и только потом появиться перед ними. Ианта пыталась нас уверить, что не хочет мешать их знакомству с нами. Мы с Ласэном переглянулись и молча сошлись во мнении (а это бывало нечасто): она просто хочет попышнее обставить свое появление.

Для меня и моих замыслов это не имело никакого значения.

Утром обо всех моих планах стало известно Ризанду. Я отправила их по связующей нити, перемежая слова и образы. То и другое исчезало в коридоре, наполненном тьмой ночи.

Общение по связующей нити было делом рискованным. За все это время я связывалась с Ризандом лишь раз. Навестив бывшую комнату, завоеванную ползучими и колючими растениями, я вдруг почувствовала острое желание сказать ему несколько слов.

Это напоминало попытки докричаться до того, кто отделен от тебя громадным расстоянием. Или толщей воды. «Со мной все хорошо, — сообщила я Ризу. — Скоро передам тебе добытые сведения». Слова умчались в темноту. Подождав какое-то время, я спросила: «Они живы? Не покалечились?»

Не помню, чтобы общение по связующей нити было таким затруднительным. Ведь когда я жила здесь, Ризанд наблюдал за мной, желая убедиться, что я по-прежнему жива и отчаяние не поглотило меня целиком.

Его ответ пришел через минуту. «Я люблю тебя. Они живы. Приходят в себя».


Сударь!
Хотя некоторые писатели и так называемые поэты из-за своей почти непреодолимой склонности к грубейшей лжи и всякого рода фантазиям, вредным с точки зрения здравого смысла, пользуются не слишком хорошей славой, всё же Вас, человека, который занимает официальную должность и, значит, что-то собой представляет, я считал в виде исключения доброжелательным и честным. Однако, оказавшись в Берлине, мне тотчас пришлось убедиться, что дело обстоит как раз наоборот. Чем я, старый, скромный, непритязательный человек, я, с почётом уволенный в отставку ассистент канцелярии, я, человек тонкого ума, гуманных чувств, больших познаний, я, воплощение душевной доброты и благородства помыслов, чем – повторяю – я заслужил от Вас, что Вы выставили меня на показ перед почтеннейшей берлинской публикой и в карманном календаре этого года не только рассказали всё случившееся с господином Теодором фон С., моей высокородной подопечной и со мной, но помимо этого (мне всё известно) велели зарисовать меня с натуры и потом изготовить гравюры на меди, изображающие, как я с моей дорогой девочкой гуляю по Парижской площади и Унтер ден Линден, как я лежу в постели в изящном ночном одеянии и прихожу в ужас от неожиданного посещения господина барона. Может быть, Вам не понравился электрофор, коса, в которой я держу свой дорожный столовый прибор? Или мой букет? Может, Вы недовольны тем, что Надзорная коллегия на Кипре назначила меня опекуном… Да, Вы, конечно, думаете, что сейчас я напишу имя красавицы, чтобы Вы могли его выболтать в своих календарях и журналах. Этого я, конечно, не сделаю, но хочу спросить в общих чертах, может быть, Вы в самом деле недовольны решением этой коллегии на Кипре? Так будьте уверены, сударь мой: Ваша бесполезная деятельность писателя и музыканта никогда не внушила бы к Вам доверия ни одному президенту или советнику какой-либо Надзорной коллегии, будь то здесь или где-то ещё, и никто не назначил бы Вас опекуном женщины неземной красоты и замечательного ума, как сделала та почтенная коллегия. И вообще, если Вы стремитесь что-нибудь представлять собой в этом городе, то, даже если Вы и способны сделать что-то полезное на своей службе, Вам прежде всего надо перестать интересоваться тем, что решают на Кипре, точно так же не следует заниматься моими восковыми пальцами и моим чепцом, которые Вы, видимо, с завистью разглядывали на гравюре господина Вольфа. Благодарите Бога, сударь, что Вы, подобно мне, не попытались войти в Оттоманские вороты как раз в тот момент, когда их закрывали. Вероятно, Вы из особого писательского любопытства засунули бы в них не пальцы, а нос, и теперь вместо того, чтобы нагло показывать восковой нос приличным людям, Вы сами бы такой имели. То, что изящному ночному одеянию из белого муслина с розовыми лентами и кружевному чепцу Вы предпочитаете Варшавский шлафрок с красным колпаком, это дело вкуса, и я не стану об этом спорить. А знаете ли Вы, сударь мой, что Ваша легкомысленная болтовня в карманном календаре сразу после того, как в серьёзных газетах среди вновь прибывших в город было названо моё имя, принесла мне величайшие неприятности? Меня задержала полиция, поскольку Вы наболтали всякой чепухи и раструбили тайны моей дорогой девочки, они вообразили, что я тот самый нахал, который изуродовал похожего на дыню Аполлона в Тиргартене, а может быть, и другие статуи, и мне стоило немалого труда оправдаться перед ними и убедить их в том, что я восторженный почитатель искусств, а не какой-то переодетый суеверный турок. Будучи человеком, искушённым в вопросах права, Вы даже не подумали о том, что проклятый аполлонов нос могли рассмотреть как государственное преступление и отправить меня в Шпандау, что он мог для меня означать порцию самых несправедливых побоев, впрочем, что касается последнего, то великодушная природа навеки избавила меня от этой опасности, укрепив у меня на спине надёжное защитное устройство. Прочитайте 210,211 двадцатого раздела во второй части Всеобщего земельного права и стыдитесь, что отставному ассистенту канцелярии из Бранденбурга приходится напоминать Вам о них. Едва избежав расследования и штрафа, я подвергся столь ужасному нападению в своей квартире, адрес которой узнали, что можно было сойти с ума или придти в отчаяние, если бы я не был человеком твёрдым и уравновешенным, в достаточной степени привыкшим к бедам и опасностям в многочисленных путешествиях. Это была толпа женщин, из тех, кто привык покупать всё, что только пожелаешь, дёшево и без задержки, но именно поэтому упорно и скандально торговаться, когда, закрывая свои лавки, купцы продают на аукционах дорогие модные товары; они потребовали, чтобы я немедленно делал для них турецкие шали с рисунком. Самой невыносимой была мадмуазель Амалия Симсон, она не умолкая просила и молила, чтобы на жакете из красного кашемира я отпечатал на станочке впереди сонет на иврите собственного её сочинения, причём золотой краской. Другие люди самых различных сословий желали посмотреть на мои восковые пальцы, поиграть с косой или послушать, как мой попугай говорит по-гречески.
Молодые люди с осиной талией, в шляпах высотою с башню, в казацких шароварах, с золотыми шпорами озирались, вооружившись лорнетами и биноклями, как будто бы хотели увидеть что-то сквозь стены. Я знаю, кого они искали, да кое-кто вовсе этого не скрывал, бессовестно, нагло и прямо спрашивая о прекрасной гречанке, как будто бы моё небесное благородное дитя это какая-то игра природы, которую я готов выставить на показ для праздной толпы. Эти молодые люди были мне отвратительны, просто отвратительны, но вовсе нестерпимо становилось тогда, когда кто-то приближался ко мне с мистическими разговорами о магнетизме, сидеризме, магических связях, симпатии и антипатии и прочее и делал при этом какие-то странные телодвижения и жесты, стремясь изобразить из себя посвящённого, а я вообще не мог понять, что всё это значит. Гораздо приятнее были мне те, кто с наивной простотою просил погадать на руке или на кофейной гуще. В доме была такая суета, прямо дьявольское наваждение. Наконец, под покровом ночи мне удалось бежать, чтобы обосноваться в квартире, которая удобней, лучше обставлена и больше соответствует желаниям моей подопечной – соответствовала бы, так следует сказать, потому что теперь я один. Мой теперешний адрес не узнает никто и меньше всего – Вы, потому что от Вас я ничего хорошего не ожидаю.
А кто виноват во всём этом спектакле? Только Вы один! Как это Вам пришло в голову представить меня публике в таком двусмысленном виде, что я оказался каким-то мрачным приверженцем каббалы, который находится в странной связи с неким таинственным существом?
Честный отставной ассистент канцелярии предстаёт каким-то чародеем, что за вздор! И какое Вам дело, сударь, до магической связи между мной и моей дорогой девочкой, независимо от того, имеется ли она на самом деле? Может быть, у Вас и достанет таланта кое-как слепить рассказ или роман, если очень постараться, но уже наверняка нет ни в малейшей степени глубокого понимания и утончённых познаний уразуметь хоть один слог, если бы я снизошёл до того, чтобы объяснить тайны Вам союза, который мог бы быть достоин первого из магов, самого мудрого Заратустры. Это не так легко, сударь, проникнуть подобно мне в самые глубокие глубины божественной каббалы, из которых уже здесь на земле возникает высшее существование, подобно тому, как из куколки рождается прекрасная бабочка и смело воспаряет ввысь. Но первая моя обязанность заключается в том, чтобы держать в тайне от всех мои каббалистические знания и связи, поэтому и Вам я их не сообщу, так что Вы можете по-прежнему считать меня всего лишь скромным отставным ассистентом канцелярии и частным опекуном очаровательной молодой аристократки. Очень нежелательно и неприятно будет для меня узнать, что Вы или кто-то другой разведали, что я живу на Фридрихштрассе 9 возле Вадендамского моста. Теперь, когда я достаточно ясно показал Вам, сударь, как плохо Вы поступили со мной, пусть не со зла, но по легкомыслию, хочу добавить заверение в том, что сам я прямая противоположность Вам – человек рассудительный, добродушный, всё, что собираюсь предпринять, как следует обдумываю наперёд. Поэтому Вы можете совершенно не опасаться мести с моей стороны, тем более, что я не располагаю для неё никакими средствами. Будь я рецензентом, я бы основательно разгромил все Ваши сочинения и показал бы публике, что Вы не обладаете ни одним из свойств, необходимых для хорошего писателя, так что ни один читатель не стал бы Вас читать, ни один издатель Вас публиковать. Но тогда надо было бы сначала прочитать Ваши произведения, от чего избави меня Боже, ведь там, должно быть, ничего не найдёшь, кроме полной чепухи и лживых измышлений. Помимо этого не могу себе представить, где мне, самому кроткому и честному существу на свете, взять то большое количество желчи, которое всякий добросовестный рецензент должен всегда иметь в запасе. Если бы я, как Вы пытались внушить публике, действительно был магом, то месть могла бы быть совсем иной. Поэтому я вас пок�И больше ничего. Казалось, возможностей Риза хватило только на эти короткие фразы.

� прощаю и готов забыть всю ту бессмыслицу, которую вы нагородили относительно меня и моей подопечной. Однако если Вам придёт в голову дерзкая мысль хоть словом упомянуть, например, в следующем Карманном календаре о том, что будет происходить с бароном фон С. или с нами, то я полон решимости немедленно, где бы я в тот момент ни находился, превратиться в маленькую фигурку чёрта в испанском костюме, которая стоит на Вашем письменном столе, и не давать Вам покоя, пока мысль о писании Вас не покинет. То вскочу Вам на плечо, начну свистеть и шипеть Вам в ухо так, что в голове у Вас не останется ни одной мысли, даже самой дурацкой. То прыгну в чернильницу и обрызгаю чернилами всю рукопись, так что самый искусный наборщик ничего не сможет разобрать в мраморном узоре. Потом я расщеплю так аппетитно заострённые перья, брошу на пол перочинный ножик как раз в тот момент, когда Вы протянули к нему руку, и так, что лезвие сломается, перепутаю все листы, маленькие листочки с записями положу так, что, как только откроется дверь, сквозняк подхватит их и унесёт, захлопну открытые книги и вытащу закладки на нужных местах, потом я выдерну бумагу у Вас из-под рук как раз, когда Вы пишете, так что уродливые каракули испортят написанный текст, вдруг опрокину стакан с водой, которую вы собирались выпить, всё погрузится в потоп, и Ваши водянистые мысли вернутся назад в свою стихию. Короче говоря, всё своё умение я употреблю на то, чтобы в виде чёртика придумывать для Вас всё новые мучения, и мы ещё посмотрим тогда, будет ли у Вас охота прибавлять новые глупости к тому, что уже написано. Как уже сказано выше, я тихий добродушный миролюбивый ассистент канцелярии, которому совершенно чужды всякие дьявольские фокусы, но знаете, сударь, когда малорослые люди с неправильным телосложением и с длинными косами приходят в ярость, то о пощаде уже не надо говорить. Примите всерьёз моё благожелательное предостережение и воздержитесь в дальнейшем от каких-либо сообщений в карманных изданиях, иначе мы вернёмся к чертёнку с его весёлыми шуточками.
Между прочим, сударь, из всего написанного Вы должны были понять, что я Вас знаю гораздо лучше, чем Вы меня. Приятным наше дальнейшее знакомство теперь уже быть не может, поэтому мы будем тщательно избегать друг друга, я также принял меры к тому, чтобы Вы никогда не узнали моего адреса. Прощайте навсегда!
Ещё одно! Вас, конечно, разбирает любопытство узнать, со мной ли моё дорогое дитя? Ха, ха, ха, могу себя представить! Но ни звука Вы об этом не услышите, и пусть это маленькое оскорбление будет единственным наказанием за Ваши деяния.
С уважением, которое Вы, сударь мой, в остальном заслуживаете, остаюсь
Вашим преданнейшим
Иренэусом Шнюспельпольдом,
бывшим ассистентом канцелярии
в Бранденбурге.
Берлин
25 мая 1821 г.


Я вернулась в свою новую комнату, заперла дверь и окружила себя стеной очень плотного воздуха. Эта стена не пропустит запаха моих молчаливых слез. А они текли, пока я сидела, свернувшись клубочком, в углу купальной.



Однажды я уже сидела в подобной позе и смотрела на звезды долгими ночными часами. Сейчас в открытом окне голубело безоблачное небо. Весело щебетали птицы, а мне хотелось выть.

Тот, кому было направлено это письмо, назовём его для краткости Гф., получил его как раз в то время, когда сидел за столом в так называемом испанском обществе, которое, как известно, собирается раз в две недели у Кемпфера в Тиргартене с единственной целью пообедать на хороший немецкий манер.

Я не отважилась поподробнее расспросить Риза о Кассиане, Азриеле и моих сестрах. Я просто боялась: любые мрачные новости, любые вести о страданиях могли привести к тому, что я жестоко отыграюсь на своем нынешнем окружении. Воображение рисовало мне жуткие картины, и я мотала головой, торопясь их прогнать.

«Приходят в себя. Они живы и приходят в себя». Эти слова я мысленно твердила каждый день, даже когда память возвращала мне крики сестер, а в носу ощущался запах их крови.

Можно себе представить, как безмерно удивился Гф., когда, следуя своей привычке, прочёл сначала подпись и увидел имя Шнюспельпольд. С жадностью проглотив первые строчки, он увидел, что письмо невероятной длины, к тому же буквы имеют какие-то странные росчерки, что оно по мере чтения будет возбуждать всё больший интерес, а в конце концов, возможно, и некое малоприятное волнение, поэтому Гф. рассудил, что лучше пока письмо не читать, и засунул его в карман. Трудно сказать, что это было – нечистая совесть или напряжённое любопытство, но все друзья заметили рассеянность и беспокойство Гф., он терял нить разговора, улыбался бессмысленно, когда профессор Б. бросал свои блестящие остроты, отвечал невпопад, короче говоря, был потерян для компании. По окончании обеда он бросился в отдалённую беседку, чтобы в одиночестве прочесть письмо, которое горело у него в кармане. Хотя, конечно, можно было и обидеться на столь пренебрежительное и грубое обращение со стороны этого чудаковатого ассистента канцелярии Иренэуса Шнюспельпольда, ведь как писателя он прямо-таки беспощадно его отругал, но это было сейчас неважно, от радости Гф. готов был прыгать до потолка, и это имело две причины.

Но я не решалась задавать новые вопросы. Не притрагивалась к связующей нити.

Во-первых, у него создалось впечатление, что, невзирая на все упрёки и поношения, Шнюспельпольд не мог подавить стремления познакомиться поближе со своим флегматичным биографом, а может быть, даже посвятить его в мистическую романтическую жизнь своей подопечной. Да, конечно! Иначе Шнюспельпольд не стал бы в смятении называть улицу и номер дома под аккомпанемент торжественных заявлений, что никто не должен знать, где он укрылся, а менее всего Гф. Иначе вопрос о дамских украшениях не показал бы, что она здесь, она сама, прекрасная, очаровательная тайна. Теперь Гф. достаточно было пойти туда между девятью и десятью часами, чтобы увидеть в движении жизни то, что пригрезилось ему как бы во сне. Что за божественная перспектива для автора, который так любить писать!

Я не знала, способен ли кто-то отслеживать молчаливые послания между парами. Проверять это было бы чистым безумием. Я и так вела достаточно опасную игру.

Мое нынешнее окружение верило, что все связи между мною и Ризом оборваны. Правда, оставался его запах, но они считали это результатом насильственного действия верховного правителя Двора ночи по отношению ко мне. Время и расстояние должны будут ослабить запах Риза. Пройдет еще несколько недель… в крайнем случае, несколько месяцев — и от его запаха не останется и следа. Так считали они.

И во-вторых, Гф. хотел бы прыгать до потолка вот по какой причине: казалось, что судьба проявила к нему благосклонность и решила вызволить его из неприятнейшего положения. Обещание создаёт долги, так говорится в старой известной поговорке. Так вот Гф. обещал дать в Карманный календарь 1821-го года продолжение рассказа о бароне Теодоре фон С. и его таинственных обстоятельствах, если узнает что-то новое. Время подходит, печатник берётся за пресс, художник за карандаш, гравёр готовит медную лоску. Уважаемые представители Календаря спрашивают: \"Ну, как дела, мой милый, как с обещанным рассказом для нашего 1821-го?\" А Гф. не знает, ничего не знает, потому что иссяк источник, который принёс \"ошибки\". Май подходит к концу, уважаемые представители Календаря заявляют: \"Середина июня последний срок, иначе Вы будете человеком, бросающим слова на ветер и не способным выполнить обещание\". А у Гф. всё ещё ничего, 25-го мая в три часа пополудни всё ещё ничего! И тут он получил от Шнюспельпольда это необыкновенно важное письмо, ключ к накрепко запертой калитке, перед которой стоял без всякой надежды и притом в раздражении. Какой же автор не согласится выслушать несколько оскорблений, если зато ему помогут справиться с бедой!

А если запах сохранится… Тогда мне придется нанести удар, даже если я не буду располагать необходимыми сведениями.

Несчастье никогда не приходит одно. Точно также и счастье. Казалось, настал момент взаимодействия писем, потому что, вернувшись домой из Тиргартена, Гф. нашёл целых два на своём письменном столе, оба из Мекленбурга. В первом, которое Гф. открыл, было сказано следующее.

Возможно, запах сохранялся благодаря общению через связующую нить. Еще одна причина, чтобы общаться только в случае крайней необходимости. Пусть сейчас я не слышу голос Риза, не слышу и не вижу всего того, к чему успела привыкнуть… я увижу это снова. Как молитву, я повторяла мысленное обещание самой себе. Я непременно увижу его лукавую улыбку.

Но сейчас, глядя, как Юриан и двое его спутников совершили переброс и появились на дорожке перед особняком, я вспоминала измученного Риза, покрытого кровью Азриеля и Кассиана.


\"Милостивый государь, Вы доставили мне истинную радость, когда обнародовали все глупости моего племянника, рассказав о них в берлинском Карманном календаре этого года. Я прочёл Вашу повесть всего пару дней назад. Мой племянник также прочёл календарь, он стенал и бушевал невероятно. Не обращайте ни малейшего внимания на угрозы, которые он, возможно, будет изрыгать в Ваш адрес, и спокойно пишите обещанное продолжение, расскажите всё, что Вам удастся узнать о дальнейших выходках моего племянника и о сумасшедшей принцессе вместе с её наглым опекуном. Я со своей стороны с удовольствием помог бы Вам в этом, однако, мальчик (т.е. мой племянник) как в рот воды набрал, поэтому прилагаемые письма моего племянника и господина фон Т., который за ним наблюдал и сообщал мне об этом, всё, чем я располагаю для Вашего продолжения. Ещё раз – не обращайте внимания ни на что и пишите, пишите! Может быть, именно Вы будете способствовать тому, что этот дурачок наконец образумится. С глубоким уважением и т. д и т. п.
Штрелиц, 22 мая 1821 Ахатиус фон Г.\"


Юриан был в тех же легких кожаных доспехах. Налетавший весенний ветер теребил его каштановые волосы, прибивая их к лицу. Заметив нас на белых мраморных ступенях парадной лестницы, он криво и даже нагловато улыбнулся.



Мои жилы наполнились льдом. Наверное, такой же холод царил на просторах Двора зимы, где я никогда не была. Но от его верховного правителя я получила способность превращать бурлящий гнев в ледяное спокойствие. Оно мне очень пригодилось, особенно когда Юриан двинулся в нашу сторону, держа руку на эфесе меча.

А вот второе письмо:

Но настоящий страх у меня вызвал не он, а его спутники — мужчина и женщина.


Сударь!
Предатель из моих друзей, который очень хотел бы считать себя моим ментором, сообщил Вам о приключениях, которые произошли со мной в Б. несколько лет назад, и Вы имели смелость сделать меня героем несуразного рассказа, озаглавленного \"Фрагмент из жизни одного фантазёра\". Если бы Вы не были всего лишь ординарным писателем, который с жадностью хватает каждый брошенный ему кусок, если бы вы имели хоть какое-то понятие о глубокой романтике жизни, то, наверное, отличали бы людей, всё существование которых есть ничто иное, как высокая поэзия, от фантазёров. Для меня непостижимо, каким образом вам стало подробно известно содержание листка, найденного мною в роковом бумажнике. Я бы, конечно, со всей серьёзностью выяснил это и кое-что ещё касательно историй, которые Вы сочли возможным преподнести читающей публике, если бы некие таинственные связи, некие душевные созвучия не запрещали мне иметь дело с таким любителем писания рассказов. Забудем поэтому о том, что Вы сделали; если же у Вас достанет дерзости, получив, скажем, новые сведения у моего уважаемого господина ментора, делать дальнейшие сообщения о моей жизни, то я буду вынужден потребовать удовлетворения, как это принято у мужчин, имеющих чувство чести, если мне не помешает в этом далёкое путешествие, в которое я предполагаю отправиться завтра. При этом остаюсь с величайшим почтением и т. д. и т. п.
Штрелиц, 22 мая 1821 Теодор Барон фон С.\"


Внешне они не отличались от фэйской знати. У них были такие же румяные лица и иссиня-черные волосы, как у правителя Сонного королевства. Меня поразила пустота и бесчувственность их лиц, отшлифованных тысячелетиями жестокости. Ни тени эмоций.



Юриан и его спутники подошли к основанию лестницы. Тамлин и Ласэн замерли в напряжении. Бывший смертный военачальник усмехнулся:

Гф. очень обрадовался письму дядюшки и от души смеялся над письмом племянника. Он решил ответить и на то, и на другое, после того, как познакомится со Шнюспельпольдом и его прекрасной подопечной.

— А вид у тебя получше, чем в прошлый раз.

Его слова были обращены ко мне. Я молча посмотрела на него.

Как только пробило девять часов, Гф. отправился на Фридрихштрассе. Сердце его сильно билось в предвкушении того необычайного, что должно было произойти, когда он позвонил у дома, номер которого был назван Шнюспельпольдом.

Юриан хмыкнул, затем кивком предложил своим спутникам пройти вперед.

На вопрос, живёт ли здесь ассистент канцелярии Шнюспельпольд, девушка, которая открыла дверь, ответила: \"Конечно\" и приветливо проводила его, освещая путь по лестнице.

— Позвольте представить: их высочества принц Дагдан и принцесса Браннага, племянник и племянница правителя Сонного королевства.

– Войдите! – крикнул знакомый голос, когда Гф. тихонько постучал. Но войдя он почувствовал, что сердце остановилось и кровь застыла в жилах, он едва устоял на ногах! Не тот Шнюспельпольд, хорошо ему знакомый по виду, а мужчина в широком варшавском шлафроке с красной шапочкой на голове и длинной турецкой трубкой, из которой клубами струился дым, лицом и позой – ну, в общем полный его двойник – вышел навстречу и вежливо спросил, с кем он имеет честь в столь поздний час. Гф., изо всех сил стараясь держать себя в руках, с трудом пробормотал вопрос, действительно ли он имеет удовольствие видеть господина Шнюспельпольда.

Близнецы. Возможно, связанные магической силой и узами разума.

– Конечно, – ответил двойник, смеясь и выколачивая трубку, которую затем поставил в угол, – конечно, это я, и либо я очень ошибаюсь, либо Вы тот самый человек, визита которого я ожидаю сегодня. Не правда ли, сударь, ведь Вы… – он назвал имя Гф. и описал его характер.

Казалось, Тамлин вспомнил, что они теперь его союзники, и стал спускаться вниз. Ласэн двинулся следом.

– Боже! – воскликнул Гф., сотрясаясь, как в ознобе. – Великий Боже! До сего момента я всегда считал себя именно тем, кого Вы только что изволили назвать, да и сейчас предполагаю, что я действительно он и есть! Но, почтеннейших господин Шнюспельпольд, это такая ненадёжная вещь – сознание того, что ты существуешь на свете. Вот Вы, дорогой господин Шнюспельпольд, Вы действительно до глубины души убеждены, что Вы это Вы – господин Шнюспельпольд, а не кто-нибудь другой? Ну, например…

Он продал нас. Продал Притианию… за меня. За возможность меня вернуть.

– Ха! – вскричал двойник. – Я понимаю, Вы предполагали, что увидите другой облик. Однако ваши сомнения пробуждают и мои, потому что простое предположение я не могу считать определённостью и не могу считать вас тем, кого здесь ожидали, пока Вы не подтвердите своей личности, правильно ответив на простой вопрос. Действительно ли вы, мой уважаемый гость, верите в гармонию психических сил при условии повышенной деятельности церебральной системы, независимую от животного характера физического существования?

Во рту у меня заклубился дым. Усилием воли я вновь наполнила рот льдом.

Гф. совершенно оторопел от этого вопроса, смысл которого был ему непонятен, и подгоняемый одним только страхом, от всей души воскликнул: \"Да!\"

— Добро пожаловать в мой дом, — сказал Тамлин, слегка поклонившись принцу и принцессе. — Покои для всех вас уже готовы.

– О! – Обрадовался двойник, – о, сударь, теперь вы доказали, что имеете законное право принять от меня завещание дорогого мне лица, и я вручу вам его немедля.

— Мы с братом поселимся в одной комнате, — заявила принцесса.

Тут двойник извлёк маленький небесно-голубой бумажник с золотым замочком, в котором был и ключик.

Голос ее казался обманчиво легкомысленным, почти девчоночьим. Полное отсутствие каких-либо чувств и привычка повелевать. Думаю, об этой парочке мы еще узнаем много интересного.

Гф. Почувствовал, что сердце его замирает, когда увидел тот самый роковой небесно-голубой бумажник, который барон Теодор фон. С нашёл и снова потерял. С надлежащей вежливостью он взял сокровище из рук своего двойника и хотел его любезно поблагодарить, но тут в атмосфере возникло нечто пугающее и таинственное, острый сверкающий взгляд двойника вдруг настолько выбил его из колеи, что он уже совсем не понимал, что делал.

Я буквально ощущала ехидные слова, порхавшие в мозгу Ласэна. Но я тоже спустилась вниз и повела себя как хозяйка дома. Наверное, Тамлин ждал от меня, что я с радостью брошусь обнимать «высоких гостей».

— Мы быстро произведем необходимые изменения, — сказала я.